Страница:
препятствием в 1845-1850 годы. Трудно понять, почему это произошло, но сам
факт не подлежит сомнению. Очевидный пример - архитектура. Только что
(1845) строились добротные - хотя и достаточно невыразительные -
сооружения в духе классицизма. Мгновение спустя (1847) начинают возводить
нечто абсурдно-романтическое, что совпадает - так ли случайно - с
созданием Коммунистического манифеста. Тут же появляется Наполеон III - и
вся Третья империя охвачена модой на остроконечные бородки. Какое-то время
эта вычурная поросль украшала лицо всякого изображенного на сцене
француза, но Крымская война объединила французов с англичанами.
Французские генералы - Сент-Арну, Канробер, Боске, Пелисье - носили бороды
до начала этой кампании. У англичан - Реглана, Кардигана, Эванса, Брауна,
Бергойна и Кэмбелла - подбородки были выбриты. После окончания кампании, в
1856 году, оказалось, что герои-англичане - сплошь бородачи и курильщики
сигар, которые уйдя на покой, поселились в кошмарных жилищах под названием
"Инкерман" и "Альма". Другие, проявившие себя менее героически, могли по
крайней мере отрастить бороды (и вырядиться в кардиганы), что и было
сделано. Далее воспоследовало движение волонтеров, в результате каждый
мужчина в Британии стал солдатом и получил почетное право - в какой-то
момент превратившееся в обязанность - отпустить усы. Итак, бороды и усы
стали повсеместным явлением, и с 1880 по 1890 год этот лес совсем
загустел. Мужское лицо вновь стало проглядывать сквозь заросли в 1900
году, ясно обозначилось в 1910 году и с тех пор в основном являет себя
миру в выбритом виде, хотя в Британском флоте позволено носить бороду (но
не усы), а в Британской армии - усы (но не бороду).
Этот исторический экскурс наводит на одну очевидную мысль: в странах
запада гладко выбритое лицо всегда ассоциировалось с периодами расцвета.
Борода появлялась в периоды упадка и неопределенности. По всей видимости,
борода была покровом, призванным сокрыть колебания и сомнения; с 1650 по
1850 год их было довольно мало. Как доказать эту теорию? Давайте вернемся
ко второй половине пропетого столетия, прошедшей под знаком бороды, годам
с 1858-го по 1908-й. В архитектуре полный застой, она пришла в себя только
после 1890 года. Искусство дышало на ладан и как-то зашевелилось лишь к
концу века. Одежда была на диво тесной и неудобной - абсолютный рекорд
всех времен. Мебель и украшение интерьера достигли пика безвкусицы,
неуклюжести. Театр выхолостился, а великая музыка жила лишь как бесценное
наследие прошлого. Религия довлела над общественной жизнью, но ее основные
доктрины разъедались сомнениями; и пока американцы вели междоусобную
войну, у проповедников шла своя междоусобица. По всем показателям этот
период отличался крайней непривлекательностью.
Но почему вся эта сумятица сопровождалась бурным ростом бород? Не
потому ли, что в этой чащобе люди постарше могли спрятать свою
неуверенность, свои колебания? Когда перед изрядно пожившими на земле
святыми отцами вставал вопрос об истинности бытия, они удалялись за
барьер, якобы являвший собой многовековую мудрость. Поставленный в тупик
вопросом о порядке в армии, главнокомандующий укрывался за своей бородой и
маневрировал за завесой из клубов сигарного дыма. Озадаченный вопросом о
взаимоотношениях полов, директор викторианской школы космато уклонялся от
прямого ответа. Припертый к стенке вопросом собственной жены,
викторианский повеса пользовался бородой, чтобы скрыть вспыхнувший на
щеках румянец. Борода заменяла мудрость, опыт, аргументацию, открытость.
Людей в возрасте она наделяла престижем, который не подкреплялся ни
достижениями, ни интеллектом. Она могла служить - и служила - прикрытием
для всего показного, напыщенного, лживого и невежественного.
И вот сейчас вновь появились признаки, что борода возвращается. Если
это произойдет, можно быть уверенным - цели ее будут те же, что и прежде.
Нынешние молодые бородачи, перекочевав в средние лета, зарастут еще гуще.
И если сейчас, пытаясь решить, во что они верят и куда идут, они начинают
чесать в бороде, новый жизненный этап застанет их за этим же занятием.
Против бородачей будущего открытость должна выступить единым фронтом, как
на войне. Долой загадочность и притворство! Давайте видеть друг друга
такими, какие мы есть!
БУНТУЮЩИЕ СТУДЕНТЫ
Революция в Калифорнийском университете, в студенческом городке Беркли,
произошла в 1964-1965 годах. В 1966 году (как запоздалое следствие) там
сняли ректора, доктора Кларка Керра, а губернатором штата стал
республиканец. Затем, в 1967 году, взбунтовалась Лондонская школа
экономики - студентам не понравился новый директор, и волны после этого
шторма не улеглись до сих пор. Комментируя эти события, для США и
Великобритании более или менее необычные, пишущая братия сошлась на том,
что в них как в капле воды отразилась тенденция последних лет. Авторы
утверждают, что раскол между поколениями - явление повсеместное; рвутся
связи между родителями и детьми, авторитеты затаптываются в грязь. Если
считать это утверждение верным, то первым по этому поводу высказался еще
Платон. Рассуждая, как демократия в городе может превратиться в анархию,
он заметил: "Учителя в таком городе боятся учеников и льстят им, а ученики
презирают своих учителей... И молодежь в целом напоминает умудренных
годами и соперничает с ними как в словах, так и в делах" ("Республика",
книга восьмая).
Эти слова точно передают ситуацию в Лондонской школе экономики, и
новизна ее не более пугающая, чем любое явление, впервые описанное в IV
веке до нашей эры. Учителя льстили студентам, а те за это облили их
презрением. Причины прекрасно известны, средства исцеления совершенно
очевидны. Интереснее другой вопрос: почему власть рухнула в данной
конкретной школе?
