Шеллабарджер Сэмюэл. Рыцарь короля

   Де Лальер устроил так, чтобы врачу и секретарю маркиза подали ужин в другой комнате, вместе со всей остальной свитой. Так что их удалось вполне надежно изолировать. А теперь надо найти какой-нибудь благовидный предлог, чтобы убрать из-под ног и де ла Барра - и при том ни в коем случае не обидеть. У обиды зоркий глаз...
   Ги мельком заметил Рене, проходившую через дальний конец коридора, тут же у него возникла идея, и он подозвал сестру к себе. Он был старшим братом, тридцатилетним мужчиной, и его власть над нею почти равнялась родительской.
   Он кивнул головой в сторону окна.
   - Посмотри-ка вон туда. Видишь этого юного петушка?
   - О да, братец мой.
   - Мне нужно, чтобы ты оказала мне услугу.
   Ги кратко объяснил положение, хотя постарался умолчать о главном: ему не хотелось иметь за столом ещё одного королевского шпиона. Если Рене займется де ла Барром, проблема решится сама собой. Мальчишка будет польщен, и одновременно от него удастся отделаться.
   Рене скрыла волнение.
   - Но как?..
   - По правде говоря, я предоставляю это тебе. Уважаемая мадемуазель, если у вас не хватит смекалки накормить молодого человека и занять его на пару часов, то вы годитесь только в монашки.
   - А что мама скажет?..
   - Маме я объясню. А теперь поспеши, пока он один. Да нечего тебе прихорашиваться, - добавил он, заметив, что Рене потянулась руками к своему головному убору. - Ты и так красавица.
   * * *
   Она выглядела более чем красавицей в глазах ослепленного Пьера, когда её шаги по садовой дорожке спугнули его грезы, и он увидел, что предмет его мечтаний приближается к нему наяву, предшествуемый собачкой. Это было чудо. Он почти не надеялся увидеть её ещё раз; но лицезреть её сейчас, и притом одну - это уже смахивало на колдовство. Пораженный чарами, он мог только молча взирать на нее.
   Рене, со своей стороны, ещё никогда в жизни так не трепетала. Она выросла в деревне и могла по пальцам одной руки пересчитать юношей равного с ней положения, которых встречала, - о знакомстве вообще говорить не приходилось. Даже увидеть кого-то из них было целым приключением. Но познакомиться с юношей, встретиться наедине, без бдительного ока госпожи матушки, да ещё не с кем-то вообще, а именно с ним... это такое головокружительное событие, что она и думать о подобном не осмеливалась.
   Перед Блезом она могла гордо вскинуть голову при упоминании о Пьере де ла Барре; но юноша неизменно присутствовал в её мыслях с той самой минуты, когда, перепрыгнув пруд, чуть было не свалился ей на голову. Она находила его очень мужественным и привлекательным. Одет он был превосходно. Ей нравились его кудрявые короткие волосы, вздернутый нос, ямочка на подбородке. Больше всего запомнилась - и пересиливала все прочие впечатления - его уверенность светского человека, придворный тон, от которого она чувствовала себе маленькой невежественной деревенской мышкой.
   Сначала ей хотелось броситься наутек, но уж больно чудесный представился случай. Когда она шла по дорожке, у неё дрожали коленки. Сердце билось как-то странно. Она чуть не побежала вприпрыжку, но вовремя сдержалась.
   От застенчивости каждый из них неверно оценивал другого. Девушке его пристальный взгляд показался высокомерным; а зачарованный Пьер видел в ней принцессу, а себя ощущал жалким прислужником. Юноша забыл поклониться; она забыла уроки матери или, вернее, мысль о них сбила её с толку.
   - Монсеньор, - начала было она, но, спохватившись, поправилась: Мессир...
   - А?.. - выдохнул Пьер.
   - Мсье, - снова поправилась она, - меня послали пригласить вас на ужин... Я хочу сказать, если бы вы оказали любезность... - Ей казалось невозможным выразить свои мысли в словах. - Если бы вы снизошли...
