Страница:
- << Первая
- « Предыдущая
- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- 6
- 7
- 8
- 9
- 10
- 11
- 12
- 13
- 14
- 15
- 16
- 17
- 18
- 19
- 20
- 21
- 22
- 23
- 24
- 25
- 26
- 27
- 28
- 29
- 30
- 31
- 32
- 33
- 34
- 35
- 36
- 37
- 38
- 39
- 40
- 41
- 42
- 43
- 44
- 45
- 46
- 47
- 48
- 49
- 50
- 51
- 52
- 53
- 54
- 55
- 56
- 57
- 58
- 59
- 60
- 61
- 62
- 63
- 64
- 65
- 66
- 67
- 68
- 69
- 70
- 71
- 72
- 73
- 74
- 75
- 76
- 77
- 78
- 79
- 80
- 81
- 82
- 83
- 84
- 85
- 86
- 87
- 88
- 89
- 90
- 91
- 92
- 93
- 94
- Следующая »
- Последняя >>
Мать Лешки, ветер и мороз серьезно прихватили, она заболела. Высокая температура, жар, кашель с кровью. Старики пытались отпоить невестку домашними снадобьями, но даже эти, проверенные временем лекарства, оказались бессильны перед коварной болезнью.
Нужно было идти к доктору Мельниченко за антибиотиками, только они могли излечить хворую женщину. И отец пошел к местному эскулапу, который по обыкновению был вдребезги пьян и коротал время за столом, уставленным бутылками со спиртом, в компании подручных, - Свидера и Шалоумова, таких же, как и он, конченых пропойц.
Сегодня Мельниченко был в на редкость приподнятом настроении. Он терпеливо выслушал рассказ отца о приключившемся с женой несчастье, и даже изъявил желание помочь. Он даже сделал попытку встать, но сделал это настолько резко, что в тот же миг оказался на полу, откуда его и водворили вновь на лавку, собутыльники. Разведя руками, словно оправдываясь, что не может поспешить к больной вместе с отцом, он не утратил готовности помочь, по мере сил. Послал одного из санитаров в каптерку, поручив отыскать коробку с антибиотиками, прокричав вдогонку название препарата.
Вскоре коробка с лекарствами стояла перед отцом. Он получил из заплетающихся уст доктора Мельниченко подробнейшие инструкции по их применению. Затем отец получил шприц, для введения лекарства в организм больной, и инструкции по его кипячению. И в довершении благодеяния, доктор пододвинул к отцу один из красовавшихся на столе бутылей со спиртом. Затем махнул рукой, тем самым давая понять что прием закончен, чтобы он убирался к чертовой матери, и не мешал доктору с коллегами обсуждать важные дела.
Прихватив в охапку ценный груз, держа в уме полученные от доктора наставления, отец поспешил домой, где применил лекарства и полученные знания на практике. Но то ли отец что-то напутал, то ли напутали с лекарствами, или же истек срок годности, но они были бессильны помочь. А быть может, болезнь слишком прочно внедрилась в организм матери и никак не хотела ее отпускать, что даже антибиотики были не в силах с ней совладать. Неизвестно, какая из причин оказалась верной, коробки из-под лекарств не сохранилось. Какая бы причина не послужила тому виной, но произошло именно то, что произошло. На третьи сутки с начала болезни, мать тихо скончалась во сне.
После ее смерти и похорон, отец начал пить, хотя раньше, в отличии от многих сельчан не был пристрастен к зелью. Бутылки со спиртным улетали одна за другой. Лешкин отец был мужчина крупный, как и дед, и требовалось изрядное количество спиртного, чтобы уложить отца на землю, где он мог бездумно проспать до самого утра.
Затем он работал как заведенный, в напряженном рабочем ритме забывая обо всем на свете. Но вновь наступал вечер, и снова думы одолевали отца. И вновь в ход шел дедовский самогон, принося желанное забвение до следующего утра.
Но однажды самогона оказалось слишком мало для того, чтобы свалить отца с ног. Обхватив руками голову, уперевшись локтями в стол, он уставился мутным взглядом в стену. В голове тяжелым жерновом ворочалась одна-единственная, изводящая его последнее время, мысль, кто виноват в смерти милой Любушки? И чем дольше сидел за столом, тем отчетливее вырисовывался в голове образ врага, пирующего сейчас в кругу себе подобных тварей, жрущих сало и хлещущих самогон. Этим уродам и жить то незачем, само их существование является грубейшей ошибкой создателя, устранить которую он просто обязан.
Эта мысль, скользнувшая в голову сразу вслед сформировавшемуся образу врага, подняла с места и отправила в путь.
Встреченные отцом по дороге сельчане с ужасом отскакивали в сторону, едва завидев его. Безумные, налитые кровью глаза, всклокоченные волосы, стиснутые зубы и здоровенный кол в руках, могли напугать любого. Боязливо миновав его, люди смотрели вослед, догадываясь куда он может направляться и предполагая, что за этим может случиться. В их душах боролись двойственные чувства. С одной стороны надо бы остановить его, не дать наломать дров, исковеркать жизнь из-за какой-то пьяни. Но попробуй остановить такого, когда глаза горят, а взгляд устремлен в одну точку и в этой точке сконцентрировался образ смертельного врага. Такой человек пришибет незаметно, словно муху, ставшего на его пути, даже не удостоив взглядом того, кто посмел заступить дорогу.
Никто не останавливал его еще и по иной причине, чисто шкурной. Лешкин отец, подстать деду, одному из первых сельских силачей, был также могуч телом, к тому же вооружен увесистым колом, совладать с ним доктору Мельниченко, вместе с приспешниками, будет не просто, если вообще возможно. Не смотря на то, что мужики они не хилые, против Лешкиного отца, были мелковаты. Впору было заключать пари, кто выйдет победителем из предстоящей схватки. Но людям было недосуг делать ставки, хотя каждый с интересом ждал, результатов драмы, должной вот-вот произойти.
Лешка видел, как уходил отец. Он знал, этот великан, что так любил качать его на руках, подбрасывая высоко-высоко, к самому солнцу, обязательно победит. И если бы он принимал участие в ставках, то поставил бы на отца все свои нехитрые богатства.
