Страница:
- Тридцать кавалеристов, гляди-ка! - произнес маркиз. - И пятьсот ливров содержания. Черт возьми! Это я тоже вставлю в письмо - чтобы намекнуть кое о чем его величеству. Определенно, это делает ваше вчерашнее решение ещё более значительным. Пошли, значит, в ход и подкуп, и предательство! А эта английская девица де Норвиля... пари держу, она плата за его переход на сторону Англии. Вы запомнили её имя?
- Он отказался назвать его.
- Вот как? Вероятно, это означает, что оно хорошо известно. Я отвалил бы кругленькую сумму...
- У неё рыжеватые волосы, монсеньор, и инициалы A.Р. Я успел взглянуть на оборотную сторону миниатюры, прежде чем вошел де Норвиль. Он сказал мне, что она провела некоторое время при нашем дворе.
- A.Р., - повторил де Сюрси, - рыжеватые волосы...
Он задумался. Вдруг его брови удивленно поднялись:
- Клянусь мессой! Это интересно. Весьма возможно. И если так, то...
Он с жадным любопытством наклонился вперед.
- Можете описать её лицо?
- Оно не из тех, что легко забываются. Не просто хорошенькое, а интересное...
- Да, - выдохнул маркиз.
- Большой рот...
- Да.
- И, клянусь Богом, - Блез улыбнулся, вспоминая, - самые странные глаза, какие я когда-либо видел у женщины. Я имею в виду их форму и выражение...
Де Сюрси хлопнул ладонью по столу.
- Милостивый Боже! Это она и никто другой. Блез, друг мой, не будь даже никакой иной причины послать вас обратно ко двору, одной этой оказалось бы достаточно. Я полагаю, де Норвиль наводил вас на мысль, что та дама сейчас в Англии. Нет, клянусь святым Иоанном! Если только я не ошибся столь явно, то она и сейчас при дворе, и я знаю, кто она. Однако нужно убедиться. Вы видели миниатюру, и вы - единственный, кто может сказать, действительно ли девушка на портрете и Анна Руссель - одно и то же лицо...
- Анна Руссель? - раздумывал Блез. - Уж не та ли, о которой в Париже ходят слухи, будто...
Маркиз перебил с веселым нетерпением:
- Ну конечно! Новая фаворитка короля, девчонка, от которой у мадам де Шатобриан бесконечные печеночные колики. Анна Руссель. Одна из фрейлин королевы, проскользнула ко двору три года назад, во времена "Золотой парчи" < Поле (или лагерь) Золотой парчи - место встречи Франциска I с английским королем Генрихом VIII в 1520 г. Оба монарха соперничали в непомерной роскоши: палатка Франциска была из золотой парчи и поддерживалась золотой статуей.>, когда мы так любили все английское. Для завершения своего образования, не угодно ли?.. И она все ещё здесь, под крылышком мадам д'Алансон, которая в ней души не чает, а главное потому, что ею увлекся король. О, святая Пасха! Итак, это она помолвлена с Жаном де Норвилем!
И де Сюрси погрузился в молчание, взвешивая все возможные последствия этого открытия.
В голове у Блеза вопросы жужжали, словно пчелы. Наконец один из них вырвался на волю:
- Ваша милость полагает, что эта дама - шпионка?
Его собеседник поднял взгляд от стола.
- Шпионка? - повторил он. - Ну зачем такое грубое слово? У него неприятный душок, который ничуть не подходит для миледи Руссель...
Он рассеянно взял виноградину со стоящего перед ним блюда, сжевал её и только потом продолжил:
- Вы её, конечно, не знаете, а я знаю немного... - Он улыбнулся. Хотя, скорее всего, я льщу самому себе. Кто может сказать, что знает женщину? Впрочем, я к ней приглядывался. Она - единокровная сестра своего опекуна, сэра Джона Русселя, одного из фаворитов короля Генриха Восьмого < Генрих VIII Тюдор (1491 - 1547), король Англии с 1509 г. При нем проведена Реформация, с 1534 г. он провоглашен главой англиканской церкви.>. То, что она появилась у нас при дворе, несмотря на войну, да ещё пользуется популярностью - случай сам по себе достаточно необычный, чтобы привлечь внимание. Однако называть её шпионкой, даже если она действует в пользу Англии?.. Нет, к ней это слово не подходит.
Маркиз постукивал пальцем по кубку с вином. Блез почтительно ждал, пока он снова заговорит.
- У слов, друг мой, бывают весьма сложные и тонкие оттенки. Есть слова белые, есть черные, но чаще попадают в точку слова, так сказать, промежуточных тонов. "Шпион" - слово черное. Оно предполагает злодейство, подлость. Но взгляните на мадемуазель де Руссель. Начнем с того, что ей не более девятнадцати лет, что у неё приятная внешность и острый ум. Ее ли вина, если братец и кардинал Уолси определили ей место при нашем дворе и послали сюда? Могла ли она отказаться и не поехать? Вероятно, она любит Англию; вероятно, она хотела бы послужить своему государю. Возможно ли, чтобы молодая девушка такого положения не замечала при случае, что творится у нас, и не пыталась любыми путями добиться преимущества для Англии? Нет, не её, а нас следует винить - за то, что мы держим её при дворе. Я уже давно так считаю. А открывшаяся связь между нею и де Норвилем подтверждает мое мнение. Англия - это достаточно неприятно, но Бурбон ещё опаснее.
- Если она похожа на своего будущего супруга, - сказал презрительно Блез, - то не нахожу, что употребленное мною слово слишком черное.
Де Сюрси покачал головой:
- Нет. Это я вам точно могу сказать. Она, возможно, и интриганка, но вовсе не его склада. Разница не меньше, чем между соколом и змеей.
- Она выходит за него замуж.
- Ну и что из того? Это просто показывает, какую цену Англия согласна уплатить де Норвилю за добрую службу герцогу... Бедная девушка! Сомневаюсь, видела ли она его когда-нибудь. Женщины не выходят замуж - их выдают. Но, при всем при том, короля предупредить необходимо.
Такой опытный царедворец, как де Сюрси, конечно, понимал, что сделать это вовсе не просто. Предостережение могло по-разному отразиться на нем самом - в зависимости от того, в каких отношениях будет король с Анной Руссель, когда получит известие. Старик-министр, вмешивающийся в любовное приключение, не может рассчитывать ни на благодарность, ни на доверие...
По зрелом размышлении маркиз решил, что лучше вообще не упоминать об Анне Руссель в основном письме, посвященном вчерашнему собранию и сегодняшнему бою. Это письмо он продиктует секретарю. Однако он добавит отдельный листок, написанный собственноручно, с бесстрастным сухим сообщением о помолвке де Норвиля с девушкой-англичанкой, которая, по таким-то и таким-то соображениям, может оказаться Анной Руссель, опознание возлагается на Блеза. Этот листок предназначается только для королевских глаз; потом пусть его величество сам решает, как поступить.
