Семушкин Тихон. Алитет уходит в горы

   - Подожди, подожди, друг. Это ты не во сие ли видел? - спросил Лось.
   - Да вы слушайте, товарищ уполномоченный... Землянка у них сделана из плавника. В этом месте, как он мне рассказывал, течение такое есть, морское. Во время половодья на берегах больших рек подмывает лес, он валится, и его выносит в океан. А морское течение сюда выбрасывает их. Бревна эти попадают с Лены, и с Колымы, и с американской Юконы. С разных мест, разные породы. И вот у них в землянке стол, скамейки - все из плавника. Печка сделана из сорокаведерной бочки - тоже выброшена морем. Я и сам на берегу находил эти бочки. Вон семь штук у меня стоят по берегу на попа с газолином, с дистиллатом, с керосином. Местное население их не берет. Ни к чему они им... Так вот, хлопочут они около меня, усаживают, угощают... Муж ее спрашивает: "Вы давно с материка?" Говорю: "Не особенно". - "Вам не доводилось слышать там про закон усталости металла?" Спрашиваю: "Что это, декрет какой?" И вот этот человек начинает мне морочить голову. Будто металл, все равно как живой организм, устает, и когда приходит время, он без всякой причины, вроде ни с того ни с сего, ломается. В какой-то лаборатории этот человек работал, и будто ему с театра военных действий, как он говорил, посылали разные обломки, для того чтобы искать этот закон усталости. Я его спросил: "Вы кто такие будете?" "Инженер, говорит, а жена - врач. Теперь занимаемся охотой на песцов". Ну, думаю, вот это птицы! Не знаю, как с ними и разговаривать. А все-таки говорю: "Разрешите мне, как местной власти, зарегистрировать вас".
   И, обращаясь к жене, милиционер сказал:
   - Таня, достань-ка вон ту полевую сумку.
   Лось лежал на животе, опершись на локти, и, нахмурив свой огромный лоб, внимательно слушал рассказ милиционера.
   Хохлов посмотрел в тетрадку.
   - И фамилия-то у них не русская: Саблер Вадим Петрович, а хозяйка его - Валентина Юрьевна. Вот видишь, товарищ уполномоченный, какие судаки здесь водятся. Все с помощью Татьяны обнаружил их, а так и не узнаешь.
   - Откуда же они взялись? - удивился Лось.
   - Вот я тоже их спросил. И тогда он мне целый вечер рассказывал. Будто еще до войны был царский указ настроить радиостанции в этом краю. Не то десять, не то двенадцать. А когда началась война, указ этот пошел насмарку. В 1916 году все-таки одну станцию в Колыме решили построить. Саблер и соорудил эту станцию. После революции с кем-то он там не поладил, разругался и решил бросить службу. Купил собак, посадил на нарту свою жинку и поехал по побережью. Более двух тысяч километров проехал. Доехал до этого устья, понравилось ему место и обосновался здесь. Говорит: "Лучшей жизни, чем здесь, я никогда и не знал. Мной никто не командует, и я - никем". А чего ему не жить? Все у него есть. За зиму наловит с женой сотни полторы песцов; летом запасет рыбы, грибов, ягод. Вот так и живут вдвоем в стороне от людей. Но только, я думаю, неспроста они живут здесь. Может, металл какой ищут? Ведь летом ни одна собака там не бывает. Безлюдное место. А насчет продуктов, думается мне, он снабжался со шхун американских. Но в этом году у него с продуктами худо. Правда, он говорит: "А мне и не нужны продукты. Я могу жить на оленьем мясе и рыбе, как кочевники". Ну, тут что-то не то. Плетет чего-то.
   - Товарищ Хохлов, тебе придется еще съездить к нему. Обяжи его явиться в ревком. Но не раньше чем месяца через два. Я сам хочу его видеть.
   - Слушаюсь, товарищ уполномоченный. Только на нем дело не кончается. Я, правда, как следует еще не разузнал. Но на след напал. На берегах другой реки, далеко отсюда, почти в самых горах, американец какой-то живет. Раньше он жил там только летом. Весной на моторной лодке приезжал, а к осени уезжал. Но в эту зиму будто бы он остался здесь. Вот такой есть слух. И туда придется съездить, пошукать там.
