Салов Андрей. Семь смертей Лешего

   При упоминании преклонного возраста находящейся на подотчете животины, прапорщик Рева развил бурную деятельность. Он ни в коем случае не мог допустить того, чтобы пропала пара сотен килограммов говядины, сдохнув ненароком в один из дней. Пока мясо окончательно не пропало, он засуетился, чтобы заручиться разрешением начальства, на коровий расстрел. Вскоре добро было получено, и прапорщик Рева из личного табельного пистолета, прикончил ни в чем не повинное животное, которое было далеко не старым. Жить бы еще коровенке да жить, если бы не развлечения солдатской братии, доведшие ее до изнеможения. Но и после кончины, она послужила на благо заставы, целый месяц, кормя солдат из той доли, что выделил повару хитрый, и вороватый прапорщик. Большую часть туши, он по обыкновению кому-то загнал, положив выручку в карман.
   И хотя до ближайшей деревушки было 300 километров пути и несколько перевалов, торговые дела прапорщика процветали. Прапорщику Реве было чем поживиться. Помимо пищевого склада, владел он еще и вещевым, а во время отсутствия прапорщика-техника, имел доступ и к хранилищу горюче-смазочных материалов. И уж тогда водители заставы трудились в поте лица. Целыми днями просиживали в кабинах ГАЗ-66, наматывая вручную на спидометрах сотни километров. И с каждым накрученным километром, очередная денежка опускалась в бездонный карман ушлого прапорщика.
   Еще одним развлечением на заставе, преимущественно ночным, была охота на хряка, который большую часть времени предпочитал проводить за пределами конюшни, вне общества прочих свиней. В свинарник заявлялся только во время кормежки. Поев, не спеша, исполнял кабаньи обязанности, осчастливив за один визит сразу несколько свиноматок. Покончив с делами, свин покидал пределы свинарника, предпочитая вести вольную жизнь, пусть и более опасную, но свободную.
   Кабанья свобода и служила источником развлечений для скучающих по ночам бойцов, кому выпала доля нести службу часового заставы. Это весьма утомительно, четыре часа кряду бродить от одних ворот к другим, вновь и вновь преодолевая расстояние, длиною в пять минут, а при самом медленном темпе, максимум десять. Болтаешься, как неприкаянный, четыре часа туда-сюда, думая об одном, когда закончится осточертевший наряд и можно будет насладиться законным отдыхом. Однообразие утомляет и вызывает сонливость, глаза слипаются, и нести бремя службы становится все труднее. Нужно как-то встряхнуться, взбодриться, чтобы хватило сил, донести службу до конца.
   И в этой ситуации на помощь людям, сам того не подозревая, приходил хряк. Конечно, он бы с превеликим удовольствием отказался от подобной чести, оставшись незамеченным, но это было не в его власти. И если часовые боролись со сном, то хряк и не думал этого делать, пребывая в блаженном забытье. Но не суждено было сну продлиться слишком долго, уж очень лакомой мишенью, был он сам.
   Умирающий от скуки часовой со слипающимися глазами, чтобы хоть как-то встряхнуться, спешил туда, где любил отдыхать после многотрудного дня, хряк. А отдыхать он предпочитал в сеннике. Зимой сена в складе становилось с каждым днем все меньше. Вот там-то постоянно и дрых хряк-производитель, набираясь сил для нового дня. Лежал на боку, вытянувшись во весь рост и бока его вздымались в такт дыханию. Ноги вытянуты перпендикулярно телу. Гордость и несчастье свободолюбивого кабана, - его яйца. Огромные и красные, они просто не помещались во время сна у зверя между ног и в ночное время существовали почти отдельно от хозяина. Огромной красной массой, они покоились где-то в районе хвоста, наподобие кучи дерьма. Но только это дерьмо было живое и чрезвычайно чувствительное, в чем мог убедиться очередной, направляющийся к хряку солдат. Два огромных красных шара в районе свинячьей задницы, притягивали пристальный взгляд бойца.
   Сперва он освещал спящего кабана лучом ФАСа, - мощного армейского фонаря, на предмет того, спит ли зверюга, или просто лежит в ожидании возможных неприятностей. Как правило, при первом освещении кабан продолжал безмятежно спать, не обращая внимания на скользнувший по роже, луч света. Убедившись, что кабан спит, солдат подкрадывался к нему, чтобы не разбудить хряка нечаянным звуком, не испортить забавы. Бесшумно подбирался боец к спящему хряку, к заветной цели, - паре здоровенных, волосатых, красных шаров. А затем нога заносилась назад и вверх, и стремительно падала вниз.
