Монтечино Марсель. Убийца с крестом

   Уолкер повернулся на старинном вращающемся стуле. Флоренсия Сантьяго, уже два часа не перестававшая молиться, заговорила громче, без конца повторяя:
   – Ave Maria, Ave Maria, Ave Maria...
   Уолкер брезгливо изучал ее и вторую особь, ослабевшую, бессильно обмякшую в своих путах. Очень просто. Или ты белый, или нет. Если ты не белый, ты ниггер. Все небелые люди на земле – ниггеры, все отвратительны Богу и не могут служить Сыну. Все мексиканцы, япошки, китаезы, арабы со своим поганым аятоллой, индусы, все туземцы. Все они прокляты...
   Кто-то стучал в парадную дверь.
   Уолкер встал, собрал своих солдатиков в красную коробочку, закрыл крышку. Потом взял со стола «магнум» 357-го калибра. Его-то пистолет был заряжен, не то что у этого глупого ниггера-охранника, который лежал сейчас, обезглавленный, в соседнем офисе. Уолкер с удивлением обнаружил, что забыл одеться. Он засунул «магнум» в высокий сапог, захватил еще двенадцатизарядное ружье, переступил через тело Эстер и вышел в холл. Дверь в кабинет Эйба закрывать не стал. Он осторожно подкрался к парадному входу, через полупрозрачное стекло различил какие-то смутные тени. За дверью стояли люди и, заслоняя стекло руками, пытались заглянуть в темное здание, трясли дверь, нетерпеливо стучали ключами от машин по стеклу. Раздавались приглушенные голоса.
   – Какого черта, куда запропастился Чаппи?
   – Пьян, что ли...
   – Чаппи! Чаппи! Проснись!
   – Об заклад бьюсь, черномазый опять напился...
   – Умолкни, Эрни идет...
   – Эй, Эрни, твой дружок...
   – Верна, у тебя есть ключ, отопри эту проклятую дверь, рабочий день начался.
   – Он даже свет для нас не включил...
   Уолкер слышал, как поворачивается ключ, с лязгом открывается засов. Он усмехнулся про себя и погладил ствол. Он был доволен собой. Он служил Сыну.
   У двери столпилось человек пятнадцать – двадцать служащих фирмы. Верна, администратор, седая пятидесятилетняя женщина, открыла дверь, и они сразу же заспешили к своим столам.
   Но через несколько шагов остановились. Они увидели перевернутый стул, кровавые отпечатки пальцев, ужасающую надпись:
   УБИВАЙТЕ ЕВРЕЕВ!
   – Боже мой! – выдохнула Верна.
   – Что там?! – Те, что задержались у входа, еще ничего не знали. Они проталкивались вперед.
   Уолкер выступил из угла; обнаженный, покрытый кровью и грязью, с ружьем в руках.
   – Терри! – закричал он. – Все хорошо, девочка, все хорошо!
   С воплями ужаса, отпихивая друг друга, люди кинулись назад, к дверям. Некоторые так и не поняли, что случилось.
   – Все в порядке, Терри! Терри!!
   Уолкер открыл огонь. Он посылал в толпу пулю за пулей, загоняя в магазин все новые патроны. Молоденькой секретарше удалось выползти на улицу, Уолкер погнался за ней, ступая по корчившимся, истекавшим кровью телам, и выстрелом сбил ее с ног. У него за спиной двое мужчин в окровавленных деловых костюмах попытались пробраться к черному ходу по длинному центральному коридору, но Уолкер настиг и застрелил обоих. Пожилая женщина бросилась по лестнице на второй этаж, Уолкер побежал за ней. В коридоре ее не оказалось. Он обыскивал комнату за комнатой и в одном кабинете услышал ее рыдания. Он зашел, но не увидел ее. Она спряталась в стенном шкафу. Уолкер сорвал дверь с петель. Женщина забилась в угол и кричала, кричала. Он выстрелил в упор, снес ей полголовы.