Когда все звенья цепи натянуты до предела, но одно рвется первым, мы
вправе задаться вопросом, почему слабину дало именно оно. Если считать
вышеупомянутую тенденцию всеобщей, открытое неповиновение в конкретном
студенческом городке означает несостоятельность руководства. И когда бунт
начался, нет смысла выискивать виновных, спрашивать с них за совершенные
ошибки. Надо подумать о том, что _не было_ сделано в последнее
десятилетие. В школе верховой езды никто не будет хвалить наездника, под
которым брыкается лошадь, а ему все-таки удается удержаться в седле. Не
будет, потому что, как известно, у хорошего наездника лошадь вообще не
брыкается.
Когда мы рассматриваем эти проявления анархии, в глаза бросается вот
что: университет к себе самому не сумел подойти научно. Что такое
университет? Это сообщество людей, призванных углублять и распространять
знания во всех или почти во всех сферах человеческой деятельности. Члены
этого сообщества непреложно верят, что факты устанавливаются путем поиска,
а не голословного утверждения. Исследование - вот основа академического
мышления, и подход к проблемам в науке и искусстве тот же, что и (в
последнее время) к проблемам в управлении. На ниве управления обществом и
производством трудятся целые кафедры, профессора готовы учить уму-разуму и
промышленника, и государственного чиновника. Но стоит подвергнуть критике
структуру самого университета - и профессора, будто стадо перепуганных
овец, разворачиваются лицом к миру и занимают круговую оборону.
Академическая организация незыблема, это монолитная скала, с которой
труженики науки наблюдают за приливами и отливами человеческого моря.
Получается, что методы объективного анализа применимы ко всем предметам,
кроме одного. И все же университет следует сунуть под микроскоп, хотя бы
только из-за того, что ему отведена роль поучающего. Если терпит фиаско
его собственная администрация, кто же будет внимать советам, идущим из его
недр?
Если применить науку об управлении к самому университету - а сделать
это, безусловно, следует, - с самого начала станет ясно: управлять
университетом труднее, чем любым городским ведомством или промышленным
предприятием. Окажется, что перед ним стоит двойная цель. В педагогическом
колледже учат учить, и не более того, в научно-исследовательской
лаборатории сотрудники занимаются только исследованиями, в университете же
преподавательская работа бок о бок соседствует с научной, и между ними
необходимо поддерживать равновесие. Тон здесь задают не выпускники школы
бизнеса, а своевольные и эксцентричные профессора, люди, замечательные не
столько силой своей личности, сколько силой ума, преданные не столько
университету как таковому, сколько собственной концепции истины. Управлять
этими учеными мужами, в чем-то их убедить и повести за собой - занятие
исключительно сложное. Да и финансовые дела университета - это не просто
ежегодный балансовый отчет с перечнем прибылей и убытков, а сложное
хитросплетение государственных ассигнований и частных пожертвований,
кафедральных субсидий и индивидуальных гонораров. Наконец, студенты - это
все люди молодые, ошалевшие от безделья за бесконечно долгие школьные годы
и часто опьяненные самими размерами университета, ставшего для них вторым
домом. Из-за бездумного распределения стипендий они перестают испытывать
чувство долга перед родителями. В школе их продержали столь устрашающе
долго, что в колледже они зачастую оказываются старше своих
предшественников - эдакие умственно отсталые, сексуально озабоченные
переростки. Проблемы надзора и дисциплины теперь стоят ох как остро, куда
острее, чем хотелось бы. Плюс к этому университет разрастается, а вместе с
ним растут трудности, которых и так хватает, и выходит, что управлять
университетом - это грандиозная задача даже для мудрейших и лучших из нас.
Позарез требуются настоящие лидеры, поднаторевшие в политике и знающие
толк в искусстве руководить. Но мы не делаем практически ничего, чтобы
регулярно поставлять требуемый материал. Никак не исследуя природу стоящей
перед нами задачи, мы умудряемся обходиться без здравого смысла даже при
подборе университетского руководства.
Ректоры и проректоры в университетах и колледжах попадают на эти посты
самыми разными путями. Большинство из них в свое время преподавали, другие
же - как правило, бывшие государственные служащие, директора школ,
бизнесмены. В целом предпочтение, отдаваемое людям с научной подготовкой,
вполне оправданно - не без оснований считается, что преподаватели будут с
недоверием относиться к руководителю, который совершенно не представляет,
чем руководит. По этой же логике начальником авиабазы назначают человека,
в свое время много полетавшего, считая, что никто иной просто не сможет
быть для летчиков серьезным авторитетом. Если взять эту посылку за основу,
сразу станет ясно, как проста по сравнению с университетской система
продвижения в ВВС: никуда не годный пилот ломает себе шею во время общего
курса летной подготовки. Психологически непригодные не выдерживают
напряжения при специальной подготовке и часто сходят с дистанции сами. А
из тех, кого все же допускают к полетам, кто-то погибает, а кто-то явно
оказывается лучше других. С течением лет система более или менее
естественного отбора естественным путем сама выдвигает лидеров. Похожий
процесс определяет систему повышения во флоте и (с чуть меньшей степенью
очевидности) в армии.
Ничего похожего на такую конкуренцию не происходит в университетском
городке, ибо жертвы там минимальны, а низкая результативность не всегда
бросается в глаза. Фиаско на академическом фронте может длиться годы и
никак не сопоставимо с торпедным катером, застрявшим на песчаной отмели,
или реактивным бомбардировщиком, вонзившимся в склон холма. От
некомпетентного преподавателя избавиться трудно, его даже трудно
распознать. Наносимый им ущерб длится целую жизнь, он крайне редко
воплощается в какую-то конкретную катастрофу. Его почти невозможно ткнуть
носом - вот она, ваша ошибка! К тому же, чтобы ошибиться, надо хоть что-то
делать.