   - Да, - сказал Лось. - Имей в виду, товарищ Хохлов, что в этом году, в крайнем случае на будущий год, мы должны выселить отсюда всех авантюристов-проходимцев.
   - От нас они не скроются, товарищ уполномоченный... Этого дальнего будто бы зовут мистер Ник.
   На следующий день пурга стихла, и Лось вместе с Хохловым выехал к Русакову, на пушную факторию.
   ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
   Заведующий пушной факторией Иван Лукич Русаков, небольшого роста, юркий, с клинообразной рыжей бородкой и светлыми глазами, был родом из Пензенской губернии.
   Еще мальчиком Русаков вместе со своим отцом уехал от безземелья с переселенцами в Сибирь. Здесь, на новой земле, он увлекся охотой на пушного зверя и со всей страстью отдался этому занятию. Он бродил по тайге целыми месяцами и еще в юные годы стал знаменитым охотником. На него обратил внимание сибирский купец Бабкин и пригласил его на службу. Через несколько лет Русаков стал крупнейшим специалистом по пушнине.
   Купец решил сделать Русакова зятем, выдать за него свою единственную дочь. И Русакову предстояло самому стать крупным купцом.
   Может быть, все так и случилось бы, если бы купец не узнал, что его будущий зять якшается с каторжниками-белобилетчиками, как он называл всех революционеров, живших в Сибири. Русаков запутался, по мнению купца, в нехорошем деле. И купец прогнал его. Русаков ушел в тайгу и снова стал выслеживать зверя.
   В гражданскую войну он был партизаном, дрался с интервентами, не один раз попадался в руки японцев. Но случалось так, что он всегда уходил от врагов. После перенесенных нечеловеческих страданий Русаков стал заикаться. И вот теперь он жил на самом краю света, весь отдавшись своей любимой работе.
   Старый коммунист, он был неутомим. Русаков работал и в магазине и в складах и беседовал в ярангах с охотниками об организации и улучшении промысла.
   Отличное знание охотничьей жизни и психологии охотника помогло ему завоевать расположение местных людей. Русаков не пренебрегал их пищей, и они охотно угощали его моржатиной, лучшими кусками молодого тюленя, подчеркивая этим свое уважение к нему.
   Здесь, на Крайнем Севере, где время длинное, у Русакова не хватало его. Домой он заходил лишь для того, чтобы закусить и выспаться. Опасаясь, что его жену может одолеть скука, он уговорил ее открыть в факторийном доме школу для детей местных охотников.
   Кем-то был пущен слух, что, если детей не пустить в школу для забавы жены Русакова, он обидится и перестанет продавать патроны и табак. Детей набралось много. И Анна Ивановна, полная, добродушная русская женщина, никогда не помышлявшая о роли учительницы, стала обучать чукотских детей русскому языку и грамоте. Дети очень скоро привыкли к приветливой белолицей женщине и с радостью бегали в школу.
   Когда Лось прибыл в факторию, Анна Ивановна занималась с детьми. Десять мальчиков и девочек сидели вокруг обеденного стола. На столе лежал букварь, неизвестно каким путем оказавшийся в фактории. Может быть, по нему учился даже мистер Ольсен - доверенный бывшей здесь "Норд компани".
   На стене красовалась хорошо выделанная шкурка моржа, обрамленная деревянными рейками и служившая классной доской. Мелом на ней были написаны слова и цифры.
   Анна Ивановна очень смутилась и покраснела, когда в комнату вошел Лось. Поздоровавшись с ним, она сказала детям:
   - Ну, ребятки, кончаем занятия.
   - Зачем же? - сказал Лось. - Продолжайте, продолжайте.
   - При посторонних я не могу заниматься, Никита Сергеевич. Я даже мужа не пускаю на свои занятия.
   - О, какие строгости у вас! - улыбаясь, заметил Лось и, подсев к одному ученику, заглянул в его самодельную, из простой бумаги, аккуратно сшитую тетрадь.
   - Какая это цифра? - басом спросил он.
