Монтечино Марсель. Убийца с крестом

   Голд ехал несколько часов, без цели, без направления. Он потерял часы и понятия не имел, сколько времени. Знал только, что поздно, потому что винные магазины закрыты. А в первую очередь хотелось выпить. Он начинал страдать от невыносимой жажды. Заехал в забегаловку на прибрежном тихоокеанском шоссе, ведущем в Малибу, но официант отказался продать ему бутылку.
   Дальше на север шоссе перекрыли из-за оползня, патруль завернул его. Он остановился в пальмовой рощице и стал смотреть на океан. Дождь глухо стучал по крыше, обливал ветровое стекло. Он кончился перед рассветом. Голд опустил мутные от воды окна, и новый мир предстал перед ним – серое, туманное, призрачное царство смерти. По морю, по линии горизонта, медленно, как мишень в тире, проходил нефтяной танкер.
   В ящичке для перчаток завалялась сигара, но она была совершенно безвкусной. Голд томился по глотку виски. Движение на шоссе усилилось, он включил мотор и поехал к дому.
   На подъездной аллее валялись какие-то предметы. Какие-то вещи. Приглядевшись, он начал узнавать их. Это же его одежда. Это было его одеждой. А теперь все превратилось в грязные, мокрые, изрезанные тряпки. И коллекция пластинок. Джазовых пластинок. Некоторые очень ценные, все нежно любимые – теперь расколотые, покоробленные, вместо конвертов – куча размякшей бумаги. Он различил и другие дорогие безделушки, газетные вырезки, трофеи, фотографии. Разбитые вдребезги, разорванные в клочья мстительной рукой.
   Голд начал вылезать из машины. Парадная дверь с треском распахнулась, и вылетела Эвелин, полы халата развевались, как парус. Зубы оскалены, как у бешеной собаки.
   – Негодяй! – завизжала она. – Ублюдок! Она стоила тебя! Она заслужила это!
   Она мчалась на него, через лужайку, спотыкаясь о разодранные вещи, сжимая в руке нож для разделки баранины.
   – Я убью тебя! Я не боюсь! Я убью тебя!
   Мир Голда рухнул. Это было последней каплей. Бесконечный кошмар свел его с ума. Ничего не осталось, не за что уцепиться, не на что опереться, вся жизнь пошла к черту. Если ранним утром его жена мчится по газону с ножом, чтобы убить его, значит, в самом деле настал Судный день. Раздвинутся могильные плиты, восстанут мертвые, источая немыслимый смрад, а тени Адольфа Гитлера и Голды Мейр будут совокупляться в сточной канаве.
   – Я убью тебя, ублюдок!
   Голд запрыгнул в машину, запер дверь. Стекло над его головой разлетелось в куски.
   – Как ты посмел явиться домой! Я все знаю! Все! Ты никогда не любил никого, кроме нее. Никогда не хотел никого, кроме нее!
   Эвелин размахнулась, стекло треснуло в другом месте.
   – Скотина!
   «Это обо мне», – подумал Голд.
   – Подонок! Она сказала, тебе противно, когда я прикасаюсь к тебе! Противно! Я хочу убить тебя!
   – Пожалуйста, – тихо сказал Голд, он сам не знал, к кому обращается.
   Неудачный удар, клинок сломался. Эвелин билась о капот, колотила кулаками в ветровое стекло. Веки покраснели от слез. Глаза горели безумным огнем.
   – Почему ты пришел сюда?! Я все знаю! Все! Я слышала, как ты говорил, что любишь ее, любишь! Я слышала тебя!
   Голд попытался подать назад, но Эвелин цеплялась за машину.
   – Куда ты направляешься, назад, к своей шварце? Назад к своей черной шлюхе?
   – Чего тебе надо?!
   – Я все знаю, все! Она сказала – ей девятнадцать! – швырнула она самое страшное обвинение. – Девятнадцать, ублюдок!
   Маленькая Уэнди, круглолицая и перепуганная, похожая на Винни Пуха в своей пижамке, подглядывала из-за двери.
   Боже, Боже мой.
   – Девятнадцать! Девятнадцать! Я слышал тебя-яяя...

