Но бригаденфюрер сказал Папену:
   — Господин Геринг просил вас, чтобы и за городом вы никого не принимали во избежание неприятных случайностей. Он просит вас день-другой не возвращаться в Берлин.
   — M-м… — промычал Папен, подняв густые седоватые брови и не отнимая платка ото рта.
   — Вот и ваш автомобиль, — сказал бригаденфюрер.
   Папен сел в свой старомодный лимузин. Бозе хотел последовать за ним, но бригаденфюрер удержал его.
   — Я отвезу вас в Потсдам другим путём. Порознь будет лучше…
   Бозе вопросительно взглянул на Папена, но тот отвёл взгляд и ткнул шофёра зонтиком в спину. Автомобиль уехал.
   Бригаденфюрер показал Бозе место рядом с Отто. Секретарь переложил портфель из одной руки в другую, продолжая в нерешительности топтаться на тротуаре. Гестаповец взял его за локоть и втолкнул в автомобиль.
   — Прямо! — крикнул он шофёру и опустил шторки на окнах.
   Автомобиль быстро мчался по пустынной в этот час улице. Бригаденфюрер сунул руку в карман и крикнул шофёру:
   — Сигнал!
   Тишину спящей улицы прорезал пронзительный вой сирены. Заглушённый её воем, рядом с Отто прозвучал удар выстрела, такой же негромкий, как тогда, у Шлейхера. Отто брезгливо отодвинулся от конвульсивно содрогнувшегося Бозе.
   Бригаденфюрер приказал шофёру:
   — Лихтерфельде!
   Завывание сирены оборвалось. Шофёр прибавил газу. Автомобиль завилял в улицах Вильмерсдорфа. На каждом повороте тело Бозе беспомощно, словно ища последней опоры, прижималось к Отто, и тот брезгливо отстранял его рукою в перчатке. Вот они проехали улицу Гинденбурга, оставив влево от себя бульвар, и вылетели на простор Кайзераллее.
   С воем сирены обогнули церковь, и через несколько секунд были на Шлоссштрассе. На широких улицах, куда свободно проникал свет утра и где верхняя часть домов была уже окрашена лучами восходящего солнца, Отто увидел теперь то, что прежде только смутно угадывалось в темноте: всюду были люди в коричневых рубашках штурмовиков или в серо-зелёных мундирах рейхсвера. Они стояли или шли группами по нескольку человек. Отто не мог не заметить, что отряды СА нигде не смешивались с серо-зелёными патрулями рейхсвера.
   Чем дальше нёсся автомобиль, тем меньше становилось штурмовиков. Появились чёрные мундиры эсесовцев — поодиночке, группами, а там и целою командой. Автомобиль повернул на Унтер-ден-Эйхен. Отто почувствовал, как все его тело подалось вперёд под действием силы инерции — шофёр резко затормозил. Труп Бозе сполз с дивана на пол.
   Бригаденфюрер поспешно опустил со своей стороны стекло.
   — В чем дело?
   Отто увидел патруль эсесовцев. Поодаль неподвижно серели стальные шлемы солдат рейхсвера. Стоило бригаденфюреру протянуть в окно карточку пропуска, как начальник патруля козырнул и машина помчалась дальше.
   Окно с левой стороны так и осталось открытым. Свежий утренний воздух ворвался внутрь машины, отбросил шторку. Отто увидел хорошо знакомые с детских лет места Лихтерфельде. Вот и Дракештрассе, казавшаяся им, кадетам, чем-то вроде местной Курфюрстендамм. Сюда можно было контрабандой попадать в будние дни на пути между корпусом и манежем. А какая она в действительности узкая и неуютная, эта Дракештрассе! И кондитерская там, на углу, выглядит совсем не так заманчиво, как пятнадцать лет назад. Вот и реальная гимназия — презренное гнездовье штатских недоносков. А вот шпиль католической церкви. Сейчас, за этим поворотом, откроется фасад кадетского корпуса. Автомобиль делает двойной поворот, чтобы попасть на Теклаштрассе. Вот, наконец, и корпус. Он окружён цепью эсесовцев. Сильный патруль в воротах. Полуминутная задержка — и они въезжают во двор. Корпус все тот же, что и пятнадцать лет назад. Те же массивные стены в три этажа, те же узкие окна и зубчатый карниз, делающий дом похожим на замок. Но вместо кадет двор набит эсесовцами. И хотя здесь давно устроены казармы штурмовиков, не видно ни одной коричневой рубашки.
