Монтечино Марсель. Убийца с крестом

   – Когда придет время, мой ребенок пойдет в любую школу, в которую захочет. Мисс Абраме считает, что с его способностями он будет принят, куда бы он ни поступал. А я буду двадцать четыре часа в сутки скрести полы и драить сортиры, чтобы он мог учиться там, где захочет.
   Бобби вытер рот бумажной салфеткой.
   – Ну и зачем все это? В любом уголке страны, в любом колледже, будь они все прокляты, наш сын всегда будет черным. От этого никуда не денешься. Он всегда останется только ниггером, и неужели ты думаешь, что белые позволят ему об этом позабыть хоть на минуту?
   Эстер дрожащими руками разворачивала пирожок с рыбой.
   – Великий Боже! Бобби! Что с тобой происходит? Ты только послушай, что ты гово...
   В этот момент вернулся малыш Бобби с куриным маком. Он уселся рядом с Эстер.
   – Сынок, – сказала она, – ты принес мне мак с кисло-сладким соусом. А ты ведь знаешь, что я люблю соус «барбекю».
   Малыш вытаращил глаза на мать.
   – Мама! Откуда я мог это знать! И потом, мой биг-мак уже совсем остыл...
   – Делай, как мать велела, – резко вмешался Бобби. – И сию минуту, если не хочешь получить по физиономии.
   Малыш опустил глаза и вылез из-за стола.
   – Да, сэр, – тихонько пробормотал он и пошел к прилавку.
   Эстер закурила. Руки у нее тряслись.
   – Бобби, никогда больше не смей разговаривать так с моим сыном.
   С угрожающим спокойствием Бобби взглянул на нее и произнес:
   – Может, ты хочешь, чтобы я тебя отхлестал по щекам? Здесь и сейчас?
   Эстер отвела глаза. Бобби улыбнулся.
   – Ну, так-то лучше. – Он развернул второй биг-мак. – Жаль, что, пока меня не было, ты тут развела всякие нежности. Пора с этим кончать, к чертям собачьим. – Он отправил в рот огромный кусок. – Парень без меня растет каким-то сопливым ниггером, точно как этот «мистер» Кларк Джонсон. Сукин сын, который лижет задницу своим белым хозяевам.
   – Бобби, – медленно начала Эстер, стараясь тщательно подбирать слова и по-прежнему избегая смотреть на мужа, – Бобби, этот человек просто делает свое дело. Это его работа. Все, что он хотел сказать, так это то, что ты попадешь в беду, если вернешься к наркотикам. Ты ведь сам сказал, что больше никогда этого не будет. Верно? Так, значит, нам больше не о чем беспокоиться?
   Бобби покачал головой.
   – Ничего из этого не выйдет. А все этот чертов продажный ниггер! Все это чушь собачья. Повезло мне, что я год отсидел в тюряге, как же – повезло! По его словам, выходит, словно год в тюрьме – это как прогулка по парку. Но это не так. – Бобби отпил колы прямо из бутылки. – Все. С этим покончено. Больше я в это дерьмо не вляпаюсь. Хватит. – Он кинул в рот несколько картофельных чипсов и начал их тщательно пережевывать. – У меня в камере был парень. Его пару месяцев назад выпустили. Так вот он рассказал мне об одном адвокате-еврее из Беверли-Хиллз. Понимаешь, можно пойти в суд и так все организовать, чтобы во время испытательного срока никуда не надо было звонить каждый вечер, и проб никаких и прочего дерьма. Знай только ходи раз в месяц расписывайся – и никаких проблем. Но для этого дела нужен очень хороший адвокат. Не какой-нибудь дешевый адвокатишка из этих общественных защитников. А классный адвокат из евреев. И у меня есть один такой на примете.
   – Бобби, все эти юристы из Беверли-Хиллз стоят целое состояние. Как мы можем себе такое позволить?
   – Мы с тем парнем в камере все обсудили. Он велел, чтобы я его разыскал, когда выйду. Он там задумал одно дельце. Если выгорит, то все о'кей.
   Эстер с трудом удавалось держать себя в руках.
   – Бобби, все эти люди только снова втянут тебя в свои темные делишки. Они снова доведут тебя до беды. Ты ведь только вчера вышел из тюрьмы. Прошу тебя, не говори так. Тебя ждет хорошая работа. Завтра утром нач...
   Бобби жестом остановил ее.
   – К черту! Не по мне все это. Быть на побегушках на кухне. Жалкий ниггер! Не хочу я впрягаться в эту рабскую жизнь. Я тебе предлагаю кое-что получше.
   Эстер тихонько заплакала.
   – Прошу тебя, Бобби, не говори так, не говори так, – повторяла она:
   – Не плачь, Эс, – смягчился Бобби. – Не плачь, женщина. – Он протянул было руку погладить ее, но она резко отпрянула.
   Внезапно появился малыш Бобби. Опустив глаза, он произнес:
   – Мама, там нет соуса «барбекю». Я у всех спрашивал. Прости меня, но его там нет.
   – Ох, сыночек. – Эстер взяла сына на руки и нежно погладила его голову.