Пинком распахнув дверь докторской избы, отец грозовой тучей шагнул внутрь, сжимая в руках увесистый кол. Собравшаяся там теплая компания, ошалело, открыв рты и выпучив глаза, остолбенело, уставилась на вошедшего. Первыми пришли в себя санитары, резво, не смотря на обилие порожних бутылок с разбавленным спиртом, вскочившие из-за стола. В качестве оружия они прихватили массивные граненые бутылки, при удачном ударе которыми по голове, можно легко отправить человека на тот свет. Как по команде, взмахнули порожними бутылями, целясь в голову опасного посетителя. Но мгновением раньше засвистел, бешено вращаясь в воздухе отцовский кол, обрушиваясь на головы и плечи противников.
И закрутилась безумная, скоротечная схватка. Всего пару минут длилась она, но итогом ее были распростертые на полу, хрипящие, захлебывающиеся собственной кровью тела Свидера и Шалоумова, деревенских санитаров, бесславно завершивших медицинскую карьеру. Рядом с ними, на залитом кровью полу валялись так и не нашедшие цель граненые бутыли, и средь них обломки здоровенного кола, сломавшегося в пылу сражения об чью-то голову.
Доктор Мельниченко все это время просидел сиднем на стуле, не сделав попытки встать и помочь, верным приспешникам. То ли он настолько привык верить, что они самостоятельно справятся с любым непрошеным визитером, что не посчитал нужным вмешиваться, то ли он был настолько испуган и потрясен разыгравшейся на его глазах трагедией, что не мог пошевелиться.
Не шелохнулся он и тогда, когда рассудок кричал ему, - спасайся! Он продолжал все также сидеть за столом, ошалело, глядя в одну точку, и во взоре не было ничего кроме ужаса, парализовавшего волю. В его глазах отражался человек, пощады от которого ждать не приходилось. В самый последний момент Мельниченко попытался встать, оторвать от лавки задницу с обмоченными штанами, чувствуя, как что-то забурчало в животе, просясь наружу. Но ужас, сковавший все его существо, оказался сильнее предпринятых усилий, и тело грузно осело на лавку, смачно хлюпнув при этом.
А затем стол, единственная преграда между ним и смертью, пришедшей за ним в образе разъяренного сельского мужика, отлетел в сторону, и он оказался один на один с человеком, в глазах которого прочел смертный приговор. И он открыл рот, и закричал, вложив в крик весь ужас и отчаянье заполонившие его. Это был предсмертный крик зверя, в горло которого впился зубами, кровожадный хищник. Он визжал громко и пронзительно, вложив в этот крик всю душу, словно он мог его спасти. Он чувствовал, как вместе с отчаянным криком из его пятой точки вырывается неудержимый поток. Жидкий, липкий и неописуемо вонючий, остановить который он не мог, извергавшийся из задницы также стремительно, как и вопль из глотки.
Словно в замедленном кино, фельдшер Мельниченко видел, как приподнялась с пола для замаха здоровенная, обутая в кирзовые сапоги сорок восьмого размера, нога, как, описав в воздухе полукруг с бешеной скоростью устремилась к нему, прямо в рожу, в продолжающий истошно вопить, рот. А затем был удар, сбивший его с лавки, отбросивший в дальний угол избы. И все расстояние полета, подобно верстовым столбам было отмечено выбитыми зубами, щедро устлавшими пол. Редкий их представитель сумел уцелеть после столь плотного приложения тяжеленного сапога.
Ударившись головой о косяк, Мельниченко отключился, что было для него величайшим благом, ибо трусливое сердечко могло и не выдержать всего этого. Храбрый только в присутствии верных подручных, что корчились и хрипели на полу в лужах крови, на деле он был ничтожным и трусливым существом. Он не был таким здоровяком, как санитары, был длинным, как жердь, тощим, с писклявым голосом и вороватыми, трусливо - озирающимися, все время бегающими по сторонам, глазенками. Против Лешкиного отца, Мельниченко был никто, тля, слизняк, прикончить которого он мог одним ударом кулака. И этот самый удар, был рядом, сосем близко, в паре шагов от валяющегося без чувств, эскулапа.
Но эти несколько шагов, отцу пройти было не суждено. Резкая вонь, распространившаяся от места сидения до места падения медицинского светила, отрезвила изрядно замутненный алкоголем, мозг. Вонища резанула по глазам, заставила руки зажать нос, дала команду ногам унести массивное тело поскорее отсюда, из места, где ему грозит смерть от отравления ядовитыми газами. Вонь была настолько едка, мерзка и отвратна, что еще спустя неделю, несмотря на то, что окна и двери были распахнуты настежь, в дом никто не рисковал заходить, боясь задохнуться от вони. Люди, выносившие из избы бездыханные тела доктора и санитаров, не соглашались войти внутрь, даже под угрозой пистолета местного участкового. И только приняв на грудь по стакану ядреного самогона, перемотав лица толстенным слоем марли, дыша перегаром, дабы заглушить вонищу, пропитавшую все в избе, вошли внутрь.
Отец выскочил наружу, протрезвевший, жадно вдыхая чистый морозный воздух. Затем неторопливо закурил на крылечке, не обращая внимания на столпившихся за забором сельчан. Он просто курил и размышлял, уйдя в себя.
Куда-то бежать, где-то скрываться не имело смысла, все равно, рано или поздно, его обязательно поймают, и тогда наказание будет суровее, нежели сейчас. Оставалось одно, идти к участковому и чистосердечно во всем признаться. Мужик он нормальный, из местных, врага народа из него лепить не станет, а значит, есть надежда когда-нибудь, отсидев отмеренный законом срок, вернуться обратно, к родителям и сыну. Лешка вырастет без отца, но он обязательно вернется и посвятит ему всю жизнь, научив всему, что сам умеет.
Докурив папиросу и затоптав ее в снег, отец направился к избе участкового, чтобы там, во всем признаться. Дойти до нее, было не суждено, участковый собственной персоной спешил навстречу при полном параде. Вероятно, его уже успел предупредить кто-то из местных о трагедии, разыгравшейся в фельдшерском пункте. Встретив на пол дороге, он препроводил Лешкиного отца в колхозное правление, где и составил подробный протокол о случившемся.
До утра просидел Халявин в правлении, пока за не прибыли из города машины, с зарешеченными окнами для отца и санитарная для тех, кто подвернулся под его горячую руку. Молчаливые и угрюмые люди в мышиного цвета форме, усадили отца в машину с металлическими прутьями в палец толщиной на окнах, и увезли в город.
