Страница:
вытянуть из самого богатого похищенного. Однако самых богатых не похищают
никогда. По-видимому, есть предел, за которым китаец обретает иммунитет к
шантажу. На этой последней фазе он не скрывает, а подчеркивает свое
богатство, показывая всем, что он уже достиг иммунитета. Ни одному
участнику нашей экспедиции не удалось узнать, как достигают этого предела.
Нескольких ученых просто вывели из клуба миллионеров, где они пытались
собрать сведения. Установив, что вопрос как-то связан с количеством слуг,
лакеев, секретарей и помощников (которых на этой стадии очень много), они
окрестили его "проблемой лакея" и успокоились.
Однако не надо думать, что нет надежд на решение проблемы. Мы знаем,
например, что выбирать придется между двумя объяснениями, а быть может,
оба принять. Одни полагают, что у слуг есть оружие и пробиться сквозь них
нельзя. Другие склоняются к мнению, что миллионер покупает целиком тайное
общество, против которого не посмеет выступить ни одна шайка. Проверить
первую теорию (организовав хороший налет) сравнительно нетрудно. Ценою
жизни-другой можно точно доказать, верна она или нет. Чтобы проверить
вторую, нужно больше ума и больше смелости. После всего, что претерпели от
собак наши сотрудники, мы не считали себя вправе заняться этими
исследованиями. У нас не хватало для этого людей и денег. Однако теперь мы
получили пособие от одного треста и надеемся вскоре добиться истины.
В предварительном сообщении мы не коснулись и другой загадки: как
спасаются китайцы от сборщика налогов. Все же нам удалось узнать, что
западные методы применяются здесь очень редко. Как известно, на Западе
прежде всего стараются установить примерный срок обычной проволочки (или
ОП, как мы говорим в своем кругу), то есть узнать, сколько времени
проходит между тем, как управление получит письмо, и тем, как оно им
займется. Точнее говоря, речь идет о времени, за которое ваша бумага
пробьется со дна ящика на самый верх. Примем, что ОП = 27 дням. Западный
человек для начала напишет письмо и спросит, почему он не получил
извещения о размере налога. В сущности, писать он может что угодно.
Главное для него - знать, что его бумажка окажется внизу всей кучи. Через
двадцать пять дней он напишет снова, спрашивая, почему нет ответа на
первое письмо, и дело его, чуть не выплывшее наверх, снова отправится
вниз. Через 25 дней он напишет снова... Таким образом, его делом не
займутся никогда. Поскольку всем нам известен этот метод и его успехи, мы
решили было, что он известен и китайцам. Но обнаружили, что здесь, на
Востоке, невозможно предсказать ОП. Погода и степень трезвости так
меняются, что в государственных учреждениях не установится наш мерный
ритм. Следовательно, китайский метод не можем зависеть от ОП.
Подчеркнем: решения проблемы еще нет. У нас есть только теория, о
ценности которой судить рано. Выдвинул ее один из наших лучших
исследователей, и пока что это лишь гениальная догадка. По этой теории
китайский миллионер не ждет извещения, а сразу посылает сборщику налогов
чек, скажем, на 329 долларов 83 цента. В сопроводительной записке он скупо
ссылается на предыдущее письмо и на деньги, выплаченные наличными. Маневр
этот выводит из строя налогосборочную машину, а когда приходит новое
письмо, где миллионер извиняется и просит вернуть 23 цента, наступает
полный развал. Служащие так измучены и смущены, что не отвечают ничего
восемнадцать месяцев, а тут приходит новый чек - на 167 долларов 42 цента.
При таком ходе дел, гласит теория, миллионер, в сущности, не платит
ничего, а инспектор по налогам попадает в лечебницу. Хотя доказательств
еще нет, теория заслуживает внимания. Во всяком случае, можно проверить ее
на практике.
НОВОЕ ЗДАНИЕ, или Жизнь и смерть учреждений
Всякий, кто изучает устройство учреждений, знает, как определить вес
должностного лица. Сосчитаем, сколько к нему ведет дверей, сколько у него
помощников и сколько телефонов, прибавим высоту ворса на ковре (в
сантиметрах) и получим формулу, годную почти повсеместно. Однако мало кто
знает, что, если речь идет об учреждении, числа эти применяются иначе: чем
они больше, тем оно хуже.
Возьмем, к примеру, издательство. Известно, что издатели любят работать
в развале и скудости. Посетителя, ткнувшегося в двери, попросят обогнуть
дом сзади, спуститься куда-то вниз и подняться на три пролета. Научный
институт помещается чаще всего в полуподвале чьего-то бывшего дома, откуда
шаткий дощатый переход ведет к железному сараю в бывшем саду. А кто из нас
не знает, как устроен обычно международный аэропорт? Выйдя из самолета, мы
видим (слева или справа) величественное здание в лесах и идем за
стюардессой в крытый толем сарай. Мы и не ждем ничего иного. Когда
строительство закончится, аэродром перенесут в другое место.
Вышеупомянутые учреждения при всей своей пользе и активности прозябают
в таких условиях, что мы бываем рады прийти туда, где все удобно и
красиво. Входная дверь, стеклянная с бронзой, окажется в самом центре
фасада. Ваши начищенные ботинки тихо ступят на блестящий линолеум и
пройдут по нему до бесшумного лифта. Умопомрачительно томная секретарша
проговорит что-то алыми губками в снежно-белую трубку, усадит вас в
хромированное кресло и улыбнется, чтобы скрасить неизбежные минуты
ожидания. Оторвав взор от глянцевитых страниц журнала, вы увидите широкие
коридоры, уходящие к секторам А, Б и С, и услышите из-за всех дверей
мерный гул упорядоченного труда. И вот, утопая по щиколотку в ковре, вы
долго идете к столу, на котором в безупречном порядке разложены бумаги.
Немигающий директорский взгляд завораживает вас, Матисс на стене
устрашает, и вы понимаете, что здесь-то, наконец, работают по-настоящему.
И ошибаетесь. Наука доказала, что административное здание может достичь
совершенства только к тому времени, когда учреждение приходит у упадок.
Эта, казалось бы, нелепая мысль основана на исторических и археологических
исследованиях. Опуская чисто профессиональные подробности, скажем, что
главный метод заключается в следующем: ученые определяют дату постройки
особенно удачных зданий, а потом исследуют и сопоставляют эти данные. Как
выяснилось, совершенное устройство - симптом упадка. Пока работа кипит,
всем не до того. Об идеальном расположении комнат начинают думать позже,
когда главное сделано. Совершенство - это завершенность, а завершенность -
это смерть.
