Салов Андрей. Семь смертей Лешего

   Чтобы хоть как-то разнообразить меню бойцов, погрязших в козлятине в зимнее время, находили смерть и несколько свиней. А свинья, это не просто мясо, но также и сало, без которого не могла существовать солдатская братия. Зимой сало являлось главным украшением солдатского стола. Закончившееся сало служило сигналом начальству, что пора прирезать, или пристрелить, очередного его носителя.
   Насчет кормежки на заставе был полный порядок. Она не шла ни в какое сравнение с тем, чем потчевали солдат в отряде. Прижившись на заставе, Лешка порой поражался тому, как он находил в свое время питание в отрядной столовой, сносным. С тех пор, как он начал служить на заставе, ему доводилось несколько раз спускаться с гор в отряд. Его попытки отобедать в солдатской столовой, заканчивались провалом. Повторных попыток он более не предпринимал. Питался Лешка, как и другие солдаты, прибывшие с застав, отвыкшие от отрядного убожества, исключительно в гарнизонном кафе. Где не было столь любимых Халявиным пельменей, да и сало встречалось не часто, но зато в изобилии было печенья, газированных напитков, соков и колбасы.
   Командировка в отряд заканчивалась, и Лешка вновь оказывался на заставе, среди сала и разных разносолов, на которые были большие мастера заставские повара, Давиденко и Матвеев. Такому различию в кормлении защитников советской родины, было свое объяснение. Одно дело отряд, где нужно накормить несколько сотен солдат и уйму офицеров и прапорщиков. И совсем другое дело застава, где два десятка солдат, да плюс 5 офицеров и прапорщиков. Но главное различие было в другом. Хотя в приготовлении блюд участвовали одни и те же продукты, казалось бы, все должно быть одинаковым, на деле все обстояло иначе. В отряде существовали две столовые, для солдат и для офицеров. Все, что получше, шло на откорм офицеров, что похуже, на прокорм солдат. Соответственно и готовили, одним с душой, боясь взбучки, другим абы как, все равно сожрут. Ну, а кого не устраивает солдатская еда, добро пожаловать в «Тополек», кафе, где можно всегда перехватить что-нибудь по своему желанию.
   Но не всем было разрешено посещать подобное заведение. Вернее всем, за исключением небольшой, самой бесправной части солдат. Тем, кто пребывал в карантине, или еще не окончил учебку, посещать гарнизонное кафе запрещалось категорически. Для нарушивших запрет, существовала целая система наказаний. Чтобы офицерам легко было вычислить нарушителей из общей солдатской массы, одевали молодых солдат, не закончивших обучение, отлично от других. Если часть в холодное время года разгуливала в «ПШ», то учебка продолжала ходить в камуфляже. Летом, когда все ходили в камуфляже, учебка в «ПШ», или в «ХБ». Одного взгляда на отоваривающегося в кафе солдата, было достаточно для того, чтобы определить нарушителя заведенного в части порядка.
   Помимо запрета на посещение кафе, не положены им были и увольнения в город. Когда вся часть, за исключением наказанных и назначенных в наряд, готовились к увольнительной в город, учебка жила по расписанию. Разве что в эти дни занятий было поменьше, а отдыха побольше, только и всего. Рвануть в самоход, даже при наличии такой возможности, было полнейшим безумием. Первый же патруль отловит смельчака, даже не задаваясь вопросом, есть ли у него увольнительная. Ибо ответ был заранее известен, одного взгляда, на форму задержанного было достаточно для ответа.
   За шесть месяцев учебы в сержантской школе Лешке так и не удалось побывать в городе. Их выпустили в город, когда осточертевшая учебка осталась позади. В тот день, стоя в бытовке перед расположенными во всю стену зеркалами, он с гордостью поглядывал на свое отражение, с блистающими на погонах, сержантскими лычками. Их выпустили в город в награду за сданные экзамены и в ознаменовании нового периода в армейской службе.
   Город Пржевальск не оправдал Лешкиных ожиданий. Так себе, даже и не город по большому счету, большая деревня. Десяток кирпичных пятиэтажек, множество домой индивидуальной застройки. Одна большая площадь в центре, с почтой, видеосалоном, парой кафе да небольшим, по-восточному шумным базаром. Лешка посидел в закусочной, с удовольствием полакомился лагманом. Блюдом, которое прежде пробовать не доводилось, тем более шикарным, после скудных солдатских харчей. Плотно покушав, окинув оценивающим взглядом площадь, решительно направился в видеосалон, где просмотрел несколько фильмов подряд. Чтобы убить время, которого до конца увольнительной, было более чем предостаточно.
