Шеллабарджер Сэмюэл. Рыцарь короля

   Де Сюрси вскинул брови:
   - Боже упаси вас быть кем-либо другим! Но я не вижу связи... Я тоже добрый католик, хоть и не сторонник империи.
   - Eheu, mi domine < Eheu, mi domine (лат.) - Увы, господин мой.>, неужто вы не постигаете, что всеобщая вера - неотъемлемая часть, хоть и на другом уровне, всеобщего государства? Потому я и порвал отношения с этим поджигателем Лютером, который готов сжечь до основания дом церкви только потому, что тот нуждается в уборке и ремонте. Нужно ли, чтобы христианская вера, некогда примирявшая всю Европу, была раздроблена на куски и стала причиной ненависти и войны? Нет, господа, я остаюсь католиком. Я привержен всеобщим установлениям, в пределах которых люди могут обрести мир.
   Беседа перешла к волнениям в Германии < Очевидно, имеется в виду рыцарское восстание 1522-1523 гг. под руководством Франца фон Зиккенгена против засилья церковных и светских князей.>; Блез между тем содрогнулся при мысли о разрываемой на части церкви. Казалось, гигантская волна нависла над Европой, угрожая высшей ценности человеческой жизни. До сих пор люди воспринимали католическую религию, как солнце, которое сияет для всех без различия. Это была единственная связь между людьми, между другом и врагом, это была исходная норма жизни. Он давно слышал разговор о необходимости реформы, но раскол - это совсем другое дело, невыразимо ужасное.
   - Какова, по вашему мнению, ученейший Эразм, - спрашивал между тем маркиз, - основная черта нашего века?
   Тот, прежде чем ответить, раз-другой повернул в руках серебряный кубок, а потом сказал:
   - То, что у него такое множество черт, друг мой, что он столь изобилен - главным образом, злом из-за страстей человеческих, но также и добром. Заросли плевелов, среди которых кое-где встречаются розы. Одна и та же земля питает и те, и другие. Может быть, с течением времени, через много лет - через очень много лет - люди станут корчевать плевелы и взращивать розы, пока не зацветет сад, более роскошный, чем любой известный миру прежде. И ещё я сказал бы: наш век так озадачен новинками, что забыл многое старое, то, что когда-нибудь придется припоминать с муками.
   - Что, например? - вставил Картелье.
   - Например, смиренность. Например, также, что Бога нельзя осмеивать. Например, любовь, этот свет неземной, который Господь принес в мир.
   - Вы говорите о плевелах, - сказал де Сюрси, - и, клянусь Юпитером, нет нужды показывать на них пальцами. Но розы? Какие розы мог взрастить наш век?
   - Свобода, - ответил Эразм. - Я разумею свободу отдельного человека быть выделенным из стада, из муравейника. Или скорее, да будет позволено сказать, новый рассвет этой свободы, которая является целью цивилизации и надеждой человечества. Ибо тирания стада - наихудшая из тираний, самая слепая, самая унизительная. И каждый век славен в той мере, в коей обилен выдающимися людьми, свободными от этой тирании. То, что в наш век такая свобода вновь пробудилась от глубокого сна, - достижение, уравновешивающее множество зол. Разве это не предвестие просвещенной главы истории, если только розу, о которой мы говорим, будут охранять и лелеять? Но для этого необходима бдительность, ибо, как правило, люди обнаруживают, что рабом быть легче, чем свободным.
   Маркиз поклонился:
   - Никто в наше время не может с большим основанием говорить о свободе, чем вы, Эразм. Вы взращиваете свои собственные мысли, идете своим собственным путем. Но скажите вот что: не откажет ли то всеобщее государство, о котором вы мечтаете, и всеобщая вера тоже, - не откажут ли они человеку в личной свободе?