   На ближайшие несколько часов кабан напрочь забывал про сон. От мощнейшего удара кирзовым сапогом, кабаньи яйца отлетали к самой морде и звонко шлепали хряка по рылу. От дикой боли кабан взвывал несвинским ревом и, не видя ничего на своем пути, с налитыми кровью глазами, устремлялся прочь из этого жуткого места. Лобастой башкой, с разгона, сносил предусмотрительно прикрытые часовым ворота сенника, бежал на заставу, тряся красными с желто-фиолетовым отливом, распухшими от удара, яйцами.
   Но на этом его ночные треволнения не заканчивались. Это было только начало, самое болезненное, в процессе травли кабана. Предстояло ему нарезать несколько кругов по заставе, подгоняемому пинками под зад для скорости, преследующим его часовым. Картину ночного забега нужно было наблюдать воочию, особенно когда бегуны выходили на очередной круг. Кабан бежал, тяжело дыша, роняя на дорогу пену из приоткрытой пасти. Немного позади, натужно дыша, исходил потом облаченный в ватные штаны, тулуп и валенки солдат, пожелавший развеяться, а заодно и согреться столь необычным способом. Время от времени пограничник делал рывок, расстояние между ним и преследуемым хряком сокращалось до минимума. И тогда ему удавалось отвесить по жирному свинячьему заду увесистый пинок, придающий зверю ускорение, вновь увеличивая их разрыв.
   Намотав несколько кругов, получив под зад изрядное количество пинков, кабан менял тактику. Вместо того чтобы закладывать новый вираж и выходить на очередной круг, кабан покидал пределы заставы, исчезая в непроглядной ночи, в том самом направлении, куда недавно ушел наряд часовой границы. Спустя десяток минут, кабан не сбавляя скорости, проносился мимо пораженных бойцов и скрывался вдали. Только там, за несколько километров от заставы, он мог отдохнуть, выспаться, унять боль в отбитых яйцах.
   Но как бы не был кабан напуган и избит, покинуть пределы государства советского, превратившись в нарушителя государственной границы, он не мог. Слишком далеко находилась граница от заставы, в любом из трех направлений. Даже самого мощного забега едва хватало на то, чтобы покрыть чуть больше трети дистанции.
   На границе, укутанной многометровой ширины полосой МЗП (малозаметное препятствие), пограничников поджидали иные подарки, от звериного рода-племени. Если для кого подобное препятствие и являлось таковым, то лишь для архаров. Неоднократно, пограничным нарядам, приходилось извлекать из МЗП, запутавшихся там рогатых, копытных субъектов. Проволока эта представляла собой подобие ковра из металлических кругов, соединенных между собой в единое целое. Стоило ноге попасть в центр круга и продолжить движение, тотчас вокруг нее затягивалась стальная петля и нога оказывалась в капкане. Так было в теории, на практике все было несколько иначе. Халявин неоднократно, ради интереса, переходил с одной стороны на другую через МЗП, безо всяких для себя последствий. Но он был человек, а не глупое животное.
   Их извлекали совместными усилиями из металлического плена и, наподдав на прощание кирзачом под зад, направляли в сторону гор, к пасущейся на вершине, стае. Летом пограничники архаров не стреляли. Мяса на заставе было полно и кухня, а заодно и собачий питомник, в козлятине не нуждались. Бывало, правда, пальнут со скуки в козла-наблюдателя, застывшего каменным изваянием где-нибудь на скалистом выступе, высматривающего опасность, могущую угрожать пасущемуся рядом, стаду. По такой крохотной мишени, можно было палить сколько угодно, не опасаясь, что она исчезнет. Так и было. Стреляли по мишени, пока не надоест, или пока шальная пуля не коснется рогатого наблюдателя, заставив того покинуть пост. Радость меткого стрелка безгранична, туша рогатого жителя скал, остается валяться где-то в подоблачной выси.
   Но долго проваляться ей не дадут даже там, всегда найдется желающий полакомиться на дармовщинку. Это и наматывающий круги возле самого солнца орлан, это и крадущийся в поисках добычи снежный барс, редкое и красивое хищное животное, занесенное в красную книгу. Не прочь полакомиться козлятиной и прочее хищное зверье, калибром поменьше.