Например, туристу, ахающему в Риме перед собором св.Петра и дворцами
Ватикана, кажется, что все эти здания удивительно подходят к всевластию
пап. Здесь, думает он, гремели анафемы Иннокентия III, отсюда исходили
повеления Григория VII. Но, заглянув в путеводитель, турист узнает, что
поистине могущественные папы властвовали задолго до постройки собора и
нередко жили при этом совсем не здесь. Более того, папы утратили добрую
половину власти еще тогда, когда он строился. Юлий II, решивший его
воздвигнуть, и Лев X, одобривший эскизы Рафаэля, умерли за много лет до
того, как ансамбль принял свой сегодняшний вид. Дворец папской канцелярии
строился до 1565 года, собор освятили в 1626, а колоннаду доделали к 1667.
Расцвет папства был позади, когда планировали эти совершенные здания, и
мало кто помнил о нем, когда их достроили.
Нетрудно доказать, что это не исключение. Так обстояло дело и с Лигой
Наций. На Лигу возлагали большие надежды с 1920 по 1930 год. Году в 33-м,
не позже, стало ясно, что опыт не удался. Однако воплощение его - Дворец
Наций - открыли только в 1937-м. Дворец хорош, все в нем продуманно -
здесь есть и секретариат, и большие залы, и малые, есть и кафе. Здесь есть
все, что может измыслить мастерство, кроме самой Лиги. К этому году она
практически перестала существовать.
Нам возразят, что Версальский дворец действительно воплотил в камне
расцвет царствования Людовика XIV. Однако факты воспротивятся и тут. Быть
может, Версаль и дышит победным духом эпохи, но достраивали его к ее концу
и даже захватили немного следующее царствование. Дворец строился в
основном между 1669 и 1685 годами. Король стал наезжать туда с 1682 года,
когда работы еще шли. Прославленную спальную он занял в 1701-м, а часовню
достроили еще через девять лет. Постоянной королевской резиденцией дворец
стал лишь с 1756 года. Между тем почти все победы Людовика XIV относятся к
периоду до 1679 года, наивысшего расцвета его царствование достигает к
1682-му, а упадок начинается с 1685 года. Как выразился один историк,
король, переезжая сюда, "уже подписал приговор своей династии". Другой
историк говорит, что "дворец... был достроен именно к той поре, когда
власть Людовика стала убывать". А третий косвенно поддерживает их, называя
1685-1713 годы "годами упадка". Словом, ошибется тот, кто представит себе,
как Тюренн мчится из Версаля навстречу победе. С исторической точки зрения
вернее вообразить, как нелегко было здесь, среди всех этих символов
победы, тем, кто привез весть о поражении при Бленхейме. Они буквально не
знали куда девать глаза.
Упоминание о Блейхейме, естественно, переносит наши мысли к другому
дворцу, построенному для прославленного Мальборо. Он тоже идеально
распланирован, на сей раз - для отдохновения национального героя. Его
героические пропорции, пожалуй, говорят скорее о величии, чем об
удобствах, но именно этого и хотели зодчие. Он поистине воплощает легенду.
Он поистине создан для того, чтобы старые соратники встречались здесь в
годовщину победы. Однако, представляя себе эту встречу, мы должны помнить,
как ни жаль, что ее быть не могло. Герцог никогда не жил во дворце и даже
не видел его достроенным. Жил он в Холивелле, неподалеку от Сент-Олбена, а
в городе у него был особняк. Умер он в Виндзор-Лодже. Соратники его
собирались в палатке. Дворец долго строили не из-за сложности плана (хотя
в сложности ему не откажешь), но потому, что герцог был в беде, а два года
и в изгнании.
А как обстоят дела с монархией, которой он служил? Когда археолог будет
рыскать по раскопкам Лондона, как рыщет нынешний турист по садам и
галереям Версаля, развалины Бэкингемского дворца покажутся ему истинным
воплощением могущества английских королей. Он проведет прямую и широкую
улицу от арки Адмиралтейства до его ворот. Он воссоздаст и двор, и большой
балкон, думая при этом о том, как подходили они монарху, чья власть
простиралась до самых дальних уголков земли. Да и современный американец
вполне может поахать при мысли о гордом Георге III, у которого была такая
пышная резиденция. Однако мы снова узнаем, что поистине могущественные
монархи обитали не здесь, а в Гринвиче, Кенилворте или Уайт-холле, и
жилища их давно исчезли. Бэкингемский дворец строил Георг IV. Именно его
архитектор, Джон Нэш, повинен в том, что звалось в ту пору "слабостью и
неотесанностью вкуса". Но жил Георг IV в Брайтоне или Карлтон-хаузе и
дворца так и не увидел, как и Вильгельм IV, приказавший завершить
постройку. Первой переехала туда королева Виктория в 1837 году и вышла там
замуж в 1840-м. Она восхищалась дворцом недолго. Мужу ее больше нравился
Виндзор, она же сама полюбила Бэлморал и Осборн. Таким образом, говоря
строго, великолепие Бэкингемского дворца связано с позднейшей, чисто
конституционной монархией - с тем самым временем, когда власть была
передана парламенту.
Тут естественно спросить, не нарушает ли правила Вестминстерский
дворец, где собирается палата общин. Без сомнения, спланирован он
прекрасно, в нем можно и заседать, и совещаться, и спокойно готовиться к
дебатам, и отдохнуть, и подкрепиться, и даже выпить чаю на террасе. В этом
удобном и величественном здании есть все, чего может пожелать
законодатель. Казалось бы, уж оно-то построено во времена могущества
парламента. Но даты и тут не утешат нас. Парламент, в котором - один
другого лучше - выступали Питт и Фоке, сгорел по несчастной случайности в
1854 году, а до того славился своими неудобствами не меньше, чем блеском
речей. Нынешнее здание начали строить в 1840 году, готовую часть заняли в
1852-м. В 1860 году умер архитектор и строительство приостановилось.
Нынешний свой вид здание приняло к 1868 году. Вряд ли можно счесть простым
совпадением то, что с 1867 года, когда была объявлена реформа
избирательной системы, начался упадок парламента, и со следующего, 1868
года, законы стал подготавливать кабинет министров. Звание члена
парламента быстро теряло свой вес, и "только депутаты, не занимавшие
никаких государственных постов, еще играли хоть какую-то роль". Расцвет
был позади.