Сельский участковый уехал вместе с отцом и вернулся через неделю, рассказав сельчанам, ждущих с нетерпением новостей о его дальнейшей судьбе. Лешкин отец был уважаемым человеком на селе. Честный и справедливый, всегда готовый помочь любому, в меру возможностей и сил. И поэтому вся деревня молила бога о том, чтобы он остался жив, и получил по возможности, более короткий срок.
То, что он сделал, по мнению сельчан, было правильно. Быть может, он немного переборщил в праведном гневе, но зато хорошенько проучил доктора Мельниченко, и его вечно пьяную свору. В другой раз, наученные горьким опытом, они будут повнимательнее к пришедшим за помощью, людям.
Участковый был представителем власти, принятой в деревне с не любовью и едва прикрытой враждебностью, доходившей в прошлом до открытой конфронтации. Со временем отношения с властью нормализовались, вошли в обыденное русло. Участковый, назначенный на это место, был родом из Шишигино и по окончанию милицейской школы, в отличии от большинства сокурсников, всеми правдами и неправдами старающихся остаться в городе, попросился обратно, в деревню, из которой был родом. В сельскую глубинку мало кто рвался и поэтому его рапорт был удовлетворен начальством, и вскоре в селе появился новый участковый. Свой, из местных, он без городской предвзятости судил деревенские дела, борясь с местными правонарушителями.
Хотя, какие грехи могут быть в затерянной среди непролазных лесов деревушке. Потасовки среди молодежи на танцах, пьяные драки колхозников, да самогоноварение, с которым, как прекрасно понимал участковый, имевший в доме самогонный аппарат, о существовании которого никто и не догадывался, бороться бесполезно. Периодически, борясь за графу отчетности, он отлавливал пару-тройку особо ретивых самогонщиков, изымал орудия производства домашнего алкоголя и для острастки облагал штрафом. Колхозники от его рейдов особо не страдали. Штраф, налагаемый властью, был небольшой, а реквизированный самогонный аппарат, легко восстанавливался спустя пару дней. Спустя несколько дней, из домов, подвергшихся проверке участковым, вновь доносился привычный и родной для деревни, запах выгоняемого зелья. В пору было вновь заходить в эти дома, изымать агрегат и выписывать штраф.
Но участковый человек, трезво глядящий на мир. Он не пытался искоренить то что невозможно искоренить в принципе, бороться с чем также глупо, как и с ветряными мельницами. Строки сухих отчетов с приложением штрафных денег, раз в месяц уходившие в район, его вполне устраивали, позволяли жить спокойно, как и ему в частности, так и всей деревне в целом.
Наш Авдеич, так ласково звали его сельчане, уважая участкового и доверяя ему. Знали, что не обманет, не предаст, даже если ему будут грозить неприятности, всегда вступится за человека, если тот прав.
Не было у Авдеича необходимости ехать в город с Лешкиным отцом, но он поехал, чтобы на месте обрисовать истинное положение дел, подоплеку случившегося. Он старался поспособствовать тому, чтобы виновный получил меньшее из возможного наказания. Да и шутка ли, во вверенном на его попечении селе, произошло ЧП такого масштаба. Подобного не случалось в Шишигино многие десятки лет, куда уж там самогонщикам, гоношащейся молодежи, да деревенским забиякам. Тут дело куда серьезнее, и хорошо, если обойдется без политической подоплеки, которую так любят пришивать ко всему некоторые, не в меру ретивые следователи.
1.8. История браконьерства в Шишигино
Нужно было идти к доктору Мельниченко за антибиотиками, только они могли излечить хворую женщину. И отец пошел к местному эскулапу, который по обыкновению был вдребезги пьян и коротал время за столом, уставленным бутылками со спиртом, в компании подручных, - Свидера и Шалоумова, таких же, как и он, конченых пропойц.
Сегодня Мельниченко был в на редкость приподнятом настроении. Он терпеливо выслушал рассказ отца о приключившемся с женой несчастье, и даже изъявил желание помочь. Он даже сделал попытку встать, но сделал это настолько резко, что в тот же миг оказался на полу, откуда его и водворили вновь на лавку, собутыльники. Разведя руками, словно оправдываясь, что не может поспешить к больной вместе с отцом, он не утратил готовности помочь, по мере сил. Послал одного из санитаров в каптерку, поручив отыскать коробку с антибиотиками, прокричав вдогонку название препарата.
Вскоре коробка с лекарствами стояла перед отцом. Он получил из заплетающихся уст доктора Мельниченко подробнейшие инструкции по их применению. Затем отец получил шприц, для введения лекарства в организм больной, и инструкции по его кипячению. И в довершении благодеяния, доктор пододвинул к отцу один из красовавшихся на столе бутылей со спиртом. Затем махнул рукой, тем самым давая понять что прием закончен, чтобы он убирался к чертовой матери, и не мешал доктору с коллегами обсуждать важные дела.
Прихватив в охапку ценный груз, держа в уме полученные от доктора наставления, отец поспешил домой, где применил лекарства и полученные знания на практике. Но то ли отец что-то напутал, то ли напутали с лекарствами, или же истек срок годности, но они были бессильны помочь. А быть может, болезнь слишком прочно внедрилась в организм матери и никак не хотела ее отпускать, что даже антибиотики были не в силах с ней совладать. Неизвестно, какая из причин оказалась верной, коробки из-под лекарств не сохранилось. Какая бы причина не послужила тому виной, но произошло именно то, что произошло. На третьи сутки с начала болезни, мать тихо скончалась во сне.
После ее смерти и похорон, отец начал пить, хотя раньше, в отличии от многих сельчан не был пристрастен к зелью. Бутылки со спиртным улетали одна за другой. Лешкин отец был мужчина крупный, как и дед, и требовалось изрядное количество спиртного, чтобы уложить отца на землю, где он мог бездумно проспать до самого утра.
Затем он работал как заведенный, в напряженном рабочем ритме забывая обо всем на свете. Но вновь наступал вечер, и снова думы одолевали отца. И вновь в ход шел дедовский самогон, принося желанное забвение до следующего утра.
Но однажды самогона оказалось слишком мало для того, чтобы свалить отца с ног. Обхватив руками голову, уперевшись локтями в стол, он уставился мутным взглядом в стену. В голове тяжелым жерновом ворочалась одна-единственная, изводящая его последнее время, мысль, кто виноват в смерти милой Любушки? И чем дольше сидел за столом, тем отчетливее вырисовывался в голове образ врага, пирующего сейчас в кругу себе подобных тварей, жрущих сало и хлещущих самогон. Этим уродам и жить то незачем, само их существование является грубейшей ошибкой создателя, устранить которую он просто обязан.