   - Конечно, мадам, - поспешно ответил Пьер, - я хотел сказать конечно, мадемуазель...
   Она вспыхнула. Да он над нею насмехается!
   - Ну, сударь, если вы предпочитаете быть развязным...
   - Развязным? - Пьер просто задохнулся. - С вами, мадемуазель?
   Рене бросилось в глаза, что он выглядит по-настоящему удрученным, и эта мысль придала ей смелости.
   - Я имела в виду, что ужин готов. Но за столом в главном зале, там одни старики... - Для Рене к этой категории относился всякий, кому уже стукнуло двадцать пять. - Не согласитесь ли вы поужинать со мной?
   - Черт побери! - У него вспыхнули глаза. Несомненно, это только сон!
   - Не соглашусь ли я... - повторил он.
   - Да.
   - Где?..
   - Ой, где угодно. Может быть, вот здесь, - она показала рукой, - в беседке. Я сейчас принесу корзинку.
   По его виду она поняла, насколько он потрясен тем, что молодая девушка из хорошей семьи таким вот образом буквально бросается ему на шею.
   Ей захотелось плакать. Если он сейчас отпустит какую-нибудь придворную шуточку, она точно расплачется.
   - О господи Боже, мадемуазель, - пробормотал он, запинаясь, - это был бы верх блаженства. Я не смел надеяться... Это был бы верх блаженства, мадемуазель.
   Наконец-то с глаз Рене спала завеса. По тону голоса можно было безошибочно угадать его состояние. Она вдруг улыбнулась ему:
   - Ну, тогда я пошла за корзинкой.
   И, пытаясь не спешить, чуть не вскачь пустилась обратно по дорожке, ещё более возбужденная, чем раньше. Только теперь она не так нервничала. Он ужасно симпатичный!
   Пока её не было, к Пьеру снова вернулась ясность мысли, во всяком случае в такой мере, что он смог понять собственную неотесанность. Святой Иоанн! Так запинаться и пялиться! И позволить ей самой идти и тащить эту корзину! Что это такое с ним приключилось?
   Впрочем, у него хватило соображения, чтобы найти ответ... Но если любовь на минуту сбила с него петушиную спесь, она могла хотя бы напомнить ему о хороших манерах!..
   К тому времени, когда Рене вернулась, он уже полностью овладел собой. Он взял из её рук корзинку, погладил Кукареку, что-то заметил насчет удовольствия от еды на свежем воздухе в такой прекрасный вечер и, шагая по облакам, сопроводил её в беседку. Мало-помалу его головокружение прошло; но после этого он замолчал.
   Рене, напротив, вдохновленная его восторженным вниманием, никогда ещё не говорила так хорошо. Она нашла, что он совсем не такой, каким казался, и ни чуточки не высокомерен. Она смогла даже поддразнить его:
   - Вы и вправду так опасны для девушек, как говорит Блез?
   - Ах, мадемуазель, ваш брат любит пошутить... Неужели я выгляжу опасным?
   - Нет, - согласилась она, а затем прибавила тоном многоопытной дамы: Однако, имея дело с мужчинами, никогда ничего нельзя сказать наверняка...
   Что за чудный у неё голос! Его пронзила мысль, что если она забудет обращение "мсье" и скажет просто "Пьер", то у него остановится сердце.
   - Разве вы не голодны? - спросила она.
   Беседка, где стоял стол и скамьи, была любимым местом семейных трапез в летнее время. Рене выложила на стол содержимое корзинки: половину мясного пирога, каплуна - ещё горячего, прямо с вертела, два больших плоских ломтя хлеба, служивших вместо тарелок, две салфетки, два ножа и несколько груш на десерт.
   - Пришлось схватить наскоро, что под руку попалось, - продолжала она. - В кухне просто дым коромыслом, а повариха, тетушка Алиса, такая несговорчивая... Я понимаю, что все это не очень красиво выглядит.
   - Это чудесно.
   - Тогда прошу вас, мсье, откушать.
