Паркинсон Сирил. Законы Паркинсона

другу, и папа ломает голову, прикидывая, как бы поступил в такой
критической ситуации Буффало Билл или сэр Френсис Чичестер. Но главная
беда в том, что папины приключения оборачиваются для мамы сплошными
неприятностями. Для нее попытки выстрелом отбить горлышко от бутылки -
всего лишь утомительное ребячество. Если это будет продолжаться весь
отпуск, она предпочитает вернуться домой, где сковороды по крайней мере
можно найти на своих местах, а магазины всегда под боком. По сравнению со
средним мужчиной женщина неизлечимо и непростительно взрослый человек.
Отпуск в маминых мечтах начинается так: в собственной очень дорогой
машине она подкатывает к подъезду отеля "Феноменаль". В сопровождении
мужа, который выглядит гораздо более представительным, чем в жизни, она
проходит в двери, и все склоняются перед ней в поклоне. Пока прислуга
таскает ее чемоданы свиной кожи, она замечает компанию знаменитостей,
которые толпятся у камина в гостиной вокруг принцессы Руританской. Но вот
принцесса оборачивается и видит, кто приехал.
- Белинда, _милая_! - восклицает она, маму тут же вовлекают в компанию,
и ее окружают герцог Средиземноморский, сенатор Стетсон, графиня Глиссон и
посол Каролингии. С легким удивлением она обнаруживает, что все они ее
старые знакомые и что они обращаются к ее мужу (который стал на три дюйма
выше) с известным почтением. Директор отеля сообщает ей, что для нее
оставлены апартаменты царствующих особ, откуда открывается несравненный
вид на озеро.
- Ах, вот в чем дело! - с наигранным возмущением шутит принцесса. -
Теперь понятно, почему меня туда не пустили!
Вскоре выясняется, что никто не будет обедать в отеле, потому что
герцог приглашает всех отобедать чем бог послал в замке
Бланкенбург-Штариц, который ему уступил на время старый друг, барон фон
Зауэркраут.
- Все будет очень скромно, - признается герцог. - Замок, правда,
иллюминирован, и приглашены волынщики.
Все принимают предложение, находя, что это неплохая идея.
Мечтая дальше, мама видит, как в этот момент к отелю подъезжает еще
одна машина. Мама узнает машину с откидным верхом, за рулем которой
восседает ее соперница в борьбе за место председательницы
Родительско-Учительского Совета, эта несносная миссис Сандра Соплинг.
Перед тем как врезаться в забор, машина успевает превратиться в драндулет
выпуска незапамятных времен, но Сандра со своим маленьким жалким мужем
умело чинит помятое крыло - он орудует молотком, а она замазывает царапины
лаковой краской от Вулворга, чуть-чуть неподходящего оттенка. Это
последнее несчастье как будто ее несколько состарило, а костюм на Седрике
сидит еще хуже, чем обычно. Беседа прерывается, когда они, шаркая ногами,
волокут свой багаж к столику администратора. Директор отеля испарился, и
на его месте сидит клерк с мохнатыми бровями, очень суровый на вид. Ежась
под неприязненными взглядами компании, собравшейся у камина, Соплинги
бормочут что-то о том, что заказывали номер по телефону. Клерк с
величайшей многозначительностью открывает регистрационную книгу и проводит
пальцем вниз по странице.
- Как вы сказали?
- Седрик Соплинг.
- Соплинг... Соплинг... У меня нет заказа на это имя. Когда вы звонили?
- Тринадцатого.
- Позавчера? Весьма сожалею, но едва ли мы смогли бы устроить вас по
такому заказу. Отель переполнен, и все номера зарезервированы на годы
вперед.
- Но вы же приняли заказ.
- Простите, сэр, но здесь нет ни следа вашего заказа.
- Это безобразие!
- Быть может, произошла ошибка. По какому номеру вы звонили?
- Сейчас, я как будто записывал у себя в записной книжке... Ага, вот
он... Отель "Феноменаль", Нитвиц 258-634.
- А наш номер, сэр, Сент-Мориц 60-000.
- Так в каком же отеле я заказал номер?