Если фиаско на академическом поприще - это в основном процесс со знаком
минус, то успех на этом поприще все-таки можно как-то измерить. Есть
нобелевские премии, общепризнанные открытия, блестящие книги, есть
переполненные лекционные залы. Разумеется, трудно определить, разбирается
ли один в геологии лучше, чем другой в музыке, но какие-то способы
сравнения существуют и какой-то выбор все-таки возможен. Если бы
университетские повышения - от преподавателя к декану, от декана к
проректору - проводились на основе конкретных достижений, мы бы меньше
сомневались в правильности выбора. Но подобная система с самого начала
дает трещину - выясняется, что профессор А вовсе не хочет быть деканом или
проректором. Да, в университетском городке нет фигуры значительнее его, но
ему мила только (допустим) астрономия, а никак не административная
деятельность. О профессоре Б, экономисте, этого не скажешь, но его
честолюбивые планы простираются дальше: к примеру, он мечтает стать
экономическим советником в правительстве и получить место в палате лордов,
что весьма вероятно. Что касается профессора В, который часто выступает по
телевидению, его редко видят в преподавательской, а на заседаниях комитета
он и вовсе не появлялся уже несколько лет. Так что пока мы найдем
подходящую кандидатуру на пост декана, нам придется здорово спуститься
вниз по списку, выстроенному в зависимости от научных достижений.
А вот ничем не примечательный профессор О (с кафедры общественных наук)
давно для себя решил, что его будущее лежит в сфере административной, а не
научной деятельности. Конкуренцию ему составляют профессора С. Т, У и Ф
(они возглавляют кафедры сионизма, таксидермии, унисона и филумении), чье
будущее на избранном научном поприще тоже радужным не назовешь. О
возможных кандидатах на пост нам точно известно одно - они жаждут
повышения, скорее всего (если не всегда), потому, что не преуспели в
науке. Есть все основания предполагать: тот факт, что они относительно не
состоялись как ученые, вовсе не означает, что они добьются успеха на
какой-то другой стезе.
Возможно, кому-то такой взгляд на нынешнее положение дел покажется
пессимистичным, у кого-то вызовет возражения: мол, есть университеты, где
руководство, несмотря ни на что, вполне прилично справляется со своими
обязанностями. Даже если мы согласимся с этим, все равно нельзя не
признать, что выбрать проректора университета куда сложнее, чем
вице-маршала ВВС. А раз так, конкурсные комиссии в храмах науки не худо бы
оснастить какими-нибудь средствами для оценки. Ведь пока у них есть лишь
рекомендация типа: "Профессор С как нельзя лучше подходит на эту
должность", что в действительности может означать следующее: нынешний
проректор сыт профессором С по горло и хочет от него избавиться.
Но вот что удивительно: во флоте, армии и ВВС при выборе на должность
используются более научные методы, чем в университетах - флагманах науки,
где найти подходящую кандидатуру труднее. На должность генерала
претендуют, по сути, все старшие офицеры. Те, кто явно непригоден, сошли с
дистанции давным-давно - их отправили в отставку, перевели в глушь,
предали военному суду. Работа, которую надо проделать, относительно
проста, поставленная цель не вызывает сомнений. Тем не менее армия, флот и
ВВС создали весьма ценное промежуточное учреждение - штабной колледж. На
каком-то этапе своей профессиональной карьеры офицер, стремящийся к
повышению, пытается поступить в штабной колледж, где какое-то время
осваивает теорию и практику командования войсками, изучает проблемы
стратегии и управления и лишь после сдачи экзаменов получает
соответствующий документ. Те, кто не сумел поступить либо не сдал
экзаменов, никогда не поднимутся выше определенного уровня. Выпускники
этого колледжа имеют право на работу в штабе, а закончившим с отличием
предлагают командные посты и повыше. Во время учебы слушатели знакомятся и
с основополагающими принципами, и с практикой сегодняшнего дня. Система,
разумеется, не лишена изъяна, потому что есть мастаки сдавать экзамены, на
практике же от них толку мало, но любая система лучше, чем полное
отсутствие таковой. Если в мирное время вообще возможно оценить, как
поведет себя человек во время войны, критерии для такой оценки выбраны
правильно.
А почему бы не завести штабной колледж для ученых мужей - будущих
администраторов? Почему не выстроить их по ранжиру с помощью науки? Почему
бы не подойти творчески к оценке творческих людей? Такой колледж, как и
многие другие, преследовал бы двойную цель. С одной стороны, в нем можно
изучать структуру университета и принципы его организации, собирать
полезные для этой сферы данные. Известно, что Аристотель собрал и сравнил
конституции ста пятидесяти восьми разных стран. Кто-нибудь проделал нечто
подобное со ста пятьюдесятью восемью университетами? Разве устав
университета, где учится полторы тысячи студентов, применим к университету
со студенческим поголовьем тридцать тысяч? Известно, что число студентов в
университетах разнится от одной тысячи до ста. Если судить по результатам,
университет какого размера считать идеальным? Для каждого из нас идеал -
это то заведение, в котором нам вручили ученую степень бакалавра; но не
мешало бы иметь и менее эмоциональные критерии. Знаем мы также, что
расходы на университетскую администрацию составляют от 5 до 10% общего
бюджета. Какой процент лучше и почему? Соотношение между преподавателями и
студентами в разных колледжах разное. Какое считать оптимальным? А
раздельное обучение в колледжах - это хорошо или плохо? Разумно ли
позволять аспирантам писать диссертацию по десять лет? На сотни таких
вопросов в сотнях университетах отвечают по-разному - и не всегда
одинаково мудро. Очевидно, полагаться здесь нужно не на мнения, а на
факты. Вот вам гигантское поле деятельности для исследования,
сопоставления и анализа. От вариаций на местные темы, разумеется, никуда
не уйти. Но с другой стороны, почти наверняка есть общие проблемы, то есть
возможны и стандартные решения. Значит, сама система высшего образования -
достойная тема для размышлений.