9.00 вечера

   Голд стоял в дверях «Монтегро» и вглядывался в прохладный сумрак ресторана. Это было шикарное заведение. Полы покрывали толстые ковры, на стенах висели первоклассные копии картин импрессионистов, несколько уютных кабинетов были отделены друг от друга перегородками из матового стекла с изящными рисунками. В алькове рядом с баром пианист томно наигрывал «Саммертайм». Музыка медленно плыла по залу, покрывая разговоры и звяканье серебряных приборов. Как только метрдотель направился к Голду, Хоуи Геттельман помахал ему рукой через зал.
   Проходя через ресторан, Голд взглядом профессионала автоматически отмечал посетителей. Зал был набит иностранцами – темнокожими смуглыми мужчинами в европейских костюмах, с кричащими золотыми украшениями. Двигаясь между столиками, Голд слышал испанский, итальянский, арабский, еврейский говор и то, что он принимал за греческий. Женщины почти все были американки – пресыщенные блондинки в стильных нарядах.
   – Джек, как хорошо, что ты пришел! – На Хоуи был великолепно сшитый синий двубортный костюм и светло-желтая рубашка. В этой толпе он казался своим.
   – Сколько же времени ты предаешься возлияниям в Родео-Драйв? – спросил Голд, проскальзывая в нишу к Хоуи.
   Хоуи улыбнулся и подмигнул.
   – Здесь можно провернуть куда больше дел, чем в Поло-Лондж.
   – Смотря каких дел, – ответил Голд, оглядывая зал. За столиком напротив сидел известный телеартист, уже изрядно набравшийся. Он попеременно склонялся то к салату из крабов, то к ушку юной киноактрисы, чье лицо было смутно знакомо Голду.
   – Джек, спасибо, что пришел, – проговорил Хоуи. – Для начала прошу прощения за то, что произошло в субботу. Пойми, мне абсолютно ясно, почему ты так взъярился. И не думаю, чтобы ты хоть немного переигрывал.
   – Я – тем более.
   – Ладно, ладно. Знаю, откуда ты тогда явился, и тем более понимаю, что тобой руководило. Но где тебе понять, что такое наркотики и что без них порой не обойтись!
   – А уж тут, Хоуи, ты заблуждаешься. Я слишком долго имел дело и с наркотиками и с наркоманами и прекрасно отдаю себе отчет, зачем потребляют эту дурь. И потому прихожу в бешенство, когда вижу, что этим занимается муж моей дочери.
   – Джек, Джек. – Хоуи хмыкнул и поправил галстук. – Немного кокаина для бодрости духа – еще не наркомания.
   Голд глотнул воды. В стакане плавала косточка. Голд выудил ее вилкой.
   – Слушай, Хоуи, не пудри мне мозги. Оставь это для своих вонючих клиентов.
   – Хорошо, – быстро проговорил Хоуи, – с этим покончено. – Он протянул руку над столом, покрытым дорогой скатертью, и дотронулся до Голда. – Слышишь, Джек? Навсегда. Решено. – Он проникновенно посмотрел на Голда. – Клянусь Господом, Джек. – Он поднял правую руку. – С этим делом я завязал.
   Голд смерил зятя долгим взглядом. Потом дотянулся до хлебницы, отщипнул корочку, намазал ее маслом.
   – Хватит врать, Хоуи. Чертовски не люблю, когда меня водят за нос. По-моему, тебе это известно.
   – Джек, не я ли клялся именем Господа? Только что? Может, ты хочешь, чтобы я поклялся жизнью собственного сына? Клянусь жизнью Джошуа...
