Салов Андрей. Семь смертей Лешего

   Существует прямая зависимость между заполнением волчьего желудка и многодневным древесным сидением. В этом случае врасплох застигнутому охотнику остается уповать на второй вариант развития событий. Что его найдет и освободит одна из охотничьих ватажек, рыщущих по лесу в поисках волчьих стай, и медвежьих берлог. Чтобы заработать деньжат на шкурах серых разбойников, разжиться медвежьим мясом, жиром для домашнего стола, разнообразить питательный рацион семейства дарами леса.
   Кое-кого это спасло. Волчья стая, как бы не была решительно настроена, как бы не была голодна, всегда сбежит, трусливо поджав хвосты, уловив чуткими ушами, приближение группы охотников. Учуяв их приближение, серые хищники, подобно бесшумным призракам, поднимались со снежных лежанок и растворялись среди деревьев, опасаясь за свою шкуру, которой не поздоровится от падких на нее людей.
   Сидящему на дереве страдальцу, остается одно, отсалютовать парой выстрелов вслед убегающей стаи, преследовав запоздалой пальбой, двойную выгоду. Во-первых, привлеченные выстрелами люди наверняка не пройдут мимо. И тогда он сможет присоединиться к ним, и будет в безопасности. Во-вторых, этими выстрелами он может завалить одного, а то и двух волков, столько времени продержавших его на дереве, в качестве компенсации за моральный и физический ущерб. Шкуры, наспех содранных с их владельцев, станут тем призом, ради которого несчастный претерпевал все эти муки.
   Благодаря шкурам, сданным в колхозное правление и полученной премии, он сможет начать лечение застывшего и застоявшегося организма. И не только дешевым сельским самогоном, но и побаловать себя настоящей, магазинной водкой, или даже армянским коньяком, с россыпью звезд на этикетке. Денег, вырученных в качестве премии, хватит и на спиртное, и на обновки домочадцам. А когда деньги полученные за трофеи испарятся, превратившись лишь в приятные воспоминания, человек вновь собирается в лес.
   Лешкин отец никогда не сдавал волчьи шкуры зимой и не потому, что не охотился на серых хищников. Вовсе нет. Причина была совершенно иная. На охоту он ходил исправно, едва ли не каждый день, не имея привычки запиваться на радостях, от добытых шкурок. Ходил в лес, как на работу, регулярно принося в дом звериные шкуры. И ложились они не на стол к председателю, платящему за шкуры звонким рублем, а на стол супруги.
   Предварительно их выделывал, удаляя все ненужное, придавая шкуре товарный вид. Когда заготовка была готова, она передавалась матери, в ее золотые руки, где с шубой лесного хищника, происходили дальнейшие метаморфозы. В итоге появлялись на свет божий, волчьи шубы и шапки, что пользовались устойчивым спросом на городском рынке. В конечном итоге, стоимость каждой шкуры, не сданной государству, оставленной для собственных нужд, возрастала многократно после вложенных усилий.
   Многие мужики не желали возиться со шкурами, выделывая их, предпочитая этому, более легкий способ получения наличных. Содрать их со зверя прямо в лесу и сбагрить в колхоз, без излишней возни и головной боли получить звонкую монету.
   Отец был не из таких, хотя и делал это скорее не ради денег. Ему нравился сам процесс, а результат оседал на дедовой сберкнижке, взявшего на себя обязанность торговать вещами, изготовленными невесткой.
   Каждое воскресенье он выезжал в город на рынок, где имел свою торговую точку и нескольких знакомцев по торговым рядам, с которыми приятно поговорить, пообщаться, и принять немного на грудь, для сугрева. Это никоим образом не мешает торговле, более того, развязывает языки, дает энергию и задор, чтобы во всю глотку расхваливать, привезенный на рынок товар. Каждый выходной, возвращался дед из города изрядно навеселе, с блестящими глазами, пряча под полами шубы, привезенную из города в качестве трофея, бутылку, которую быстренько припрятывал, чтобы потом, тайком от бабки к ней приложиться.
