Страница:
— Разговор Молотова с каким-то французом.
— Знаю…
— Все же послушай, — сказал Гаусс и прочёл:
— «Шастенэ. Какова позиция Советского правительства в настоящем международном кризисе? Не считает ли оно, что военная реоккупация левого берега Рейна, позволяя Германии построить линии укрепления вдоль французской границы, имеет, прежде всего, целью предоставить Германии большую свободу для наступления на Востоке?
Молотов. Ремилитаризация Рейнской области несомненно усилила угрозу для стран, находящихся к востоку от Германии, и, в частности, для СССР. Не видеть этого было бы неправильно. Тем не менее ввод германских войск в Рейнскую область, пограничную с Францией и Бельгией, и создание укреплений вдоль франко-бельгийской границы, в нарушение известных международных договоров, означает угрозу, прежде всего, в отношении западных соседей, Франции и Бельгии. В связи с этим нам понятно особое беспокойство во Франции и Бельгии.
Шастенэ. Поскольку из этого ясно вытекает, что интересы Советского Союза и Франции в настоящем международном кризисе в известной степени одни и те же, возникает вопрос о том, как действовать перед лицом этого кризиса и какова по отношению к нему позиция Советского правительства? И ещё: в случае, если бы Германия предпринимала нападение на западе, и в случае, если бы Польша осталась нейтральной, какую помощь мог бы СССР практически оказать Франции? Вопрос имеет немного стратегический характер. Повидимому, помощь со стороны СССР означала бы помощь через Румынию и Чехословакию. Нейтралитет Польши, однако, в значительной степени затруднил бы действия СССР. Как практически могла бы быть осуществлена советская помощь Франции?
Молотов. Для того, чтобы ответить на этот вопрос, нужно было бы знать конкретную обстановку, в которой пришлось бы его решать. Вся помощь, необходимая Франции в связи с возможным нападением на неё европейского государства, поскольку она вытекает из франко-советского договора, который не содержит никаких ограничений в этом отношении, Франции была бы оказана со стороны Советского Союза. Помощь была бы оказана в соответствии с этим договором и политической обстановкой в целом».
Гаусс поверх газеты вопросительно посмотрел на Нейрата.
— Тебе не кажется, что именно там, в России, следует искать решения всей этой путаницы?
— Никакой путаницы нет, — отрезал Нейрат.
— Я говорю о том, что в этой игре нас может ожидать много неожиданного.
— Мы стараемся предусмотреть, что можно.
— И ты серьёзно думаешь, что русского медведя можно обложить, не опасаясь получить от него смертельный удар?
— Фюрер и рейхсканцлер думает именно так.
— Меня до сих пор воротит, когда эти два слова произносят вместе, — с отвращением сказал Гаусс. — Я с молоком матери всосал уважение к званию канцлера Германской империи.
Нейрат с насмешливой миной развёл руками:
— И тем не менее…
— «Фюрер, фюрер»! В конце концов, можешь ты хоть мне-то сказать твоё собственное мнение?
Нейрат пожевал губами и, словно сожалея о чём-то, покачал головою.
— Послушайся совета старого друга…
— Ну-с!
— Постарайся ни от кого не добиваться «собственного мнения». Особенно от тех, к кому хорошо относишься. Тебе следует понять: только имея во главе Гитлера, мы добьёмся того, чего хотим. Такова обстановка… Так думают и наши друзья, — Нейрат неопределённым взмахом указал куда-то в угол комнаты. — Там, за каналом, и ещё дальше, за океаном.
— Первый раз в жизни я чувствую себя чем-то вроде лакея у торговца ножевыми изделиями.
— Англичане — люди воспитанные.
— Ты думаешь, они не дадут нам понять, что мы занимаем положение слуги?
— До тех пор, пока мы им нужны — нет.
— Все-таки может стошнить.
— Настоящая работа никогда не делается в белых перчатках. Во всяком случае, наши сомнения оказались напрасными: ефрейтор получил обратно Рейн. Завтра мы ставим вопрос о Мемеле и Данциге. А там вернём себе и колонии. — Нейрат помолчал. — Сказать тебе правду, я чувствую себя, как старый конь, отвыкший от хорошего ездока и вдруг снова почувствовавший твёрдую руку.
