Страница:
Поскольку вопрос о таких дорогах в Англии все еще находится в стадии
обсуждения, нет никаких сомнений, что когда они, наконец, появятся, они
станут только обузой. Правда, с появлением частных вертолетов Англия может
спокойно оставить эту проблему и уделить внимание другим.
Рассуждения, представляющиеся столь убедительными в применении к суше,
никоим образом не применимы на море. Движение судов определяется другими
обстоятельствами, а точнее, особенностью их конструкции. Средневековый
корабль унаследовал от скандинавов рулевое весло, расположенное по правому
борту. Встречаясь в узком проливе, два средневековых корабля могли с
легкостью избежать столкновения, при котором руль бы разлетелся в щепки,
держась правой стороны. Такого обычая они и придерживались.
Нужно, однако, признать, что контраст между правилами на суше и на море
создает некоторые трудности. Внимание к этому привлек сэр Алан Герберт в
своей работе "Противоречия в системе общего права", задав следующий
вопрос: что произойдет, если на мелководье колесный транспорт встретится с
водным? В судебном деле, на которое он ссылается, истец находился в своем
автомобиле, когда Темза вышла из берегов, и потерпел ущерб, пытаясь
избежать столкновения с байдаркой ответчика. Истец мог доказать, что он
держался левой стороны. Ответчик готов был присягнуть, что держался
правой. Факты были неоспоримы, исход же дела зависел от определения
терминов "фарватер" и "судоходность". Была ли набережная Темзы в момент
наводнения частью реки и таким образом в ведении Адмиралтейства? А если б
это были два судна? При таком же уровне прилива, вцепись они друг в друга,
явилось бы это пиратским захватом? Рассуждения эти, хотя и чрезвычайно
занимательные сами по себе, в данном случае беспредметны. Какими бы
сложными ни были проблемы и каковы бы ни были пути их разрешения, такие
происшествия вряд ли могут встречаться часто. Хотя, теоретически
рассуждая, есть риск в существовании разных правил для суши и для моря,
практически опасность невелика.
Поскольку физиологические, исторические и логические примеры
оправдывают существование древнего обычая, кажется странным, что
министерство транспорта затребовало доклад о проблемах, которые могут
возникнуть в случае изменения в Англии дорожных правил. Затребовать такое
сообщение и принять сделанные в нем выводы - не одно и то же. Однако уже
то обстоятельство, что такая возможность рассматривается, внушает тревогу.
Можно предполагать, что такие перемены будут отложены на неопределенное
время ввиду чудовищных расходов. Но противники этого плана до сих пор
делали упор главным образом на стоимость замены светофоров и дорожных
знаков; им не удалось возбудить, как это следовало бы сделать,
естественное и справедливое негодование англичан по поводу всякого
иностранного вмешательства. Успех Наполеона или Гитлера мог бы привести к
этому нововведению, единственному проявлению континентальной тирании,
которому Англия последовательно сопротивлялась. Дело в том, что
правостороннее движение - это, откровенно говоря, игра не по правилам, что
становится особенно очевидным, если мы посмотрим на круговую транспортную
развязку, известную в просторечии как "круг". Она выгодно отличается от
эстакады, средства, используемого в других странах во избежание риска.
Следует обратить внимание при этом, что англичанин, пользующийся "кругом",
движется по часовой стрелке. Изменить курс, двигаться против солнца и,
вопреки общепринятому обычаю, в направлении, противоположном движению
послеобеденной бутылки портвейна, означало бы навлечь на себя всяческие
беды.
Вопрос, наконец, не в том, последует ли Англия примеру России, но в
том, последуют ли за Англией, и когда, другие страны, с менее высоким
уровнем цивилизации. Некоторое раздражение, например, вызывают французы,
чье упорство в этом вопросе общеизвестно. Но, с другой стороны,
единообразие в обычаях - достоинство сомнительное. Путешествуя, мы
получаем удовольствие от того, что каждый народ не похож на другой.
Поэтому мы, может быть, поступаем правильно, поощряя иностранцев в их
стремлении сохранять свои причудливые обычаи.
Если мы и оказываем некоторое давление на Францию, то это связано с
идеей тоннеля или моста, который должен соединить Британию с континентом.
Что случится, если на полпути французы откажутся действовать
соответственно принятому плану? Об этой трудности много говорилось, но так
ли уж она серьезна? Что, если переместить потоки движения на середине пути
так, чтобы один устремлялся вниз под другим и в следующую же минуту
возникал на другой стороне? Не будет ли это способствовать оживлению
монотонности утомительного пути? Что касается французских железных дорог,
там проблем нет. Они были построены по проекту британского инженера,
которому всякие туземцы не указ, и потому на французских железных дорогах
движение с самого начала левостороннее.
БУНТ МОЛОДЫХ
В сентябре 1969 года толпа молодежи, человек примерно двести, заняла
старый дом в самом центре Лондона близ Гайд-Парк-Корнер, откуда их в
конечном итоге выставила полиция. Этот инцидент привлек большое внимание,
на что и был рассчитан, гораздо больше, чем когда та же группа ранее
заняла здание, принадлежащее Чаринг-Кросской больнице. Когда захватчики
удалились оттуда, здание было в таком состоянии, что вид его вызвал
приступ рвоты у обследовавшего его больничного служащего, а
женщина-полицейский упала в обморок, и ее пришлось уносить. Об этих
инцидентах сообщалось в печати, и в ряде статей ведущие журналисты
занялись проблемой бунта молодых. Одна газета ["Дейли мейл", 26 сентября
1969 г. (прим.авт.)] пошла еще дальше, опубликовав любопытный анализ
проблемы с точки зрения того воздействия, какое она оказывала на Лондон.
Согласно этому сообщению, в нашей столице были тогда три основные группы
бунтующей молодежи - хиппи, бритоголовые и ангелы преисподней. Число их в
Британии составляло, по приведенным подсчетам, соответственно шестьдесят
тысяч, семь тысяч пятьсот и две тысячи. Во многом непохожие и враждебные
по отношению друг к другу, эти группы объединяло одно - дух протеста.
Прибавив к общему числу отдельные группы меньшего размера, можно
заключить, что в Британии в то время насчитывалось около семидесяти пяти
тысяч молодых бунтарей при населении в пятьдесят пять миллионов.