- Итак, - закончил де Сюрси, отодвигаясь от стола, - если вы пришлете ко мне мэтра Лоранса, я начну работать над письмами. А вы отправляйтесь в постель, вам нужно выспаться перед дорогой. Только скажите Пьеру де ла Барру, что ему придется быть моим главным телохранителем и янычаром до самого Люцерна. Это подсластит ему пилюлю разлуки с вами. Вы поедете на почтовых для большей скорости. Ваши вещи и лошадей мы возьмем с собой. Я рекомендую вам выбрать другую дорогу на север - вдоль Арконса, в объезд Лальера.
Договорились, что Блез, выполнив поручение в Фонтенбло, поедет к маркизу в Швейцарии и привезет ему ответ короля.
- А может быть, к этому времени, - сказал де Сюрси, - я уже закончу дела в Люцерне, и мы встретимся в Женеве. У меня есть там дело к герцогу Савойскому. Ей-Богу, в ожидании ваших новостей я буду сидеть как на иголках. Потом мы вместе поедем обратно в Лион. И вы вернетесь в армию, к господину де Баярду, в несколько лучшем виде, чем тот, в каком вы его покинули, - если ваше дело при дворе закончится так, как я рассчитываю.
Однако, к удивлению маркиза, Блез не ответил и не поспешил удалиться. Он сидел, катая в пальцах шарик из хлебного мякиша, с таким видом, словно хотел что-то сказать, но не знал, как начать.
- Ну, - подтолкнул его де Сюрси, - вы как будто не удовлетворены?
Блез покраснел.
- А не позволит ли мне ваша милость остаться на службе у вас некоторое время?
- Как?! И не возвращаться в армию?
- На время... - Блез запнулся. - Я вспоминаю, вы когда-то предлагали... я хочу сказать, был как будто разговор... чтобы готовить меня к государственной службе... к делам, которыми занимается ваша милость... Это ещё возможно?
- Боже милосердный! - воскликнул маркиз.
Он вдруг обнаружил, как трудно ему удержаться от улыбки при воспоминании о своих прежних планах в отношении Блеза. Он взглянул на мускулистые, загорелые руки крестника, непривычные к перу; на открытое мальчишеское лицо; на непокорные волосы, буйные и какие-то... разухабистые. Яркий образец бесхитростного простодушного вояки, неутомимого наездника и весельчака. Представить его в роли ловкого исполнителя секретных миссий, чувствующего себя как рыба в воде за кулисами политики... смех да и только!
- Боже милосердный! - повторил де Сюрси. - Что сей сон означает?
Блез не отрывал взгляда от стола.
- Не знаю, смогу ли выразить это в словах... - и вдруг поднял глаза. Монсеньор, вы ведь были когда-то молоды?
Собеседник расхохотался:
- Черт побери! А как же!
- Но теперь... Монсеньор, я почувствовал вчера вечером, что другие... я имею в виду людей постарше, вроде моего отца... так и не смогли заметно измениться за всю жизнь. Они рассуждали, как ничему не научившиеся юнцы.
- Ну-ка, ну-ка... - явно заинтересовался маркиз.
- Я вообразил себя в их возрасте: точно такой же, как сейчас, только с седыми волосами да скрипучими суставами. И мне стало страшно. Я взглянул на вас, превосходящего их всех мудростью и знанием жизни... Монсеньор, мне захотелось стать похожим на вас. А если я вернусь в армию... - он пожал плечами и недоуменно развел руками.
Де Сюрси, которого эта речь глубоко взволновала, потерял охоту улыбаться. Такие слова в устах Блеза - тут уже недалеко до чуда... вроде того посоха из легенды, который вдруг взял да и выбросил зеленые листья. Парень и в самом деле начал мыслить, и маркизу отнюдь не хотелось его обескураживать. Однако де Сюрси был далеко не уверен, что эти зеленыe листики мысли оправдывают желание Блеза отказаться от военной карьеры, для которой он словно специально создан, и начать учиться тяжкому труду государственного деятеля.
Он тактично заметил:
- Вы ведь не имеете в виду, что прославленные капитаны и маршалы не обладают мудростью и знанием дела или что они не отказались от ребяческих мыслей и привычек?
- О нет, монсеньор! - Блез покраснел до корней волос. - Это было бы предательством, думать так о великих людях - например, о господах де ла Тремуйле, де ла Палисе, де Баярде... Я говорил только о себе. Монсеньор, когда стадо бежит, мне очень трудно не бежать вместе со всеми. Если я снова вернусь в свою роту, то буду только тем, кем был прежде, - одним из многих. А прошлой ночью благодаря вам я поставил ногу в стремя. И думаю, что с вашей помощью смогу когда-нибудь подняться в седло...
- Какое? - вставил де Сюрси.
Блез нахмурился. Ответил он не сразу:
- Может быть, я не смогу выразить то, что намерен сказать... Все, чего мне хочется, - это двигаться вперед, а не только по кругу. Если человек пользуется лишь мышцами, то получается именно так. Теперь я это вижу. Он заканчивает там, где начал. А если пускает в ход мозги... Но для меня проще торчать на одном и том же месте. Чтобы двинуться вперед, мне нужна ваша помощь.
Если Блез ожидал от маркиза немедленной вспышки восторга, то этого не случилось. Де Воль лучше кого бы то ни было знал сложности своего ремесла. Он помнил и то, что костры юности часто сложены из соломы, которая горит жарко, да прогорает быстро. Только время покажет, имеют ли под собой крепкую основу неожиданные устремления Блеза.
- Можете рассчитывать на меня, - ответил он наконец, - насколько это в моих возможностях. Шаг за шагом - вот хорошее правило. Посмотрим сперва, как обернется ваша поездка ко двору. От этого могут зависеть следующие шаги. А теперь приятных вам сновидений - но только пришлите мне мэтра Лоранса.
* * *
Блез постоял немного у окна маленькой комнаты, которую делил со сладко спящим Пьером, глядя на ночной городок, залитый лунным светом. Неподалеку была видна Луара, затуманенная и гладкая, как серебро. Река текла в ту сторону, куда лежал его завтрашний путь.
Наискосок от Блеза, в закругляющейся части гостиницы, светилось окно комнаты де Сюрси, по которому двигалась взад-вперед смутная тень - маркиз диктовал секретарю.
Блез улыбнулся: "Он не слишком многого ждет от меня... И не удивительно!" Внезапно он сжал кулаки. Его сжигало нетерпение, ему хотелось поскорее показать де Сюрси, чего стоит. Он готов был найти достойное применение своим способностям. Блез чувствовал уверенность в будущем.
