Страница:
— Кого вы имеете в виду?
— К сожалению, конкретно — ещё никого. Но я убеждён: в ваших русских кругах есть опасные элементы, неустойчивые люди…
Глаза Зеегера беспокойно забегали.
— Не скрывайте от меня…
Но Александер сказал сухо:
— Не моё дело давать вам уроки. Но я вас предостерегаю: смотреть на троцкизм, как на политическое движение — грубая ошибка.
— А что же это, по-вашему, коммерческое предприятие, что ли? — впервые теряя равновесие, сердито спросил Зеегер.
— В своём роде. Вглядитесь в деятельность троцкистов всюду, где они есть: в политике они выполняют лишь функции, поручаемые им иностранными разведками. При этом самыми различными, а не только нашей.
— Я… — Зеегер запнулся и не очень уверенно проговорил: — Я считаю себя политическим деятелем. Именно так.
Александер усмехнулся и пожал плечами.
— Если это вас утешит, готов выдать вам любой аттестат в этом смысле. Но ваши «дети» продают нас, где могут. Я могу вам доказать, что ряд ваших людей одновременно работает на британскую, французскую, американскую, японскую, даже на румынскую и польскую разведки. Иногда даже на несколько сразу.
Зеегер обиженно надулся.
— Такие вещи нужно уметь доказать, — сказал он.
Александер, прищурившись, оглядел собеседника.
— Мой милый старый друг, — сказал он тоном беззаботной шутки, — если бы у меня было время на развлечения, то не позже, чем через неделю, вы получили бы из Мексики приказ за подписью самого Троцкого обслуживать любую разведку мира. Мы должны быть трезвыми людьми, доктор. Когда подобная группа окончательно теряет местные корни, она вынуждена ориентироваться исключительно на иностранные службы, конечно, секретные. Рано или поздно эта группа из политической группировки перерождается в обыкновенную резидентуру.
— Вы говорите о мелюзге, а у нас на службе…
— Э, милый доктор, и троцкистские кандидаты в бонапарты, начиная с самого Леона первого, не составляют исключения! Правда, на этот раз они наши кандидаты.
— Пример деятельности Бернхэма… — начал было Зеегер, но Александер перебил:
— Бернхэм — не пример. У нас нет таких средств, какие американцы могут платить своей агентуре. В этом, кстати говоря, ваше счастье. Если бы мы могли содержать бернхэмов, вы сошли бы на вторые роли.
Заметив лёгкое движение Зеегера, полковник умолк, давая ему возможность высказаться. Но возражений не последовало. Александер продолжал:
— Из этого вам не следует делать вывод, будто не нужно поддерживать в ваших людях огонь политической, именно политической, борьбы! Если среди них есть ещё идиоты, способные смотреть на себя как на политических деятелей, — тем лучше. Такие обходятся дешевле. Но их главари сами уже поняли, что превратились в шпионскую хунту, действующую по поручению тех, кто им за это платит.
— Вы… удивительный циник, полковник!
— Учитесь смотреть жизни в лицо, хотя бы когда находитесь наедине с собой… Я не в счёт, я тень.
— Домой я не уношу отсюда ничего, даже мыслей.
— Если бы это не было связано с опасностью для государственной тайны, я потребовал бы, чтобы вы делились своими мыслями с женой, втолковывали свои взгляды детям вместо вечерней молитвы.
— Я не могу вас больше слушать! — И Зеегер с отвращением зажал уши ладонями.
— Однако время бежит, перейдём к делу. — Александер с минуту подумал. — Нам нужно произвести некоторое теоретическое вмешательство в дела троцкистов. Нужно оживить бухаринский тезис о мирном врастании капитализма в социализм. Если этого нельзя сделать в советской прессе, используем заграничную — на всех языках. Понадобятся деньги — дадим… Не очень много, конечно.
— Ах, бедные троцкисты в России! — сокрушённо проговорил Зеегер. — Они чувствуют, что под ними горит земля!
— Мне наплевать на их чувства, Зеегер! — Тон Александера снова стал резак. — Договор Троцкого с Гессом есть договор. Мы платим Троцкому и хотим, чтобы его шайка работала, а не рассказывала нам о своих чувствах. Для чувств существует театр и бордель.
— Ах, вы так резки, полковник, — Зеегер сделал гримасу.
— Они мои агенты. Прошу не путать понятий. Пусть эти ваши «философы» займутся той философией, за которую я им плачу.
— Лучше уж я сам… — уныло сказал Зеегер.
— Может быть, вы считаете, что мы должны вам заплатить за эту работу большой гонорар?
— Не нуждаюсь.
— Достанете сколько угодно денег и без меня? Даже за пределами Германии?
— Я не прибегал к таким источникам…
— Потому что боитесь. И вы правы: мы не пощадим. А ведь англичане охотно купили бы вас, а?.. — поддразнил Александер.
— Кажется, у вас нет оснований…
— Пока нет! Вы один из очень немногих, кто работает честно, но ведь вы делаете это только ради спасения своей головы. Именно поэтому я вам и верю: в игре со мною вы не станете рисковать такой ставкой. — Подумав, Александер продолжал: — Газеты, пресса — этого мало. Внушайте своим людям: они должны лезть во все щели, какие только окажутся доступными. Пусть попробуют лишить людей веры в своё дело, в своих руководителей, во все самое ясное и светлое, что у них когда-нибудь было, в самих себя! Нужно постараться сделать так, чтобы люди там, в России, забыли свой род и племя. Нужно натравливать один народ на другой. Путайте все, все представления, все понятия… Что вы улыбаетесь?
— Вы, дорогой полковник, повидимому, забыли, что наши кадры «философов» разгромлены.
— Кое-что осталось…
— Слишком мало для серьёзной работы. У большевиков зоркие глаза.
— Пусть ваши люди закрывают их розовой вуалью. Пусть не боятся замазывать рты любым сиропом. Если это делать ловко, то русские далеко не сразу сумеют отличить нужный нам узкий национализм от патриотизма. Да, чорт возьми, зачем я вас учу? Как будто вы и сами не знаете, как нужно без шума залезть в чужой дом!
— Мало влезть, нужно ещё суметь не вылететь с шумом… Увы, мы не успеем закончить этот интересный разговор, — проговорил Зеегер. — Он идёт…
Полковник поднялся мягким движением и направился в соседнюю комнату.
— Имейте в виду, Зеегер, это один из самых продажных типов в вашей коллекции. Смотрите, чтобы его у вас не перекупили.