   - Восемь, - уверенно ответил мальчик, с любопытством разглядывая этого огромного, как медведь, человека.
   - А эта?
   Мальчик поглядел на свою учительницу и нерешительно сказал:
   - Шесть.
   - Что же ты, Ако, забыл? - спросила Анна Ивановна.
   - Правильно, правильно. Вот если тетрадку перевернуть так, то получится шесть, - ободряюще сказал Лось. - А ну-ка, прочти это слово.
   - "Мама", - произнес твердо мальчик.
   - Молодец! Правильно. А писать умеешь? Напиши: "Папа".
   Мальчик уверенной рукой вывел буквы.
   - Хорошо учишься! - похвалил Лось.
   Анна Ивановна все же прекратила занятия и распустила учеников.
   В комнату вошли Русаков и милиционер Хохлов.
   Вскоре все они сели за ученический стол обедать.
   - Вот теперь здесь можно чувствовать себя как дома. Здесь русским духом запахло, - сказал с гордостью Лось. - В прошлом году на этом самом месте я сидел с рыжим мистером Ольсеном. И оба мы говорили не то, что думали. Ужасно хитрили.
   - И я р-рр-рыжий, - смеясь, вставил Русаков.
   - Так что перемена небольшая, - разливая суп, сказала Анна Ивановна.
   - Большая перемена. Очень большая, Анна Ивановна. Кстати, вы подайте на мое имя заявление, и я зачислю вас штатной учительницей.
   - Что вы, Никита Сергеевич! - Она замахала обеими руками. - У меня и прав учительских нет. Это я так, от безделья занялась.
   - Права, Анна Ивановна, теперь все у нас. Обязательно напишите заявление. А если вы организуете еще и ликбезпункт, я вам вынесу особую благодарность от ревкома. Это же великое дело вы развернули здесь. Десять учеников!
   После обеда Лось с Русаковым пошли посмотреть склады и магазины.
   - Вот, Лось, н-н-ннадули все-таки меня а-а-американцы.
   - Надули?
   - Та-а-абак - ходовой товар. В хорошем состоянии. У меня я-я-язык не повернулся отнести его в ка-а-атегорию неходовых товаров. Двадцать проце-е-ентов потерял. Тысяч десять золотых рублей.
   - Почему же он оказался неходовым?
   - Привез я "папушу" - черкасский листовой табак. Я зна-а-ал, как сибиряки любят его. Вот и здесь охотники набросились на него. Не-е-е хотят брать плиточный американский табак - да-ай "папушу".
   В магазине было много товаров, и американских и русских. В пушном складе висели партии песцов и лис. Лось долго ходил по складам, интересуясь работой фактории и промыслом.
   Когда они вернулись в комнату, Лось попросил Анну Ивановну приготовить чай.
   - Не для себя: гость у меня будет, - подмигнув, сказал он.
   Гость, которого ожидал Лось, был старик Косой из заовражной стороны американофильской части селения.
   Милиционер вызвался сходить за ним, но Лось остановил его:
   - Пусть сам Русаков сходит, а то еще подумает, что я его милиционером хочу пугать. Как его зовут?
   - Лёк, - ответил Русаков. - Ты думаешь, Ло-о-ось, я не брал его в работу? Брал. Ни-и-и в какую нейдет. Я ему о моторах, о вельботах... а он вытащит коробку спичек "Тракода", чиркнет, а они не го-о-орят. Вот и весь разговор. Я с дру-у-угой стороны подойду, а он опять про спички. Вытащит американские се-е-ерные, столбиком, отщипнет, зажжет ее, ду-у-ует на огонь, а она горит. "Вот это спичка, - говорит он. - Вы спички сначала научитесь делать, а потом поговорим о моторах".
   - Неужели? - смеясь, спросил Лось.
   - Я бы этого су-у-укина сына, директора спичечной фабрики, по-о-овесил... - сказал Русаков и, оглянувшись на жену, добавил: - За ухо. Он же т-т-тормозит наше дело. На врагов работает он. Вот и поговори с Косым! Да еще с Алитетом я-я-якшается.