   Проголодавшись за просмотром видеопродукции, Лешка направился в кафе, последнюю из достопримечательностей на центральной городской площади. В кафе он прекрасно провел полчаса, в обществе сочных мантов, и ароматного местного напитка. Название напитка он так и не запомнил. Даже повторить название он был не в состоянии, из-за его сложности для русского языка.
   Покончив с трапезой, без особого интереса прогулялся вдоль торговых рядов местного базара, где торговли всякой всячиной. Возле выхода, его внимание привлек книжный лоток с пожилым киргизом, где, после некоторого колебания, выбрал пару книг, показавшихся интересными.
   В сержантской школе с чтением было плохо. Не было иного чтива, кроме устава караульной службы, да немногочисленных газет в ленинской комнате, выдержки из которых зачитывал замполит, во время политзанятий. В части имелась библиотека, но вход туда Лешке и прочим салагам был заказан. В библиотеку Халявин не ходил из-за школы младших командиров, не записался и по окончанию учебы, до отправки на заставу оставались считанные дни. Они ожидали колонну с грузами, сопровождать которую и будут.
   Книжки и впрямь оказались интересными, и доставили немало приятных часов не только Лешке, но и многим бойцам с заставы, тем, кто испытывал тягу к подобного рода времяпрепровождению. По большому счету, кроме как читать, на заставе делать нечего, особенно во время выходных. Был, конечно, телевизор, но он показывал один-единственный канал. Имелся и магнитофон, включать который разрешалось на пару часов в сутки, в строго отведенное для этих целей, время.
   Была на заставе и библиотека, если можно таковой назвать небольшую 2 на 3 метра комнатенку, забранную у входа металлической решеткой, с рядами полок вдоль стен, на которых ожидали своего читателя несколько сотен книг. Имелся даже вечно сонный библиотекарь, которого если и можно было застать бодрствующим, то только после обеда. Подходить к нему раньше было бесполезно, так как библиотекарь, он же повар, ефрейтор Давиденко, вел преимущественно ночной образ жизни, отсыпаясь днем. И хоть выбор чтива на заставе был не особенно велик, но Лешке хватило на целых два года, тем более. Если учесть, что времени для чтения было не так уж много.
   Два года пролетели, словно один день. И хотя в начале они казались вечностью, но вечность миновала, оставив в памяти массу воспоминаний. Хотя встречались среди них и неприятные, но плохое забывается, а все хорошее, остается в памяти навсегда.
   В отпуск Лешка так и не съездил. Да и не рвался он домой. Если бы и предоставило начальство подобную возможность, он бы без тени сомнения, уступил отпуск кому-нибудь из сослуживцев. Ему все равно не к кому ехать. В родном Шишигино, никого не осталось. Родители умерли, дед с бабкой также отошли в мир иной. Любимая девушка укатила в столицу с московским чиновником, старым, толстым и лысым бабником, и с тех пор о ней не было никаких известий. Даже ее родители не знали, что с ней, жива ли она и вообще прибыла ли в столицу. Или, быть может, была высажена где-то по дороге из поезда столичным чиновником. Выброшена, как красивая, но надоевшая игрушка. Быть может, живет сейчас в каком-нибудь зачуханном придорожном городишке, влача убогое существование, не смея вернуться домой и показаться на глаза родителям, коих ославила отъездом на всю округу.
   Друзей в Шишигино также не осталось. Те, что посмышленее, учатся в городе, в институте, променяв армию на жизнь студента, одним махом убив сразу двух зайцев. И служить идти не нужно, и высшее образование с престижной специальностью в кармане. Ребята попроще, кому не удалось поступить в институт, как и Лешка, тянут армейскую лямку, где-то на необъятных просторах советской родины.