— Я всегда предпочитал быть ездоком, — сказал Гаусс.
— Если нельзя взять приз в седле, то нужно участвовать в скачке хотя бы под седлом. Правда, удила довольно противно режут рот. Зато я знаю, барьеры будут взяты. Croyez moi, ecuyer parviendra a son but![15]
— Если он свернёт себе шею на банкете, я не заплачу. Но беда в том, что в таких случаях и лошадь ломает себе хребет. А в данном случае лошадь…
— Est ce moi?[16] — рассмеялся Нейрат.
— Malheureusement l'Allemagne![17] — резко сказал Гаусс.
— Mai non! Il gagnera son jeu[18].
Гаусс засунул худой палец между дряблою шеей и воротником на том месте, где торчал конец ленты с большим крестом ордена. Он скорчил гримасу и потянул воротник так, словно он стал ему вдруг тесен.
— Если ты заедешь ко мне в министерство, я дам тебе прочесть один документ… — сказал Нейрат.
— Да!..
— На-днях Гитлер беседовал в моем присутствии с Галифаксом. Лорд говорил от имени правительства.
— И что же?
— Деликатное прощупывание того, как бы мы отнеслись к широкой сделке с Англией и Францией.
— Ты не думаешь, что это враньё?
— Почему же? Консерваторы на этот счёт довольно последовательны. Галифакс прямо сказал, что в известных кругах Англии фюреру отдают должное, как человеку, уничтожившему коммунизм в Германии и преградившему ему путь на запад.
— Пожалуй, это единственное, что их устраивает.
— Ты поверхностно смотришь на вещи, — с укоризной сказал Нейрат. — Галифакс намекнул: изменение европейского порядка должно произойти и рано или поздно произойдёт за счёт Данцига, Австрии и Чехословакии.
— Он так и сказал: «Чехословакии»?
Нейрат приложил палец к губам:
— Беседа была строго доверительной!
— Значит, в Англии понимают, что без этого нельзя схватить за горло Россию?
— Когда фюрер сказал Галифаксу, что Европа должна быть организована без участия Советской России, Галифакс с ним вполне согласился.
Гаусс сделал несколько медленных движений кистями рук, словно намыливая их.
— Что же… дай бог… Значит, остаётся одна Америка… — проговорил он мечтательно.
На широком, с грубыми чертами лице Нейрата появилось выражение самодовольства. Он откинулся в кресле и сложил руки на животе, словно то, что он знал, позволяло ему раз и навсегда предаться полному покою.
— Ну, что ты ещё знаешь? — нетерпеливо спросил Гаусс.
— Несколько дней тому назад у меня был Буллит. Он меня спросил… Заметь, — Нейрат поднял палец, — не я его спросил, а он меня: «Скоро ли будет покончено с Австрией?»
— Что это значит? — удивлённо спросил Гаусс.
— Те, от чьего имени он говорит, хотят, чтобы мы стали там твёрдою ногой.
— Удивительно… просто удивительно.
— Ничего удивительного. «Альпине-Монтан» — это Тиссен, а Тиссен — это деньги Ванденгейма, и так далее…
— Да, да… И что же ты ему ответил?
— Что мы видим две существенные причины к тому, чтобы не очень спешить. Муссолини мобилизовал войска на австрийской границе…
— И Буллит?.. — с интересом спросил генерал.
— Заверил меня, что мы спокойно можем сбросить дуче со счётов!
— Он не знает, что Муссолини будет драться в случае нашего вторжения в Австрию.
— Если верить Буллиту, известные круги Америки не позволят господину макаронному диктатору и пальцем двинуть против нас!
— Дай бог!.. Дай бог!.. Ты меня очень обрадовал этим сообщением. По такому поводу мы с тобой можем даже выпить… Главное во всем этом: мы можем быть спокойны за позицию американцев.
— Если удастся выбить из игры Рузвельта.
— А это возможно? — с недоверием спросил Гаусс.
— В Штатах есть уже наши люди… Киллингер — надёжный парень.
— Настоящий убийца!
— Такие там и нужны. Если бы репутация Папена не была так подмочена в глазах американцев из-за его собственной глупости, — вот человек, которого следовало бы опять послать в Штаты, — сказал Нейрат.