Тут Сандра довольно язвительно спрашивает, откуда клерк может это
знать. Но она и здесь ошибается, потому что на клерка внезапно нисходит
озарение. Он хватает телефонную книгу и просматривает названия на букву
"К".
- Вы, должно быть, набирали номер отеля "Кретиния".
- А где же это? - вопрошает Сандра.
Клерк, которому все это уже надоело, роется в туристском справочнике и
читает нужный отрывок великолепно поставленным голосом.
- "Кретиния", 423 Шмелленгассе, Нитвиценберг. Разряд девятый, номеров
5, ванных комнат нет, питания нет, гаража нет, по воскресеньям закрыт.
- О боже! - говорит Сандра. - Сегодня пятница, и в другие отели не
протолкнешься.
- Вы правы, мадам, это вполне вероятно.
- Далеко ли до этой трущобы?
- Примерно двести восемьдесят миль.
- У нас не хватит бензина!
- Кстати, дорогая, - говорит пришибленный Седрик. - Кажется, я позабыл
свой бумажник дома...
- Но кредитная карточка у тебя с собой?
- Она тоже в бумажнике... Я думал, можете тебя найдется немного денег?
- Откуда? Что мы теперь будем делать?
- Но в этом отеле, наверное, примут наш чек?
Клерк за столиком делает еще более грозное лицо, чем раньше. Голос у
него стал на десять градусов холоднее, чем вначале.
- Я справлюсь у старшего администратора, сэр. Но позвольте узнать, есть
ли при вас какое-либо удостоверение личности или, может быть, вас знает
кто-нибудь из наших гостей?
Документы Седрика, разумеется, остались в бумажнике, но взгляд Сандры в
эту минуту падает на маму, и она почти рыдает от счастья. Она бросается к
маме, наступает на лапу тигровой шкуре, и та тут же вцепляется ей в икру.
Сандра собирает последние силы и ковыляет к камину, где все смотрят на нее
с нескрываемым отвращением.
- Как чудесно, что вы здесь, дорогая! - запинаясь бормочет она. -
Пожалуйста, скажите же администратору, что вы нас знаете, что мы живем в
одном городе!
Наступает мертвая тишина, пока мама изучает Сандру, медленно
рассматривая ее с ног до головы. Потом она говорит, обращаясь, однако, не
к Сандре, а к служащему за столиком:
- Я вижу эту женщину первый раз в жизни!


ПОРА НА ПОКОЙ

Утверждение, что мы начинаем быстро стареть, как только выйдем на
пенсию, грубейшая ошибка. Создаются легенды, что все мы, люди на возрасте,
- глухие, слепые, немощные и увечные, но все это чрезвычайно далеко от
истины. Однако и мы кое-что замечаем: скажем, многие люди говорят нынче
совсем не так, как прежде, - что правда, то правда. К примеру, актеры
совершенно разучились произносить свои реплики, а вот раньше их было
слышно даже в конце зала. В наши дни приходится садиться в первые ряды
партера, а то ничего не разберешь. Подумать только, что же слышно на
галерке, где мы сиживали в юные годы? Не странно ли, что люди берут места
там, где ни слова не слышно! Что же касается зрения, то оно у нас не хуже
прежнего, конечно если очки на месте. Неприятности начинаются, когда очки
куда-то запропастились и мы лишены возможности их увидеть. Учтите, что
сейчас пользуются гораздо более мелким шрифтом, да и многие вещи совсем не
те, что прежде. Даже самое обычное блюдо - вареный картофель, - ну разве у
него тот же вкус, что в прежние времена? Конечно, во всем виноваты
химические удобрения. И все же мы не растеряли жизненную энергию - о нет!
Мы, слава богу, можем ходить пешком дальше, чем многие из теперешних
молодых. А наружность - да мы совсем почти не изменились. Вот нашим
сверстникам очень не повезло. Никогда не забыть тот юбилейный День встречи
в нашем старом колледже - все одряхлели просто до неузнаваемости. А мы,
напротив, и выглядим и чувствуем себя такими же, как прежде, мы полны
жизни и молоды душой.
