Паркинсон Сирил. Законы Паркинсона

отточено, что стало второй натурой. Герой рассказа Макса Бирбома
"Счастливый лицемер" носит маску святого, но в конце концов и становится
святым. Мало кто из нас может с ним сравниться, но все мы становимся
чуточку ближе к святости, когда делаем вид, что мы лучше, чем на самом
деле. Словом, подчас притворщик на самом деле становится таким, каким
хотел казаться.
Но эта игра в притворяшки подчас действует на нервы, и потому нам
хочется думать, что уж в семейной жизни нас ждет полное раскрепощение. Наш
спутник будет таким близким человеком, что можно будет снова вернуться к
золотому детству, по крайней мере наедине с ним, и вывернуть наружу все,
что у нас накопилось. Мы чувствуем, что нашелся в мире хоть один человек,
перед которым не надо ломать комедию. В некоторых отношениях это, быть
может, и так, но вообще-то это глубокое заблуждение. В совместной жизни
самое главное - вежливость. Если любишь человека, то с ним становишься еще
более, но уж никак не менее вежливым. Доброта превыше любезности - но
доброте не следует пренебрегать любезностью. И это еще более важно, если у
нас есть дети: они берут с нас пример, учатся у нас вежливости. Их
вежливое обращение с посторонними - отражение того, к чему они привыкли у
себя дома. Величайшее заблуждение - полагать, что брак освобождает нас от
необходимости быть вежливыми. В пьесе "Кто боится Вирджинии Вулф" мы
наблюдаем ужасающую картину брака, который явно трещит по всем швам. Под
конец мы обнаруживаем, что брак все же не будет расторгнут, но сколько
страданий и горя претерпевают два главных действующих лица, а вместе с
ними - друзья и соседи. Ситуация, в общем, довольно знакомая. Правда, надо
надеяться, что такая грубость и невоспитанность нам непривычна. И даже
напрашивается вывод: то, как люди говорят, гораздо важнее того, что они
при этом думают.
В вопросе о вежливости издавна существуют две школы: одна связана с
более или менее обожествляемым монархом, другая - с республиканскими
традициями Греции и Рима. При наличии в обществе иерархии вежливость
принимает сложные, утонченные и разнообразные формы. Задача эта настолько
сложна и приходится так все обдумывать, что теряешь всякую
непосредственность. От византийского двора ведут свое происхождение такие
титулы, как "ваше превосходительство", и различные формы обращения,
которые до сих пор сохранились, например, в Швеции; в этой стране знакомые
обращаются друг к другу так: "Господин главный бухгалтер А" или "Госпожа
помощница начальника станции В". А когда приходится говорить о себе в
третьем лице, например отвечая на приглашения, то возникают такие чисто
грамматические трудности, что в них тонет всякое непосредственное чувство.
В восемнадцатом веке, когда за самую невинную оговорку вызывали на дуэль и
надо было приложить максимум усилий, чтобы не обидеть собеседника, такие
сложности были вполне понятны и оправданны. Эта традиция все еще держится
в английском парламенте: члены парламента обращаются друг к другу только в
третьем лице, и малейшая неточность навсегда роняет престиж говорящего.
"Не соблаговолит ли почтенный - простите, достопочтенный - и
глубокоуважаемый - нет, высокоученый - представитель Западного Шеффилда -
то есть, я хотел сказать, Южного Шеффилда - взять обратно те слова,
которые он только что произнес в адрес Казначейства?" Пока оратор
припоминает должную форму обращения, нанесенная ему обида уже позабыта. В
этом смысле условности - от принятых при дворе Людовика XIV до тех,
которые в несколько измененном виде продолжали существовать в Соединенных
Штатах и в Англии времен королевы Виктории, - имеют свои достоинства.
Самая странная формальность с современной точки зрения заключалась в том,
что муж называл свою жену "мадам", а жены называли мужей "мистер Робинсон"
или "мистер Смит". Противоположная, или республиканская, традиция зачастую
проявляется в том, как люди обращаются друг к другу, причем во все времена
попадались лица, считавшие излишнюю вежливость своего рода неискренностью.