   В приемной валялись в одной куче мертвые и умирающие. Раненые, погребенные под трупами, стонали и молили о помощи. Уолкер добивал их из «магнума» – один выстрел в затылок, и все. Он видел по телевизору в сериале «Холокост» – немцы делали так. Это гуманно, по-христиански. Он перезарядил оружие и уселся на пол, рядом с жертвами. Ему было удобно, хорошо рядом с ними. Он один из них. Он избавил их от опасности, им больше ничто не грозит. Он служит Сыну. Это цель его жизни.
   Он ползал среди тел, не выпуская из рук ружья и поглядывая на открытую парадную дверь. Она не закрывалась, мешал чей-то труп. На улице бегали, кричали люди, с визгом тормозили патрульные машины, из них выскакивали полицейские. Вход держали под прицелом, но близко никто не подходил. Уолкер смотрел на них, как смотрят на экран телевизора с выключенной громкостью, отрешенно, как сквозь сон. Он поднялся и пошел обратно, в кабинет Эйба Моррисона. Положил оружие на стол и открыл внутреннюю дверь, ведущую в соседний офис, в комнату Терри. Здесь запах свежей крови был почти невыносим. На полу глубокие лужи крови, стены забрызганы. Здесь он отрубил голову Уолтеру Чаппелу. Топор еще торчал в теле. Уолкер наступил Чаппи на грудь, выдернул лезвие. Вернулся в кабинет, взял оружие и вышел в коридор.
   Он не заметил, что тело Эстер исчезло.
   Вернувшись в приемную, Уолкер прислонил ружье к стене, «магнум» снова засунул в сапог. Он выбрал ближайший труп – молодая белая женщина – и ловко, одним ударом отделил ее голову от туловища. Голова откатилась на несколько шагов. Уолтер отбросил топор в сторону, лезвие звякнуло об пол. Подобрал и несколько раз встряхнул голову. Она была нужна ему, как банка с краской. Он окунул два пальца в рану и написал на чистой стене:
   УБИВАЙТЕ ЕВРЕЕВ! УБИВАЙТЕ ЕВРЕЕВ!
   УБИВАЙТЕ ЕВРЕЕВ! УБИВАЙТЕ ЕВРЕЕВ!
   Прошло какое-то время, в голове у него немного прояснилось, он услышал, как рыдает и молится Флоренсия:
   – Santa Maria! Madre de Dios...
   Уолкер отбросил ненужную уже голову, взял ружье и пошел в кабинет Моррисона. Остановился на пороге. Мексиканка все плакала и взывала к Господу. Глаза ее были зажмурены, тяжелые груди вздрагивали при каждом всхлипе. Он посмотрел на нее, потом вниз, на свою покрытую кровью правую руку. Член его был напряжен. Он начал мастурбировать. Уолкер был счастлив.

6.33 утра

   Эстер очнулась, когда в приемной началась стрельба и истерически зарыдала Флоренсия. Она заставила себя очнуться, выйти из полусонного, полубессознательного состояния. Ей было почти хорошо, тело не болело, и Бобби был опять с ней, живой, счастливый, и наркотики были ему не нужны, а маленький Бобби вырос, сделал карьеру и ходил каждый день на работу в костюме-тройке, как у Кларка Джонсона. Гораздо лучше, гораздо легче было оставаться в спасительной темноте. Но она заставила себя выплыть на поверхность. Непреодолимое, всепоглощающее стремление – остановить его! – владело ею.
   Она еще не открыла глаза, но сразу же вернулась боль, прошла через тело, как электрический разряд. Потом она осознала – это не просто синяки, он повредил ей что-то очень важное, она тяжело ранена. В ней проснулся древний животный инстинкт – уползти в свое логово и зализать раны.
   Она все еще не могла открыть глаза, но услышала, как Флоренсия твердит по-испански:
   – Matale el diablo! Matale-el diablo!^[71]
   В холле гремели выстрелы, дикие крики неслись оттуда, там происходило что-то чудовищное, жуткое.