* * *

   Много, много позже Голд сумел, отважился собрать эти отрывки воедино, разобраться в них. Пока он спал, Анжелика пошла в ванную и сделала себе еще один, последний укол, а потом, одурманенная, присела на край кровати и позвонила к нему домой. Каким образом, как давно узнала она номер – этого он так никогда и не узнал. Анжелика рассказала все, все о них двоих.
   И Эвелин слушала, с ужасом, но не в силах оторваться, как подсудимый слушает смертный приговор. Потом Кэрол пересказала ему ночные откровения сестры. Анжелика подробно изложила, как они встретились, как долго были любовниками. Как часто трахались. Как хорошо трахались. В разных позициях. И какие ему нравились больше. Как сильно они любили друг друга. Как он дождаться не мог, как бы сбежать от Эвелин, как вырваться к ней, к ее рукам, рту, к ее сладкой попке. Как им удавалось путешествовать по выходным – в Санта-Барбару, Вегас, Палм-Спрингс, а Эвелин думала, он работает внеурочно. И как они не вылезали из постели, даже поесть им присылали. Как любил он ее темные, вьющиеся волосики, как любил зарываться в них лицом, нюхать ее там. А когда он кончал, она просовывала пальчик ему в анус, кончик пальца...

* * *

   Глубокая ночь. Голд неуклюже поднялся с кресла. Бутыль «Джонни Уолкера» покатилась по полу, янтарные брызги рассыпались по зеленому ковру. Рыдал саксофон, автоматический диск проигрывал пластинку снова и снова.
   Он не дошел до ванной, на полпути его вырвало на рубашку. Прижав руки ко рту, он кинулся к унитазу, стал на колени на кафельный пол. Его вырвало опять, вырвало горьким алкоголем и горькими воспоминаниями. И все закружилось в водовороте.

* * *

   Когда Голд вошел в спальню, Анжелика разговаривала с Эвелин почти час. «Бог мой, Джек, час! – приставала Кэрол. – Вот это страсть! Было что порассказать!» А Эвелин все слушала, стояла на ватных ногах у телефона и слушала, обмякшая от стыда и бессилия. "Скажи, Джек, Эвелин не говорит. Ты и вправду был в комнате, когда бедная девочка покончила с собой? Был? Ох, что выслушала Эвелин, Джек! Что она перенесла!"

* * *

   Голд умылся, прополоскал рот. Вернулся в гостиную. Светящиеся часы на письменном столе показывали 4.32. Он подобрал упавшую бутылку виски, наполнил бокал, сел за обеденный стол, сделал глоток. И почувствовал, что плачет. Он закрыл лицо руками и зарыдал, смывая свое горе. И все прошло. Он спокойно вытер глаза. Налил еще. На столе рядом лежал кольт 38-го калибра. Не тот, что убил Анжелику, тот он изничтожил, изничтожил, как врага, как причину всех бед. Другой. Он нашел выход. Поднял револьвер и сунул ствол в рот. Ствол был скользкий и тоже горький на вкус. Кончиком языка он забрался внутрь, в дуло. Так он обычно играл с клитором Анжелики. Курок придется спустить пальцем. Интересно, услышит ли он выстрел. Интересно... Зазвонил телефон. Издалека. С другой планеты. Зазвонил опять. И опять.
   Голд вынул револьвер изо рта, положил на стол. Еще звонок. Он взял трубку.
   – Джек... Джек...
   – Алло. – Голд не узнал собственный голос.
   – Джек?
   – Я слушаю тебя, Долли...
   – Похоже, еще один, Джек.