   - Нравится мне этот твой Косой. Здорово нравится, а эти спички я так не оставлю, - сказал Лось. - Иди сходи за ним. Его обязательно надо оторвать от Алитета. Я эту дружбу разобью.
   - Схо-о-одить, конечно, я схожу. Но ничего не выйдет и у тебя. Я его у-у-уже изучил насквозь.
   - Сходи, сходи. Но ты ничего ему не говори, зачем зовешь. Просто скажи ему: "Тебя зовет самый большой русский начальник".
   Русаков ушел, и Лось, радостно улыбаясь, зашагал по комнате.
   - Хорошо у вас здесь, Анна Ивановна. Даже уезжать не хочется. Вот что значит одна советская семья. Может, я на это не обратил бы внимания, если бы не вспомнил прошлогодних американцев. Вещи познаются в сравнении, Анна Ивановна.
   - Живем мы здесь интересно. Правда, первое время я опасалась, что умру от скуки. Но вот так привязалась к этим ребятишкам, что дня не могу жить без них. Они такие серьезные, послушные. Отпущу их и сразу же начинаю готовиться к следующему дню. Трудно ведь, Никита Сергеевич, самой придумывать какую-то методику. Не учительница ведь я. Все-таки без прав нельзя.
   - Э, Анна Ивановна, выкиньте вы эти "права" из головы. Это может только мешать вашей работе. Больше уверенности в себе! - потрясая в воздухе рукой, сказал Лось. - Вы думаете, у меня есть какие-то "права", в вашем понимании слова, скажем, по советизации этого края? Да нет же! У меня тоже не было ни опыта, ни знания местного быта, когда я ехал сюда. Каждый день сам придумывал себе методику. Так вот и иду нутром, сердцем. Важно, чтобы дело двигалось вперед. Конечно, лучше, когда "права" эти есть, но ничего, поработаем и без них. Некогда нам эти "права" получать. Но теперь я достаточно разобрался во всем. И вы, Анна Ивановна, будете отличной учительницей. Важно, чтобы человек искренне желал этого.
   Вернулся Русаков, и следом за ним вошел высокий, крепкий одноглазый старик Лёк. На нем была хорошо и удобно подогнанная меховая кухлянка из тонкого пыжика, и весь он казался подобранным и опрятным. Умный глаз его остановился на Лосе, скрывая чуть пробивавшуюся насмешливую улыбку.
   Лось, протягивая руку ему, просто, как старому знакомому, сказал:
   - Здравствуй, Лёк!
   Едва заметная усмешка опять пробежала по лицу старика.
   - Садись к столу. Хочешь со мной чай пить?
   - От чая ушел. Но могу выпить и твоего, - сказал Лёк, присаживаясь на стул.
   Лось взял оба чайника и, наливая, спросил:
   - Крепкий любишь?
   - Покрепче, - моргнув единственным глазом, сказал старик.
   Лось сел напротив и, попивая чай, начал разговор:
   - Приехал вот к вам посмотреть, как вы тут живете.
   - Как жили, так и живем. В прошлую зиму ты же видел, - неторопливо сказал Лёк.
   - В прошлом году - одно, а в этом, может, перемена какая есть?
   - Нет, перемены нет. И птицы летают, и песцы бегают, и моржи плавают - все так же, как в прошлом году. И пурга вон дует так же.
   - Значит, нет перемены? Ну, так вот, с тобой поговорить приехал.
   Старик отставил кружку и, глядя в упор на Лося, сказал:
   - Все равно не пойду в артель.
   - Я знаю, что ты не пойдешь. А перемена, оказывается, все-таки есть. В прошлом году по эту сторону оврага не было артели, а теперь есть. Весной, как только откроется вода, пришлю им вельбот с мотором.
   - Приплывут моржи, я и без мотора набью их.
   - Правильно. Но с мотором побыстрей. Мотор, Лёк, жизнь помогает улучшить, переделать ее.
   - Ты хочешь жизнь переделать?
   - Да, - твердо ответил Лось.
   - А как же ты ее переделаешь? Вы, русские, спички не научились делать.
   Старик полез за пазуху и вытащил коробку "Тракода". Он молча чиркнул спичкой, она не зажигалась, и старик подал коробок Лосю.