— Ф-фа! — пренебрежительно воскликнул Гаусс, выпуская облако дыма. — Я простил бы ему его глупость. Беда в другом…
Нейрат вопросительно посмотрел на умолкнувшего приятеля. После некоторого раздумья Гаусс продолжал:
— Беда в том, что мы больше не можем ему верить.
— С чего ты взял? — с опаской воскликнул Нейрат.
— Он уже дважды струсил. Тогда с этим фальшивым завещанием президента-фельдмаршала: нужно было быть мальчишкой или последним трусом, чтобы согласиться прочесть его с трибуны рейхстага, зная, что всё это написано собственной рукой паршивого хромоножки! Это раз…
Гаусс был возбуждён. Нейрат смотрел на него с иронической усмешкой на губах, но не перебивал его, и только когда Гаусс вдруг оборвал свою речь на полуслове, он тоном дружеской иронии поощрил:
— И два?..
— Самороспуск католического центра — это тоже дело Папена. Единственной партии, которая могла бы что-то сделать в новом рейхстаге!
Нейрат рассмеялся так, что этот смех можно было даже принять за искренний. Отмахиваясь обеими руками, словно смех мешал ему говорить, он, наконец, выдавил из себя:
— Я же говорю: вы, генералы, — форменные мальчики там, где дело касается политики. — И внезапно став серьёзным: — Вспомни-ка: канцелярия папы немедленно одобрила этот шаг. Ватикан заявил, что рад отдалению немецких католиков от политики.
— Чушь!
Нейрат движением руки заставил его замолчать.
— Папа, вернее — его статс-секретарь, почтеннейший господин Пачелли, знал то, чего не знаешь ты, мой милый: самороспуск партии центра был условием для заключения конкордата, который Гитлер обещал Ватикану. И, как известно, обе стороны выполнили договор: папа прогнал немецких католиков из гитлеровского рейхстага, а Гитлер заключил с ним конкордат.
Некоторое время Гаусс в раздражении молча шагал по комнате. Он не очень-то любил бывать в дураках, а за последнее время все чаще случалось, что он убеждался в своей беспомощности там, где дело касалось политических комбинаций. «Мальчик»! Да, верно, именно мальчик. Хорошо ещё, что Август удержал его от официального шага вместе с кардиналом Бертрамом, когда Гитлер для вида поприжал немного немецких епископов, чтобы выжать из Ватикана то, что ему было нужно. Хорошо, что в личном деле Гаусса нет ещё и этого пункта: протест против политики «фюрера и канцлера» в области церковных дел… Интересно знать: какого чорта эта лиса Папен не предупредил его о двойной игре его партии?.. Впрочем, Папен, может быть, и прав: все знали, что Гаусс никогда не принимал сколько-нибудь близкого участия в делах партии центра… Да, так значит «мальчик в коротких штанишках». Теперь это показалось ему смешным. Подойдя к Нейрату, он ударил его по плечу и рассмеялся.
— А всё-таки у господина «фюрера» ещё будут хлопоты с католиками. Когда подходишь к границе Австрии, нужно просить благословения папы или хотя бы кардинала Инитцера.
— Могу тебя уверить, — спокойно произнёс Нейрат: — то и другое уже у нас в кармане.
Гаусс, опешив, медленно отвёл руку от плеча Нейрата.
— В кармане?..
— Ты удивляешься нашей предусмотрительности или их сговорчивости?
— Я уже перестал понимать, чему следует удивляться.
— Важно то, что от Америки до Ватикана — все понимают: не покончив с Австрией, нельзя задушить чехов. А не выбив их из игры, мы не сможем вплотную подойти к вопросу о России.
— У меня своё мнение насчёт очерёдности этих дел, — заявил Гаусс.
— Тут-то ефрейтор и понадобится больше, чем где-нибудь.
— Не знаю, право, не знаю! — помрачнев, сказал Гаусс. — Может быть, достаточно будет того, что он подведёт нас к русским границам. Там начнётся слишком серьёзная работа, чтобы её можно было доверить ораве дилетантов, которые вокруг него… Их торопливость и легкомыслие могут обойтись нам дорого. — И он снова, как прежде, потянул воротник мундира. Словно поймав себя на какой-то неловкости, поспешно сказал: — Бокал шампанского, старик, а?.. Не риббентроповской бурды, а честного французского вина!