— У меня не перекупают — я перекупаю, когда хочу, — хвастливо ответил Зеегер и тщательно задёрнул портьеру за полковником.
Раздался звонок. Зеегер пошёл отворять.
За дверью стоял Кеш.
— Вы хотели, чтобы я вновь показался перед отъездом в Париж…
7
8
9
— К сожалению, конкретно — ещё никого. Но я убеждён: в ваших русских кругах есть опасные элементы, неустойчивые люди…
Глаза Зеегера беспокойно забегали.
— Не скрывайте от меня…
Но Александер сказал сухо:
— Не моё дело давать вам уроки. Но я вас предостерегаю: смотреть на троцкизм, как на политическое движение — грубая ошибка.
— А что же это, по-вашему, коммерческое предприятие, что ли? — впервые теряя равновесие, сердито спросил Зеегер.
— В своём роде. Вглядитесь в деятельность троцкистов всюду, где они есть: в политике они выполняют лишь функции, поручаемые им иностранными разведками. При этом самыми различными, а не только нашей.
— Я… — Зеегер запнулся и не очень уверенно проговорил: — Я считаю себя политическим деятелем. Именно так.
Александер усмехнулся и пожал плечами.
— Если это вас утешит, готов выдать вам любой аттестат в этом смысле. Но ваши «дети» продают нас, где могут. Я могу вам доказать, что ряд ваших людей одновременно работает на британскую, французскую, американскую, японскую, даже на румынскую и польскую разведки. Иногда даже на несколько сразу.
Зеегер обиженно надулся.
— Такие вещи нужно уметь доказать, — сказал он.
Александер, прищурившись, оглядел собеседника.
— Мой милый старый друг, — сказал он тоном беззаботной шутки, — если бы у меня было время на развлечения, то не позже, чем через неделю, вы получили бы из Мексики приказ за подписью самого Троцкого обслуживать любую разведку мира. Мы должны быть трезвыми людьми, доктор. Когда подобная группа окончательно теряет местные корни, она вынуждена ориентироваться исключительно на иностранные службы, конечно, секретные. Рано или поздно эта группа из политической группировки перерождается в обыкновенную резидентуру.
— Вы говорите о мелюзге, а у нас на службе…
— Э, милый доктор, и троцкистские кандидаты в бонапарты, начиная с самого Леона первого, не составляют исключения! Правда, на этот раз они наши кандидаты.
— Пример деятельности Бернхэма… — начал было Зеегер, но Александер перебил:
— Бернхэм — не пример. У нас нет таких средств, какие американцы могут платить своей агентуре. В этом, кстати говоря, ваше счастье. Если бы мы могли содержать бернхэмов, вы сошли бы на вторые роли.
Заметив лёгкое движение Зеегера, полковник умолк, давая ему возможность высказаться. Но возражений не последовало. Александер продолжал:
— Из этого вам не следует делать вывод, будто не нужно поддерживать в ваших людях огонь политической, именно политической, борьбы! Если среди них есть ещё идиоты, способные смотреть на себя как на политических деятелей, — тем лучше. Такие обходятся дешевле. Но их главари сами уже поняли, что превратились в шпионскую хунту, действующую по поручению тех, кто им за это платит.
— Вы… удивительный циник, полковник!
— Учитесь смотреть жизни в лицо, хотя бы когда находитесь наедине с собой… Я не в счёт, я тень.
— Домой я не уношу отсюда ничего, даже мыслей.
— Если бы это не было связано с опасностью для государственной тайны, я потребовал бы, чтобы вы делились своими мыслями с женой, втолковывали свои взгляды детям вместо вечерней молитвы.
— Я не могу вас больше слушать! — И Зеегер с отвращением зажал уши ладонями.
— Однако время бежит, перейдём к делу. — Александер с минуту подумал. — Нам нужно произвести некоторое теоретическое вмешательство в дела троцкистов. Нужно оживить бухаринский тезис о мирном врастании капитализма в социализм. Если этого нельзя сделать в советской прессе, используем заграничную — на всех языках. Понадобятся деньги — дадим… Не очень много, конечно.
— Ах, бедные троцкисты в России! — сокрушённо проговорил Зеегер. — Они чувствуют, что под ними горит земля!
— Мне наплевать на их чувства, Зеегер! — Тон Александера снова стал резак. — Договор Троцкого с Гессом есть договор. Мы платим Троцкому и хотим, чтобы его шайка работала, а не рассказывала нам о своих чувствах. Для чувств существует театр и бордель.
— Ах, вы так резки, полковник, — Зеегер сделал гримасу.
— Они мои агенты. Прошу не путать понятий. Пусть эти ваши «философы» займутся той философией, за которую я им плачу.
— Лучше уж я сам… — уныло сказал Зеегер.
— Может быть, вы считаете, что мы должны вам заплатить за эту работу большой гонорар?
— Не нуждаюсь.
— Достанете сколько угодно денег и без меня? Даже за пределами Германии?
— Я не прибегал к таким источникам…
— Потому что боитесь. И вы правы: мы не пощадим. А ведь англичане охотно купили бы вас, а?.. — поддразнил Александер.
— Кажется, у вас нет оснований…
— Пока нет! Вы один из очень немногих, кто работает честно, но ведь вы делаете это только ради спасения своей головы. Именно поэтому я вам и верю: в игре со мною вы не станете рисковать такой ставкой. — Подумав, Александер продолжал: — Газеты, пресса — этого мало. Внушайте своим людям: они должны лезть во все щели, какие только окажутся доступными. Пусть попробуют лишить людей веры в своё дело, в своих руководителей, во все самое ясное и светлое, что у них когда-нибудь было, в самих себя! Нужно постараться сделать так, чтобы люди там, в России, забыли свой род и племя. Нужно натравливать один народ на другой. Путайте все, все представления, все понятия… Что вы улыбаетесь?
— Вы, дорогой полковник, повидимому, забыли, что наши кадры «философов» разгромлены.
— Кое-что осталось…
— Слишком мало для серьёзной работы. У большевиков зоркие глаза.
— Пусть ваши люди закрывают их розовой вуалью. Пусть не боятся замазывать рты любым сиропом. Если это делать ловко, то русские далеко не сразу сумеют отличить нужный нам узкий национализм от патриотизма. Да, чорт возьми, зачем я вас учу? Как будто вы и сами не знаете, как нужно без шума залезть в чужой дом!