   - Да, спички дрянь, - с досадой подтвердил Лось.
   - А ты хочешь жизнь переделать, - с укоризной произнес Лёк. - Вот американские спички на ветру не гаснут.
   - Что ты, Лёк, заладил: все спички и спички - как будто все и дело в спичках! Ты вот скажи мне: какой табак ты куришь?
   Старик молча уставился своим глазом на Лося.
   - Вынь, вынь кисет, покажи!
   Старик неохотно полез за пазуху. Лось увидел, что в кисете у него "папуша", и, выкладывая на стол плитку американского табака, спросил:
   - Почему ты этот не куришь?
   - "Папуша" покрепче, - ответил старик и, помолчав, сказал: - Без табака трудно человеку, без огня - нельзя. А в артель я не пойду. Пусть люди живут, как сами хотят. Заовражцы в артель захотели. Пусть. Я ничего не говорю.
   - А я разве заставляю тебя идти в артель?
   - Ты не заставляешь, а хочешь, чтобы я туда пошел.
   - Хочу, Лёк, и думаю, что ты еще будешь проситься в артель. И тогда люди подумают: принять тебя или нет.
   - Они не станут думать, а сразу примут, если я захочу.
   - Чаю хочешь еще?
   - Налей.
   И, разливая чай, Лось сказал:
   - Ладно, Лёк, оставим пока этот разговор. Весна придет - посмотришь дело.
   - Я знаю, что будет весной. Больше всего моржей будет у меня.
   - Посмотрим, дело покажет.
   Старик поднялся и проговорил:
   - Я пошел домой. Мне надо байдару делать.
   - Ну, до свиданья, Лёк. Приезжай в гости ко мне.
   - К тебе? Можно приехать, - сказал он.
   После его ухода Хохлов проговорил:
   - Вот это штучка! Но сдается мне, что будет артель и в заовражной стороне.
   - Обязательно будет, - подтвердил Лось. - Вечерком я еще зайду к нему в ярангу.
   ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
   За последнее время в стойбище Лорен произошли большие изменения. Здесь уже не было ни хижины Чарльза Томсона, ни склада из гофрированного железа.
   Рультыне не нужны были эти постройки, и она сказала Яраку:
   - Они все время в глаза лезут, эти постройки. Надо их сломать.
   Рультыне хотелось, чтобы ничто не напоминало ей о белом муже.
   Из всего этого материала была построена яранга не у прибрежной полосы, а рядом с другими, на склоне горы.
   Яранга поблескивала железной крышей, и Рультына жила со своими детьми спокойно, как все люди, будто заново.
   Кроме бывшей американской фактории мистера Саймонса, в которой теперь хозяйничал Жохов, в селении появились еще два дома: школа и больница Красного Креста.
   По-прежнему на склоне горы стояли яранги местных охотников, но среди них уже не было яранги Рынтеу. Дочь его вышла замуж за охотника из соседнего стойбища вскоре после того, как старик Рынтеу свалился с обрыва и разбился. От яранги его осталось лишь круглое основание, выложенное камнями; из-под снега виднелись кости морских зверей и брошенный закопченный светильник. Угас навсегда огонь этой яранги. И дочь ушла к другому огню.
   Ярак и Мэри поселились в факторийном доме. Они спали на кровати, на которой спал сам Чарли, ели на столе, на котором кушал мистер Саймонс, и вообще жили, как таньги.
   Рультына часто заходила к ним и, по старой привычке распоряжаться в "белом" доме, наводила у них порядок. Рультына знала, какие порядки должны быть в таких домах. Она удивлялась, как скоро Ярак и Мэри привыкли жить "по-белому". И все-таки она не совсем верила, что так удобней им жить. Наверное, они смирились с такой новой жизнью потому, что Ярак работал в пушной фактории, а Мэри - в больнице. Пусть живут по-новому.
   Рядом с ними, за стеной, жил заведующий пушной факторией Жохов. По ночам он сильно, храпел, и Мэри, смеясь, говорила Яраку:
   - Морж вылез на лежбище!