Но жизнь порой любит подшутить, и одна из ее шуток - то, что мы
остаемся юными под маской, которую видят другие. Мы до сих пор чувствуем
себя немного озадаченными, когда вполне взрослые люди обращаются к нам с
почтением, подобающим преклонному возрасту. Мы оборачиваемся, разыскивая
поблизости какого-нибудь старца, но никого старше себя не находим и
начинаем понимать, что мы состарились. Послушайте, да это же смешно! Мы
жизнерадостны, как всегда, не чужды интереса к противоположному полу, мы
еще и пошалить не прочь. Мы даже и теперь несколько застенчивы в гостях,
как бывало - боже мой, неужто? - да, полвека тому назад. Заметьте, что
теперь нет и в помине столь торжественных приемов, какие мы знавали в те
дни. Хозяин дома был так великолепен, хозяйка так изумительно вездесуща,
сановные вдовы так вальяжны, а бальные залы так просторны. А теперь мы
только и бываем у старушки Сьюзен с Робертом, у старого Питера с Джоанной
- да мы с ними еще в школу бегали, их-то уж не станешь стесняться. Вот как
мы рассуждали сами с собой, но наша уверенность постепенно расшатывается.
Лицо, которое мы каждый день видим в зеркале, старело постепенно, так что
мы и не приметили, как перестали быть просто немолодыми людьми. Последние
годы пролетели так быстро, и вот, как бы неслыханно это ни звучало, настал
тот возраст, когда пора уходить на покой. Проблемы возраста у женщин
другие, чем у мужчин. Во-первых, стареющий мужчина обычно бывает намного
старше своей супруги, и не исключено, что на него уже напали хворости,
свойственные преклонному возрасту. Во-вторых, на пенсию уходит он, а не
она, и жена в меньшей мере переживает удар, который на него обрушивается.
После того как человек 45 лет аккуратно ходил на работу, он неожиданно
обнаруживает, что теперь он совершенно свободен и может заниматься чем
угодно, только вот зачастую никак не может решить, что именно ему угодно.
Привычный порядок жизни его жены страдает гораздо меньше, у нее возникают
свои трудности только оттого, что теперь муж слоняется по дому в те часы,
которые она привыкла проводить в обществе приходящей прислуги. Когда она
обнаруживает, что он уселся с газетой в комнате, по которой она собиралась
пройтись пылесосом и тряпкой, это вызывает у нее легкую досаду. У нее есть
выбор - устроить ему мастерскую, студию или кабинет или обеспечить его
избрание в один из городских комитетов. Конечно, нет никаких оснований
считать всю систему местного самоуправления приспособлением для того,
чтобы убрать чиновника-пенсионера из-под пылесоса его жены. Но тем не
менее бесспорно, что роспуск всех местных комитетов (в связи с учреждением
должности городского головы) может породить повальный домашний кризис; не
мешало бы политикам-теоретикам иметь в виду этот факт. Когда деятельный в
прошлом человек полностью выходит в тираж и при этом ему не удается
возродить прежние увлечения или найти новый интерес в жизни, перед его
женой встает очень серьезная проблема, и ее может разрешить только его
смерть, которая не замедлит последовать, - смерть от скуки. Ей приходится
признать, что мужчина, полный сил, не страдающий смертельной болезнью или
особой подверженностью несчастным случаям, будет жить примерно столько,
сколько захочет; он держится за жизнь, пока его хоть что-то интересует, и
умирает, в конце концов, когда ему все опостылеет.
Вот первый секрет для тех, кто хочет благополучно уйти на покой: надо
удаляться от дел постепенно, уменьшая объем работы за год, за два до
ухода, и держать про запас какое-нибудь занятие на несколько лет вперед.
Второй секрет вот какой: занимайтесь спортом, только без фанатизма. Жены
должны поощрять интерес к рыбной ловле или гольфу, но надо, как правило,
удерживать мужей от намерения в одиночку отправиться вокруг света на
парусной лодке. Хотя мы и приветствуем отдельных героев, подобные
предприятия должны быть не столько правилом, сколько исключением. Обогнуть
мыс Горн и так очень непросто, не хватало еще, чтобы на вашу лодку
налетали со всех сторон лодки других. Во всяком упражнении надо знать
меру. Третий секрет: избегайте напрасных жалоб и сожалений. Мы склонны
оглядываться на свою нищую юность, оплакивая ту недоступную нам дорогую
еду, которую теперь мы можем себе позволить, но не в состоянии переварить.
Мы можем перебирать ускользнувшие от нас романы или развлечения или с
тоской вспоминать все выгодные сделки, которые мы упустили из рук. Те,
кому вспоминаются тридцатые годы и кому с тех пор пришлось пережить
инфляцию в шестидесятых, с горькой иронией думают о вещах, которые можно
было купить за смехотворную цену. Если бы мы были способны предвидеть
будущее, мы запаслись бы всякой всячиной и теперь заработали бы миллионы.
Можно было бы собрать побольше старинной мебели, которая с тех пор
подскочила в цене в десять и двадцать раз. То, что теперь стоит сто
фунтов, мы могли бы в свое время купить за пятерку, но вся беда в том, что
именно в то время этих пяти фунтов у нас не было. Подобным сожалениям
нельзя предаваться ни в коем случае, и не только потому, что от них
портится настроение, но и потому, что они создают привычку оглядываться на
прошлое. Если мы перестали смотреть вперед, значит, мы и вправду
постарели.
Жена пенсионера прежде всего должна находить интерес в чем-то, кроме
возни с внучатами. Ее интересы не должны быть связаны с мужем, которого
она, возможно, переживет. Не нужно надеяться и на общество детей и внуков
- их привязанность подчас не выдерживает испытания на прочность.
Последняя, финальная фаза ее жизни должна принадлежать ей самой. Однако
следует избегать подстерегающих ее опасностей; точнее говоря, тех тихих
форм помешательства, которым старость так легко поддается. Первая из этих
маний - помешательство на собственных болезнях. Когда человеку нечего
делать, он принимается болеть, устраивая себе жизнь среди микстур и
пилюль. Вполне возможно, что обычные недомогания пожилых людей и не
поддаются лечению, но любая из ваших приятельниц всегда знает средство,
которое чудом вылечило ее кузину или незамужнюю тетушку. Поэтому пожилые
люди часто только и говорят о лекарственных травах и серных ваннах, о
чудодейственных свойствах меди и о курсах лечения в той или другой
клинике. Соблюдайте одно хорошее правило: запретите все разговоры о
болезнях и старайтесь не упоминать о проблемах, связанных с лишним весом.
Переносные весы в ванной комнате - очень полезная штука, но не надо
втаскивать их в разговор и без конца болтать о калориях. По правде
сказать, разные болезни иногда проходят сами собой (хотя бы на время), но
мы часто связываем это периодическое улучшение: с последним испробованным
лекарством. Вот и выходит, что наш опыт может оказаться совершенно
бесполезным для других. Есть на свете панацея от всех болезней - это когда
приходится думать о других вещах.
Вторая форма помешательства, которой надо беречься, - это
помешательство на коврах и мебели, на фарфоре и столовом серебре. В
старости нас подстерегает искушение - вечно беспокоиться о наследствах, о
всяком имуществе. С одной стороны, мы можем получить наследство после
смерти старшей сестры; с другой стороны, мы можем без конца говорить о
том, что сами оставим родным. Если портрет дядюшки Эбенезера перейдет к
Уильяму, тогда Бренда должна бы получить горку, а Сьюзен - письменный
стол. А если все ножи и вилки достанутся Бренде, то рыбные ножи, пожалуй,
больше пригодятся Уильяму. Так можно потерять понапрасну целые годы,
протирая фарфор и начищая серебро, которым никто не пользовался и
пользоваться не будет, а тут еще родственники устраивают нескончаемые
препирательства о том, почему Нора забрала часы, когда прабабушка всегда
говорила, что оставляет их Еве. Всем этим склокам и обидам приходит конец,
когда мы переезжаем из старого дома, который, быть может, стал слишком
просторным для двоих. Когда нашу мебель вытаскивают на свет божий, мы
вдруг понимаем, что она ничего не стоит. Она выглядела вполне прилично (не
правда ли?), пока стояла на привычных местах, но теперь - взгляните-ка,
что сзади творится! Ковры, должно быть, уже давненько поистерлись, только
мы этого не замечали. Эти серые портьеры, если вспомнить, были когда-то
зелеными, а абажуры, кажется, подбирались им в тон. Вещи менялись так
постепенно, что нам до сих пор казалось, что все у нас как новенькое. Мы
всегда предпочитали покупать только самое лучшее, знаете ли, вот взять
хотя бы ковер, что в гостиной. Купили мы его совсем недавно, то есть
несколько лет назад, собственно в 1934-м, и только теперь стало заметно,
насколько он протерся. Вероятно, он был не так хорош, как мы тогда думали.
На свежем воздухе он разлезается прямо на глазах, не стоит ни чинить, ни
чистить. Так что споры о наследстве очень часто оказываются пустыми
спорами.
Если следует опасаться помешательства на почве мебели, то еще более по
многим причинам надо опасаться помешательства на собаках или кошках,
попугаях или канарейках. На склоне лет некоторые люди в угрожающей степени
страдают приверженностью к собаке, лелея четвероногое, которое пользуется
всеми привилегиями любимого дитяти. Когда таким людям советуют спастись от
зимней стужи и отправиться в Вест-Индию, все планы сообразуются с
удобствами пуделя. Засунуть Пушка в корабельную конуру - об этом не может
быть и речи! А ему не позволят спать у нас в каюте? Нет? Какие-то дикие,
варварские порядки! Можно подумать, что судовладельцы считают маленькое,
невинное существо грозой корабля! Как будто оно собирается искусать
рулевого в самую критическую минуту! Неслыханно! Да он в жизни никого не
укусил - разве что почтальона, и всего один разок, и тот был сам во всем
виноват, как он впоследствии и признался. Но раз у них там такие правила,
ничего не поделаешь. Дорога самолетом или пароходом явно отпадает,
остается только одна возможность - оставить Пушка у Агаты, кузины Седрика.
"Один раз мы уже оставляли его, но всего только на уик-энд. А покинуть
его на целых три недели - это совсем, совсем другое дело. Он может
заболеть с тоски. А потом, у Агаты кошка. Конечно, наш Пушок - самая
добрая и ласковая собачка на свете, это все знают. Как-то раз он подрался
с бультерьером, но он был совсем не виноват, даже хозяину терьера пришлось
с этим согласиться. Пушок никогда не станет драться с другой собакой, но
надо признаться, что _кошкам_ он спуску не дает. Рядом с нами живет один
кот, которого он каждое утро загоняет на дерево. Но это просто
кот-трусишка, а Агатина новая персидская кошка только и смотрит, как бы
выцарапать собаке глаза. А если Пушок пострадает, я буду во всем винить
себя - не надо было уезжать! Ясно, что у Агаты оставлять Пушка никак
нельзя. Единственное, что мне приходит в голову, - это отвезти его к
бабушке, в Мартлшэм. Один раз мы уже пробовали, и она была так мила,
приняла его так сердечно, что лучше и не придумаешь. Мы тогда уезжали в
Танжер, и я никогда в жизни не забуду, как мы расставались в Ньюхейвене с
Пушком. Бабуля приехала за ним - она живет совсем близко, - и я ему
наказывала вести себя как можно лучше, быть паинькой. Когда мы прощались,
я не могла сдержать слез; так мы и отправились в Северную Африку. Конечно,
хочется сказать, что путешествие было приятное, но вот печальная правда: у
меня перед глазами все время стояла мордочка Пушка, когда бабушка уводила
его. Каждое утро, когда мы оказывались к завтраку то в Марселе, то в
Тунисе, я видела перед собой только незабвенную, печальную мордашку моего
песика. Мы приехали в Алжир, и гид повез нас в Касбу, это арабский
квартал, где продают всякие забавные вещицы, там еще снимали фильм с Геди
Ламар и Шарлем Буайе. Да, ничего не поделаешь, теперь этот фильм помнят
только древние старички, вроде нас. Так вот, мы сидели в кафе, попивая
крепчайший кофе, и гид нам рассказывал, что в былые времена Касба была
опаснейшим районом. Должно быть, он счел меня ужасно невоспитанной, когда
я ни с того ни с сего воскликнула: "Какой ужас - так долго жить в разлуке
со своей хозяюшкой!" Нашего гида звали Осман, и он как раз нам рассказывал
- мне Седрик потом объяснил - про одного из прежних арабских владык,
алжирского дея. Он подумал, что я говорю про этого дея. "Но он вовсе не
разлучался со своей хозяюшкой - она была с ним, и все другие жены тоже,
весь гарем в полном составе, так что ничего ужасного с ним не случилось".
Он говорил все это с такой торжественной миной, что я даже и не _пыталась_
объяснить, что думала я о своем _песике_. Он бы все равно меня не понял,
эти туземцы нас совсем не понимают - вы же знаете, как арабы обращаются с
собаками? - зато мы с Седриком потом вдоволь посмеялись: гид рассказывает
что-то о-прошлом, а я-то, я-то думаю только о своей собачке! Такие чувства
до этих иностранцев попросту не доходят. Но в Гибралтаре я наконец не
выдержала. Я просто разрыдалась. Вдруг увидела собаку, точь-в-точь похожую
на Пушка! Был один безумный момент, когда я подумала, что Пушок отыскал
нас, как шотландская овчарка в книге "Лесси возвращается домой". Но потом
Седрик стал доказывать, что этот пес нисколько не похож на Пушка.
Во-первых, это не пудель, и он вдвое больше и вовсе не черный, а скорее
буровато-белый, и шерсть у него висит клочьями, а хвост крючком. "Но
выражение лица! - рыдала я. - Это вылитый Пушок!" Седрик видел собаку
только с хвоста - откуда же ему было заметить ее выражение. Он только
сказал, что она как будто бы совсем другой породы, другого роста, окраса и
экстерьера, и в этом я не могла с ним не согласиться. Но я тут же
категорически заявила, что мы немедленно отправляемся прямо домой, мало ли
что мы собирались провести вечер в Париже, не надо мне никакого Парижа.
Пушок вот-вот погибнет от горя, и надо спасать его, не теряя ни минуты! Он
просто обезумел, когда мы за ним приехали. Бабуля, кажется, немного на нас
дулась, я помню, как она сказала, что собака была совершенно здорова и
играла куда больше, чем обычно. Но что с нее возьмешь - она так близорука,
как же она могла разглядеть выражение его бедной мордочки. Я прямо не
знаю, решусь ли опять оставить его там.
Приходилось слышать, как люди говорят, что можно чрезмерно привязаться
к собаке, а кое-кто даже намекал, что я чересчур поглощена своим псом.
Конечно, я на них не обращаю внимания, такие люди для меня просто
перестают существовать. Есть же еще такие типы, которые могут отдать
собаку в руки вивисекторов или послать на смерть только за то, что она
залаяла на молочника! Везде есть бессердечные, жестокие люди, но мы по
крайней мере можем избегать их общества. Да, Пушок мне дороже большинства
людей, с которыми я встречаюсь на приемах. Седрик любит его почти так же,
как я, и мы оба считаем его членом нашей семьи. Мы теперь редко приглашаем
гостей: а что, если они не понравятся Пушку? Отдых нам тоже организовать
нелегко, раз Пушок так не любит оставаться у чужих. Признаюсь, мы с
Седриком в нем души не чаем".
Г.К.Честертон как-то заметил, что дог - великолепное животное, но
только до тех пор, пока вы не замените первую букву на "б". Вы гораздо
меньше рискуете помешаться на кошке, и самая умная кошка, у которой можно
кое-чему научиться, - это кошка из "Алисы в стране чудес", умевшая
исчезать постепенно, начиная с кончика хвоста и кончая улыбкой, которая
виднелась еще некоторое время после того, как все остальное исчезало. "Ну
и ну! Мне часто случалось видеть кошку без улыбки, - подумала Алиса, - но
улыбка без кошки! Нет, такой потешной штуки я никогда в жизни не видала".
А может, это не так уж и потешно? Не кажется ли вам, что именно так и
следует уходить?