   – Ладно. На сегодня хватит. Рад, что ты так решил.
   Подошел официант, протянул меню. Они заказали по двойному шотландскому виски. Официант удалился. Голд всматривался в названия блюд в свечном полумраке.
   – Ослеп я, что ли, на старости лет, или цены тут и впрямь такие чудовищные?
   – Не бери в голову. Это мое дело.
   – Семь семьдесят пять за салат?
   – Ты платишь за вывеску, за обстановку. За то, чтобы тебя здесь заметили.
   – Но семь семьдесят пять!
   – Да прекрати! Закажи-ка телятину. Она тут превосходная, лучшая в городе.
   – Еще бы! Да за такие деньги можно потребовать целого быка! Неудивительно, что ты торговал наркотиками. Естественно, нужны огромные средства, чтобы соответствовать здешним ценам.
   – Джек, – Хоуи рассмеялся, – только прикажи!
   – А почему с нами нет моей дочери? Она что, не годится для этакой роскоши? И в одиночку должна поглощать телевизионный ужин, чтобы ты тут разыгрывал героя из Беверли-Хиллз?
   – Во имя всего святого, Джек, не надо! Я часто бываю здесь с Уэнди. Но сегодня, ты же знаешь, мне нужно было поговорить с тобой без свидетелей. А сейчас закажи телятину марсала или телятину пармеджиано. Право, не прогадаешь.
   Официант принес виски. Они сделали заказ, и официант удалился, сладенько улыбаясь.
   – Джек, – Хоуи глотнул из стакана, – сегодня утром мне звонил помощник прокурора.
   – Да?
   – Все улажено. Он даже извинился за причиненные неудобства.
   – Очень мило с его стороны, – усмехнувшись, заметил Голд.
   – Джек, – Хоуи помотал головой, – как тебе это удается? Черт побери, как вообще тебе все удается?
   Голд тронул кубики льда в бокале с «Джонни Уолкером».
   – Поработай с мое, лет эдак тридцать, – узнаешь.
   – Но это неправдоподобно! Ты меня просто ошарашил! Чтобы так быстро решить все вопросы!
   – Я же говорил, не изволь беспокоиться, не твоя забота – ведь так?
   Хоуи улыбнулся.
   – Ну, говорил.
   – А ты мне не верил.
   – Каюсь, не верил.
   Голд пожал плечами. Хоуи полез во внутренний карман и вытащил чековую книжку в футляре из крокодиловой кожи. Он щелкнул авторучкой.
   – Что ты делаешь?
   Хоуи положил чековую книжку на стол.
   – Джек... – начал он.
   – Что ты задумал?
   – Джек...
   – Хоуи, убери это куда подальше. Не оскорбляй меня.
   – Джек, я знаю, это слишком дорого стоило. Ты оказал мне неоценимую услугу, так позволь по крайней мере оплатить расходы.
   Голд покачал головой.
   – Я же сказал, что обо всем позабочусь сам, что и сделал. И довольно об этом.
   – Джек, пожалуйста.
   – Хоуи, пожалуйста.
   Хоуи, со вздохом закрыв чековую книжку, положил ее в пиджак.
   – Я на все для тебя готов!
   Голд отхлебнул виски.
   – Я уже сказал, чего хочу, чего жду от тебя.
   Хоуи воздел руки.
   – С этим покончено. Голову даю на отсечение, больше не повторится.
   Голд улыбнулся.
   – Идет.
   Официант принес салаты. Крошечную тарелочку прикрывал листик латука, на нем лежали несколько ломтиков огурца, обильно политых соусом.
   – И за это – семь семьдесят пять? – воскликнул Голд, уставясь на салат. – Ну и жулики! Их стоило бы арестовать.
   Хоуи расхохотался.