   - Нет, mi domine, в таком виде, как я себе их представляю, - нет. Ибо я мечтаю также и о всеобщем законе, который обуздает войну или сделает её невозможной. А война - главный враг свободы. Ведь это во время войны преобладает над всем мнение черни, которой управляют инстинкт, обычай и страсть, а та свобода, о которой мы рассуждали, исчезает. Вы найдете, я думаю, что те, которые говорят о войнах за свободу, употребляют это слово в ином смысле, иногда просто лицемерном. Но в любом случае война требует подчинения, она безразлична к истине; во время войны расцветают тирания, ненависть и отчаяние. И учтите, что войны все разгораются, - вспомните эти громадные армии в сотни тысяч человек, эти новые виды оружия... Вы улыбаетесь, слушая мечты о всеобщем государстве. Я же надеюсь, что кошмарный сон о всеобщей войне не сбудется. Но если до неё дойдет - не ждите свободы. Только в мире без войн наиболее возможно многообразие. Я имею в виду многообразие всех плодов мысли и цветов духа - в том числе и свободу.
   Эразм прервал речь, услышав чьи-то быстрые шаги на дорожке.
   У входа в беседку появился припорошенный пылью, пропахший едким потом человек, очевидно курьер.
   - Монсеньор де Воль?
   - Да, - ответил маркиз.
   Человек вошел, опустился на одно колено, поцеловал письмо, которое держал в руке, и подал де Сюрси.
   - От его величества, из Лиона. Мне было приказано - срочно, как можно более срочно.
   - Итак, - улыбнулся Эразм, - мы спускаемся с небес мысли на землю реальных действий, из будущего в настоящее.
   Он встал, за ним поднялся и Картелье.
   - За отраду для духа и для тела благодарим вас, господин.
   - Я обязан вам гораздо большим, mei domini.
   Последовали новые любезности. Компания вернулась в гостиницу. Расставшись с гостями после прощальных пожеланий доброй ночи, маркиз попросил Блеза и курьера пройти с ним наверх в его комнату.
   Под ярким светом канделябра де Сюрси развернул королевское письмо. И, пока он читал, морщины на его лице обозначались все глубже.
   Наконец, подняв глаза, он поманил к себе курьера, поблагодарил за труды и дал ему монету.
   - Утром отправитесь в Лион, - приказал он, - отвезете королю мой ответ. Будьте готовы выехать без промедления.
   Когда курьер с поклоном удалился, маркиз продолжал, обращаясь к Блезу:
   - Ну, сын мой, коннетабль раскрыл свои карты; охота началась. Теперь, если только твой брат и сэр Джон Руссель от нас не ускользнут и все пойдет как надо, ты можешь стать тем человеком, которому король будет рад оказать все почести. Вот, прочти письмо сам. Мы должны построить наш план в соответствии с ним.
   Глава 28
   Вот что писал король:
   "Мсье де Воль, я получил Ваше письмо из Женевы, в котором Вы сообщаете о благополучном завершении Вашей миссии в швейцарском парламенте. Это поручение выполнено Вами, как всегда, с большим умением и во всех смыслах в соответствии с нашим желанием.
   Вы сообщаете также, что наше письмо, написанное в Фонтенбло, было в должный срок доставлено Вам Блезом де Лальером и что девица Анна де Руссель благополучно прибыла в Женеву. Чем я весьма удовлетворен, ибо безрассудное поведение упомянутого де Лальера с упомянутой госпожой в пути свидетельствовало о том, что сей господин - беспутный, бесшабашный пройдоха. Это дало основание для беспокойства, не было ли отдано нами письмо в ненадежные руки. Моя тревога была тем большей, что де Лальер принадлежит к семейству известных сторонников сеньора де Бурбона и что, насколько мне известно, он мог быть понужден к выдаче письма или его содержания одному из этих сторонников. Несомненно, он не тот человек, которому можно доверяться в делах важных и секретных".
   Дойдя до этого места, Блез поднял глаза и встретился взглядом с де Сюрси. Его будущее - в той степени, в какой оно зависело от короля, - было заключено в этой фразе, как растение в семени: возмущение короля, предательство семьи, которое можно использовать против него.