Воскресенье, 12 августа

5.06 утра

   Пресса и телевидение пытались прорваться через полицейский кордон. Репортеры узнали Голда и окружили машину, умоляя сделать заявление, дать хоть какую-то информацию. Щелкали фотоаппараты. Копы провели его через толпу. Через каждые пятнадцать метров были расставлены патрульные. На третьем этаже вокруг «роллса» толклось множество народу, не считая охраны, – фотографировали, снимали отпечатки пальцев. Голд припарковал «форд», вышел. Мэдисон встретил его.
   – Господи Иисусе, Джек! Я послал тебя домой отдохнуть, но ты выглядишь еще хуже, если только это возможно.
   Голд вымученно улыбнулся.
   – Ты мастер говорить комплименты. Кто на этот раз? – Он кивнул в сторону «роллса».
   – Не поверишь. Нэтти Сэперстейн.
   Голд присвистнул, широко открыл глаза.
   – Ничего себе. Теперь у нас полный комплект. Евреи, голубые, юристы.
   Они подошли к «роллсу».
   – Когда это случилось?
   – Время смерти установлено – примерно между десятью и одиннадцатью, прошлым вечером.
   – А нашли его только что?
   – Выходные. Ночной сторож говорит – извини за каламбур – в выходные здесь как в морге. А его место у входа.
   – Кто же нашел тело?
   – Один адвокат. Он всю ночь проругался с женой, послал ее в конце концов к черту и отправился ночевать в офис. Он узнал машину Сэперстейна, подошел посмотреть поближе. Держу пари, месяца не пройдет, он переберется в другой офис.
   Они стояли около машины. Нэтти все еще сидел за рулем, там, где его настигла пуля.
   – Почему его не увезли?
   Мэдисон пожал плечами.
   – Не знаю. Эй, Казу! Когда вы увезете тело?
   Помощник следователя поднял голову, посмотрел на Долли.
   – Кончаем. Еще несколько снимков – и все.
   Щелчок аппарата. Вспышка.
   – О'кей. Выносите его.
   Открыли левую дверь «роллса». Волосы Нэтти, вымазанные засохшей кровью, приклеились к окну. Их отодрали, подняли окоченевший труп, упаковали в сумку на молнии и погрузили в фургон.
   – Похоже, наш парень осваивает новые районы, – сказал Голд. – Так далеко на запад он забрался впервые.
   Мэдисон покачал головой.
   – По правде говоря, Джек, я не думаю, что это наш парень.
   Голд прямо взглянул на него.
   – О чем ты, Долли?
   Мэдисон сделал паузу, посмотрел на судебных техников, вертевшихся вокруг «роллса».
   – Я думаю, это подделка. Кто-то убил Сэперстейна и хочет, чтоб мы думали – это наш парень. Но это не такое убийство.
   Голд достал новую сигару, снял целлофановую обертку, чиркнул спичкой, неторопливо закурил.
   – Почему ты так думаешь?
   Долли подошел поближе и сказал приглушенным голосом:
   – Джек, похоже на мафию. Маскировка, оружие, почерк. Очень похоже.
   Голд покрутил в пальцах сигару.
   – Мафия, говоришь?
   – Их дело, Джек. Для меня тут нет вопросов.
   – Это только подозрение?
   Мэдисон украдкой оглянулся вокруг.
   – Во-первых, калибр револьвера – двадцать второй. Ставлю свой значок, я не ошибаюсь. Его пристрелил профи. Убийца с крестом не пользовался таким оружием. И потом, слушай, Джек, у шефа в офисе я узнал много всяких секретов, которых среднему копу не узнать ни в жизни.
   – Угу.