На звонок Гаусса вошёл денщик.
— Вели подать бутылку сухого… и мой «Рафаэль».
— Эх, ты, вегетарианец! — с дружеской фамильярностью сказал Нейрат и ударил генерала по твёрдой, как доска, спине.
— Мой милый, — ответил Гаусс, — я непременно хочу дожить до немецкой Европы. Ради этого стоит отказаться от стакана шампанского!
Вино уже было налито, и Нейрат сделал несколько глотков, когда Гаусс вдруг отставил рюмку со своим лечебным «Рафаэлем» и обеспокоенно спросил:
— Послушай, Константин, а ты не боишься, что в конце концов за помощь, которую мы получаем от американцев, они спустят с нас штаны?
Нейрат рассмеялся:
— Пей своё «вино для желудка» и ни о чём не думай… Ты не понимаешь игры, которую мы ведём.
— Не слишком ли хорошо я её понимаю? — с горечью спросил Гаусс. — Мне не хотелось бы остаться нищим.
— Смысл игры и заключается в том, чтобы по всем векселям, которые мы выдаём и выдадим впредь под большую войну, с Америкой расплатились Англия и Франция и… может быть, ещё кто-нибудь, с кого американцы сумеют получить. Только не мы!
— Мне думается… этот кредитор не простит и пфеннига…
— И дай ему бог здоровья, пусть снимает с англичан хоть последнюю рубашку.
— Но мы-то, мы?! — воскликнул Гаусс… — Мы тоже будем голы! И если Европа будет работать на американцев…
— Глупости, Вернер! На нашу долю останутся сотни миллионов покорённых людей. Они нас кое-как прокормят!
И, чокнувшись с Гауссом, Нейрат допил шампанское.
Гаусс с выражением недоумения смотрел на приятеля. Можно было подумать, будто его особенно интересует, как тот, не скрывая удовольствия, маленькими глотками цедит шампанское. Нейрат даже отвёл бокал от губ и спросил:
— Ты так на меня смотришь, словно мы с тобою век не виделись.
Гаусс усмехнулся.
— Ты не ошибся, мой друг. Мне действительно кажется, что ты совсем не тот, кого я знал за Константина фон Нейрата. Ещё немного, и я приду к выводу, что не сегодня-завтра ты станешь самым надёжным, самым убеждённым сторонником нового режима, — больше того, ты представляешься мне настоящим сообщником этого «богемского ефрейтора»…
— Тебе это кажется странным? — спросил Нейрат, отставляя опустошённый бокал.
— Согласись… — Гаусс не сразу нашёл нужные слова: — Видишь ли, о тебе идёт молва как о представителе старой дипломатической школы, как о человеке, мало подходящем нынешнему режиму, человеке, вовсе не смотрящем на свет глазами выскочки… Ты, Папен, Макензен — это же дипломаты совсем другого мира… чем какой-нибудь Риббентроп.
— Милый мой, — покровительственно проговорил Нейрат. — Только благодаря тому, что мир, свет думает о нас именно так, мы и имеем возможность приносить Германии ту пользу, которую приносим. В тот день, когда внешний мир перестанет считать нас, старых дипломатов, «безобидными старыми господами с Вильгельмштрассе, делающими всё, что можно, чтобы помешать нацизму быть тем, что он есть», нас, и меня первым, можно будет выбросить в мусорную корзину. Сами мы никогда не могли бы изобрести для себя лучшей маски, чем выдумали наши дипломатические противники: «безобидные господа»! Что может быть удобней для дипломата?!
— И только?.. — разочарованно спросил Гаусс.
— И только!
Несколько минут в комнате не было слышно ничего, кроме ударов маятника больших часов в углу. Эти удары отдавались в деревянном футляре громким гудением.
Собеседники молча курили. Гаусс поднялся и, пройдясь по комнате, остановился перед Нейратом. Негромко спросил:
— Честно, как старый приятель: ты не боишься России?
Нейрат пожал плечами и опустил взгляд на свои скрещённые пальцы.
— Странный вопрос, — проговорил он наконец. — А разве ты…
Гаусс молча кивнул, и его длинная фигура снова замаячила по кабинету.