   Он продолжил чтение.
   "Мсье де Воль, дабы вы были осведомлены касательно этого дела с сеньором де Бурбоном, - знайте, что сегодня, достигнув предела своего терпения, я послал Великого Магистра и маршала де ла Палиса с двумя сотнями дворян и со стрелками гвардии, числом от четырех до пяти сотен лошадей, вместе с четырьмя тысячами пешего войска, в Бурбонне. И я приказал им схватить персону означенного господина Бурбона, где бы они его ни обнаружили. Кроме того, я послал роты герцога Алансонского и герцога Вандомского для тщательного поиска по всей Оверни и Бурбонне с целью затоптать любые искры мятежа, где бы они ни тлели в сих провинциях.
   Знайте далее, мсье, что около недели назад названный герцог Бурбонский, прикинувшись больным, но притворившись также, что весьма желает доставить нам удовольствие, прибыл на носилках из Мулена в город Ла-Палис, что по дороге на Лион. Здесь его предполагаемая болезнь из тяжкой обернулась смертельною, врачи заявили о сильных болях в голове и в почках и о том, что моча его настолько перегружена, что жизни ему остается не более трех дней. После чего означенный герцог Карл, который либо вообще был не в состоянии переносить путешествие, либо, если уж оказался в состоянии, то мог бы продолжать путь на Лион, повернул обратно к Мулену. И я, устав от обманных отговорок и предлогов, принял вышеуказанные меры для взятия под стражу его персоны, надеясь, что время ещё не упущено окончательно.
   А для большей надежности я поместил под арест тех из сторонников герцога, которые находились в Лионе, а именно, господина де Сен-Валье, господина де При, епископа Антуана де Шабанна и ещё нескольких. Может быть, от них удастся получить дополнительные свидетельства злодейства и предательских поступков упомянутого господина де Бурбона.
   Мсье де Воль, вам известно, что, вопреки вашему совету, я ждал столь долго, надеясь на явное доказательство виновности коннетабля; ибо, как я писал вам из Фонтенбло, он любим по всей Франции и никакие слабые свидетельства делу не послужат. Потому будьте бдительны касательно английского эмиссара к сеньору де Бурбону, о котором я вам давал указания. Сейчас более чем когда-либо арест такого агента в пределах Франции, а особенно если он будет схвачен во время переговоров с Бурбоном, явится тем доказательством измены, каковое я ищу.
   Если вы каким-либо образом обнаружите сего агента в Савойе, немедля пришлите нам известие о нем с тем курьером, который доставит вам настоящее письмо. Если он все-таки дерзнет проникнуть во Францию, вам надлежит обеспечить, чтобы за ним неотступно следовали по крайней мере двое опытных людей, подходящих для сего предприятия. На такой случай я поставил конные отряды в Бельвиле, Вильфранше и Треву, по реке Соне, так что, где бы означенный эмиссар ни пересек нашу границу, один из ваших людей сможет призвать подмогу, пока второй будет продолжать преследование. Нет сомнений, что указанного англичанина проводят к герцогу. И таким образом удастся не только захватить их обоих вместе, но также и узнать, где находится сейчас упомянутый господин де Бурбон, поскольку в настоящую минуту сведения о его местопребывании сомнительны. Однако, повторяю, позаботьтесь, дабы человек, избранный вами для этой миссии, был надежен и опытен, ибо я придаю делу величайший вес.
   Мсье де Воль, нам сообщили, что упомянутый герцог Бурбонский решился в конечном счете искать убежища в одной из своих крепостей - Шантель или Карлат - и защищать таковую от нас, рассчитывая на помощь из-за границы. Однако, как я считаю, он найдет это весьма трудным делом, учитывая, какие силы сейчас направляются против него. Итак, с Богом, и да хранит он вас.
   Франциск".