Эта мысль, скользнувшая в голову сразу вслед сформировавшемуся образу врага, подняла с места и отправила в путь.
Встреченные отцом по дороге сельчане с ужасом отскакивали в сторону, едва завидев его. Безумные, налитые кровью глаза, всклокоченные волосы, стиснутые зубы и здоровенный кол в руках, могли напугать любого. Боязливо миновав его, люди смотрели вослед, догадываясь куда он может направляться и предполагая, что за этим может случиться. В их душах боролись двойственные чувства. С одной стороны надо бы остановить его, не дать наломать дров, исковеркать жизнь из-за какой-то пьяни. Но попробуй остановить такого, когда глаза горят, а взгляд устремлен в одну точку и в этой точке сконцентрировался образ смертельного врага. Такой человек пришибет незаметно, словно муху, ставшего на его пути, даже не удостоив взглядом того, кто посмел заступить дорогу.
Никто не останавливал его еще и по иной причине, чисто шкурной. Лешкин отец, подстать деду, одному из первых сельских силачей, был также могуч телом, к тому же вооружен увесистым колом, совладать с ним доктору Мельниченко, вместе с приспешниками, будет не просто, если вообще возможно. Не смотря на то, что мужики они не хилые, против Лешкиного отца, были мелковаты. Впору было заключать пари, кто выйдет победителем из предстоящей схватки. Но людям было недосуг делать ставки, хотя каждый с интересом ждал, результатов драмы, должной вот-вот произойти.
Лешка видел, как уходил отец. Он знал, этот великан, что так любил качать его на руках, подбрасывая высоко-высоко, к самому солнцу, обязательно победит. И если бы он принимал участие в ставках, то поставил бы на отца все свои нехитрые богатства.
Пинком распахнув дверь докторской избы, отец грозовой тучей шагнул внутрь, сжимая в руках увесистый кол. Собравшаяся там теплая компания, ошалело, открыв рты и выпучив глаза, остолбенело, уставилась на вошедшего. Первыми пришли в себя санитары, резво, не смотря на обилие порожних бутылок с разбавленным спиртом, вскочившие из-за стола. В качестве оружия они прихватили массивные граненые бутылки, при удачном ударе которыми по голове, можно легко отправить человека на тот свет. Как по команде, взмахнули порожними бутылями, целясь в голову опасного посетителя. Но мгновением раньше засвистел, бешено вращаясь в воздухе отцовский кол, обрушиваясь на головы и плечи противников.
И закрутилась безумная, скоротечная схватка. Всего пару минут длилась она, но итогом ее были распростертые на полу, хрипящие, захлебывающиеся собственной кровью тела Свидера и Шалоумова, деревенских санитаров, бесславно завершивших медицинскую карьеру. Рядом с ними, на залитом кровью полу валялись так и не нашедшие цель граненые бутыли, и средь них обломки здоровенного кола, сломавшегося в пылу сражения об чью-то голову.
Доктор Мельниченко все это время просидел сиднем на стуле, не сделав попытки встать и помочь, верным приспешникам. То ли он настолько привык верить, что они самостоятельно справятся с любым непрошеным визитером, что не посчитал нужным вмешиваться, то ли он был настолько испуган и потрясен разыгравшейся на его глазах трагедией, что не мог пошевелиться.
Не шелохнулся он и тогда, когда рассудок кричал ему, - спасайся! Он продолжал все также сидеть за столом, ошалело, глядя в одну точку, и во взоре не было ничего кроме ужаса, парализовавшего волю. В его глазах отражался человек, пощады от которого ждать не приходилось. В самый последний момент Мельниченко попытался встать, оторвать от лавки задницу с обмоченными штанами, чувствуя, как что-то забурчало в животе, просясь наружу. Но ужас, сковавший все его существо, оказался сильнее предпринятых усилий, и тело грузно осело на лавку, смачно хлюпнув при этом.
А затем стол, единственная преграда между ним и смертью, пришедшей за ним в образе разъяренного сельского мужика, отлетел в сторону, и он оказался один на один с человеком, в глазах которого прочел смертный приговор. И он открыл рот, и закричал, вложив в крик весь ужас и отчаянье заполонившие его. Это был предсмертный крик зверя, в горло которого впился зубами, кровожадный хищник. Он визжал громко и пронзительно, вложив в этот крик всю душу, словно он мог его спасти. Он чувствовал, как вместе с отчаянным криком из его пятой точки вырывается неудержимый поток. Жидкий, липкий и неописуемо вонючий, остановить который он не мог, извергавшийся из задницы также стремительно, как и вопль из глотки.
Словно в замедленном кино, фельдшер Мельниченко видел, как приподнялась с пола для замаха здоровенная, обутая в кирзовые сапоги сорок восьмого размера, нога, как, описав в воздухе полукруг с бешеной скоростью устремилась к нему, прямо в рожу, в продолжающий истошно вопить, рот. А затем был удар, сбивший его с лавки, отбросивший в дальний угол избы. И все расстояние полета, подобно верстовым столбам было отмечено выбитыми зубами, щедро устлавшими пол. Редкий их представитель сумел уцелеть после столь плотного приложения тяжеленного сапога.
Ударившись головой о косяк, Мельниченко отключился, что было для него величайшим благом, ибо трусливое сердечко могло и не выдержать всего этого. Храбрый только в присутствии верных подручных, что корчились и хрипели на полу в лужах крови, на деле он был ничтожным и трусливым существом. Он не был таким здоровяком, как санитары, был длинным, как жердь, тощим, с писклявым голосом и вороватыми, трусливо - озирающимися, все время бегающими по сторонам, глазенками. Против Лешкиного отца, Мельниченко был никто, тля, слизняк, прикончить которого он мог одним ударом кулака. И этот самый удар, был рядом, сосем близко, в паре шагов от валяющегося без чувств, эскулапа.