3.11. Московская проверка

   Отпуска Халявин так и не получил, как не получил его вообще никто, за два года на заставе. Это в отряде, с его многолюдьем, отпуск был обыденным явлением и случался в солдатской жизни, как минимум один раз. На заставе все обстояло несколько иначе. 20 человек, это не 500 и не 1000. Каждый боец на счету. На заставах отпуска были большой редкостью и давались они за большие заслуги. Даже поимка нарушителей границы, не была достаточным основанием для того, чтобы всерьез рассчитывать на отпуск. В этом Халявин убедился лично.
   Чтобы заслужить отпуск, нужно совершить нечто покруче, желательно при наличии множества свидетелей, из числа какой-нибудь высокой комиссии. И уж тогда начальству придется отправить отличившегося бойца в отпуск. Лишь однажды на Лешкиной памяти, уехал с заставы боец в отпуск, причем им оказался человек, от которого мало кто ожидал особых отличий. Отличился местный изгой, конюх Сайко, общение которого с миром людей, по ранее приведенным причинам было весьма ограничено.
   Случилось следующее. Летом на заставу нагрянула комиссия из столицы, проверить, как осуществляется охрана государственной границы, на заданном направлении. Итогом закулисных переговоров и интриг, когда каждый начальник заставы, пытался свалить на другого встречу столичных гостей, было принятие решения провести комплексную проверку, на пограничной заставе «Узенгегуш», самой новой в плане постройки и наиболее комфортной, для проживания и несения службы, по сравнению с прочими.
   Не везти же столичных гостей на заставу «Каракоз», находящуюся на левом фланге. При одном ее виде, высокая комиссия заскучает и начнет собираться в обратную дорогу. Застава размещена в палатках. Жилище солдат, кухня, офицерские апартаменты, связь, склады и прочие хозяйственные помещения, были палатками различного калибра с печурками, установленными внутри по мере надобности. А это осенью и весной постоянная сырость, летом жара и сквозняки. Зимой тепло только тем, кому посчастливилось занять место поближе к печке. Показывать подобную убогость столичной комиссии, было бы верхом абсурда.
   Не многим лучше «Каракоза», выглядела и застава «Безымянная», чьи владения располагались на правом фланге. Иного названия из-за своего убожества, она и не заслуживала. Личный состав располагался в длинном и сыром одноэтажном строении, некогда бывшем конюшней, переделанной под жилье. Напротив жилого корпуса располагался еще один длинный сарай, в котором располагались склады, технические службы и конюшня. В довершении ко всему построенная гораздо позже котельная, обогревающая эти унылые и однообразные строения.
   Застава была очень старой и стояла здесь с зарождения советской власти, а может и раньше. Эти бараки и в лучшие времена не мечтали о том, что когда-нибудь станут носить гордое звание пограничной заставы. В лучшие свои годы, это была огромная конюшня на несколько сот голов, которую держал местный богатей, занимающийся разведением племенных лошадей. Революция и случившаяся затем гражданская война, попутали ему все планы. Новая власть, нарушившая вековой уклад жизни в этих пустынных местах, посягнувшая на богатство местного конезаводчика, не пришлась ему по вкусу. И появился в здешних краях очередной противник советской власти. И заметался средь Тянь-Шаньских гор, очередной курбаши с отрядом верных людей. На прекрасных племенных лошадях, вооруженные до зубов, они вырезали немногочисленные красноармейские гарнизоны, разбросанные по редким горным деревушкам.
   Удаленность от обжитых мест, горная местность и незнание тайных троп, делало для советской власти войну с басмачеством делом весьма непростым, хотя доставали они ее изрядно. Искоренение басмачества в регионе потребовало от молодой советской республики, нечеловеческих усилий, растянувшись по времени на долгие годы. Последняя банда в здешних краях была уничтожена в 1933 году, и с басмачеством было официально покончено. Как все обстояло на самом деле, никто не знал. Сколько их, непримиримых, ушло за кордон, сколько потом вернулось обратно с далеко не мирными целями. Сколько погибло пограничников в стычках с ними, об этом официальные источники, умалчивали.
   Кто знает, быть может в прошлом, на том самом месте, где сейчас мирно жуют овес заставские кони, стояли кони басмачей, а там, где спят на двухъярусных кроватях солдаты, когда-то дрыхли прямо на полу, положив под голову седло, бородатые басмачи.
   С тех пор здесь мало, что изменилось. То, что отвалилось от времени, приделано на место. Все аккуратно окрашено и заштукатурено, внутри, и снаружи. Но, несмотря на постоянное обновление покраски и побелки, застава «Безымянная», все равно выглядела убого. И не шла ни в какое сравнение с построенной сравнительно недавно, пограничной заставой «Узенгегуш».