   Этот призыв расшевелил его, он отрезал два куска пирога и, прежде чем взять себе, на кончиках пальцев перенес один на её хлебную тарелку. Она залюбовалась его ловкостью: ни крошки начинки не упало на стол.
   Но затем, уже взявшись за нож, она вдруг выронила его и подняла глаза на Пьера.
   - Ах, мсье, что же это? Мы забыли молитву!
   - Клянусь Богом, и правда!
   И оба встали лицом друг к другу, склонив головы.
   Последовала пауза. Пьер лихорадочно рылся в памяти, пытаясь вспомнить благодарственную молитву, которую слышал тысячу раз. Наконец она откуда-то выплыла:
   "Пищу сию, которая перед нами, в доброте и святости своей благослови, ты, что питаешь весь мир. Аминь". < В настоящее время в качестве благодарственной молитвы обычно читают "Отче наш".>
   Они перекрестились и сели. Пирог был великолепным. Она налила вина в кубок и прикоснулась к нему губами, прежде чем подать кубок ему:
   - Ваше здоровье, мсье!
   Он ответил как положено:
   - С удовольствием принимаю из ваших рук, мадемуазель. - И постарался прикоснуться губами к тому же месту.
   Ей нравилось, что он время от времени бросал кусочек Кукареку, который весьма одобрительно отнесся к этому чужому человеку и в конце концов запрыгнул к нему на скамейку.
   Через некоторое время скованность прошла, хотя восхищение Пьера все возрастало. Он ухитрялся уплетать за обе щеки и одновременно внимать самому живому, самому очаровательному голосу, какой когда-либо слышал, - и самому интересному рассказу.
   А Рене говорила об очень значительных вещах: о призраках, часто посещающих Лальер - в такие моменты шерсть на загривке у собак встает дыбом, - о повелителях волков, которые могут вести через лес волчью стаю, словно свору домашних собак ("Господин мой батюшка видел это собственными глазами!"), о Добрых Дамах, феях, которые появляются почти везде, но их королева, Ла Файоль, держит свой двор неподалеку, у Пруда Добрых Дам лесного озера, о мрачных развалинах "Монашьего двора" - заброшенного монастыря, где собираются колдуны.
   Для Рене мир духов был не менее реален, чем большая дорога из Ла-Палиса. Ее приглушенный голос и таинственный взгляд делали этот мир реальным и для Пьера, который, впрочем, никогда не сомневался в его существовании. Только зубоскалы да еретики подвергают сомнению такие вещи. Он серьезно кивал или покачивал головой и крестился, по временам вставляя какую-нибудь мистическую историю. Духи все больше сближали их.
   Однако даже эта тема не могла полностью завладеть его мыслями. Он думал лишь о том, что попал в рай, но, увы, ненадолго. Закатное солнце, лучи которого проникали сквозь листья винограда, оплетавшего беседку, спускалось все ниже. Скоро настанут сумерки, и тогда медленно растает во тьме сад с его зеленью и плодовыми деревьями, а с ним и этот час. А завтра он снова будет в пути.
   Солнце садилось. Окна верхнего этажа вспыхнули огнем. Конические башни резче проступили на фоне неба. Низко летали ласточки. Он слышал позвякивание колокольчиков на шеях коров, возвращающихся с пастбища.
   И наконец случилось то, чего он боялся. Рене замолчала и беспокойно глянула в сторону дома.
   - Ну вот... Я думаю, там будут тревожиться...
   - Нет, ещё нет, - умолял он. - Ужин в большом зале продлится несколько часов. Держу пари, они там ещё и с мясом не управились. Потом подадут десерт, начнутся разговоры... А до темноты ещё далеко.
   Она покачала головой.
   - Я уверена, мама скоро меня позовет...
   Но он уже набрался смелости.
   - Так зачем же оставаться здесь? Такой прекрасный вечер. Мы могли бы прогуляться...
