Монтечино Марсель. Убийца с крестом

   – Я знаю этого сукина сына.
   – Что? – недоверчиво переспросил Замора. Придвинулся поближе.
   Голд ногтем отодрал высохшую ленту, взял одну фотографию, поднес к свету. Мужчина свирепо смотрел на него. Голд протянул снимок Заморе.
   – Кто это, Джек? Ты его знаешь? Кто это?
   Голд ткнул пальцем в оставшиеся вырезки.
   – Ни за пятницу, ни за субботу, ни за воскресенье. Парень три дня не получает газеты. И, подумай только, я тоже. Знаешь почему? Потому что это мой мерзавец почтальон.
   – Вот это да! – выдохнул Шон. Поднес фото к глазам. – Однако. Ты думаешь, он смылся из города? Но как же Сэперстейн? Он что, смылся, потом вернулся и убил Сэперстейна? Нет, надо это хорошенько обмозговать. Может, Долли...
   Замора услышал, как застучали шаги вниз по лестнице, оторвался от хмурой физиономии Уолкера и обнаружил, что остался в одиночестве.
   – Джек, подожди! Подожди!

3.02 утра

   Эстер выключила полотер, мотор постепенно стих. Она вытащила громоздкую машину в коридор, остановилась, вздохнула и прислонилась к стене. Эстер была вымотана до предела. Ноги не держали. Она медленно съехала по стене и уселась прямо на натертый пол, обняла колени тонкими руками, положила на них голову и сидела так, раскачиваясь из стороны в сторону. Где-то на втором этаже Флоренсия поставила кассету с мексиканскими песенками. Эстер прислушалась к печальной, бесконечно повторяющейся мелодии. Не поднимая головы, залезла в карман рабочей рубахи, извлекла сигаретную пачку. Пусто. Она тихо выругалась, смяла пачку и собралась было бросить комочек бумаги на пол, но сообразила – ведь тут же придется подбирать его.
   Это была длинная, мокрая от слез ночь. Слава Богу, здание такое большое, можно побыть одной. Эстер работала и плакала. А теперь не могла и плакать. Вымотана, вымотана духовно и физически. Глаза сухие, как ветер Санта-Аны. А в голове роятся беспокойные, запутанные мысли, стучат, как палочки барабанщика. Сегодня хоронили Бобби. Он был ее мужем двенадцать лет, отцом ее ребенка, она мечтала состариться вместе с ним. Правда, он обманул и бросил ее меньше чем неделю назад, но все равно, последние двенадцать лет он был центром ее жизни. Даже когда он исчезал надолго, она ощущала его присутствие, его бытие. И вот он исчез навсегда, бесповоротно. Его смерть опустошила ее. Но все же сквозь эту пустоту, это горе брезжил луч надежды, надежды на новое завтра, на счастье.
   Тот мужчина. Кларк Джонсон. Сова в мужском обличье. Бюрократ в костюме-тройке и очках с золотой оправой, такой правильный, так решительно отличающийся от всех, кого она знала. Как он мог вызвать волнение в ее крови и эти сладостные покалывания во всем теле? Она подумала о том, что вчера вечером после поминок этот мужчина играл в салочки с маленьким Бобби. Она вспомнила, как носились они по площадке для игр. И это воспоминание согрело ее. Она вспомнила, как поразительно он танцует, и улыбнулась про себя. Закрыла глаза и представила ночь, когда он трахал ее. Он вошел в нее и шептал: «Ты красивая, ты такая красивая». Краска залила ее щеки. Как смеет она думать об этом, ведь бедный Бобби еще не остыл в могиле. Но мысли все возвращались к Кларку. Чего он нашел в ней? Почему не оставлял в покое? Не то чтоб она считала себя недостойной. У нее никогда не было проблем с мужчинами, многие домогались ее. Но такой – впервые, такой образованный, с таким правильным выговором, такой воспитанный. Даже будь он белым – это не смущало бы и не возбуждало ее так сильно. Кто-то тронул ее за руку, она очнулась от дремоты и обнаружила, что по-прежнему сидит, скорчившись, рядом с полотером.
   – Эй, дорогуша. Не пужайся. Это я. – Блеснул золотой зуб Чаппи.
   – Черт подери! – Эстер поднялась на ноги. – Что за манера подкрадываться и пугать людей?
   – Не обижайся, дорогуша. Я просто делаю обход. Ты знаешь, несколько раз за ночь я должен обойти наш сарай. Скажи-ка, как ты теперь насчет хорошего стаканчика? Я гляжу, ты совсем заснула.
   – Не пью на работе.
   – Ну, а после работы?
   Она не ответила. Чаппи склонил голову набок и проницательно посмотрел на нее.
   – А мужчина у тебя есть?
   Вопрос поднял целую бурю чувств в душе Эстер. Злость на Чаппи – как он смеет спрашивать; новый прилив тоски – раскаленное от жары кладбище, дым над ним, и холодная, холодная земля, в которую только что опустили Бобби; и сладкие, виноватые воспоминания о нежных руках Кларка. Может, у нее есть мужчина?
   – Не ваше дело, – сказала она ровным голосом.
   – Ха! – фыркнул Чаппи. – Значит, нет.
   – Может, есть, может, нет, – парировала Эстер. – А у вас есть женщина?
   Чаппи заулыбался.
   – Несколько, дорогуша. Я, что называется, живу полной и разнообразной жизнью.
   Эстер покачала головой и улыбнулась пожилому мужчине.
   – Мистер Чаппи, вы такой нехоро-о-ший.
   Они посмеялись вместе.
   – И то правда. Ничего не могу с собой поделать.
   Эстер взялась за полотер.
   – Может, выпьешь все-таки? – окликнул ее Чаппи.
   – Мне надо найти девчонок и кончить работу. Скоро рассветет, а я с ног валюсь от усталости.
   – О'кей. Коли надумаешь – я буду поблизости. Надо проверить все помещения. Короче, я в здании или на дворе, решайся.
   – До свидания, мистер Чаппи, – небрежно бросила Эстер. Она с трудом протолкнула полотер через двустворчатые двери, оставила у входа и отправилась искать девушек.
   Она нашла их на втором этаже в туалете. Они мыли унитазы. У обеих потные футболки прилипли к телу, но все было отчищено до блеска.
   – Здорово! – восхитилась Эстер.
   Луп посмотрела на нее с гордой, сияющей улыбкой.
   – Неплохо, а, Эстер? Я поговорила с Флоренсией. Я ей растолковала, что ты вовсе не обязана горбатиться по ночам, а если уж работаешь – так мы в лепешку должны расшибиться, но помочь тебе с новым контрактом.
   – Я ценю это, Луп, в самом деле ценю.
   – Но, Эс, – Луп отбросила спутанные пряди черных волос с потного лба, – втроем здесь вкалывать – околеешь. Этакий огромадный сараище. Нам бы побольше muchachas^[70].
   – Само собой. – Эстер присела на крышку унитаза.
   – В этот раз уж закончим. Я на будущее.
   – Позвоним сегодня, попробуем найти еще кого-нибудь.
   Эстер потянулась за сигаретами, но вспомнила, что они кончились.
   – Луп, давай-ка выбираться отсюда. Уже светает. Я вижу, у вас все почти готово?
   – Еще чуть-чуть.
   – О'кей. – Эстер встала.
   – Мусор.
   – Я оттащу пакеты вниз, в помойку. Заканчивайте здесь и расходитесь по домам. – Эстер остановилась в дверях.
   – Si?
   – Слушайте, сегодня воскресенье. Я заплачу вам вдвое.
   – Не надо, Эс.
   – Ну нет. Вы обе горбатились всю ночь, и я хочу, чтоб вы знали – я ценю это.
   Луп кивнула.
   – Gracias, Эс.
   – Пока.
   Эстер спустилась вниз и нашла черный ход, который показала ей Терри, секретарша Эйба Моррисона. Она толкнула массивную дверь. Не заперто. Ночь была тихая, теплая. Эстер потянулась всем своим длинным телом, поднялась на цыпочки, зевнула. И вдруг услышала сзади какой-то непонятный звук. Она быстро обернулась. Никого нет, но свет погас. В холле было абсолютно темно.
   – Чаппи?
   Никто не ответил. Она пожала плечами и пошла к стоянке. Контейнер стоял у помойки, под ярким фонарем. Она крепко ухватилась за железный край, вытащила тележку и покатила назад, в дом. Прошла по темному коридору, нащупала выключатель и зажгла свет. Эстер оставила тележку у лестницы и поднялась наверх. Луп и Флоренсия вынесли пакеты, набитые всяким хламом, из офисов второго этажа на лестничную площадку. Играло радио. Опять что-то меланхоличное. Унылые звуки разносились по пустому зданию. Эстер сбросила шесть пакетов в пролет, потом спустилась, погрузила их на тележку и проехалась по первому этажу, подбирая мешки, которые девушки завязали и выставили у дверей офисов. Тележка становилась все тяжелей и тяжелей, Эстер с трудом волочила ее. Где-то хлопнула дверь. Эстер остановилась, умяла груз ногами и позвала:
   – Чаппи!
   Тишина.
   – Чаппи, не пугай меня.
   Тишина.
   «Черт-те что». – Эстер налегла на тележку. Поехала дальше. Наконец-то все пакеты собраны. Теперь к черному ходу.
   Снова потух свет.
   Она вцепилась в кузов, пытаясь затормозить, но перегруженная тележка, прежде чем удалось остановиться, протащила ее еще несколько шагов. Эстер вгляделась в темноту. Дверь открыта снаружи, на полу прямоугольник голубоватого света. В холл ворвалась струя ночного воздуха.
   – Чаппи, что за дурацкие шутки!
   Тишина.
   Эстер пошарила по стене, отыскала выключатель и попробовала зажечь свет. Странно, не включается. Она подергала движок вверх-вниз, вверх-вниз несколько раз. Нет, она не ошиблась. Выключатель не работает. Черт. Эстер вытерла руки о штанины, решительно ухватилась за ручку и медленно покатила тележку по темному длинному коридору.
   – Чаппи, – громко сказала она, – если ты выскочишь из-за угла, мы подеремся, ей-богу подеремся.
   Никто не ответил. Поскрипывали колеса. Эстер проехала уже половину пути, и тут ей показалось, что сзади кто-то есть. Она ощущала чье-то присутствие, но коридор был по-прежнему пуст. Впереди желтый квадратик, как свет в конце туннеля. Эстер налегла на ручку всем весом, пятьдесят пять килограммов, торопилась изо всех сил.
   Тележка подпрыгнула на пороге, загрохотала по цементному скату. Выбралась! Эстер с наслаждением вдохнула свежий воздух. Она чувствовала себя необъяснимо счастливой и просветленной. Тележка катилась все быстрей, она уже не могла удержать ее и только услышала ужасающее «бум!» – металлический кузов стукнулся о большой синий бак для мусора.
   Она нервно захихикала и сама удивилась – чему она смеется?
   На стоянке не было ни одной машины, улицы за проволочным заграждением тоже сверхъестественно безлюдны. Повезло, что никто не видел, какого дурака она сваляла с этой проклятой тележкой. Чего она перепугалась? Потух свет, ну и что? Сколько раз за все эти годы она работала по ночам и никогда ничего не боялась. Скорей отсюда, домой, в постель. Отоспаться за неделю. И покурить. В самом деле, давно пора домой. Спина нестерпимо ноет, ноги подламываются, голова гудит, глаза болят от слез. Страстно хотелось увидеть сына. И любовника? Она нагнулась и начала забрасывать мешки с мусором в открытый бак. Забросила штук двадцать, больше не помешалось, мешки стали вываливаться. Она забралась на крышку, запихнула пакеты поглубже в заплесневелый бак, утрамбовала. Теперь места хватит. Эстер потянулась за следующим пакетом. И тут почувствовала на руках что-то мокрое. Мокрое и липкое. Что еще за дьявол? Она повернулась к фонарю. Кровь. Проклятие, она, верно, порезалась обо что-то в этой старой посудине. Придется заехать в больницу и сделать противостолбнячный укол. Она обтерла руку о джинсы, внимательно осмотрела. Ранки как будто нет. Но порезалась она обо что-то ржавое, и обязательно нужно сделать противостолбнячный укол. А потом ехать домой и хорошенько выспаться.
   Эстер спрыгнула с крышки, отпихнула ногой вывалившийся из бака мешок. В нем была окровавленная голова Чаппи. Глаза выпучены, рот разинут в беззвучном вопле. И блестит золотой зуб.
   Эстер громко охнула. Ледяной ужас сковал тело, словно гигантские холодные руки, руки насильника, жадно облапили ее, грубые пальцы впиваются в плоть, лезут в анус, грязные когти царапают лицо. Желчь подступает к горлу. Волосы встают дыбом.
   Она выпустила бак, упала. Сердце билось громко, как колокол. Она обдирала ладони о шершавый бетон. Казалось, кто-то хочет раздавить ее, кто-то наступил ей на грудь. Не хватало воздуха, она задыхалась, хрипела. Бежать! Прочь отсюда! Прочь!
   Ей удалось встать сначала на колени, потом на ноги. Ноги как ватные. Она стояла, покачиваясь.
   Прочь отсюда!
   Она как будто смотрела в перевернутый бинокль. Бак где-то далеко-далеко, в сотнях метров, хотя она знала: он здесь, совсем рядом, со своим страшным грузом.
   Прочь отсюда!
   «Девочки!» – вдруг подумала она. Она должна увести их.
   Эстер робко повернулась к черному ходу. Дверь распахнута, как голодная, разверстая пасть. Она видела весь длинный черный коридор. Прямоугольник света в конце. Тоннель, ведущий в ад. Спотыкаясь, она поднялась по скату, поколебалась у двери, всматриваясь в черную воронку. Пульс стучал как молоток. Дыхание прерывалось. Она хотела позвать Луп, но шепот замер на губах. Она побежала, помчалась – к прямоугольнику света в конце коридора. Она должна увести девочек! Она должна спасти их! Она почти добежала, свет был уже близко, но тут кто-то или что-то, в темноте похожее на мужское тело, стало на ее пути, загородило свет. Она попыталась сбавить скорость, избежать столкновения, но споткнулась и упала на колени. В нос ударил запах мочи, пота, затхлости – знакомый запах давно не мывшегося мужчины. Так пахли черные рабочие в Атланте. Она помнила, когда они, возвращаясь вечером с работы, входили в автобус, белые пассажиры переглядывались и качали головами. Но сейчас она чувствовала и другой запах, едкий, резкий запах свежей крови.
   – Луп! – закричала Эстер. Что-то обрушилось на нее, и коридор, и без того темный, погрузился во мрак.

4.30 утра

   – Сынок Уолкер! – Посасывая мундштук, жирный Генри горько усмехнулся. Его ярко-красные губы казались резиновыми. – Он псих. И я вам скажу, если вы найдете этого сумасшедшего ублюдка, этого сукина сына – приведите его ко мне.
   Голд и Замора сидели в пыльном офисе отдела распространения «Таймс» на бульваре Пико. Двое мексиканских парнишек со своих одинаковых табуреток с любопытством глазели на них. Жирный Генри стоял у потрескавшегося письменного стола и обмахивался бумажным веером. Его тонкая майка приподнималась от ветра, обнажая огромное гиппопотамье пузо.
   – Пропал, сукин сын! Не позвонил, не предупредил – ничего. Двадцать три года держу эту контору, и никогда ничего подобного не случалось. Это же Вест-Сайд, мужики. Маклеры, юристы, бизнесмены, продюсеры, «звезды» – все они желают, проснувшись, находить газету у двери. А теперь, конечно, они имеют полное право скандалить. Этот дерьмец Уолкер не показывается с утра пятницы. Не позвонил, ничего. Даже не соблаговолил прислать свою книжку с записью клиентов. Я до сих пор не знаю, кто получил газету, кто нет.
   – Я не получал три дня.
   – Черт! – Генри сел, взялся за карандаш. – Где вы живете, лейтенант?
   – Не важно. Где найти Уолкера? Что вы знаете о нем? Он с кем-нибудь дружит? Он где-нибудь еще работает?
   С минуту Генри внимательно изучал Голда, потом спросил:
   – Это насчет пилюль?
   – Пилюль?
   – Наркота.
   – Уолкер наркоман?
   Жирный Генри поднял руки.
   – Не хочется никого беспокоить, но если вам в самом деле нужен этот кретин, вы обратились не по адресу. Вам надо расспросить одного белого.
   – Белого?
   – Фасио. Томми Фасио.

4.52 утра

   Эстер с трудом открыла глаза. Болел затылок, она ощупала шишку и сморщилась от боли. Но боль прояснила сознание, она вспомнила все, вспомнила голову Чаппи с разинутым ртом в мусорном баке.
   Прочь отсюда!
   Девочки! Она должна найти Луп и Флоренсию.
   Она заставила себя подняться на ноги, прислониться к стене, постояла, борясь с дурнотой. В коридоре теперь было не так темно. И справа и слева пробивался свет. Она удивилась, но потом сообразила, что голубоватый свет справа – с улицы, наступило утро. Держась за стену, она побрела влево, в глубь здания.
   Приемная была пуста, стул перевернут, на стене кроваво-красная надпись:
   УБИВАЙТЕ ЕВРЕЕВ! УБИВАЙТЕ ЕВРЕЕВ! УБИВАЙТЕ ЕВРЕЕВ!
   Эстер прочла, у нее перехватило дыхание. Почти распластавшись по стене, она кралась по коридору. Совсем близко, в нескольких метрах, из приоткрытой двери слышались всхлипывания. Она заглянула в щель и узнала обставленный старинной мебелью кабинет Эйба Моррисона, в котором была на собеседовании. Только это другая дверь. Тогда она прошла через комнату Терри, а эта выходит прямо в коридор. Она приоткрыла дверь еще немного и увидела Луп и Флоренсию. Они сидели, связанные спина к спине нейлоновыми веревками – как в телевизионных вестернах, – на двух стульях с прямыми, в раннеамериканском стиле, спинками. Запястья и лодыжки скручены проводами. И обе страшно избиты, заплывшие глаза, окровавленные лица, на голых грудях следы окровавленных пальцев, синяки, укусы. Луп сидела лицом к Эстер, рот у нее был заткнут, Флоренсия рыдала и твердила в отчаянии:
   – Oh, mi Dios, mi Dios, mi Dios...
   Эстер проскользнула в комнату, кинулась к Луп. Опухшие глаза девушки ошеломленно уставились на нее.
   – Не бойся! – Эстер яростно теребила узлы. – Я выручу вас! Я уведу вас отсюда!
   – Ммммм... – Луп пыталась что-то сказать.
   – Шшшш! – Проклятые узлы не поддавались. – Луп! Успокойся! – умоляла Эстер.
   – Угммм!
   – Ну, что такое? – Эстер сердито выдернула кляп.
   – Он сзади! – закричала Луп.
   Эстер отскочила. Слишком поздно. В глазах вспыхнула молния. Кто-то ударил ее кулаком в лицо, швырнул на высокий письменный стол Моррисона. В обычном состоянии она потеряла бы сознание, но сейчас была так возбуждена, что немедленно вскочила на ноги и зашарила по столу в поисках какого-нибудь оружия. Кажется, он сломал ей челюсть. Под руку попался дырокол, она схватила его – вместо ножа – и повернулась к противнику.
   Кровь застыла у нее в жилах. Она увидела призрак, зомби из фильма ужасов. Уолкер был одет только в джинсы и тяжелые сапоги и закован в панцирь из бурой засохшей крови и песка. Сквозь панцирь просвечивала татуировка, напоминавшая тайные письмена, послания из других миров. Но страшнее всего были глаза. Сверкающие, совершенно безумные.
   – Отойди от меня! – закричала Эстер. – Отойди!
   Уолкер вытащил из-за пояса револьвер, направил на нее. Подошел ближе.
   – Оставь меня!
   Уолкер приближался.
   – Не трогай меня!
   Эстер попятилась к шкафу. Уолкер подошел, приставил ей к уху дуло револьвера.
   – Пожалуйста, не убивай меня, – прошептала Эстер. Дырокол выскользнул из ослабевших пальцев. – Не убивай меня.
   Уолкер ударил ее кулаком по голове. Оглушенная, Эстер упала на колени, из носа полилась кровь. Уолкер запустил пальцы ей в волосы, приподнял над полом, расстегнул джинсы.
   – Нет, нет, нет! – стонала она, цепляясь за руки убийцы. Он ударил ее в висок, бросил на ковер, быстрым, злобным движением сорвал джинсы и оценивающе осмотрел темные ягодицы. Расстегнул молнию на грязных джинсах, наступил на них. Стал на колени сзади Эстер, опять рванул за волосы, она застонала, и он взял ее.
   Будто нож вонзился в тело, холодное лезвие рызрывало внутренности. Эстер инстинктивно сжалась, выталкивая его из себя. Но Уолкер ударил ее револьвером по голове, прорычал:
   – Я убью тебя, черномазая обезьяна.
   Она попыталась расслабиться, все, что угодно, только бы это скорей кончилось.
   – Тебе нравится это, макака. У тебя никогда не было белого мужчины.
   «Святой Иисус, – молилась Эстер, – святой младенец Иисус, сделай так, чтоб это было все, все, что он хочет».
   Но она помнила голову Чаппи в мусорном баке и знала, что это не все.
   Он задвигался в ней быстрее, яростнее. Теперь она была вся мокрая. От крови? Она не знала. При каждом толчке он рычал.
   Эстер встретилась глазами с Луп. Девушка плакала. Они смотрели друг на друга тупо, безучастно, без жалости. Как жертвы всегда и везде. Как рабы на галерах. Как евреи в газовых камерах.
   «О Святой Иисус, спаси меня, спаси».
   – Я кончу – ух! – и вышибу мозги из твоей – ух! – черной башки – ух!..
   – Нет, нет, нет! – Эстер вырывалась, он крепче ухватил ее за волосы, ткнул лицом в пол.
   – Вышибу – ух! – мозги – ух!..
   – Нет-нет-нет!!!
   Она скребла ногтями по ворсистому ковру. Его пенис был как плотоядный маленький грызун, он впивался в нее, рвал, кусал.
   – Кончаю! – закричал он и приставил дула к затылку Эстер.
   – Нет! Нет! Нет! – Ее руки беспомощно ерзали по ковру. – Нет! Нет!
   Эстер почувствовала, что он взводит курок. Время остановилось.
   Щелк. Щелк. Щелк.
   Магазин был пуст.
   Его член еще вздрагивал, извергаясь.
   Щелк. Щелк.
   Он стрелял из незаряженного револьвера. Уолкер был разъярен. Он бил ее рукояткой револьвера и вопил:
   – Чертов ниггер! Не способен даже зарядить пистолет!
   Он пинал ее ногами в зад, в бок, в голову. Колошматил тяжелыми сапогами.
   Свет померк в ее глазах, она потеряла сознание.

5.32 утра

   Серое хмурое утро было в самом разгаре. Движение на харборской автостраде, совсем неподалеку, было уже довольно оживленным, но в этом квартале стояла тишина, как на кладбище.
   Замора осторожно полз по крыше коттеджа к стеклянному люку. Дополз, ухватился за край и заглянул внутрь. Под ним, на надувном матрасе, спали тощая девушка и прыщавый парень. Оба совершенно голые. Замора заметил рядом с собой забытый на крыше, видимо, со времен каких-то давних ремонтных работ, ком вара, взвесил его в руке и стал спокойно ждать. Все вокруг казалось серым, тусклым.
   Секунд через тридцать в дверь забарабанили, Шон услышал голос Голда:
   – Открывайте! Полиция! Открывайте!
   Парочка среагировала мгновенно. Они вскочили и кинулись подбирать раскиданные по комнате шмотки. Замора размахнулся и ударил куском вара в люк, брызнули осколки. Шон мягко спланировал сначала на резиновый матрас, а с него на пол, на лету выхватив пистолет.
   – Фасио! Фасио! – позвал он, озираясь в поисках ванной.
   – Не убивайте его! Не убивайте! – визжала голая, встрепанная девица.
   – Открой-ка. – Замора указал на дверь. Голд выламывал ее с другой стороны.
   Шон услышал шум воды в туалете, бросился туда, ногой распахнул дверь и увидел взъерошенного Фасио, который пытался спустить в засоренный уже унитаз пригоршню разноцветных капсул. Замора толкнул его, и Фасио шлепнулся на пол.
   – Не убивайте его! – верещала девица.
   Голд вошел в ванную, схватил Фасио за шиворот, поставил на ноги.
   – Некогда с тобой валандаться. Мне надо кое-что спросить. Срочно.