   Эстер хотела встать. Прочь отсюда. Она должна встать. Но тело не слушалось. Она попробовала ползти и поняла, что вся левая половина парализована, онемела, ничего не чувствует. Она не испугалась, просто вытянула правую руку и поползла, цепляясь за мебель, отталкиваясь правой ногой. Было больно дышать, наверное, ребра тоже переломаны. Морщась от боли, медленно ползла она по ковру.
   Эстер дотащилась до комнаты Терри. Вдохнула сладковатый, дурманящий запах смерти и поползла через лужу густой, засыхающей крови. Обезглавленный труп был в нескольких шагах от нее, он почти плавал в крови. Она отметила все эти летали, отметила сквозь туман боли, но не испугалась, не ужаснулась. Будто это просто мусор, необычный, омерзительный, склизкий, но всего лишь мусор. Ею двигал только инстинкт самосохранения и желание остановить маньяка. Она проползла еще несколько шагов – и наткнулась на что-то твердое. Что-то твердое, что-то, чем можно убить. Револьвер Чаппи 44-го калибра. Сердце подпрыгнуло в груди, как у юной девушки, впервые обнявшей любовника. Она крепко прижала к себе револьвер и по-волчьи оскалила зубы. Она должна остановить его! Но... Что-то не в порядке с этим револьвером. Что-то не так. Что0 Она пыталась поймать ускользавшую мысль, пыталась вспомнить. Он не заряжен. Возбуждение ее угасло. Он приставил дуло к ее затылку, спустил курок и – щелк! – шесть раз. Не заряжен. Вот что его взбесило. Ну конечно, револьвер-то Чаппи. Конечно, он не заряжен. Извиваясь, как червяк в грязи, Эстер подползла к трупу. Из шеи свисали клочья мяса. В ране торчал топор. Где? Где у него пули? В ящике? В кармане? В... Она увидела ряд патронов в самодельном кожаном патронташе на поясе мертвеца. Она попыталась отстегнуть патронташ, но пряжка была какая-то хитрая – специально для военных? – она не могла справиться с ней одной рукой.
   В приемной снова гремели выстрелы. Но теперь не сплошной огонь, а отдельные залпы, как салют на Четвертое июля.
   Она тщательно теребила пряжку, ощупывала пальцами патроны. Как бусы на платье у богатой женщины. Ей удалось вытащить один, но патрон выскользнул, упал в красное болото. Второй она поймала. И еще один. И еще. И вдруг услышала быстрые шаги в соседней комнате. Он увидит ее! Святый Боже, он увидит ее! Она перелезла через труп и заползла под стол Терри. Она лежала тихо-тихо, превозмогая боль, сдерживая дыхание. Она видела подкованные тяжелые сапоги, видела, как они наступили в лужу крови, на грудь Чаппи, слышала хлюпающий звук – он выдернул топор – и ушел.
   Торопливо – она должна остановить его! – Эстер положила револьвер на колено, осмотрела его. Как, черт возьми, заряжают эту штуковину? Как-то раз Бобби оставил револьвер на столе, так она такой скандал закатила – еще бы, мальчик рядом. О, Святой Иисус, увидит ли она когда-нибудь сына? О, Святой Иисус, как заряжать револьвер? Что-то дернуть? Куда-то затолкать патрон? За что? Или это предохранитель? Что такое предохранитель? Она нажала на какой-то рычажок. Может быть, сюда? Положила револьвер на неподвижную левую руку. Руки, револьвер, патроны – все было покрыто тонкой пленкой крови. Первый патрон она уронила, он покатился по полу. Со вторым была осторожней, ей удалось загнать его внутрь. И еще один. Щелкнула затвором.