11.23 вечера

   – ...Двадцать три минуты двенадцатого, в студии – ведущая Жанна Холмс. В нашей программе – беседа с Джессом Аттером, кандидатом в Законодательное собрание штата Калифорния от Дезерт-Виста. Мистер Аттер также является Верховным магистром Калифорнийского клана, что не мешает его намерениям попробовать свои силы в политике. Не так ли, мистер Аттер?
   – Жанна, зовите меня просто Джессом. Вы абсолютно правы. Принадлежать к Калифорнийскому клану и одновременно баллотироваться в Законодательное собрание – отнюдь не противоречит одно другому. Более того, я уверен, что членство в Клане – лучшая подготовка к работе в собрании.
   – Поясните, пожалуйста, Джесс.
   – Так вот, Жанна. Возглавлять Калифорнийский клан – задача не из легких. Это тяжкий путь к вершине. Ты все время подвергаешься давлению – словесному, физическому, умственному, наконец, просто ругани – со стороны либералов и сочувствующей им прессы, со стороны правительства, симпатизирующего коммунистам, со стороны так называемых христианских клерикальных кругов, а также модного еврейско-сионистского лобби. Быть членом Клана – крайне неблагодарное дело. Порой чувствуешь, что ты – просто глас вопиющего в пустыне. Единственный одинокий голос разума и правды, тонущий в какофонии истерических воплей безумия. Это очень угнетает, но в то же время делает тебя непреклонным, заставляя твердо идти к поставленной цели. Члены Клана – люди горячего нрава. Нас нелегко сбить с верного пути, заставить поступиться принципами. Нам могут твердить, что черное – это белое, нам миллион раз будут выдавать ложь за правду, но мы плюнем им в лицо и в миллион первый раз ответим, что их правда – лжива. Не думаю, что хоть кто-то из нынешних членов Законодательного собрания настроен столь же решительно.
   * * *
   Уолкер припарковал синий фургон на служебной дорожке, которая шла параллельно проспекту Пико. Он выскочил из машины, не выключив мотор, оставив гореть фары, даже не приглушив радио, и торопливо прошел вдоль цепи, ограждавшей станцию Фишера по обслуживанию.

* * *

   – Джесс, как вы относитесь к недавним актам вандализма в синагогах и прочих еврейских сооружениях?
   – Сказать по правде, Жанна, меня это даже не удивляет. Я столько времени твердил тем, кто желал слушать, что в этой стране незримо бьется большое трепетное сердце, полное ненависти к евреям. И по-моему, последние акты героизма лишь подтверждают мои слова.
   * * *
   Доберман, тихо дремавший под передним крылом «мерседеса», услышал знакомые шаги, вскочил с места и встал в стойку у ограды, угрожающе скаля зубы. Уолкер хихикнул.

* * *

   – Неужели можно безнаказанно оставаться нацией роботов, нацией ростовщиков, мошенников и лжецов, нацией, запятнавшей себя позором бесчестья и предательства, и не осознавать, какую ненависть это рождает в честных сердцах! Какие ответные действия влечет за собой!
   * * *
   Уолкер пнул решетку ограждения, и собака с рычанием прыгнула на него, царапая когтями металл.

* * *

   – Заметьте, Жанна, антиеврейские выступления знаменуют крушение надежд белых американцев-христиан. Ибо кому заступиться за них? Абсолютно некому. У негров есть Национальная ассоциация содействия прогрессу цветного населения и Национальная городская лига, к услугам евреев – вся пресса и телевидение, латиносы – под крылом католической церкви; даже у индейцев есть свой правоохранительный орган. Но кто выступит в защиту белых американцев-христиан?
   * * *
   Уолкер приставил «магнум» 357-го калибра к ограде, потом протолкнул его внутрь. Псина кинулась на оружие и сжала челюсти. Раздался сдавленный хрип, и в воздух полетели куски плоти. Правую половину собачьей морды снесло вчистую, на том, что осталось от левой, застыл тусклый безжизненный взгляд, как у чучела. Кровь хлынула на гладкий лоснящийся бетон. Туловище добермана боком пропрыгало несколько шагов, пошатнулось и рухнуло. Черные изящные лапы вздрогнули, царапнув когтями воздух, и оцепенели.