   – Сэперстейн был высокого уровня информантом DEA^[68].
   Голд выпустил клуб дыма.
   – Без обмана? И давно?
   – Пару лет. Работал «и нашим и вашим». Продавал покровительство полиции торговцам наркотиками, а потом сообщал имена и адреса федералам. Я слышал даже, кое-какие сделки он заключал сам – с молчаливого согласия и поощрения властей.
   – Не брешешь?
   Фургон следователя уехал, они видели, как он тащился по третьему этажу.
   – Такие типы, Джек, – дни их сочтены, они сплошь и рядом так кончают. Это профессиональное убийство. Спорю на значок.
   Голд выплюнул приставшие к языку крошки табака.
   – Может, ты и прав.
   – Думаешь? – Мэдисон был польщен.
   – Но лучше придержать эту теорию. На какое-то время, по крайней мере. Слишком взрывоопасная ситуация для бездоказательных догадок. Не стоит выделять этот случай. Представляешь, какая чертова буря поднимется, если мы впутаем сюда организованную преступность?
   – Представляю, Джек, – задумчиво протянул Мэдисон.
   – А если окажется, что мы ошиблись, а слухи уже расползутся – да Гунц нам головы поотрывает. Ты ведь знаешь, он ненавидит всякие осложнения.
   Это решило дело.
   – Я думаю, нам не стоит игнорировать возможность профессионального убийства, Джек, но мы займемся этим сами. Вне рамок основного расследования.
   – Полностью поддерживаю тебя, капитан.
   – Я высоко ценю твою поддержку, Джек.
   – Прибережем это для себя.
   – Верно.
   Прибежал взволнованный детектив из особого отряда.
   – Капитан, журналисты прорвались через черный ход. Мы их задержали, но они требуют сообщить, что происходит.
   Это Мэдисон мог сделать не хуже всякого другого. Он самодовольно улыбнулся.
   – Я разберусь с ними, Джек, если у тебя нет охоты.
   – Нет, благодарю. Уступаю эту честь тебе. Сделай публичное заявление.
   Мэдисон светился от удовольствия.
   – Хорошо, – обратился он к копу, – пошли. Поговорим с прессой, надо же им сообщить что-то в воскресных известиях.
   И Долли удалился деловым шагом, таща на буксире детектива.
   Голд жевал сигару и наблюдал, как рабочие прицепляли «роллс» к тягачу. Мешали низкие потолки, и страшные проклятия оглашали опустевшее помещение.
   С дальнего ската послышался рев мотора, и на стоянку ворвался красный спортивный автомобиль с откидывающимся верхом. Замора со скрипом затормозил в нескольких шагах от Голда.
   – Эй, что стряслось?! – спросил Шон. Волосы у него были мокрые, а рубашка расстегнута.
   – Поздравляю, еще одна жертва. – Голд улыбнулся, взглянул на влажные волосы Заморы. – Опять какое-нибудь мыльное предприятие?
   – Я просто не мог проснуться. В конце концов, мать вылила на меня чашку холодной воды.
   – Ирландские штучки. Вы, христиане, детей своих продадите за бутылку виски.
   – Ну уж.
   Голд продолжал шутить.
   – Черт возьми! Я хочу позавтракать с Робертом Редфордом в его маленьком сексуальном авто. И пусть он угощает.
   Замора подал машину назад, развернулся.
   – Кстати, – спросил Голд, – вы довели до конца то предприятие?
   – "Великолепное душистое мыло"? – Замора дал газ. – Нет, вмешался один немытый еврей.
   Они умчались, резина мягко прошуршала по полу.