   Она выбралась из-под стола и медленно, как улитка, проползла в кабинет Моррисона. Луп скользнула по ней полубезумным, отрешенным взглядом. Флоренсия по-прежнему бормотала молитвы. Эстер извивалась между заполнившей кабинет старинной мебелью. Еще этот аквариум на металлических ножках. Надо встать, она должна встать, чтобы остановить его. Она вложила револьвер в мертвые, негнущиеся пальцы левой руки. Прижалась спиной к стене, уперлась здоровой ногой и, как могла выше, подняла правую руку, ухватилась за орехового дерева тумбочку с картотекой, подтянулась изо всех сил, скрежеща зубами от боли, и поднялась. И вновь боль пронзила искалеченное тело. Она зажмурила глаза, наморщила лоб. Комната поплыла в красном тумане. Прошло несколько секунд, прежде чем ей удалось остановить головокружение, перебороть смертельную дурноту, подкатившую к горлу.
   Где он? Куда он делся?
   Эстер перехватила револьвер в правую руку, втиснулась в щель между аквариумом и картотекой. Положила руку на тумбочку, направила ствол на дверь, что вела в коридор. Он придет отсюда или из комнаты Терри? Последний раз, за топором, он приходил отсюда. Но вернется ли он тем же путем? Он должен вернуться тем же путем, потому что, если он войдет из комнаты Терри, он увидит ее прежде, чем она успеет прицелиться.
   А как целятся? Как это делали во всех тех вестернах, которые она смотрела в детстве по телеку? Как это делал Рой Роджерс? Паладин? Маршал Диллон? Просто взвести курок. Не дергать, просто нажать на него. Просто хорошенько прицелиться и спустить...
   Он идет! Она услышала шаги в коридоре, Где он? Шаги затихли. Она взглянула на дверь Терри – нет, там его нет, опять повернулась к выходу в коридор и увидела ствол ружья. О Господи, он ищет меня! Он ищет меня! Потом она заметила еще что-то светлое, толстое, окровавленное. Это его пенис. Он хочет сделать с девочками то, что уже сделал с ней. Он кончит и убьет ее девочек. Она должна остановить его!
   Хорошо прицелиться не удастся – а что значит хорошо прицелиться? – потому что она не видит его. Если только он войдет в комнату. Но тогда он увидит ее! Только несколько шагов. Один шаг. Чуть-чуть поближе. Чтоб она могла видеть хоть что-то, руку, ногу, голову – что-то. Попробовать выстрелить? Боже! Он входит в кабинет? Входит! Сделать это прямо сейчас, сейчас же, сейчас же!
   Щелк.
   Что случилось, что она сделала не так, она же зарядила револьвер. Щелк. Нет, он не заряжен, и сейчас дьявол войдет и прикончит ее, войдет и прикончит!
   Уолкер стонал, он чувствовал, что приближается оргазм, взрыв, восторг, как поднимается он из глубин его существа. Его член – это автомат, и голые еврейки выстроены на краю открытой шахты – как в фильме «Холокост». Он открывает огонь из своего члена-автомата, косит их, разрывает в куски бледную плоть. Но у одной еврейки большие черные груди, у другой – раскосые азиатские глаза, у третьей – курчавые африканские волосы... оооооо!!!
   Щелк.
   Уолкер услышал, он понял, что это револьвер дал осечку, но как могло быть такое, ведь ружье он держит в левой руке, а член-автомат – в правой...
   Щелк.
   Он заметил, как что-то зашевелилось в углу, шагнул в комнату, шагнул – и раскаленный кусочек металла ударил его в грудь. Револьвер Чаппи все-таки сработал. Уолкера отбросило назад. Он выстрелил в ответ, и выстрел разнес бутыль старинного водоохладителя, стоявшую рядом с Эстер. Эстер упала, черная боль накрыла ее, как одеяло, сначала она еще слышала оглушительные вопли Флоренсии, но тише... тише, тишина, пустота, ничто.