Цифры эти на 1969 г. приблизительны, и можно предположить, что с тех
пор картина изменилась. Группы исчезали, переформировывались, названия
менялись, кто-то взрослел, для других наступало время юности. Однако общее
количество, скорее всего, не уменьшилось и не возросло. Но общее
количество, каково бы оно ни было, всегда обманчиво. На каждого
законченного хиппи всегда придется десяток подростков, находящихся в той
или иной степени под его влиянием. Ангелы преисподней занимаются тем, чем
хотело бы заняться много большее количество молодых людей. Они
одновременно и представляют молодежь и влияют на нее. Отчеты об их
похождениях публикуются в печати и вызывают восхищение, их стилю одежды
подражают. Проявления насилия с их стороны не встречают эффективного
сопротивления у тех, кто не входит в их ряды. Знаменательно, что молодежь
перестала подражать героям старшего поколения, даже космонавтам, и
предпочитает следовать примеру своих собственных героев, эстрадных певцов
и наркоманов. Так что проблема не в семидесяти пяти или ста тысячах борцов
с условностями, но в гораздо большем числе тех, кто беззащитен перед их
влиянием. К слову сказать, проблема эта, каковы бы ни были ее истоки,
знакома также как центральным, так и местным властям Германии, Франции и
Голландии. Заключается она в нежелании молодежи, или некоторой ее части,
стать членами общества - такого как оно есть, и эта тенденция
обнаруживается в настоящее время в ряде стран от Америки до Японии.
Хотя проблема эта и весьма распространена, она не универсальна. В
обществах, по преимуществу аграрных, авторитет возраста по-прежнему
незыблем. Молодежь обнаруживает больше склонности к мятежу в технически
развитом и развивающемся обществе, где старики утратили преимущество
возраста, а их традиционная мудрость стала пережитком. К такой ситуации
ведут два процесса. Индустриализация прежде всего ослабляет и впоследствии
окончательно уничтожает семью как общественную единицу. Семья, состоящая
из четырех поколений, больше не существует, и остается только маленькое
ядро из родителей и детей, очень часто с работающей матерью. Возможно, для
того, чтобы совсем покончить с семьей, нужно лет пятьдесят, но во многих
местах это уже сделано. Во-вторых, общество развивается таким образом, что
молодой человек, только что прошедший курс компьютеризации, имеет более
высокую квалификацию, чем тот, кто старше его, но чей опыт уже считается
сегодня бесполезным. Поэтому, например, американская организация,
пославшая астронавтов на Луну, имеет свою собственную иерархическую
структуру, основанную не на старшинстве, но на числе дверей, в которые
имеет право войти каждый сотрудник. Наши битники и хиппи понятия не имеют
об электронике (или о чем-либо еще), но они вполне усвоили идею, что
старшие утратили свой престиж. Взросли они на сугубо индустриальной почве.
Проблема бунтующей молодежи началась с того поколения, которое не
успело попасть на вторую мировую войну. Это было так называемое "Beaten
generation" [поколение битников (англ.)], родившихся в 1928-1929 гг., в
числе которых, например, английский драматург Джон Осборн. Членов этой
возрастной группы привело к утрате иллюзий то обстоятельство, что за
"горячей" войной, развязанной Германией, последовала война "холодная" -
между Россией и США. Их взгляды удачно отразил американский романист Джек
Керуак (он родился в 1922 году в Канаде), чья первая книга вышла в 1950 г.
Подобное отношение к жизни продемонстрировал и Марлон Брандо в фильме
"Дикарь". К этому же поколению в Англии принадлежали английские стиляги
(Teddy Boys). Часть молодежи, разочарованная последствиями второй мировой
войны, обратилась к социализму и ждала спасения от России. Эта последняя
иллюзия рухнула с провалом венгерского восстания в 1956 году. Они сочли
венгерские события доказательством того, что Советская Россия ничем не
лучше США и столь же беспощадна в преследовании своих целей. Более
значительные книги вышли в 1957-1958 гг., и по образу русского "Спутника",
космической ракеты 1959 г., появилось слово "битник", пришедшее на смену
слову Beat. Таким образом, движение, отвергающее свое общество,
сформировалось примерно двенадцать лет назад. С тех пор названия
переменились, на смену битникам пришли моды и рокеры (mods and rockers), а
их в свою очередь сменили хиппи и бритоголовые, боджи (bodgies) в
Австралии и провес (provos) в Голландии.
Местом сосредоточия битников стала Калифорния, штат, где американский
прогресс и цивилизация достигают высшей точки. Переселенцы прибывали туда
в основном из других штагов, постепенно отрываясь от родных корней, и
Калифорния стала для них последним этапом в серии перемещений. Свободные
от всяких семейных связей, они двигались все дальше и дальше на Запад в
поисках солнца, в районы последних достижений в промышленной сфере. Они
предали забвению сельскохозяйственные традиции своих прадедов из Новой
Англии и Польши, а все идеи, связанные с тяжелой промышленностью, остались
у их дедов на Среднем Западе. Все самое новое, лучшее, прогрессивное и
просвещенное они надеялись обрести в Калифорнии. А если и есть какое-то
место в Калифорнии, где сосредоточена квинтэссенция просвещения, - так это
университет Беркли. Отвергать Беркли - значит отвергать Калифорнию.
Отвергать Калифорнию - значит отвергать США. Отвергать США - значит
отвергать весь западный мир, если не вообще весь мир. Это-то как раз и
произошло. Группа студентов отвергла не только то, о чем могло бы сожалеть
старшее поколение, но сам объект высшей национальной гордости. Из
населенного хиппи квартала Сан-Франциско движение протеста достигло
Беркли, принимая формы демонстраций, беспорядков и мятежей. Оттуда оно
распространилось в другие университеты, поражая даже такие не похожие и
далекие друг от друга города, как Лондон, Франкфурт, Амстердам, Париж и
Токио. Началось же это движение в главном академическом центре самого
привлекательного города в самом процветающем штате ведущей страны мира.