   Желание не ударить в грязь лицом, и заставило отрядное начальство, отправить столичную комиссию на заставу «Узенгегуш», хотя она не считалась передовой, в плане боевой и политической подготовки. В этом плане пальму первенства держал «Каракоз». Но начальство предпочло закрыть на это глаза, ради сохранения престижа.
   Комиссия начала проверку в полную мощь, обеспечив заставе веселую жизнь на целую неделю. Наряды тащили службу, как проклятые. Тому, кому по службе положено было стоять, даже и мысли не допускал о том, чтоб присесть. Кому положено было идти, и не помышлял о том, чтобы остановиться. Кому положено было лежать, и не мыслил о смене позиции, благо на дворе было лето и не приходилось бороться с пронизывающим тело, холодом.
   Главнейшим этапом являлась проверка тревожной группы. Для этих целей был запущен учебный нарушитель, которого должна обнаружить и задержать, выехавшая по тревоге, поисковая группа. Лешка, будучи часовым заставы, в состав поисковой группы не попал, но все случилось на его глазах. Из ворот заставы выехал принадлежавший комиссии «УАЗ». Халявин пулей слетал к шлагбауму, проводив его, как положено. Затем вернулся в будку, продолжив созерцание окрестностей. Где-то через час обнаружился «уазик» с московскими номерами, движущийся в обратном направлении. Краткий доклад на заставу, пробежка к шлагбауму, и возвращение в будку.
   Едва Халявин перевел дух после очередной пробежки, как на плац перед заставой, высыпали бойцы в полном боевом снаряжении, выстраиваясь в ряд. Минутой позже в строй стали и примчавшиеся с питомника собаководы, с подопечными. После краткого инструктажа, они споро грузились на «ГАЗ-66». Конца погрузки Лешка не видел, потому, как, чертыхаясь, во весь опор мчался к шлагбауму, чтобы встретить отправившуюся на поиск учебного нарушителя, поисковую группу. От того, насколько удачно они сработают, какую оценку получат от столичной комиссии, зависело многое, и в первую очередь, будущее заставы. Если оценка будет положительной, то и отношение вышестоящего начальства будет соответствующим. В случае получения неудовлетворительной отметки, о последствиях лучше не думать. Никто не в состоянии предугадать всех неприятностей, что посыплются на их головы в случае провала.
   Машина с поисковой группой, вздымая тучи пыли, промчалась мимо Лешки, застывшего истуканом возле шлагбаума. Следом пролетел «УАЗ» с московскими номерами, с сытыми, холеными мордами проверяющих внутри, среди которых имелся даже генерал, начальник комиссии.
   Миновав мосты, что обозревались из будки часового, машины умчались дальше. Где-то вдали, учебный нарушитель отметил начало движения, воткнув в землю флажок. Оттуда и начнется преследование нарушителя, от поимки которого, зависело многое.
   Халявин знал, где скрывается нарушитель. От него не мог укрыться одинокий путник, столь неуместный в здешних краях, спешащий к ближайшему от наблюдательного пункта мосту. Оглядевшись, неизвестный проворно нырнул под мост, где и затаился.
   Лешка тотчас же позвонил на заставу с докладом. Хотелось сообщить своим, где скрывается проверяющий, которого им надлежало поймать. Он сделал попытку, хотя был уверен, что ничего не выйдет. Слишком легко бы все получилось. Сопровождали столичного генерала отнюдь не полные кретины, чтобы сморозить подобную глупость. Надо быть очень наивным, чтобы всерьез рассчитывать на то, что часовой заснет на посту, и не заметит подозрительного типа. К тому же облаченного в специальный костюм, предназначенный для общения с собаками, которые всегда настроены агрессивно по отношению к чужаку. Если же звонка на заставу не последует, можно давать отбой поисковой группе. Сон на посту, это ЧП такого масштаба, отмыться после которого, будет невозможно. Последующие годы погрязнут в бесконечных проверках и комиссиях, при которых нормальная жизнь на заставе, будет в принципе невозможна.