* * *

   Она приехала погостить к тетушке Ровене в маленький зеленый домик позади овощного магазинчика у пологих холмов Южной Джорджии. Тетушка Ровена была хорошей женщиной, может быть, немного слишком щедрой к своим покупателям. Но, как говорила тетушка, «какое это имеет значение, раз я все равно никогда не беременею». Так или иначе, тетушка Ровена знала, что нужно восьмилетней девочке. И в один воскресный жаркий августовский день она разрезала свое старое платье, пришила к нему хорошенькие кружевные рукавчики, а подол обшила бледно-лиловой лентой. Малышка Эстер не могла оторваться от большого, вделанного в дверцу шкафа зеркала. Она улыбалась своему отражению, встряхивая косичками, которые заплела ей тетушка. А потом они отправились на церковный пикник. Тетушка Ровена несла корзинку с отбивными котлетами, пшеничным хлебом, горохом, рисом и флягой холодного чая. Они шли через поле к старой, давно не крашенной церквушке, и тетушка болтала без умолку. Было жарко, влажно, в траве и в воздухе гудели, щелкали, попискивали насекомые. Они подошли к церкви, и тетушка покинула ее, отправилась здороваться с подругами, а маленькая Эстер осталась на грязном дворе. Мальчики не обращали на нее внимания, а девочки рассматривали и пересмеивались, все они были такие недоступные, чужие. Одна рослая, смуглая девочка с расчесанными на пробор волосами подошла к ней.
   – Тебя как зовут?
   – Эстер.
   Все захихикали.
   – Ты откуда такая?
   – Из Ланты.
   – А тут в деревне чего делаешь?
   – Меня прислали погостить к тете Ровене.
   Опять хихикают.
   – Она шлюха, – сказала девочка, и все засмеялись, а Эстер пожала плечами, она не знала, что такое шлюха. – А ты тоже шлюшка?
   Эстер не отвечала. Она почувствовала, что что-то не так. Ее обступили.
   – Отвечай же, сучка! Мое имя – Танья, – с гордостью заявила девочка-заводила. – Красивое имя, правда? А твое как, повтори.
   – Эс... Эстер.
   – Эстер? Это ведьм так зовут. Я знала одну ведьму, ее звали Эстер. Может, это ты и есть? Ведьма Эстер.
   Девочки захохотали, закричали:
   – Эстер-ведьма! Эстер-ведьма!
   Потом все сидели и ели за длинным столом, поставленным на лужайке у церкви. Эстер молча смотрела себе под ноги. У нее пропал аппетит.
   – Ты чего притихла, малышка? – спросила тетушка Ровена. Рот у нее был набит котлетой.
   После еды дети и взрослые опять собрались вместе, а Эстер тихонько отошла в сторону. Она спустилась к ручейку, который вился под деревьями вдоль пыльной дороги. Там было темно и прохладно. Эстер представила, что она олененок, Бэмби, но вспомнила, что у маленького Бэмби тоже не было мамы, и стала воображать себя Робином Гудом в Шервудском лесу.
   Она поиграла на берегу, надеясь найти жука или рака, ничего не нашла, сняла туфли и решила немножко походить по воде. Какой-то треск привлек ее внимание, она подняла голову и увидела на другой стороне ручья, шагах в двадцати, маленького мальчика в полном ковбойском снаряжении – в жилете, шляпе, с кобурой на поясе и большими манжетами.
   Он бегал между деревьями, прятался за стволами и все время стрелял: пиф-паф, пиф-паф.
   Эстер показалось, что он очень красивый и очень странный. Волосы и брови у него были почти белые, глаза – небесно-голубые, а кожа, как молоко.
   Эстер сложила руки рупором и позвала...
   – Эй, ковбой!
   Белый мальчуган подошел и со своего берега уставился на нее.
   – Тебя как зовут?
   Он не отвечал.
   – Ты чего, язык проглотил?
   Мальчик вертел в руках шестизарядный игрушечный пистолет.
   – Орем.
   Эстер обрадовалась.
   – Какое красивое имя. Хочешь играть со мной?
   Он покачал головой.
   – Почему?
   – Ты ниггер, а папа не разрешает мне играть с ниггерами.
   – Почему?
   – Не разрешает, и все. – Мальчик украдкой разглядывал ее.
   – Я перейду, – Эстер вошла в ручей, – и мы поиграем в ковбоев или в индейцев. Я буду индейской принцессой.
   – Не ходи сюда! – завизжал мальчик. – Папа говорит, ниггеры не смеют соваться в наши владения.