* * *

   – Известно ли вам, Джесс, что очень многие – например, Джерри Кан из Еврейского вооруженного сопротивления – обвиняют в осквернении синагог именно членов Калифорнийского клана?
   – Простите, Жанна, что я смеюсь, но меня это просто восхищает! Этот еврей Джерри и молокососы из его банды готовы свалить на нас половину преступлений, совершаемых в Южной Калифорнии. Вынужден признаться, что к последним событиям члены клана совершенно непричастны. Но, кто бы ни устраивал подобные патриотические акции, я был бы рад пополнить наши ряды такими людьми. Очень рад. Ибо только действуя с ними заодно, нам удастся вывести страну на правильный путь.
   * * *
   Уолкер дал газ, и машина с ревом умчалась.

Среда, 8 августа

0.47 ночи

   Эстер плакала, оттирая раковину в туалете фотоателье. Слезы катились по щекам и капали с кончика носа. Она выпрямилась, вытерла лицо. Поймала свое зареванное отражение в зеркале и тяжко вздохнула.
   – Господи, на кого я похожа!
   Выйдя из туалета, она прошла через приемную, открыла ключом входную дверь и оказалась на бульваре Робертсона. Промокнув лицо, Эстер прислонилась к стене. Через секунду появилась Луп с двумя дымящимися чашками кофе. Не говоря ни слова, она протянула одну из них Эстер. Та взяла ее столь же безмолвно. Луп по-индейски присела на корточки и сделала глоток. Мимо проехала патрульная машина, полицейские кивнули девушкам.
   – Que pasa, hermana?^[59] – наконец произнесла Луп, взглянув на Эстер.
   Эстер молча покачала головой.
   Луп окинула взглядом пустынный бульвар. На противоположной стороне размещался магазин, торговавший здоровенными кукольными домиками. Это называлось «усадьба в миниатюре».
   – Опять он, – произнесла Эстер наконец. – Все мой Бобби.
   Она отхлебнула кофе. Луп молча смотрела на улицу.
   – Кажется, он снова начал колоться.
   Луп пожала плечами.
   – Но ведь он на свободе всего два дня. Даже меньше. Дай ему оглядеться, chica!^[60]
   Эстер мотнула головой.
   – Я его слишком хорошо знаю, Луп. Я это чувствую. Такое впечатление, что у него внутри какой-то нарыв который болит все сильнее и сильнее, покуда не созреет. А Бобби места себе не находит и успокаивается только тогда, когда вкатит себе героина.
   – Дай ему время, дорогая. Ведь он год провел за решеткой. Потерпи.
   Эстер снова начала плакать. Рыдания душили ее, слезы текли по шекам. Она всхлипнула.
   – Кажется, он обманывал меня. Наверняка кололся и в тюрьме. Потому сейчас такой вздернутый. Он все время тащится, понимаешь, и не собирается завязывать.
   Луп подняла на нее глаза.
   – Ты правда так думаешь?
   Эстер кивнула.
   – Уверена в этом.
   – Что же дальше? – Луп выпрямилась, разминая ноги.
   Эстер выплеснула остатки кофе в сточную канаву, стряхнула последние капли. Она устало согнула спину, потерла шею.
   – Не знаю. Луп. Одно мне известно точно: по новой я этого ада не выдержу. Конец. Нет выхода. – Она вздернула голову в дымное ночное небо. – Как мне все обрыдло.