— Мало влезть, нужно ещё суметь не вылететь с шумом… Увы, мы не успеем закончить этот интересный разговор, — проговорил Зеегер. — Он идёт…
Полковник поднялся мягким движением и направился в соседнюю комнату.
— Имейте в виду, Зеегер, это один из самых продажных типов в вашей коллекции. Смотрите, чтобы его у вас не перекупили.
— У меня не перекупают — я перекупаю, когда хочу, — хвастливо ответил Зеегер и тщательно задёрнул портьеру за полковником.
Раздался звонок. Зеегер пошёл отворять.
За дверью стоял Кеш.
— Вы хотели, чтобы я вновь показался перед отъездом в Париж…
7
Сун Хо-шин ещё раз подышал на носки ботинок и бархаткой навёл на них последний лоск. Поставив ботинки так, чтобы на них не падали горячие лучи солнца, он прикрыл обувь от пыли и взялся за платье. Чистил его старательно, оглядывая каждый сантиметр ткани. Тряпочкой протёр пуговицы, даже подул на вывернутые карманы.
Хотя Сун и числился слугою немецкого военного советника фон Шверера, на нём была простая белая куртка и такие же белые брюки — одежда обыкновенного боя.
В данный момент этот белый наряд Суна был прикрыт фартуком из голубой бязи. Сун снял его, покончив с чисткой генеральского костюма, стряхнул и, тщательно сложив, спрятал в шкафчик.
Все движения Суна были быстры и точны, как если бы он их заранее рассчитал или заучил. Впрочем, именно так оно и было. В школе разведки Квантунской армии в числе прочих уроков, пройденных поручиком Харадой, были и обязанности боя. Став в силу служебного долга китайским боем Сун Хо-шином, поручик японской императорской армии Харада точно воспроизводил все то, что усвоил в школе. Только таким образом можно было, по словам устава японской секретной службы, не сделать ошибки и соблюсти необходимую конспирацию, даже находясь в такой дали от своих начальников и делая вид, будто являешься патриотом ненавистного Китая, подчиняясь презираемым китайцам и чистя ботинки белому недочеловеку…
Закончив чистку платья, Харада-Сун тихонько, словно по воздуху, приблизился к двери генеральского кабинета и заглянул в замочную скважину: Шверер сидел за письменным столом.
Перо Шверера бегало по бумаге, выстраивая ряды высоких, прямых, тесно прижавшихся друг к другу готических букв. Перо бегало быстро, буквы теснились в выравненных, как по линейке, строчках.
«…несколько раз я пытался беседовать с Чан Кай-ши, но старый разбойник под всякими предлогами уклонялся от разговора. Он старая, неблагодарная лиса. После того как я сформировал ему пятнадцать дивизий по лучшему немецкому образцу — почти двадцать процентов всех войск, сформированных для него немецкими офицерами со времён миссии Секта, — этот плут сунул меня на „почётное место“ главного советника к Янь Ши-фану. Вместо того чтобы получить оперативное влияние на все дела армии, я очутился на изолированном и притом самом тяжёлом участке.
Генерал Янь оказался ленивым и хитрым. Он думает только о том, как бы выручить ещё несколько долларов от продажи риса, предназначенного на прокормление его солдат. Если представляется такая возможность, он с лёгкостью отдаёт приказ об уменьшении рациона, выдумывая для этого всякие предлоги, вплоть до исторических примеров. Он, не стесняясь, клевещет на Сун-цзи, который будто бы сказал, что побеждать легче с пустым желудком. Лишь узнав об этих операциях, я разгадал причину бережливости, с которой он относится к жизни своих солдат. Рис отпускается по числу живых. Говорить о том, чтобы пополнить убыль в людях мобилизацией на месте, не приходится, а центральное правительство не присылает ни одного солдата. Так что для Яня потеря каждого солдата — потеря пайка. Он пытался фальсифицировать списки, оставляя убитых и умерших в списках армии, но его разоблачил какой-то вышестоящий вор.
Я установил контакт с нашими офицерами, находящимися при японском штабе. Фактически мы проводим манёвры, в которых офицеры наших двух групп — китайской и японской — соревнуются между собою. К сожалению, полковнику Люде, возглавляющему японскую группу, приходится труднее моего. Он лишён возможности распоряжаться японскими войсками и изменять планы японского командования, как это делаю я с китайцами. Японцы не терпят вмешательства в свои дела и оставляют Люде роль наблюдателя. Нам с Люде пришлось договориться о том, чтобы время от времени обмениваться немецкими офицерами, чтобы все наши люди могли пройти через активную штабную работу на моей стороне и понаблюдать за приёмами японцев. Там тоже есть кое-что поучительное. Особенно в части организации оккупационных войск и обращения с населением занятой страны. Это может пригодиться нашим офицерам.
Некоторое удовлетворение доставляет ему то, что на протяжении нескольких месяцев мне почти неизменно удаётся одерживать верх над японцами. Может быть, они благодаря этому поймут в конце концов, что им следует подпустить Люде к делам штаба. Я возлагал большую надежду на операцию у высоты 216. Ключевая позиция на перешейке между болотами давала мне возможность атаковать японцев прямо в лоб, отказавшись от нашего традиционного охвата. Эта операция нужна была мне как наглядный урок нашим офицерам, к каким потерям ведёт лобовой удар даже при успешном конце. Проиграть бой я не мог и даже поспорил с Люде на дюжину шампанского, что выкину японцев с их позиции, не применяя обхода. Пострадать должен был один Янь — много пайков он терял безвозвратно… Кто мог думать, что проклятый Янь так перехитрит меня: моё имя скомпрометировано, карьера в Китае закончена. А на то, что позиция осталась в руках японцев, Яню наплевать!..»
Шверер оторвал взгляд от тетради и посмотрел на часы, висящие против стола. Подходило время завтрака.
Шверер дописал строку, запер тетрадь в стол и с биноклем подошёл к окну. Взгляд его сквозь линзы бинокля пробежал над вытянувшимися вдаль полями. Они были вытоптаны, колосья поломаны людьми и лошадьми, вдавлены в землю колёсами повозок. Полёгшие хлеба темнели широкими полосами. В уцелевших рядах колосья стояли наклонившись, отягощённые вызревшим, никем не собираемым зерном. Дальше, где кончались хлеба, шли заросли гаоляна. Он был отравлен меньше хлебов. Его толстые высокие стебли стояли упрямо, распушив длинные листья. Сквозь их стену ничего не было видно.