   Перед тем как выйти из автомобиля, бригаденфюрер вытащил из-под трупа Бозе портфель. По жёлтой коже растекались струйки ещё не засохшей крови. Бригаденфюрер провёл портфелем по чехлу сиденья. Кровь размазалась, но не стёрлась. Он протянул портфель Отто:
   — Поберегите!
   Отто следовал за гестаповцем. Он боялся остаться один в толпе эсесовцев.
   Когда он входил под тёмный свод хорошо знакомого подъезда, куда впервые вошёл с отцом восьмилетним мальчиком и откуда в последний раз вышел восемнадцатилетним юношей, издали, с той стороны, где был расположен в подвале корпусный тир, донёсся глухой залп. Отто приостановился было, но, видя, что бригаденфюрер идёт дальше, поспешил его догнать. Залп повторился. Отто почудилось, что он слышит пронзительный визг, — точно такой, какой ему довелось слышать в деревне, когда недорезанный боров вырвался из рук мясника и помчался по двору, заливая его потоком крови…
   Возле какой-то двери бригаденфюрер заставил Отто подождать его несколько минут. Внезапно дверь с треском распахнулась, и Отто увидел спину пятившегося бригаденфюрера, а за ним здоровенного детину, наступавшего на него со сжатыми кулаками. Только позднее Отто узнал, что это был Кальтенбруннер. Кальтенбруннер вырвал у Отто портфель и крикнул бригаденфюреру:
   — Быстро к Юнгу! И если вы его упустите, я сдеру с вас шкуру!
   Бригаденфюрер повернулся и побежал по коридору. Отто едва поспевал за ним. По дороге бригаденфюрер захватил ещё какого-то эсесовца, и они втроём вскочили в автомобиль.
   Только после того, как бригаденфюрер жадно выкурил половину сигареты, он сказал Отто:
   — Едем к Юнгу.
   Юнг?.. Ах да, Юнг! В некотором роде второе «я» Папена… Значит, и Юнг?!
   Автомобиль остановился.
   — Найдите Юнга и… живо!
   — А вы? — испуганно вырвалось у Отто.
   — Я должен собрать документы.
   Бригаденфюрер без церемонии оттолкнул отворившего дверь лакея.
   — Где рабочий кабинет?
   В сопровождении эсесовца, которого они прихватили с собой, Отто побежал вслед за лакеем, в испуге устремившимся во внутренние комнаты. Какой-то звериный инстинкт, которого Отто раньше никогда в себе не замечал, подсказывал ему, что сейчас, вот именно сейчас, он должен увидеть Юнга. Он остановился у двери, перед которою в нерешительности замер лакей. Отто, не раздумывая, ударом ноги отворил её. В большой белой ванне колыхалось зеленоватое зеркало воды. Из-за света отражающейся в её поверхности лампы, из-за блеска кафельных стен Отто показалось, что вокруг отвратительно светло. В этом ослепительном сиянии тело сидевшего в ванне человека казалось мертвенно белым. Отто взглянул ему в лицо и никак не мог заставить себя вспомнить: Юнг это или нет?
   У сидевшего в ванне человека вырвался сдавленный возглас. Отто вскинул пистолет и нажал спуск.