Студенческие демонстрации стали с тех пор настолько заурядным явлением,
что принимаются теперь как нечто повседневное, обычное, естественная
разрядка для накопившихся эмоций. Но мало кто понимает, что демонстрация,
какова бы ни была ее цель, есть отрицание всего, что олицетворяет собой
университет. Первый принцип учености, предложенный Сократом и
разработанный Аристотелем, - это признание студентом недостаточности его
знаний. Мы поступаем в университет, чтобы узнавать. Наши воззрения, если
они у нас есть, должны пройти испытание светом разума. Наши убеждения, по
мере того как мы их приобретаем, должны подкрепляться логически, фактами,
которые мы готовы доказывать. Ни один ученый не станет ходить по улице с
плакатом, выкрикивая лозунги. Почему? Потому что бессмысленные повторения,
шум и угрозы чужды академическому миру. Утверждение не станет истиной лишь
оттого, что мы повторяем его снова и снова. Оно не приблизится к истине,
даже если поставить его на голосование. Скажите рабочему или школьному
учителю, что земля плоская, и он скорее всего ответит: "Ерунда!" Скажите
то же ученому, и он спросит: "Откуда вам это известно?" Его заинтересует
возможный ход рассуждении. Сократ, основатель академического мира, никогда
ничего не утверждал. Ссылаясь на свое неведение, он просто задавал
вопросы. Мы же, считаясь его учениками, в качестве основного
доказательства используем горло. Наверное, всем встречались демонстранты,
несущие плакаты "Американские империалисты, долой из Вьетнама!". Некоторые
из них, возможно, студенты университетов, но они были приняты туда по
ошибке, и их следует немедленно исключить - не за преступление против
тишины и общественного порядка, но за преступление против науки, не
принимающей тупого повторения в качестве доказательства. Подлинный
студент, по праву занявший место на студенческой скамье, высказался бы
так: "Насколько я разбираюсь в обстоятельствах, я склонен сомневаться, что
американцы смогут многого добиться, сохраняя свои войска во Вьетнаме в их
настоящем количестве". Ученым свойственно множество недостатков, но они
хранят свое основное кредо: "Лозунг, провозглашенный тысячу раз десятью
тысячами, не является в большей степени истиной, чем противоположное
убеждение, высказанное шепотом одним человеком". Это первый шаг к
подлинной учености, и мы не достигнем никакого прогресса, пока этот шаг не
будет сделан.
Студенческая революция в университете Беркли произошла в 1964 г. и
закончилась отставкой его президента, человека весьма выдающегося. Если же
мы спросим себя, почему такое движение могло иметь успех и
распространиться, нам придется задать другой, более масштабный вопрос:
"Почему такое движение растет и ширится?" Ответ мог бы быть таков: люди
никогда не восстают против тирании, но всегда - против власти слабеющей и
колеблющейся. Человеку не свойственно ломиться в дверь, запертую на ключ и
закрытую на засов. Удар, как правило, приходится в приоткрытую или шаткую
дверь со сломанным замком. История любой революции начинается не с
заговора повстанцев, но с сомнений и разлада среди людей у власти. Упадок
власти создает вакуум, заполняемый протестом. Столкнувшись лицом к лицу с
бунтующей молодежью, мы должны бы спросить себя, каким комплексом вины,
какими слабостями страдает старшее поколение. У него всегда в запасе
средства подавить или по крайней мере сдержать этот бунт. Что может быть
проще? Первое оружие, и самое могущественное, не обращать на бунтарей
никакого внимания. Если бы телевизионные и радиокомментаторы сговорились
со всеми журналистами - соглашение взрослых людей со взрослыми людьми - не
освещать молодежные демонстрации по какому бы то ни было поводу, движение
бы застопорилось. Второе оружие, в поддержку первого, - это сила насмешки.
Третье - проникновение в ряды бунтарей и работа изнутри. Есть еще и другие
средства, более суровые. Если они не используются, то только потому, что
старшие чувствуют себя уязвимыми и виноватыми. Мы спрашиваем друг друга,
кто виноват, не следовало ли нам посоветоваться с молодежью, не передать
ли власть тем, кто помоложе, не предоставить ли им право голоса с
восемнадцати, шестнадцати или с десяти лет. И нет нужды удивляться, что
движение это растет и ширится; все ясно: мы сами содействуем этому.
Движение протеста среди молодежи культивируется и поощряется теми, кто
уже немолод. Факт остается фактом, в разных странах дела идут по-разному.
В аграрных уважение к возрасту сохраняется, протест же растет вместе с
промышленностью. Что же отталкивает молодежь в технически развитом
обществе? Иными словами, какими факторами в нашем или в других обществах в
различные периоды определяется притягательная сила, способная объединить
людей? Сила эта, привлекающая всех, включая молодежь, создается неким
внешним импульсом. Нетрудно заметить, что среди стран, где эта сила была
особенно могущественной, немало таких, которые посвятили себя решению
величайших задач за своими пределами. Задачей Австрии и Польши когда-то
было спасти Европу от угрозы ислама. Испания исследовала и развивала Новый
Свет. Франция стремилась захватить и удерживать европейское лидерство.
Целью США было колонизировать Северную Америку, точно так же как России -
колонизировать Азию. В Британии наша задача некогда была управлять
Британской империей. В этих и многих других случаях старшее поколение
обращалось к молодежи: "Помогите нам выполнить то, что должно быть
выполнено. Миссия эта тяжела и опасна. Нам нужна ваша помощь". Вот в
этом-то обращении как раз и заключена объединяющая общество сила, и в этом
огромное преимущество коммунистических стран. В США власть имущие говорят
молодежи: "Посмотрите, что мы можем вам предложить! У вас есть школы,
колледжи, культура и спорт, цветное телевидение и путешествия. Что вам еще
нужно?"
Им нужна цель. Люди хотят присоединиться к марширующей колонне,
которая, как им кажется, к чему-то движется; и коммунисты хорошо это
поняли. Они не обещают комфорт, они вербуют новобранцев для опасной
миссии. Этот призыв имеет огромную притягательную силу, особенно для тех,
кого стоит вербовать.
Если мы хотим вновь завоевать преданность сбившейся с пути молодежи, мы
должны назвать им какую-то цель вне того общества, в котором им предстоит
жить. Социализма здесь недостаточно, да он и не имеет к этому отношения.
Цель наших реформаторов - сделать жизнь людей более благополучной и
процветающей, заботясь особенно о больных и престарелых. Может быть, это и
полезные побочные продукты общей кампании, но чего нам не хватает, так это
самой кампании. Чего мы пытаемся достичь с точки зрения нематериальной?
Ответ на этот вопрос есть у марксистов; пусть и устаревший, он все же
лучше, чем ничего. Каков будет наш ответ? Пока мы не ответим на этот
вопрос, молодежь нам не привлечь. Совсем необязательно, чтобы у нескольких
стран была одна и та же задача. Гораздо более вероятно, что у большинства
из них будут различные цели, даже если это, как у Израиля, просто
выживание.
Для Британии это, очевидно, должен бы быть роспуск Содружества и
вхождение в общеевропейское сообщество. Этот подвиг потребует огромных
усилий воображения, понимания, приспосабливаемости и умения. Мы должны
прежде всего понять, что нелепые попытки копировать наших партнеров
(заменяя мили километрами) тут ни при чем. Нам нужно пересмотреть подход к
географии и истории, чтобы Европа стала реальностью, заменив нам
утраченное. Пример того, как это можно осуществить, дают нам скандинавы.
Они уже образовали группу из четырех стран, между которыми нет ни границ,
ни необходимости в паспортах. Не это ли будущее готовится и для нас:
возможность находиться в Голландии или Австрии и в то же время чувствовать
себя дома. В мирном и созидательном смысле нам предстоит покорить миры.
Настало время приступить к делу.
О ЮМОРЕ
Среди того, что Британия внесла в мировую цивилизацию, - британское
чувство юмора, предполагающее, среди прочего, британское чувство меры.
Конечно, серьезные люди станут отрицать важность юмора, пренебрежительно
спрашивая, какая польза в простой шутке? Но тут они совершенно
заблуждаются. Шутка подчас служит нескольким целям, не только полезным, но
и жизненно важным. Она может помочь заучить урок, который иначе бы
забьется, снять напряженность ситуации и тем самым предотвратить
кровопролитие. Она может, в конце концов, помочь отличить важное от
неважного. В мире должно быть место юмору, и мы совершенно правы, пытаясь
понять его механизм и функции. Хорошо бы, конечно, при этом не забывать,
что серьезным может быть всякий, но чтобы забавлять, нужен ум. Когда-то
придворный шут бьет на государственной службе, напоминая министрам, что по
любому вопросу может существовать и иная точка зрения. Такое напоминание
имеет цену и по сей день, и шут трудился не зря.
Все известные миру анекдоты можно было бы разделить на четыре типа:
гомеровский анекдот, анекдот, основанный на разочаровании, анекдот по
поводу секса и анекдот, основанный на игре слов. Гомеровский анекдот самый
старый и простой. В нем речь идет о неудаче, постигшей кого-нибудь
вследствие физического или нравственного недостатка: слепоты, глухоты,
пьянства, трусости или неловкости. В таких анекдотах, как известно из
Гомера, король или верховный жрец величественно вступает в зал,
спотыкается о коврик и разбивает себе нос. Такие же шутки до сих пор
практикуются на телевидении и приводят в восторг детей. Трусость тоже
хороший повод для анекдота, если, конечно, трус претендует на звание
храбреца, появляясь, например, в военной форме. Так, негра, поступившего
на военную службу, спрашивают, не хотел бы он служить в кавалерии. "Нет,
сэр, - отвечает он, - когда труба протрубит отступление, мне лошадь только
помеха". Это юмор сугубо материального свойства, и наше воображение рисует
бегущего с поля боя неудавшегося солдата. Более же изощренная форма -
словесная. В "Панче" много лет назад была помещена картинка, изображающая
очень важную персону в безукоризненном вечернем костюме и белом галстуке,
в накидке и цилиндре. На переднем плане беседуют два таксиста, и один
говорит другому: "Билл, ты слыхал когда-нибудь про бога?" Билл признает,
что кое-что слышал, и тогда первый таксист кивает в сторону джентльмена:
"Ну так вон его братец, Арчибальд". Это своего рода банановая кожура под
ногами важного члена аристократического клуба. Та же шутка есть и в старом
стишке:
Он всегда отличался смиреньем,
Пока на тарелку с вареньем
Не сел с видом довольным
Он на празднике школьном.
Тут викарий сказал: "...А теперь, детки,
встаньте и мы произнесем благодарственную
молитву".
Чтобы такой анекдот имел успех, необходимы два условия. Первое - чтобы
короля или епископа действительно почитали. Падение какого-то мелкого
служащего или обычного пьяницы не будет иметь такого эффекта. И второе:
падение не должно приводить к увечью или смерти. Высокое положение в
обществе и позиция человека, распростертого на пороге, несовместимы и
смешны. Между королевским званием и смертью несовместимости нет. Если
увечье смертельно, инцидент нас уже не забавляет.
Анекдот второго типа построен на разочаровании, на контрасте между
ожидаемым и тем, что в конечном итоге случается. Гости прибывают на
банкет, состоявшийся накануне. Толпа собирается на крикетный матч, а поле
залито водой. Выражение лиц болельщиков вызывает смех у тех, кого игра не
интересует. Жених появляется в разубранной церкви в соответствующем
одеянии в окружении многочисленных родственников, а невесты нет. Неважно,
похитили ее или она дожидается в другой церкви, но разочарованный вид
жениха служит источником развлечения для мальчиков из хора и посторонних
наблюдателей. В сцене из какого-то телевизионного спектакля нового посла с
церемониями встречают в аэропорту. Салютует старинная пушка, грохот, дым,
и посол с протянутой рукой проходит мимо группы встречающих, в то время
как те проделывают тот же маневр в противоположном направлении. Картина
смотрится еще лучше, будучи дополнена деталями анекдота первого типа, в
данном случае парадной формой, орденами, шляпой с перьями и шпагой.
Анекдоты третьего типа связаны с сексом. В большинстве обществ
существует общепринятый тип отношений между полами. Например, брак, как
правило, - это законное установление, в котором количество жен может
варьироваться от одной до четырех. Предполагается, что все девушки до
замужества невинны. В семейных отношениях верх берут мужья, а жены считают
за благо повиноваться. Возможны варианты, но схема остается та же. Именно
обсуждения, нет никаких сомнений, что когда они, наконец, появятся, они
станут только обузой. Правда, с появлением частных вертолетов Англия может
спокойно оставить эту проблему и уделить внимание другим.