В штабной колледж для ученого народа можно принимать и тех, кто
напрямую с наукой не связан, но желает трудиться на административном посту
в колледже или университете. В учебной программе (среди прочего) - функции
председателей различных комиссий, финансирование и бухгалтерские дела
высших учебных заведений, основы архитектурного планирования, порядок
размещения студентов в студенческом городке, ораторское искусство. Учеба в
этом колледже не обязательно повлечет за собой повышение по службе, ибо
главная задача - определить потенциал каждого слушателя. Поступивший сюда
преподаватель, к примеру, не лишен творческих наклонностей, обожает
административную работу и хорош в общении с людьми. Другой вариант - он
страдает комплексом неполноценности, имеет хилый список публикаций, знает,
как подольститься к начальству, и совершенно неспособен объяснить что-либо
кому-либо. Разработать тест, который позволит раскрыть характер слушателя,
движущие им мотивы и пределы его возможностей, - тут нет ничего
сверхсложного. К определенному времени каждый слушатель представляет схему
реорганизации факультета, разбирает десяток конфликтных ситуаций,
планирует пристройку к библиотеке и выступает с речью на торжественном
открытии - этого вполне достаточно, чтобы оценить его способности. Каковы
они - выдающиеся, хорошие, средние, так себе или никуда не годные? Это
станет ясно со всей очевидностью через три недели, но, чтобы избежать
ошибки, положим на эту проверку месяц. Публиковать результаты не стоит, но
каждому по завершении курса будет конфиденциально сообщен окончательный
результат. Открыть свою оценку придется лишь при подаче документов на
более высокий пост, да и то лишь конкурсной комиссии. Разумеется, и в этом
случае не исключено, что совет университета предпочтет не отличника, а
последнего зятя проректора, у которого оценки ниже среднего, но по меньшей
мере члены совета будут знать, на что идут. Им будет ясно и другое:
возможно, впоследствии за это придется отвечать.
НЕДОВОЛЬНАЯ МОЛОДЕЖЬ
Неужели наступил век возможностей для молодых? Похоже, что так, если
верить историям, которые носятся в воздухе. Многие компании нанимают
только молодых и облекают их административной ответственностью в возрасте
от 28 до 34 лет, причем опыт работы вновь нанятых в данной отрасли часто
не превышает пяти лет. Так что же, молодым наконец-то дали шанс?
Есть по крайней мере три причины полагать, что дело обстоит именно так.
Во-первых, с 1925 по 1945 год уровень рождаемости был довольно низким -
экономический кризис, война. Значит, вступивших в возраст производительной
деятельности по численности будет меньше, чем школьников и пенсионеров,
что продлится примерно до 1980 года. Во-вторых, в отличие от рабочего люда
чиновная зона промышленности разрослась сверх всякой меры. В 1900 году
начальство составляло примерно 7% от работающего населения, сейчас эта
цифра превышает 11%. В-третьих, само существование агентств по найму
говорит о том, что со способностями нынче слабовато. Казалось бы, молодые
должны ломать голову, как обратить на себя внимание нанимателей, но все
происходит наоборот - наниматели пытаются привлечь к себе внимание
молодежи. Не мешкая, они раскидывают дорогостоящие и солидные рекламные
сети и, разумеется, готовы к тому, что отловленная рыбка не всегда будет
самого высокого качества. Конечно, для борьбы с нехваткой можно бы
подключить представительниц прекрасного пола, но система диктует свои
законы - женщины на руководящих постах составляют лишь 1% всех работающих,
и этот процент не менялся с 1900 года.
Во многих отношениях ставка на молодежь - тенденция благоприятная.
Нередко люди средних лет, оглядываясь на свою молодость, вспоминают лишь
потери и разочарования. Многие помнят стариков, которые нипочем не хотели
уходить на пенсию, помнят годы иссушающей и отупляющей службы, помнят
чувство досады, когда пришло долгожданное повышение - увы, слишком поздно.
Кто не испытал горечи, видя, как на ответственные посты сажали людей без
всякого опыта работы, к тому же пожилых? Людей, которые первые годы своей
карьеры перекладывали бумаги из папки в папку, на среднем этапе вели
протоколы на заседаниях комитета, в период ранней зрелости занимались
ответами на чепуховую корреспонденцию и вот, как следует состарившись,
получили ответственную работу, которая им совершенно не по зубам. Мы
наблюдали эту тенденцию и в политике, когда государственные деятели многих
стран захламляют политическую арену, едва волоча ноги под бременем
собственной ветхости.
Между тем в прежние времена были совсем другие герои; кто-то в
девятнадцать или двадцать лет стоял на капитанском мостике военного
корабля, кто-то поднимал в бой полк; один в двадцать четыре года даже стал
премьер-министром. Эти примеры вдохновляют, но следует иметь в виду:
мужчины этой категории расставались со школой гораздо раньше, чем это
принято, а женились, как правило (если женились вообще), гораздо позже.
Случалось, что за плечами тридцатидвухлетнего генерала - десятилетний опыт
командования войсками. Любому ясно, что такой молодец предпочтительнее
генерала, которому за пятьдесят и который вообще не нажил никакого
полезного опыта! Молодежь у руля - тут плюсов более чем достаточно! Увы,
этот идеал труднодостижим, ибо безумное количество времени уходит на
учебу. Формула "сплав молодости и опыта" подразумевает раннее начало, а
рано начать удается далеко не многим, и долгие годы, ушедшие на обучение,
часто оказываются решающим недостатком. Нынче есть молодые люди, которые
сумели сколотить миллион, не отпраздновав и двадцать пятый день своего
рождения. Такого успеха добивались, как правило, те, кто расстался со
школой в пятнадцать лет - пусть без почестей, но и без сожаления. Заметим,
что многие другие, выбравшие схожий путь, кончили тюрьмой. Но факт
остается фактом - миллионер, сделавший себя сам (в отличие от хорошо
оплачиваемого исполнителя), обычно делает свой первый шаг в трущобах.
Возьмем вымышленного молодого бизнесмена А, которого назначили на
ответственную должность в двадцать восемь лет. Предположим, в двадцать три
он женился, в двадцать четыре успешно окончил школу бизнеса и вскоре стал
работать в компании. С первых дней, считаясь многообещающим, он быстро
прошел все смежные отделы организации и чуть позже был благословлен на
должность помощника управляющего. Сейчас, в двадцать восемь лет (отец
троих детей), он возглавил коммерческий отдел компании. Если он хорошо
себя зарекомендует, его, вероятнее всего, назначат директором нового
завода компании в Ранкорне. В коммерческом отделе ему помогают Б (51 год),
В (43 года) и Г (37 лет), на его место они "не потянули". А оказывается
перед насущной проблемой: сделать из Б, В, Г своих союзников, добиться
того, чтобы кривая продаж поползла вверх, доказав тем самым правильность
своего назначения на этот пост и подготовив почву для дальнейшего
факт не подлежит сомнению. Очевидный пример - архитектура. Только что
(1845) строились добротные - хотя и достаточно невыразительные -
сооружения в духе классицизма. Мгновение спустя (1847) начинают возводить
нечто абсурдно-романтическое, что совпадает - так ли случайно - с
созданием Коммунистического манифеста. Тут же появляется Наполеон III - и
вся Третья империя охвачена модой на остроконечные бородки. Какое-то время
эта вычурная поросль украшала лицо всякого изображенного на сцене
француза, но Крымская война объединила французов с англичанами.