3.24 утра

   Помятый «форд» Голда, тарахтя, отъехал от Малхолланда и, набирая скорость, поехал вдоль ряда кедровых деревьев. Там, где кончались деревья, дорога переходила в равнину, простиравшуюся до самого холма. На стоянке был припаркован красный «корвет» Шона Заморы. За ним виднелись несколько полицейских мотоциклов, мигавших красными огоньками, и фургон следователя. В свете фар можно было различить фигуру Заморы, который сидел на крыле «корвета» в наброшенной на плечи куртке и поглощал йогурт из бумажного стаканчика. Голд выключил мотор и вышел из машины. Земля под ногами была сухой и твердой. Легкий ночной ветерок со свистом пробегал по высушенной солнцем траве, словно нож, вспарывающий ткань. Патрульный вертолет кружил на высоте четверти мили над горным склоном, заливая округу призрачным белесым светом прожекторов.
   Замора поднялся, выбросив пустой стаканчик из-под йогурта.
   – Я здесь, как вы и просили. Что случилось? Что нам предстоит?
   – Пока не знаю. Мне позвонили. Пойдем посмотрим, – буркнул Голд, зажав во рту незажженную сигару.
   – Не курите, а то всех переполошим.
   Голд, что-то пробормотав, прошел между полицейскими машинами. У подножия холма была натянута желтая полицейская ленточка. Одетый в форму полицейский преградил Голду путь. Голд показал ему удостоверение, и тот отступил со словами:
   – Прошу прощения, лейтенант.
   – Где Лиггет и Ляйтель?
   – В доме, вниз по дорожке, она как раз ведет к пруду.
   Голд скользнул под ленточку ограждения. Замора последовал за ним. Тропинка, петляя, огибала склон и спускалась к водоему неправильной овальной формы. На противоположном берегу стоял дом в калифорнийском стиле, низкий, выстроенный без плана. Он был поставлен на бетонные сваи, вбитые в скалу. Свет горел во всех окнах. Голд с Заморой обогнули прудик и тихонько постучали в заднюю дверь. На пороге появился огромный, толстый, смуглокожий человек.
   – Джек, погоди немного. – Мужчина что-то сказал в дверь и вышел в патио.
   – Мы вас не разбудили? Есть новости, которые заинтересуют вас.
   – Сэм, познакомься, – мой новый помощник, Шон Замора. Шон, а это следователь по уголовным делам, Сэм Ляйтель.
   Мужчины пожали друг другу руки. Ляйтель оглянулся на дом и заговорил сухим шепотом:
   – Джек, ты не представляешь, что за гнусное место. Крыша течет, потолок вот-вот обвалится, зато картины в гостиной, наверное, стоят целое состояние. У этого типа две девицы. Две! Хотя и одной хватит, чтобы отдать концы. Какой-то англичанин, кинорежиссер. Ридли... Ридли...
   – Ридли Уимс? Это дом Ридли Уимса? – Замора отступил назад и с интересом уставился на постройку.
   Ляйтель пытался рассмотреть Замору в тусклом свете, потом вопросительно взглянул на Голда. Голд пожал плечами.
   – Он актер. Но с ним все в порядке. Что здесь произошло?
   – В общем, этот Уимс на две недели уезжал в Мексику, в Пуэрто-Вальярту, со своими девицами. Возвращались поздно вечером, по пути из аэропорта прихватив двух ротвейлеров из собачьего пансионата, куда их отдавали на время отъезда. Знаешь, этакая конура с круглосуточным обслуживанием. В общем, были бы деньги. Так вот, они приезжают, и Уимс выпускает псов со двора. Дескать, он всегда дает им побегать на воле. Особенно после того, как мы две недели просидели на привязи. А эти голубчики тем временем ловят кайф, занимаются своими непотребствами, в общем, веселятся как могут. Конечно, не без кокаина. И в самый интересный момент в комнату с диким лаем вбегают псы, явно что-то друг у друга отнимая. Этакие резвящиеся щенки. Одна из девиц поднимается, идет их разнимать. Псы бросают игрушку и убегают, а девица берет салфетку, чтобы убрать за ними. И тут до нее доходит, что у нее в руках – женская грудь! С девицей, понятное дело, истерика, весь обед мексиканской авиакомпании оказывается на ковре. Ее в полной отключке тащат в ванную. Вторая девица пытается привести ее в чувство. Можете представить, какой кайф это фотографировать.
