Салов Андрей. Семь смертей Лешего

   Природа наградила его отменными габаритами, намереваясь видимо, поначалу поделить все это богатство на двоих, но потом передумала, и все это великолепие досталось одному ему. К этому богатству природа добавила в довесок всего один лишь недостаток, ставший основополагающим в его дальнейшей жизни. Этим недостатком была лень. С раннего детства он не любил, и не хотел, сначала учиться, а затем трудиться, предпочитая праздное безделье, желательно на боку. С трудом, одолев обязательную школьную программу, он, закончил краткосрочные курсы кладовщиков, и получил не обременительную, не слишком денежную, но устраивающую его во всех отношениях работу, на которой можно было сколь угодно долго отлеживать бока. Так и проработал он на складе всю жизнь безвылазно, умудрившись даже при вечном безденежье, обзавестись семьей, женившись на девушке, пленившей сердце красотой и статью, народившей ему целую прорву детишек.
   Со временем прекрасная девица, обремененная кучей сопливых и вечно грязных детишек, ухайдаканная и затюканная повседневными домашними делами, превратилась в обрюзгшую старую мегеру со злобным характером, постоянно шпыняющую бедного Кузьму. Именно желание быть как можно дальше от вечно недовольной старухи, и подвигло ленивого по жизни Кузьму, устроиться на эту не пыльную работенку, пусть и не особо денежную, но дающую желанный покой и уединение. К тому же это какая - никакая, прибавка к пенсии, на радость супруге, ставшей на старости лет жадной до денег.
   Кузьма поначалу пытался понять, зачем старой деньги, что она с ними делает? Но по прошествии некоторого времени он плюнул на это, махнул рукой, не желая более забивать голову подобными глупостями. Жизнь неспешно шла своим чередом, приближаясь к неизбежному финалу, и это его вполне устраивало.
   Знали деревенские пацаны про Кузьму практически все, его слабости и привычки, которым он не изменит даже под страхом смерти. И поэтому в дни, когда дежурил Кузьма, сладко посапывая в тишине сторожки, колхозный сад отдыхал от неминуемых в иные дни набегов. Не трещали ветки деревьев, не хрустели малиновые и вишневые кусты. Все было благопристойно и тихо, поскольку не возникало у пацанов желания совершать набеги. Бессмысленно что-то делать, если до этого никому нет дела. Зачем лезть через забор, когда можно запросто зайти в гостеприимно распахнутую калитку сада. Не нужно красться и таиться, можно в открытую набрать ягод и фруктов, и также спокойно уйти. Ради этого не стоит шнырять ночами в колхозный сад, наесться яблок и груш можно и дома.
   Набеги преследовали иную цель. Главным было обдурить, обхитрить Никанора, и взяв ставшую желанной добычу, ускользнуть у него из-под носа, оставив злобного старикана в дураках. А затем поорать, покривляться, мстя за синяки и побои, что он причинил в те дни, когда удача была на его стороне. А когда вышедший из себя старикан с палкой наперевес полезет на забор, чтобы за пределами сада, как следует отделать нахальных насмешников, так чтобы недели две пролежали пластом, удрать. И не просто сбежать, а закидать напоследок отвратную, перекошенную злобой морду с пеной на губах, огрызками яблок и груш. А затем, в мгновение ока раствориться в ночи, оставив злобного старикана грозиться и материться в ночи, отряхивая с себя липкие ошметки.
   Это были обычные, будние дни. Сегодняшняя ночь должна стать особенной. Именно сегодня они собирались поквитаться за все с мерзким стариканом. К этому дню они готовились очень долго, в строжайшей тайне ото всех, как от взрослых, так и от вездесущих девчонок-сплетниц, что, пронюхав хоть что-то, мигом разнесут все по деревне, и тогда о желанной мести можно будет забыть. Нужно будет позаботиться о примочках, большом их количестве для задницы, что непременно пострадает, узнай их намерения родители.
   На их счастье, тщательная подготовка, осталась втайне как от взрослых, так и от девчонок. Все было готово для успешного претворения в жизнь плана мести, и спрятано в надежном месте. Сегодня ночью грандиозный план должен быть осуществлен, тем более, день начался так удачно, добычей гигантского, весом не менее пуда, золотистого карпа. Счастливое предзнаменование, гарантия того, что и оставшееся время суток будет для них столь же удачным. Поэтому нужно выступать именно сегодня, пока удача на их стороне.