   И поэтому Халявин, отличник боевой и политической подготовки, награжденный знаками «Отличник ПВ» 2 степени, «Старший пограннаряда», «2 класс», в звании старший сержант, занял место на наблюдательном пункте, чего уже давно не делал, заступая в наряд дежурным по заставе, или старшим дозора. Капитан Бурдин надеялся на толкового сержанта, и Лешка оправдал надежды. Доклад о нарушителе последовал незамедлительно, как только тот показался из-за поворота скалы, по дороге к первому из двух наблюдаемых мостов.
   Предупредить своих о нарушителе Халявин не смог, как и предполагал. На связи дежурил один из проверяющих, которому он и доложил о неизвестном, показавшемся в поле видимости. Спустя несколько минут, Халявин доложил тому же человеку о том, что нарушитель скрылся под мостом. После этого и прозвучал сигнал тревоги, который послужил началом, завершающего этапа проверки. Человек из комиссии и дальше продолжал дежурить на связи, в чем Лешка убедился, когда спустя час доложил на заставу, что он наблюдает идущую по следу нарушителя, поисковую группу.
   След взят, и они движутся в верном направлении, а это уже хорошо. Прекрасно вдвойне, что для успешного продвижения по следу, даже собаки не потребовалось. Ибо в приближающейся к Халявину процессии, голову колонны возглавляли не они. Хваленые заставские нюхачи и следопыты, держали в гонке 2-3 места. Впереди всех мчался огромными прыжками конюх Сайко, невесть как оказавшийся в составе поисковой группы.
   Чуял ли он след по запаху, как собака, или его гнало вперед неведомое внутреннее чутье, неизвестно. Как бы то ни было, а поисковую группу вел именно Сайко, собакам отводилась лишь роль статистов. Их от конюха отделяло не менее десятка метров, в то время как они оторвались от основной группы, на добрую сотню. И если собаки иногда опускали морды к земле, принюхиваясь, словно опасаясь потерять след, Сайко не отвлекался на подобные мелочи. Он продолжал мчаться вперед, будто и не было на нем понавешано всего, от чего у товарищей, отставших на добрую сотню метров, повываливались языки.
   Сайко не обращал внимания на подобные мелочи, он мчался вперед, не чувствуя усталости. Халявину оставалось лишь гадать, тормознет ли конюх у моста, или, не сбавляя скорости, промчится по нему к заставе. В этом случае он выиграет забег, а нарушителя найдут отставшие собаки. Тогда им заслуженная честь и хвала, а чемпиону по бегу-конюху, насмешки до самого дембеля.
   Но, неспроста Сайко развил такую скорость. И если внутреннее чутье уверенно гнало его вперед, то оно должно и отправить под опоры моста. Так все и случилось. Не снижая скорости, Сайко кубарем скатился под мост и спустя секунду, вытащил оттуда за шиворот отчаянно упирающегося, молотящего руками и ногами воздух, облаченного в дресскостюм, человека. Несмотря на отчаянное сопротивление, здоровенный конюх без труда вытащил его на дорогу и швырнул в придорожную пыль, тыкая здоровым кулачищем в спину всякий раз, когда тот предпринимал попытку подняться. И не отчаянные вопли, не отборный русский мат, сыпавшийся на голову рассвирепевшего конюха, не могли остудить его пыл.
   Так и провалялся он в дорожной пыли, хватая ртом горячий воздух, пока не добежала до него, вконец запыхавшаяся поисковая группа. Темп их бега на последней сотне метров изрядно замедлился при виде того, как конюх Сайко, выбивает дурь из заезжего полковника, не давая тому стать на четвереньки. При этом лицо Сайко было таким свирепым и злым, что даже собаки, наконец-то узревшие нарушителя, облаченного в любимый для покусания костюм, в которого они бы с удовольствием вцепились при других обстоятельствах, не решались приблизиться. Они уселись в нескольких метрах от валяющегося в пыли проверяющего. Высунув языки, тяжело вздымая бока, они с интересом разглядывали корчащегося в пыли и вопящего дурным голосом, человека. Видя, какими увесистыми тумаками награждает его Сайко, приблизиться поближе они не решались, чтобы не схлопотать промеж ушей, хотя им чертовски хотелось куснуть это дергающееся и визжащее существо.