Шверер с удовольствием отметил, что войска приучаются к маскировке, используя эти заросли. Вон только левее одинокой сопки видны жёлтые полоски свежеотрытых окопов.
Сопка! Швереру даже не удалось найти на карте её отметку. И подумать только, что овладение кучей этой глины уже стоит Яню полутора тысяч пайков и обойдётся ещё во столько же, если Шверер не откажется от идеи лобового штурма. А он от неё не откажется, так как этот урок нужен его офицерам.
Размышления Шверера были прерваны докладом Суна о приходе неожиданного гостя:
— Вас желает видеть мистер Паркер.
— Журналист? Что ему нужно?
Шверер с неприязнью посмотрел на входящего американца.
Он хмуро слушал болтовню Паркера, стараясь разгадать истинную цель его визита.
— Побывав у японцев и у вас, я намерен теперь посмотреть, что делается у коммунистов, — сказал Паркер.
— Вы едете к красным?
— Вот именно.
— Дальний путь!
— Напротив!
— О них нет ещё никаких сведений.
— Они рядом!
Бровь Шверера недовольно поднялась.
— Наша разведка этого не знает.
Паркер рассмеялся:
— Не верьте ни слову китайского разведчика! Откуда вы знаете, на кого он работает? Я дольше вашего в этой стране, но очень смутно представляю себе душу жёлтого человека.
— Сложный механизм, — согласился Шверер и взял со стола книжку в пёстром переплёте. — Прочёл половину, и не могу разобраться в пружинах, заставляющих героев совершать те или иные поступки.
— О, «Цин пин мей», — воскликнул Паркер, взглянув на обложку, — история Си Мен-чена и шести его жён! Забавные приключения.
— Европейские герои поступали бы как раз обратно тому, что делают эти, — с досадою сказал Шверер.
— Не все то, что делают европейцы, можно считать образцом, генерал.
— С китайской точки зрения?
— Иногда и с точки зрения белого. Американцы, например, не всегда могли бы понять то, что происходит в Германии.
— Но мы оба одинаково относимся к происходящему здесь!
— Я, например, — ответил Паркер, — не могу понять, почему белый человек до сих пор не наведёт здесь порядка. Покупательная способность китайцев падает с каждым днём. И мы и вы рискуем потерять рынок, даже выгнав с него англичан.
— Не думаете же вы, что можно иметь твёрдый рынок там, где есть несколько миллионов коммунистов?
— Меня беспокоят и японцы, — сказал американец.
— Было бы умнее, если бы Чан открыто действовал вместе с японцами против красных. На месте вас, американцев, я давал бы ему деньги и снаряжение только при условии борьбы с коммунистами.
— С ними будет покончено в своё время.
Паркер посмотрел на часы.
— Мне пора… — И на прощанье дружески сказал: — Мы, белые люди, должны помогать друг другу. У вас немного не ладится дело со старым разбойником?
— Откуда вы знаете?
Паркер развязно подмигнул.
— Вы не понимаете местных условий: когда вам понадобится что-нибудь от Чан Кай-ши — поговорите с его женой.
— По военным делам?
— Даже по плану операции или по вопросу снабжения оружием — все с ней!
Американец исчез.
Шверер задумался.
Что означает этот странный совет?.. Уже не хотел ли американец поставить его в глупое положение перед Чан Кай-ши? Может быть, это происки японского агента, стремящегося окончательно поссорить его с маршалом?..
Шверер взял со стола большой чёрный веер и стал обмахиваться нервными, быстрыми движениями.
А что, если американец сказал правду и все дело в том, что Шверер обошёл мадам Чан Кай-ши?..
Вот попробуй-ка разобраться!
Он сердито щёлкнул складываемым веером.
Хотя Сун и числился слугою немецкого военного советника фон Шверера, на нём была простая белая куртка и такие же белые брюки — одежда обыкновенного боя.
В данный момент этот белый наряд Суна был прикрыт фартуком из голубой бязи. Сун снял его, покончив с чисткой генеральского костюма, стряхнул и, тщательно сложив, спрятал в шкафчик.
Все движения Суна были быстры и точны, как если бы он их заранее рассчитал или заучил. Впрочем, именно так оно и было. В школе разведки Квантунской армии в числе прочих уроков, пройденных поручиком Харадой, были и обязанности боя. Став в силу служебного долга китайским боем Сун Хо-шином, поручик японской императорской армии Харада точно воспроизводил все то, что усвоил в школе. Только таким образом можно было, по словам устава японской секретной службы, не сделать ошибки и соблюсти необходимую конспирацию, даже находясь в такой дали от своих начальников и делая вид, будто являешься патриотом ненавистного Китая, подчиняясь презираемым китайцам и чистя ботинки белому недочеловеку…
Закончив чистку платья, Харада-Сун тихонько, словно по воздуху, приблизился к двери генеральского кабинета и заглянул в замочную скважину: Шверер сидел за письменным столом.
Перо Шверера бегало по бумаге, выстраивая ряды высоких, прямых, тесно прижавшихся друг к другу готических букв. Перо бегало быстро, буквы теснились в выравненных, как по линейке, строчках.
«…несколько раз я пытался беседовать с Чан Кай-ши, но старый разбойник под всякими предлогами уклонялся от разговора. Он старая, неблагодарная лиса. После того как я сформировал ему пятнадцать дивизий по лучшему немецкому образцу — почти двадцать процентов всех войск, сформированных для него немецкими офицерами со времён миссии Секта, — этот плут сунул меня на „почётное место“ главного советника к Янь Ши-фану. Вместо того чтобы получить оперативное влияние на все дела армии, я очутился на изолированном и притом самом тяжёлом участке.
Генерал Янь оказался ленивым и хитрым. Он думает только о том, как бы выручить ещё несколько долларов от продажи риса, предназначенного на прокормление его солдат. Если представляется такая возможность, он с лёгкостью отдаёт приказ об уменьшении рациона, выдумывая для этого всякие предлоги, вплоть до исторических примеров. Он, не стесняясь, клевещет на Сун-цзи, который будто бы сказал, что побеждать легче с пустым желудком. Лишь узнав об этих операциях, я разгадал причину бережливости, с которой он относится к жизни своих солдат. Рис отпускается по числу живых. Говорить о том, чтобы пополнить убыль в людях мобилизацией на месте, не приходится, а центральное правительство не присылает ни одного солдата. Так что для Яня потеря каждого солдата — потеря пайка. Он пытался фальсифицировать списки, оставляя убитых и умерших в списках армии, но его разоблачил какой-то вышестоящий вор.