2.38 дня

   По-воскресному гудел бульвар Креншо. Кларк Джонсон выпрямился, подтянулся и негромко, но решительно постучал по дверному косяку. Дверь была открыта, но завешена сеткой от насекомых. Через сетку доносились обрывки разговоров о тяжкой утрате, приглушенный смех и странное шарканье вилок по бумажным тарелкам.
   Крепкая полная женщина с серебристыми волосами в длинном, до лодыжек, черном платье откинула сетку одной рукой. Она отирала пот с черного лба кружевным платочком.
   – Заходи, сынок. Проклятая жарища. – Голос у нее был глубокий, звучный и сладкий, как патока. Прямо-таки оперный голос.
   Джонсон колебался.
   – Ну, туда или сюда? Мух напустишь.
   Он все не решался.
   – Здесь миссис Фиббс?
   – Ну, конечно, сынок. Но не заставляй меня идти за ней. Ты друг семьи, значит, желанный гость на поминках.
   Кларк слабо улыбнулся.
   – Я думаю, мне лучше поговорить, с миссис Фиббс.
   Толстуха неодобрительно оглядела его и опустила занавеску. Через несколько секунд на пороге появилась мамаша Фиббс.
   – Мистер Джонсон? Заходите, пожалуйста.
   Она держала сетку открытой, но он не заходил.
   – Уф, миссис Фиббс. Я имел в виду Эстер. Когда попросил миссис Фиббс.
   – Эстер в кухне. Заходите.
   Он шагнул было в комнату, но опять остановился.
   – Миссис Фиббс, наверное, лучше все-таки справиться у Эстер. Я не уверен, что она хочет меня видеть.
   – Чепуха, – сказала она и потянула его за рукав. – Не сомневаюсь, что хочет.
   В небольшой, тщательно прибранной – пол недавно натерт, обивка мебели вычищена – комнате собралось много народу. В основном женщины лет пятидесяти – шестидесяти, рослые и плотные, вроде той, что открыла дверь, в темных, шуршащих платьях. Были и мужчины, потевшие в воскресных костюмах. Один из них, плешивый, в очках без оправы, как Джон Леннон, носил воротник священника. У стены на стуле с прямой спинкой сидела молоденькая мексиканка с четырехлетней дочуркой на коленях. Девочка таращила любопытные глазенки. Буфет разместился на тщательно отутюженной скатерти, раскинутой на двух карточных столиках. Белый хлеб, холодные закуски, куски свинины, бобы, картофельный и капустный салаты. Гости примолкли, перестали жевать, внимательным взглядом окинули нового посетителя. И вернулись к прерванным занятиям.
   – Миссис Фиббс, хочу еще раз принести соболезнования по поводу трагической кончины вашего сына.
   Мамаша Фиббс вздохнула, прищелкнула языком.
   – Да, очень печальный день. Я пережила мужа, мне пришлось смириться с этим, упокой Господь его душу. А сегодня схоронила единственного сына. Жизнь полна горьких неожиданностей, не так ли, мистер Джонсон?
   Джонсон не ответил. Она провела его через комнату. Женщины откровенно разглядывали его, некоторые кивнули.
   Эстер в простой шляпке с вуалью и маленький Бобби сидели в кухне. Багира на столе уплетала специальную печенку для кошек.
   Эстер и Кларк долго смотрели друг на друга, потом она отвернулась, полезла за сигаретами.
   – Мам, вот же они, – сказал Бобби.
   – Можно сесть? – спросил Кларк.
   Эстер не ответила. Мамаша Фиббс стояла в дверях.
   – Мистер Джонсон нашел для нас время, так любезно с его стороны, не правда ли? – заметила она.
   Эстер молча курила.
   – Можно сесть? – снова спросил Кларк.
   Эстер стряхнула пепел.
   – Эстер... – В голосе мамаши Фиббс слышалась укоризна.
   – Приспичило сесть – пусть садится, нечего спрашивать.
   Смущенное молчание. Джонсон пододвинул стул к старому металлическому столу у мойки, сел. Багира подняла мордочку, облизнулась и уставилась на него широко раскрытыми глазами.
   Маленький Бобби погладил кошку. Она выгнула спину, заурчала.
   – Слишком много народу. Она боится.
   Джонсон подвинулся ближе к Эстер. Багира снова уткнулась в миску.