   – Тело нашли?
   – А то нет! Мы здесь все, к чертям, облазили. А этот подонок еще и порезвился власть. Мало того, что отрезал грудь. Впечатление такое, что он жертву просто освежевал. Лица, считай, нет, сплошное месиво. Он мог запросто искупаться в ее крови.
   – Кто эта женщина?
   – Проститутка. Уличная кличка – Хани Дью Меллон. Настоящее имя – Тэлия Мэ Робинсон. Негритянка. Двадцати семи лет. В сентябре стукнуло бы двадцать восемь.
   – Мог это сделать ее сутенер?
   Ляйтель покачал головой.
   – Ни в коем случае. Видел бы тело – не спрашивал. Сутенер себе такого никогда бы не позволил, даже собирайся он ее прикончить. Они слишком уважительно относятся к товару. А здесь просто какое-то безумие. У малого явно с мозгами не все в порядке. И он определенно добился, чего хотел.
   Голд переступил с ноги на ноту.
   – Когда ее убили?
   – Приблизительно вчера вечером, как сказал сотрудник медэкспертизы. После того как сделают анализ, ответят точнее.
   Дверь со стуком отворилась, и низенький, толстый, лысоватый человек шагнул в патио.
   – Джек!
   – Привет, Лу! Шон, это Луи Лиггет. Они с Сэмом работают...
   – Пятнадцать лет.
   – Пятнадцать лет. Лиггета и Ляйтеля знает весь город. Звучит, как название модной фирмы.
   Мужчины фыркнули. Лиггет спросил Ляйтеля.
   – Показывал ему труп?
   – Еще нет.
   – Пошли, – обернулся Лиггет к Голду. – Увидите нечто любопытное.
   Ляйтель повел их той же дорогой назад, вверх по холму, светя сильным карманным фонарем. На полпути Лиггет свернул на боковую тропинку. Все начали спускаться, огибая холм. Там, далеко внизу, на автостраде Сан-Диего, виднелась тонкая цепочка ярких огней, редкие машины с включенными фарами беззвучно проносились по трассе, как мыльные пузыри. Вертолет, висевший над холмом, внезапно пошел прямо на них, наполнив воздух вонью и грохотом, приминая вокруг траву.
   – Чертова задница, – заорал Лиггет на вертолет, угрожающе сжав кулаки, – проваливай отсюда! – Он обернулся к Голду: – Ненавижу эту вонючку!
   Вертолет направил на них прожектор. Они стояли окутанные бледной фосфоресцирующей дымкой, одежда хлопала на ветру, воротники прилипли к лицам.
   – Пошел вон, зараза! – Лиггет погрозил вертолету. – Сгинь!
   Вертолет сделал крутой вираж и завис над поляной, футах в пятидесяти от них. Прожектор шарил по траве.
   – Боже! – воскликнул Замора. – Совсем как во Вьетнаме!
   Лиггет повернул голову.
   – Ты что, был во Вьетнаме?
   – Нет, – ответил Замора, – но я семь раз смотрел «Взвод», очень похоже.
   Лиггет глянул на Голда, который понимающе кивал и улыбнулся в темноте.
   Тропинка круто обрывалась вниз, к огромным голым валунам; на них-то и был направлен прожектор. Четверо мужчин начали спускаться, скользя, оступаясь и тихо матерясь себе под нос.
   – Староват я для этого, – задыхаясь, пробурчал Голд. – Я всего лишь городской полицейский.
   – Вот мы и пришли. – Лиггет направил фонарь на каменную глыбу, выступавшую из скалы. На ней красным были груба намалеваны два креста. Мужчины молча смотрели на камень.
   – Это кровь? – наконец спросил Замора.
   – Да нет, – протянул Голд.
   – Малый, видно, хочет громко заявить о себе, – заметил Лиггет. – Он весьма честолюбив.
   – По крайней мере, это единственно возможный убийца, – добавил Ляйтель.