Гораздо честнее, по их понятиям, высказать все начистоту, а не бормотать
ничего не значащие слова, которые вам вдолбили в голову. Однако еще не
известно, не окажутся ли слова, брошенные сгоряча, бесполезнее, чем те
вежливые фразы, которые мы произносим во избежание открытой ссоры. Если
приходится выбирать одно из двух, как правило, лучше сказать то, что
позволит добиться поставленной цели, чем выплеснуть обуревающие вас в эту
минуту чувства. Может быть, от этого разговор несколько утратит
драматичность, но зато (без сомнения) останется культурным и разумным.
За формальной вежливостью скрывается более существенная проблема: кто
будет приказывать, кто - подчиняться? В этом вопросе играют важную роль
три характерные особенности человеческого общества, которые возникли на
заре человечества, как только человек стал человеком. Во-первых, человек,
будучи в известной мере хищником, должен был некоторую часть своей пищи
поймать в ловушку, загнать, выловить сетью или сбить выстрелом. Во-вторых,
люди - существа общественные и обычно объединяются в семейные группы или
племена. И наконец, человеческие детеныши (как правило, рождаемые по
одному, а не целым выводком) остаются беспомощными в течение необычайно
долгого периода по сравнению с другими животными, очень медленно достигают
зрелости и нуждаются в заботе родителей подчас до двадцати лет. А среди
хищников, которые производят на свет медленно взрослеющих детенышей,
должно обязательно иметь место разделение функций между самцами и самками.
Когда потомство нужно кормить и обхаживать, обучать и охранять, более
активная деятельность выпадает на долю мужчины. По крайней мере в качестве
охотников мужчины всегда считали себя выше женщин. Но они также с самого
начала осознали, что для продолжения рода необходимо беречь и охранять
детей и женщин. Когда мужчины гибнут на охоте или тонут на рыбалке,
оставшихся вполне хватает на племя. А о женщинах этого не скажешь -
естественный прирост населения прямо зависит от их численности. Таким
образом, мужчины оказываются главными, но вполне заменимыми, а женщины -
подчиненными, но более ценными. Это основное разделение полов еще больше
углубляется длительным разделением взрослых и невзрослых. Молодые особи
человеческого рода так долго нуждаются в опеке и обучении, что послушание,
которое в первую очередь обеспечивает им безопасность, входит у них в
привычку и сохраняется в некоторой степени и после того, как они достигают
зрелости.
В большой семье или в племени обычно главенствуют старейшие мужчины, и
их авторитет особенно ярко проявляется в отношениях отца с детьми (когда
эти отношения становятся общепризнанными).
Итак, во всем, что касается традиций, природы и характера
взаимоотношений, авторитет мужчины утвержден надежно. Однако брак - это
союз, в который оба партнера вступили с общей целью, и, хотя в
определенном смысле следует признать главенство мужчины, женщина,
разумеется, вносит большую часть вклада. Она пожертвовала (в отличие от
него) своей карьерой и свободой. Ей выпало на долю нести все трудности,
сложности и опасности материнства (тогда как ему это, разумеется, не
грозит). Если финансовое благополучие партнеров зависит, как правило, от
деятельности мужчины, то всякая неудача более тяжело ложится на плечи жены
и матери. Поэтому брак порождает основной парадокс: мужчина, обычно более
деятельный из партнеров, одновременно является и главным, и подчиненным.
Поскольку ему приходится нести ответственность за семейный бюджет, он
должен в определенной мере быть главным партнером. Поскольку ему нужно
заниматься производительным трудом, он должен сам принимать решения.
Исполнительная власть находится в его руках - слова свадебного обряда
недвусмысленно на это указывают. Но если жена должна подчиняться мужу
своему, как более активному партнеру, то он ей подотчетен, потому что у
нее на руках основной пакет акций; а это значит, что муж в некоторых
отношениях подчинен жене. Так как мужчинам свойственно забывать, что они
только распорядители чужого имущества, они в некоторых странах пытаются
напоминать себе об этом тем, что всегда относятся к женщинам как к высшим
существам; и это - одно из основных требований нашей западной цивилизации.