   Эта идея была такой удачной, что она сразу же согласилась. Живая пятнадцатилетняя девчонка ничего не могла поделать с собой - она согласилась. Да пусть её потом даже высекут за это - разве можно не использовать до конца свой единственный счастливый случай? Она тоже старалась сохранить навсегда эти драгоценные минуты. И где-то в её мыслях покачивалась подкова на розовой ленточке...
   - Да! Мы пойдем к Пруду Добрых Дам. Здесь совсем недалеко через лес. Я покажу вам место, где танцуют феи.
   Они оставили на столе остатки ужина и, держась так, чтобы беседка все время оставалась между ними и домом, выскользнули через неогороженный конец сада; Кукареку несся впереди. Короткая тропинка через поля привела их к лесу.
   Между стройными, как колонны, стволами буков ещё было достаточно светло, ветви сходились над головой, словно арки собора, и лишь местами эту иллюзию нарушала темная крона сосны. Подлеска не было - крестьянки использовали его для хозяйственных нужд.
   Пьер и Рене медленно шли бок о бок по мягкой тропинке. Он подавал ей руку как бы для того, чтобы помочь преодолеть рытвины и ухабы, и от её прикосновения все его тело трепетало.
   Но в эти минуты он и не помышлял о плотской любви. Пьеру в его теперешнем настроении сама мысль о ней показалась бы кощунством. Нет, у него был достаточный опыт общения с женщинами, он вырос при веселом беспутном дворе, а сейчас служил кадетом в роте удальцов, для которых целомудрие отнюдь не представлялось добродетелью; у него бывали приключения, обычные для молодого человека его сословия. Но именно из-за них Рене казалась ему совершенно не такой, как все. Она не была ни накрашенной фрейлиной, ни молодой женой старика-горожанина, ни девчонкой из трактира. В его глазах она являлась воплощением невинности и грации, существом, которое нуждается в поклонении и защите. Он влюблялся, как принято это называть, не меньше десятка раз прежде, но сейчас знал, что такого с ним никогда раньше не случалось.
   - Ночью будет гроза, - сказала она.
   Пьер взглянул в ясное вечернее небо.
   - Да нет же, мадемуазель.
   Их голоса нарушали молчание леса, и они непроизвольно заговорили тише.
   - Могу с вами поспорить. Здесь, в горах, она налетает быстро. Гроза уже чувствуется в воздухе.
   Пари любого рода и по любому случаю были роковым пристрастием Пьера. Поистине, это будто о нем сказано: "Для него вся жизнь - сплошное пари". И он тут же воспользовался случаем.
   - Идет. Мой браслет против ваших сережек, - он показал на свое левое запястье.
   Пьеру это показалось удобным - и таким естественным - способом получить какую-нибудь вещицу на память о ней.
   Она заколебалась - серьги были очень ценные, но насчет грозы она нисколько не сомневалась.
   - Ладно, идет, - согласилась она. - Свой браслет вы проиграете.
   Неожиданно для Пьера они оказались на берегу обширного пруда, со всех сторон окруженного деревьями. В сумерках поверхность воды напоминала бледно-палевое зеркало, на котором кое-где темнели пятна водяных лилий. Место это выглядело неприветливо. Без слов было ясно, что его посещают духи и призраки. Странную тишину, окутавшую пруд, не нарушали, а скорее подчеркивали случайные одинокие звуки: кваканье лягушек, всплеск рыбы на мелководье.
   Рене прошептала:
   - Вон там, на листьях лилий, и танцуют феи с эльфами. Они устраивают свои пляски перед Ла Файоль, которая сидит под тем деревом. У неё есть трон, сделанный из серебряной паутины. Сьер Франсуа-Ведун много раз их видел; но чтобы разглядеть их, надо иметь кошачьи глаза, как у него, и бывает это только в определенные ночи...
   Пьер совершенно не страшился ничего, исходящего от человека; но сейчас, когда вокруг были духи, он находил успокоение в висящем на шее талисмане - его освятил сам папа.
   - Блез когда-то катал меня на лодке по этому пруду, - добавила она. Он ничего не боится.
   Это замечание вернуло Пьеру храбрость.