Рассуждения, представляющиеся столь убедительными в применении к суше,
никоим образом не применимы на море. Движение судов определяется другими
обстоятельствами, а точнее, особенностью их конструкции. Средневековый
корабль унаследовал от скандинавов рулевое весло, расположенное по правому
борту. Встречаясь в узком проливе, два средневековых корабля могли с
легкостью избежать столкновения, при котором руль бы разлетелся в щепки,
держась правой стороны. Такого обычая они и придерживались.
Нужно, однако, признать, что контраст между правилами на суше и на море
создает некоторые трудности. Внимание к этому привлек сэр Алан Герберт в
своей работе "Противоречия в системе общего права", задав следующий
вопрос: что произойдет, если на мелководье колесный транспорт встретится с
водным? В судебном деле, на которое он ссылается, истец находился в своем
автомобиле, когда Темза вышла из берегов, и потерпел ущерб, пытаясь
избежать столкновения с байдаркой ответчика. Истец мог доказать, что он
держался левой стороны. Ответчик готов был присягнуть, что держался
правой. Факты были неоспоримы, исход же дела зависел от определения
терминов "фарватер" и "судоходность". Была ли набережная Темзы в момент
наводнения частью реки и таким образом в ведении Адмиралтейства? А если б
это были два судна? При таком же уровне прилива, вцепись они друг в друга,
явилось бы это пиратским захватом? Рассуждения эти, хотя и чрезвычайно
занимательные сами по себе, в данном случае беспредметны. Какими бы
сложными ни были проблемы и каковы бы ни были пути их разрешения, такие
происшествия вряд ли могут встречаться часто. Хотя, теоретически
рассуждая, есть риск в существовании разных правил для суши и для моря,
практически опасность невелика.
Поскольку физиологические, исторические и логические примеры
оправдывают существование древнего обычая, кажется странным, что
министерство транспорта затребовало доклад о проблемах, которые могут
возникнуть в случае изменения в Англии дорожных правил. Затребовать такое
сообщение и принять сделанные в нем выводы - не одно и то же. Однако уже
то обстоятельство, что такая возможность рассматривается, внушает тревогу.
Можно предполагать, что такие перемены будут отложены на неопределенное
время ввиду чудовищных расходов. Но противники этого плана до сих пор
делали упор главным образом на стоимость замены светофоров и дорожных
знаков; им не удалось возбудить, как это следовало бы сделать,
естественное и справедливое негодование англичан по поводу всякого
иностранного вмешательства. Успех Наполеона или Гитлера мог бы привести к
этому нововведению, единственному проявлению континентальной тирании,
которому Англия последовательно сопротивлялась. Дело в том, что
правостороннее движение - это, откровенно говоря, игра не по правилам, что
становится особенно очевидным, если мы посмотрим на круговую транспортную
развязку, известную в просторечии как "круг". Она выгодно отличается от
эстакады, средства, используемого в других странах во избежание риска.
Следует обратить внимание при этом, что англичанин, пользующийся "кругом",
движется по часовой стрелке. Изменить курс, двигаться против солнца и,
вопреки общепринятому обычаю, в направлении, противоположном движению
послеобеденной бутылки портвейна, означало бы навлечь на себя всяческие
беды.
Вопрос, наконец, не в том, последует ли Англия примеру России, но в
том, последуют ли за Англией, и когда, другие страны, с менее высоким
уровнем цивилизации. Некоторое раздражение, например, вызывают французы,
чье упорство в этом вопросе общеизвестно. Но, с другой стороны,
единообразие в обычаях - достоинство сомнительное. Путешествуя, мы
получаем удовольствие от того, что каждый народ не похож на другой.
Поэтому мы, может быть, поступаем правильно, поощряя иностранцев в их
стремлении сохранять свои причудливые обычаи.
Если мы и оказываем некоторое давление на Францию, то это связано с
идеей тоннеля или моста, который должен соединить Британию с континентом.
Что случится, если на полпути французы откажутся действовать
соответственно принятому плану? Об этой трудности много говорилось, но так
ли уж она серьезна? Что, если переместить потоки движения на середине пути
так, чтобы один устремлялся вниз под другим и в следующую же минуту
возникал на другой стороне? Не будет ли это способствовать оживлению
монотонности утомительного пути? Что касается французских железных дорог,
там проблем нет. Они были построены по проекту британского инженера,
которому всякие туземцы не указ, и потому на французских железных дорогах
движение с самого начала левостороннее.
БУНТ МОЛОДЫХ
В сентябре 1969 года толпа молодежи, человек примерно двести, заняла
старый дом в самом центре Лондона близ Гайд-Парк-Корнер, откуда их в
конечном итоге выставила полиция. Этот инцидент привлек большое внимание,
на что и был рассчитан, гораздо больше, чем когда та же группа ранее
заняла здание, принадлежащее Чаринг-Кросской больнице. Когда захватчики
удалились оттуда, здание было в таком состоянии, что вид его вызвал
приступ рвоты у обследовавшего его больничного служащего, а
женщина-полицейский упала в обморок, и ее пришлось уносить. Об этих
инцидентах сообщалось в печати, и в ряде статей ведущие журналисты
занялись проблемой бунта молодых. Одна газета ["Дейли мейл", 26 сентября
1969 г. (прим.авт.)] пошла еще дальше, опубликовав любопытный анализ
проблемы с точки зрения того воздействия, какое она оказывала на Лондон.
Согласно этому сообщению, в нашей столице были тогда три основные группы
бунтующей молодежи - хиппи, бритоголовые и ангелы преисподней. Число их в
Британии составляло, по приведенным подсчетам, соответственно шестьдесят
тысяч, семь тысяч пятьсот и две тысячи. Во многом непохожие и враждебные
по отношению друг к другу, эти группы объединяло одно - дух протеста.
Прибавив к общему числу отдельные группы меньшего размера, можно
заключить, что в Британии в то время насчитывалось около семидесяти пяти
тысяч молодых бунтарей при населении в пятьдесят пять миллионов.
Цифры эти на 1969 г. приблизительны, и можно предположить, что с тех
пор картина изменилась. Группы исчезали, переформировывались, названия
менялись, кто-то взрослел, для других наступало время юности. Однако общее
количество, скорее всего, не уменьшилось и не возросло. Но общее
количество, каково бы оно ни было, всегда обманчиво. На каждого
законченного хиппи всегда придется десяток подростков, находящихся в той
или иной степени под его влиянием. Ангелы преисподней занимаются тем, чем
хотело бы заняться много большее количество молодых людей. Они
одновременно и представляют молодежь и влияют на нее. Отчеты об их
похождениях публикуются в печати и вызывают восхищение, их стилю одежды
подражают. Проявления насилия с их стороны не встречают эффективного
сопротивления у тех, кто не входит в их ряды. Знаменательно, что молодежь
перестала подражать героям старшего поколения, даже космонавтам, и
предпочитает следовать примеру своих собственных героев, эстрадных певцов
и наркоманов. Так что проблема не в семидесяти пяти или ста тысячах борцов
с условностями, но в гораздо большем числе тех, кто беззащитен перед их
влиянием. К слову сказать, проблема эта, каковы бы ни были ее истоки,
знакома также как центральным, так и местным властям Германии, Франции и
Голландии. Заключается она в нежелании молодежи, или некоторой ее части,
стать членами общества - такого как оно есть, и эта тенденция
обнаруживается в настоящее время в ряде стран от Америки до Японии.
Хотя проблема эта и весьма распространена, она не универсальна. В
обществах, по преимуществу аграрных, авторитет возраста по-прежнему
незыблем. Молодежь обнаруживает больше склонности к мятежу в технически
развитом и развивающемся обществе, где старики утратили преимущество
возраста, а их традиционная мудрость стала пережитком. К такой ситуации
ведут два процесса. Индустриализация прежде всего ослабляет и впоследствии
окончательно уничтожает семью как общественную единицу. Семья, состоящая
из четырех поколений, больше не существует, и остается только маленькое
ядро из родителей и детей, очень часто с работающей матерью. Возможно, для
того, чтобы совсем покончить с семьей, нужно лет пятьдесят, но во многих
местах это уже сделано. Во-вторых, общество развивается таким образом, что
молодой человек, только что прошедший курс компьютеризации, имеет более
высокую квалификацию, чем тот, кто старше его, но чей опыт уже считается
сегодня бесполезным. Поэтому, например, американская организация,
пославшая астронавтов на Луну, имеет свою собственную иерархическую
структуру, основанную не на старшинстве, но на числе дверей, в которые
имеет право войти каждый сотрудник. Наши битники и хиппи понятия не имеют
об электронике (или о чем-либо еще), но они вполне усвоили идею, что
старшие утратили свой престиж. Взросли они на сугубо индустриальной почве.
Проблема бунтующей молодежи началась с того поколения, которое не
успело попасть на вторую мировую войну. Это было так называемое "Beaten
generation" [поколение битников (англ.)], родившихся в 1928-1929 гг., в
числе которых, например, английский драматург Джон Осборн. Членов этой
возрастной группы привело к утрате иллюзий то обстоятельство, что за
"горячей" войной, развязанной Германией, последовала война "холодная" -
между Россией и США. Их взгляды удачно отразил американский романист Джек
Керуак (он родился в 1922 году в Канаде), чья первая книга вышла в 1950 г.
Подобное отношение к жизни продемонстрировал и Марлон Брандо в фильме
"Дикарь". К этому же поколению в Англии принадлежали английские стиляги
(Teddy Boys). Часть молодежи, разочарованная последствиями второй мировой
войны, обратилась к социализму и ждала спасения от России. Эта последняя
иллюзия рухнула с провалом венгерского восстания в 1956 году. Они сочли
венгерские события доказательством того, что Советская Россия ничем не
лучше США и столь же беспощадна в преследовании своих целей. Более
значительные книги вышли в 1957-1958 гг., и по образу русского "Спутника",
космической ракеты 1959 г., появилось слово "битник", пришедшее на смену
слову Beat. Таким образом, движение, отвергающее свое общество,
сформировалось примерно двенадцать лет назад. С тех пор названия
переменились, на смену битникам пришли моды и рокеры (mods and rockers), а
их в свою очередь сменили хиппи и бритоголовые, боджи (bodgies) в
Австралии и провес (provos) в Голландии.
Местом сосредоточия битников стала Калифорния, штат, где американский
прогресс и цивилизация достигают высшей точки. Переселенцы прибывали туда
в основном из других штагов, постепенно отрываясь от родных корней, и
Калифорния стала для них последним этапом в серии перемещений. Свободные
от всяких семейных связей, они двигались все дальше и дальше на Запад в
поисках солнца, в районы последних достижений в промышленной сфере. Они
предали забвению сельскохозяйственные традиции своих прадедов из Новой
Англии и Польши, а все идеи, связанные с тяжелой промышленностью, остались
у их дедов на Среднем Западе. Все самое новое, лучшее, прогрессивное и
просвещенное они надеялись обрести в Калифорнии. А если и есть какое-то
место в Калифорнии, где сосредоточена квинтэссенция просвещения, - так это
университет Беркли. Отвергать Беркли - значит отвергать Калифорнию.
Отвергать Калифорнию - значит отвергать США. Отвергать США - значит
отвергать весь западный мир, если не вообще весь мир. Это-то как раз и
произошло. Группа студентов отвергла не только то, о чем могло бы сожалеть
старшее поколение, но сам объект высшей национальной гордости. Из
населенного хиппи квартала Сан-Франциско движение протеста достигло
Беркли, принимая формы демонстраций, беспорядков и мятежей. Оттуда оно
распространилось в другие университеты, поражая даже такие не похожие и
далекие друг от друга города, как Лондон, Франкфурт, Амстердам, Париж и
Токио. Началось же это движение в главном академическом центре самого
привлекательного города в самом процветающем штате ведущей страны мира.