   Блез задержал взгляд на жирном росчерке подписи и имени секретаря Бабу - под нею.
   - Ясно одно, - сказал он наконец. - После этого письма ваша светлость уже не может послать меня. "Надежен и опытен"! Удивляюсь, как это король не исключил меня, назвав прямо по имени.
   Маркиз кивнул.
   - И все же факт остается фактом: ты и Пьер де ла Барр - единственные, кого я могу выбрать. Как я уже говорил тебе раньше, я слишком стар для такого преследования. Ле-Тоннелье и его шпионы достаточно хороши в Женеве, но совершенно не подходят для такой миссии, как эта. Кто же остается: мэтр Лоранс, мой секретарь? Доктор Савио, врач? Пара слуг или пажей? Король забыл, кто сопровождает меня... Нет, ты - единственный человек, способный выслеживать сэра Джона Русселя... или пускай едет без слежки. Однако позволь мне добавить, что, будь у меня возможность выбирать даже из целой роты кавалеристов, я все же выбрал бы тебя.
   - А что, если я провалюсь? - возразил Блез. - Господи Боже, монсеньор, ведь нет никакой гарантии, что мне - или кому-нибудь другому - удастся проследить за Русселем вплоть до его встречи с герцогом. И тогда король обвинит вас в том, что вы послали именно меня...
   - Знаю. Если ты потерпишь неудачу, то немилость короля к тебе распространится и на меня. Уж мои недруги при дворе позаботятся об этом. С другой же стороны, если ты добьешься успеха, то часть твоей славы придется и на меня... Это такой случай: либо все выиграем, либо все потеряем. Я склонен рискнуть и сыграть ва-банк.
   Блез встал.
   - Значит, решено. Я сделаю все, что в моих силах, тем более, когда дело касается вашей светлости.
   - Нет, - заметил маркиз, - когда дело касается Франции. Эту мысль следует постоянно держать в уме... Перейдем теперь к планам преследования Русселя и, надеюсь, вместе с ним Шато и Локингэма. Они будут начеку...
   Маршрут от Женевы до Бург-ан-Бреса был хорошо знаком Блезу по недавней поездке с Анной Руссель. Он считал, что отряд всадников при быстрой езде за один день минует Эклюзское ущелье, пересечет Гран-Кредо и достигнет Нантюа. Тогда на следующий день около полудня они прибудут в Бург-ан-Брес. От Эклюза к Бургу нет иного пути, если не считать очень длинного объезда, который, ввиду чрезвычайной спешности поездки, совершенно непригоден.
   Однако из Женевы к Эклюзскому проходу можно добраться по двум дорогам: одна из них, несколько короче, идет через Коллонж, другая - через Сен-Жюльен.
   На случай, если удастся узнать, по какой из них направится отряд сэра Джона Русселя, Блез предложил, чтобы он сам поехал по второй дороге; тогда он будет следовать впереди своей добычи до самого Нантюа. Тем временем Пьер де ла Барр, которого Руссель не знает, будет держаться позади него примерно на лигу, так что, если случайно группа Русселя остановится, не доезжая Нантюа, или изберет какой-то другой неожиданный маршрут на юг или на север, Пьер сможет известить об этом Блеза. Тот же прием можно будет повторить на пути от Нантюа к Бургу и далее до самой реки Соны.
   Что делать дальше, заранее рассчитать невозможно, поскольку все зависит от того, какой путь изберет Руссель. Однако Блез ещё мальчишкой немало побродил по Божоле, а потому знал тамошние дороги достаточно хорошо и был уверен, что сможет продолжать преследование, по какому бы пути ни направился Руссель; тем временем Пьер отправится за ближайшим отрядом конницы в один из городов, упомянутых в королевском письме.