   Эстер шла к нему.
   Он поднял свой пистолетик с длинным серебристым стволом, заряженный розовыми бумажными пистонами, и палил в нее: пиф-паф, пиф-паф, пиф-паф!!
   – Ниггер! Ниггер! Ниггер!!!
   И птицы перестали петь, в воздухе запахло гарью и...

* * *

   ... И Флоренсия все кричала, но это был не человеческий голос, а вой сирены, где-то на улице выла сирена, и вновь боль прояснила сознание. Она почувствовала, что вся мокрая, и подумала: если это кровь, значит, она умирает, и вспомнила взрыв, фонтан воды, осколки стекла...
   Она остановила его?
   Эстер испуганно раскрыла глаза, рука судорожно шарила в воздухе, наткнулась наконец на револьвер, схватила его, направила на дверь.
   Он ушел.
   Где он?
   – Ты попала, попала! – кричала Луп. Безумные глаза мексиканки сверкали. – Matale! Убей его, Эстер! Убей дьявола!
   Где он?
   Она снова выпрямилась, и снова боль пронзила ее, новая боль, крошечные осколки впивались в обнаженные ягодицы, ноги. Она ухватилась за стену и двинулась вперед, волоча парализованную ногу.
   – Matale! Matale!
   Она толкнула дверь револьвером и неуклюже вывалилась из комнаты.
   Море крови, потоки крови, коридор завален трупами, только узенькая сухая тропинка идет в другую сторону, к черному ходу.
   – Matale, Эстер! Убей его! Убей!
   Эстер тащилась по коридору, по кровавым следам, они вели в конференц-зал – большую комнату с полупрозрачными, как парадный вход, стенами. Держа револьвер наготове, она толкнула дверь. Железные пальцы вцепились в плечо, швырнули ее в комнату, на ряд металлических стульев. Казалось, избитое, израненное тело не выдержит, разорвется от боли, но она тут же нащупала выпавший из рук револьер, быстро повернулась. Он занес над ней окровавленный топор. Она спустила курок.
   Щелк. Щелк.
   Револьвер выстрелил, гейзер крови забил из брюха Уолкера, он отлетел назад, ударился спиной о доску.
   Эстер дышала, как затравленное животное, бока вздымались, раздувались ноздри, она не отрываясь смотрела на него.
   Он шел к ней, плелся, опираясь на ручку топора, как на костыль, кровь хлестала из груди и живота, стекала по обмякшему теперь пенису и яйцам. Тусклые глаза сразу нашли ее.
   – Нет!
   Он поднял топор над головой, он шел на нее.
   Она знала, что магазин пуст, но все-таки жала, жала на курок.
   Щелк. Щелк. Щелк.
   Нет! Нет! Нет!

6.42 утра

   Автомобиль Голда резко затормозил, врезался в цветочную клумбу, лязгнул буфер. Квартал запрудили черно-белые патрульные машины. Секретарша с простреленными ногами лежала на земле, кто-то накрыл ее свитером.
   Голд и Замора выскочили из «форда».
   – Мы опоздали! Проклятие, мы опоздали! – воскликнул Шон.
   – Какого черта, что вы делаете! – набросился на них стоявший рядом полицейский. – А, это вы, лейтенант. Лучше держитесь подальше. Парень совершенно непредсказуем.
   – Что там происходит? – спокойно обратился Голд к патрульному.
   – Не знаем, сэр. Скорей всего, стреляет один человек. А может, и дюжина. Видите, трупы у самого входа. Машины «скорой помощи» уже выехали, будут здесь с минуты на минуту. Мы ждем их, перекрыли все выходы. Может быть, кто-то из заложников еще жив. Мы не...
   В здании прогремел выстрел. Копы пригнулись ниже за своими машинами.
   – Он не в нас целится, – сказал Голд. – Он только что убил кого-то из них.
   – Там, в здании!! Сложите оружие и сейчас же выходите! Сейчас же! – кричали в рупор.
   – Есть еще один выход?
   – Сзади. Мы перекрыли оба.