Зато по мере увядания парламента расцветали министерства. Исследования
говорят нам, что министерство по делам Индии работало лучше всего, когда
размещалось в гостинице. Еще показательнее сравнительно недавние изменения
в министерстве колоний. Британски империя крепла и ширилась, когда
министерство это (с тех пор как оно вообще возникло) ютилось на
Даунинг-стрит. Начало новой колониальной политики совпало с переездом в
специальное здание. Случилось это в 1875 году, и удобные помещения
оказались прекрасным фоном для бед англо-бурской войны. Во времена второй
мировой войны министерство обрело новую жизнь. Перебравшись во временное и
очень неудобное помещение на Грэйт-Смит-стрит, где должно было находиться
что-то церковное, оно развило бурную деятельность, которая, несомненно,
закончится, как только для него построят здание. Одно хорошо - строить его
еще не начали.
Однако всем этим случаям далеко до Нового Дели. Никогда еще нашим
архитекторам не доводилось планировать такой огромной столицы для
управления таким огромным народом. О том, что ее решено создать, сообщили
на имперском дурбаре в 1911 году, когда на престол Великого Могола взошел
Георг V. Сэр Эдвин Латьенс начал работать над проектом британского
Версаля. Замысел был прекрасен, детали - умны и уместны, чертежи -
блестящи, размах - грандиозен. Но по мере воплощения проекта власть наша
над Индией слабела. За Актом об управлении Индией 1909 года последовало
многое: покушение на жизнь вице-короля в 1912 году, Акт 1917 года, отчет
Монтегю - Челмсфорда (1918) и реализация их предложений (1920). Лорд Ирвин
переехал в свой дворец в 1929 году - именно тогда, когда партия Индийский
Национальный Конгресс потребовала независимости и открылась конференция
круглого стола, и за год до того, как началась кампания Гражданского
Неповиновения. Можно, хотя и утомительно, вести рассказ до самого ухода
англичан, показывая, как точно каждая фаза их поражения совпадала с
очередной архитектурной победой. В конце концов удалось построить не
столицу, а мавзолей.
Упадок британского империализма начался со всеобщих выборов 1906 года,
на которых победили либеральные и полусоциалистические идеи. И потому вас
не удивит, что именно эта дата высечена в нетленном граните над дверями
военного министерства. Битвой при Ватерлоо удавалось руководить из тесных
комнаток на Хорс-Гардз-Парад. План захвата Дарданелл был принят в красивых
и просторных залах. Неужели прекрасно распланированное здание Пентагона в
Арлингтоне, штат Вирджиния, подтвердит наше правило? Не хотелось бы
усматривать особый смысл в том, что здание это - у кладбища; но подумать
об этом стоит.
Конечно, влиятельный читатель не может продлить дни умирающего
учреждения, мешая ему переехать в новое здание. Но у него есть шансы
спасти тех, кто только еще встает на путь погибели. Теперь то и дело
возникают учреждения с полным набором начальства, консультантов и служащих
и со специально построенным зданием. Опыт показывает, что такие учреждения
обречены. Совершенство убьет их. Им некуда пустить корни. Они не могут
расти, так как уже выросли. Они и цвести не могут, а плодоносить - тем
более. Когда мы встречаем такой случай - например, здание ООН, - мы
умудренно и печально качаем головой, прикрываем простыней труп и неслышно
выходим на воздух.
НЕПРИЗАВИТ, или Болезнь Паркинсона
Куда ни взгляни, мы видим учреждения (административные, торговые и
научные), где высшее начальство изнывает от скуки, просто начальство
оживляется, только подсиживая друг друга, а рядовые сотрудники тоскуют или
развлекаются сплетнями. Попыток тут мало, плодов - никаких. Созерцая эту
печальную картину, мы думаем, что сотрудники бились до конца и сдались по
неизбежности. Однако недавние исследования показали, что это не так.
Большинство испускающих дух учреждений долго и упорно добивалось
коматозного состояний. Конечно, это результат болезни, но болезнь, как
правило, не развивается сама собой. Здесь, заметив первые ее признаки, ей
всячески помогали, причины ее углубляли, а симптомы приветствовали.
Болезнь эта заключается в сознательно взлелеянной неполноценности и
зовется непризавитом. Она встречается гораздо чаще, чем думают, и
распознать ее легче, чем вылечить.
Как и велит логика, опишем ее ход с начала до конца. Затем расскажем об
ее симптомах и научим ставить диагноз. В завершение поговорим немного о
лечении, о котором, однако, знают мало и вряд ли что-нибудь узнают в
ближайшем будущем, ибо английская медицина интересуется не этим. Наши
ученые-врачи довольны, если опишут симптомы и найдут причину. Это французы
начинают с леченья, а потом, если зайдет речь, спорят о диагнозе. Мы же
будем придерживаться английского метода, который куда научней, хотя
больному от этого не легче. Как говорится, движение все, цель ничто.
Первый признак опасности состоит в том, что среди сотрудников
появляется человек, сочетающий полную непригодность к своему делу с
завистью к чужим успехам. Ни то, ни другое в малой дозе опасности не
представляет, эти свойства есть у многих. Но достигнув определенной
концентрации (выразим ее формулой N3Z5), они вступают в химическую
реакцию. Образуется новое вещество, которое мы назовем непризавием.
Наличие его определяется по внешним действиям, когда данное лицо, не
справляясь со своей работой, вечно суется в чужую и пытается войти в
руководство. Завидев это смешение непригодности и зависти, ученый покачает
головой и тихо скажет: "Первичный, или идиопатический, непризавит".
Симптомы его, как мы покажем, не оставляют сомнения.
Вторая стадия болезни наступает тогда, когда носитель заразы хотя бы в
какой-то степени прорывается к власти. Нередко все начинается прямо с этой
стадии, так как носитель сразу занимает руководящий пост. Опознать его
легко по упорству, с которым он выживает тех, кто способнее его, и не дает
продвинуться тем, кто может оказаться способней в будущем. Не решаясь
сказать: "Этот Шрифт чересчур умен", он говорит: "Умен-то он умен, да вот
благоразумен ли? Мне больше нравится Шифр". Не решаясь опять-таки сказать:
"Этот Шрифт меня забивает", он говорит: "По-моему, у Шифра больше здравого
смысла". Здравый смысл - понятие любопытное, в данном случае
противоположное уму, и означает оно преданность рутине. Шифр идет вверх,
Шрифт - еще куда-нибудь, и штаты постепенно заполняются людьми, которые
глупее начальника, директора или председателя. Если он второго сорта, они
будут третьего и позаботятся о том, чтобы их подчиненные были четвертого.