   Дома Отто выпил один за другим два стаканчика коньяку и не меньше получаса сидел в тёплой ванне, пытаясь успокоить нервы. Перед ним стояли Рем, Карл Эрнст, Хайнес…
   Он знал их как олицетворение ужаса и постоянную угрозу смерти для всех, кто был не с ними. И вот он узнал, что сегодня в корпусном тире Лихтерфельде Рем ползал на коленях перед шеренгой эсесовцев с винтовками; ползал по грязному полу и клялся в любви и верности Гитлеру. Он молил сохранить ему жизнь. Да, Отто и сам слышал, как «грозный» Рем визжал, и плакал, и ругался, и молил в смертельном страхе. Ведь тот отвратительный поросячий визг, что Отто слышал в подвале корпуса, — это и были предсмертные вопли его начальника…

29

   Леди Маргрет посылала мяч так, что, несмотря на перчатку, у Монтегю всякий раз появлялось желание увернуться, вместо того чтобы ловить этот снаряд.
   — Вы безнадёжны, Монти! — крикнула Маргрет. — Не могу понять, кто создал англичанам славу спортсменов. Перейдя за сорок, вы делаетесь тюленями, неспособными совершить лишнее движение.
   — Я всегда предпочитал что-нибудь позволяющее думать не спеша. Сознаюсь: бейзбол не для меня.
   — Неповоротливость — ваша семейная черта. Вы с моим дорогим супругом форменные тюлени.
   — За нас обоих может сыграть Нед.
   — Он был единственным из вас троих, кто обещал стать настоящим человеком.
   Монти презрительно скривил губы:
   — Там, где ходит Нед, нужно надевать резиновые сапоги.
   — Пожалуй, именно поэтому он и будет сегодня к месту.
   — Вы звали Неда?
   — У меня не было в запасе другого пикадора. А иначе такого быка, как Уэллс, не заставишь бегать по арене! Кажется, я забыла сказать, кому нужно приготовить комнаты.
   — Будет много народу?
   — По вашему вкусу — только Маранья.
   — Какой-нибудь певец?
   — Нет, генерал… комиссионер этого испанского миллионера и друга Гитлера Хуана Марча.
   — Кто ещё?
   — Вероятно, Уинни.
   — Он в Англии?!
   Маргрет, не ответив, скрылась за поворотом дорожки. Монтегю с досадой скомкал пустую обёртку из-под сигарет. Не так-то легко разыгрывать удивление перед этой хитрой особой! Попробуй-ка сделать вид, будто тебя удивляет известие о приезде Уинфреда Роу, если ты вчера с ним виделся!
   Смолоду за Монтегю Грили не знали других достоинств, кроме искусства игры в поло. Позже, когда Монти превратился в сэра Монтегю, к поло прибавился бридж. С годами на смену поло пришёл гольф. Теперь сэр Монтегю проигрывал только тот роббер, который хотел проиграть.
   Служебная деятельность сэра Монтегю мало кого занимала. Её знал довольно узкий круг лиц. Результаты работ разного рода секретных комитетов оглашались в палате лишь в тех редких случаях, когда Форейн оффису приходилось приподнимать завесу над своею зарубежной деятельностью, о которой джентльмены с Даунинг-стрита предпочитали молчать.
   С тех пор как Монтегю стали доступны тайны, добываемые секретной службой, он, кроме гольфа и бриджа, стал проявлять интерес к экономической жизни Европы. Следя за политическими ситуациями, он научился ловить момент, когда какое-нибудь континентальное предприятие оказывалось в затруднительном положении. Бывали случаи, когда спасение зависело от своевременной помощи не столько английского фунта, сколько английского флага. Так было в Силезии, когда немцам нужно было укрыть капиталы от польского контроля. Так случилось недавно в Сааре с французскими предпринимателями после пресловутого плебисцита, отдавшего эту область Гитлеру. Так произошло сегодня с немецкими евреями, а завтра может случиться с евреями австрийскими, чешскими, эльзасскими.
   Планы помощи, рождавшиеся в большой, похожей на маску Зевса, голове Грили, приносили ему тем большую пользу, чем труднее было положение гибнущей фирмы. За время, протёкшее с начала такого рода деятельности, сэр Монтегю превратился в держателя крупных пакетов акций целого ряда предприятий и компаний. Следует сказать, что в его интересы вовсе не входило, чтобы нескромные люди совали нос в его дела. А брат Нед проявлял именно такую склонность.