Часть вторая
Глава 11
Случались дни, когда венецианский посол при французском дворе Зуан Бадоэр, официально называемый "оратором", серьезный, умный и необыкновенно опытный дипломат, чувствовал себя до отчаяния усталым; такое ощущение испытывал он и в этот августовский день в Фонтенбло. Это была усталость ума, а не тела, и тем труднее было от неё избавиться.
Угрюмо прохаживаясь вместе со своим секретарем Никколо Марином по лесной тропинке в окрестностях средневекового замка, который в то время ещё не был заменен выстроенным позднее дворцом, Бадоэр часто вздыхал и по временам взволнованно всплескивал руками. Наконец, взорвавшись, он погрозил кулаком отдаленному шуму и улюлюканью, доносившимся из той части леса, где король с несколькими сотнями всадников травил оленя.
Атташе Марин, величавый старик, несколько, правда, моложе своего патрона, посочувствовал:
- Сожалею, что ваше превосходительство пребывает в столь подавленном настроении...
- "Подавленном"? - оборвал его Бадоэр. - Нет, мессер, я не подавлен, я разбит! Разгромлен! Сколько недель мы уже болтаемся здесь без толку со времени нашей последней беседы с этим пустоголовым королем? Не меньше двух. Две недели назад я со всей поспешностью предупредил Венецианскую Синьорию, что его величество отправился в паломничество в Сен-Дени и поклонился мощам в Сен-Шапеле. Разве вы не предположили бы, что он покидает Париж и отбывает к армии, в Лион? Я написал в сенат, что можно ожидать его перехода через Альпы ещё до начала сентября. А он вместо этого переезжает вместе со всем двором сюда, в Фонтенбло, и по сей день ничего не делает, только охотится да занимается любовью. За эти две недели я успел бы завершить некоторые дела к пользе Венеции. Но вы же видите, как он меня надувает. Он охотнее согласится беседовать со своей лошадью, чем со мной.
- Может быть, - предположил Марин, - в этом играет какую-то роль наш недавний союз с Испанией против Франции...
- Несомненно. Но умный государь не будет придавать большого значения союзам. Он знает, что союзы так же легко разрываются, как и заключаются, и смотрит в будущее. Завтра он может понадобиться Венеции, а Венеция - ему. Дальновидный правитель метал бы на меня громы и молнии, но все же вел переговоры; он не сжигал бы мосты...
- Король молод, - заметил Марин.
Бадоэр вздохнул:
- Вот, мессер, вы и сказали все - буквально двумя словами. Таков мой крест... Я, Зуан Бадоэр, сенатор старейшей в мире республики, должен терять время, болтаясь среди резвящихся молокососов! Видит Бог, я по горло сыт этой молодостью, до такой степени, что, если грядущая война не положит конец нашей миссии, просто с ума сойду. С тех пор, как маркиз де Воль покинул двор, мне не удается ни с кем толком поговорить, ибо здесь старики так же безумны, как и молодые. Вспомните наших друзей в Венеции: достоинство, изысканные манеры...
От этой вспышки раздражения, да ещё на жарком послеполуденном солнце, лоб его покрылся каплями пота; к тому же одеяние из жесткого черного атласа не способствовало прохладе. Пальцем, украшенным перстнем, он распустил шнурки на своей рубашке и, свернув с тропинки, опустился широким задом на заросший мхом бугорок.
- Посидим немного, - сказал он, отдуваясь. - Может, полегчает.
Звуки рогов вдалеке слышались все чаще, смыкаясь вокруг оленя. Скоро они возвестят о его смерти.
- Да, ваше превосходительство, - согласился Марин, вытянул ноги и вернулся к прежней теме, - не приходится ожидать манер и изящества за пределами Италии. Они - следствие возраста... как наши кипарисы.
Бадоэр кивнул.
- Да... они также и примета его.
Пока посол отдыхал в тени, его раздражение улеглось. От природы склонный к философствованию, он любил рассматривать обе стороны медали.
Отбросив свои личные обиды, Бадоэр задумчиво отметил:
- В конце концов, возраст - это беда Италии.
- Не в состоянии постигнуть мысль вашего превосходительства...
- Я хотел лишь сказать, друг мой, что Италия стара, а Франция молода. За последние двадцать пять лет весна ушла на север. Наша великая эпоха подходит к концу, наступает очередь Франции. Время излечит несовершенства юности, но чем излечить старость?
Марин был озадачен:
- И все же минутой ранее вы, синьор, говорили...
- И опять скажу. Лично меня тошнит от молодых франтов и пылких девиц сомнительного поведения, от лихих проделок и экстравагантности, от страстей, которыми подменяется государственная мудрость. Возьмите хотя бы это дело с Бурбоном. Господи Боже, что за ляпсус! А легкомыслие короля в моем случае или в тысяче других случаев!.. Но истина в том, что я тоже стар; мне нравится жизнь размеренная и упорядоченная. Истина также и в том, что здесь под всей этой пеной есть кое-что другое.
- Что? - Марин фыркнул.
- Сила, друг мой, созидательная сила, такая, как была у нас в Италии семьдесят пять лет назад.
На лице секретаря появилось сомнение. Он думал, во что обходится эта пена: долги нагромождаются на долги, налоги взлетают до небес...
Бадоэр правильно истолковал его сомнение, но все же настаивал на своем:
- В конце концов, сильнее всего бродит самый сочный виноград. Посмотрите на Францию: лучшие земли в Европе, неисчислимые ресурсы, огромное население - больше четырнадцати миллионов. И все объединено под властью одного государя! Вот это я называю силой.
- Здесь есть некий предел, - возразил Марин. - Драгоценности и женщины, дворцы и войны - все это стоит денег. За восемь лет после восшествия на престол король растратил все, что оставил ему Людовик Двенадцатый < Людовик XII (1462 - 1515) - король Франции с 1498 г. Провел реформы по реорганизации войска, суда, налогообложения, монетной системы.>, и настолько истощил все возможные источники доходов, что одному Богу известно, как казначей Роберте < Флоримон Роберте, главный казначей и финансовый секретарь короля (то есть министр финансов) при Карле VIII, Людовике XII и Франциске I. Умер в 1527 г.> вывернется при следующем сборе налогов.
Посол махнул рукой:
- Я все знаю, добрый мой Марин... Готов признать, что это шокирует видеть, как бросают деньги на ветер. Но тот предел, о котором вы говорите, - вы знаете, когда он будет достигнут? И вообще кто-нибудь это знает? Может быть, через несколько столетий, но не теперь. Поверьте моему опыту: каждое поколение чувствует, что вот-вот рухнет под тяжестью долгов. И все же деньги накапливаются и будут накапливаться, пока люди работают, а земля дает урожай. Нет, сейчас во Франции время весны...