Французские генералы - Сент-Арну, Канробер, Боске, Пелисье - носили бороды
до начала этой кампании. У англичан - Реглана, Кардигана, Эванса, Брауна,
Бергойна и Кэмбелла - подбородки были выбриты. После окончания кампании, в
1856 году, оказалось, что герои-англичане - сплошь бородачи и курильщики
сигар, которые уйдя на покой, поселились в кошмарных жилищах под названием
"Инкерман" и "Альма". Другие, проявившие себя менее героически, могли по
крайней мере отрастить бороды (и вырядиться в кардиганы), что и было
сделано. Далее воспоследовало движение волонтеров, в результате каждый
мужчина в Британии стал солдатом и получил почетное право - в какой-то
момент превратившееся в обязанность - отпустить усы. Итак, бороды и усы
стали повсеместным явлением, и с 1880 по 1890 год этот лес совсем
загустел. Мужское лицо вновь стало проглядывать сквозь заросли в 1900
году, ясно обозначилось в 1910 году и с тех пор в основном являет себя
миру в выбритом виде, хотя в Британском флоте позволено носить бороду (но
не усы), а в Британской армии - усы (но не бороду).
Этот исторический экскурс наводит на одну очевидную мысль: в странах
запада гладко выбритое лицо всегда ассоциировалось с периодами расцвета.
Борода появлялась в периоды упадка и неопределенности. По всей видимости,
борода была покровом, призванным сокрыть колебания и сомнения; с 1650 по
1850 год их было довольно мало. Как доказать эту теорию? Давайте вернемся
ко второй половине пропетого столетия, прошедшей под знаком бороды, годам
с 1858-го по 1908-й. В архитектуре полный застой, она пришла в себя только
после 1890 года. Искусство дышало на ладан и как-то зашевелилось лишь к
концу века. Одежда была на диво тесной и неудобной - абсолютный рекорд
всех времен. Мебель и украшение интерьера достигли пика безвкусицы,
неуклюжести. Театр выхолостился, а великая музыка жила лишь как бесценное
наследие прошлого. Религия довлела над общественной жизнью, но ее основные
доктрины разъедались сомнениями; и пока американцы вели междоусобную
войну, у проповедников шла своя междоусобица. По всем показателям этот
период отличался крайней непривлекательностью.
Но почему вся эта сумятица сопровождалась бурным ростом бород? Не
потому ли, что в этой чащобе люди постарше могли спрятать свою
неуверенность, свои колебания? Когда перед изрядно пожившими на земле
святыми отцами вставал вопрос об истинности бытия, они удалялись за
барьер, якобы являвший собой многовековую мудрость. Поставленный в тупик
вопросом о порядке в армии, главнокомандующий укрывался за своей бородой и
маневрировал за завесой из клубов сигарного дыма. Озадаченный вопросом о
взаимоотношениях полов, директор викторианской школы космато уклонялся от
прямого ответа. Припертый к стенке вопросом собственной жены,
викторианский повеса пользовался бородой, чтобы скрыть вспыхнувший на
щеках румянец. Борода заменяла мудрость, опыт, аргументацию, открытость.
Людей в возрасте она наделяла престижем, который не подкреплялся ни
достижениями, ни интеллектом. Она могла служить - и служила - прикрытием
для всего показного, напыщенного, лживого и невежественного.
И вот сейчас вновь появились признаки, что борода возвращается. Если
это произойдет, можно быть уверенным - цели ее будут те же, что и прежде.
Нынешние молодые бородачи, перекочевав в средние лета, зарастут еще гуще.
И если сейчас, пытаясь решить, во что они верят и куда идут, они начинают
чесать в бороде, новый жизненный этап застанет их за этим же занятием.
Против бородачей будущего открытость должна выступить единым фронтом, как
на войне. Долой загадочность и притворство! Давайте видеть друг друга
такими, какие мы есть!
БУНТУЮЩИЕ СТУДЕНТЫ
Революция в Калифорнийском университете, в студенческом городке Беркли,
произошла в 1964-1965 годах. В 1966 году (как запоздалое следствие) там
сняли ректора, доктора Кларка Керра, а губернатором штата стал
республиканец. Затем, в 1967 году, взбунтовалась Лондонская школа
экономики - студентам не понравился новый директор, и волны после этого
шторма не улеглись до сих пор. Комментируя эти события, для США и
Великобритании более или менее необычные, пишущая братия сошлась на том,
что в них как в капле воды отразилась тенденция последних лет. Авторы
утверждают, что раскол между поколениями - явление повсеместное; рвутся
связи между родителями и детьми, авторитеты затаптываются в грязь. Если
считать это утверждение верным, то первым по этому поводу высказался еще
Платон. Рассуждая, как демократия в городе может превратиться в анархию,
он заметил: "Учителя в таком городе боятся учеников и льстят им, а ученики
презирают своих учителей... И молодежь в целом напоминает умудренных
годами и соперничает с ними как в словах, так и в делах" ("Республика",
книга восьмая).
Эти слова точно передают ситуацию в Лондонской школе экономики, и
новизна ее не более пугающая, чем любое явление, впервые описанное в IV
веке до нашей эры. Учителя льстили студентам, а те за это облили их
презрением. Причины прекрасно известны, средства исцеления совершенно
очевидны. Интереснее другой вопрос: почему власть рухнула в данной
конкретной школе?