Я установил контакт с нашими офицерами, находящимися при японском штабе. Фактически мы проводим манёвры, в которых офицеры наших двух групп — китайской и японской — соревнуются между собою. К сожалению, полковнику Люде, возглавляющему японскую группу, приходится труднее моего. Он лишён возможности распоряжаться японскими войсками и изменять планы японского командования, как это делаю я с китайцами. Японцы не терпят вмешательства в свои дела и оставляют Люде роль наблюдателя. Нам с Люде пришлось договориться о том, чтобы время от времени обмениваться немецкими офицерами, чтобы все наши люди могли пройти через активную штабную работу на моей стороне и понаблюдать за приёмами японцев. Там тоже есть кое-что поучительное. Особенно в части организации оккупационных войск и обращения с населением занятой страны. Это может пригодиться нашим офицерам.
Некоторое удовлетворение доставляет ему то, что на протяжении нескольких месяцев мне почти неизменно удаётся одерживать верх над японцами. Может быть, они благодаря этому поймут в конце концов, что им следует подпустить Люде к делам штаба. Я возлагал большую надежду на операцию у высоты 216. Ключевая позиция на перешейке между болотами давала мне возможность атаковать японцев прямо в лоб, отказавшись от нашего традиционного охвата. Эта операция нужна была мне как наглядный урок нашим офицерам, к каким потерям ведёт лобовой удар даже при успешном конце. Проиграть бой я не мог и даже поспорил с Люде на дюжину шампанского, что выкину японцев с их позиции, не применяя обхода. Пострадать должен был один Янь — много пайков он терял безвозвратно… Кто мог думать, что проклятый Янь так перехитрит меня: моё имя скомпрометировано, карьера в Китае закончена. А на то, что позиция осталась в руках японцев, Яню наплевать!..»
Шверер оторвал взгляд от тетради и посмотрел на часы, висящие против стола. Подходило время завтрака.
Шверер дописал строку, запер тетрадь в стол и с биноклем подошёл к окну. Взгляд его сквозь линзы бинокля пробежал над вытянувшимися вдаль полями. Они были вытоптаны, колосья поломаны людьми и лошадьми, вдавлены в землю колёсами повозок. Полёгшие хлеба темнели широкими полосами. В уцелевших рядах колосья стояли наклонившись, отягощённые вызревшим, никем не собираемым зерном. Дальше, где кончались хлеба, шли заросли гаоляна. Он был отравлен меньше хлебов. Его толстые высокие стебли стояли упрямо, распушив длинные листья. Сквозь их стену ничего не было видно.
Шверер с удовольствием отметил, что войска приучаются к маскировке, используя эти заросли. Вон только левее одинокой сопки видны жёлтые полоски свежеотрытых окопов.
Сопка! Швереру даже не удалось найти на карте её отметку. И подумать только, что овладение кучей этой глины уже стоит Яню полутора тысяч пайков и обойдётся ещё во столько же, если Шверер не откажется от идеи лобового штурма. А он от неё не откажется, так как этот урок нужен его офицерам.
Размышления Шверера были прерваны докладом Суна о приходе неожиданного гостя:
— Вас желает видеть мистер Паркер.
— Журналист? Что ему нужно?
Шверер с неприязнью посмотрел на входящего американца.
Он хмуро слушал болтовню Паркера, стараясь разгадать истинную цель его визита.
— Побывав у японцев и у вас, я намерен теперь посмотреть, что делается у коммунистов, — сказал Паркер.
— Вы едете к красным?
— Вот именно.
— Дальний путь!
— Напротив!
— О них нет ещё никаких сведений.
— Они рядом!
Бровь Шверера недовольно поднялась.
— Наша разведка этого не знает.
Паркер рассмеялся:
— Не верьте ни слову китайского разведчика! Откуда вы знаете, на кого он работает? Я дольше вашего в этой стране, но очень смутно представляю себе душу жёлтого человека.
— Сложный механизм, — согласился Шверер и взял со стола книжку в пёстром переплёте. — Прочёл половину, и не могу разобраться в пружинах, заставляющих героев совершать те или иные поступки.
— О, «Цин пин мей», — воскликнул Паркер, взглянув на обложку, — история Си Мен-чена и шести его жён! Забавные приключения.
— Европейские герои поступали бы как раз обратно тому, что делают эти, — с досадою сказал Шверер.
— Не все то, что делают европейцы, можно считать образцом, генерал.
— С китайской точки зрения?
— Иногда и с точки зрения белого. Американцы, например, не всегда могли бы понять то, что происходит в Германии.
— Но мы оба одинаково относимся к происходящему здесь!
— Я, например, — ответил Паркер, — не могу понять, почему белый человек до сих пор не наведёт здесь порядка. Покупательная способность китайцев падает с каждым днём. И мы и вы рискуем потерять рынок, даже выгнав с него англичан.
— Не думаете же вы, что можно иметь твёрдый рынок там, где есть несколько миллионов коммунистов?
— Меня беспокоят и японцы, — сказал американец.
— Было бы умнее, если бы Чан открыто действовал вместе с японцами против красных. На месте вас, американцев, я давал бы ему деньги и снаряжение только при условии борьбы с коммунистами.
— С ними будет покончено в своё время.
Паркер посмотрел на часы.
— Мне пора… — И на прощанье дружески сказал: — Мы, белые люди, должны помогать друг другу. У вас немного не ладится дело со старым разбойником?
— Откуда вы знаете?
Паркер развязно подмигнул.
— Вы не понимаете местных условий: когда вам понадобится что-нибудь от Чан Кай-ши — поговорите с его женой.
— По военным делам?
— Даже по плану операции или по вопросу снабжения оружием — все с ней!
Американец исчез.
Шверер задумался.
Что означает этот странный совет?.. Уже не хотел ли американец поставить его в глупое положение перед Чан Кай-ши? Может быть, это происки японского агента, стремящегося окончательно поссорить его с маршалом?..
Шверер взял со стола большой чёрный веер и стал обмахиваться нервными, быстрыми движениями.
А что, если американец сказал правду и все дело в том, что Шверер обошёл мадам Чан Кай-ши?..
Вот попробуй-ка разобраться!
Он сердито щёлкнул складываемым веером.
8
Голова у Кеша трещала от выпитого накануне, но он побоялся проглотить таблетки, предложенные полицейским офицером.
Тщательно продумав всё, что он помнил из ночного приключения, Кеш решил, что его привезли сюда по ошибке. Ошибка разъяснится, и его отпустят, извинившись. В самом деле, стоит вспомнить все по порядку.
Он пришёл на свидание с Дорио. Частная квартира. Хозяин поручился за надёжную конспирацию. Кеш уже встречался с ним в прошлые приезды во Францию, когда привозил из СССР письма троцкистских главарей Седову для пересылки отцу. Его и раньше Дорио сводил с Седовым.
Вторым человеком, которого Кеш вчера видел, был Седов. Так как в комнате было довольно темно, то, введя Седова, Дорио включил яркий свет, — всего на минуту, необходимую Кешу, чтобы убедиться, что перед ним действительно сын Троцкого. И тотчас Дорио выключил свет и вышел. Седов пробыл недолго. Ровно столько, сколько нужно было, чтобы передать Кешу установки отца на дискредитацию испанских коммунистов и предупредить о том, что в дальнейшем, возможно, придётся помочь фашистской агентуре в уничтожении вождей испанской революции. В заключение Седов передал Кешу явки в ПОУМ[21] и, в частности, к её главарю, сообщнику Троцкого, Андресу Нину. После ухода Седова в комнату вернулся Дорио. Распили бутылку вина, и Кеш распростился.
Он отлично помнил, что зашёл в какой-то кабачок и выпил ещё бутылку вина. Затем был в кабаре и, кажется, снова пил. Познакомился с какой-то девчонкой. Поехали… Тут-то и началось. В номер дрянной гостиницы, куда его привезла девица, ворвался тип, назвавшийся мужем девицы. Кеш сунул ему десять франков, но тот устроил скандал и, выкинув Кеша на улицу, не отставал и там. К нему присоединились ещё два таких же странных субъекта. Затеяли драку. Подвернувшаяся тут же, словно она только этого и ждала, парочка ажанов тотчас свезла их всех в префектуру. Ни протесты Кеша, ни его иностранный паспорт, который он не постеснялся предъявить, не помогли. С отвратительной бесцеремонностью его пальцы намазали краской и оттиснули на карточку, словно он был карманником. Пытались составить протокол об оскорблении женщины, но Кеш отказался его подписать. Теперь ему казалось: не будь он пьян, попросту заплатил бы полицейскому комиссару и давно был бы дома. А он сглупил: угрожал, требовал, чтобы звонили в посольство. Чорт знает что! Только этого нехватало, чтобы в посольстве узнали о таком происшествии.
Чорт знает, какой бурды он напился! Этак забыться!..
Уж поскорее бы пришёл какой-то «начальник», который может, по словам полицейского, закончить дело. Поскорее отсюда — и прочь из Парижа! В Испанию! Пора за настоящее дело!
Кеш с омерзением отбросил одеяло. Спасибо ещё, что его не посадили в клоповник с уголовной шпаной!.. Послать разве за папиросами?..
Он постучал в дверь. Она отворилась с подозрительною быстротой: оказалось, что долгожданный «начальник» прибыл и готов его принять.
Кеш оправил костюм, попытался придать приличный вид измятому воротничку, с отвращением посмотрел на грязные руки и, спрятав их за спину, вышел.
За столом рядом со вчерашним полицейским комиссаром стоял капитан Анри.
Кешу показалось, что он уже где-то видал это смуглое лицо с иссиня-чёрными, словно лакированными, волосами, расчёсанными на необыкновенно точный пробор.
Комиссар ещё раз предложил Кешу подписать протокол, и Кеш ещё раз отказался. Комиссар не настаивал. Кеш вздохнул с облегчением: сейчас все будет кончено. Действительно, комиссар поднялся и покинул комнату. Однако Кешу не сказали, что он свободен. Место комиссара за столом занял Анри. Он делал вид, будто просматривает протокол вчерашнего допроса.
Кешу хотелось курить. Он с завистью смотрел, как Анри, не глядя, достаёт из лежащей на столе пачки сигарету, не спеша закуривает. Кеш не выдержал и протянул руку к пачке.
Анри поднял на него взгляд тёмных глаз и, ничего не сказав, опять стал просматривать протокол. Его смуглые пальцы придвинули к себе пачку сигарет и легли на неё. Кеш мысленно обругал его хамом и, стараясь придать себе как можно более независимый вид, вытянул ноги и откинулся на спинку стула.
Молчание продолжалось. Анри старательно погасил окурок в пепельнице. Грубо спросил:
— Состоите в партии?
— Да…
— В какой?
— Сами знаете.
— Выражайтесь точно, — резко сказал Анри.
Кеш вспылил:
— Прошу вас держаться ближе к делу!
Он даже было приподнялся от возбуждения, но Анри окриком заставил его поспешно опуститься на место:
— Сидеть! Чтобы не терять времени на пустую болтовню, скажу прямо: мы знаем о вас все.
Силясь сохранить спокойствие, Кеш все же почувствовал, что слюна делается отвратительно вязкой: сейчас этот напомаженный негодяй будет угрожать тем, что он сообщит посольству о ночных похождениях… Но какого чорта им от него нужно?
Анри достал из стола конверт, перетянутый красной резинкой. Сняв резинку, вынул из конверта несколько фотографий и развернул их, как карты, лицом к себе. Выбрав одну, бросил на стол. Кеш осторожно взял её двумя пальцами, но, увидев, что на ней изображено, испытал нечто очень близкое к обмороку. В ногах появилась отвратительная слабость. Лишь сделав над собою усилие, он, как в тумане, снова увидел на карточке комнату Дорио, где был вчера вечером, увидел самого себя, здоровающимся с Седовым.
Не давая Кешу опомниться, Анри одну за другой выбрасывал фотографии. Перед Кешем проходили прежние встречи с Дорио и Седовым. Вот Булонский лес — кто видал в нём Кеша?.. Вот кафе «Дю Круассон»… вот Севастопольский бульвар, где он встретился с Седовым в прошлый приезд…
Значит, за ним следили уже несколько лет, в каждый приезд сюда… Следили, чтобы вот так однажды предъявить все это, когда он им понадобится. Хорошо, пусть Булонский лес, Севастопольский бульвар, рестораны, — там он мог прозевать шпиков. Но вчера! У Дорио не было никого постороннего… И вдруг он вспомнил: яркая вспышка лампы!
…Так вот в чём дело! Значит, сам господин Дорио?.. Значит, его выдал полиции сам вождь французских троцкистов, личный друг Троцкого?!.
При мысли об этом у Кеша вспотела шея и перед глазами поплыли жёлтые круги…
Анри видел против себя бледную маску с испуганными глазами, с безвольно отвисшей челюстью. Опыт Второго бюро говорил, что из таких политических проходимцев можно пополнять ряды шпионов и провокаторов всех категорий. Анри вполне устраивало, что троцкизм был на деле не чем иным, как шайкой, организованной по всем правилам гангстерских банд, — шайкой наёмных диверсантов, убийц и шпионов, работающих по заданиям зарубежных нанимателей, стремящихся к подрыву политической и военной мощи Советского государства, к разрушению его хозяйства, к физическому уничтожению его государственных деятелей.
Но одного важного обстоятельства капитан Анри все же не знал: что Кеш — агент немецкой разведки.
А Кеша пугала не гнусность предложения французской полиции, которое последует за шантажем и вербовкой, — он уже знал, что за предложение это будет, — его пугало совсем другое: если французской службе нужны от него только какие-нибудь случайные сведения, она завтра же выкинет его в корзину. Советским властям французы сообщат все его дела, в расчёте, что советская контрразведка разделается с ним сама.
Впрочем… едва ли такая «тяжёлая артиллерия», как плоды многолетней слежки за ним, была бы пущена в ход по пустякам.
По мере того как эти соображения приходили на ум Кешу, его растерянность проходила. Как большинство трусов, он был нагл. Он рассмеялся в лицо Анри и непринуждённо сказал:
— Зачем вся эта комедия? Сказали бы прямо, чего вы хотите!
Формальная сторона вербовки прошла быстро и легко. Правда, заполнение подробной анкеты и собственноручная подпись — это было больше, чем Кеш хотел бы оставить тут, но выхода не было.
В заключение Анри сказал:
— Вашей кличкой будет: Люк Моро. Каждый, кто назовёт вас так, — наш человек. Его приказания для вас обязательны.
На этот раз Кеш без стеснения придвинул к себе пачку сигарет капитана Анри и, щёлкнув его зажигалкой, закурил.
Тщательно продумав всё, что он помнил из ночного приключения, Кеш решил, что его привезли сюда по ошибке. Ошибка разъяснится, и его отпустят, извинившись. В самом деле, стоит вспомнить все по порядку.
Он пришёл на свидание с Дорио. Частная квартира. Хозяин поручился за надёжную конспирацию. Кеш уже встречался с ним в прошлые приезды во Францию, когда привозил из СССР письма троцкистских главарей Седову для пересылки отцу. Его и раньше Дорио сводил с Седовым.
Вторым человеком, которого Кеш вчера видел, был Седов. Так как в комнате было довольно темно, то, введя Седова, Дорио включил яркий свет, — всего на минуту, необходимую Кешу, чтобы убедиться, что перед ним действительно сын Троцкого. И тотчас Дорио выключил свет и вышел. Седов пробыл недолго. Ровно столько, сколько нужно было, чтобы передать Кешу установки отца на дискредитацию испанских коммунистов и предупредить о том, что в дальнейшем, возможно, придётся помочь фашистской агентуре в уничтожении вождей испанской революции. В заключение Седов передал Кешу явки в ПОУМ[21] и, в частности, к её главарю, сообщнику Троцкого, Андресу Нину. После ухода Седова в комнату вернулся Дорио. Распили бутылку вина, и Кеш распростился.
Он отлично помнил, что зашёл в какой-то кабачок и выпил ещё бутылку вина. Затем был в кабаре и, кажется, снова пил. Познакомился с какой-то девчонкой. Поехали… Тут-то и началось. В номер дрянной гостиницы, куда его привезла девица, ворвался тип, назвавшийся мужем девицы. Кеш сунул ему десять франков, но тот устроил скандал и, выкинув Кеша на улицу, не отставал и там. К нему присоединились ещё два таких же странных субъекта. Затеяли драку. Подвернувшаяся тут же, словно она только этого и ждала, парочка ажанов тотчас свезла их всех в префектуру. Ни протесты Кеша, ни его иностранный паспорт, который он не постеснялся предъявить, не помогли. С отвратительной бесцеремонностью его пальцы намазали краской и оттиснули на карточку, словно он был карманником. Пытались составить протокол об оскорблении женщины, но Кеш отказался его подписать. Теперь ему казалось: не будь он пьян, попросту заплатил бы полицейскому комиссару и давно был бы дома. А он сглупил: угрожал, требовал, чтобы звонили в посольство. Чорт знает что! Только этого нехватало, чтобы в посольстве узнали о таком происшествии.
Чорт знает, какой бурды он напился! Этак забыться!..
Уж поскорее бы пришёл какой-то «начальник», который может, по словам полицейского, закончить дело. Поскорее отсюда — и прочь из Парижа! В Испанию! Пора за настоящее дело!
Кеш с омерзением отбросил одеяло. Спасибо ещё, что его не посадили в клоповник с уголовной шпаной!.. Послать разве за папиросами?..
Он постучал в дверь. Она отворилась с подозрительною быстротой: оказалось, что долгожданный «начальник» прибыл и готов его принять.
Кеш оправил костюм, попытался придать приличный вид измятому воротничку, с отвращением посмотрел на грязные руки и, спрятав их за спину, вышел.
За столом рядом со вчерашним полицейским комиссаром стоял капитан Анри.
Кешу показалось, что он уже где-то видал это смуглое лицо с иссиня-чёрными, словно лакированными, волосами, расчёсанными на необыкновенно точный пробор.
Комиссар ещё раз предложил Кешу подписать протокол, и Кеш ещё раз отказался. Комиссар не настаивал. Кеш вздохнул с облегчением: сейчас все будет кончено. Действительно, комиссар поднялся и покинул комнату. Однако Кешу не сказали, что он свободен. Место комиссара за столом занял Анри. Он делал вид, будто просматривает протокол вчерашнего допроса.
Кешу хотелось курить. Он с завистью смотрел, как Анри, не глядя, достаёт из лежащей на столе пачки сигарету, не спеша закуривает. Кеш не выдержал и протянул руку к пачке.
Анри поднял на него взгляд тёмных глаз и, ничего не сказав, опять стал просматривать протокол. Его смуглые пальцы придвинули к себе пачку сигарет и легли на неё. Кеш мысленно обругал его хамом и, стараясь придать себе как можно более независимый вид, вытянул ноги и откинулся на спинку стула.