   Летом козлов стреляли из спортивного интереса, зимой для пропитания, но их популяция, никоим образом не уменьшалась, так много было вокруг гор, и так мало людей.
   Некоторым козлам везло. Это касалось тех, кто стал пленником МЗП. Козел, прежде чем оказаться на воле, на время становился фотомоделью. На глаза надевались темные очки, на голову водружалась пограничная кепка, тело опоясывалось пулеметной лентой. Довершал картину водруженный на козла автомат, превращая того в Рэмбо с рогами, и такого же безмозглого. После фотосессии, он принимал исконный вид, а затем, направленный добрым солдатским пинком, исчезал в горах.
   Иногда вместе с козлом попадались козлята. Маленький, пушистый, рыжий шарик, весивший между тем килограммов десять, попал в руки солдат во время Лешкиной службы. Козленок был доставлен на заставу, почищен, отмыт и поставлен на довольствие. Словно собачонка бегал по казарме, радостно виляя куцым хвостом завидя пограничников, подносящих ему что-нибудь съестное, или просто желающих потрепать по холке. Козленку застава пришлась по душе. Столько помещений, что необходимо срочно исследовать, что он и делал, с не меньшим, чем у собаки, любопытством. Он сделал для себя два важных открытия. Нашел помещение, где всегда можно вкусно поесть, а неподалеку другое, где можно поспать в тепле и покое.
   Так и торчал он целыми днями на кухне, преданными глазами следя за перемещениями повара, в надежде получить кусочек повкуснее. Лакомый кусок доставался ему не раз. Обедающие в столовой бойцы не оставляли без внимания козла, караулящего подачку и то же угощали. Вскоре козел с туго набитым брюхом, медленно направлялся к сушилке, где всегда было тепло и тихо, где у него был свой угол с брошенной на пол фуфайкой. На нее он и укладывался. Дрыхнуть он был способен много часов кряду, лишь три вещи, могли заставить Мишку, так назвали козленка в честь одного заставского сержанта, проснуться и покинуть сушилку. Если захотелось, есть, приспичило опорожниться, или в казарме появился его мучитель, пятилетний сын начальника заставы.
   Зайдя в казарму, мальчонка начинал донимать солдат вопросом, «- где Мишка?». Заслышав голос мучителя, Мишка начинал дрожать всем телом и искать угол потемнее, чтобы остаться не замеченным, и не найденным. Но насколько Мишка не хотел, чтобы его нашли, настолько мальчонка желал обратного. Как правило, победу праздновал человек. Либо он сам научился находить все, казавшиеся Мишке надежными укрытия, либо ему помогали солдаты, но всякий раз козел был найден и подвергнут экзекуции. Под торжествующий визг пацаненка, сопровождаемый отчаянным блеяньем, козел вытаскивался за шиворот, или за уши из убежища и волоком таскался из одного угла казармы, в другой. Валяние козла по полу продолжалось до тех пор, пока ему не удавалось вырваться из цепких рук мучителя, что был выше его ростом, всего на голову. Когда козлу удавалось освободиться, он, задрав победно хвост, кубарем слетал с лестницы и выскакивал из казармы на улицу. Если силой он не мог тягаться с мальчишкой, то в беге ему не было равных.
   Не смотря на юный возраст, козленок был смышленым существом, он быстро привык к людям, и теплой, сытой жизни. Горы, раскинувшиеся в десятке метров от заставы, его не прельщали, более того, внушали смутное беспокойство и тревогу. Манило козла другое, - наполненная запахами кухня, где всегда так вкусно кормят, где легко можно перехватить кусочек- другой, даже в неурочное время. Притягивала к себе и сушилка, где так хорошо спать в тепле и сухости. Что хорошего в этих горах? В памяти о них остались лишь смутные воспоминания. Он помнил лишь о том, что там всегда было холодно и голодно. Жухлая и безвкусная рыжая трава, которой они питались, не могла утолить голод, лишь на время, притупляя его. И только теплое материнское молоко, согревало и кормило. Он смутно помнил это большое и ласковое, рыжее существо. Но, в последнее время он все реже и реже вспоминал о ней. Молока ему и здесь хватало, а также всяких вкусностей, которых ему никогда бы не пришлось отведать, не случись в его жизни, столь судьбоносного поворота.