Он замолчал, когда далекий рев рогов возвестил об окончании охоты, а потом добавил:
- Но, знаете, от женщин и дворцов тоже есть польза...
- Полагаю, что есть, - согласился практичный Марин, - для расточителей и ростовщиков.
- Нет, мессер < В средневековой Италии "мессер" - форма обращения к мужчине независимо от его сословной принадлежности.>, я имею в виду нечто иное. Король, может быть, транжира и любитель заниматься пустяками, но никто не посмеет отказать ему в способности быть великолепным. Впервые к северу от Альп можно обнаружить светскую жизнь, достойную такого названия. Изящество образа жизни зависит от женщин. Мы в Италии открыли это много лет назад. А теперь они выходят на первый план и во Франции. Король вытащил их из деревенских нор и придал им вес. Дворцы дорого стоят, согласен; но они часть национального богатства, и они вдохновляют искусства. Король требует от нас архитекторов и искусных художников, вроде великого Леонардо < Леонардо да Винчи (1452 - 1519) в конце жизни приехал во Францию по приглашению Франциска I и привез с собой портрет Моны Лизы.> и других. Он знает им цену. Первые попытки здесь пока грубы, но по ним можно представить себе двор, который будет диктовать моду в Европе.. Когда-нибудь...
Его речь прервали шаги на дорожке. Повернув голову, он увидел молодого человека в высоких ботфортах, с сумкой для депеш через плечо, приближающегося к ним со стороны Море. Поначалу венецианец принял его за курьера, который по какой-то причине лишился коня, а к курьерам Бадоэр всегда питал живейший интерес. Важной частью его посольских обязанностей было выискивать новости, которые он передавал вечно жаждущему сведений венецианскому сенату. Однако посол, весьма проницательный в оценке людей, почти сразу определил, что этот юноша не являлся простым курьером.
Уверенная осанка, лихо заломленная шляпа, веселая смелость в глазах, все более заметная по мере того, как он приближался, - все это выдавало в нем дворянина-военного, не говоря уже о кинжале на поясе и мече, сдвинутом назад, чтобы не мешал при ходьбе. Эти детали сделали сумку "курьера" ещё более аппетитной для Бадоэра. Если сюда послан дворянин, солдат тяжелой конницы, то прибыл он, без сомнения, из армии, и у него могут быть важные новости.
Посол уже собрался было окликнуть юношу, но тот опередил его остановился и спросил:
- Это дорога к замку, господа? Я здесь раньше никогда не был. В Море мне рассказали, как срезать путь через лес. Но из-за этих камней, - он взглянул на скалы среди деревьев, - и тысячи неверных тропинок я мог бы с тем же успехом попасть и в Персию...
В его речи, как и во всем облике, чувствовался армейский дух, а беззаботный, задорный тон ещё более укрепил посла в его догадке насчет профессии молодого человека. Удальцы такого рода легко вступали в разговоры и были отличными источниками сведений.
Бадоэр поднялся.
- К вашим услугам, мсье. Мы с другом возвращаемся в замок. Тут недалеко. Можем пойти вместе, если не возражаете. - Он взглянул на шпоры собеседника. - А что случилось с вашей лошадью?
- На последней почтовой станции, мсье, не было сменных лошадей и не ожидалось ещё несколько часов. Вот я и решил размять ноги. После пяти дней в седле, знаете, чувствуешь себя каким-то одеревенелым. И пешая прогулка от Море показалась мне заманчивой.
Быстро подсчитав в уме, венецианец сделал вывод, что хороший наездник, пользуясь почтовыми лошадьми, как раз за пять дней покроет расстояние от Лиона; и это также указывало на армию.
- Вы приехали с юга, мсье?
- Да, из Роана-на-Луаре.
Это не смутило Бадоэра, поскольку Роан находился в пятнадцати лигах к северу от Лиона, где сейчас сосредоточивались войска для вторжения в Ломбардию. Мысли венецианца не отрывались от сумки.
Он решил действовать напрямик и произнес галантным, полувопросительным тоном:
- Я Зуан Бадоэр, доктор и кавалер, Оратор Светлейшей Венецианской Синьории.
Юноша сорвал с себя шляпу.
- Ваш слуга, мсье. Меня зовут Блез де Лальер, я солдат роты господина де Баярда, но ныне нахожусь в распоряжении маркиза де Воля.
По улыбке на губах посла нельзя было угадать, что это сообщение имело для него большой интерес, он переглянулся с Марином и понял, что на того оно тоже произвело впечатление. Ему, конечно, было известно о миссии, с которой маркиз отправился в кантоны.
Если Дени де Сюрси с половины пути послал одного из своих телохранителей через всю Францию со срочным посланием, значит, речь шла о каком-то неотложном деле. А поскольку он ехал через Бурбонне, то сообщение, вероятно, касается дел в этой провинции и должно иметь отношение к коннетаблю Бурбону. Наверное, ожидаемый мятеж близится. Если так, то Венеции, с беспокойством следящей за ходом событий, совершенно необходимо знать об этом.
Бадоэр просто истекал сердечностью:
- Монсеньор де Воль - один из моих старинных друзей. Мы с господином де Марином только что говорили о нем и сожалели, что его нет при дворе. Надеюсь, он в добром здравии и ничего неблагоприятного не произошло...
От венецианца не ускользнуло, что де Лальер, уже собравшись ответить, вдруг изменил свое намерение, и это легкое колебание подстегнуло любопытство Бадоэра.
- Все хорошо, мсье. Когда я его оставил, поездка была удачной во всех отношениях.
- Счастлив слышать это. Я боялся, что ваша столь спешная миссия означает несчастный случай или какое-то неприятное происшествие. Вижу, Бадоэр кинул на сумку голодный взгляд, - вижу, что вы привезли какую-то новость...
- Да, депешу его величеству. Думаю, монсеньор пожелал уверить короля в том, что по-прежнему здоров и превыше всего желает оставаться покорным слугой его милости.
Посол почувствовал досаду, однако проглотил пилюлю с улыбкой. Он уже давно понял, что чувствительным и обидчивым людям на его службе делать нечего. Молодой человек разочаровал его. Судя по виду, можно было ожидать от него большей откровенности.
- Я уверен, - заметил Бадоэр, - что королю будет приятно это узнать. Он вознаградит вас за столь дальнюю и быструю поездку с таким галантным поручением.
И подмигнул Блезу, чем вызвал ответную улыбку.
- Однако, господин Осмотрительный, можете ли вы хотя бы сказать мне одну вещь? - продолжал Бадоэр, забрасывая свою наживку с другой стороны. Верны ли сообщения, что дворяне Бурбонне отказались от своей приверженности коннетаблю и объявили себя верноподданными короля? Здесь вовсю говорят, что волнения в тех краях теперь прекратились, а господин де Бурбон заявил о полной покорности его величеству. Он даже присоединился к армии у Лиона. Был бы рад услышать от вас, как обстоят дела.