Студенческие демонстрации стали с тех пор настолько заурядным явлением,
что принимаются теперь как нечто повседневное, обычное, естественная
разрядка для накопившихся эмоций. Но мало кто понимает, что демонстрация,
какова бы ни была ее цель, есть отрицание всего, что олицетворяет собой
университет. Первый принцип учености, предложенный Сократом и
разработанный Аристотелем, - это признание студентом недостаточности его
знаний. Мы поступаем в университет, чтобы узнавать. Наши воззрения, если
они у нас есть, должны пройти испытание светом разума. Наши убеждения, по
мере того как мы их приобретаем, должны подкрепляться логически, фактами,
которые мы готовы доказывать. Ни один ученый не станет ходить по улице с
плакатом, выкрикивая лозунги. Почему? Потому что бессмысленные повторения,
шум и угрозы чужды академическому миру. Утверждение не станет истиной лишь
оттого, что мы повторяем его снова и снова. Оно не приблизится к истине,
даже если поставить его на голосование. Скажите рабочему или школьному
учителю, что земля плоская, и он скорее всего ответит: "Ерунда!" Скажите
то же ученому, и он спросит: "Откуда вам это известно?" Его заинтересует
возможный ход рассуждении. Сократ, основатель академического мира, никогда
ничего не утверждал. Ссылаясь на свое неведение, он просто задавал
вопросы. Мы же, считаясь его учениками, в качестве основного
доказательства используем горло. Наверное, всем встречались демонстранты,
несущие плакаты "Американские империалисты, долой из Вьетнама!". Некоторые
из них, возможно, студенты университетов, но они были приняты туда по
ошибке, и их следует немедленно исключить - не за преступление против
тишины и общественного порядка, но за преступление против науки, не
принимающей тупого повторения в качестве доказательства. Подлинный
студент, по праву занявший место на студенческой скамье, высказался бы
так: "Насколько я разбираюсь в обстоятельствах, я склонен сомневаться, что
американцы смогут многого добиться, сохраняя свои войска во Вьетнаме в их
настоящем количестве". Ученым свойственно множество недостатков, но они
хранят свое основное кредо: "Лозунг, провозглашенный тысячу раз десятью
тысячами, не является в большей степени истиной, чем противоположное
убеждение, высказанное шепотом одним человеком". Это первый шаг к
подлинной учености, и мы не достигнем никакого прогресса, пока этот шаг не
будет сделан.
Студенческая революция в университете Беркли произошла в 1964 г. и
закончилась отставкой его президента, человека весьма выдающегося. Если же
мы спросим себя, почему такое движение могло иметь успех и
распространиться, нам придется задать другой, более масштабный вопрос:
"Почему такое движение растет и ширится?" Ответ мог бы быть таков: люди
никогда не восстают против тирании, но всегда - против власти слабеющей и
колеблющейся. Человеку не свойственно ломиться в дверь, запертую на ключ и
закрытую на засов. Удар, как правило, приходится в приоткрытую или шаткую
дверь со сломанным замком. История любой революции начинается не с
заговора повстанцев, но с сомнений и разлада среди людей у власти. Упадок
власти создает вакуум, заполняемый протестом. Столкнувшись лицом к лицу с
бунтующей молодежью, мы должны бы спросить себя, каким комплексом вины,
какими слабостями страдает старшее поколение. У него всегда в запасе
средства подавить или по крайней мере сдержать этот бунт. Что может быть
проще? Первое оружие, и самое могущественное, не обращать на бунтарей
никакого внимания. Если бы телевизионные и радиокомментаторы сговорились
со всеми журналистами - соглашение взрослых людей со взрослыми людьми - не
освещать молодежные демонстрации по какому бы то ни было поводу, движение
бы застопорилось. Второе оружие, в поддержку первого, - это сила насмешки.
Третье - проникновение в ряды бунтарей и работа изнутри. Есть еще и другие
средства, более суровые. Если они не используются, то только потому, что
старшие чувствуют себя уязвимыми и виноватыми. Мы спрашиваем друг друга,
кто виноват, не следовало ли нам посоветоваться с молодежью, не передать
ли власть тем, кто помоложе, не предоставить ли им право голоса с
восемнадцати, шестнадцати или с десяти лет. И нет нужды удивляться, что
движение это растет и ширится; все ясно: мы сами содействуем этому.
Движение протеста среди молодежи культивируется и поощряется теми, кто
уже немолод. Факт остается фактом, в разных странах дела идут по-разному.
В аграрных уважение к возрасту сохраняется, протест же растет вместе с
промышленностью. Что же отталкивает молодежь в технически развитом
обществе? Иными словами, какими факторами в нашем или в других обществах в
различные периоды определяется притягательная сила, способная объединить
людей? Сила эта, привлекающая всех, включая молодежь, создается неким
внешним импульсом. Нетрудно заметить, что среди стран, где эта сила была
особенно могущественной, немало таких, которые посвятили себя решению
величайших задач за своими пределами. Задачей Австрии и Польши когда-то
было спасти Европу от угрозы ислама. Испания исследовала и развивала Новый
Свет. Франция стремилась захватить и удерживать европейское лидерство.
Целью США было колонизировать Северную Америку, точно так же как России -
колонизировать Азию. В Британии наша задача некогда была управлять
Британской империей. В этих и многих других случаях старшее поколение
обращалось к молодежи: "Помогите нам выполнить то, что должно быть
выполнено. Миссия эта тяжела и опасна. Нам нужна ваша помощь". Вот в
этом-то обращении как раз и заключена объединяющая общество сила, и в этом
огромное преимущество коммунистических стран. В США власть имущие говорят
молодежи: "Посмотрите, что мы можем вам предложить! У вас есть школы,
колледжи, культура и спорт, цветное телевидение и путешествия. Что вам еще
нужно?"
Им нужна цель. Люди хотят присоединиться к марширующей колонне,
которая, как им кажется, к чему-то движется; и коммунисты хорошо это
поняли. Они не обещают комфорт, они вербуют новобранцев для опасной
миссии. Этот призыв имеет огромную притягательную силу, особенно для тех,
кого стоит вербовать.
Если мы хотим вновь завоевать преданность сбившейся с пути молодежи, мы
должны назвать им какую-то цель вне того общества, в котором им предстоит
жить. Социализма здесь недостаточно, да он и не имеет к этому отношения.