   Вообще, с точки зрения старших братьев, Нед был совершенным неудачником. Семнадцатилетним мальчишкой он ушёл на войну рядовым; знакомства, которые он завёл среди солдат, оказались губительными. Он не вернулся в своё общество. На некоторое время он и совсем исчез с горизонта семьи, пока не вынырнул вдруг в качестве пилота-гонщика, героя двух нашумевших состязаний, и к тому же человеком весьма радикальных взглядов…
   Монтегю издали узнал «шарабан» Неда. Автомобиль имел такой вид, словно только что побывал в аварии.
   Старший из братьев, Бенджамен, лорд Крейфильд, с верхних ступеней крыльца снисходительно махнул Неду.
   Когда все трое стояли на крыльце, едва ли тот, кто не был с ними знаком, признал бы в них близких родственников. На первый взгляд между ними не было ничего общего. Худой, высокий Бенджамен с длинным черепом, покрытым светло-рыжим пухом; широкий, тяжёлый Монтегю с красивою головой, увенчанной тёмными кудрями, и маленький, сухопарый, живой Эдуард с загорелым лицом и с коротко остриженными светлыми волосами. Только глаза — три пары ясных и холодных, как лёд, светлоголубых глаз, одинакового цвета, формы и величины — обличали в них одну кровь.
   — Я привёз Маргрет гостя! — весело крикнул Нед, возвращаясь к своей машине.
   Он распахнул дверцу автомобиля:
   — Мой самый опасный конкурент в завтрашней гонке! — сказал Нед. — Герр Ульрих Бельц. Если бы вы видели его «Дракона»!
   — Я думал, на свете нет ничего лучше твоей «Моли», — сказал, улыбаясь, Бенджамен.
   — О! Ты бы посмотрел на его веретено. Настоящее веретено! Не летит, а вонзается в воздух. Видна рука настоящего мастера.
   — О да! — веско произнёс Бельц. — Доктор Шверер — весьма талантливый конструктор!
   Это было сказано на столь дурном английском языке, что Бенджамен вынужден был сделать усилие, чтобы понять. Он пригласил гостей в буфетную.
   В холл, где сидел Монтегю, спустилась Маргрет.
   — Сейчас звонил генерал Леганье, старый знакомый Бена по французскому фронту, — сказала она Монтегю.
   — Я знаю его. Он больше похож на детского врача, чем на генерала.
   — Почему именно детского?
   — У него розовые щеки и весёлый вид. И, наверное, холодные уши. Когда в детстве такое ухо приставлялось к моей спине, меня подирал мороз по коже… Кто ещё?
   — Так и быть, открою, хотя собиралась сделать сюрприз: приедет княгиня Донская.
   Монтегю скривил рот:
   — Не выношу этих нафталинных русских светлостей.
   Маргрет расхохоталась.
   — Ни за что не догадаетесь, кто скрывается под этим псевдонимом!.. Конечно же, Мелани Гевелинг! — сказала Маргрет. — Прямо из Парижа.
   — Старые русские куклы нуждаются в керосине? Электричество им уже не по средствам?
   — Гевелинг сделал для них достаточно много. А Мелани давно хотелось стать княгиней, хотя бы керосиновой. И титул она получила из рук самого царя.
   — Их царя давно расстреляли где-то в Сибири.
   — Нет, у них снова есть царь: Кирилл… Я позвала Мелани для вас.
   — Очень признателен за услугу, — иронически проговорил Монти, — но Мелани едва ли может заинтересовать Уэллса.
   — Большой день всё равно отложен на следующую субботу: к нам прилетит Гесс.
   — Наци с мордой хорька и с тройною порцией бровей? Что ему нужно?
   — Они с Беном поедут в Шотландию ловить форелей.
   — Не поехать ли и мне с ними?