   В назначенный час все до единого были в условленном месте. Отдохнувшие, изрядно подкрепившиеся, они были готовы к решительным действиям. Затяжная война с колхозным сторожем Никанором, вошла в решающую, заключительную фазу.
   Группа ребят разбилась на две равные по составу кучки. Кто и в какой группе будет задействован, решил жребий, привычный способ разрешения споров в компании. Первая должна была отвлечь внимание Никанора и удерживать его, как можно дольше, чтобы вторая группа смогла успешно осуществить основную часть плана, установить все придуманные ребятами сюрпризы, что надолго отобьют у старого дуралея малейшее желание бродить по ночам. Тем более бегать с дубьем наперевес.
   День и вправду оказался на редкость удачным, обе группы отлично справились с поставленной задачей. Первая группа наелась до пуза клубники, малины и крыжовника, набрала целые запазухи спелых яблок и со всем этим грузом преспокойно отступила к спасительному забору, с безопасной высоты которого с усмешкой наблюдала за сторожем, крадущемся вдоль забора, с неизменной суковатой дубиной в руке и нездоровым блеском в глазах. Черты лица мерзкого старикана расплылись в зловредной ухмылке. Он в незнании своем предвкушал момент, когда, незаметно подкравшись, выскочит из тени забора, отрезав пацанам пути отступления, и с воинственным кличем набросится на них, щедро, от всей души отвешивая зазевавшимся пацанам смачные тумаки дубиной, после которой не день и не два, будут зудеть и чесаться бока.
   А вот и они, склонились в клубничных грядках, даже не подозревают о том, что пиздец подкрался незаметно и всего лишь несколько шагов отделяют их сгорбленные спины, от хорошего удара дубиной по хребту. Сегодня их на удивление мало, всего двое, значит, остальные пакостничают где-то в другом месте, предпочтя набегу на сад, иную забаву. Но столь их малое количество нисколько не расстроило Никанорыча. Двое, так двое. Это даже и к лучшему. Не нужно напрягаться над тем, кого приласкать дубиной, а кого на сей раз пощадить. Достанется обоим, это точно. Он успеет переебать и одному, и другому по хребту прежде, чем они ломанутся от него на утек, спеша побыстрее убраться за забор. Но и это так просто не получится, он достанет их и там, прежде чем успеют перемахнуть на другую сторону, успеет огреть их палкой по ногам. Пускай потом неделю-другую поковыляют паршивцы на полусогнутых, будут знать гаденыши, как посягать на охраняемое Никанором, добро.
   Собравшись в комок, оттолкнувшись от стены, старый сторож в полном молчании, угрожающе занеся дубину над головой, ринулся прямо на спины склонившихся пацанов, заранее торжествуя победу, сладострастно предвкушая, как взвоют, заверещат от боли и ужаса, застигнутые врасплох сорванцы.
   Несколько прыжков и удар дубиной по спине одного, беззвучно шмякнувшегося носом в грядку, и тут же молниеносный замах, и по хребту другого, пока он ничего не сообразил, и не попытался задать стрекоча. Но и он повалился в траву, не издав ни звука, в шоке от ужаса и боли. Молчал он и дальше, неподвижно лежа в клубнике. И лишь тело сотрясалось под сыпящимися на него ударами суковатой дубины. А Никанор разошелся не на шутку. Вид неподвижно распростершегося у ног тела, хранящего упорное молчание, поднял волну ярости с потаенных и мрачных глубин его существа, захлестнул мозг, вконец лишил старика рассудка. Ничего не соображая, в полной прострации, он продолжал наносить удар за ударом по лежащему телу, вкладывая в это всю свою силу, лупцуя распростертое тело в полную мощь.
   Вот уже из подвергнувшегося жестокой экзекуции тела полетела во все стороны соломенная труха, вот уже ничего не осталось от тела, и дубинка в полную мощь охаживала одну лишь землю. Но он все не мог остановиться, и лишь сломавшаяся, не выдержавшая яростного напора дубина, несколько охладила его пыл, а помутнение, застлавшее разум черной, непроглядной пеленой, ушло прочь, унося ненависть и злобу.