- Он отказался назвать его.
- Вот как? Вероятно, это означает, что оно хорошо известно. Я отвалил бы кругленькую сумму...
- У неё рыжеватые волосы, монсеньор, и инициалы A.Р. Я успел взглянуть на оборотную сторону миниатюры, прежде чем вошел де Норвиль. Он сказал мне, что она провела некоторое время при нашем дворе.
- A.Р., - повторил де Сюрси, - рыжеватые волосы...
Он задумался. Вдруг его брови удивленно поднялись:
- Клянусь мессой! Это интересно. Весьма возможно. И если так, то...
Он с жадным любопытством наклонился вперед.
- Можете описать её лицо?
- Оно не из тех, что легко забываются. Не просто хорошенькое, а интересное...
- Да, - выдохнул маркиз.
- Большой рот...
- Да.
- И, клянусь Богом, - Блез улыбнулся, вспоминая, - самые странные глаза, какие я когда-либо видел у женщины. Я имею в виду их форму и выражение...
Де Сюрси хлопнул ладонью по столу.
- Милостивый Боже! Это она и никто другой. Блез, друг мой, не будь даже никакой иной причины послать вас обратно ко двору, одной этой оказалось бы достаточно. Я полагаю, де Норвиль наводил вас на мысль, что та дама сейчас в Англии. Нет, клянусь святым Иоанном! Если только я не ошибся столь явно, то она и сейчас при дворе, и я знаю, кто она. Однако нужно убедиться. Вы видели миниатюру, и вы - единственный, кто может сказать, действительно ли девушка на портрете и Анна Руссель - одно и то же лицо...
- Анна Руссель? - раздумывал Блез. - Уж не та ли, о которой в Париже ходят слухи, будто...
Маркиз перебил с веселым нетерпением:
- Ну конечно! Новая фаворитка короля, девчонка, от которой у мадам де Шатобриан бесконечные печеночные колики. Анна Руссель. Одна из фрейлин королевы, проскользнула ко двору три года назад, во времена "Золотой парчи" < Поле (или лагерь) Золотой парчи - место встречи Франциска I с английским королем Генрихом VIII в 1520 г. Оба монарха соперничали в непомерной роскоши: палатка Франциска была из золотой парчи и поддерживалась золотой статуей.>, когда мы так любили все английское. Для завершения своего образования, не угодно ли?.. И она все ещё здесь, под крылышком мадам д'Алансон, которая в ней души не чает, а главное потому, что ею увлекся король. О, святая Пасха! Итак, это она помолвлена с Жаном де Норвилем!
И де Сюрси погрузился в молчание, взвешивая все возможные последствия этого открытия.
В голове у Блеза вопросы жужжали, словно пчелы. Наконец один из них вырвался на волю:
- Ваша милость полагает, что эта дама - шпионка?
Его собеседник поднял взгляд от стола.
- Шпионка? - повторил он. - Ну зачем такое грубое слово? У него неприятный душок, который ничуть не подходит для миледи Руссель...
Он рассеянно взял виноградину со стоящего перед ним блюда, сжевал её и только потом продолжил:
- Вы её, конечно, не знаете, а я знаю немного... - Он улыбнулся. Хотя, скорее всего, я льщу самому себе. Кто может сказать, что знает женщину? Впрочем, я к ней приглядывался. Она - единокровная сестра своего опекуна, сэра Джона Русселя, одного из фаворитов короля Генриха Восьмого < Генрих VIII Тюдор (1491 - 1547), король Англии с 1509 г. При нем проведена Реформация, с 1534 г. он провоглашен главой англиканской церкви.>. То, что она появилась у нас при дворе, несмотря на войну, да ещё пользуется популярностью - случай сам по себе достаточно необычный, чтобы привлечь внимание. Однако называть её шпионкой, даже если она действует в пользу Англии?.. Нет, к ней это слово не подходит.
Маркиз постукивал пальцем по кубку с вином. Блез почтительно ждал, пока он снова заговорит.
- У слов, друг мой, бывают весьма сложные и тонкие оттенки. Есть слова белые, есть черные, но чаще попадают в точку слова, так сказать, промежуточных тонов. "Шпион" - слово черное. Оно предполагает злодейство, подлость. Но взгляните на мадемуазель де Руссель. Начнем с того, что ей не более девятнадцати лет, что у неё приятная внешность и острый ум. Ее ли вина, если братец и кардинал Уолси определили ей место при нашем дворе и послали сюда? Могла ли она отказаться и не поехать? Вероятно, она любит Англию; вероятно, она хотела бы послужить своему государю. Возможно ли, чтобы молодая девушка такого положения не замечала при случае, что творится у нас, и не пыталась любыми путями добиться преимущества для Англии? Нет, не её, а нас следует винить - за то, что мы держим её при дворе. Я уже давно так считаю. А открывшаяся связь между нею и де Норвилем подтверждает мое мнение. Англия - это достаточно неприятно, но Бурбон ещё опаснее.
- Если она похожа на своего будущего супруга, - сказал презрительно Блез, - то не нахожу, что употребленное мною слово слишком черное.
Де Сюрси покачал головой:
- Нет. Это я вам точно могу сказать. Она, возможно, и интриганка, но вовсе не его склада. Разница не меньше, чем между соколом и змеей.
- Она выходит за него замуж.
- Ну и что из того? Это просто показывает, какую цену Англия согласна уплатить де Норвилю за добрую службу герцогу... Бедная девушка! Сомневаюсь, видела ли она его когда-нибудь. Женщины не выходят замуж - их выдают. Но, при всем при том, короля предупредить необходимо.
Такой опытный царедворец, как де Сюрси, конечно, понимал, что сделать это вовсе не просто. Предостережение могло по-разному отразиться на нем самом - в зависимости от того, в каких отношениях будет король с Анной Руссель, когда получит известие. Старик-министр, вмешивающийся в любовное приключение, не может рассчитывать ни на благодарность, ни на доверие...
По зрелом размышлении маркиз решил, что лучше вообще не упоминать об Анне Руссель в основном письме, посвященном вчерашнему собранию и сегодняшнему бою. Это письмо он продиктует секретарю. Однако он добавит отдельный листок, написанный собственноручно, с бесстрастным сухим сообщением о помолвке де Норвиля с девушкой-англичанкой, которая, по таким-то и таким-то соображениям, может оказаться Анной Руссель, опознание возлагается на Блеза. Этот листок предназначается только для королевских глаз; потом пусть его величество сам решает, как поступить.