   Сбежавший от мучителя козленок не уходил далеко, слоняясь поблизости от входа в казарму. Козел выжидал, когда его враг, влекомый за руку длинноволосым существом с нежным голосом и ласковыми руками, что так любили трепать его за холку и угощать конфетами, покинет помещение. И едва ноги мальчонки переступали порог казармы, как из-за угла выскакивал Мишка, и стремглав летел на кухню, чтобы подкрепиться после перенесенного нервного потрясения. Плотно набив брюхо, козел неторопливо выдвигался в сторону сушилки, чтобы вздремнуть, благосклонно принимая по дороге поглаживания и похлопывания людей.
   В сушилке Мишка засыпал. И снились ему радостные и цветные сны, а на душе было легко и умиротворенно. И только голос начальника, зычно зовущий его по имени, мог заставить Мишку проснуться и побежать. Он чувствовал, что от этого большого человека, зависит его вольготная жизнь на заставе, и являлся по первому зову. Даже если предназначался зов не ему, а тезке, человеку и сержанту по имени Мишка, нередко заступающему дежурным по заставе.
   У начальника, в связи с соседством двух Мишек, человека и козла, иногда появлялось желание развлечься. Из канцелярии, раздавался зычный крик «- Мишка!», а затем очевидцы, держась за животы от смеха, наблюдали за тем, как мчались наперегонки на голос, человек и козел. Козел вылетал из сушилки, человек из дежурки. Иногда забег выигрывал человек, иногда козел. Очевидцы прикольной гонки старались не расходиться, чтобы не пропустить продолжения веселья. А основное веселье было впереди.
   Козел и человек одновременно врывались в кабинет начальника заставы, и заставали его открывающим банку концентрированного молока, любимого блюда козленка Мишки. Козленок Мишка начинал радостно вилять куцым хвостом в предвкушении угощения, а у сержанта Мишки, эти манипуляции, вызывали серьезнейшее беспокойство. Назревало чувство, что он будет выставлен полным придурком. В итоге козел получал молоко, налитое в специально приготовленное для него блюдце, а сержант недоуменный вопрос начальника о цели прибытия в канцелярию.
   Чувствуя себя полнейшим идиотом, дежурный по заставе докладывал, о прибытии по приказанию начальника. Состроив удивленную гримасу, начальник поучительным тоном сообщал глупому подчиненному, что вызывал он не тупорылого сержанта, а умного козла, который и явился на зов без промедления. Получив команду «кругом» и «бегом марш», сержант с рожей перекошенной от обиды и злости, пулей выскакивал из канцелярии, усаживаясь в дежурке. Там он и сидел, надувшись, как мышь на крупу, красный, как рак, пуская дым из ушей. Невидящими глазами, наблюдая за тем, как потешаются над ним сослуживцы, согнувшись от смеха. Долго еще их смех отдается в ушах обидным звоном, а в голове звучат насмешливые и язвительные слова в его адрес начальника заставы.
   Постепенно обида и злоба концентрируются в нем, прессуются в черный комок, готовые выплеснуться на каждого, кто окажется поблизости и в первую очередь на гнусного козла, от которого все его мучения. Он настолько поглощен мысленными картинами расправы над ненавистным козлом, что не видит ничего вокруг. Он настолько погружен в раздумья, что не слышит, как из канцелярии вновь доносится знакомое «- Мишка!». Он только краем глаз улавливает, выскочившее из сушилки и понесшееся в направлении канцелярии, рыжее парнокопытное. «Ну и черт с ним, пускай бежит, пьет свое паршивое молоко», - злобно думает он, продолжая тупо созерцать стену перед собой. И только зычный голос начальника, появившегося на пороге канцелярии, возвращает его в реальность.
   То ли это был очередной прикол начальника, то ли сержант действительно был нужен ему, а на вызов прибыл козел, неважно. Главное то, что Мишка сержант вновь был не прав и отрабатывал неправоту, наматывая круги вокруг заставы в противогазе. В качестве дополнительного наказания, надлежало сержанту до конца наряда находиться в противогазе. Оставшиеся до окончания службы часы, дежурный был всеобщим посмешищем. Над ним бы продолжали смеяться и так, даже будь он без противогаза. Вся застава знала о приколе, пересказывая его на все лады, с каждым разом добавляя в историю множество красочных подробностей, что низводили человека до уровня козла, и наоборот. И в данном случае, надетый на красную Мишкину рожу противогаз, был ему к лицу, никто не мог созерцать перекошенной злобой рожи. И только наступление боевого расчета, спасало Мишку от дальнейших унижений.