Но эти несколько шагов, отцу пройти было не суждено. Резкая вонь, распространившаяся от места сидения до места падения медицинского светила, отрезвила изрядно замутненный алкоголем, мозг. Вонища резанула по глазам, заставила руки зажать нос, дала команду ногам унести массивное тело поскорее отсюда, из места, где ему грозит смерть от отравления ядовитыми газами. Вонь была настолько едка, мерзка и отвратна, что еще спустя неделю, несмотря на то, что окна и двери были распахнуты настежь, в дом никто не рисковал заходить, боясь задохнуться от вони. Люди, выносившие из избы бездыханные тела доктора и санитаров, не соглашались войти внутрь, даже под угрозой пистолета местного участкового. И только приняв на грудь по стакану ядреного самогона, перемотав лица толстенным слоем марли, дыша перегаром, дабы заглушить вонищу, пропитавшую все в избе, вошли внутрь.
Отец выскочил наружу, протрезвевший, жадно вдыхая чистый морозный воздух. Затем неторопливо закурил на крылечке, не обращая внимания на столпившихся за забором сельчан. Он просто курил и размышлял, уйдя в себя.
Куда-то бежать, где-то скрываться не имело смысла, все равно, рано или поздно, его обязательно поймают, и тогда наказание будет суровее, нежели сейчас. Оставалось одно, идти к участковому и чистосердечно во всем признаться. Мужик он нормальный, из местных, врага народа из него лепить не станет, а значит, есть надежда когда-нибудь, отсидев отмеренный законом срок, вернуться обратно, к родителям и сыну. Лешка вырастет без отца, но он обязательно вернется и посвятит ему всю жизнь, научив всему, что сам умеет.
Докурив папиросу и затоптав ее в снег, отец направился к избе участкового, чтобы там, во всем признаться. Дойти до нее, было не суждено, участковый собственной персоной спешил навстречу при полном параде. Вероятно, его уже успел предупредить кто-то из местных о трагедии, разыгравшейся в фельдшерском пункте. Встретив на пол дороге, он препроводил Лешкиного отца в колхозное правление, где и составил подробный протокол о случившемся.
До утра просидел Халявин в правлении, пока за не прибыли из города машины, с зарешеченными окнами для отца и санитарная для тех, кто подвернулся под его горячую руку. Молчаливые и угрюмые люди в мышиного цвета форме, усадили отца в машину с металлическими прутьями в палец толщиной на окнах, и увезли в город.
Сельский участковый уехал вместе с отцом и вернулся через неделю, рассказав сельчанам, ждущих с нетерпением новостей о его дальнейшей судьбе. Лешкин отец был уважаемым человеком на селе. Честный и справедливый, всегда готовый помочь любому, в меру возможностей и сил. И поэтому вся деревня молила бога о том, чтобы он остался жив, и получил по возможности, более короткий срок.
То, что он сделал, по мнению сельчан, было правильно. Быть может, он немного переборщил в праведном гневе, но зато хорошенько проучил доктора Мельниченко, и его вечно пьяную свору. В другой раз, наученные горьким опытом, они будут повнимательнее к пришедшим за помощью, людям.
Участковый был представителем власти, принятой в деревне с не любовью и едва прикрытой враждебностью, доходившей в прошлом до открытой конфронтации. Со временем отношения с властью нормализовались, вошли в обыденное русло. Участковый, назначенный на это место, был родом из Шишигино и по окончанию милицейской школы, в отличии от большинства сокурсников, всеми правдами и неправдами старающихся остаться в городе, попросился обратно, в деревню, из которой был родом. В сельскую глубинку мало кто рвался и поэтому его рапорт был удовлетворен начальством, и вскоре в селе появился новый участковый. Свой, из местных, он без городской предвзятости судил деревенские дела, борясь с местными правонарушителями.
Хотя, какие грехи могут быть в затерянной среди непролазных лесов деревушке. Потасовки среди молодежи на танцах, пьяные драки колхозников, да самогоноварение, с которым, как прекрасно понимал участковый, имевший в доме самогонный аппарат, о существовании которого никто и не догадывался, бороться бесполезно. Периодически, борясь за графу отчетности, он отлавливал пару-тройку особо ретивых самогонщиков, изымал орудия производства домашнего алкоголя и для острастки облагал штрафом. Колхозники от его рейдов особо не страдали. Штраф, налагаемый властью, был небольшой, а реквизированный самогонный аппарат, легко восстанавливался спустя пару дней. Спустя несколько дней, из домов, подвергшихся проверке участковым, вновь доносился привычный и родной для деревни, запах выгоняемого зелья. В пору было вновь заходить в эти дома, изымать агрегат и выписывать штраф.
Но участковый человек, трезво глядящий на мир. Он не пытался искоренить то что невозможно искоренить в принципе, бороться с чем также глупо, как и с ветряными мельницами. Строки сухих отчетов с приложением штрафных денег, раз в месяц уходившие в район, его вполне устраивали, позволяли жить спокойно, как и ему в частности, так и всей деревне в целом.
Наш Авдеич, так ласково звали его сельчане, уважая участкового и доверяя ему. Знали, что не обманет, не предаст, даже если ему будут грозить неприятности, всегда вступится за человека, если тот прав.
Не было у Авдеича необходимости ехать в город с Лешкиным отцом, но он поехал, чтобы на месте обрисовать истинное положение дел, подоплеку случившегося. Он старался поспособствовать тому, чтобы виновный получил меньшее из возможного наказания. Да и шутка ли, во вверенном на его попечении селе, произошло ЧП такого масштаба. Подобного не случалось в Шишигино многие десятки лет, куда уж там самогонщикам, гоношащейся молодежи, да деревенским забиякам. Тут дело куда серьезнее, и хорошо, если обойдется без политической подоплеки, которую так любят пришивать ко всему некоторые, не в меру ретивые следователи.
1.8. История браконьерства в Шишигино
Было конечно в деревне распространено, и иное уголовно наказуемое деяние, о существовании которого в области возможно и подозревали, но доказательной базы не было. Авдеич в ежемесячных отчетах, бодро рапортовал о том, что подобного нарушения у них нет, да и быть не может. Во вверенной ему деревне живут самогонщики, пьяницы и дебоширы, но они законопослушны, и в дружбе с Уголовным Кодексом РФ, который чтят.