Молчание продолжалось. Анри старательно погасил окурок в пепельнице. Грубо спросил:
— Состоите в партии?
— Да…
— В какой?
— Сами знаете.
— Выражайтесь точно, — резко сказал Анри.
Кеш вспылил:
— Прошу вас держаться ближе к делу!
Он даже было приподнялся от возбуждения, но Анри окриком заставил его поспешно опуститься на место:
— Сидеть! Чтобы не терять времени на пустую болтовню, скажу прямо: мы знаем о вас все.
Силясь сохранить спокойствие, Кеш все же почувствовал, что слюна делается отвратительно вязкой: сейчас этот напомаженный негодяй будет угрожать тем, что он сообщит посольству о ночных похождениях… Но какого чорта им от него нужно?
Анри достал из стола конверт, перетянутый красной резинкой. Сняв резинку, вынул из конверта несколько фотографий и развернул их, как карты, лицом к себе. Выбрав одну, бросил на стол. Кеш осторожно взял её двумя пальцами, но, увидев, что на ней изображено, испытал нечто очень близкое к обмороку. В ногах появилась отвратительная слабость. Лишь сделав над собою усилие, он, как в тумане, снова увидел на карточке комнату Дорио, где был вчера вечером, увидел самого себя, здоровающимся с Седовым.
Не давая Кешу опомниться, Анри одну за другой выбрасывал фотографии. Перед Кешем проходили прежние встречи с Дорио и Седовым. Вот Булонский лес — кто видал в нём Кеша?.. Вот кафе «Дю Круассон»… вот Севастопольский бульвар, где он встретился с Седовым в прошлый приезд…
Значит, за ним следили уже несколько лет, в каждый приезд сюда… Следили, чтобы вот так однажды предъявить все это, когда он им понадобится. Хорошо, пусть Булонский лес, Севастопольский бульвар, рестораны, — там он мог прозевать шпиков. Но вчера! У Дорио не было никого постороннего… И вдруг он вспомнил: яркая вспышка лампы!
…Так вот в чём дело! Значит, сам господин Дорио?.. Значит, его выдал полиции сам вождь французских троцкистов, личный друг Троцкого?!.
При мысли об этом у Кеша вспотела шея и перед глазами поплыли жёлтые круги…
Анри видел против себя бледную маску с испуганными глазами, с безвольно отвисшей челюстью. Опыт Второго бюро говорил, что из таких политических проходимцев можно пополнять ряды шпионов и провокаторов всех категорий. Анри вполне устраивало, что троцкизм был на деле не чем иным, как шайкой, организованной по всем правилам гангстерских банд, — шайкой наёмных диверсантов, убийц и шпионов, работающих по заданиям зарубежных нанимателей, стремящихся к подрыву политической и военной мощи Советского государства, к разрушению его хозяйства, к физическому уничтожению его государственных деятелей.
Но одного важного обстоятельства капитан Анри все же не знал: что Кеш — агент немецкой разведки.
А Кеша пугала не гнусность предложения французской полиции, которое последует за шантажем и вербовкой, — он уже знал, что за предложение это будет, — его пугало совсем другое: если французской службе нужны от него только какие-нибудь случайные сведения, она завтра же выкинет его в корзину. Советским властям французы сообщат все его дела, в расчёте, что советская контрразведка разделается с ним сама.
Впрочем… едва ли такая «тяжёлая артиллерия», как плоды многолетней слежки за ним, была бы пущена в ход по пустякам.
По мере того как эти соображения приходили на ум Кешу, его растерянность проходила. Как большинство трусов, он был нагл. Он рассмеялся в лицо Анри и непринуждённо сказал:
— Зачем вся эта комедия? Сказали бы прямо, чего вы хотите!
Формальная сторона вербовки прошла быстро и легко. Правда, заполнение подробной анкеты и собственноручная подпись — это было больше, чем Кеш хотел бы оставить тут, но выхода не было.
В заключение Анри сказал:
— Вашей кличкой будет: Люк Моро. Каждый, кто назовёт вас так, — наш человек. Его приказания для вас обязательны.
На этот раз Кеш без стеснения придвинул к себе пачку сигарет капитана Анри и, щёлкнув его зажигалкой, закурил.
9
Леганье быстро потёр друг о друга розовые ладони. Такие удачи, как сегодняшняя, бывали не часто! Он вообще заметил, что группка Дорио начала проявлять если не большее проворство, то во всяком случае большую услужливость, чем рассчитывало Второе бюро. Французские троцкисты уже оказали Леганье неоценимые услуги по линии разведки на различные страны, и в особенности на СССР.
Леганье волчком пустил пенсне по зеркальной поверхности стола.
Он поймал пенсне и водрузил его на нос в тот момент, когда в кабинет вошёл вызванный капитан Анри.
Анри, заступившему место Годара, приходилось нелегко: «хозяйство» покойного майора оказалось весьма обширным. Анри, не обладавшему способностью Годара вербовать дешёвых, а подчас и бесплатных осведомителей, приходилось довольствоваться едва одною третью своей агентуры. Но в числе сохранённых агентов был человек, сидящий в редакции «Салона». Леганье очень дорожил этим источником сведений об информации, текущей из Берлина в Лондон по линии связи Роу. Анри не знал, что в стремлении генерала удержать одну из нитей британской разведки соображения пользы Франции занимали сравнительно небольшое место. Гораздо важнее было знать каждый шаг Роу лично самому Леганье, потому что сам генерал был таким же агентом Интеллидженс сервис, каким был и Роу.
Леганье волчком пустил пенсне по зеркальной поверхности стола.
Он поймал пенсне и водрузил его на нос в тот момент, когда в кабинет вошёл вызванный капитан Анри.
Анри, заступившему место Годара, приходилось нелегко: «хозяйство» покойного майора оказалось весьма обширным. Анри, не обладавшему способностью Годара вербовать дешёвых, а подчас и бесплатных осведомителей, приходилось довольствоваться едва одною третью своей агентуры. Но в числе сохранённых агентов был человек, сидящий в редакции «Салона». Леганье очень дорожил этим источником сведений об информации, текущей из Берлина в Лондон по линии связи Роу. Анри не знал, что в стремлении генерала удержать одну из нитей британской разведки соображения пользы Франции занимали сравнительно небольшое место. Гораздо важнее было знать каждый шаг Роу лично самому Леганье, потому что сам генерал был таким же агентом Интеллидженс сервис, каким был и Роу.