- Итак, - закончил де Сюрси, отодвигаясь от стола, - если вы пришлете ко мне мэтра Лоранса, я начну работать над письмами. А вы отправляйтесь в постель, вам нужно выспаться перед дорогой. Только скажите Пьеру де ла Барру, что ему придется быть моим главным телохранителем и янычаром до самого Люцерна. Это подсластит ему пилюлю разлуки с вами. Вы поедете на почтовых для большей скорости. Ваши вещи и лошадей мы возьмем с собой. Я рекомендую вам выбрать другую дорогу на север - вдоль Арконса, в объезд Лальера.
Договорились, что Блез, выполнив поручение в Фонтенбло, поедет к маркизу в Швейцарии и привезет ему ответ короля.
- А может быть, к этому времени, - сказал де Сюрси, - я уже закончу дела в Люцерне, и мы встретимся в Женеве. У меня есть там дело к герцогу Савойскому. Ей-Богу, в ожидании ваших новостей я буду сидеть как на иголках. Потом мы вместе поедем обратно в Лион. И вы вернетесь в армию, к господину де Баярду, в несколько лучшем виде, чем тот, в каком вы его покинули, - если ваше дело при дворе закончится так, как я рассчитываю.
Однако, к удивлению маркиза, Блез не ответил и не поспешил удалиться. Он сидел, катая в пальцах шарик из хлебного мякиша, с таким видом, словно хотел что-то сказать, но не знал, как начать.
- Ну, - подтолкнул его де Сюрси, - вы как будто не удовлетворены?
Блез покраснел.
- А не позволит ли мне ваша милость остаться на службе у вас некоторое время?
- Как?! И не возвращаться в армию?
- На время... - Блез запнулся. - Я вспоминаю, вы когда-то предлагали... я хочу сказать, был как будто разговор... чтобы готовить меня к государственной службе... к делам, которыми занимается ваша милость... Это ещё возможно?
- Боже милосердный! - воскликнул маркиз.
Он вдруг обнаружил, как трудно ему удержаться от улыбки при воспоминании о своих прежних планах в отношении Блеза. Он взглянул на мускулистые, загорелые руки крестника, непривычные к перу; на открытое мальчишеское лицо; на непокорные волосы, буйные и какие-то... разухабистые. Яркий образец бесхитростного простодушного вояки, неутомимого наездника и весельчака. Представить его в роли ловкого исполнителя секретных миссий, чувствующего себя как рыба в воде за кулисами политики... смех да и только!
- Боже милосердный! - повторил де Сюрси. - Что сей сон означает?
Блез не отрывал взгляда от стола.
- Не знаю, смогу ли выразить это в словах... - и вдруг поднял глаза. Монсеньор, вы ведь были когда-то молоды?
Собеседник расхохотался:
- Черт побери! А как же!
- Но теперь... Монсеньор, я почувствовал вчера вечером, что другие... я имею в виду людей постарше, вроде моего отца... так и не смогли заметно измениться за всю жизнь. Они рассуждали, как ничему не научившиеся юнцы.
- Ну-ка, ну-ка... - явно заинтересовался маркиз.
- Я вообразил себя в их возрасте: точно такой же, как сейчас, только с седыми волосами да скрипучими суставами. И мне стало страшно. Я взглянул на вас, превосходящего их всех мудростью и знанием жизни... Монсеньор, мне захотелось стать похожим на вас. А если я вернусь в армию... - он пожал плечами и недоуменно развел руками.
Де Сюрси, которого эта речь глубоко взволновала, потерял охоту улыбаться. Такие слова в устах Блеза - тут уже недалеко до чуда... вроде того посоха из легенды, который вдруг взял да и выбросил зеленые листья. Парень и в самом деле начал мыслить, и маркизу отнюдь не хотелось его обескураживать. Однако де Сюрси был далеко не уверен, что эти зеленыe листики мысли оправдывают желание Блеза отказаться от военной карьеры, для которой он словно специально создан, и начать учиться тяжкому труду государственного деятеля.
Он тактично заметил:
- Вы ведь не имеете в виду, что прославленные капитаны и маршалы не обладают мудростью и знанием дела или что они не отказались от ребяческих мыслей и привычек?
- О нет, монсеньор! - Блез покраснел до корней волос. - Это было бы предательством, думать так о великих людях - например, о господах де ла Тремуйле, де ла Палисе, де Баярде... Я говорил только о себе. Монсеньор, когда стадо бежит, мне очень трудно не бежать вместе со всеми. Если я снова вернусь в свою роту, то буду только тем, кем был прежде, - одним из многих. А прошлой ночью благодаря вам я поставил ногу в стремя. И думаю, что с вашей помощью смогу когда-нибудь подняться в седло...
- Какое? - вставил де Сюрси.
Блез нахмурился. Ответил он не сразу:
- Может быть, я не смогу выразить то, что намерен сказать... Все, чего мне хочется, - это двигаться вперед, а не только по кругу. Если человек пользуется лишь мышцами, то получается именно так. Теперь я это вижу. Он заканчивает там, где начал. А если пускает в ход мозги... Но для меня проще торчать на одном и том же месте. Чтобы двинуться вперед, мне нужна ваша помощь.
Если Блез ожидал от маркиза немедленной вспышки восторга, то этого не случилось. Де Воль лучше кого бы то ни было знал сложности своего ремесла. Он помнил и то, что костры юности часто сложены из соломы, которая горит жарко, да прогорает быстро. Только время покажет, имеют ли под собой крепкую основу неожиданные устремления Блеза.
- Можете рассчитывать на меня, - ответил он наконец, - насколько это в моих возможностях. Шаг за шагом - вот хорошее правило. Посмотрим сперва, как обернется ваша поездка ко двору. От этого могут зависеть следующие шаги. А теперь приятных вам сновидений - но только пришлите мне мэтра Лоранса.
* * *
Блез постоял немного у окна маленькой комнаты, которую делил со сладко спящим Пьером, глядя на ночной городок, залитый лунным светом. Неподалеку была видна Луара, затуманенная и гладкая, как серебро. Река текла в ту сторону, куда лежал его завтрашний путь.
Наискосок от Блеза, в закругляющейся части гостиницы, светилось окно комнаты де Сюрси, по которому двигалась взад-вперед смутная тень - маркиз диктовал секретарю.
Блез улыбнулся: "Он не слишком многого ждет от меня... И не удивительно!" Внезапно он сжал кулаки. Его сжигало нетерпение, ему хотелось поскорее показать де Сюрси, чего стоит. Он готов был найти достойное применение своим способностям. Блез чувствовал уверенность в будущем.
Часть вторая
Глава 11
Случались дни, когда венецианский посол при французском дворе Зуан Бадоэр, официально называемый "оратором", серьезный, умный и необыкновенно опытный дипломат, чувствовал себя до отчаяния усталым; такое ощущение испытывал он и в этот августовский день в Фонтенбло. Это была усталость ума, а не тела, и тем труднее было от неё избавиться.