Когда все звенья цепи натянуты до предела, но одно рвется первым, мы
вправе задаться вопросом, почему слабину дало именно оно. Если считать
вышеупомянутую тенденцию всеобщей, открытое неповиновение в конкретном
студенческом городке означает несостоятельность руководства. И когда бунт
начался, нет смысла выискивать виновных, спрашивать с них за совершенные
ошибки. Надо подумать о том, что _не было_ сделано в последнее
десятилетие. В школе верховой езды никто не будет хвалить наездника, под
которым брыкается лошадь, а ему все-таки удается удержаться в седле. Не
будет, потому что, как известно, у хорошего наездника лошадь вообще не
брыкается.
Когда мы рассматриваем эти проявления анархии, в глаза бросается вот
что: университет к себе самому не сумел подойти научно. Что такое
университет? Это сообщество людей, призванных углублять и распространять
знания во всех или почти во всех сферах человеческой деятельности. Члены
этого сообщества непреложно верят, что факты устанавливаются путем поиска,
а не голословного утверждения. Исследование - вот основа академического
мышления, и подход к проблемам в науке и искусстве тот же, что и (в
последнее время) к проблемам в управлении. На ниве управления обществом и
производством трудятся целые кафедры, профессора готовы учить уму-разуму и
промышленника, и государственного чиновника. Но стоит подвергнуть критике
структуру самого университета - и профессора, будто стадо перепуганных
овец, разворачиваются лицом к миру и занимают круговую оборону.
Академическая организация незыблема, это монолитная скала, с которой
труженики науки наблюдают за приливами и отливами человеческого моря.
Получается, что методы объективного анализа применимы ко всем предметам,
кроме одного. И все же университет следует сунуть под микроскоп, хотя бы
только из-за того, что ему отведена роль поучающего. Если терпит фиаско
его собственная администрация, кто же будет внимать советам, идущим из его
недр?
Если применить науку об управлении к самому университету - а сделать
это, безусловно, следует, - с самого начала станет ясно: управлять
университетом труднее, чем любым городским ведомством или промышленным
предприятием. Окажется, что перед ним стоит двойная цель. В педагогическом
колледже учат учить, и не более того, в научно-исследовательской
лаборатории сотрудники занимаются только исследованиями, в университете же
преподавательская работа бок о бок соседствует с научной, и между ними
необходимо поддерживать равновесие. Тон здесь задают не выпускники школы
бизнеса, а своевольные и эксцентричные профессора, люди, замечательные не
столько силой своей личности, сколько силой ума, преданные не столько
университету как таковому, сколько собственной концепции истины. Управлять
этими учеными мужами, в чем-то их убедить и повести за собой - занятие
исключительно сложное. Да и финансовые дела университета - это не просто
ежегодный балансовый отчет с перечнем прибылей и убытков, а сложное
хитросплетение государственных ассигнований и частных пожертвований,
кафедральных субсидий и индивидуальных гонораров. Наконец, студенты - это
все люди молодые, ошалевшие от безделья за бесконечно долгие школьные годы
и часто опьяненные самими размерами университета, ставшего для них вторым
домом. Из-за бездумного распределения стипендий они перестают испытывать
чувство долга перед родителями. В школе их продержали столь устрашающе
долго, что в колледже они зачастую оказываются старше своих
предшественников - эдакие умственно отсталые, сексуально озабоченные
переростки. Проблемы надзора и дисциплины теперь стоят ох как остро, куда
острее, чем хотелось бы. Плюс к этому университет разрастается, а вместе с
ним растут трудности, которых и так хватает, и выходит, что управлять
университетом - это грандиозная задача даже для мудрейших и лучших из нас.
Позарез требуются настоящие лидеры, поднаторевшие в политике и знающие
толк в искусстве руководить. Но мы не делаем практически ничего, чтобы
регулярно поставлять требуемый материал. Никак не исследуя природу стоящей
перед нами задачи, мы умудряемся обходиться без здравого смысла даже при
подборе университетского руководства.
Ректоры и проректоры в университетах и колледжах попадают на эти посты
самыми разными путями. Большинство из них в свое время преподавали, другие
же - как правило, бывшие государственные служащие, директора школ,
бизнесмены. В целом предпочтение, отдаваемое людям с научной подготовкой,
вполне оправданно - не без оснований считается, что преподаватели будут с
недоверием относиться к руководителю, который совершенно не представляет,
чем руководит. По этой же логике начальником авиабазы назначают человека,
в свое время много полетавшего, считая, что никто иной просто не сможет
быть для летчиков серьезным авторитетом. Если взять эту посылку за основу,
сразу станет ясно, как проста по сравнению с университетской система
продвижения в ВВС: никуда не годный пилот ломает себе шею во время общего
курса летной подготовки. Психологически непригодные не выдерживают
напряжения при специальной подготовке и часто сходят с дистанции сами. А
из тех, кого все же допускают к полетам, кто-то погибает, а кто-то явно
оказывается лучше других. С течением лет система более или менее
естественного отбора естественным путем сама выдвигает лидеров. Похожий
процесс определяет систему повышения во флоте и (с чуть меньшей степенью
очевидности) в армии.
Ничего похожего на такую конкуренцию не происходит в университетском
городке, ибо жертвы там минимальны, а низкая результативность не всегда
бросается в глаза. Фиаско на академическом фронте может длиться годы и
никак не сопоставимо с торпедным катером, застрявшим на песчаной отмели,
или реактивным бомбардировщиком, вонзившимся в склон холма. От
некомпетентного преподавателя избавиться трудно, его даже трудно
распознать. Наносимый им ущерб длится целую жизнь, он крайне редко
воплощается в какую-то конкретную катастрофу. Его почти невозможно ткнуть
носом - вот она, ваша ошибка! К тому же, чтобы ошибиться, надо хоть что-то
делать.