Вскоре все станут соревноваться в глупости и притворяться еще глупее, чем
они есть.
Следующая (третья) стадия наступает, когда во всем учреждении, снизу
доверху, не встретишь и капли разума. Это и будет коматозное состояние, о
котором мы говорили в первом абзаце. Теперь учреждение можно смело считать
практически мертвым. Оно может пробыть в этом состоянии лет двадцать. Оно
может тихо рассыпаться. Оно может и выздороветь, хотя таких случаев очень
мало. Казалось бы, нельзя выздороветь, без лечения. Однако это бывает,
подобно тому как многие живые организмы вырабатывают нечувствительность к
ядам, поначалу для них смертельным. Представьте себе, что учреждение
опрыскали ДДТ, уничтожающим, как известно, все живое. Какие-то годы,
действительно, все живое гибнет, но некоторые индивиды вырабатывают
иммунитет. Они скрывают свои способности под личиной как можно более
глупого благодушия, и опрыскиватели перестают узнавать способных.
Одаренный индивид преодолевает внешнюю защиту и начинает продвигаться
вверх. Он слоняется по комнатам, болтает о гольфе, глупо хихикает, теряет
нужные бумаги, забывает имена и ничем ни от кого не отличается. Лишь
достигнув высокого положения, он сбрасывает личину и является миру, словно
черт в сказочном спектакле. Начальство верещит от страха: ненавистные
качества проникли прямо к ним, в святая святых. Но делать уже нечего. Удар
нанесен, болезнь отступает, и вполне возможно, что учреждение выздоровеет
лет за десять. Однако такие случаи редки. Обычно болезнь проходит все
вышеописанные стадии и оказывается неизлечимой.
Такова болезнь. Теперь посмотрим, по каким симптомам можно ее
распознать. Одно дело - описать воображаемый очаг заразы, известной нам
изначально, и совсем другое - выявить ее на фабрике, в казарме, в конторе
или в школе. Все мы знаем, как рыщет по углам агент по продаже
недвижимости, присмотревший для кого-нибудь дом. Рано или поздно он
распахнет чулан или ударит ногой по плинтусу и воскликнет: "Труха!" (Если
он дом продает, он постарается отвлечь вас прекрасным видом из окна, а тем
временем обронит ключи от чулана.) Так и во всяком учреждении - специалист
распознает симптомы непризавита на самой ранней его стадии. Он помолчит,
посопит, покачает головой, и всем станет ясно, что он понял. Как же он
понял? Как узнал, что зараза уже проникла? Если присутствует носитель
заразы, диагноз поставить легче, но он ведь может быть в отпуске. Однако
запах его остался. А главное, остался его след во фразах такого рода: "Мы
на многое не замахиваемся. Все равно за всеми не угонишься. Мы тут, у
себя, между прочим, тоже делаем дело, с нас довольно". Или: "Мы вперед не
лезем. А этих, которые лезут, и слушать противно. Все им работа да работа,
уж не знают, как выслужиться". Или, наконец: "Вот кое-кто из молодых
выбился вперед. Что ж, им виднее. Пускай продвигаются, а нам и тут
неплохо. Конечно, обмениваться людьми или там мыслями - дело хорошее.
Только к нам оттуда, сверху, ничего стоящего не перепало. Да и кого нам
пришлют? Одних уволенных. Но мы ничего, пусть присылают. Мы люди мирные,
тихие, а свое дело делаем, и неплохо..."
О чем говорят эти фразы? Они ясно указывают на то, что учреждение
сильно занизило свои возможности. Хотят тут мало, а делают еще меньше.
Директивы второсортного начальника третьесортным подчиненным
свидетельствуют о мизерных целях и негодных средствах. Никто не хочет
работать лучше, так как начальник не смог бы управлять учреждением,
работающим с полной отдачей. Третьесортность стала принципом. "Даешь
третий сорт!" - начертано золотыми буквами над главным входом. Однако
можно заметить, что сотрудники еще не забыли о хорошей работе. На этой
стадии им не по себе, им как бы стыдно, когда упоминают о передовиках. Но
стыд этот недолговечен. Вторая стадия наступает быстро. Ее мы сейчас и
опишем.
Распознается она по главному симптому: полному самодовольству. Задачи
ставятся несложные, и потому сделать удается, в общем, все. Мишень в
десяти ярдах, и попаданий много. Начальство добивается того, что намечено,
и становится очень важным. Захотели - сделали! Никто уже не помнит, что и
дела-то не было. Ясно одно: успех полный, не то что у этих, которым больше
всех надо. Самодовольство растет, проявляясь во фразах: "Главный у нас -
человек серьезный и, в сущности, умный. Он лишних слов не тратит, зато и
не ошибается". (Последнее замечание верно по отношению ко всем тем, кто
вообще ничего не делает.) Или: "Мы умникам не верим. Тяжело с ними, все им
не так, вечно они что-то выдумывают. Мы тут трудимся, не рыпаемся, а
результаты - лучше некуда". И наконец: "Столовая у нас прекрасная. И как
они ухитряются так кормить буквально за гроши? Красота, а не столовая!"
Фразы эти произносятся за столом, покрытым грязной клеенкой, над
несъедобным безымянным месивом, в жутком запахе мнимого кофе. Строго
говоря, столовая говорит нам больше, чем само учреждение. Мы вправе быстро
судить о доме, заглянув в уборную (есть ли там бумага); мы вправе судить о
гостинице по судочкам для масла и уксуса; так и об учреждении мы вправе
судить по столовой. Если стены там темно-бурые с бледно-зеленым; если
занавески малиновые (или их просто нет); если нет и цветов; если в супе
плавает перловка (а быть может, и муха); если в меню одни котлеты и
пудинг, а сотрудники тем не менее в восторге - дело плохо. Самодовольство
достигло той степени, когда бурду принимают за еду. Это предел. Дальше
идти некуда.
На третьей, последней стадии самодовольство сменяется апатией.
Сотрудники больше не хвастают и не сравнивают себя с другими. Они вообще
забыли, что есть другие учреждения. В столовую они не ходят и едят
бутерброды, усыпая столы крошками. На доске висит объявление о концерте
четырехлетней давности. Табличками служат багажные ярлыки, фамилии на них
выцвели, причем на дверях Брауна написано "Смит", а на Смитовых дверях -
"Робинсон". Разбитые окна заклеены неровными кусками картона. Из
выключателей бьет слабый, но неприятный ток. Штукатурка отваливается, а
краска на стенах пузырится. Лифт не работает, вода в уборной не
спускается. С застекленного потолка падают капли в ведро, а откуда-то
никогда. По-видимому, есть предел, за которым китаец обретает иммунитет к
шантажу. На этой последней фазе он не скрывает, а подчеркивает свое
богатство, показывая всем, что он уже достиг иммунитета. Ни одному
участнику нашей экспедиции не удалось узнать, как достигают этого предела.