Преступлением, отмеренным соответствующей статьей в Уголовном кодексе, было браконьерство. Охота, без соответствующего на то разрешения, на населяющую окрестные леса живность, будь то копытное, хищник с ценным мехом, или пернатая дичь. Не существовало, по мнению Авдеича, такого беспредела во вверенной ему деревне, хотя и имелось в каждом доме по стволу, а то и по нескольку. Многие из них остались еще от отцов и дедов, не мыслящих своей жизни без прогулки по лесу с ружьем на плече, и вкусной дичины к семейному столу. Не могли и местные женщины запретить благоверным столь доступный и прибыльный промысел. Каждой хотелось щеголять в лисьей шапке, шубе из медведя или волка, а также иметь множество других, радующих женское сердце меховых вещей, которые мог дать только лес, да старинное ружье в умелых руках супруга.
Браконьерство было неискоренимо, о чем прекрасно знал Авдеич, корни этого ремесла, которым занималось все мужское поголовье Шишигино, деревушки, затерянной средь бесконечных болот и топей, в дремучем лесу, уходили в такую глубь времен, что пытаться выдрать их, было не только бесполезно, но и смертельно опасно. Ловить браконьера нужно с поличным, в процессе преступного промысла. Нужно еще суметь доказать, что человек оказался в лесу с преступными намерениями завалить зверя, для дальнейшего использования в личных целях.
Но кто же сознается по доброй воле в собственной злонамеренности. Даже местные хлопцы, таскающиеся по лесу наравне с взрослыми с ружьями на плечах, не только такие же искусные охотники, как старшие товарищи, отцы и деды, но и такие же мастера плести красивые отмазки, к которым невозможно придраться. А если придерешься, то останешься в дураках, и будешь себя корить за вмешательство в жизнь примерных и законопослушных, сельчан.
Молодые сорванцы, с молоком матери впитали в себя охотничий инстинкт, умение выслеживать в лесу любого зверя, добыть его, или же заниматься тихой охотой, благо в здешних краях видимо-невидимо грибов, причем не все они съедобны. Поглощение некоторых из них, может закончиться для незадачливого грибника тесным общением с туалетом на ближайшие несколько дней. Но не все грибы так миролюбивы по отношению к тем, кто вторгается в их мир, и рвет все без оглядки, нередко купившись на праздничный глянец и внешнюю привлекательность. От некоторых представителей грибного семейства, ежели кто поимеет неосторожность отведать сего грибочка, можно было в одночасье протянуть ноги, предварительно изрядно помучавшись.
Здешние пацаны и девчата уже с пяти-шести лет, могли безошибочно отличить съедобный гриб, от гриба не очень съедобного, а то и вовсе ядовитого, даже если внешне они так схожи.
Испокон веков охота в здешних краях была под запретом, если кому и разрешалось побаловаться с ружьем на досуге то очень немногим.
В прежние, далекие от сегодняшних дней, имперские времена, окрестные леса были объявлены царской вотчиной, охота в которых запрещена строго-настрого. Назначенный районным головой лесничий с помощниками, денно и нощно сторожил царский лес, пресекая на корню любую попытку населения, разнообразить свой, не всегда обильный рацион, продуктами леса. Охота была разрешена не многим. В число избранных счастливцев входил районный голова и его гости, члены всевозможных комиссий и ведомств, с завидной регулярностью посещающие здешние места, чтобы в полной мере попользоваться провинциальным гостеприимством. Охота была обязательным пунктом в программе любой делегации. Гости всегда оставались в восторге от оказанного приема и покидали здешние места в самом благодушном настроении, увозя наверх благоприятные сведения и отчеты. А это новые привилегии, чины и ордена, а также существенные финансовые вливания в экономику края, щедрым золотым ручейком перетекающие в необъятные сундуки местного главы и приближенных к нему чиновников.
От отъезда одной делегации, до приезда другой, о Шишигино, как и о других глухих лесных селениях забывали напрочь, до очередной в них надобности. Единственные, о ком помнили и кому регулярно высылали деньги, это лесничие и их помощники. В районе прекрасно понимали, что от людей, оберегающих дичь в лесах, их рвения, зачастую зависит каковы будут отчеты очередной проверяющей комиссии, а следовательно денежные и иные прибыли здешнего высшего чиновничества.
Лесничие были служащими высоко оплачиваемыми, и одна из причин любовного отношения к ним властей, была описана выше. Их денежному вознаграждению, мог позавидовать любой государственный служащий среднего звена, работающий в департаменте районного главы. Но если на эти деньги и могли позариться, то занять вакантное место желающих было не много.
Слишком опасна была работа лесничего, слишком короток профессиональный век. Больше года, двух, в крайнем случае, трех лет, никто из них на столь доходном месте не задерживался, по крайней мере, в Шишигино. И хорошо если человек добровольно отказывался от места и уходил в другое, пусть менее денежное, зато более безопасное. Чаще всего человек просто-напросто исчезал бесследно. Уходил в лес по служебным надобностям, и пропадал бесследно.
Прямо-таки заколдованный лес, пожиратель людей, но не простой любитель человечины, а настоящий гурман, предпочитающий всем прочим блюдам, мужика в мундире лесничего. Причем лес-людоед пожирал человека целиком, с одеждой, обувью, ружьем. Переваривал вместе с костями и говном так, что не оставалось никаких следов, словно и не существовал этот человек вообще никогда. И все понимали, что искать пропавшего в лесной глухомани человека бесполезно, а облаченного в форменный мундир, бессмысленно.
И все-таки люди послушно выходили в лес, выгоняемые помощниками лесничего, тщательно прочесывали его, заглядывая в каждый овражек, в каждый кустик, за каждый камень. Поиски продолжались пару-тройку дней, а затем заканчивалась спасательная эпопея. По большому счету проводилась она не для того, чтобы что-то найти, а для отчетности. Когда же плановое мероприятие заканчивалось, измеренное необходимым количеством человеко-дней, деятельная активность, сменялась активностью другого рода, бумаготворческой.
Совместным трудом помощников лесничего составлялась официальная бумага, в которой по мере сил и возможностей, а помощники, в отличии от горожанина-лесничего, были местными мужиками, поэтому не шибко грамотными, отражались события последних дней, дата исчезновения начальника, начало и окончание поисковых мероприятий. Завершенная в величайших муках и с преогромным усердием бумага, ближайшей оказией отправлялась в канцелярию районного начальства.
Поскольку дело касалось леса, бумага ложилась на стол либо кому-нибудь из заместителей районного начальника, либо ему лично. Без волокиты и проволочек, столь присущих государственным заведениям, ставших их непременным атрибутом. Составленная сельскими мужиками писанина попадала на стол градоначальнику, в числе прочих, требующих непременного рассмотрения, бумаг.