   Вошёл Бенджамен. Жена посмотрела на его раскрасневшееся лицо.
   — Успели освежиться?
   — Этот немец — вполне порядочный малый: пьёт неразбавленное виски.
   — Почему вы не позвали меня? Я бы тоже охотно выпила перед обедом.
   — Вот как? — неопределённо протянул Бенджамен.
   Попыхивая трубкой, он не спеша пошёл к лестнице.
   Постоянный заместитель министра лорд Крейфильд никогда не спешил. Несмотря на свои шестьдесят семь лет, он каждое утро совершал перед завтраком прогулку верхом, а между первым и вторым завтраками играл партию крикета или занимался рыбною ловлей. Если не было более достойного партнёра, он вполне удовлетворялся мальчиком, который ездил с ним в качестве грума и носил удочки.
   Лорд Крейфильд искренно полагал, что лишён каких бы то ни было страстей, так как не считал страстью любовь к старой малаге и свиньям, разведению которых отдавал много времени.
   Подобно всякому политическому деятелю, лорд Крейфильд имел своего биографа. Этот биограф писал: «…он утверждает, будто обладает даром конструктивного мышления, но можно уверенно сказать, что дар этот проявляется исключительно негативным образом. Лорд Крейфильд всю жизнь что-нибудь предотвращает и от чего-либо предостерегает. Он блестящий образец политического деятеля оборонительного характера, стремящегося задержать центробежный процесс внутри нашей мировой империи». Правительство, с участием послушных национал-лейбористов, являлось, на взгляд Бена, наиболее верным лоцманом для британского корабля, в трюме которого находится такой ценный груз, как угольные акции Крейфильдов и лучшее в Англии, а значит, и в мире свиноводство.
   Умение леди Маргрет рассадить гостей делало обеды Крейфильдов приятными для всех. Здесь, между первым и вторым, намечался состав кабинетов, выдвигались депутаты и губернаторы колоний.
   Сегодня разговор за обедом почти сразу стал общим. У Монтегю не было случая сцепиться с Недом. Хозяйка умело перевела разговор на обсуждение предстоящей поездки Уэллса в Москву.
   — Поезжайте, поезжайте, — иронически сказал Бенджамен. — Вам будет полезно убедиться в разрушительности этой системы. Я не стану говорить, кем они мне представляются, эти господа в Москве! — Он фыркнул, оттопырив нижнюю губу. — Вы-то, наверное, мягко называете их фантастами?
   — Камешек в мой огород! — рассмеялся Уэллс.
   — Советские фантасты молоды. В этом залог здравости их фантазирования, — послышалось с дальнего конца стола, где сидел Нед.
   — По-вашему, я вышел из того возраста, когда допустимо здраво фантазировать? — с добродушной усмешкой спросил писатель.
   — Англия слишком старая страна, чтобы иметь какую-либо фантазию, — глубокомысленно вставил молчавший до того Бельц.
   — Нам часто стали повторять: вы умираете, — сказал Бенджамен. — Хорошо, мы умираем. Но клянусь вам: мы будем умирать ещё тысячу лет.
   — Не знаю, — доставит ли нам удовольствие тысячу лет быть полутрупом. — Уэллс в сомнении покачал головой. — Рузвельт, например, предпочёл иной путь. Я не побоялся бы сказать: он стоит на пути к большим социальным реформам.
   Нед громко рассмеялся. Все взоры обратились на дальний конец стола.
   — Неужели вы думаете, — запальчиво воскликнул Нед, — что можно серьёзно говорить о том, будто Морган и прочие сдадут свои позиции без боя?!
   — Но бой не означает поражения Рузвельта, — заметил Уэллс.
   — Если Рузвельт примет действенные меры к тому, чтобы связать руки капиталистам, Морган и Рокфеллер объединятся и пошлют его ко всем чертям!