   Подоспевшая спустя несколько минут поисковая группа, возглавляемая начальником заставы, спасла поверженного полковника от дальнейших побоев и унижений, хотя капитану Бурдину, стоило некоторого труда остановить вошедшего в раж бойца. Сайко в пылу погони напрочь позабыл о том, что перед ним нарушитель учебный, а поэтому волтузил его от души, приняв за настоящую вражину. Быть может в автономном существовании на конюшне, он и не подозревал о присутствии на заставе комиссии из Москвы, а если и знал, то не предполагал, что ловить будут одного из проверяющих.
   За те несколько дней, что комиссия провела на заставе с проверкой, Сайко вообще в казарме не появлялся. Он даже был освобожден начальником заставы на это время от посещения боевого расчета. Не хотелось на общем приличном фоне, явить высоким гостям, столь благоухающую персону. И хоть мундир Сайко был чист и опрятен, белоснежно подшит, поскольку одевался крайне редко, пропитавший конюха специфический аромат был настолько силен, что сводил на нет все усилия, сравняться с остальными бойцами. Чтобы не портить общую картину, Сайко был освобожден от боевого расчета.
   Теперь опального конюха, увидеть в казарме было невозможно, хотя и раньше, он не особенно баловал ее вниманием, предпочитая проводить время в конюшне. С утра он наводил порядок на вверенной ему территории, вывозил навоз и свинячье дерьмо, в специально отведенное для этих целей, место. А находилось оно за территорией заставы, метрах в 50 от сенника, где хранились зимой запасы сена, летом пустовавшего. Это создавало конюху лишние затруднения, но как доходчиво объяснили командиры, с этим он должен смириться, пока на заставе проверка. Уберутся высокие гости восвояси, и он может вновь безбоязненно удобрять реку, несущую воды в сопредельное государство Китай, широким спектром отходов жизнедеятельности животных, вверенных ему на попечение.
   Утром, он первым делом выгонял из конюшни лошадей, не назначенных в наряд, чтобы они паслись на воле, неподалеку от заставы. Им разминка, и экономия овса, да и ему меньше хлопот. В течении дня в конюшне чистота и благодать, и даже самому придирчивому из числа проверяющих, не к чему придраться. Выгнав лошадей Сайко, оставлял лишь заслуженного ветерана по кличке Бросок, коня изрядно потрудившегося на благо Отечества, оставленному доживать на заставе свой век на заслуженном пенсионе. Остались в прошлом у бравого коня дальние походы, подкравшаяся старость перевела его в разряд нестроевых. Но он еще мог кое на что сгодиться, исправно таская нагруженную навозом и дерьмом тележку, на свалку и обратно. Когда конюшня, свинарник и коровник сверкали чистотой, Бросок отпускался на вольные хлеба. Опустив голову к земле, словно принюхиваясь, он потихоньку трусил в сторону, где пасся лошадиный табун.
   Сайко обошелся бы и без него. Не было у конюха желания постоянно запрягать в тележку, а потом выпрягать из нее заслуженного ветерана. Но на этом настояли отцы-командиры и все дело в этой дурацкой проверке. Для него было гораздо проще самому впрячься в телегу, слегка поднатужиться и отволочь ее хоть в реку, хоть на свалку, хоть черту на рога. Но, чтобы показать, что на заставе все так, как и должно быть по инструкции, он запрягал лошаденку в груженную дерьмом телегу и выезжал на свалку. Но и здесь Сайко не мог удержаться от того, чтобы не подсобить ветерану. И если уж он не мог впрячься вместо него, то никто не мог ему запретить немного помочь коняге, подталкивая телегу сзади. Поскольку Сайко был парнем здоровым, лошади оставалось только торопливо перебирать ногами, чтобы поспевать за телегой, напирающей сзади усилиями конюха. И если при движении на свалку они двигались нормальным шагом, все-таки телега была полна дерьма, то обратно, они почти бежали, так как ничто не препятствовало давлению, оказываемому конюхом на телегу.
   Во время московской проверки, общение Сайко с окружающим миром, ограничивалось посещением столовой с черного хода, где он получал отходы для свиней, консервы для себя и последние известия происходящего на заставе из уст повара. И то ли повар вовремя не предупредил его о нарушителе, то ли Сайко в пылу погони напрочь забыл о том, что враг не настоящий, но случилось то, что случилось. Начальнику заставы стоило немалых усилий, отбить полковника из рук разбушевавшегося конюха.