   Разумеется, эти планы были уязвимы, поскольку не учитывали разного рода случайностей, но в качестве долгосрочных они не оставляли желать ничего лучшего. Если действовать таким образом, то Руссель и его спутники, конечно, могут подозревать, что за ними следят, однако точно убедиться в этом в пределах Савойи не сумеют. А после переправы через Сону Блезу придется импровизировать и менять тактику на ходу, в зависимости от обстоятельств, и тут остается только надеяться на лучшее.
   Время близилось к полуночи, когда в дверь постучал заспанный гостиничный слуга и объявил, что женевский горожанин, некий мэтр Ле-Тоннелье, просит аудиенции у монсеньора де Воля по срочному делу. Ему было приказано немедленно привести посетителя.
   Вид у Ле-Тоннелье был самый довольный, что вполне оправдывалось его докладом. Слуга Ришарде, любитель подглядывать в замочные скважины, оказался в данном случае чрезвычайно полезным. По правде говоря, в замочных скважинах особой нужды и не было. Он узнал, что сэр Джон Руссель предполагает выехать в Бург-ан-Брес на рассвете через южные ворота, по дороге на Сен-Жюльен. Миледи Руссель намерена сопровождать его до Бурга, а затем вернется в Женеву.
   Сэр Джон поговорил откровенно с синдиком Ришарде, когда последний вернулся домой, и рассказал о визите Блеза. Однако ни один из них не посчитал, что маркиз де Воль сможет действовать достаточно быстро и немедленно отрядить погоню; ещё менее вероятно, что он успеет послать во Францию предупреждение, которое опередило бы их. Короче говоря, были все основания полагать, что разоблачения Блеза, хотя и достойные сожаления, мало повлияют на успех предприятия.
   Сэр Джон воспользовался услугами все того же лакея, который обладал не только большими ушами, но и искусством обращения с бритвой: для дополнительной маскировки он сбрил сэру Джону бороду, что самым чудесным образом изменило наружность англичанина. Тот же слуга помогал укладывать седельные сумки, и сейчас все уже готово к раннему отъезду.
   - Великолепно, - заметил маркиз. - Подозрительно великолепно. Хотел бы я знать, какая доля из всего этого предназначена для ушей нашего друга лакея и остальных слуг.
   Ле-Тоннелье прищурил маленькие круглые глазки:
   - Понимаю сомнения вашей светлости. Я и сам бы настроился подозрительно, если бы не одна деталь. Спутник милорда Русселя, который прибыл вместе с ним, покинул дом и был прослежен одним из моих людей до гостиницы, именуемой "Щит Женевы". Там он имел беседу с господами Шато и Локингэмом.
   - Ага! - воскликнул де Сюрси. - И что же?
   - Что там было сказано, я не знаю, но они велели приготовить лошадей к рассвету.
   - А этот спутник Русселя потом вернулся в дом синдика?
   - Да, монсеньор.
   - И никто, кроме него, из дома не выходил?
   - Нет... Могу я поинтересоваться, что беспокоит вашу светлость?
   - Герцог Савойский, - ответил маркиз. - Очень важно, чтобы ни он, ни князь-епископ не приложили руку к этой игре... Они оба держат сторону императора и потому - сторону Бурбона, заходя в этом настолько далеко, насколько возможно без открытых враждебных действий против Франции. Конечно, вам неизвестно, кто покидал "Щит Женевы" после того, как Шато и Локингэм получили известие от Русселя?
   Ле-Тоннелье пожал плечами:
   - За всеми, кто выходит из гостиницы, уследить невозможно, монсеньор...
   Де Сюрси на миг задумался:
   - Ну, в конце концов, это очень небольшой шанс... Да, я согласен: похоже, Руссель действительно считает, что может нас опередить. Кроме того, ему будет сложно в такой час связаться с герцогом Савойским или монсеньором де ла Больмом. Вы все сделали превосходно, друг мой, и будете щедро награждены. Однако не ослабляйте бдительности. Держите этих людей под наблюдением, пока они не покинут Женеву, через какие бы ворота они ни выехали. И тогда немедленно известите меня. А уж остальное - наше дело.