Если фиаско на академическом поприще - это в основном процесс со знаком
минус, то успех на этом поприще все-таки можно как-то измерить. Есть
нобелевские премии, общепризнанные открытия, блестящие книги, есть
переполненные лекционные залы. Разумеется, трудно определить, разбирается
ли один в геологии лучше, чем другой в музыке, но какие-то способы
сравнения существуют и какой-то выбор все-таки возможен. Если бы
университетские повышения - от преподавателя к декану, от декана к
проректору - проводились на основе конкретных достижений, мы бы меньше
сомневались в правильности выбора. Но подобная система с самого начала
дает трещину - выясняется, что профессор А вовсе не хочет быть деканом или
проректором. Да, в университетском городке нет фигуры значительнее его, но
ему мила только (допустим) астрономия, а никак не административная
деятельность. О профессоре Б, экономисте, этого не скажешь, но его
честолюбивые планы простираются дальше: к примеру, он мечтает стать
экономическим советником в правительстве и получить место в палате лордов,
что весьма вероятно. Что касается профессора В, который часто выступает по
телевидению, его редко видят в преподавательской, а на заседаниях комитета
он и вовсе не появлялся уже несколько лет. Так что пока мы найдем
подходящую кандидатуру на пост декана, нам придется здорово спуститься
вниз по списку, выстроенному в зависимости от научных достижений.
А вот ничем не примечательный профессор О (с кафедры общественных наук)
давно для себя решил, что его будущее лежит в сфере административной, а не
научной деятельности. Конкуренцию ему составляют профессора С. Т, У и Ф
(они возглавляют кафедры сионизма, таксидермии, унисона и филумении), чье
будущее на избранном научном поприще тоже радужным не назовешь. О
возможных кандидатах на пост нам точно известно одно - они жаждут
повышения, скорее всего (если не всегда), потому, что не преуспели в
науке. Есть все основания предполагать: тот факт, что они относительно не
состоялись как ученые, вовсе не означает, что они добьются успеха на
какой-то другой стезе.
Возможно, кому-то такой взгляд на нынешнее положение дел покажется
пессимистичным, у кого-то вызовет возражения: мол, есть университеты, где
руководство, несмотря ни на что, вполне прилично справляется со своими
обязанностями. Даже если мы согласимся с этим, все равно нельзя не
признать, что выбрать проректора университета куда сложнее, чем
вице-маршала ВВС. А раз так, конкурсные комиссии в храмах науки не худо бы
оснастить какими-нибудь средствами для оценки. Ведь пока у них есть лишь
рекомендация типа: "Профессор С как нельзя лучше подходит на эту
должность", что в действительности может означать следующее: нынешний
проректор сыт профессором С по горло и хочет от него избавиться.
Но вот что удивительно: во флоте, армии и ВВС при выборе на должность
используются более научные методы, чем в университетах - флагманах науки,
где найти подходящую кандидатуру труднее. На должность генерала
претендуют, по сути, все старшие офицеры. Те, кто явно непригоден, сошли с
дистанции давным-давно - их отправили в отставку, перевели в глушь,
предали военному суду. Работа, которую надо проделать, относительно
проста, поставленная цель не вызывает сомнений. Тем не менее армия, флот и
ВВС создали весьма ценное промежуточное учреждение - штабной колледж. На
каком-то этапе своей профессиональной карьеры офицер, стремящийся к
повышению, пытается поступить в штабной колледж, где какое-то время
осваивает теорию и практику командования войсками, изучает проблемы
стратегии и управления и лишь после сдачи экзаменов получает
соответствующий документ. Те, кто не сумел поступить либо не сдал
экзаменов, никогда не поднимутся выше определенного уровня. Выпускники
этого колледжа имеют право на работу в штабе, а закончившим с отличием
предлагают командные посты и повыше. Во время учебы слушатели знакомятся и
с основополагающими принципами, и с практикой сегодняшнего дня. Система,
разумеется, не лишена изъяна, потому что есть мастаки сдавать экзамены, на
практике же от них толку мало, но любая система лучше, чем полное
отсутствие таковой. Если в мирное время вообще возможно оценить, как
поведет себя человек во время войны, критерии для такой оценки выбраны
правильно.
А почему бы не завести штабной колледж для ученых мужей - будущих
администраторов? Почему не выстроить их по ранжиру с помощью науки? Почему
бы не подойти творчески к оценке творческих людей? Такой колледж, как и
многие другие, преследовал бы двойную цель. С одной стороны, в нем можно
изучать структуру университета и принципы его организации, собирать
полезные для этой сферы данные. Известно, что Аристотель собрал и сравнил
конституции ста пятидесяти восьми разных стран. Кто-нибудь проделал нечто
подобное со ста пятьюдесятью восемью университетами? Разве устав
университета, где учится полторы тысячи студентов, применим к университету
со студенческим поголовьем тридцать тысяч? Известно, что число студентов в
университетах разнится от одной тысячи до ста. Если судить по результатам,
университет какого размера считать идеальным? Для каждого из нас идеал -
это то заведение, в котором нам вручили ученую степень бакалавра; но не
мешало бы иметь и менее эмоциональные критерии. Знаем мы также, что
расходы на университетскую администрацию составляют от 5 до 10% общего
бюджета. Какой процент лучше и почему? Соотношение между преподавателями и
студентами в разных колледжах разное. Какое считать оптимальным? А
раздельное обучение в колледжах - это хорошо или плохо? Разумно ли
позволять аспирантам писать диссертацию по десять лет? На сотни таких
вопросов в сотнях университетах отвечают по-разному - и не всегда
одинаково мудро. Очевидно, полагаться здесь нужно не на мнения, а на
факты. Вот вам гигантское поле деятельности для исследования,
сопоставления и анализа. От вариаций на местные темы, разумеется, никуда
не уйти. Но с другой стороны, почти наверняка есть общие проблемы, то есть
возможны и стандартные решения. Значит, сама система высшего образования -
достойная тема для размышлений.
В штабной колледж для ученого народа можно принимать и тех, кто
напрямую с наукой не связан, но желает трудиться на административном посту
в колледже или университете. В учебной программе (среди прочего) - функции
председателей различных комиссий, финансирование и бухгалтерские дела
высших учебных заведений, основы архитектурного планирования, порядок
размещения студентов в студенческом городке, ораторское искусство. Учеба в
этом колледже не обязательно повлечет за собой повышение по службе, ибо
главная задача - определить потенциал каждого слушателя. Поступивший сюда
преподаватель, к примеру, не лишен творческих наклонностей, обожает
административную работу и хорош в общении с людьми. Другой вариант - он
страдает комплексом неполноценности, имеет хилый список публикаций, знает,
как подольститься к начальству, и совершенно неспособен объяснить что-либо
кому-либо. Разработать тест, который позволит раскрыть характер слушателя,
движущие им мотивы и пределы его возможностей, - тут нет ничего
сверхсложного. К определенному времени каждый слушатель представляет схему
реорганизации факультета, разбирает десяток конфликтных ситуаций,
планирует пристройку к библиотеке и выступает с речью на торжественном
открытии - этого вполне достаточно, чтобы оценить его способности. Каковы
они - выдающиеся, хорошие, средние, так себе или никуда не годные? Это
станет ясно со всей очевидностью через три недели, но, чтобы избежать
ошибки, положим на эту проверку месяц. Публиковать результаты не стоит, но
каждому по завершении курса будет конфиденциально сообщен окончательный
результат. Открыть свою оценку придется лишь при подаче документов на
более высокий пост, да и то лишь конкурсной комиссии. Разумеется, и в этом
случае не исключено, что совет университета предпочтет не отличника, а
последнего зятя проректора, у которого оценки ниже среднего, но по меньшей
мере члены совета будут знать, на что идут. Им будет ясно и другое:
возможно, впоследствии за это придется отвечать.
НЕДОВОЛЬНАЯ МОЛОДЕЖЬ
Неужели наступил век возможностей для молодых? Похоже, что так, если
верить историям, которые носятся в воздухе. Многие компании нанимают
только молодых и облекают их административной ответственностью в возрасте
от 28 до 34 лет, причем опыт работы вновь нанятых в данной отрасли часто
не превышает пяти лет. Так что же, молодым наконец-то дали шанс?
Есть по крайней мере три причины полагать, что дело обстоит именно так.
Во-первых, с 1925 по 1945 год уровень рождаемости был довольно низким -
экономический кризис, война. Значит, вступивших в возраст производительной
деятельности по численности будет меньше, чем школьников и пенсионеров,
что продлится примерно до 1980 года. Во-вторых, в отличие от рабочего люда
чиновная зона промышленности разрослась сверх всякой меры. В 1900 году
начальство составляло примерно 7% от работающего населения, сейчас эта
цифра превышает 11%. В-третьих, само существование агентств по найму
говорит о том, что со способностями нынче слабовато. Казалось бы, молодые
должны ломать голову, как обратить на себя внимание нанимателей, но все
происходит наоборот - наниматели пытаются привлечь к себе внимание
молодежи. Не мешкая, они раскидывают дорогостоящие и солидные рекламные
сети и, разумеется, готовы к тому, что отловленная рыбка не всегда будет
самого высокого качества. Конечно, для борьбы с нехваткой можно бы
подключить представительниц прекрасного пола, но система диктует свои
законы - женщины на руководящих постах составляют лишь 1% всех работающих,
и этот процент не менялся с 1900 года.
Во многих отношениях ставка на молодежь - тенденция благоприятная.
Нередко люди средних лет, оглядываясь на свою молодость, вспоминают лишь
потери и разочарования. Многие помнят стариков, которые нипочем не хотели
уходить на пенсию, помнят годы иссушающей и отупляющей службы, помнят
чувство досады, когда пришло долгожданное повышение - увы, слишком поздно.
Кто не испытал горечи, видя, как на ответственные посты сажали людей без
всякого опыта работы, к тому же пожилых? Людей, которые первые годы своей
карьеры перекладывали бумаги из папки в папку, на среднем этапе вели
протоколы на заседаниях комитета, в период ранней зрелости занимались
ответами на чепуховую корреспонденцию и вот, как следует состарившись,
получили ответственную работу, которая им совершенно не по зубам. Мы
наблюдали эту тенденцию и в политике, когда государственные деятели многих
стран захламляют политическую арену, едва волоча ноги под бременем
собственной ветхости.
Между тем в прежние времена были совсем другие герои; кто-то в
девятнадцать или двадцать лет стоял на капитанском мостике военного
корабля, кто-то поднимал в бой полк; один в двадцать четыре года даже стал
премьер-министром. Эти примеры вдохновляют, но следует иметь в виду:
мужчины этой категории расставались со школой гораздо раньше, чем это
принято, а женились, как правило (если женились вообще), гораздо позже.
Случалось, что за плечами тридцатидвухлетнего генерала - десятилетний опыт
командования войсками. Любому ясно, что такой молодец предпочтительнее
генерала, которому за пятьдесят и который вообще не нажил никакого
полезного опыта! Молодежь у руля - тут плюсов более чем достаточно! Увы,
этот идеал труднодостижим, ибо безумное количество времени уходит на
учебу. Формула "сплав молодости и опыта" подразумевает раннее начало, а
рано начать удается далеко не многим, и долгие годы, ушедшие на обучение,
часто оказываются решающим недостатком. Нынче есть молодые люди, которые
сумели сколотить миллион, не отпраздновав и двадцать пятый день своего
рождения. Такого успеха добивались, как правило, те, кто расстался со
школой в пятнадцать лет - пусть без почестей, но и без сожаления. Заметим,
что многие другие, выбравшие схожий путь, кончили тюрьмой. Но факт
остается фактом - миллионер, сделавший себя сам (в отличие от хорошо
оплачиваемого исполнителя), обычно делает свой первый шаг в трущобах.
Возьмем вымышленного молодого бизнесмена А, которого назначили на
ответственную должность в двадцать восемь лет. Предположим, в двадцать три
он женился, в двадцать четыре успешно окончил школу бизнеса и вскоре стал
работать в компании. С первых дней, считаясь многообещающим, он быстро
прошел все смежные отделы организации и чуть позже был благословлен на
должность помощника управляющего. Сейчас, в двадцать восемь лет (отец
троих детей), он возглавил коммерческий отдел компании. Если он хорошо
себя зарекомендует, его, вероятнее всего, назначат директором нового
завода компании в Ранкорне. В коммерческом отделе ему помогают Б (51 год),
В (43 года) и Г (37 лет), на его место они "не потянули". А оказывается
перед насущной проблемой: сделать из Б, В, Г своих союзников, добиться
того, чтобы кривая продаж поползла вверх, доказав тем самым правильность
своего назначения на этот пост и подготовив почву для дальнейшего