   – Вообще-то вы зря приучаете ее. Она привыкнет прыгать на стол и будет воровать масло.
   – Навряд ли. Неужели ты и правда так думаешь?
   – Говорю тебе.
   – Не верю. Мама, неужели Багира будет так плохо себя вести?
   Эстер затянулась последний раз и медленно раздавила окурок в пепельнице.
   – Последнее, что меня волнует. – Она покосилась на Джонсона.
   Мамаша Фиббс все еще стояла в дверях. Она откашлялась и сказала:
   – Надо идти к гостям. Это все мои друзья из церкви. Они не покинули нас в трудный час. – Она улыбнулась, очевидно не ожидая ответа. – Скушаете что-нибудь, мистер Джонсон? Я принесу тарелку.
   Джонсон повернулся к старухе.
   – Нет, спасибо, миссис Фиббс. Я уже ел.
   – Ну ладно. Бобби, малыш, пойдем со мной, поможешь принимать гостей.
   – Ну, баба. Ты без меня не обойдешься?
   – Не спорь со старшими, сколько раз тебе говорить. Бабушка велит сделать то-то – вот и делай, нечего препираться. Ты теперь единственный мужчина в доме.
   Маленький Бобби медленно сполз со стула, понурился и поплелся к двери. Он выглядел и трогательно и забавно в своем черном костюмчике с галстуком.
   – Ну давай, давай, – ласково понукала мамаша Фиббс. – Не унывай. Быть мужчиной не так уж плохо.
   – Бобби, – сказал Джонсон, – на этой неделе интересный матч. Хочешь пойти?
   У мальчика загорелись глаза.
   – Ух ты! Можно, мама?
   Эстер пожала плечами, ни на кого не глядя.
   – Можно пойти всем вместе, – намекнул Джонсон.
   – Думаешь? – Бобби вопрошающе посмотрел на взрослых.
   Эстер не ответила, Джонсон сказал:
   – Там решим, Бобби.
   – Это было в здорово!
   Мамаша Фиббс взяла сияющего внука за руку.
   – Пойдем, малыш, – мягко сказала она и увела мальчика из кухни.
   – Не забудь! – крикнул Бобби из коридора.
   – Обещаю.
   Несколько минут они сидели молча, наблюдая, как кошка подлизывает остатки печенки. Из гостиной доносилось печальное бормотание. В конце концов Кларк прямо взглянул на Эстер.
   – Надеюсь, ты ничего против меня не имеешь. Она ничего не сказала.
   – Я был на кладбище. Но я не хочу навязываться. Если тебе неприятно меня видеть...
   Эстер взглянула на него, но опять ничего не сказала.
   – Мне, право, жаль твоего мужа. Я хочу, чтоб ты знала. У меня сердце за тебя изболелось.
   Молчание.
   – Ради Бога, Эстер, говори со мной. Вели мне уйти. Вели остаться. Только скажи что-нибудь. Говори со мной.
   Эстер поднялась, достала с сушилки две чистые чашки.
   – Кофе? – спросила она, снимая с плиты чайник.
   – Спасибо. – Он улыбнулся.
   Она разлила кофе, села, схватила сигарету.
   – Ты слишком много куришь.
   Эстер покачала головой, зажгла спичку.
   – Не сегодня же бросать.
   – Верно. – Он торопливо отхлебнул кофе.
   Кошка приподнялась на задние лапки, начала умываться. Эстер сняла ее со стола, бережно опустила на пол. Киска недовольно замяукала. Эстер вдруг нахмурилась.
   – Чего ты здесь торчишь?
   – Я не понимаю...
   – Чего ты вынюхиваешь? Ты уже получил что хотел? Почему ты не оставишь меня в покое? Оставь меня одну с моим горем! – Она беззвучно заплакала! – Спи с женой следующего своего подопечного, найди другое развлечение. Чего ты приперся сюда?
   Она положила голову на стол. Плечи ее вздрагивали. Джонсон потянулся было к ней, но отдернул руку. Кошка, вспрыгнув на стол, льнула к хозяйке. Эстер поплакала, подняла голову, вытерла глаза. Достала новую сигарету.
   – Ты слишком много куришь. – Кларк взял у нее пачку «Салема».
   Эстер долго не смотрела на него.
   – Я ведь сказала, – наконец выговорила она, отбирая у него сигареты, – сегодня неподходящий день. Дай даме огоньку, будь так добр.
   Он нашел коробок, чиркнул спичкой, поднес к сигарете. Она затянулась, выдохнула дым в потолок. Потом отложила сигарету.
   – Я приготовлю еще кофе.