   Когда осыпанный похвалами агент удалился, маркиз повернулся к Блезу:
   - Ну вот, сынок, друг мой. Тебе лучше бы предупредить Пьера де ла Барра и позаботиться о лошадях. Теперь я могу написать королю письмо, которое его порадует. Не только сэр Джон Руссель, но ещё и Шато, и Локингэм - он придет в неописуемый восторг! Я начну петь тебе хвалу и объясню, почему необходимо послать с этой миссией тебя. Я постараюсь защитить тебя также и в отношении этого дела с миледи Руссель, ссылаясь на приказы, данные тебе мадам регентшей. Не бойся, все будет хорошо, я уверен. Но я задержу отправку письма до вашего отъезда, ибо опасаюсь, как бы что-нибудь не переменилось в последнюю минуту...
   * * *
   Пять часов спустя, одевшись в дорогу, Блез и Пьер де ла Барр прощались со своим патроном. За окнами чуть-чуть серел рассвет, ещё не настолько яркий, чтобы потускнели свечи. Со двора доносились голоса конюхов, лошади били копытами и грызли удила.
   Молодые люди преклонили колени и приняли прощальное благословение маркиза. Только что пришло известие, что Руссели вместе с Шато и Локингэмом выехали по направлению к Сен-Жюльену. Пьер тоже должен был поехать по этой дороге, тогда как Блез направлялся на север, за реку Арв. Они с Пьером договорились встретиться вечером в Нантюа, за перевалом. Де Сюрси, после того как засвидетельствует почтение герцогу Савойскому и закончит свои официальные дела при дворе, отправится в Лион. Молодые люди, выполнив свою миссию, должны присоединиться к нему там.
   - Итак, господа, да хранит вас Бог! Если вы преуспеете в этом деле, то заслужите славу и почет не только у короля, но и у всех истинных французов.
   Маркиз проводил их до двери и на прощание похлопал каждого по плечу. Сердце его уловило трепет и пылкий дух их юности - и сильнее забилось в ответ.
   - Пьер, друг мой, если будете проезжать мимо Лальера, не задерживайтесь там слишком долго и не выпускайте из виду своего браслета. Блез, помни, что в Лионе я надеюсь погреться в лучах твоей славы. Прощайте! Прощайте...
   Подойдя к окну, он смотрел, как они садятся в седла при свете фонарей, которые держали конюхи. Пьер осторожно устраивал Кукареку в кармане своей седельной сумки, Блез посмеивался над ним. Они увидели де Сюрси в окне, взмахнули шляпами и подняли лошадей на дыбы. А потом исчезли под аркой гостиничных ворот.
   Глава 29
   Инцидент у западных городских ворот - тех, что открываются на живописный пригород Пленпале, - стоил Блезу некоторого времени и пробудил опасения, которые беспокоили накануне маркиза де Воля.
   То, что придирчивый стражник у ворот задержал Блеза, разбирая в тусклом свете фонаря по буквам текст его пропуска, а затем перечитывая его вторично, не вызвало особенных подозрений. Однако, когда подъехал всадник, одетый в цвета герцога Савойского, кивнул часовому и сразу же после этого Блеза пропустили, - дело показалось несколько странным. Запахло каким-то отданным заранее приказом, словно бы часовой тянул время в ожидании того всадника. А это, в свою очередь, дало Блезу пищу для размышлений.
   Не существовало ли все-таки связи между Русселями и герцогом? Не было ли слежки за самим де Лальером? Если Карл Савойский, втайне сочувствовавший Империи и Англии < Карл III, герцог Савойский, дядя Франциска I с материнской стороны, под влиянием своей жены Беатрисы, дочери португальского короля Эммануила, склонялся на сторону императора и впоследствии расторг союз с Францией.>, вмешался и действует против него, то поездка во Францию может оказаться более чем трудной.