   Спала пелена с глаз и только тогда он смог рассмотреть то, что еще мгновение назад лупцевал с такой яростью и злобой. Чучело, самое настоящее чучело, набитое соломенной трухой. Правда, сейчас от него мало что осталось. Тряпки разорваны в лоскуты, а наполнявшая их соломенная пыль, укрыла клубничные грядки грязно-желтым покровом. Еще не веря до конца своим глазам, Никанор присел на корточки и ощупал руками останки чучела. Затем медленно развернулся к лежащему рядом неподвижному телу и ощупал его. Самое настоящее соломенное чучело, еще целое, лежало на грядке.
   Ярко размалеванная рожа с широкой, до ушей улыбкой, взирала на Никанора, словно потешаясь над его непроходимой глупостью. Не хватало только, чтобы она открыла размалеванный рот и разразилась насмешливым хохотом. Но это длилось лишь миг, а затем хохот громыхнул и заполонил собой все вокруг, ввергая Никанорыча в исступление. Обезумевшими глазами, несколько бесконечно долгих мгновений, взирал он в полной прострации на чучело, пока до него не дошло, что смеется над ним вовсе не это размалеванное тряпичное лицо. Гомерический гогот доносился откуда-то из-за спины.
   Словно в замедленном кино, поднялся на негнущихся ногах Никанор с грядки, медленно развернулся в сторону громыхающих раскатов смеха, и узрел сразившую его наповал, картину. Забор за спиной был облеплен одурачившей его детворой, издевательски насмехающейся, над оказавшимся в дурацком положении стариком. Смех их был заливист и заразителен, и привел старика в ярость. Глаза налились кровью, рука, продолжавшая держать обломанную на треть дубину, вознеслась ввысь, а тело привычно изготовилось к броску.
   Поднятая стариком палка, словно послужила командой этой банде мелких негодяев и в него полетели, больно и обидно раня, сначала огрызки, а затем и целые, налитые соком и тяжестью, яблоки. С диким ревом кинулся он на обидчиков, заработав по ходу дела еще несколько болезненных попаданий в лицо и бесчисленное множество ударов по корпусу. Когда он, взбешенный до предела, достиг забора, воинственно размахивая обломком некогда грозной дубины, на его вершине никого не было. Не оказалось никого и за забором, когда он, напрягшись изо всех сил, влез-таки на него, чего ранее никогда не делал, надеясь застать их врасплох. Но и здесь его поджидало разочарование, местность за забором была чиста, лишь в тихом вечернем воздухе был слышен удаляющийся топот множества ног, и обидные крики в его адрес.
   Сегодня победу торжествовал противник и Никанорыч вынужден был смириться. Не гоняться же ему за ними по темным улицам, тем более, что пацанва знает местность гораздо лучше его и может заманить его в ловушку, выбраться из которой, возможно, будет не просто. Не исключено, что этого они и добиваются. Если это действительно так, то дудки, заманить его в ловушку не удастся, слишком стар и мудр Никанор для этого.
   Чертыхаясь и матерясь вполголоса, проклиная сопливых щенков, изрядно поглумившихся над ним, поминая их родственников до десятого колена, побрел Никанорыч потихоньку в сторожку, уже не таясь и не прячась. Там он посвятит остатки ночи обдумыванию плана, как обставить пацанву и поквитаться с ними за все, и дубинка, которую он сделает взамен сломанной, будет куда более внушительной. Проклятая мелюзга пожалеет о сегодняшнем дне, она еще умоется кровавыми слезами, в этом Никанорыч не сомневался. Нет, он ни кому не скажет, ни слова об их проделках, хотя отлично разглядел парочку глумившихся над ним рож. Он мог бы заявиться к ним домой и рассказать обо всем родителям, и им бы за это здорово влетело, но этого не сделает, собственноручно поквитается с сопливыми засранцами.
   Поглощенный мыслями, колхозный сторож Никанорыч подошел к сторожке, не глядя по сторонам. Не видел, да и не мог он этого видеть, поглощенный роящимися в мозгу планами мести, один другого страшнее и кровожаднее, как в высокой траве, всего в десятке метров от входа в сторожку, за ним с интересом и едва скрываемым злорадством, наблюдают два десятка глаз, едва сдерживая смех в ожидании грядущей потехи. И потеха не заставила себя долго ждать. Никанорыч заскулил по-звериному, когда из темноты, по ноге, прямо по косточке голени, в самое больное место, получил жуткий удар. Схватившись за ушибленное место, по инерции сделал еще один шаг вперед, и получил второй, не менее болезненный удар. Он боли и ярости он зашипел, заскрежетал зубами. Налитые кровью глаза обшаривали темноту, в тщетной попытке найти источник жуткой боли. Сквозь болезненную пелену в мозгах начиная догадываться, что здесь не обошлось без мерзкой деревенской пацанвы, решившей поквитаться с ним сегодня ночью.