Угрюмо прохаживаясь вместе со своим секретарем Никколо Марином по лесной тропинке в окрестностях средневекового замка, который в то время ещё не был заменен выстроенным позднее дворцом, Бадоэр часто вздыхал и по временам взволнованно всплескивал руками. Наконец, взорвавшись, он погрозил кулаком отдаленному шуму и улюлюканью, доносившимся из той части леса, где король с несколькими сотнями всадников травил оленя.
Атташе Марин, величавый старик, несколько, правда, моложе своего патрона, посочувствовал:
- Сожалею, что ваше превосходительство пребывает в столь подавленном настроении...
- "Подавленном"? - оборвал его Бадоэр. - Нет, мессер, я не подавлен, я разбит! Разгромлен! Сколько недель мы уже болтаемся здесь без толку со времени нашей последней беседы с этим пустоголовым королем? Не меньше двух. Две недели назад я со всей поспешностью предупредил Венецианскую Синьорию, что его величество отправился в паломничество в Сен-Дени и поклонился мощам в Сен-Шапеле. Разве вы не предположили бы, что он покидает Париж и отбывает к армии, в Лион? Я написал в сенат, что можно ожидать его перехода через Альпы ещё до начала сентября. А он вместо этого переезжает вместе со всем двором сюда, в Фонтенбло, и по сей день ничего не делает, только охотится да занимается любовью. За эти две недели я успел бы завершить некоторые дела к пользе Венеции. Но вы же видите, как он меня надувает. Он охотнее согласится беседовать со своей лошадью, чем со мной.
- Может быть, - предположил Марин, - в этом играет какую-то роль наш недавний союз с Испанией против Франции...
- Несомненно. Но умный государь не будет придавать большого значения союзам. Он знает, что союзы так же легко разрываются, как и заключаются, и смотрит в будущее. Завтра он может понадобиться Венеции, а Венеция - ему. Дальновидный правитель метал бы на меня громы и молнии, но все же вел переговоры; он не сжигал бы мосты...
- Король молод, - заметил Марин.
Бадоэр вздохнул:
- Вот, мессер, вы и сказали все - буквально двумя словами. Таков мой крест... Я, Зуан Бадоэр, сенатор старейшей в мире республики, должен терять время, болтаясь среди резвящихся молокососов! Видит Бог, я по горло сыт этой молодостью, до такой степени, что, если грядущая война не положит конец нашей миссии, просто с ума сойду. С тех пор, как маркиз де Воль покинул двор, мне не удается ни с кем толком поговорить, ибо здесь старики так же безумны, как и молодые. Вспомните наших друзей в Венеции: достоинство, изысканные манеры...
От этой вспышки раздражения, да ещё на жарком послеполуденном солнце, лоб его покрылся каплями пота; к тому же одеяние из жесткого черного атласа не способствовало прохладе. Пальцем, украшенным перстнем, он распустил шнурки на своей рубашке и, свернув с тропинки, опустился широким задом на заросший мхом бугорок.
- Посидим немного, - сказал он, отдуваясь. - Может, полегчает.
Звуки рогов вдалеке слышались все чаще, смыкаясь вокруг оленя. Скоро они возвестят о его смерти.
- Да, ваше превосходительство, - согласился Марин, вытянул ноги и вернулся к прежней теме, - не приходится ожидать манер и изящества за пределами Италии. Они - следствие возраста... как наши кипарисы.
Бадоэр кивнул.
- Да... они также и примета его.
Пока посол отдыхал в тени, его раздражение улеглось. От природы склонный к философствованию, он любил рассматривать обе стороны медали.
Отбросив свои личные обиды, Бадоэр задумчиво отметил:
- В конце концов, возраст - это беда Италии.
- Не в состоянии постигнуть мысль вашего превосходительства...
- Я хотел лишь сказать, друг мой, что Италия стара, а Франция молода. За последние двадцать пять лет весна ушла на север. Наша великая эпоха подходит к концу, наступает очередь Франции. Время излечит несовершенства юности, но чем излечить старость?
Марин был озадачен:
- И все же минутой ранее вы, синьор, говорили...
- И опять скажу. Лично меня тошнит от молодых франтов и пылких девиц сомнительного поведения, от лихих проделок и экстравагантности, от страстей, которыми подменяется государственная мудрость. Возьмите хотя бы это дело с Бурбоном. Господи Боже, что за ляпсус! А легкомыслие короля в моем случае или в тысяче других случаев!.. Но истина в том, что я тоже стар; мне нравится жизнь размеренная и упорядоченная. Истина также и в том, что здесь под всей этой пеной есть кое-что другое.
- Что? - Марин фыркнул.
- Сила, друг мой, созидательная сила, такая, как была у нас в Италии семьдесят пять лет назад.
На лице секретаря появилось сомнение. Он думал, во что обходится эта пена: долги нагромождаются на долги, налоги взлетают до небес...
Бадоэр правильно истолковал его сомнение, но все же настаивал на своем:
- В конце концов, сильнее всего бродит самый сочный виноград. Посмотрите на Францию: лучшие земли в Европе, неисчислимые ресурсы, огромное население - больше четырнадцати миллионов. И все объединено под властью одного государя! Вот это я называю силой.
- Здесь есть некий предел, - возразил Марин. - Драгоценности и женщины, дворцы и войны - все это стоит денег. За восемь лет после восшествия на престол король растратил все, что оставил ему Людовик Двенадцатый < Людовик XII (1462 - 1515) - король Франции с 1498 г. Провел реформы по реорганизации войска, суда, налогообложения, монетной системы.>, и настолько истощил все возможные источники доходов, что одному Богу известно, как казначей Роберте < Флоримон Роберте, главный казначей и финансовый секретарь короля (то есть министр финансов) при Карле VIII, Людовике XII и Франциске I. Умер в 1527 г.> вывернется при следующем сборе налогов.
Посол махнул рукой:
- Я все знаю, добрый мой Марин... Готов признать, что это шокирует видеть, как бросают деньги на ветер. Но тот предел, о котором вы говорите, - вы знаете, когда он будет достигнут? И вообще кто-нибудь это знает? Может быть, через несколько столетий, но не теперь. Поверьте моему опыту: каждое поколение чувствует, что вот-вот рухнет под тяжестью долгов. И все же деньги накапливаются и будут накапливаться, пока люди работают, а земля дает урожай. Нет, сейчас во Франции время весны...
Он замолчал, когда далекий рев рогов возвестил об окончании охоты, а потом добавил:
- Но, знаете, от женщин и дворцов тоже есть польза...