7.00 вечера

   Гершель Гусман лежал в «Хедер-Синай» в 415-й палате, отдельной, угловой комнате в конце длинного коридора, прямо напротив поста сиделки.
   Сиделка – худощавая, холодноватая блондинка с заметным скандинавским акцентом – преградила им путь.
   – Курить запрещено, сэр, – проворчала она, уставившись на сигару Голда так, будто это не сигара, а кал, сданный на анализ. – Только в комнате ожидания.
   Голд хотел спорить, но Замора подарил девушке самую редфордскую из своих улыбок. Она оттаяла, захлопала ресницами, захихикала и отошла. Замора проводил глазами ее крепкий, обтянутый белой формой задок.
   – Брось эту дрянь и заходи, – шепнул он Голду. – А я пощупаю сестричек. Как Ньюмэн в «Форт Апаш».
   В прохладной комнате стоял полумрак. Гершель лежал в постели с кислородной маской на лице. Рядом сидела его жена, Рут. Вокруг собралось несколько человек. Голд узнал Джеки Макса. Остальные были из его свиты. Пара писателей-юмористов, какие-то пешки-лизоблюды и грудастая деваха, якобы секретарша.
   – Джек, – Рут встала, – спасибо, что навестил.
   – Ну что ты. Как он? Как ты, Гершель?
   Гершель поднял трясущийся большой палец и подмигнул Голду. Лицо у него было известково-бледное, и Голду показалось, что он успел похудеть килограммов на десять. А ведь не виделись они пять-шесть дней, не больше.
   – Все чудесно, – ответила Рут за мужа. – Сегодня утром его перевели из реанимации. Все просто поражены, так быстро он поправляется. Доктор Синх говорит, это потому, что сложение у Гершеля как у индийского буйвола.
   – Доктор Синх? – перебил Джеки. – Доктор Синх? Что это за еврей с фамилией Синх?
   – Он индиец.
   – Индиец? – Джеки прикинулся возмущенным. Его подхалимы с готовностью захихикали. – Настоящий индиец? Йог? Так он не еврей?
   – Босс, – один из подхалимов захлебнулся от смеха, на лету подхватывая шутку нанимателя, – если его зовут Синх, значит, он сикх.
   – Сикх? Из тех типов в чалмах, которых показывают во всех дрянных киношках? Из тех, что щеголяют в грязном белье? Из тех типов? Заклинатель змей? Вот это доктор! И это в самой большой в мире еврейской больнице, с самыми дорогими еврейскими врачами – тебя, еврея Гершеля, лечит какой-то торговец коврами?
   Теперь хохотали все, даже Голд улыбался. Гершель под своими простынями вздрагивал от смеха.
   – Джеки! – строго одернула Рут. – У Гершеля трубки выскочат.
   Макс возвел очи к небу.
   – Господь не допустит этого. Он не позволит им выскочить.
   Новый взрыв смеха.
   – Джеки! Пожалуйста! – взмолилась Рут.
   Джеки Макс повернулся к Голду, протянул руку.
   – Привет. Я Джеки Макс, – сказал он с напускной скромностью, прекрасно понимая, что Голд узнал его.
   – Я Джек Голд.
   Джеки искренне, до боли сжал ему руку. Одно из его знаменитых рукопожатий. На нем был красивый, на заказ сшитый шелковый смокинг, лакированные ботинки, модные часы-браслет. Он выставлял напоказ манжеты и благоухал одеколоном.
   – Я знаю тебя, лейтенант. Встретимся через несколько часов на одних подмостках.
   – Ты о бенефисе Братства? Боюсь, я не смогу там быть.
   – Да? Я очень огорчен. – Он в самом деле выглядел огорченным. – Жаль. Все там будут. Все.
   – Все, – поддакнул кто-то из свиты. На этот раз не подхалим, а подхалимка.
   – Франк, Дин, Сэмми, Милтон, – перечислял Макс, – Джерри, Робин, Ричард, Уоррен...
   – Барбара, – подсказали ему.
   – Барбара, Лиза, Диана, Барт, Клинт. Все, черт возьми! Не верю, что ты это пропустишь.
   Голд пожал плечами.
   – Дело прежде всего.
   – Вупи, Кении, Эдди, Джоан, Джонни...
   Макс жестом велел всем замолчать.
   – Ты знаешь, что придет мэр? И шеф полиции? Может быть, губернатор.
   – Здорово, – без всякого выражения сказал Голд. Макс покачал головой.
   – Нет, надо же пропустить такую грандиозную штуку. Наверное, у тебя чертовски важное дело.
   – Наверное. – Голд холодно улыбнулся.
   Максу надоело разговаривать, он опять продемонстрировал манжеты, взглянув на золотые часы.
   – Надо идти. Я уже не успеваю загримироваться. А нас будет снимать Эн-би-си. Они хотят использовать этот материал в специальном выпуске. Или в «Недельном обозрении». – Он перегнулся через кровать и почти прокричал в ухо Гершелю: – Все для тебя сегодня вечером. Все для тебя, старичок! Понимаешь?