   — Они, конечно, будут сопротивляться, — проговорил Уэллс. — Но президент, кажется, твёрдо стоит на своём. Он задумал всеобъемлющий государственный контроль над банками, над транспортом, над промышленностью. Там происходит важнейший принципиальный спор о путях к плановому хозяйству.
   — Плановое хозяйство в Америке с её безработицей и ускоряющимся конвейером?! — воскликнул Нед. — Это же очевидный блеф.
   — А может быть, он добьётся популярности ценою ликвидации конвейера как принципа организации производства, — сказал Уэллс.
   — Луддиты тоже думали, будто в бедствиях рабочих виноваты станки, но нынешние рабочие думают иначе.
   — Я очень хорошо помню, — проворчал Бенджамен, — как Ллойд Джордж сказал: «Большевики думают, что паровозы можно топить идеями Маркса», или что-то в этом роде.
   Уэллс рассмеялся:
   — Если бы он знал, как был прав. Ведь паровозы-то ходят!
   — Мне больше нравилось бы, если бы они стояли, — сказала Маргрет.
   — Можно их остановить, — с неожиданной решительностью заявил Маранья.
   Бенджамен наморщил лоб, чтобы понять его, так же как делал это, слушая Бельца. Испанец ещё хуже немца говорил по-английски.
   — Напротив, — сказал Леганье. — Мы заинтересованы в том, чтобы русские паровозы ходили. Во всяком случае до тех пор, пока мы не поймём окончательно, что происходит в Германии.
   — Мы одобряем то, что делается в Германии! — сердито крикнул ему испанец. — Да, да! Мы одобряем господина Гитлера!
   Он хотел выкрикнуть ещё что-то, но, по едва уловимому знаку Маргрет, лакей отвлёк его, предложив вина.
   Уэллс получил возможность сказать:
   — Мне кажется, руководители Советов осуществляют план, превосходящий по своему объёму и историческому значению всё, что знало человечество. Это великолепно по своей смелости. На мой взгляд, Россия сейчас выигрывает время. А время работает на неё. Мне кажется, вторая её пятилетка будет критической. Россия сорвётся — тогда Болдуин может праздновать победу, или она выдержит — и тогда она создаст крепкий фундамент для своей экономики, добьётся излишков продовольствия и товаров для рабочих и крестьян, сможет улучшить их жизнь и увеличить закупки за границей. Во всяком случае, Россия делает историю в большом масштабе. Если она победит, то докажет осуществимость коммунизма на практике. Это перестанет быть утопией романистов. И это будет иметь очень серьёзное значение для всех нас.
   — Благодарю вас! — иронически сказал Монтегю.
   — А если Россия провалится? — спросил Бенджамен.
   Некоторое время Уэллс молча смотрел себе в тарелку. Потом менее громко, чем до сих пор, проговорил:
   — Тогда на столетие вперёд идея коммунистического общества останется литературной темой…
   — «Когда спящий проснётся»? — насмешливо спросил Нэд.
   — Нет, это устарело. Теперь я иначе представляю себе все это.
   — Ещё неприглядней, то-есть ещё менее верно?..
   Приезд Гевелингов помешал развитию спора. Маргрет встала из-за стола, чтобы встретить гостей.
   С тех пор как Монтегю стал практическим человеком, общество интересовало его лишь в той степени, в какой он благодаря ему получал возможность осуществлять свои планы. Сегодня ему хотелось повидаться с Роу и с Леганье. Но, узнав о приезде Гевелингов, он не знал, на чём остановиться: бросить дела и заняться Мелани или пренебречь подобными пустяками и воспользоваться её присутствием для дела? Эта бывшая русская шансонетка, став нефтяной королевой, не перестала быть сотрудницей нескольких разведок. Она работала в них по очереди, в зависимости от того, какие дела нужно было устроить ей самой.
   Леди Маргрет увела сэра Генри Гевелинга и генерала Маранью, маленького, неуклюжего толстяка в дурно сидящем смокинге. За ними не спеша проследовал Бенджамен, прислушиваясь к происходящему между ними торгу. Нефтяной король соглашался кредитовать тёмные махинации каких-то испанцев в обмен на монополию торговли нефтепродуктами на всем Пиренейском полуострове.