   - А здесь есть лодка?
   - Да вот, смотрите.
   И она указала на привязанную у берега маленькую плоскодонку с тупо обрубленной кормой.
   - Здесь ловит рыбу сьер Франсуа. А больше никто не решается...
   - Могу ли я послужить вам лодочником?
   Рене заколебалась. Приключение с каждой минутой становилось все страшнее. Она и так уже отважилась на слишком многое, когда пошла гулять в лес вдвоем с де ла Барром, но уж плавать с ним вместе по водам Пруда Добрых Дам - это совсем непростительное безрассудство. Кто знает, какие ужасные чары могут обрушиться на них! И в этом случае она погубит не только свою жизнь, но и душу, ибо умрет во грехе... Пруд выглядел угрожающе в своем страшном спокойствии.
   - Вы думаете, это можно?
   Несмотря на талисман, Пьер вовсе не чувствовал себя уверенно, однако он не собирался уступать Блезу в храбрости.
   - Ну же, мадемуазель, - произнес он романтическим тоном, - давайте попытаем счастья на воде!
   И они спустились к лодке.
   И тут Рене впервые заговорила громко:
   - Конечно, Добрые Дамы не сделают нам ничего дурного. Я всегда их хвалила и желала им добра. Я никогда не причиняла вреда букам, а возле дома посадила боярышник, специально в честь Добрых Дам. Мы пришли сюда в гости к ним с открытой душой.
   - Аминь, - сказал Пьер.
   Учтивость помогла. Когда они отчалили от берега, Рене показалось, что вода теперь выглядит приветливее.
   Она сидела на корме, лицом к Пьеру, который старался грести потише. Вдали от берега, в окружающем их блеклом свете, они, казалось, плыли между небом и землей.
   И вдруг оба вздрогнули. Что-то заскреблось о лодку. Из воды высунулись две черные когтистые лапы и схватились за борт. Вынырнула лохматая голова. Таинственное существо завизжало на них.
   - Ох, чтоб тебя! - Пьер уронил весло и схватился за кинжал.
   - Ой, мамочка-а! - вскрикнула Рене, уставившись на чудище, а потом с облегчением перевела дух: - Ф-фу!.. Это же Кукареку.
   Они забыли о собаке. Погнавшись за кроликом, Кукареку покинул их на берегу пруда. Но вода была для спаниеля родной стихией.
   Рене разразилась сочувственными возгласами:
   - Душенька моя! Моя ты крошка!
   Чувствуя себя ужасно глупо, Пьер помог ей втащить в лодку насквозь промокшую собачонку и был вознагражден за это дождем холодных брызг, когда Кукареку встряхнулся.
   - Черт возьми! - пробормотал он, вытирая лицо рукавом.
   - О-ох! - произнесла Рене, оглядев свое платье. - Клянусь Богом, ты такой нехороший!
   Кукареку ещё раз отряхнулся, обрызгав их с головы до ног, повилял хвостом и уселся, высунув язык.
   После этого происшествия они почувствовали себя спокойнее, хотя продолжали разговаривать негромко, как в церкви. Рене села поудобнее, откинулась назад и даже опустила руку в прохладную воду. Они плыли вдоль зарослей водяных лилий у дальнего берега, где воздух был наполнен сладковатым ароматом цветов. Конечно, здесь, в гостях у фей, сорвать хоть одну лилию было бы грубым нарушением приличий.
   В похвалу их призрачным хозяйкам Рене рассказала Пьеру об одной невесте из Варенна, что в Бурбонне, у которой была красивая кружевная фата. Вечером накануне свадьбы она повесила фату у кровати, тщательно расправив, чтобы утром увидеть её прежде всего остального. Была туманная ночь - как известно, самая благоприятная для Добрых Дам. И когда невеста проснулась, то обнаружила, что королева фей одолжила у неё фату для праздника эльфов и вернула вконец испорченной. Смятый мокрый комок, тряпка - ни высушить, ни выгладить невозможно. Бедная девушка в отчаянии залилась слезами... Но уже собирался свадебный кортеж, и пришлось ей надеть мокрую фату. И... вы никогда не догадаетесь...