   Он шипел от боли, не двигаясь, потирая ушибленные места, которые становились ощутимо мокрыми от пропитавшей ткань, крови. Сволочи, убью, поклялся Никанор. Перестреляю ублюдков к чертовой матери, дайте только добраться до сторожки, до висящего на крюке ружья. Уж тогда-то мы посмотрим, кто будет корчиться от боли, с вывороченными наружу кишками, в ужасе пытаясь запихнуть их обратно, а кто будет радостно посмеиваться, перезаряжая ружье для очередного выстрела, вослед убегающей ораве. Если судьба будет к нему благосклонна и позволит рассчитаться с обидчиками сполна, влепит заряд картечи в белеющую в ночи, убегающую задницу. И совершенно неважно, чья это будет задница. Одно он знал наверняка, что обладатель оной, вряд ли сможет сидеть ближайшие несколько месяцев. Ну а похвастаться ей, не сможет уже никогда, заряд картечи превратит задницу в решето, которое если и можно залатать, то только огромным количеством швов. Задница испещренная бесчисленными шрамами, будет до самой смерти иметь белесые отметины. И всякий раз, раздеваясь, маленький негодник, превратившийся к тому времени в большого негодяя, будет поминать его, Никанорова имя, со всеми, приличествующими случаю, выражениями.
   Но ему-то уже будет наплевать и на эту задницу, и на все остальные задницы мира, он уже будет не у дел, спать себе спокойно вечным сном, на старинном деревенском кладбище, под сенью склонившейся над ним березы. И протекающий через кладбище ручей, несущий свои воды в местную речушку, будет напевать, шептать его имя, петь тихие, колыбельные песни. Он лично выбрал и застолбил за собой это место, даже установил оградку с надписью, чтобы какой-нибудь хитрован из местных, опередивший его на пути к Богу, не исхитрился занять облюбованное Никанорычем, место. Сколько хлопот доставило ему подобное действо, страшно было вспоминать. Но он добился своего. Смерть уже не за горами и поэтому не грех было заняться приготовлениями к ее приходу, чтобы все было по-людски.
   Кривясь и корчась от боли, он мимолетно подумал о том, что страшнее смерти ничего нет, и даже тюрьма, в которую он наверняка загремит, ухлопав одного, или двух деревенских ублюдков, ничто в сравнении с ней. Он обязательно выдюжит, высидит отмеренное законом время и вернется обратно, в Шишигино. Только здесь, в родной земле, откуда его корни, он сможет успокоиться в вечном сне.
   Он продолжал шипеть и корчиться от боли, ругаясь сквозь зубы, проклиная мерзкую сопливую деревенщину, страстно желая побыстрее добраться до сторожки, чтобы с лихвой поквитаться с ними. Он не слышал, да и не мог слышать поглощенный болью, и мыслями об отмщении, как всего в десятке метров от него, давились в кулаки от смеха пацаны, устроившие ему болезненный сюрприз. Они хрипели, давились от смеха, но сдерживали его, не позволяя даже слабому отголоску вырваться наружу и достигнуть ушей Никанора, по-собачьи скулящего от боли. Он не знал, что его ждет впереди, они знали, потому и крепились изо всех сил. Это еще не потеха, так, прелюдия, скромный пролог к настоящей потехе. А впереди Никанорыча, ждало немало сюрпризов подготовленных пытливыми детскими умами.
   Боль, захлестнувшая Никанора, спустя несколько минут схлынула, уступив место досадливому нытью, что будет напоминать о себе еще несколько дней, пока разбитые острым металлическим предметом ноги, окончательно не заживут. Только сейчас, придя немного в чувство, Никанор удосужился посмотреть вниз, где в темной траве находился источник, даже два источника ослепительной боли.
   Осторожненько, боясь подвоха, нагнулся, глаза его вперились в темноту под ногами и уже вскоре узрели то, что он искал. Спустя мгновение он держал перед глазами металлический обруч, тот самый, какими крепятся бочки во избежание развала. Тонкий по толщине, но весьма прочный, с острыми гранями, в чем Никанор убедился на собственной шкуре. Брошенные на землю, в темноте, они превращаются в опасное и коварное оружие, лишая противника возможности передвигаться и соображать от боли. Стоит наступить на один из краев металлического обода, как другой край, со всей дури бьет по ноге, по голени, косточке, едва прикрытой тонкой полоской кожи. И чем быстрее и грузнее идет человек, тем сокрушительнее удар.
   Он так спешил в сторожку, что получил порцию боли по полной программе. Железо распороло даже ставшую от времени задубелой, кожу, достав до самой кости, захлестнув все его существо безумной болью. Удар тяпкой по лбу, это из той же оперы, но только тяпочные последствия, куда как менее болезненные и кровавые. Так только, одно баловство. Соскочит на лбу здоровенная шишка, да искры из глаз полетят. Приложишь ко лбу кусок холодного металла, и все пройдет, шишки как не бывало. И главное, никакой крови. Так, одно баловство, дурь, ребячество. На подобные шутки горазда пацанва, но теперь-то он знал, что их проделки куда как болезненнее, и не больно смахивают на шутки. Это даже не мелкое хулиганство, а Хулиганство с большой буквы, за которое нужно давать срок.
   Ну, ничего-ничего, обойдемся и без тюрьмы, вот только доберется он до сторожки, пойдет совсем иной разговор.
   Теперь Никанор не спешил, не суетился. Опустился на четвереньки и таким макаром, не торопясь, направился к входу в сторожку. Теперь он точно не наступит на любовно подложенные маленькими гаденышами, стальные обручи.
   Никанорыч неторопливо продвигался вперед, отбрасывая в сторону попадавшиеся на пути обручи, разложенные деревенскими поганцами довольно часто. Интересно, сколько бочек они умудрились распотрошить, ведь он перекидал их по сторонам уже целую кучу. Завтра утром он непременно пересчитает их, а заодно и подумает о том, каково их происхождение, и не замешан ли еще кто-нибудь помимо мерзких мальчишек в гнусном заговоре против него. А пока вперед, к манящей полоске света пробивающейся из-за прикрытой двери сторожки.
   Вскоре он миновал открытое пространство, все также на четвереньках, не рискуя подняться на ноги, тем более, что металлические обручи хоть и редко, но продолжали встречаться на его пути. Еще раз ощутить силу их болезненного прикосновения к надсадно ноющим ногам, он не хотел.
   Никанор медленно продвигался вперед, обшаривая руками темноту перед собой, не глядя по сторонам. И поэтому не заметил того, на что в иной ситуации не преминул бы обратить внимание. Справа по ходу движения возвышалась черная гора приличных размеров, коей раньше на этом месте отродясь не бывало, в чем он мог бы поклясться. Но он не обратил на нее внимания, не заметил, как не заметил и тонкий, черного цвета, не различимый во мраке ночи, шнур. Он почувствовал рукой его прикосновение, а потом всем своим существом уловил движение.
   Движение, направленное на него. В предчувствии новой волны боли, он съежился, как надувной шарик, из которого выпустили воздух. И еще он успел повернуть голову в направлении источника звука. Беззвучный крик застрял в горле, так и не успев родиться, глаза были готовы выскочить из орбит, увидев то, что неудержимой волной неслось прямо на него. Черная гора, которой не было здесь еще час назад, стремительно рушилась, лишившись опоры. Черный как ночь, шнур, который он неосторожно зацепил, на другом конце крепился к планке, которая удерживала хрупкое равновесие, невообразимо сложной конструкции из бочек. Шнур был сорван, планка слетела и вся эта громыхающая, гремящая гора, рухнула на него, оглушив и без того вопящие от боли мозги, треском ломающихся ребер.
   Новая волна боли затопила рассудок. Одна из бочек раскололась об голову Никанорыча. Парализованный ужасом при виде обрушившейся горы, он даже не попытался прикрыть голову руками, или, привстав с колен, нырнуть куда-нибудь в сторону, прочь от грохочущей черной массы.
   Он валялся заваленный бочками, без сознания. Он не видел ничего, ни один звук не достигал его рассудка, отключившегося от внешнего мира. Не слышал он громкого и злорадного, издевательского смеха деревенской пацанвы, которые больше не прятались, топтались всего в паре шагов от груды бочек и заваленного ими человека, не делая попыток помочь ему. Они больше не боялись, и это отчетливо звучало в смехе, обидных репликах, отпускаемых в его адрес. Пацаны справедливо полагали, что после водопада из бочек, и без того не ахти какая живость Никанорыча, упадет до нулевой отметки. Если он и сохранит способность передвигаться, то не иначе, как ползком. Они знали, что ему будет худо. Но не предполагали, что ему будет настолько плохо. Старик сторож пребывал в бессознательном состоянии, не видя и не слыша ничего вокруг.
   Минут 10 ребята смеялись и острили по поводу Никанора, но затем, их смех иссяк. На смену бурному веселью пришел испуг и осознание того, что они переборщили и в шутке своей, зашли слишком далеко. Настолько далеко, что за нее им может не поздоровиться. Не дай бог, окочурится старикан и тогда им всем не сдобровать, и отцовская порка с лоскутами выдранной из задницы кожи, покажется милой забавой.
   А на них выйдут обязательно и довольно скоро, слишком много следов оставили они, слишком много отметин, по которым их без труда вычислят проводящие расследование органы.
   Канули в прошлое смех и бурное веселье. Не сговариваясь, они принялись споро уничтожать следы преступления. В считанные минуты были собраны все до единого металлические обручи, часть которых обнаружил и отбросил в сторону зловредный пердун, безжизненной куклой валяющийся, под грудой засыпавших его бочек, не подающий признаков жизни.
   Вскоре круги были собраны в кучу и готовы для переноски и последующего утопления в речном омуте, месте, где никто и никогда их не найдет при самом большом желании. И только сомы, любители глубоких, темных и сонных омутов, будут играться с ними, нанизывая их на сытые, упитанные и округлые бока. Подстать свалившимся с небес железным украшениям.
   Следом за обручами пришел черед бочек, в глубине которых затих их злейший враг, злобный старик, которого они в праведной попытке проучить, немного пришибли переборщив. Хорошо если он останется жив, а вдруг они его зашибли насмерть?
   Бочки откатывались в сторону с тем, чтобы затем также найти пристанище в реке, в местах, где никто и никогда не лазит, там, где их никогда не найдут.
   Можно было бы поступить проще, спалить их и все, но это может привлечь внимание. Излишнее любопытство породит массу ненужных вопросов, на которые нужно будет как-то отвечать.
   Закатить и затащить сюда все это добро понадобилось не так много времени, особенно если учесть, что подготовка к акции отмщения началась неделю назад. Все это потихоньку подтаскивалось к сторожке и пряталось поблизости, в укромных местах, чтобы их ненароком не обнаружил Никанор, или Кузьма, известный лодырь и по совместительству сменщик злобного старикана.
   В свете последних событий в запасе у них не было недели, даже и одного дня, чтобы замести следы своего здесь присутствия. На все про все, в их распоряжении имеется одна-единственная ночь и нужно все успеть, иначе не миновать мест не столь отдаленных, с климатом еще более суровым, нежели здесь. И хотя по возрасту и советским законам они были неподсудны, но это вовсе не означало, что они избегнут наказания. Закон был хитрым и имел множество лазеек, а спецшкол и специнтернатов для малолетних преступников, было понастроено в стране огромное количество. Ходила об этих заведениях дурная молва, настолько нехорошая, что испытать на собственной шкуре заведения с приставкой «спец», никому не хотелось.
   Страх за свою судьбу, боязнь до утра не успеть замести следы, заставлял трудиться с полной отдачей, настолько полной, что подобного эффекта не смог бы добиться даже отцовский ремень.
   Бочка за бочкой, откатывались в сторонку и исчезали в ночи, скатываясь невидимыми направляющими по направлению к реке, к известному пацанам, омуту. Коренным его обитателям сегодня придется не сладко. Что может быть хуже, когда на смену извечному, ленивому покою, приходит дождь из металлических обручей. Но и с этой напастью можно как-то смириться. Они не занимали слишком много места, им можно попытаться найти применение, хотя бы в качестве игрушек, или носимого по особенному случаю, украшения. Но скажите на милость, как пережить бедствие, куда более страшное, нежели дождь из железных обручей. Что делать, когда на голову падают бочки, забивая некогда потаенное и тихое прибежище усатых речных великанов. Как с этим бороться, что противопоставить подобному катаклизму? Да ничего! Остается одно, поднять усы-антенны и дать отсюда ходу, в поисках нового убежища, надежного пристанища, где не валится прямо на голову, всякая мелко и крупногабаритная дрянь.