Так, мужчины встают, когда женщина входит в комнату, и открывают дверь,
когда она выходит. Женщина проходит в дверь впереди мужчины, а за столиком
ей подают в первую очередь. С ее желаниями считаются, она выбирает место,
где сесть, и назначает время, когда пора уходить. Во всем этом есть что-то
от средневековой рыцарственности, благодаря чему всякая девушка становится
принцессой, а всякий мужчина - ее слугой. Но тем не менее все это было
построено на законе, который делал каждого мужа собственником, а каждую
женщину - его собственностью. Из всего изложенного мы можем сделать
заключение, что в христианских странах традиционные отношения были крайне
сложными; при этом покорность, которая вменялась в долг жене, очень тонко
уравновешивалась почтительностью, которую муж должен был ей оказывать. Но
и это еще не все: традиционные тонкости предусматривали, что на проявление
формальной почтительности с одной стороны другая сторона отвечала
подобающей леди скромностью. Девушке, окруженной вниманием и поклонением,
не пристало быть самоуверенной и своевольной. В том, что касалось
окончательного решения, она должна была лишь частично принимать ту власть,
которую ей столь торжественно преподносили.
И вот в обществе, где взаимоотношения были так усложнены - или
утончены, - женщины вдруг взбунтовались, требуя равенства. В начале
двадцатого века они начали менять юбки на брюки. Теоретически это должно
было продемонстрировать новые демократические отношения между мужчинами и
женщинами. Позднее это стало наглядным отражением нехватки мужчин во время
войны. Женщины становились на место мужчин, даже шли в армию, и зачастую
им приходилось заниматься такой работой, при которой носить юбки было
практически неприемлемо или даже опасно. Брюки, некогда бывшие знаменем
сопротивления, вскоре сделались внешним признаком нового рабства, только
место домашнего очага занял завод. Вместе с брюками возникли новые,
свободные и товарищеские, отношения между мужчиной и женщиной. В
прекрасном новом мире женщинам наконец-то улыбнулось равноправие. Если бы
наступил полный переворот, то можно было бы ожидать, что все тонкости
традиций начисто сметет грубая расчетливость нашего века. Но во многих
странах результат свелся к компромиссу. Женщины получили полное право
носить брюки, но это им не вменялось в обязанность. Им было дано право
голоса, право занимать государственные должности и овладевать любой
профессией, но вместе с тем им разрешалось сохранять привилегии,
оставшиеся в наследство от их прежнего подневольного положения, и это даже
поощрялось. Они были приняты как равные в тех областях, где некогда
вынуждены были подчиняться, но в тех областях, где им издавна
предоставлялось первенство, они и теперь сохранили главенствующее
положение. В этих крайне сложных взаимоотношениях прежнее чувство
равновесия было утеряно.
Г.К.Честертон как-то заметил, что, если женщина станет товарищем,
вполне возможно, что ей по-товарищески дадут коленкой под зад. У нее уже
не будет защиты от насмешек, сквернословия и грубых приставаний. Но такое
обращение настолько противоречит всему нашему привычному поведению, что
никакая логика событий почти никогда к этому не приводит. Теоретически к
девушке в армии следует относиться как к рядовому солдату: называть ее по
фамилии и сухо приказывать сделать то-то и то-то. Но минутного размышления
- или пятиминутной практики - вполне достаточно, чтобы любой офицер
мужского пола убедился, что так вести себя может только сумасшедший.
Теоретически допустимо и правильно было бы сказать: "Капрал Бейкер,
приготовить письма к подписи ровно в полдень", но на самом деле мы слышим
нечто совсем иное: "У вас найдется минутка для меня, Валери? Тут одно
срочное дело. Если вы хотите спасти меня от военного трибунала,
приготовьте письма часикам к двенадцати. Будьте душечкой, а то как бы нас
всех не поставили к стенке!"
Такое обращение принесет желаемый результат там, где резким приказанием
ровно ничего не добьешься. Все это вполне очевидно, но служит только
иллюстрацией практической неприменимости теории равноправия. Реформаторы
могут добиться поголовного искоренения джентльменов, однако женщина
по-прежнему хочет, чтобы с ней обращались как с леди. Но в ситуации, так
сильно переменившейся в ее пользу, она не всегда остается достаточно
благовоспитанной леди, чтобы не злоупотреблять своими преимуществами. В
Соединенных Штатах настал век мужей-подбашмачников и - как следствие этого
- век брошенных жен.