   Это было очень смешно, потому что Жохов был сильно похож на моржа: у него и брюхо было такое же толстое, и усы торчали так же, и рычал он, как морж.
   Каждое утро Мэри варила кофе и подавала Яраку завтрак, будто за столом сидел сам Чарли. Они были веселы, разговаривали громко и носили матерчатые одежды. Мэри раздобрела и стала совсем похожа на белолицую женщину. И, несмотря на то что Ярак редко ходил на морскую охоту и больше для развлечения, еда у них была всегда. Ярак не ловил песцов, но товаров покупал не меньше, чем самый лучший охотник. Да и сама Мэри ежемесячно получала от доктора зарплату, а на деньги в фактории продавались любые товары.
   Все это немало удивляло Рультыну. Она теперь ходила не сгорбившись, как раньше, при Чарли, а выпрямившись, подняв голову.
   Веселая прибегала из школы Берта и рассказывала о том, что они делали с учителем.
   "Незачем эта школа, - думала Рультына, - но пусть веселится, пока маленькая".
   В стойбище началась какая-то новая, неведомая жизнь.
   Однажды утром Рультына зашла навестить свою беременную дочь. Ярак важно сидел за столом в ожидании кофе. И когда Мэри поставила ему на стол кружку, из которой шел пар, он вдруг стукнул кулаком по столу и, в точности изображая Чарли, грозно крикнул:
   - Год дэм! Почему холодный кофе?!
   И Рультына, и Мэри, и сам Ярак громко рассмеялись.
   Напившись кофе, Ярак съел вдобавок кусок тюленьего мяса и пошел в свой пушной склад. Мэри ушла в больницу. Рультына принялась убирать комнату.
   В складе было много песцов, и до самого прибытия парохода хозяином их был Ярак. Он мурлыкал песенку и чистил шкурки. Ярак хорошо знал, что на мездре нельзя оставлять жир, хотя он и засох. Придет лето, растопится жир, будет мех желтоватым, а песцы должны быть белыми как снег. Об этом и напевал песенку Ярак.
   В склад вошел Жохов. На нем была богатая пыжиковая доха с воротником из двух выдр. На голове - бобровая шапка.
   - Здравствуй! - приветливо сказал Ярак.
   Жохов молча прошел вдоль линии висевших песцов и, встряхивая шкурки за хвосты, сухо проговорил:
   - Надо их уложить в мешки, и я запломбирую каждое место.
   - Зачем? - удивленно спросил Ярак. - Пусть висят. Так им лучше. Положить в мешки успеем, когда пароход увидим в море. Сквозняк сделаем, они проветриваться будут.
   - Ты вздумал учить меня пушному делу? - сурово спросил Жохов. Сопляк ты еще! У меня в Красноярске громадные склады были. Я двадцать пять лет работаю по этому делу.
   Ярак стянул с веревки песца и, вывернув шкурку чулком, сказал:
   - Жохов, смотри: вот жир на мездре. Охотники не привыкли хорошо обрабатывать шкурки. У них нет отрубей. У Чарли я всегда чистил отрубями. Чарли хорошо знал, что надо делать со шкурками. И Рультына чистила, и Мэри чистила - все мы чистили.
   - Пошел к черту со своим Чарли! Я получше Чарли знаю, что мне делать. Брось эти отруби и делай, что велят.
   Ярак взволнованно взлохматил свои густые волосы, причесанные по-русски, и сказал:
   - Пожалуй, так испортится пушнина, Жохов. Чарли говорил, что, если такие шкурки попадут в трюм парохода, растают они там. Тепло в трюме. Жир просачиваться будет в ворс. Желтыми станут шкурки.
   - Делай, что велят тебе. Закажи женщинам пошить мешки. Начнем упаковывать всю эту партию.
   - Как хочешь. А я хотел сначала почистить их, потом на улицу вывесить. Иней сядет на шкурки, и они будут белые-белые!
   - Делай, что говорят. Мешки закажи! - раздраженно крикнул Жохов и ушел из склада.
   Ярак долго смотрел на дверь, за которой скрылся Жохов.