Цель наших реформаторов - сделать жизнь людей более благополучной и
процветающей, заботясь особенно о больных и престарелых. Может быть, это и
полезные побочные продукты общей кампании, но чего нам не хватает, так это
самой кампании. Чего мы пытаемся достичь с точки зрения нематериальной?
Ответ на этот вопрос есть у марксистов; пусть и устаревший, он все же
лучше, чем ничего. Каков будет наш ответ? Пока мы не ответим на этот
вопрос, молодежь нам не привлечь. Совсем необязательно, чтобы у нескольких
стран была одна и та же задача. Гораздо более вероятно, что у большинства
из них будут различные цели, даже если это, как у Израиля, просто
выживание.
Для Британии это, очевидно, должен бы быть роспуск Содружества и
вхождение в общеевропейское сообщество. Этот подвиг потребует огромных
усилий воображения, понимания, приспосабливаемости и умения. Мы должны
прежде всего понять, что нелепые попытки копировать наших партнеров
(заменяя мили километрами) тут ни при чем. Нам нужно пересмотреть подход к
географии и истории, чтобы Европа стала реальностью, заменив нам
утраченное. Пример того, как это можно осуществить, дают нам скандинавы.
Они уже образовали группу из четырех стран, между которыми нет ни границ,
ни необходимости в паспортах. Не это ли будущее готовится и для нас:
возможность находиться в Голландии или Австрии и в то же время чувствовать
себя дома. В мирном и созидательном смысле нам предстоит покорить миры.
Настало время приступить к делу.
О ЮМОРЕ
Среди того, что Британия внесла в мировую цивилизацию, - британское
чувство юмора, предполагающее, среди прочего, британское чувство меры.
Конечно, серьезные люди станут отрицать важность юмора, пренебрежительно
спрашивая, какая польза в простой шутке? Но тут они совершенно
заблуждаются. Шутка подчас служит нескольким целям, не только полезным, но
и жизненно важным. Она может помочь заучить урок, который иначе бы
забьется, снять напряженность ситуации и тем самым предотвратить
кровопролитие. Она может, в конце концов, помочь отличить важное от
неважного. В мире должно быть место юмору, и мы совершенно правы, пытаясь
понять его механизм и функции. Хорошо бы, конечно, при этом не забывать,
что серьезным может быть всякий, но чтобы забавлять, нужен ум. Когда-то
придворный шут бьет на государственной службе, напоминая министрам, что по
любому вопросу может существовать и иная точка зрения. Такое напоминание
имеет цену и по сей день, и шут трудился не зря.
Все известные миру анекдоты можно было бы разделить на четыре типа:
гомеровский анекдот, анекдот, основанный на разочаровании, анекдот по
поводу секса и анекдот, основанный на игре слов. Гомеровский анекдот самый
старый и простой. В нем речь идет о неудаче, постигшей кого-нибудь
вследствие физического или нравственного недостатка: слепоты, глухоты,
пьянства, трусости или неловкости. В таких анекдотах, как известно из
Гомера, король или верховный жрец величественно вступает в зал,
спотыкается о коврик и разбивает себе нос. Такие же шутки до сих пор
практикуются на телевидении и приводят в восторг детей. Трусость тоже
хороший повод для анекдота, если, конечно, трус претендует на звание
храбреца, появляясь, например, в военной форме. Так, негра, поступившего
на военную службу, спрашивают, не хотел бы он служить в кавалерии. "Нет,
сэр, - отвечает он, - когда труба протрубит отступление, мне лошадь только
помеха". Это юмор сугубо материального свойства, и наше воображение рисует
бегущего с поля боя неудавшегося солдата. Более же изощренная форма -
словесная. В "Панче" много лет назад была помещена картинка, изображающая
очень важную персону в безукоризненном вечернем костюме и белом галстуке,
в накидке и цилиндре. На переднем плане беседуют два таксиста, и один
говорит другому: "Билл, ты слыхал когда-нибудь про бога?" Билл признает,
что кое-что слышал, и тогда первый таксист кивает в сторону джентльмена:
"Ну так вон его братец, Арчибальд". Это своего рода банановая кожура под
ногами важного члена аристократического клуба. Та же шутка есть и в старом
стишке:
Он всегда отличался смиреньем,
Пока на тарелку с вареньем
Не сел с видом довольным
Он на празднике школьном.
Тут викарий сказал: "...А теперь, детки,
встаньте и мы произнесем благодарственную
молитву".
Чтобы такой анекдот имел успех, необходимы два условия. Первое - чтобы
короля или епископа действительно почитали. Падение какого-то мелкого
служащего или обычного пьяницы не будет иметь такого эффекта. И второе:
падение не должно приводить к увечью или смерти. Высокое положение в
обществе и позиция человека, распростертого на пороге, несовместимы и
смешны. Между королевским званием и смертью несовместимости нет. Если
увечье смертельно, инцидент нас уже не забавляет.
Анекдот второго типа построен на разочаровании, на контрасте между
ожидаемым и тем, что в конечном итоге случается. Гости прибывают на
банкет, состоявшийся накануне. Толпа собирается на крикетный матч, а поле
залито водой. Выражение лиц болельщиков вызывает смех у тех, кого игра не
интересует. Жених появляется в разубранной церкви в соответствующем
одеянии в окружении многочисленных родственников, а невесты нет. Неважно,
похитили ее или она дожидается в другой церкви, но разочарованный вид
жениха служит источником развлечения для мальчиков из хора и посторонних
наблюдателей. В сцене из какого-то телевизионного спектакля нового посла с
церемониями встречают в аэропорту. Салютует старинная пушка, грохот, дым,
и посол с протянутой рукой проходит мимо группы встречающих, в то время
как те проделывают тот же маневр в противоположном направлении. Картина
смотрится еще лучше, будучи дополнена деталями анекдота первого типа, в
данном случае парадной формой, орденами, шляпой с перьями и шпагой.
Анекдоты третьего типа связаны с сексом. В большинстве обществ
существует общепринятый тип отношений между полами. Например, брак, как
правило, - это законное установление, в котором количество жен может
варьироваться от одной до четырех. Предполагается, что все девушки до
замужества невинны. В семейных отношениях верх берут мужья, а жены считают
за благо повиноваться. Возможны варианты, но схема остается та же. Именно