Часть третья
1
— Знаю…
— Все же послушай, — сказал Гаусс и прочёл:
— «Шастенэ. Какова позиция Советского правительства в настоящем международном кризисе? Не считает ли оно, что военная реоккупация левого берега Рейна, позволяя Германии построить линии укрепления вдоль французской границы, имеет, прежде всего, целью предоставить Германии большую свободу для наступления на Востоке?
Молотов. Ремилитаризация Рейнской области несомненно усилила угрозу для стран, находящихся к востоку от Германии, и, в частности, для СССР. Не видеть этого было бы неправильно. Тем не менее ввод германских войск в Рейнскую область, пограничную с Францией и Бельгией, и создание укреплений вдоль франко-бельгийской границы, в нарушение известных международных договоров, означает угрозу, прежде всего, в отношении западных соседей, Франции и Бельгии. В связи с этим нам понятно особое беспокойство во Франции и Бельгии.
Шастенэ. Поскольку из этого ясно вытекает, что интересы Советского Союза и Франции в настоящем международном кризисе в известной степени одни и те же, возникает вопрос о том, как действовать перед лицом этого кризиса и какова по отношению к нему позиция Советского правительства? И ещё: в случае, если бы Германия предпринимала нападение на западе, и в случае, если бы Польша осталась нейтральной, какую помощь мог бы СССР практически оказать Франции? Вопрос имеет немного стратегический характер. Повидимому, помощь со стороны СССР означала бы помощь через Румынию и Чехословакию. Нейтралитет Польши, однако, в значительной степени затруднил бы действия СССР. Как практически могла бы быть осуществлена советская помощь Франции?
Молотов. Для того, чтобы ответить на этот вопрос, нужно было бы знать конкретную обстановку, в которой пришлось бы его решать. Вся помощь, необходимая Франции в связи с возможным нападением на неё европейского государства, поскольку она вытекает из франко-советского договора, который не содержит никаких ограничений в этом отношении, Франции была бы оказана со стороны Советского Союза. Помощь была бы оказана в соответствии с этим договором и политической обстановкой в целом».
Гаусс поверх газеты вопросительно посмотрел на Нейрата.
— Тебе не кажется, что именно там, в России, следует искать решения всей этой путаницы?
— Никакой путаницы нет, — отрезал Нейрат.
— Я говорю о том, что в этой игре нас может ожидать много неожиданного.
— Мы стараемся предусмотреть, что можно.
— И ты серьёзно думаешь, что русского медведя можно обложить, не опасаясь получить от него смертельный удар?
— Фюрер и рейхсканцлер думает именно так.
— Меня до сих пор воротит, когда эти два слова произносят вместе, — с отвращением сказал Гаусс. — Я с молоком матери всосал уважение к званию канцлера Германской империи.
Нейрат с насмешливой миной развёл руками:
— И тем не менее…
— «Фюрер, фюрер»! В конце концов, можешь ты хоть мне-то сказать твоё собственное мнение?
Нейрат пожевал губами и, словно сожалея о чём-то, покачал головою.
— Послушайся совета старого друга…
— Ну-с!
— Постарайся ни от кого не добиваться «собственного мнения». Особенно от тех, к кому хорошо относишься. Тебе следует понять: только имея во главе Гитлера, мы добьёмся того, чего хотим. Такова обстановка… Так думают и наши друзья, — Нейрат неопределённым взмахом указал куда-то в угол комнаты. — Там, за каналом, и ещё дальше, за океаном.
— Первый раз в жизни я чувствую себя чем-то вроде лакея у торговца ножевыми изделиями.
— Англичане — люди воспитанные.
— Ты думаешь, они не дадут нам понять, что мы занимаем положение слуги?
— До тех пор, пока мы им нужны — нет.
— Все-таки может стошнить.
— Настоящая работа никогда не делается в белых перчатках. Во всяком случае, наши сомнения оказались напрасными: ефрейтор получил обратно Рейн. Завтра мы ставим вопрос о Мемеле и Данциге. А там вернём себе и колонии. — Нейрат помолчал. — Сказать тебе правду, я чувствую себя, как старый конь, отвыкший от хорошего ездока и вдруг снова почувствовавший твёрдую руку.