Нескольких ученых просто вывели из клуба миллионеров, где они пытались
собрать сведения. Установив, что вопрос как-то связан с количеством слуг,
лакеев, секретарей и помощников (которых на этой стадии очень много), они
окрестили его "проблемой лакея" и успокоились.
Однако не надо думать, что нет надежд на решение проблемы. Мы знаем,
например, что выбирать придется между двумя объяснениями, а быть может,
оба принять. Одни полагают, что у слуг есть оружие и пробиться сквозь них
нельзя. Другие склоняются к мнению, что миллионер покупает целиком тайное
общество, против которого не посмеет выступить ни одна шайка. Проверить
первую теорию (организовав хороший налет) сравнительно нетрудно. Ценою
жизни-другой можно точно доказать, верна она или нет. Чтобы проверить
вторую, нужно больше ума и больше смелости. После всего, что претерпели от
собак наши сотрудники, мы не считали себя вправе заняться этими
исследованиями. У нас не хватало для этого людей и денег. Однако теперь мы
получили пособие от одного треста и надеемся вскоре добиться истины.
В предварительном сообщении мы не коснулись и другой загадки: как
спасаются китайцы от сборщика налогов. Все же нам удалось узнать, что
западные методы применяются здесь очень редко. Как известно, на Западе
прежде всего стараются установить примерный срок обычной проволочки (или
ОП, как мы говорим в своем кругу), то есть узнать, сколько времени
проходит между тем, как управление получит письмо, и тем, как оно им
займется. Точнее говоря, речь идет о времени, за которое ваша бумага
пробьется со дна ящика на самый верх. Примем, что ОП = 27 дням. Западный
человек для начала напишет письмо и спросит, почему он не получил
извещения о размере налога. В сущности, писать он может что угодно.
Главное для него - знать, что его бумажка окажется внизу всей кучи. Через
двадцать пять дней он напишет снова, спрашивая, почему нет ответа на
первое письмо, и дело его, чуть не выплывшее наверх, снова отправится
вниз. Через 25 дней он напишет снова... Таким образом, его делом не
займутся никогда. Поскольку всем нам известен этот метод и его успехи, мы
решили было, что он известен и китайцам. Но обнаружили, что здесь, на
Востоке, невозможно предсказать ОП. Погода и степень трезвости так
меняются, что в государственных учреждениях не установится наш мерный
ритм. Следовательно, китайский метод не можем зависеть от ОП.
Подчеркнем: решения проблемы еще нет. У нас есть только теория, о
ценности которой судить рано. Выдвинул ее один из наших лучших
исследователей, и пока что это лишь гениальная догадка. По этой теории
китайский миллионер не ждет извещения, а сразу посылает сборщику налогов
чек, скажем, на 329 долларов 83 цента. В сопроводительной записке он скупо
ссылается на предыдущее письмо и на деньги, выплаченные наличными. Маневр
этот выводит из строя налогосборочную машину, а когда приходит новое
письмо, где миллионер извиняется и просит вернуть 23 цента, наступает
полный развал. Служащие так измучены и смущены, что не отвечают ничего
восемнадцать месяцев, а тут приходит новый чек - на 167 долларов 42 цента.
При таком ходе дел, гласит теория, миллионер, в сущности, не платит
ничего, а инспектор по налогам попадает в лечебницу. Хотя доказательств
еще нет, теория заслуживает внимания. Во всяком случае, можно проверить ее
на практике.
НОВОЕ ЗДАНИЕ, или Жизнь и смерть учреждений
Всякий, кто изучает устройство учреждений, знает, как определить вес
должностного лица. Сосчитаем, сколько к нему ведет дверей, сколько у него
помощников и сколько телефонов, прибавим высоту ворса на ковре (в
сантиметрах) и получим формулу, годную почти повсеместно. Однако мало кто
знает, что, если речь идет об учреждении, числа эти применяются иначе: чем
они больше, тем оно хуже.
Возьмем, к примеру, издательство. Известно, что издатели любят работать
в развале и скудости. Посетителя, ткнувшегося в двери, попросят обогнуть
дом сзади, спуститься куда-то вниз и подняться на три пролета. Научный
институт помещается чаще всего в полуподвале чьего-то бывшего дома, откуда
шаткий дощатый переход ведет к железному сараю в бывшем саду. А кто из нас
не знает, как устроен обычно международный аэропорт? Выйдя из самолета, мы
видим (слева или справа) величественное здание в лесах и идем за
стюардессой в крытый толем сарай. Мы и не ждем ничего иного. Когда
строительство закончится, аэродром перенесут в другое место.
Вышеупомянутые учреждения при всей своей пользе и активности прозябают
в таких условиях, что мы бываем рады прийти туда, где все удобно и
красиво. Входная дверь, стеклянная с бронзой, окажется в самом центре
фасада. Ваши начищенные ботинки тихо ступят на блестящий линолеум и
пройдут по нему до бесшумного лифта. Умопомрачительно томная секретарша
проговорит что-то алыми губками в снежно-белую трубку, усадит вас в
хромированное кресло и улыбнется, чтобы скрасить неизбежные минуты
ожидания. Оторвав взор от глянцевитых страниц журнала, вы увидите широкие
коридоры, уходящие к секторам А, Б и С, и услышите из-за всех дверей
мерный гул упорядоченного труда. И вот, утопая по щиколотку в ковре, вы
долго идете к столу, на котором в безупречном порядке разложены бумаги.
Немигающий директорский взгляд завораживает вас, Матисс на стене
устрашает, и вы понимаете, что здесь-то, наконец, работают по-настоящему.
И ошибаетесь. Наука доказала, что административное здание может достичь
совершенства только к тому времени, когда учреждение приходит у упадок.
Эта, казалось бы, нелепая мысль основана на исторических и археологических
исследованиях. Опуская чисто профессиональные подробности, скажем, что
главный метод заключается в следующем: ученые определяют дату постройки
особенно удачных зданий, а потом исследуют и сопоставляют эти данные. Как
выяснилось, совершенное устройство - симптом упадка. Пока работа кипит,
всем не до того. Об идеальном расположении комнат начинают думать позже,
когда главное сделано. Совершенство - это завершенность, а завершенность -
это смерть.