Донесение из сельской глубинки прочитывалось в первую очередь. Во время прочтения сего шедевра писательской мысли, лицо районного главы морщилось, как от сильнейшей зубной боли. Большого начальник коробила не весть о безвременном исчезновении очередного безымянного лесничего, имени которого он до этого даже и не знал. Убивал высокого начальника стиль написания документа, его грамотность, а точнее полное отсутствие таковой. А иного и быть не могло, особенно если учесть, что авторами и составителями были малограмотные деревенские мужики, за плечами которых в лучшем случае пара классов сельской, церковно-приходской школы. Умение читать и писать было единственным обязательным условием для лиц, претендующих на место помощника лесничего. Районная власть предусмотрела и этот момент, словно заранее предугадав высокую смертность и текучесть кадров в лесном хозяйстве. И то, что неотесанным мужланам хоть иногда, но все же придется составлять бумагу об исчезнувшем начальнике.
Помощники лесничего гораздо меньше начальника, а потому на работе не горели, особой прыти не проявляли, оставив рвение для начальника. Они лишь выполняли его распоряжения и указания, и по возможности как можно медленнее, и неточно. Этим доводили непосредственного начальника до белого каления, заставляя его осыпать их самой грязной и непотребной бранью, подчас слышать которую не доводилось и людям, обитающим на дне общества.
Заслышав брань из уст любимого начальства, образованного умника могущего вести непринужденные беседы с любым высоким гостем, мужики только посмеивались в бороды. И назло ему, делали все еще хуже и медленнее, словно вознамерившись проверить, что сделает он, этот городской хлыщ, если его окончательно вывести из себя. Схватится за ружье, или нет, этот вопрос их интересовал больше всего.
И постоянно на него получали ответ. Хватался за ружье как миленький, когда мужики не в силах сдерживаться, бросали работу и уходили в избу пить квас. Оттуда, сквозь крепкие дубовые стены доносился их раскатистый, мужицкий смех. Закипевшее от бессильной ярости начальство хватало со стены ружье и патронташ с припасами и уходило в лес, в надежде словить кого-нибудь из сельчан, занимающихся незаконным промыслом. Вне закона была охота, расстановка капканов и силков, по несколько штук которых он находил практически каждый выход в лес, и безжалостно истреблял.
Но удача, как правило, оставляла его. Встреченные в лесу крестьяне занимались исключительно законным, не запрещенным властями делом, сбором грибов, ягод и лекарственных корешков. И хотя рожи у некоторых были самые что ни на есть разбойничьи, а глаза горели нездоровым, лихорадочным блеском беспрестанно шныряя по сторонам, и в их лукошках было не более пригоршни ягод, сделать он ничего не мог. Он был уверен, что где-нибудь поблизости, если хорошенько поискать, найдется ни одно припрятанное ружьишко. Причем недавно смазанное, заряженное и без сомнения принадлежащее этим странным, неестественным ягодникам и грибникам, с хищным, металлическим блеском в глазах.
Преступлением, отмеренным соответствующей статьей в Уголовном кодексе, было браконьерство. Охота, без соответствующего на то разрешения, на населяющую окрестные леса живность, будь то копытное, хищник с ценным мехом, или пернатая дичь. Не существовало, по мнению Авдеича, такого беспредела во вверенной ему деревне, хотя и имелось в каждом доме по стволу, а то и по нескольку. Многие из них остались еще от отцов и дедов, не мыслящих своей жизни без прогулки по лесу с ружьем на плече, и вкусной дичины к семейному столу. Не могли и местные женщины запретить благоверным столь доступный и прибыльный промысел. Каждой хотелось щеголять в лисьей шапке, шубе из медведя или волка, а также иметь множество других, радующих женское сердце меховых вещей, которые мог дать только лес, да старинное ружье в умелых руках супруга.
Браконьерство было неискоренимо, о чем прекрасно знал Авдеич, корни этого ремесла, которым занималось все мужское поголовье Шишигино, деревушки, затерянной средь бесконечных болот и топей, в дремучем лесу, уходили в такую глубь времен, что пытаться выдрать их, было не только бесполезно, но и смертельно опасно. Ловить браконьера нужно с поличным, в процессе преступного промысла. Нужно еще суметь доказать, что человек оказался в лесу с преступными намерениями завалить зверя, для дальнейшего использования в личных целях.
Но кто же сознается по доброй воле в собственной злонамеренности. Даже местные хлопцы, таскающиеся по лесу наравне с взрослыми с ружьями на плечах, не только такие же искусные охотники, как старшие товарищи, отцы и деды, но и такие же мастера плести красивые отмазки, к которым невозможно придраться. А если придерешься, то останешься в дураках, и будешь себя корить за вмешательство в жизнь примерных и законопослушных, сельчан.
Молодые сорванцы, с молоком матери впитали в себя охотничий инстинкт, умение выслеживать в лесу любого зверя, добыть его, или же заниматься тихой охотой, благо в здешних краях видимо-невидимо грибов, причем не все они съедобны. Поглощение некоторых из них, может закончиться для незадачливого грибника тесным общением с туалетом на ближайшие несколько дней. Но не все грибы так миролюбивы по отношению к тем, кто вторгается в их мир, и рвет все без оглядки, нередко купившись на праздничный глянец и внешнюю привлекательность. От некоторых представителей грибного семейства, ежели кто поимеет неосторожность отведать сего грибочка, можно было в одночасье протянуть ноги, предварительно изрядно помучавшись.
Здешние пацаны и девчата уже с пяти-шести лет, могли безошибочно отличить съедобный гриб, от гриба не очень съедобного, а то и вовсе ядовитого, даже если внешне они так схожи.
Испокон веков охота в здешних краях была под запретом, если кому и разрешалось побаловаться с ружьем на досуге то очень немногим.
В прежние, далекие от сегодняшних дней, имперские времена, окрестные леса были объявлены царской вотчиной, охота в которых запрещена строго-настрого. Назначенный районным головой лесничий с помощниками, денно и нощно сторожил царский лес, пресекая на корню любую попытку населения, разнообразить свой, не всегда обильный рацион, продуктами леса. Охота была разрешена не многим. В число избранных счастливцев входил районный голова и его гости, члены всевозможных комиссий и ведомств, с завидной регулярностью посещающие здешние места, чтобы в полной мере попользоваться провинциальным гостеприимством. Охота была обязательным пунктом в программе любой делегации. Гости всегда оставались в восторге от оказанного приема и покидали здешние места в самом благодушном настроении, увозя наверх благоприятные сведения и отчеты. А это новые привилегии, чины и ордена, а также существенные финансовые вливания в экономику края, щедрым золотым ручейком перетекающие в необъятные сундуки местного главы и приближенных к нему чиновников.
От отъезда одной делегации, до приезда другой, о Шишигино, как и о других глухих лесных селениях забывали напрочь, до очередной в них надобности. Единственные, о ком помнили и кому регулярно высылали деньги, это лесничие и их помощники. В районе прекрасно понимали, что от людей, оберегающих дичь в лесах, их рвения, зачастую зависит каковы будут отчеты очередной проверяющей комиссии, а следовательно денежные и иные прибыли здешнего высшего чиновничества.
Лесничие были служащими высоко оплачиваемыми, и одна из причин любовного отношения к ним властей, была описана выше. Их денежному вознаграждению, мог позавидовать любой государственный служащий среднего звена, работающий в департаменте районного главы. Но если на эти деньги и могли позариться, то занять вакантное место желающих было не много.
Слишком опасна была работа лесничего, слишком короток профессиональный век. Больше года, двух, в крайнем случае, трех лет, никто из них на столь доходном месте не задерживался, по крайней мере, в Шишигино. И хорошо если человек добровольно отказывался от места и уходил в другое, пусть менее денежное, зато более безопасное. Чаще всего человек просто-напросто исчезал бесследно. Уходил в лес по служебным надобностям, и пропадал бесследно.
Прямо-таки заколдованный лес, пожиратель людей, но не простой любитель человечины, а настоящий гурман, предпочитающий всем прочим блюдам, мужика в мундире лесничего. Причем лес-людоед пожирал человека целиком, с одеждой, обувью, ружьем. Переваривал вместе с костями и говном так, что не оставалось никаких следов, словно и не существовал этот человек вообще никогда. И все понимали, что искать пропавшего в лесной глухомани человека бесполезно, а облаченного в форменный мундир, бессмысленно.
И все-таки люди послушно выходили в лес, выгоняемые помощниками лесничего, тщательно прочесывали его, заглядывая в каждый овражек, в каждый кустик, за каждый камень. Поиски продолжались пару-тройку дней, а затем заканчивалась спасательная эпопея. По большому счету проводилась она не для того, чтобы что-то найти, а для отчетности. Когда же плановое мероприятие заканчивалось, измеренное необходимым количеством человеко-дней, деятельная активность, сменялась активностью другого рода, бумаготворческой.
Совместным трудом помощников лесничего составлялась официальная бумага, в которой по мере сил и возможностей, а помощники, в отличии от горожанина-лесничего, были местными мужиками, поэтому не шибко грамотными, отражались события последних дней, дата исчезновения начальника, начало и окончание поисковых мероприятий. Завершенная в величайших муках и с преогромным усердием бумага, ближайшей оказией отправлялась в канцелярию районного начальства.
Поскольку дело касалось леса, бумага ложилась на стол либо кому-нибудь из заместителей районного начальника, либо ему лично. Без волокиты и проволочек, столь присущих государственным заведениям, ставших их непременным атрибутом. Составленная сельскими мужиками писанина попадала на стол градоначальнику, в числе прочих, требующих непременного рассмотрения, бумаг.
Донесение из сельской глубинки прочитывалось в первую очередь. Во время прочтения сего шедевра писательской мысли, лицо районного главы морщилось, как от сильнейшей зубной боли. Большого начальник коробила не весть о безвременном исчезновении очередного безымянного лесничего, имени которого он до этого даже и не знал. Убивал высокого начальника стиль написания документа, его грамотность, а точнее полное отсутствие таковой. А иного и быть не могло, особенно если учесть, что авторами и составителями были малограмотные деревенские мужики, за плечами которых в лучшем случае пара классов сельской, церковно-приходской школы. Умение читать и писать было единственным обязательным условием для лиц, претендующих на место помощника лесничего. Районная власть предусмотрела и этот момент, словно заранее предугадав высокую смертность и текучесть кадров в лесном хозяйстве. И то, что неотесанным мужланам хоть иногда, но все же придется составлять бумагу об исчезнувшем начальнике.
Помощники лесничего гораздо меньше начальника, а потому на работе не горели, особой прыти не проявляли, оставив рвение для начальника. Они лишь выполняли его распоряжения и указания, и по возможности как можно медленнее, и неточно. Этим доводили непосредственного начальника до белого каления, заставляя его осыпать их самой грязной и непотребной бранью, подчас слышать которую не доводилось и людям, обитающим на дне общества.
Заслышав брань из уст любимого начальства, образованного умника могущего вести непринужденные беседы с любым высоким гостем, мужики только посмеивались в бороды. И назло ему, делали все еще хуже и медленнее, словно вознамерившись проверить, что сделает он, этот городской хлыщ, если его окончательно вывести из себя. Схватится за ружье, или нет, этот вопрос их интересовал больше всего.
И постоянно на него получали ответ. Хватался за ружье как миленький, когда мужики не в силах сдерживаться, бросали работу и уходили в избу пить квас. Оттуда, сквозь крепкие дубовые стены доносился их раскатистый, мужицкий смех. Закипевшее от бессильной ярости начальство хватало со стены ружье и патронташ с припасами и уходило в лес, в надежде словить кого-нибудь из сельчан, занимающихся незаконным промыслом. Вне закона была охота, расстановка капканов и силков, по несколько штук которых он находил практически каждый выход в лес, и безжалостно истреблял.
Но удача, как правило, оставляла его. Встреченные в лесу крестьяне занимались исключительно законным, не запрещенным властями делом, сбором грибов, ягод и лекарственных корешков. И хотя рожи у некоторых были самые что ни на есть разбойничьи, а глаза горели нездоровым, лихорадочным блеском беспрестанно шныряя по сторонам, и в их лукошках было не более пригоршни ягод, сделать он ничего не мог. Он был уверен, что где-нибудь поблизости, если хорошенько поискать, найдется ни одно припрятанное ружьишко. Причем недавно смазанное, заряженное и без сомнения принадлежащее этим странным, неестественным ягодникам и грибникам, с хищным, металлическим блеском в глазах.