- Полагаю, что есть, - согласился практичный Марин, - для расточителей и ростовщиков.
- Нет, мессер < В средневековой Италии "мессер" - форма обращения к мужчине независимо от его сословной принадлежности.>, я имею в виду нечто иное. Король, может быть, транжира и любитель заниматься пустяками, но никто не посмеет отказать ему в способности быть великолепным. Впервые к северу от Альп можно обнаружить светскую жизнь, достойную такого названия. Изящество образа жизни зависит от женщин. Мы в Италии открыли это много лет назад. А теперь они выходят на первый план и во Франции. Король вытащил их из деревенских нор и придал им вес. Дворцы дорого стоят, согласен; но они часть национального богатства, и они вдохновляют искусства. Король требует от нас архитекторов и искусных художников, вроде великого Леонардо < Леонардо да Винчи (1452 - 1519) в конце жизни приехал во Францию по приглашению Франциска I и привез с собой портрет Моны Лизы.> и других. Он знает им цену. Первые попытки здесь пока грубы, но по ним можно представить себе двор, который будет диктовать моду в Европе.. Когда-нибудь...
Его речь прервали шаги на дорожке. Повернув голову, он увидел молодого человека в высоких ботфортах, с сумкой для депеш через плечо, приближающегося к ним со стороны Море. Поначалу венецианец принял его за курьера, который по какой-то причине лишился коня, а к курьерам Бадоэр всегда питал живейший интерес. Важной частью его посольских обязанностей было выискивать новости, которые он передавал вечно жаждущему сведений венецианскому сенату. Однако посол, весьма проницательный в оценке людей, почти сразу определил, что этот юноша не являлся простым курьером.
Уверенная осанка, лихо заломленная шляпа, веселая смелость в глазах, все более заметная по мере того, как он приближался, - все это выдавало в нем дворянина-военного, не говоря уже о кинжале на поясе и мече, сдвинутом назад, чтобы не мешал при ходьбе. Эти детали сделали сумку "курьера" ещё более аппетитной для Бадоэра. Если сюда послан дворянин, солдат тяжелой конницы, то прибыл он, без сомнения, из армии, и у него могут быть важные новости.
Посол уже собрался было окликнуть юношу, но тот опередил его остановился и спросил:
- Это дорога к замку, господа? Я здесь раньше никогда не был. В Море мне рассказали, как срезать путь через лес. Но из-за этих камней, - он взглянул на скалы среди деревьев, - и тысячи неверных тропинок я мог бы с тем же успехом попасть и в Персию...
В его речи, как и во всем облике, чувствовался армейский дух, а беззаботный, задорный тон ещё более укрепил посла в его догадке насчет профессии молодого человека. Удальцы такого рода легко вступали в разговоры и были отличными источниками сведений.
Бадоэр поднялся.
- К вашим услугам, мсье. Мы с другом возвращаемся в замок. Тут недалеко. Можем пойти вместе, если не возражаете. - Он взглянул на шпоры собеседника. - А что случилось с вашей лошадью?
- На последней почтовой станции, мсье, не было сменных лошадей и не ожидалось ещё несколько часов. Вот я и решил размять ноги. После пяти дней в седле, знаете, чувствуешь себя каким-то одеревенелым. И пешая прогулка от Море показалась мне заманчивой.
Быстро подсчитав в уме, венецианец сделал вывод, что хороший наездник, пользуясь почтовыми лошадьми, как раз за пять дней покроет расстояние от Лиона; и это также указывало на армию.
- Вы приехали с юга, мсье?
- Да, из Роана-на-Луаре.
Это не смутило Бадоэра, поскольку Роан находился в пятнадцати лигах к северу от Лиона, где сейчас сосредоточивались войска для вторжения в Ломбардию. Мысли венецианца не отрывались от сумки.
Он решил действовать напрямик и произнес галантным, полувопросительным тоном:
- Я Зуан Бадоэр, доктор и кавалер, Оратор Светлейшей Венецианской Синьории.
Юноша сорвал с себя шляпу.
- Ваш слуга, мсье. Меня зовут Блез де Лальер, я солдат роты господина де Баярда, но ныне нахожусь в распоряжении маркиза де Воля.
По улыбке на губах посла нельзя было угадать, что это сообщение имело для него большой интерес, он переглянулся с Марином и понял, что на того оно тоже произвело впечатление. Ему, конечно, было известно о миссии, с которой маркиз отправился в кантоны.
Если Дени де Сюрси с половины пути послал одного из своих телохранителей через всю Францию со срочным посланием, значит, речь шла о каком-то неотложном деле. А поскольку он ехал через Бурбонне, то сообщение, вероятно, касается дел в этой провинции и должно иметь отношение к коннетаблю Бурбону. Наверное, ожидаемый мятеж близится. Если так, то Венеции, с беспокойством следящей за ходом событий, совершенно необходимо знать об этом.
Бадоэр просто истекал сердечностью:
- Монсеньор де Воль - один из моих старинных друзей. Мы с господином де Марином только что говорили о нем и сожалели, что его нет при дворе. Надеюсь, он в добром здравии и ничего неблагоприятного не произошло...
От венецианца не ускользнуло, что де Лальер, уже собравшись ответить, вдруг изменил свое намерение, и это легкое колебание подстегнуло любопытство Бадоэра.
- Все хорошо, мсье. Когда я его оставил, поездка была удачной во всех отношениях.
- Счастлив слышать это. Я боялся, что ваша столь спешная миссия означает несчастный случай или какое-то неприятное происшествие. Вижу, Бадоэр кинул на сумку голодный взгляд, - вижу, что вы привезли какую-то новость...
- Да, депешу его величеству. Думаю, монсеньор пожелал уверить короля в том, что по-прежнему здоров и превыше всего желает оставаться покорным слугой его милости.
Посол почувствовал досаду, однако проглотил пилюлю с улыбкой. Он уже давно понял, что чувствительным и обидчивым людям на его службе делать нечего. Молодой человек разочаровал его. Судя по виду, можно было ожидать от него большей откровенности.
- Я уверен, - заметил Бадоэр, - что королю будет приятно это узнать. Он вознаградит вас за столь дальнюю и быструю поездку с таким галантным поручением.
И подмигнул Блезу, чем вызвал ответную улыбку.
- Однако, господин Осмотрительный, можете ли вы хотя бы сказать мне одну вещь? - продолжал Бадоэр, забрасывая свою наживку с другой стороны. Верны ли сообщения, что дворяне Бурбонне отказались от своей приверженности коннетаблю и объявили себя верноподданными короля? Здесь вовсю говорят, что волнения в тех краях теперь прекратились, а господин де Бурбон заявил о полной покорности его величеству. Он даже присоединился к армии у Лиона. Был бы рад услышать от вас, как обстоят дела.