   Однако, поразмыслив, он отбросил эти опасения: нечего делать из мухи слона. Появление у ворот герцогского офицера вполне могло не иметь никакого отношения к нему. Кроме того, сам факт, что ему позволили продолжать путь, хотя могли легко задержать, скорее обнадеживал, чем настораживал.
   Освободившись наконец, Блез проехал через пригород и по деревянному мосту пересек Арв.
   Вот здесь, на дальнем берегу, перед мостом, они с Анной Руссель послали друг другу молчаливое "прощай" в конце своего путешествия.
   Он придержал коня на том самом месте, живо вспоминая каждый миг расставания: страстность её поцелуя, их тягу друг к другу. Ожили восторг и боль. Воспоминания о погибшей любви преследовали его, подстерегали за каждым поворотом дороги. Погибшей? Нет, лучше сказать - запретной любви.
   Даже теперь, после того, как между ними объявлена война, после её разочарования и горьких слов, он любил её так же сильно, как тогда. Он знал, что будет любить её всегда. Война, соперничество королей и противоположные цели не в силах ничего изменить. Все это делает её недосягаемой, но любовь остается свободной. Он знал: сколько ни суждлено ему прожить, ни одна женщина не вытеснит её из памяти...
   Блез пришпорил коня, стараясь выиграть побольше времени на равнинном участке дороги перед началом подъема в горы; но так свежо было воспоминание о недавнем путешествии, что он почти воочию представил её рядом с собой. Может быть, когда-нибудь, перед Бург-ан-Бресом, он увидит её издали и отделенную от него не только расстоянием...
   Он уже совсем забыл случай у ворот, когда, услышав позади стук копыт, оглянулся и, хоть и не сразу, узнал того самого всадника, который час назад кивком головы дал стражнику команду пропустить его. Пару минут спустя этот человек поравнялся с ним.
   Под неизвестным был великолепный конь, гораздо лучше того, на котором ехал де Лальер, но в остальном его вид в ярком свете утра не внушал доверия, даже если бы подозрения Блеза не усилились десятикратно оттого, что этот всадник вообще оказался здесь.
   Высокий рост и крепкое телосложение незнакомца, его грубое низколобое лицо, кричащая яркость одежды - все это сразу выдало опытному глазу де Лальера, что перед ним "брав("- наглец, забияка, бандит, - словом, один из тех, кого обычно используют для тайных и кровавых дел.
   - Быстро же вы едете, мсье, - угрюмо произнес он низким голосом.
   - Не быстрее вашего, - ответил Блез. - Но я полагаю, что мы оба стараемся поскорее проехать равнину. Конь у вас хорош.
   - В герцогских конюшнях нет лучшего, если говорить о резвости. Хотел бы я, чтобы он был моим.
   - Стало быть, далеко едете?
   Человек покачал головой:
   - Только до форта дель-Эклюз... с посланием от его высочества, которое требует срочности. А вы?
   - До Шатильона... а может быть, и до Нантюа.
   - Ого! Неблизкий путь. И, по-вашему, вы доберетесь туда к вечеру?
   - А почему нет?
   Собеседник не сказал ничего, но сплюнул в сторону и усмехнулся.
   Усмешка эта никак не ослабила опасений Блеза.
   - А почему нет? - повторил он. - Это же обычный дневной перегон от Женевы.
   - Конечно, обычный...
   Человек снова ухмыльнулся и переменил тему:
   - Ну вот, наконец и солнце всходит. Видите, вон там, на Старом Хозяине...
   Он кивком головы показал влево, где дальний купол Монблана за Салевскими горами понемногу розовел в лучах ещё невидимого солнца.
   - Еще один хороший денек наступает. Но, пари держу, последний. Один мой приятель вчера приехал из герцогского замка в Шильоне, что на озере. Так он говорил, что Костяной Зуб, который виден оттуда, курится. Верная примета на дрянную погоду... - Он подмигнул Блезу. - Однако приходится вместе с хорошим принимать и плохое... Такое уж наше житье, не правда ли, мсье?