   У Рене глаза стали совсем круглые.
   - Что же? - выдохнул Пьер.
   - И вот, мсье, в солнечном свете мокрая тряпка превратилась в золотое кружево ценой в сотню крон за фут, такое великолепное и сверкающее, что глазам больно. Это был свадебный подарок фей. И, клянусь честью, он принес ей удачу, ибо весь свой век она прожила счастливо.
   Наконец Пьер бросил весла, и лодка лениво застыла на воде. Феи были забыты ради чего-то ещё более чудесного. Настал час долгих пауз, застенчивых попыток, робкого поощрения...
   Она никогда и не вспомнит о нем после этого вечера...
   Да нет же, она будет помнить...
   Он-то, уж конечно, никогда не забудет... Никогда...
   Да?..
   Ах, мадемуазель...
   Добрые Дамы, без сомнения, раздосадованные тем, что ими пренебрегли, отомстили, заставив Пьера и Рене забыть о времени. Час обернулся двумя часами, сумерки превратились в лунный свет. А маленький челнок все скользил по глади зачарованного пруда.
   - Что вы видите на луне, мсье?
   - Ну... В Пуату говорят, что это человек, который срубил дерево в Рождество.
   Она кивнула:
   - Да, и теперь он должен вечно тащить охапку терновых веток. Я этим глупостям не верю. По-моему, больше похоже на перо на шляпе.
   Ему очень хотелось спросить, на чьей шляпе, но вместо этого он сказал:
   - Или на прядь волос...
   - Скажите мне. - Она старалась, чтобы вопрос прозвучал непринужденно. - Кто ваша подружка? Какая-нибудь придворная дама?
   - Нет.
   - Она живет в Сен-Мексане?
   - Нет.
   Потребовалось ещё полчаса, чтобы разобраться с этой темой. К тому времени они превратили луну в свою шкатулку с драгоценностями. Сокровища, лежащие в этом ларце, надежно охранялись слепотой всего мира, предпочитавшего верить в дровосека, срубившего дерево в Рождество. Только Пьер и Рене знали, что на самом деле там лежит его перо и прядь её волос, памятные подарки этого вечера.
   Будет ли он помнить?
   А она?
   Убедить себя и друг друга в этом - вот чем они были всецело поглощены.
   А пока они беседовали, кто-то украл луну. Они подняли глаза как раз вовремя, чтобы увидеть, как она исчезает в клубящихся тучах. Вдруг пропали и пруд, и призрачные деревья. Лес зашевелился и зашумел под налетевшим ветром.
   - Ну вот, говорила же я вам! - воскликнула Рене. - Надо спешить. Быстрее! Нельзя, чтобы нас застигла здесь Дикая Охота.
   - Дикая Охота?.. - повторил он, нащупывая весла.
   - Да, или Веселая Охота. Так называют эти бури. Быстрее!
   Но в темноте, сгущавшейся с каждой минутой, было не так просто плыть быстро. Какой-то панический страх надвигался на них вместе с бурей, летевшей с юго-запада. Кукареку скулил и прижимался к Рене. Брызнули первые капли дождя. Бормотание леса перешло в рев. Пьер, запутавшись, обнаружил, что застрял в зарослях лилий, и только вспышка молнии помогла ему определить направление.
   Дождь хлестал уже всерьез, когда они добрались до противоположного берега, чтобы поставить лодку на место. Выбираясь из лодки, он разглядел при новой вспышке молнии напряженное лицо Рене.
   - Мы не успеем добраться домой, - сказала она. - Нас застанет в поле. Я знаю здесь дерево с дуплом. Это недалеко. Поспешим...
   В этот миг она споткнулась о Кукареку, который визжал и которого надо было успокоить.
   - Мое сокровище!
   Она подняла собачонку, схватила за руку Пьера и повела его, петляя между деревьями. Молния вспорола черноту.
   - Здесь, - произнесла она.