   Капитану Бурдину всегда нравилось, когда его подчиненные бегали и совсем не важно, были ли они при этом облачены в противогазы, или нет. Это не главное. Главное сам процесс бега. Будучи часовым по заставе, неся службу в расположенном на склоне ближайшей горы наблюдательном пункте, Лешка не раз становился свидетелем внедрения на заставе, здорового образа жизни. Не раз доводилось ему становиться очевидцем забега, старт которому давал капитан Бурдин, прямо от входа в казарму.
   Группа бегущих взбегала по серпантину, ведущему к будке часового с тем, чтобы спустя пару минут предстать перед его глазами. Быть может бойцам, бегом преодолевшим довольно крутой подъем и было не до смеха, но Лешкина физиономия всегда светилась от удовольствия, при виде бегунов. А затем следовал растянутый во времени цикл вопросов и ответов, которые по большому счету и не нужны вовсе, так как все равно провинившимся предстояло бежать вновь. Но задание есть задание. Бегуны спрашивали часового, чем он заполняет журнал наблюдений, ручкой, или карандашом? Получив ответ, группа срывалась с места и скатывалась с горы, по направлению к заставе, где курил у входа в казарму капитан Бурдин, ожидая их возвращения.
   Доложив начальнику, залетчики получали новое задание, и вновь бежали в гору с очередным идиотским вопросом, типа какого цвета в авторучке чернила, видна ли на горизонте Красная Армия? Количество забегов и глупых вопросов, на которые приходилось отвечать часовому, зависело от настроения начальника, решившего повоспитывать нерадивых подчиненных. Бывало, оболтусы ограничивались одним забегом, а бывало, бегали и по несколько часов кряду.
   Но свидетелем подобного рода забегов, Халявин становился не часто, так как редко заступал часовым заставы. Сержант, отличник боевой и политической подготовки он почти каждый день заступал на охрану государственной границы Союза Советский Социалистических Республик старшим пограничного наряда. В один из таких выходов, Халявин едва не стал обладателем медали «За отличие в охране государственной границы», или, по крайней мере, заслужил бы отпуск домой. Но обстоятельства сложились несколько иначе, чем должно было быть.
   Нарядом, возглавляемым сержантом Халявиным, в ущелье был задержан «УАЗ» с браконьерами. Тяжело нагруженная машина, оставляла за собой кровавый след. Это истекали кровью туши множества сурков, уложенных в «собачник». Кровавый след и привлек внимание Лешки. Именно из-за него, он подкорректировал маршрут движения наряда немного в сторону. В награду обнаружение и задержание браконьеров. Нарушители были досмотрены, оружие конфисковано, а сами они доставлены на заставу, с полным багажником вещественных доказательств незаконного промысла.
   На заставе в это время находился комендант, майор Дворник, тупой и примитивный мужик родом из Харькова, любящий совершать инспекционные поездки по подчиненным заставам. Проверить уровень боевой и политической подготовки солдат, поорать на всех, указывая на недостатки, а главное пожрать на халяву шашлыка и попить дармовой водочки, на которую не скупилось заставское начальство.
   Он уже успел наорать на всех, обозвать оболтусами и долбоебами, сделать внушение начальнику и его заместителям, а также обоим прапорам. Но ближе к вечеру его пыл угас, а когда на углях зашипели, разбрызгивая сок ароматные шашлыки, а в ведро с холодной водой опустилось несколько бутылок водки, настроение майора Дворника, пошло на поправку. К моменту возвращения Халявина с докладом о задержанных нарушителях, пирушка шла полным ходом, а комендант пребывал в том градусе подпития, когда все люди на свете кажутся если и не братьями, то просто хорошими людьми.