   То ли дед был прирожденным торговцем, то ли употребленное спиртное придавало ему красноречия, но торговля всегда была успешной. Домой дед, как правило, возвращался с пустыми руками, но полными карманами денег, торжественно предъявив которые домочадцам, относил в сберкассу, на его счет, если в семье не было в них надобности.
   Зимние шкуры серых бандитов, отец оставлял себе, но председатель не качал укоризненно головой. Отец был единственным, кто сдавал волчьи шкуры летом, когда ожившее смертоносное болото, не пропускало большую часть вооруженного люда вглубь леса. А ведь именно там, находилась практически вся живность, и где в избытке водились, охотящиеся на нее хищники.

1.16. Проклятое место

   Отцу предательское болото не было помехой, серой братии с ним приходилось иметь дело даже летом. Причина отцовской лояльности к проблемам председателя по отчетной сдаче волчьих шкур, была проста. Летний волчий наряд не пригоден, для дальнейшей переработки. Из него ничего не возможно пошить, ни шубы, ни шапки, так как ворс из меха вылезал целыми прядями при малейшем усилии. Такая шкура была пригодна только на выброс, а лучше, на сдачу, ведь за нее полагается премия, пусть и немного меньше, чем зимой.
   Когда Лешка достаточно подрос, он стал вместе с отцом ходить в лес. В самые дебри, лежащие по ту сторону запретного болота. Вместе с отцом излазили лес на десятки километров вглубь, углубляясь, порой в такие места, которые людей отродясь не видели за всю историю своего существования и недоверчиво косились на них скалистыми, заросшими зеленым мхом, пиками. Они исходили окрестности вдоль и поперек, порой забредая в такую глушь, сунуться, куда не каждому и в голову взбредет.
   Но было одно запретное место, куда не рисковал соваться даже Лешкин отец, человек, казалось бы, напрочь лишенный чувства страха. Он всегда обходил запретное место стороной, и сына строго-настрого предостерег от посещения аномальной зоны, вольготно расположившейся в глуши таежного леса, раскинувшись там в неизмеримых масштабах.
   Никто не мог с уверенностью сказать, какова истинная протяженность Гнилой топи, ибо не было, даже из числа доживших до седых волос стариков, разменявших порой вторую сотню лет, ушедших в самую глубь проклятого места и вернувшихся обратно людьми в привычном понимании этого слова. Конечно, всегда и во все времена, находились отчаянные смельчаки, или люди с отмороженными напрочь мозгами, рискнувшие пойти на столь отчаянный шаг в силу определенных жизненных обстоятельств, или из-за граничащей с безумием, бесшабашности. Люди, осмелившиеся бросить вызов запретному месту, дерзнувшие нарушить его извечный покой, заканчивали одинаково, и конец их был заранее предрешен.
   Они либо навсегда исчезали за молочно-белым, постреливающим серебристыми искрами пологом, либо возвращались назад, потерявшими человеческий облик. Они были грязными, осунувшимися, изрядно похудевшими, с землистого цвета кожей, с кругами под глазами, оборванные до предела. А самое главное заключалась в их глазах. Глаза хранили отпечаток невообразимого ужаса, пережитого человеком в аномальном мире. На их лицах, на всю оставшуюся жизнь, оставался отпечаток случившегося кошмара.
   Все они без исключения, не смотря на реальный срок отсутствия, как правило, не превышающий пару-тройку дней, выглядели так, словно провели где-то не один десяток лет. Кто его знает, что там происходит внутри, за непрозрачным маревом, живущем по своему, возможно только одному этому месту, предписанному закону, напрочь отвергающему общепринятые физические законы. Возможно, и время течет там не так, как в реальном мире, может быть их миры вообще никак не связаны. Человек, пересекший пределы мерцающего сияния, попадает в параллельный мир, живущий по своим, присущим только этому миру законам, где и время подчиняется собственным законам.
   Рассказать людям о том, что в действительности происходит там, за запретной гранью, могли только вернувшиеся, но к превеликому сожалению любителей тайн, которых в Шишигино было ничуть не меньше, чем в иных населенных людьми местах, они ничем не могли помочь. Возвратившись в обыденный мир, покинутый ими всего пару дней назад, они оказывались потерянными, чуждыми этому, еще совсем недавно привычному и реальному миру. Вернувшись из путешествия в параллельный мир, они становились гостями в этом мире. Временными гостями. Они каким-то образом, влекомые неведомой силой, находили дорогу в село, словно зомби, с движениями хорошо отлаженного механизма. С широко распахнутыми, устремленными в никуда, подернутыми мутной пеленой глазами. Они шли в жуткой, могильной тишине. Медленно и размеренно, не обращая внимания на остервенелый собачий лай, на оклики сельчан, удивленных и напуганных их появлением. Даже камни, летящие в их сторону от вездесущей, шкодливой детворы, не пробуждали в них интереса к окружающему. Словно не было вокруг них ничего. Лишь пустота и пустыня, и только устремленные вдаль невидящие глаза, словно магнитом влекли их к неведомой цели.
   Люди, завидев очередного ходячего труп, с застывшими в немом ужасе, подернутыми смертельной поволокой глазами, торопливо уступали дорогу. Чтобы не дай бог случайно не коснуться его, словно это прокаженный или чумной, представляющий смертельную опасность для всего живого. Но, видя это, бредущее с размеренностью автомата, неживое существо, трудно было ожидать от людей иной реакции, кроме желания оказаться подальше отсюда, и от существа, некогда бывшего человеком. Кто знает, что с ним, и не есть ли это результат неведомой, возможно заразной болезни, подхваченной человеком в силу неосторожности, или откровенной глупости, перемахнувшим запретную черту. Если это действительно так, и причина их странного поведения заключается в этом, то в одном можно быть уверенным. Не смотря на успехи и достижения официальной медицины, громко разрекламированных и растиражированных по миру, лекарств от этого, неизвестного науке недуга, определенно не было.
   Медицину в Шишигино особенно не жаловали, в силу жизненных, и исторических причин, предпочитая обходиться проверенными, еще дедовскими способами и снадобьями, пришедшими из глубины веков, в действенности которых, сельчане были уверены. К услугам официальной медицины они обращались в самых крайних, запущенных случаях, когда народные снадобья не приносили желаемого результата. Хотя справедливости ради стоит отметить, что в подобных запущенных случаях, и медицина бессильна, что-либо изменить. Самое большое, на что она способна, облегчить боль, с помощью таблеток, или уколов. Хотя в подобной ситуации, с не меньшим успехом помогал и самогон, любовно приготовленный в домашних условиях, с соблюдением необходимых пропорций. Со строгим соблюдением технологического процесса, от чего зависело качество конечного продукта, и возможно даже жизнь человеческая.
   К медикам обращались зачастую не с реальными болезнями, а с вымышленными, которые в лечении не нуждаются, ради получения заветного, синего кусочка бумаги с гербовой печатью, дающей законное освобождение от всех видов общественно-полезных работ. А заодно и обязанностей, назначая его владельцу статус больного, со всеми вытекающими отсюда последствиями. А это постоянное лежание в постели, оханье и нытье, внимание к захворавшей персоне со стороны домочадцев, и возможность днями напролет валяться в кровати, бездельничая, до рези в глазах таращась на экран телевизора. А еще, украдкой от жены и прочих заботливых членов семейства, потягивать втихаря, загодя припрятанную бутыль самогона, заедая ее фруктами, запасая организм витаминами, столь рекомендуемыми медиками к употреблению.
   Те, кому претило отлеживание боков в кровати, перед экраном телевизора, находили времени, проведенному на больничном, более достойное применение. Кто-то торчал на речке, отдыхая с удочкой в руках, ставя сети и раколовки, проверяя морды, наслаждаясь природой и прекрасными летними денечками, которые столь быстротечны и коротки. Кто предпочитал проводить болезное время в лесу, с ружьем на плече высматривая дичь, или просто бродить по лесу с корзиной в поисках грибов.
   Невиданное количество и разнообразие их произрастало в окружающих Шишигино лесах. Знай не ленись, кланяйся им в ножки и вскоре лукошко будет полным-полно от разномастных грибов. Выбирай на любой вкус, в окрестных лесах есть все, от простенькой сыроежки, до грибного короля, - белого гриба. Делай с ними, что хочешь. Вари, жарь, суши, готовь запасы впрок, в ожидании зимы, которая не за горами, а где-то рядом, притаилась в ожидании, чтобы, как всегда внезапно, обрушиться людям на голову со снегом и холодами, вновь застав всех врасплох. И как приятно зимой, достать приготовленные с лета грибные заготовки. Как хороши в студеные зимние вечера к водке, или ядреному самогону, соленые грузди. Как дразнят ноздри, заставляя кружиться голову в ожидании гастрономического чуда, насушенные загодя грибы, превратившиеся в ароматный и наваристый суп.
   Чтобы сделать подобные запасы, и всю долгую зиму не знать забот, нужно время, много времени. Законных выходных, что случаются два дня в неделю, для подобных заготовок, не хватает и поэтому приходится хитрить. Главное в это болезное время, когда несчастный страдалец должен торчать в родной избе, прикованный хворью к кровати, не попасться на речке, или в лесу, на глаза председателю, или колхозному механику. Иначе, помимо удивления со стороны начальника, подловившего больного вне прописанной ему кровати, ждет его множество неприятных вопросов. И в итоге, досрочный выход с больничного к ежедневному, нудному и кропотливому труду во благо любимой Родины, а значит в ущерб себе.
   Как правило, число заболевших сельчан зависело от погоды в частности, и времени года в целом. Так, некоторыми дотошными наблюдателями было подмечено, что очередь страждущих болезных, желающих получить заветный синий листок с печатью, возрастала с наступлением теплых, погожих дней, и стремительно спадала с приходом дождей, грязи и снега. Глядя на это, можно было сделать вывод, что привел бы к сенсации в научном мире. Жителям селения, противопоказаны тепло и солнце, являющиеся катализаторами множества болезней.
   Все это было бы действительно так, если бы ни один странный момент. Эпидемия болезней, наступавшая летом, не укладывала несчастных страдальцев в кровать, а наоборот, гнала их прочь из дома, на речку, или в лес. И лишь лекарство, в лице местных представителей власти, помогало в борьбе со странной эпидемией. Одной задушевной беседы с застуканным вне пределов дома мнимым больным, было достаточно для его полного исцеления, и скорейшего вступления в ряды трудящихся на общее благо, колхозников.
   С наступлением холодов, вспышка заболеваемости среди сельчан скатывалась на нет, чем тоже могла бы привести в замешательство, рискнувших изучить подобный феномен, ученых из района.
   Но у них хватало работы со странными существами, что были некогда жителями Шишигино, вернувшимися после посещения зоны природной аномалии, утратившими все человеческое, кроме пустой оболочки, к тому же изрядно потрепанной. Неоднократно, научные светила из района, столкнувшиеся с подобными существами, наслушавшись рассказов охотников, побывавших вблизи запретной зоны и своими глазами, лицезревшими непрозрачную, стреляющую серебряными искрами пелену, предпринимали попытку разобраться в сущности природного феномена.
   Дважды, на памяти сельчан, к запретному месту, с проводниками из числа местных, выдвигались экспедиции ученых, тщательно оснащенные и экипированные соответствующим образом, для научных изысканий. Горожане были чужды предрассудкам и суевериям крестьян относительно гиблого места. У них были собственные мысли на этот счет. Они в сверхъестественное не верили, считая, что современная наука на любой вопрос обязательно найдет достойный ответ. И поэтому были уверены в благополучном окончании похода, заранее предвкушая сенсацию в научном мире, связанную с разгадкой очередной тайны природы.
   Их уверенность, граничащая с самоуверенностью, изрядно блекла при подходе к месту назначения. При виде белесой пелены, стреляющей сполохами серебристых молний, их напускная бравада испарялась без следа. Ибо становилось ясно, что здесь, в богом забытой глуши, они столкнулись с чем-то, чего просто не может существовать. Того, что предстало их взглядам, не могло быть в природе, но оно маячило перед глазами, и в это непонятное нечто, им предстояло ступить. И от осознания этого, многим ученым светилам было не по себе. Желания очертя голову лезть расследовать очередную природную загадку, испарялось с каждым шагом, приближающим к запретной черте, отделяющей привычный, реальный мир от потустороннего, раскинувшегося по ту сторону мерцающего тумана.
   И на всех, без исключения лицах, можно было прочитать смятение и недоумение, явственное желание повернуть вспять и вернуться в город, в привычную тишину уютных кабинетов, окунуться в море, еще вчера казавшихся постылыми бумаг и отчетов, графиков и таблиц. Но в этом трусливом желании, они вряд ли бы признались самим себе, тем более они не хотели показать слабость перед сельскими мужиками, необразованными и дремучими мужиками, с предрассудками и суевериями, одно из которых, и призвана разрушить экспедиция.
   Поколебавшись некоторое время у запретной черты, и не найдя достойной причины, чтобы оправдать нежелание переступить ограниченную непрозрачной завесой, грань, и дабы не пасть окончательно в глазах с интересом и злорадным ехидством, наблюдающих за ними сельчан, ожидающих, когда напыщенные горожане повернут обратно, ученые решились. Вздохнув напоследок полной грудью, чарующего ароматом лесного воздуха, они один за другим, переступили незримую черту и исчезли с глаз дотошных зрителей.
   Что происходило с ними там, за запретной гранью, никто не знал, ни у кого и мысли не возникло идти на поиски, когда истекли все сроки возможного отсутствия группы. Не вернулась она через неделю, а именно этот срок был контрольным, не вернулась и через две. Группа исчезла, сгинула в проклятом мареве, как случалось это уже не раз, с местными жителями. К счастью, это случалось не часто, раз в несколько лет. Раньше, ни у кого и в мыслях не было, повторить чей-то самоубийственный поступок. Только ученые мужи из города посмели нарушить сложившуюся испокон веков, тенденцию.
   Не дождавшись возвращения первой, исчезнувшей в аномальной зоне группы, через месяц была отправлена на поиски, вторая экспедиция. Судя по лицам ее участников, не было в этой группе того оптимизма, как у пропавших коллег. Но ослушаться указания свыше, никто не осмелился, поэтому поисковая группа, не мешкая, нырнула за запретную черту, растворившись бесследно в мерцающем мареве.
   Вторая группа тоже не вернулась в контрольное время, не вернулась и позже, она вообще никогда не вернулась. Но, к величайшему изумлению сельчан, спустя пару недель после исчезновения второй группы, границы стреляющего серебряными искрами марева, пересекли участники первой экспедиции. Это были люди, только изменившиеся внешне, постаревшие и осунувшиеся. От человеческого облика осталась лишь внешняя видимость принадлежности к роду человеческому, каковы они были внутри, этого никто не мог, и не хотел знать.
   Группа, дерзнувшая бросить вызов аномальной зоне, превратилась в странных и непонятных существ, которых и ранее встречали в здешних местах. Безжизненные человеческие оболочки с застывшими, подернутыми пеленой, неживыми глазами. Подобно страшной колонне слепцов, вышли они из аномалии, и с размеренностью бездушных автоматов, устремились к центральной сельской площади. Не обращая внимания ни на что, безразличные к окружающему миру.
   Так и застыли они вблизи сельской управы, в самых причудливых позах, словно механизмы, у которых внезапно отключили источник питания. Так и стояли они, бессмысленно таращась в пустоту все то время, пока перепуганный насмерть их появлением колхозный актив, трясся на разбитых лесных дорогах на председательской машине по направлению к городу. Ожившие мертвецы были оставлены на попечение местного участкового, трясущегося от страха, держащегося от странных гостей на почтительном расстоянии, не рискуя приблизиться.
   Он только покрикивал время от времени, да грозил кулаком местной ребятне, единственной, кто не боялся пришельцев из зоны, стремясь поближе подобраться к ним, чтобы собственными руками потрогать странных существ. Как жаль, что делать это строго-настрого запрещено и местный участковый ревниво наблюдал за тем, чтобы они не нарушили запрет. Наказанием будет непременная порка и домашний арест, чего особенно не хотелось в прекрасные летние дни.
   К вечеру из города приехали люди, которых, судя по поведению, трудно было чем-то пронять и удивить. На их лицах было написано, что они повидали в жизни всякого, было кое-что похлеще, чем жалкая кучка ходячих мертвецов. Судя по внешнему виду, это были типичные чекисты, люди с холодным сердцем и чистыми руками, через которые протекло столько крови, что она уже перестала оставлять следы. Судя по облачению, это были ученые, возможно бывшие коллеги исчезнувшей, а затем внезапно объявившейся экспедиции. На их долю выпала доставка пострадавших в соответствующее медицинское учреждение, для дальнейшего лечения и исследований.
   Что с ними будет дальше, никто не знал и не рисковал строить предположений об их дальнейшей судьбе, тем более своими умозаключениями делиться с кем-нибудь из односельчан. Никогда нельзя было поручиться за то, что среди внимательно слушающих тебя собеседников, не найдется какая-нибудь сволочь, которая, услышав нечто интересное, радостно потирая руки, предвкушая дальнейшее развитие событий, торопливо засеменит в сторону колхозного правления. Чтобы поделиться услышанным с представителями советской власти, - председателем, парторгом, главным механиком и участковым, призванным в силу служебного положения и должности, блюсти устои советского государства от любого, даже малейшего поползновения на его сущность, в чем бы оно не заключалось.
   И если в донесенной вести и впрямь заключалась крамола, даже намек на нее, то они просто обязаны принять меры к чересчур разговорчивому селянину, и чем жестче будут меры, тем лучше для них самих. Во-первых, остальным колхозникам будет наглядно продемонстрировано, что случается с болтунами. Во-вторых, доносчик, удовлетворившись итогами доноса, не станет строчить писульки в инстанции районного масштаба, жалуясь на нерасторопность местных представителей советской власти, обвиняя их в покрывательстве врагов, и даже в сговоре с ними, с целью дальнейшего низвержения этой самой власти.
   Доносов, после которых следовали самые крутые меры, так как сидящие в районе начальники были отнюдь не самыми большими шишками в своем ведомстве, и также опасались жалоб и обвинений в свой адрес в вышестоящие инстанции, больше всего опасался сельский актив. И поэтому всегда принимал решительные меры к источникам опасности для своего положения. Смутьянов, дерзнувших нарушить покой, строго-настрого наказывали, чтобы в другой раз неповадно было болтать языком лишнего.
   Наказанный в дальнейшем помалкивал, потихоньку, проверяя тогдашних слушателей, надеясь выявить доносчика и принять к нему превентивные меры, чтобы в дальнейшем, эта гнусная сволочь, не испоганила еще кому-нибудь жизнь. После обнаружения гаденыша, жить тому оставалось недолго. Ровно столько времени, сколько требовалось человеку, чтобы подловить стукача в укромном месте, и свести с ним счеты.
   После сведения счетов, доносчик исчезал, безо всяких следов. И если его бренные останки и находили когда-нибудь, то были они начисто обглоданы, обитающими в реке хищными рыбами, или населяющим лес, хищным зверьем. Большинство же вообще никогда не находили. О месте их упокоения могли бы многое рассказать людям унылые и зловонные болотные топи, во множестве разбросанные по лесу, послужившие последним приютом, множеству людей. Среди них были не только доносчики и лесничие, но и уважаемые люди, ставшие добычей очередного гиблого места.
   Исчезнувший доносчик, добросовестно старавшийся на благо советской Родины, никогда не становился объектом особо тщательных поисков властей, ради которых он так старался. Поиски, конечно же, проводились, но без особого рвения, ради галочки, отметки в отчетности. Побродив денек-другой по лесу, без особого энтузиазма, по большому счету занимаясь не поиском доносчика, а сбором ягод и грибов, сельчане расходились по домам. Местное начальство, облегченно вздохнув, рапортовало в район о результатах поисков, окончившихся безрезультатно.
   На этом дело закрывалось и сдавалось в архив, за отсутствием состава преступления. Рыть носом землю, и докапываться до истинных причин случившегося не было особого желания. Все и так догадывались, что произошло, почему исчез дотошный и пронырливый тип, с бегающими глазками. Для местного актива, исчезновение подобного субъекта, было скорее положительным, чем отрицательным моментом, так как с его исчезновением, пропадал и источник их беспокойства за свою шкуру.