Например, туристу, ахающему в Риме перед собором св.Петра и дворцами
Ватикана, кажется, что все эти здания удивительно подходят к всевластию
пап. Здесь, думает он, гремели анафемы Иннокентия III, отсюда исходили
повеления Григория VII. Но, заглянув в путеводитель, турист узнает, что
поистине могущественные папы властвовали задолго до постройки собора и
нередко жили при этом совсем не здесь. Более того, папы утратили добрую
половину власти еще тогда, когда он строился. Юлий II, решивший его
воздвигнуть, и Лев X, одобривший эскизы Рафаэля, умерли за много лет до
того, как ансамбль принял свой сегодняшний вид. Дворец папской канцелярии
строился до 1565 года, собор освятили в 1626, а колоннаду доделали к 1667.
Расцвет папства был позади, когда планировали эти совершенные здания, и
мало кто помнил о нем, когда их достроили.
Нетрудно доказать, что это не исключение. Так обстояло дело и с Лигой
Наций. На Лигу возлагали большие надежды с 1920 по 1930 год. Году в 33-м,
не позже, стало ясно, что опыт не удался. Однако воплощение его - Дворец
Наций - открыли только в 1937-м. Дворец хорош, все в нем продуманно -
здесь есть и секретариат, и большие залы, и малые, есть и кафе. Здесь есть
все, что может измыслить мастерство, кроме самой Лиги. К этому году она
практически перестала существовать.
Нам возразят, что Версальский дворец действительно воплотил в камне
расцвет царствования Людовика XIV. Однако факты воспротивятся и тут. Быть
может, Версаль и дышит победным духом эпохи, но достраивали его к ее концу
и даже захватили немного следующее царствование. Дворец строился в
основном между 1669 и 1685 годами. Король стал наезжать туда с 1682 года,
когда работы еще шли. Прославленную спальную он занял в 1701-м, а часовню
достроили еще через девять лет. Постоянной королевской резиденцией дворец
стал лишь с 1756 года. Между тем почти все победы Людовика XIV относятся к
периоду до 1679 года, наивысшего расцвета его царствование достигает к
1682-му, а упадок начинается с 1685 года. Как выразился один историк,
король, переезжая сюда, "уже подписал приговор своей династии". Другой
историк говорит, что "дворец... был достроен именно к той поре, когда
власть Людовика стала убывать". А третий косвенно поддерживает их, называя
1685-1713 годы "годами упадка". Словом, ошибется тот, кто представит себе,
как Тюренн мчится из Версаля навстречу победе. С исторической точки зрения
вернее вообразить, как нелегко было здесь, среди всех этих символов
победы, тем, кто привез весть о поражении при Бленхейме. Они буквально не
знали куда девать глаза.
Упоминание о Блейхейме, естественно, переносит наши мысли к другому
дворцу, построенному для прославленного Мальборо. Он тоже идеально
распланирован, на сей раз - для отдохновения национального героя. Его
героические пропорции, пожалуй, говорят скорее о величии, чем об
удобствах, но именно этого и хотели зодчие. Он поистине воплощает легенду.
Он поистине создан для того, чтобы старые соратники встречались здесь в
годовщину победы. Однако, представляя себе эту встречу, мы должны помнить,
как ни жаль, что ее быть не могло. Герцог никогда не жил во дворце и даже
не видел его достроенным. Жил он в Холивелле, неподалеку от Сент-Олбена, а
в городе у него был особняк. Умер он в Виндзор-Лодже. Соратники его
собирались в палатке. Дворец долго строили не из-за сложности плана (хотя
в сложности ему не откажешь), но потому, что герцог был в беде, а два года
и в изгнании.
А как обстоят дела с монархией, которой он служил? Когда археолог будет
рыскать по раскопкам Лондона, как рыщет нынешний турист по садам и
галереям Версаля, развалины Бэкингемского дворца покажутся ему истинным
воплощением могущества английских королей. Он проведет прямую и широкую
улицу от арки Адмиралтейства до его ворот. Он воссоздаст и двор, и большой
балкон, думая при этом о том, как подходили они монарху, чья власть
простиралась до самых дальних уголков земли. Да и современный американец
вполне может поахать при мысли о гордом Георге III, у которого была такая
пышная резиденция. Однако мы снова узнаем, что поистине могущественные
монархи обитали не здесь, а в Гринвиче, Кенилворте или Уайт-холле, и
жилища их давно исчезли. Бэкингемский дворец строил Георг IV. Именно его
архитектор, Джон Нэш, повинен в том, что звалось в ту пору "слабостью и
неотесанностью вкуса". Но жил Георг IV в Брайтоне или Карлтон-хаузе и
дворца так и не увидел, как и Вильгельм IV, приказавший завершить
постройку. Первой переехала туда королева Виктория в 1837 году и вышла там
замуж в 1840-м. Она восхищалась дворцом недолго. Мужу ее больше нравился
Виндзор, она же сама полюбила Бэлморал и Осборн. Таким образом, говоря
строго, великолепие Бэкингемского дворца связано с позднейшей, чисто
конституционной монархией - с тем самым временем, когда власть была
передана парламенту.
Тут естественно спросить, не нарушает ли правила Вестминстерский
дворец, где собирается палата общин. Без сомнения, спланирован он
прекрасно, в нем можно и заседать, и совещаться, и спокойно готовиться к
дебатам, и отдохнуть, и подкрепиться, и даже выпить чаю на террасе. В этом
удобном и величественном здании есть все, чего может пожелать
законодатель. Казалось бы, уж оно-то построено во времена могущества
парламента. Но даты и тут не утешат нас. Парламент, в котором - один
другого лучше - выступали Питт и Фоке, сгорел по несчастной случайности в
1854 году, а до того славился своими неудобствами не меньше, чем блеском
речей. Нынешнее здание начали строить в 1840 году, готовую часть заняли в
1852-м. В 1860 году умер архитектор и строительство приостановилось.
Нынешний свой вид здание приняло к 1868 году. Вряд ли можно счесть простым
совпадением то, что с 1867 года, когда была объявлена реформа
избирательной системы, начался упадок парламента, и со следующего, 1868
года, законы стал подготавливать кабинет министров. Звание члена
парламента быстро теряло свой вес, и "только депутаты, не занимавшие
никаких государственных постов, еще играли хоть какую-то роль". Расцвет
был позади.