   Это было огромное дерево, не дуплистое, правда, а просто кривое, но под сильно изогнутым стволом и густым навесом ветвей можно было кое-как укрыться от дождя. Он окутал её плечи своим коротким плащом. Она бормотала "Аве Мария" и "Отче наш".
   - Не бойся, - ободрял он её. - Буря нам не повредит. Ты выиграла пари...
   - Я обычных бурь и не боюсь. А это - другая...
   - Как это другая?
   - Слушай...
   Центр бури приближался. Она с грохотом мчалась через лес, словно тысяча конных охотников, улюлюкающих на собак; ветер выл, как огромная стая волков. Плети молний хлестали на флангах дождевой тучи. Пьеру показалось, что он ясно слышит копыта несущихся галопом коней и мягкий стук собачьих лап. Ближе, ближе...
   - Господи, - пробормотал он, - это охота из самой преисподней...
   Они инстинктивно схватились за дерево, словно их вот-вот должна была захлестнуть гиганская волна.
   - Это Веселая Охота. - Голос Рене едва долетал до него, хотя она была совсем рядом. - Это призраки старых сеньоров злешних мест скачут по своим владениям. Они охотятся за душами людей...
   Она крепче прижалась к дереву:
   - "Радуйся, Мария, благодати полная..."
   Он обхватил её рукой за талию, прикрыв, сколько мог, своим телом от ослепительных молний и яростно хлеставшего дождя. Но в его объятия попал и Кукареку, который, уютно устроившись на руках у Рене, счел все происходящее веселой забавой и радостно тявкнул прямо Пьеру в ухо.
   Гребень бури прошел, умчался куда-то вдаль. Дождь прекратился почти так же внезапно, как начался. Очень быстро тучи рассеялись и выглянула луна.
   - Вы очень промокли? - спросил он.
   - Нет, не очень... благодаря вам.
   Она с минуту стояла молча, глядя на жемчужно-серый свет, разлившийся между деревьями.
   - Но я никогда не забуду...
   - И я тоже, мадемуазель.
   Наверное, ни он, ни она не имели в виду только Дикую Охоту. Ибо у любви тоже есть свои молнии. Их губы ещё горели от поцелуя, которым они обменялись, когда мимо скакали тени старых сеньоров.
   Глава 6
   Для многочисленного общества - такого, как принимали сегодня в замке, понадобилось накрыть стол в "нижнем", или "большом", зале - обширном помещении с мощными потолочными балками, расположенном справа от парадного входа, напротив кухни, том самом, где раньше де Норвиль беседовал с Антуаном и Ги де Лальерами.
   На деревянные козлы положили толстые доски, и получился стол, за которым могли разместиться двадцать с лишним человек; вышитые скатерти гордость мадам де Лальер - вместе с серебряными солонками, мисками, досками для резки хлеба, блюдами для фруктов, кувшинчиками для уксуса, ножами и ложками (все это составляло немалую долю семейного богатства) образовали в середине мрачного зала яркое, веселое пятно. Салфетки были надушены розовой водой домашнего приготовления.
   Пол заново устлали свежим майораном и мятой. Разверстую пасть большого камина, которым не пользовались с зимы, набили сосновыми сучьями. Наполнили водой с солью ведра для охлаждения вина. До блеска начистили серебряные кубки, занимавшие две полки буфета, что указывало на благородный ранг семейства. Пропитанные жиром факелы, пока не зажженные, уже были вставлены в гнезда на стене.
   Осматривая зал в последний раз, перед самым ужином, Констанс де Лальер с немалым удивлением обнаружила, что Блез сидит у холодного камина с единственным компаньоном - соколом по кличке Мюге, который восседал на жердочке у него за спиной, неподвижный, с колпачком на голове. Блез настолько погрузился в раздумья, что суета и шум слуг, добавлявших последние штрихи к картине накрытого стола, явно не могли отвлечь его. Такое уединение было совершенно не свойственно этому общительному молодому человеку, и мать задержала на нем пристальный взгляд.