   – Пошли, – кивнул Голд Заморе.
   – Лейтенант! Едет специальная группа!
   Они, не оборачиваясь, пригнувшись, бежали мимо патрульных машин к зданию. Свернули за угол и наткнулись на двух полицейских, охранявших черный ход. Голд велел им идти следом и стоять у самой двери, чтобы в крайнем случае оказаться под рукой.
   Дверь была взломана, Голд и Замора, по-прежнему согнувшись, проскользнули внутрь. Коридор петлял, они двигались медленно, осторожно, проверяя каждый угол. С последнего выстрела прошло пять минут.
   Они завернули в последний раз, и страшная картина открылась перед ним. Груда утопающих в крови трупов. Замора прислонился к стене, сглотнул, его вырвало.
   Они услышали женский крик: «Нет! Нет!» Второй выстрел – и снова пронзительный крик: «Нет! Нет!» Побежали на голос, спотыкаясь о трупы, скользя в крови, и через полупрозрачное стекло увидели две тени – женщину и мужчину, занесшего над ней топор.
   Они открыли огонь, стекло разлетелось, Уолкер медленно сползал по стене, глаза его стекленели, он опустился на пол, он был мертв. Голд и Замора вбежали в зал.
   – Убейте его! – кричала Эстер. Они уставились на нее. Наполовину голая, избитая, вымазанная кровью. – Убейте его!
   Голд опустился на колени рядом с ней.
   – Он мертв, – сказал он мягко.
   – Нет! Нет! – Эстер колотила кулаками по полу. – Убейте его! Убейте!
   Голд взял ее за руку, она вырвалась.
   – Убейте, убейте его! – Она подползла к трупу Уолкера, схватила его топор.
   – Хорошо, – сказал Голд. Он подошел, разрядил револьвер в неподвижное тело. Кивнул Заморе.
   – Убейте его!
   Замора стрелял в труп. Примчались копы, которых Голд оставил у входа. Взглянули на него, на Эстер, друг на друга. Ничего не сказали.
   – Он мертв, – обратился Голд к женщине.
   Эстер посмотрела на труп, подняла глаза на Голда, заплакала.
   – Он в самом деле мертв? – Она боялась поверить, слезы катились по лицу, оставляя светлые борозды на грязных щеках, рот жалобно кривился. – О-о-о-о-о, – стонала она.
   Голд снял рубашку, прикрыл ее, обнял. Она прижалась к его груди.
   – Вызовите санитаров. Проверьте другие комнаты.
   Замора присел на металлический стул, взъерошил волосы.
   – Все хорошо, все хорошо, – шептал Голд на ухо Эстер.

Понедельник, канун Рождества

2.57 дня

   Шел дождь. Всю неделю шел дождь. Как в ту неделю, когда умерла Анжелика. Прибрежное шоссе перекрыли. Дома съезжали в каньон Лорел. Небо было низким, серым, и как только дождь прекратился, становилось необычайно чистым. Снег на вершинах был виден с бульвара Сансет.
   В этом году Рождество и Ханука совпали. На празднично сверкающих улицах в Беверли-Хиллз полно покупателей. Витрины одних магазинов украсились красным и зеленым, других – синим и белым.
   Голд отыскал ресторан, в котором он должен был встретиться с Уэнди. Она пригласила его на ленч. Претенциозное заведение, папоротники, графика по стенам. Волосы у официанта были как шахматная доска – прядь черная, прядь оранжевая. Голд заказал виски, но тот сказал, что здесь подают вино и пиво. Голд попросил кружку пива, и официант закатил глаза, словно говоря: «Естественно», – и удалился прочь.
   – Просто пиво? – Официант презрительно усмехнулся, мол, так я и знал.
   Голд снял целлофан с новой сигары, закурил. Он потягивал пиво и смотрел на потоки воды, сбегавшие по оконному стеклу.
   Он увидел, как подъехала Уэнди в своем «вольво», как искала место для парковки, как перешла улицу. Она выглядела похудевшей, повзрослевшей.