Зато по мере увядания парламента расцветали министерства. Исследования
говорят нам, что министерство по делам Индии работало лучше всего, когда
размещалось в гостинице. Еще показательнее сравнительно недавние изменения
в министерстве колоний. Британски империя крепла и ширилась, когда
министерство это (с тех пор как оно вообще возникло) ютилось на
Даунинг-стрит. Начало новой колониальной политики совпало с переездом в
специальное здание. Случилось это в 1875 году, и удобные помещения
оказались прекрасным фоном для бед англо-бурской войны. Во времена второй
мировой войны министерство обрело новую жизнь. Перебравшись во временное и
очень неудобное помещение на Грэйт-Смит-стрит, где должно было находиться
что-то церковное, оно развило бурную деятельность, которая, несомненно,
закончится, как только для него построят здание. Одно хорошо - строить его
еще не начали.
Однако всем этим случаям далеко до Нового Дели. Никогда еще нашим
архитекторам не доводилось планировать такой огромной столицы для
управления таким огромным народом. О том, что ее решено создать, сообщили
на имперском дурбаре в 1911 году, когда на престол Великого Могола взошел
Георг V. Сэр Эдвин Латьенс начал работать над проектом британского
Версаля. Замысел был прекрасен, детали - умны и уместны, чертежи -
блестящи, размах - грандиозен. Но по мере воплощения проекта власть наша
над Индией слабела. За Актом об управлении Индией 1909 года последовало
многое: покушение на жизнь вице-короля в 1912 году, Акт 1917 года, отчет
Монтегю - Челмсфорда (1918) и реализация их предложений (1920). Лорд Ирвин
переехал в свой дворец в 1929 году - именно тогда, когда партия Индийский
Национальный Конгресс потребовала независимости и открылась конференция
круглого стола, и за год до того, как началась кампания Гражданского
Неповиновения. Можно, хотя и утомительно, вести рассказ до самого ухода
англичан, показывая, как точно каждая фаза их поражения совпадала с
очередной архитектурной победой. В конце концов удалось построить не
столицу, а мавзолей.
Упадок британского империализма начался со всеобщих выборов 1906 года,
на которых победили либеральные и полусоциалистические идеи. И потому вас
не удивит, что именно эта дата высечена в нетленном граните над дверями
военного министерства. Битвой при Ватерлоо удавалось руководить из тесных
комнаток на Хорс-Гардз-Парад. План захвата Дарданелл был принят в красивых
и просторных залах. Неужели прекрасно распланированное здание Пентагона в
Арлингтоне, штат Вирджиния, подтвердит наше правило? Не хотелось бы
усматривать особый смысл в том, что здание это - у кладбища; но подумать
об этом стоит.
Конечно, влиятельный читатель не может продлить дни умирающего
учреждения, мешая ему переехать в новое здание. Но у него есть шансы
спасти тех, кто только еще встает на путь погибели. Теперь то и дело
возникают учреждения с полным набором начальства, консультантов и служащих
и со специально построенным зданием. Опыт показывает, что такие учреждения
обречены. Совершенство убьет их. Им некуда пустить корни. Они не могут
расти, так как уже выросли. Они и цвести не могут, а плодоносить - тем
более. Когда мы встречаем такой случай - например, здание ООН, - мы
умудренно и печально качаем головой, прикрываем простыней труп и неслышно
выходим на воздух.
НЕПРИЗАВИТ, или Болезнь Паркинсона
Куда ни взгляни, мы видим учреждения (административные, торговые и
научные), где высшее начальство изнывает от скуки, просто начальство
оживляется, только подсиживая друг друга, а рядовые сотрудники тоскуют или
развлекаются сплетнями. Попыток тут мало, плодов - никаких. Созерцая эту
печальную картину, мы думаем, что сотрудники бились до конца и сдались по
неизбежности. Однако недавние исследования показали, что это не так.
Большинство испускающих дух учреждений долго и упорно добивалось
коматозного состояний. Конечно, это результат болезни, но болезнь, как
правило, не развивается сама собой. Здесь, заметив первые ее признаки, ей
всячески помогали, причины ее углубляли, а симптомы приветствовали.
Болезнь эта заключается в сознательно взлелеянной неполноценности и
зовется непризавитом. Она встречается гораздо чаще, чем думают, и
распознать ее легче, чем вылечить.
Как и велит логика, опишем ее ход с начала до конца. Затем расскажем об
ее симптомах и научим ставить диагноз. В завершение поговорим немного о
лечении, о котором, однако, знают мало и вряд ли что-нибудь узнают в
ближайшем будущем, ибо английская медицина интересуется не этим. Наши
ученые-врачи довольны, если опишут симптомы и найдут причину. Это французы
начинают с леченья, а потом, если зайдет речь, спорят о диагнозе. Мы же
будем придерживаться английского метода, который куда научней, хотя
больному от этого не легче. Как говорится, движение все, цель ничто.
Первый признак опасности состоит в том, что среди сотрудников
появляется человек, сочетающий полную непригодность к своему делу с
завистью к чужим успехам. Ни то, ни другое в малой дозе опасности не
представляет, эти свойства есть у многих. Но достигнув определенной
концентрации (выразим ее формулой N3Z5), они вступают в химическую
реакцию. Образуется новое вещество, которое мы назовем непризавием.
Наличие его определяется по внешним действиям, когда данное лицо, не
справляясь со своей работой, вечно суется в чужую и пытается войти в
руководство. Завидев это смешение непригодности и зависти, ученый покачает
головой и тихо скажет: "Первичный, или идиопатический, непризавит".
Симптомы его, как мы покажем, не оставляют сомнения.
Вторая стадия болезни наступает тогда, когда носитель заразы хотя бы в
какой-то степени прорывается к власти. Нередко все начинается прямо с этой
стадии, так как носитель сразу занимает руководящий пост. Опознать его
легко по упорству, с которым он выживает тех, кто способнее его, и не дает
продвинуться тем, кто может оказаться способней в будущем. Не решаясь
сказать: "Этот Шрифт чересчур умен", он говорит: "Умен-то он умен, да вот
благоразумен ли? Мне больше нравится Шифр". Не решаясь опять-таки сказать:
"Этот Шрифт меня забивает", он говорит: "По-моему, у Шифра больше здравого
смысла". Здравый смысл - понятие любопытное, в данном случае
противоположное уму, и означает оно преданность рутине. Шифр идет вверх,
Шрифт - еще куда-нибудь, и штаты постепенно заполняются людьми, которые
глупее начальника, директора или председателя. Если он второго сорта, они
будут третьего и позаботятся о том, чтобы их подчиненные были четвертого.
Вскоре все станут соревноваться в глупости и притворяться еще глупее, чем
они есть.
Следующая (третья) стадия наступает, когда во всем учреждении, снизу
доверху, не встретишь и капли разума. Это и будет коматозное состояние, о
котором мы говорили в первом абзаце. Теперь учреждение можно смело считать
практически мертвым. Оно может пробыть в этом состоянии лет двадцать. Оно
может тихо рассыпаться. Оно может и выздороветь, хотя таких случаев очень
мало. Казалось бы, нельзя выздороветь, без лечения. Однако это бывает,
подобно тому как многие живые организмы вырабатывают нечувствительность к
ядам, поначалу для них смертельным. Представьте себе, что учреждение
опрыскали ДДТ, уничтожающим, как известно, все живое. Какие-то годы,
действительно, все живое гибнет, но некоторые индивиды вырабатывают
иммунитет. Они скрывают свои способности под личиной как можно более
глупого благодушия, и опрыскиватели перестают узнавать способных.
Одаренный индивид преодолевает внешнюю защиту и начинает продвигаться
вверх. Он слоняется по комнатам, болтает о гольфе, глупо хихикает, теряет
нужные бумаги, забывает имена и ничем ни от кого не отличается. Лишь
достигнув высокого положения, он сбрасывает личину и является миру, словно
черт в сказочном спектакле. Начальство верещит от страха: ненавистные
качества проникли прямо к ним, в святая святых. Но делать уже нечего. Удар
нанесен, болезнь отступает, и вполне возможно, что учреждение выздоровеет
лет за десять. Однако такие случаи редки. Обычно болезнь проходит все
вышеописанные стадии и оказывается неизлечимой.
Такова болезнь. Теперь посмотрим, по каким симптомам можно ее
распознать. Одно дело - описать воображаемый очаг заразы, известной нам
изначально, и совсем другое - выявить ее на фабрике, в казарме, в конторе
или в школе. Все мы знаем, как рыщет по углам агент по продаже
недвижимости, присмотревший для кого-нибудь дом. Рано или поздно он
распахнет чулан или ударит ногой по плинтусу и воскликнет: "Труха!" (Если
он дом продает, он постарается отвлечь вас прекрасным видом из окна, а тем
временем обронит ключи от чулана.) Так и во всяком учреждении - специалист
распознает симптомы непризавита на самой ранней его стадии. Он помолчит,
посопит, покачает головой, и всем станет ясно, что он понял. Как же он
понял? Как узнал, что зараза уже проникла? Если присутствует носитель
заразы, диагноз поставить легче, но он ведь может быть в отпуске. Однако
запах его остался. А главное, остался его след во фразах такого рода: "Мы
на многое не замахиваемся. Все равно за всеми не угонишься. Мы тут, у
себя, между прочим, тоже делаем дело, с нас довольно". Или: "Мы вперед не
лезем. А этих, которые лезут, и слушать противно. Все им работа да работа,
уж не знают, как выслужиться". Или, наконец: "Вот кое-кто из молодых
выбился вперед. Что ж, им виднее. Пускай продвигаются, а нам и тут
неплохо. Конечно, обмениваться людьми или там мыслями - дело хорошее.
Только к нам оттуда, сверху, ничего стоящего не перепало. Да и кого нам
пришлют? Одних уволенных. Но мы ничего, пусть присылают. Мы люди мирные,
тихие, а свое дело делаем, и неплохо..."
О чем говорят эти фразы? Они ясно указывают на то, что учреждение
сильно занизило свои возможности. Хотят тут мало, а делают еще меньше.
Директивы второсортного начальника третьесортным подчиненным
свидетельствуют о мизерных целях и негодных средствах. Никто не хочет
работать лучше, так как начальник не смог бы управлять учреждением,
работающим с полной отдачей. Третьесортность стала принципом. "Даешь
третий сорт!" - начертано золотыми буквами над главным входом. Однако
можно заметить, что сотрудники еще не забыли о хорошей работе. На этой
стадии им не по себе, им как бы стыдно, когда упоминают о передовиках. Но
стыд этот недолговечен. Вторая стадия наступает быстро. Ее мы сейчас и
опишем.
Распознается она по главному симптому: полному самодовольству. Задачи
ставятся несложные, и потому сделать удается, в общем, все. Мишень в
десяти ярдах, и попаданий много. Начальство добивается того, что намечено,
и становится очень важным. Захотели - сделали! Никто уже не помнит, что и
дела-то не было. Ясно одно: успех полный, не то что у этих, которым больше
всех надо. Самодовольство растет, проявляясь во фразах: "Главный у нас -
человек серьезный и, в сущности, умный. Он лишних слов не тратит, зато и
не ошибается". (Последнее замечание верно по отношению ко всем тем, кто
вообще ничего не делает.) Или: "Мы умникам не верим. Тяжело с ними, все им
не так, вечно они что-то выдумывают. Мы тут трудимся, не рыпаемся, а
результаты - лучше некуда". И наконец: "Столовая у нас прекрасная. И как
они ухитряются так кормить буквально за гроши? Красота, а не столовая!"
Фразы эти произносятся за столом, покрытым грязной клеенкой, над
несъедобным безымянным месивом, в жутком запахе мнимого кофе. Строго
говоря, столовая говорит нам больше, чем само учреждение. Мы вправе быстро
судить о доме, заглянув в уборную (есть ли там бумага); мы вправе судить о
гостинице по судочкам для масла и уксуса; так и об учреждении мы вправе
судить по столовой. Если стены там темно-бурые с бледно-зеленым; если
занавески малиновые (или их просто нет); если нет и цветов; если в супе
плавает перловка (а быть может, и муха); если в меню одни котлеты и
пудинг, а сотрудники тем не менее в восторге - дело плохо. Самодовольство
достигло той степени, когда бурду принимают за еду. Это предел. Дальше
идти некуда.
На третьей, последней стадии самодовольство сменяется апатией.
Сотрудники больше не хвастают и не сравнивают себя с другими. Они вообще
забыли, что есть другие учреждения. В столовую они не ходят и едят
бутерброды, усыпая столы крошками. На доске висит объявление о концерте
четырехлетней давности. Табличками служат багажные ярлыки, фамилии на них
выцвели, причем на дверях Брауна написано "Смит", а на Смитовых дверях -
"Робинсон". Разбитые окна заклеены неровными кусками картона. Из
выключателей бьет слабый, но неприятный ток. Штукатурка отваливается, а
краска на стенах пузырится. Лифт не работает, вода в уборной не
спускается. С застекленного потолка падают капли в ведро, а откуда-то