Реальность ситуации предстает перед нами со всей ясностью только тогда,
когда просвещенные дети нового века решают посетить какое-нибудь более
старомодно-традиционное общество, где до сих пор еще чтут прежние обычаи.
Первое инстинктивное побуждение образованной женщины - выразить горячее
сочувствие угнетенным. "Какой ужас! - восклицает она. - Неужели ваш муж и
в самом деле помыкает вами? Прямо как в сказке о Синей Бороде! В жизни не
слыхала ничего фантастичнее!" Но мало-помалу она начинает понимать, что ее
собственное положение вызывает не зависть, а сочувствие. Это доводит до ее
сознания первая же местная женщина, с которой она знакомится. Вот как она
выражает свое неодобрение: "Ваш муж только и знает, что твердит: "Да,
дорогая!", "Нет, дорогая" и "А как ты думаешь, дорогая моя?" Мы здесь, в
Эсперанто, любим мужчин, которые все решают за нас и решают раз и
навсегда". - "Но это же форменное средневековье! Мы с мужем все решаем
вместе и никогда не ссоримся. Он слишком воспитанный человек, чтобы
возражать мне просто из любви к спорам, и можете спросить его самого - он
вам скажет, что я чаще всего бываю права. У нас и вправду настоящий
дружеский союз, и никто никого не тиранит". Но все это выслушивают с
насмешливой улыбкой. Женщины Эсперанто вообще не считают мужа типа "да,
дорогая!" мужчиной. Во-первых, они подозревают, что он импотент. А когда
их заверяют, что это не так, они продолжают сомневаться в том, что его
мужские достоинства соответствуют местным стандартам. Короче говоря, они
предпочитают мужчину, который держит себя как мужчина. Они прямо и
недвусмысленно выносят приговор американским идеалам, а потом переводят
разговор на другие темы.
Если рассматривать отношения в достаточной мере цивилизованные, то
оказывается, что жена обычно проявляет свою власть, принимая в среднем три
решения из четырех, хотя два из них, по всей вероятности, сущие пустяки.
Но самая грубая ошибка заключается не в том, что она каждый раз настаивает
на своем, а в том, что она с нескрываемой жадностью вцепляется в то, что
досталось бы ей в любом случае. Леди старых времен умели повернуть дело
так, что непререкаемое и наполеоновское решение мужа оказывалось прямым
результатом совета, в свое время поданного женой. Она же мило соглашалась
со своим господином и повелителем, превозносила его мудрость и
преклонялась перед его глубокими познаниями, внешне покоряясь его воле, но
прекрасно зная, что все будет так, как она задумала. Эта уловка приносила
жене двойную выгоду. Во-первых, она внушала мужу чувство превосходства,
отнюдь не потакая его глупым выдумкам. Во-вторых, она снимала с себя
всякую ответственность на тот случай, если принятое решение окажется
неудачным. Это ведь было его решение - кстати, в тот момент казалось, что
нельзя придумать ничего естественнее и разумнее, - а она со всей
доверчивостью подчинилась, не особенно ломая себе голову. Когда
современные женщины изучат искусство семейной жизни так же тщательно, как
их бабушки, они наконец поймут, что очаровательной скромностью можно
прибрать мужа к рукам гораздо надежнее, чем воинственными попытками
самоутверждения.
Характерные ошибки, которые совершают современные женщины, отчасти
являются результатом борьбы женщин за независимость на заре нашего века,
но, с другой стороны, это плоды воспитания. Девочки обычно обучаются в
школах и колледжах, где преподавание ведут учительницы, по большей части
(хотя есть и исключения) не бывшие замужем. Так что с точки зрения
формального образования их учат жизни люди, практически абсолютно
невежественные в этом вопросе. В таких случаях преподавательница,
сделавшая блестящую деловую карьеру, - страшная угроза для мужчин, потому
что она восстает против их привилегий и борется за равноправие мужчин и
женщин. Более разумный и лучше знающий жизнь педагог внушил бы девушкам,
что в этом равноправии ничего хорошего нет и что наилучший образ действий
- это полная внешняя покорность, которая, как правило, обеспечит жене
абсолютную власть. Если бы хоть одна школа учила этому, ее выпускниц брали
бы замуж нарасхват, и уже одно это сделало бы пример достойным подражания.
В этом смысле интересно отметить, что несколько наиболее серьезных
колледжей для девушек приняли на работу профессоров-мужчин. Это начинание,
во всяком случае, более прогрессивно, чем традиция, по которой весь
преподавательский состав колледжей совместного обучения укомплектован (а
это еще случается) старыми девами обоего пола. Если в войне между
мужчинами и женщинами предвидится перемирие, то к нему приведет, быть
может, то, что женщин научат оставаться самими собой.


АВТОМОБИЛЬНОСТЬ

До сих пор мы следовали романтической традиции, принимая за аксиому,
что браком сочетаются прежде всего и в основном мужчина и женщина. Но
однако же, чисто хронологически змей угнездился в райских кущах задолго до
появления первой супружеской пары. Нет сомнения, что в образе змея
поэтическая символика скрывала автомобиль, и современный Адам должен
обзавестись машиной прежде, чем помышлять о женитьбе. Точнее: не имея
машины, он вообще никогда не будет иметь жены. Это биологическое явление
логически объяснимо, но в нем нашло выражение (и еще более наглядное)
подсознательное наследие Дикого Запада. Ковбой, этот бессмертный герой
американской мифологии, был неотделим от своего скакуна. Безлошадный
ковбой - это уже не ковбой. Без своего мустанга он попросту переставал
существовать. Вскочив в седло, он становился выше любого фермера.
Спешившись, он уступал даже ребенку. Верховой конь превратился в карету,
карета - в автомобиль, но традиция пережила все: мужчина в пешем строю
вовсе не мужчина.
Классический труд по автомобильности ("Неистовые колесницы") был
написан сравнительно давно (в 1953 г.) Джоном Китсом, и прибавить к нему,
пожалуй, нечего. Впервые, по его словам, автомобиль появился в том виде, в
каком он нам известен с 1895 года. Это был "панхард" Левассера, от
которого ведут свой род все современные автомобили. Его весьма
посредственную схемку состряпала банда деревенских лудильщиков, чьи
любительские конструкции до сих пор сохраняют популярность. На ранних
порах в автоиндустрию вступили мистер Генри Форд и мистер Р.Олдс,
превратившие Детройт в то, чем он теперь стал. Массовое производство
автомашин началось около 1903 года, и с тех пор они стали воплощением
нашего образа жизни. Все мы действуем автомашинально, хотим мы этого или
нет. У нас нет выбора. Мы ведь живем в мире, где автомашинальность стала
законом и никакой иной образ жизни уже немыслим. Например, жить без машины
в Лос-Анджелесе едва ли было бы возможно. Представим себе для большей
наглядности, что в распоряжении Перри Мэйсона только велосипед, а Пол
Дрейк располагает лишь общественным транспортом. Делла Стрит берет
телефонную трубку и передает Перри, что его клиент, Фрэнк Уиттеринг (ложно
обвиненный в убийстве и находящийся в бегах), застрял в мотеле в
Диснейленде, а его возлюбленная, Диана Дитерс, собирается покончить с
собой на другом конце города. "Спешим на помощь, - отвечает Перри. -
Ничего не предпринимайте, пока не прибуду я или мистер Дрейк". Бросив
трубку, он заявляет, что нельзя терять ни секунды. Ему _непременно_ нужно
поговорить с Фрэнком, пока он не попал в лапы прокурора. "А вы, Пол,
хватайте эту девчонку, пока она не сунула голову в газовую духовку". -
"О'кэй, Перри, - говорит Пол. - А как мне туда добраться?" - "Делла все
знает", - бросает Перри и вскакивает в седло своего велосипеда.
Разумеется, Делла - кладезь премудрости, и расписание уже у нее в
руках. "Можно немного проехать автобусом, он останавливается всего в двух
кварталах от нас. Правда, один вы уже упустили, а следующий будет только
через пятьдесят пять минут. В Глендейле пересядете на другой автобус до
Сан-Марино, если он ходит по субботам. Эта девушка живет на полпути между
Пасадиной и Сьерра-Мадре - четыре мили в любую сторону.
- А туда ходит автобус из Сан-Марино?
- Боюсь, что нет. Придется пешочком".
Перри в более выигрышном положении - ему нужно только немного поддуть
спустившую заднюю шину, и вот он уже катит вперед на полной скорости, и
перед ним - всего каких-нибудь шестьдесят пять миль. Это все ему нипочем,
если бы не пришлось тащиться пешком в гору возле Буэна-парка. Тут его
задержали за бродяжничество, он потерял два часа на объяснения и прибыл в
диснейлендовский мотель только в сумерках. Фрэнк уже сидит в тюрьме, а
Перри снова арестовывают - на этот раз за отсутствие фонаря на его
велосипеде. А Пола Дрейка разные автобусы завозят то в Бербанк, то в
Торренс или в Санта-Монику, и он безнадежно застревает где-то возле пляжа
Редондо. Сообщение о самоубийстве Дианы он слышит по радио. И лишь много
дней спустя Перри Мейсон может завершить дело, увенчав его такой фразой:
"Так завершилось Дело Детектива-Безмашинника". Отсутствие машины так
задерживает адвоката, что новая трагедия разыгрывается при расследовании
предыдущей - прокурор успевает выиграть дело, пока защитник добирается до
зала суда. Да, это дело было проиграно заранее, точнее, в данном случае
оно не успело даже начаться.
Машина - это не просто средство передвижения, это образ жизни. Начнем с
того, что ею порождены современные пригороды и "загороды", где живет
большинство служащих. Они делятся на два вида: одни едут на машине от дома
прямо до места службы, другие подъезжают на машине до ближайшей станции и
едут дальше поездом. В любом случае без машины не обойдешься. Конечно,
такой образ жизни возник еще в век паровозов и экипажей, запряженных
лошадьми, но машина сделала достоянием миллионов то, что было уделом
немногих избранных. И общественное расслоение этих миллионов зависит,
грубо говоря, от расстояния между домом и конторой. Более отдаленные
загородные дома расположены в сельской местности, и их владельцы занимают
достаточно высокое положение, чтобы приезжать на работу попозже. Поэтому
многим приходится ежедневно преодолевать от десяти до шестидесяти миль,
проезжая то же расстояние обратно после рабочего дня. Этот образ жизни
сказывается и на административных расходах, и на объеме газет, на
радиопрограммах и на придорожных рекламных плакатах. Но нас сейчас больше
интересует другое - то, что общественная жизнь перемещается из города в
пригороды, а это приводит к результатам, которые не всегда учитываются. И
быть может, легче всего ускользает от внимания то, что этот образ жизни
подрывает прежние устои: ведь исстари повелось, что человек живет среди
соседей, которые занимаются тем же или почти тем же делом, что и он сам.
Вспомним, что в старейших городах на земле всегда были (а кое-где
сохранились и поныне) кварталы, улицы и кафе, по традиции предназначенные
для безымянных газетчиков, врачей, портных или художников. В Париже есть
Латинский квартал, в Лондоне - Харли-стрит, Флит-стрит, Сэвил-роу или
Челси, в Нью-Йорке - Уолл-стрит и Гринич-Виллидж. Это все в прошлом - или
в настоящем - районы, где жили - или живут - люди, объединенные общими
интересами, завсегдатаи одних и тех же мест. Сотрудничество и
соперничество оттачивали до высокого совершенства мастерство математиков,
живописцев, актеров, музыкантов, ученых, грабителей, книготорговцев и
адвокатов. Эти люди обычно работали там же, где и жили, посещали ту же
церковь и те же концертные залы, яростно спорили за столиками тех же
таверн или кафе. Фактически их жизнь и была жизнью города. Как непохожа на
это та жизнь, которую принесли с собой пригородные поезда: к примеру,
ветка от станции Ватерлоо до Уилда. Люди небогатые - клерки или поэты -
едут обычно не дальше Кройдона. Те, кто менее стеснен в средствах, выходят
из вагона в Сандерстеде или Уорлингеме. Купе первого класса начинают
пустеть в Окстеде, а настоящих богачей поджидает собственный "роллс-ройс"
с шофером где-то около Иденбриджа. Но это пространственное расслоение
основано не на профессиях, а на размере доходов. Разумеется, у всех
богатых людей найдется по крайней мере один общий интерес. Но люди,
живущие за городом, разнятся во всех отношениях, их сближает только размер
заработка. К вечеру адвокаты, инженеры, профессора и оперные примадонны
растекаются во всех направлениях, проезжая расстояния, прямо