   - Неправильный человек, - со вздохом сказал Ярак и пошел в яранги разговаривать с женщинами.
   Он шел и думал о шкурках.
   У одной из яранг он встретился с доктором.
   - Ну как дела, красный купец? - добродушно спросил Петр Петрович.
   - Дела хорошо, только немножко плохо, - ответил Ярак и рассказал доктору о разговоре с Жоховым.
   Доктор заинтересовался и долго расспрашивал Ярака о пушнине, о ее хранении, обработке. Шел снег, а они все стояли и разговаривали.
   Жохов сидел у себя за столом, щелкал косточками на счетах и что-то записывал, когда вошел доктор.
   - Здравствуйте, Наум Исидорович! Живем в одном месте, а встречаемся редко.
   - Это к лучшему, доктор. Меньше мешаем друг другу, - угрюмо сказал Жохов.
   - Слушайте-ка, гражданин хороший. Я сейчас беседовал с Яраком. Интересные вещи он мне рассказал насчет пушнины. Он недоволен вашим распоряжением.
   Жохов отодвинул счеты в сторону и, глядя на доктора поверх очков, равнодушно сказал:
   - А мне безразлично, доволен он или недоволен... Вы слушайте его больше! Может быть, приучите его к ябедничеству.
   Доктор нервно зашагал по комнате.
   - Нет, извините! Тут дело не в ябеде. В его рассуждениях о пушнине есть резонные соображения.
   Жохов расхохотался, и руки его на трясущемся животе то поднимались, то опускались.
   - Слушайте, доктор: вы же образованный, ученый человек, а понять того, не можете, что ведь он дикарь еще, - пренебрежительно сказал Жохов. - Я четверть века работаю с пушниной. Теперь учиться я у него должен? Тьфу, противно даже разговаривать!
   Пыхнув папироской, доктор, строго глядя на Жохова, сказал:
   - Я очень далек от того, чтобы Ярака считать дикарем. Скажу больше: я убежден, что он прав. Мне непонятно лишь одно: почему его разумный совет вы не хотите использовать? Нельзя упаковывать пушнину в мешки, пока Ярак ее не обезжирит.
   - Знаете что, доктор, - вспылил Жохов, - я заведующий факторией! Меня послало ОКАРО на эту работу, а не вас. И за работу фактории отвечаю я. А поэтому прошу вас не совать нос в мои дела. Я не хожу к вам в больницу и не учу вас, как лечить людей. Кстати сказать, и больные-то к вам не идут. Вот об этом вы позаботьтесь.
   Доктор молчал. Лицо его покрылось пятнами, нижняя губа задрожала. Он встал и, не простившись, пошел к двери.
   - Гусь нашелся какой! - крикнул ему вслед Жохов.
   Взволнованный доктор почти бежал к больнице. За все время жизни на Севере он никогда еще не был так раздражен. Доктор и без того тяжко переносил свое вынужденное бездействие. Все меры, принимаемые им совместно с учителем, не давали никаких результатов. Люди не шли в больницу. Единственное, что ему удалось, - это вылечить от чесотки одного мальчика-ученика.
   Доктор добежал до больницы и, взявшись за перила крыльца, остановился, тяжело дыша от возбуждения.
   - Доктор, ты что стоишь здесь? - участливо спросила Мэри, увидав его очень расстроенное лицо.
   - Ничего, ничего, Мэри. Я сейчас приду. Но только я должен сходить к учителю.
   Учитель Кузьма Дозорный стоял у плиты и жарил на сковородке оленье мясо.
   - А, доктор! Проходите, проходите в комнату! Сейчас будем оленину есть, - радушно проговорил он.
   Доктор подошел к небольшому самодельному шкафчику, заполненному книгами, безразличным взглядом пробежал по корешкам книг и сел на стул.
   В маленькой комнатке учителя было чисто и уютно. Самодельный диванчик накрыт оленьими шкурами. Такие же шкуры лежали около кровати и под ногами, у письменного стола. Доктор как будто впервые заметил все это и подумал: "Хорошо у тебя, Кузьма".
   Учитель вошел с шипящей сковородкой.
   - Вы что мрачны, доктор, как осенняя туча?