   Маргрет, как всегда, предоставила гостям полную свободу. Каждый мог делать, что хотел. Монтегю ничего не стоило образовать свой кружок, состоявший из Роу, Леганье и Мелани.
   Кроме того, Монтегю удалось переговорить с каждым из первых двух в отдельности. От Роу он получил интересующие его данные о затруднительном финансовом положении немецкого предпринимателя Винера, стремящегося к расширению своего завода.
   Генерал Леганье намекнул ему, что есть возможность купить документы, компрометирующие Гитлера. Они сданы на хранение в иностранный банк вдовой убитого генерала фон Бредова, Леганье брался их достать. Нужны были деньги. Однако сумма, которую назвал Леганье, показалась Монтегю вздорно большой. Он тут же, по секрету от Леганье, рассказал о документах своему другу Роу. Оказалось, что тот уже знал о бумагах и в своё время, так же как Леганье, рассчитывал их достать, но они ускользнули от него.
   — Со временем они будут стоить вдесятеро дороже против того, во что обойдутся сегодня, — с сожалением сказал Роу.
   — Хэлло, Монти! Вас ждут к бриджу, — сказала, подходя, Маргрет.
   — Ах, как некстати! — с досадою сказал Монтегю. — У меня тысяча дел с леди Мелани.
   Маргрет пошла в карточную комнату.
   Там сидели Уэллс и Бенджамен. Дымя трубками, они продолжали спор, в котором Бенджамен хотел оставить за собою последнее слово.
   — Если говорить серьёзно, я не признаю этих разговоров о старости Англии. Мы не молоды, но можем омолодиться.
   Уэллс протестующе взмахнул трубкой:
   — Нам с вами это не под силу. Этим будут заниматься молодые.
   — Знаю я, что это значит! Идеи Неда и все такое.
   — Может быть.
   — До этого не должно дойти! Я вовсе не хочу, чтобы мои арендаторы с лучшей свиной фермой сделали то же, что русские мужики сделали с усадьбами своих помещиков. Это нас не устраивает. Ни меня, ни моих свиней. Не могу понять, откуда берутся эти крайние взгляды? Словно у нас только что узнали о делении людей на две породы, которые никогда не имели и не будут иметь ничего общего, — на богатых и бедных. Решительная глупость — будто наши несчастья происходят от бедности. Все дело в перепроизводстве. Мы голодаем оттого, что у нас чересчур много масла, бекона, вина…
   — Слишком парадоксально для меня, — скептически проговорил Уэллс.
   — Мы не знаем, куда направить капиталы. Они лежат в Сити без всякого толку.
   — К чему же вы пришли?! — торжествующе воскликнул Уэллс, взмахом руки разгоняя клубы дыма. — Нам нужно то же, что провели у себя русские, — плановость!
   — Только не теми же способами! Нет, нет!
   — Когда дом разваливается, его нельзя связать верёвочками. Нужно кое-что более прочное…
   — Например?
   — Может быть, даже что-нибудь более радикальное, чем лейбористы, — произнёс Уэллс с таким видом, словно зажигал фитиль бомбы, и помахал рукою Роу, входящему с Маргрет.
   — Я только вчера хвалил ваши «Шесть пенсов и полнолуние», — сказал Уэллс Роу.
   — Я переделал роман в пьесу, — сказал Роу. — Вы могли бы захватить её в Россию и дать ей там ход.
   — Охотно, но почему бы вам самому не поехать к русским?
   — Это моя мечта: побывать там ещё раз. Но было бы приятнее ехать после того, как русские увидят мою пьесу.
   — А роман? Давайте уж и его. Я найду вам в Москве переводчика и издателя.
   — Это больше, чем я смел просить. А в Россию я непременно поеду, непременно.
   Маргрет заняла место за ломберным столом.
   Разбирая карты, Бенджамен возобновил незаконченный спор с Уэллсом: