Шпанов Николай Николаевич. Поджигатели (Книга 1)

   — Не так уж мало, мой генерал, — усмехнулся Годар.
   — Но и не так много, как можно было требовать от этого же бюро несколько лет тому назад! — Леганье сделал короткую паузу. — Если вы устали, Годар, поезжайте отдохнуть.
   — Но, мой генерал…
   — Сегодня же вам будут изготовлены надлежащие документы. А вы, Анри, как лучший друг майора…
   Анри поднял взгляд на генерала.
   — Разве я дал повод, мой генерал?
   — …Вы, как друг Годара, можете сопровождать его. И вам будут сегодня же изготовлены необходимые документы. Поедете в Лугано. И если я по вашем приезде туда не буду знать, что общего между этим визитом бошей и королём Александром, ваш отдых будет продлён на неопределённо долгое время. Но не думаю, чтобы мне удалось выхлопотать прибавку к пенсии, полагающейся вам по чину…
   Через три дня явно преуспевающий коммерсант — капитан Анри — и усатый парижский рантье — майор Годар — порознь вышли из подъезда вокзала в Лугано. Капитан Анри бросил элегантный чемодан в маленький голубой автобус аристократического пансиона «Вилла Моника». Годар, захлёбываясь кашлем и будто бы не глядя, кому отдаёт свой потрёпанный саквояж, сунул его в руку комиссионера скромного «Отель-дез'Альп».
   Французские офицеры прибыли в Лугано раньше Отто и Кроне. Те появились только через три дня и тоже порознь.
   В потоке туристов французам было нелегко обнаружить немцев. Анри заметно нервничал и уже вторично во время якобы случайной встречи с Годаром в кафе настаивал на том, что поиски нужно бросить: они обречены на неудачу. Поездка бездарно организована: у Второго бюро нет здесь своей агентуры, и он не видит возможности выполнить поручение генерала.
   — Можешь ехать, — пробормотал Годар. — И доложи генералу, что уходишь в отставку.
   — А ты?
   — Дай мне подышать чистым воздухом… У меня здесь почти пропал кашель.
   — Тебя посылали не за этим! Ты поедешь со мной! — настойчиво проговорил Анри.
   — Какое тебе дело до меня?
   — Я вовсе не желаю, чтобы генерал считал дураком одного меня.
   — Конечно, вдвоём веселее быть дураками… Тем не менее, я остаюсь тут.
   Годар, кряхтя, поднялся и пошёл прочь. Новый костюм сидел на нём так же мешком, как и тот, в котором он обычно являлся в бюро. И плечи его так же были осыпаны перхотью. Он даже тем же самым движением забросил за спину руки.
   Анри с ненавистью глядел ему вслед. Не мог он уехать один. Не мог!.. Но как уговорить майора покинуть Лугано?
   Неподалёку от набережной Годар опустился на скамью. Аллея была обсажена кустами роз. Господи боже, как хороша могла бы быть жизнь, если бы на свете не существовало эмфиземы! Эмфиземы и Второго бюро. Но разве забудешь о них даже среди этих роз?
   Годар полез в карман за платком, и его рука наткнулась на жёсткий конверт письма, полученного сегодня «до востребования». Уезжая из Парижа, он приказал своему помощнику уведомлять его обо всём, что будет поступать в «Салон». И вот сегодня есть новость: Роу писал своим шефам в Лондон, что направил в Лугано, «где собралось довольно изысканное общество, свою корреспондентку, которая будет держать редакцию в известности обо всём, что может произойти там интересного». Получив это письмо, Годар повеселел было и сделал попытку через портье установить, нет ли в отеле какой-нибудь иностранной журналистки, но таковой не оказалось. Повидимому, корреспондентка Роу остановилась в другой гостинице.
   Годар рассеянно следил за гуляющими. Сколько беззаботной молодёжи! Погодите, и у вас, мои дорогие, будет какая-нибудь дрянь, вроде эмфиземы, а может быть, и что-нибудь похуже!.. Он смеялся в душе над бодрящимися старичками. Пусть вот этот гемороидальный драбант не делает вида, будто его больше всего на свете занимает та блондинка. Впрочем, блондинка действительно прелестна. И сам Годар непременно приволокнулся бы за нею… лет двадцать назад.
   И вдруг эта самая блондинка остановилась против Годара:
   — Простите, мсье, где здесь почта?
   Годар собрался было ответить, но вспомнил, что и ему самому нужно на почту: из Парижа могли прийти новые известия.
   Он задыхался, с трудом поспевая за бойко постукивающей каблуками блондинкой. Было стыдно признаться, что такой аллюр ему не под силу.
   Тому, что он отправился с нею на почту, блондинка, повидимому, придала совсем иной смысл, чем необходимость справиться о письмах. Но что ему за дело до её мыслей? Не станет же он за нею волочиться!
   И тут внезапно все его праздные мысли исчезли, словно выбитые из головы одним ударом: конторщик за решёткой спросил блондинку:
   — Я правильно читаю: рю Ларрей?
   — Да.
   Чувствуя, как под ним колышется земля, Годар впился взглядом в узкий конверт, поданный блондинкой конторщику: «Ларрей, 7, редакция „Салон“.
   Годар вышел на улицу, купил несколько роз и, прислонившись к стене, так как кашель совершенно обессилил его, стал ждать блондинку.
   Заметив его одышку, она сама предложила на обратном пути посидеть на бульваре. Она надавала ему кучу рецептов домашних средств от кашля, которые применял её папа.
   Отдохнув, они пошли дальше. Не доходя до отеля, блондинка протянула Годару руку.
   За пять франков портье охотно сообщил, что даму зовут Сюзанн Лаказ.
   Годар долго ворочался в постели: следует ли поделиться открытием с Анри?
   Какие основания могли быть у Годара не доверить капитану Анри хоть что-нибудь из того, что знал он сам? А между тем порой ему чудилось в Анри что-то, что не нравилось старому разведчику.
   «Кто знает, — думал Годар, — может быть, это и есть та самая интуиция, без которой грош цена работнику разведки? Мало ли какие случаи знает наша практика!..»
   Однако рано или поздно ему придётся привлечь к работе Анри или вызвать помощь из Парижа. Одному тут не справиться. Да, так и придётся сделать: послать телеграмму генералу с просьбой о подмоге. И не позже, чем завтра.
   С этим решением Годар повернулся на бок и натянул на ухо пикейное одеяло.
 
   В это самое время Отто Шверер и Кроне встретились в небольшом пригородном местечке Кассарато, в пятнадцати минутах езды на восток от Лугано! Отто отпустил свой таксомотор и пересел к Кроне. Когда машина тронулась, Кроне сказал Отто:
   — Познакомьтесь, капитан Пиччини.
   Сидевший за рулём итальянец, не оборачиваясь, через плечо подал Отто руку и, дурно выговаривая немецкие слова, сказал:
   — Очень рад.
   — Мы едем в Кастаньолу, — пояснил Кроне Швереру. — Там вы увидите остальных.
   Отто понял, что Пиччини офицер овра, итальянской разведки.
   Пятнадцать минут пути все молчали.
   В Кастаньоле они остановились у калитки, на которой Отто заметил дощечку с надписью: «Вилла Давеско». Они миновали большой сад и вошли в неуютно обставленный дом. У дверей веранды их встретил человек среднего роста.
   Представляя его немцам, Пиччини сказал:
   — Анте Павелич.
   Отто посмотрел на него с интересом: этот бывший офицер австрийской службы, а ныне вожак усташской организации профессиональных убийц имел ничем не примечательную наружность. Бросались в глаза только очень густые и очень чёрные брови, под которыми прятались маленькие глаза пьяницы, с белками, изборождёнными красными прожилками.
   Все поднялись во второй этаж. В просторной комнате сидело трое черноволосых людей. Они громко спорили о чём-то на незнакомом Отто языке. Павелич представил одного из них:
   — Радованович Марко.
   Поднялся огромный курчавый детина крепкого сложения с загорелым звероподобным лицом и пожал гостям руки, сжимая их, как тисками.
   — Первоклассный пулемётчик, — пояснил Павелич. — Может стрелять с руки.
   Павелич показал на следующего — маленького, сухого, с длинными, зачёсанными назад волосами и с рассечённым пониже переносицы носом. Он был без пиджака, и под шёлковой рубашкой угадывалась твёрдая округлость мускулов.
   — Хрстыч Петар, гранатомётчик. Бросает на семьдесят метров с ходу.
   Хрстыч поклонился, как цирковой артист. Руки не подал.
   Следующий, Вучич Иован, молодой, с бледным лицом и блудливыми глазами, оказался стрелком из пистолета, за которого Павелич ручался, как за чемпиона.
   Кроне изучал усташей взглядом опытного барышника. Отто заметил, что он остался доволен осмотром. Однако при дальнейших словах Павелича лицо Кроне омрачилось. Выяснилось, что король Александр отменил предполагавшуюся поездку на швейцарские озера, где было бы удобней всего разделаться с ним. Король решил совершить поездку по Франции.
   Покушение на короля следовало организовать по дороге из Белграда в Париж.
   — Лучше всего во Франции, — сказал Кроне. — Может быть, удастся ликвидировать сразу обоих — Александра и Барту. Мы организуем дело так, чтобы полиция Кьяппа не чинила препятствий вашему въезду во Францию. Убийство короля на французской земле скомпрометирует Францию.
   Отто перехватил взгляд Кроне и прочёл в нём то, чего не могли увидеть другие, знавшие Кроне хуже. «А потом, — говорил этот взгляд, — мы поймаем убийц Александра и отдадим их на растерзание югославам».
   Усташи сидели молча и внимательно слушали. Только изредка, когда дело касалось каких-нибудь деталей технического свойства, они вставляли свои замечания.
   Когда совещание было закончено, Пиччини сообщил, что в Лугано явились офицеры французского Второго бюро. Один из них, майор Годар, уже держит в руках нить заговора. Если его не убрать, он может провалить дело.
   Кроне злобно поглядел на Пиччини: проклятый итальянец раззадорил их разговорами о деталях плана и только после этого преподнёс своё сообщение, которое ставило весь план под угрозу отмены.
   — Один из ваших людей, — властно сказал Кроне Павеличу и повёл глазами в сторону Вучича, — должен убрать этого Годара теперь же.
   Павелич отрицательно мотнул головой:
   — Я не могу рисковать своими людьми ради какого-то паршивого майора!
   — Да, да, — спохватился и Пиччини, — это отборные люди. Специально для короля!
   Ни с кем не простившись, Кроне вышел, сопровождаемый Отто. У ворот он без церемонии сел за руль автомобиля Пиччини.
   — Вам, мой милый Шверер, придётся заняться этим Годаром, — сказал он по дороге.
   — Но позвольте, — вспыхнул Отто. — Я не простой убийца, который…
   Кроне перебил:
   — Вы всегда тот, кого я хочу в вас видеть. Запомните это, Шверер! В деле с королём мы обойдёмся и без вас.
   Отто молчал. Попасть в руки швейцарской полиции?.. Где гарантия, что Отто удастся удрать раньше, чем поднимется шум?
   Кроне неожиданно затормозил. Не говоря ни слова, он развернулся и поехал обратно к «Вилле Давеско».
   У калитки они увидели растерянного Пиччини.
   — Мой автомобиль!.. — крикнул было итальянец, но Кроне не дал ему говорить.
   — Нужно сделать так, чтобы в определённое время Годар был там, где мы можем… им заняться.
   — О, тут я не могу вам помочь! — сказал итальянец.
   — Я выбью из вас душу, — грубо сказал Кроне, — если вы этого не сможете.
   Отто впервые видел Кроне таким.
   — Когда и где вы хотите его видеть? — смиренно спросил итальянец.
   — Через час на станции Паццалло фуникулёра Сан-Сальвадор. Там, где кафе! — приказал Кроне и уехал на автомобиле Пиччини, не обращая внимания на протесты итальянца.

16

   Годар очнулся от тяжёлого сна. Одеяло сползло ему на лицо. Нечем было дышать. Он вылез из постели, чтобы принять порошок веронала. Но потом передумал: решил не откладывать до завтра отправку телеграммы. Присел к столу и быстро зашифровал депешу кодом, который был ему дан генералом для этой поездки. Годар просил прислать сюда своего помощника с одним-двумя надёжными людьми.
   Сунув написанное в карман, Годар отправился на улицу Кановы. Сдал депешу на телеграф и не спеша побрёл домой.
   В звёздном сиянии безлунной ночи внизу темнело озеро. Где-то очень далеко, у поворота за Монте-Больо, как брошенная на воду горсть светляков, переливался огоньками пароход. Годар остановился и следил за ним, пока пароход не скрылся за выступом горы.
   С набережной доносились приглушённые звуки струнного оркестра. Вправо, за Парадизом, подобно увешанному лампочками воздушному шару, высоко в небе сверкал огнями ресторан на вершине горы Сан-Сальвадор. Его как бы удерживала от полёта в чёрную бездну неба тоненькая цепочка огней, тянувшихся вдоль линии фуникулёра.
   Вдыхая приторный аромат розовых кустов, перемешанный с запахом раскрывшегося табака, Годар медленнее, чем обычно, приближался к своему пансиону. Улица была пустынна.
   Вдруг он остановился. Навстречу ему послышались торопливые шаги. Как это иногда бывает с нервными людьми, Годар угадал, что это шаги человека, ищущего именно его. Здесь можно было ждать всего, и рука Годара сама собою опустилась в карман, где лежал браунинг. К своему удивлению, он узнал в поспешно приближающемся пешеходе капитана Анри.
   — Что-нибудь случилось?
   — Ничего… решительно ничего…
   — Ты был у меня?
   — Мне стало невыносимо скучно… Живём, словно монахи… Давай поднимемся на Сан-Сальвадор, посмотрим на город с высоты.
   — Что же, — без особой охоты, но и без сопротивления, ответил Годар.
   У подножья величественной громады Сан-Сальвадора было пустынно.
   Вагончик фуникулёра медленно потащился по крутому склону. Открылся безграничный вид на Луганское озеро и на горы чуть не до итальянской границы.
   Оживление Анри внезапно прошло. Он сидел молчаливый, как будто чем-то подавленный.
   Вагончик, громыхая, миновал мост над пропастью.
   — Паццалло! — крикнул кондуктор. — Пересадка в другой вагон.
   — Почему пересадка? — удивился Годар, с неохотой вылезая из вагона.
   — Подъем будет вдвое круче, — сказал Анри. — Нет смысла ехать дальше. Останемся здесь. Тут нам дадут вина.
   Не ожидая ответа, Анри направился к веранде маленького ресторана.
   Годар лениво тянул кисловатое вино. Анри пил жадно. Он приказал подать вторую бутылку.
   Годар поглядывал на приятеля, пытаясь угадать, зачем тому понадобилось тащить его сюда среди ночи. Он был уверен, что это неспроста. Анри не принадлежал к числу людей, поддающихся безотчётным порывам. Каждый его шаг был обдуман и рассчитан. Незаметно для себя Годар закурил предложенную Анри сигарету, хотя со дня приезда в Лугано дал себе слово не курить. Анри предложил вторую.
   — Странный вкус у твоих сигарет, — сказал Годар. Он уже не мог удержаться и, как прежде, прикуривал от ещё не потухшего окурка.
   Минут через двадцать Анри поднялся.
   — Я сейчас вернусь, и мы поедем домой.
   — Да, мне что-то захотелось спать от твоих дрянных папирос.
   Годар заплатил за вино и, подойдя к перилам, ещё раз полюбовался панорамой. Появился ущербный месяц. В его неуверенном свете озеро серебрилось широкой дорогой, и горы казались выше и чернее. Темнота казалась таинственной, и Годар подумал, что именно там-то, за этой непроницаемой завесой, и находится то, чего он искал всю жизнь, — счастье. Быть может, именно теперь, когда за его плечами были двадцать лет опыта, какого не даёт никакая другая профессия, он и не сумел бы ясно ответить на вопрос, что он разумеет под словом «счастье». Но ведь были и в его жизни времена, когда это понятие представлялось конкретным до осязаемости, когда общечеловеческое понятие счастья не носило на себе отвратительных следов нечистых человеческих судеб, прошедших сквозь его мозг и душу. Было же, чорт возьми, время, когда все на свете ещё не было обезображено всепроникающим светом его службы, под ядовитыми лучами которого, как под эманацией радия, мясо отваливается от костей и самый скелет разваливается, не сдерживаемый распавшейся тканью сухожилий. От человеческого богоподобия остаётся лишь куча смрадной слизи. По крайней мере, последние десять лет своей жизни Годар шагал по такой слизи…
   Он отвернулся от озера, тяжело вздохнул и вернулся к столику. Лакей убирал стаканы.
   — Мой спутник не возвращался?
   — Он сел в фуникулёр.
   — Вы путаете: он не мог уехать без меня.
   — Я отлично видел: он поехал вниз.
   Сторож на платформе фуникулёра ничего не мог сказать. Он ничего не помнил — ему хотелось спать.
   Годар стоял и машинально прислушивался к тому, как вода с шумом вливалась в резервуар под вагончиком. Он так задумался над странною выходкой Анри, что не заметил, когда кондуктор перекрыл воду и занял место у тормоза.
   — Вы поедете? — крикнул он Годару.
   Годар вошёл в тёмный, пустой вагон. Кроме него, не было ни одного пассажира. Чувство привычной насторожённости заставило Годара переложить браунинг из заднего кармана в карман пиджака и отодвинуть предохранитель. Он о трудом боролся с одолевавшей его сонливостью.
   Глухо лязгала шестерня по зубьям рельса и трещала собачка тормоза, когда кондуктор сдерживал разбег вагона.
   Показался чёрный провал пропасти. Под вагоном басисто загудел металл моста, словно катили железную бочку.
   Когда вагончик остановился в нижнем павильоне фуникулёра, кондуктор поспешно сошёл с площадки и открыл заслонку водяного балласта. Это был последний рейс…
 
   К вечеру следующего дня капитан Анри сделал полиции заявление об исчезновении Годара. Ему предложили осмотреть труп, найденный утром на дне пропасти, под мостом фуникулёра Сан-Сальвадор. Голова трупа была в таком виде, что никто не взялся бы признать в нём майора Годара. Но на левой стороне нижней губы виднелось что-то белое. Анри узнал прилипший окурок своей сигареты и вздохнул с облегчением.
   В тот же вечер Анри уехал из Лугано.
   Капитан французской службы Анри и майор вермахта Отто фон Шверер почти одновременно вышли из вагонов. Первый — в Париже, второй — в Берлине.
   Капитан Анри сделал доклад начальнику бюро.
   — Сто против одного: немцы никогда сюда не сунутся. Они передоверили дело овра, чтобы остаться в стороне. А овра, в свою очередь, использует мадьяр или усташей, — уверенно сказал Анри.
   — Все хотят выйти сухими из воды… — недовольно проговорил генерал Леганье. — Нужно принять меры к тому, чтобы ни один из усташей не мог проникнуть во Францию. Позор падёт на наши головы, если мы не сумеем оградить жизнь короля Александра на французской земле. За Барту я спокоен. Его мы не дадим в обиду. Нужно сейчас же дать знать на Кэ д'Орсэ, чтобы там не вздумали выдать визы этим разбойникам. Вы знаете их имена, Анри?
   — Так точно, мой генерал, — и Анри перечислил имена трех хорватов из шайки Павелича.
   — Действуйте…
   Через час капитан Анри был опять у генерала: оказалось, что отдел виз министерства иностранных дел уже имел указание кабинета премьера о предоставлении въездных виз Павеличу, Радовановичу, Хрстычу и Вучичу.
   Генерал позвонил министру иностранных дел. Трубку снял сам Барту. Леганье приказал вести запись разговора и включил усилитель, чтобы капитан Анри мог слышать, что отвечая Барту.
   Генерал: — Через вашу голову даются распоряжения отделу виз?
   Барту: — Что вы хотите, генерал? Приказ канцелярии премьера!
   Генерал: — Я решительно протестую против въезда этих лиц!
   Барту: — Премьер передал мне это как личную просьбу маршала.
   Генерал: — Поймите же, господин министр: впуская этих убийц, вы ставите под угрозу жизнь короля Александра!
   Барту: — Господин Кьяпп обещал мне принять меры.
   Генерал: — А для вашей личной безопасности он тоже примет меры?
   Барту: — Что вы имеете в виду?
   При этих словах Барту рассмеялся. Генерал сердито проговорил в трубку:
   — Я хотел бы так же смеяться, как вы, господин министр, но, к сожалению, у меня нет для этого оснований. В последний раз предупреждаю вас: въезд подобной компании во Францию — игра с огнём. Внешние союзы, ограждающие Францию, могут оказаться разорванными одним выстрелом!
   Барту: — Слишком много для кучки гангстеров.
   Генерал: — Вспомните один выстрел в Сараеве, дорогой министр! А Гитлеру и Муссолини больше ничего и не нужно… Вы разрешите мне переговорить с маршалом?
   Петэн, в свою очередь, сослался на то, что его просил о визах для усташей полковник де ла Рокк, он хлопотал за них как за политических эмигрантов, просивших у Франции убежища…
   Старый предатель со знаками «маршала Франции» не собирался посвящать генерала Леганье в то, что уничтожение Барту входило в план подавления в Третьей республике всего, что ещё было способно сопротивляться наступлению немецкого гитлеризма и своего собственного, французского фашизма, тайным главою которого и был сам дряхлеющий маршал-изменник.
 
   Наступил октябрь. В Берлине все ещё шёл дождь, но в Париже светило солнце. Это не было жаркое сияние июльского солнца, но все же дни стояли ясные и тёплые.
   В один из таких дней генерал Леганье, получивший новые сведения о подготовке покушения на короля Александра, решил ещё раз позвонить Барту. Разговор опять был записан слово в слово. Начальник Второго бюро официально просил министра изменить церемониал встречи короля — не ездить в Марсель. Но Барту в двух словах доказал генералу, что это абсолютно невозможно.
   — Тогда прошу вас, господин министр, — заявил Леганье, — переменить пункт встречи. Что хотите, только не Марсель!
   — Поздно, поздно, мой генерал, — с обычной для него весёлостью ответил Барту. — Все ваши страхи навеяны дурным сном, а дурной сон — результат плохого пищеварения, — и старик рассмеялся. — Смотрите на меня, дорогой генерал: никогда никаких кошмаров. Желудок действует прекрасно. В мои-то годы!
   А Леганье на основании агентурных данных мог с уверенностью сказать не только то, что охрана Барту поставлена из рук вон плохо, но… да, да, он знал: всё, что случится в Марселе, произойдёт с ведома сюрте, с ведома Кьяппа.
   — В таком случае, господин министр, — заявил Леганье, — прошу вас взять с собой двух-трех офицеров моей службы.
   Барту опять ответил, смеясь:
   — Два-три от вас, два-три от Кьяппа… У меня не Ноев ковчег, а всего лишь дрянной старый вагон, в котором, вероятно, ездил ещё Адам. Только для того, чтобы не обидеть вас, возьму одного офицера. И баста, мой генерал, баста!
   Положив трубку, Леганье приказал позвать к себе капитана Анри.
   — Вы будете сопровождать господина Барту в Марсель. Это необходимо.
   Через день, в субботу 8 октября, капитан Анри с несессером в руке подошёл к вагону Барту, прицепленному к составу курьерского поезда Париж-Марсель. Из окна купе Анри с интересом наблюдал за неугомонным старцем, весело пожимавшим руки провожающим. Трудно было поверить, что человек может сохранить такую бодрость, пропустив через свои руки восемнадцать министерских портфелей. Заседать в восемнадцати кабинетах, восемнадцать раз быть свидетелем свержения правительства и сохранить способность смеяться, когда тебя уже предупредили о том, что путь к девятнадцатому портфелю тебе, вероятно, преградит бомба или пуля, — это не укладывалось в сознании Анри.
   Поезд был уже далеко от Парижа, когда Анри пригласили в салон министра. Старик оглядел его, словно оценивая достоинства представителя Второго бюро.
   — Прошу знакомиться, господа, — скороговоркой бросил министр и пробормотал что-то неразборчивое.
   Из сидевших вокруг стола Анри знал в лицо только Леже — начальника кабинета министров, человека, пережившего на своём посту многих шефов и составлявшего гордость министерства, так как служил «самому» Бриану. Сцепив пальцы на столе перед собою, Леже смотрел в стоявшую перед ним чашку кофе и, казалось, не слушал того, что говорил Барту. Лица остальных были обращены к министру.
   — Уверяю вас, господа, — с живостью говорил Барту, — мои выводы основаны на трезвом анализе обстановки и опыта истории. Жюль Камбон говорил: «Я не хочу иметь ничего общего с Советами. Я доволен тем, что мой возраст избавляет меня от необходимости жать руки их представителям. Но если бы я был у власти, то сделал бы всё, что могу, для сближения Франции с Россией. Франция нуждается в помощи России, чтобы защитить себя от Германии. Без такой помощи она не выдержит». Это печально, но это так, господа, — произнёс Барту и, обхватив двумя руками чашку, в которой поблёскивала мутная смесь молока с эмсом, отпил несколько глотков. — Камбон говорил: «В 1914-м русские солдаты в Мазурских болотах выиграли битву на Марне». — И, быстрым взглядом обежав лица слушателей, Барту добавил: — Это факт, господа. Русские любят говорить, что факты упрямы. А я не люблю спорить с упрямцами, когда вижу, что спор кончается не в мою пользу. — И он покачал головой. — А вы, Леже, что вы думаете обо всём этом?
   Леже поднял взгляд от своей чашки, посмотрел на министра и ничего не ответил. Взгляд его выражал согласие.
   Чем больше Анри слушал министра, тем больше ему казалось, что утвердившаяся за ним репутация величайшего хитреца и притворщика не соответствует действительности. Анри знал, что о Барту говорили: «Иметь его в кабинете рискованно, но иметь его вне кабинета опасно». Говорили об его оппортунизме, о способности предавать друзей, на ходу изменять своё мнение по нескольку раз. И все это казалось Анри несовместимым с тем образом добродушного, прямого весельчака, какой предстал ему теперь. Журналисты в разговорах между собою тоже всегда хорошо отзывались о Барту: он никогда ничего не скрывал от них. Только предупреждал, что из сказанного не должно появиться в печати. И если журналист обманывал его доверие, навсегда исключал его из числа своих доверенных собеседников.