   – У вас есть ордер? – потребовал Фасио.
   Без лишних слов Голд с Заморой подхватили его с двух сторон, приподняли, перевернули и сунули головой в унитаз.
   – Не убивайте его! Не убивайте!
   – Все о'кей, – Замора улыбнулся, – унитазы – это его слабость.
   Они вытащили Фасио, дали ему отдышаться и повторили процедуру. На третий раз он взмолился:
   – Ладно! Ладно! Я согласен.
   Они опустили Томми на пол, он был весь мокрый, фыркал, отплевывался от набившихся в рот капсул. Длинные космы закрывали лицо.
   – Сынок Уолкер, – сказал Голд.
   – Что... Что о нем?
   – Все, что знаешь.
   Молчание.
   – Быстро!
   Фасио поднял глаза.
   – Слушайте, я не понимаю...
   Больше он ничего не успел сказать – снова очутился в унитазе.
   – Я не знаю... Я знаю, мужики, ну, он работает в одном месте, называется «Текно-Кэл», я ему как-то посылал туда пилюли, это в Уилшире. Он вроде на погрузке работает. На Библии поклянусь, больше ничего не знаю.

6.34 утра

   Уолкер был счастлив. Он знал, зачем живет. Многие ли могут сказать это о себе?
   Он сидел за столом Эйба Моррисона. Перед ним, выстроенные в два аккуратных, ровных ряда, лежало около сорока патронов. Похожих на маленьких солдат, готовых вступить в священную войну. В лицо Уолкеру с фотографии в позолоченной рамочке улыбались Терри и Моррисон. Они сидели за столиком ночного клуба, где-то в Мехико, а может, в Акапулько или Пуэрто-Вальярта.
   Он не сердился на Терри. Она не виновата. Ее обманул, заморочил ей голову этот еврейский трюкач. Евреи обманули весь мир.
   В ушах Терри были серьги с поддельными бриллиантами, она улыбалась, расправив плечи, подчеркивая свой великолепный бюст. Она всегда делала так, когда фотографировалась. Прочла об этом в «Инквайере».
   Уолкер изучал лицо Моррисона. Типично еврейское лицо. Большой нос, крысиные глазки, слабый подбородок. Он обманул Терри. Его Терри. Одурманил ее. Он пожалеет об этом. Он ответит. Бог не любит безобразия. Мама часто повторяла это. А евреи безобразны. Вот почему бедствия сыпались на них испокон веков. Гитлер и так далее. Бог не любит евреев. Не любит, потому что они распяли Его Сына. Вот почему Он наказывает их. Они распяли Сына. И Гитлер. Бог послал Гитлера, чтобы покарать евреев. Евреи знали это. Все равно как если вы смотрите на какого-нибудь зазнавшегося ниггера, просто смотрите, не отрываясь, и все, смотрите на черномазого ублюдка – и очень скоро он просто встанет и уйдет, уберется к черту, потому что он понимает: его разоблачили, он проиграл. Так и евреи. Они понимают, за что им был послан Гитлер. Гитлер был частью вечной кары, обещанной им в Священном Писании. Потому что они отказались служить Сыну. И теперь он, сынок Уолкер. Он тоже часть воздаяния. Это цель его жизни. Он здесь, чтобы служить Сыну. Чтобы защитить Тело и Кровь Господня.
   Уолкер мельком глянул на неподвижное тело черномазой девки. Он забил ее до смерти. Это его долг христианина. Ниггеры отвратительны Господу, а потому не могут служить Сыну. Они произошли от спаривания евреев с обезьянами. Эти получеловеки отвратительны Богу, и потому мы должны убивать их, где бы ни встретили, когда бы они ни попались нам на дороге, должны давить их, как тараканов и клопов. Ниггер опасен. От своего отца-еврея он унаследовал пронырливость и подлость, а от вскормившей его самки – ее животную силу и чувственность. Они не так опасны, как евреи – первопричина всех зол, но все же опасны, по-другому. Опасны своей звериной силой. Вот почему он трахал этих макак. Так римские императоры трахали тигриц. Чтобы вобрать в себя эту силу. И вот почему надо их немедленно убивать после этого. Получеловеки не должны существовать, они прокляты перед лицом Господа.