   Доставленным на заставу браконьерам повезло так сильно, насколько не повезло Лешке. Будь комендант трезв, он бы наверняка заинтересовался личностями задержанных и доставил их в комендатуру, для последующего разбирательства. Он бы непременно сообщил в отряд о произведенным пограничным нарядом задержании, чтобы получить указания относительно дальнейшей участи задержанных. И там бы решили, отпустить их с миром, или привлечь к ответственности за нарушение режима пограничной зоны. Задержавший нарушителей наряд непременно был бы отмечен отрядным начальством.
   Но Халявину не повезло. К моменту доставки задержанных на заставу, майор Дворник был изрядно пьян и настроен весьма миролюбиво. Он даже не стал допрашивать нарушителей. Осмотрел груз и отдал относительно его, соответствующие указания.
   Два последующих часа задержанные, под наблюдением дежурного по заставе, разделывали туши забитого зверья. Их уверенные и быстрые движения, выдавали настоящих профессионалов, для которых разделывание туш, не в диковинку. С сурков снимались шкурки и раскладывались на траву вдоль забора. Тушки отправлялись туда, куда по обыкновению сплавлял конюх Сайко, лошадиное и свинячье дерьмо. Уносили бурные воды горной реки тушки вниз по течению, в сопредельное государство, куда они и прибывали в виде бесформенных, расколошмаченных о камни, кусков мяса.
   Закончив с разделкой тушек, задержанные вопросительно уставились на дежурного, ожидая дальнейших распоряжений, касаемо их участи. После доклада дежурного окончательно окосевшему коменданту, был получен приказ гнать узкоглазых в шею. Приказ был в точности исполнен, и по прошествии минуты, даже пыльный след от машины, исчез из поля зрения, дежурившего на наблюдательном пункте, часового заставы.
   Итогом задержания стало следующее. Нарушители отделались легким испугом и конфискацией незаконно добытого зверья. Комендант участка стал обладателем двух десятков великолепных шкурок пушного зверя, которые осталось только выделать, а потом можно смело пускать хоть на шапку, хоть на шубу. Капитан Бурдин козырнул перед комендантом бойцами, мимо которых и мышь не проскочит незамеченной. Халявину с напарником даже спасибо не сказали, за отличное несение службы. Это был единственный Лешкин шанс заслужить отпуск на Родину, но он был упущен, благодаря хроническому пьянству коменданта участка, тупоголового хохла, майора Дворника.

3.14. Воронья эпопея

   Нередко, стоя на наблюдательном посту рано утром, когда только-только рассветает, Лешка слышал гул самолетов. Он выскакивал наружу, чтобы определить количество и тип летательных средств, а также направление, в котором они идут. Вовсе не из любопытства. Просто согласно инструкции, он обязан докладывать об этом на заставу, по возможности давая более подробную информацию. Но сколько бы не выскакивал Халявин из будки и, выпучив глаза, ни шарил ими по небу, ни самолетов, ни вертолетов, ему обнаружить так и не удалось. Хотя летающие цели, издающие рокочущие звуки были, и сразу несколько штук. Шли они цельным звеном на предельно малой высоте, проносясь всего в паре метров над наблюдательным пунктом.
   Вороны, здоровенные, чернявые бестии, с огромными долбаками-клювами, и размерами с хорошего гуся из Лешкиной деревни. Таких крылатых монстров из семейства вороньих, раньше ему видеть не доводилось, и Лешка был уверен, что вряд ли он увидит впредь. Здоровенные, размером с гуся, шумом крыльев они издавали звуки не отличимые от тех, что доносятся от рокочущего в небе самолета.
   Неторопливо проплыв над наблюдательным постом, вороний клин лихо планировал вниз, на свалку, где всегда можно поживиться чем-нибудь съестным. И выброшенному пришедшим с небес рокотом из будки часовому, оставалось лишь материться и плевать вслед пикирующим на свалку пернатым.
   Но бесцельно махал руками Лешка только в самый первый раз. Второй вороний визит, он встретил во всеоружии. Аккуратные горки камней, высились у входа на пост наблюдения, на плоском камне в форме стола, как нельзя более приспособленного для размещения всякого рода метательных приспособлений. Стоило Лешке вместе с первыми солнечными лучами уловить знакомый, несущийся с небес рокочущий звук, как он стремглав вылетал из будки, нанося удар по воздушным целям. И воронам не удавалось грациозно развернуться над наблюдательным пунктом, чтобы затем, расправив крылья, плавно спланировать на свалку. Слаженность полета была порушена внезапным камнепадом, что устремился на них с земной тверди.