— Я всегда предпочитал быть ездоком, — сказал Гаусс.
— Если нельзя взять приз в седле, то нужно участвовать в скачке хотя бы под седлом. Правда, удила довольно противно режут рот. Зато я знаю, барьеры будут взяты. Croyez moi, ecuyer parviendra a son but![15]
— Если он свернёт себе шею на банкете, я не заплачу. Но беда в том, что в таких случаях и лошадь ломает себе хребет. А в данном случае лошадь…
— Est ce moi?[16] — рассмеялся Нейрат.
— Malheureusement l'Allemagne![17] — резко сказал Гаусс.
— Mai non! Il gagnera son jeu[18].
Гаусс засунул худой палец между дряблою шеей и воротником на том месте, где торчал конец ленты с большим крестом ордена. Он скорчил гримасу и потянул воротник так, словно он стал ему вдруг тесен.
— Если ты заедешь ко мне в министерство, я дам тебе прочесть один документ… — сказал Нейрат.
— Да!..
— На-днях Гитлер беседовал в моем присутствии с Галифаксом. Лорд говорил от имени правительства.
— И что же?
— Деликатное прощупывание того, как бы мы отнеслись к широкой сделке с Англией и Францией.
— Ты не думаешь, что это враньё?
— Почему же? Консерваторы на этот счёт довольно последовательны. Галифакс прямо сказал, что в известных кругах Англии фюреру отдают должное, как человеку, уничтожившему коммунизм в Германии и преградившему ему путь на запад.
— Пожалуй, это единственное, что их устраивает.
— Ты поверхностно смотришь на вещи, — с укоризной сказал Нейрат. — Галифакс намекнул: изменение европейского порядка должно произойти и рано или поздно произойдёт за счёт Данцига, Австрии и Чехословакии.
— Он так и сказал: «Чехословакии»?
Нейрат приложил палец к губам:
— Беседа была строго доверительной!
— Значит, в Англии понимают, что без этого нельзя схватить за горло Россию?
— Когда фюрер сказал Галифаксу, что Европа должна быть организована без участия Советской России, Галифакс с ним вполне согласился.
Гаусс сделал несколько медленных движений кистями рук, словно намыливая их.
— Что же… дай бог… Значит, остаётся одна Америка… — проговорил он мечтательно.
На широком, с грубыми чертами лице Нейрата появилось выражение самодовольства. Он откинулся в кресле и сложил руки на животе, словно то, что он знал, позволяло ему раз и навсегда предаться полному покою.
— Ну, что ты ещё знаешь? — нетерпеливо спросил Гаусс.
— Несколько дней тому назад у меня был Буллит. Он меня спросил… Заметь, — Нейрат поднял палец, — не я его спросил, а он меня: «Скоро ли будет покончено с Австрией?»
— Что это значит? — удивлённо спросил Гаусс.
— Те, от чьего имени он говорит, хотят, чтобы мы стали там твёрдою ногой.
— Удивительно… просто удивительно.
— Ничего удивительного. «Альпине-Монтан» — это Тиссен, а Тиссен — это деньги Ванденгейма, и так далее…
— Да, да… И что же ты ему ответил?
— Что мы видим две существенные причины к тому, чтобы не очень спешить. Муссолини мобилизовал войска на австрийской границе…
— И Буллит?.. — с интересом спросил генерал.
— Заверил меня, что мы спокойно можем сбросить дуче со счётов!
— Он не знает, что Муссолини будет драться в случае нашего вторжения в Австрию.
— Если верить Буллиту, известные круги Америки не позволят господину макаронному диктатору и пальцем двинуть против нас!
— Дай бог!.. Дай бог!.. Ты меня очень обрадовал этим сообщением. По такому поводу мы с тобой можем даже выпить… Главное во всем этом: мы можем быть спокойны за позицию американцев.
— Если удастся выбить из игры Рузвельта.
— А это возможно? — с недоверием спросил Гаусс.
— В Штатах есть уже наши люди… Киллингер — надёжный парень.
— Настоящий убийца!
— Такие там и нужны. Если бы репутация Папена не была так подмочена в глазах американцев из-за его собственной глупости, — вот человек, которого следовало бы опять послать в Штаты, — сказал Нейрат.
— Ф-фа! — пренебрежительно воскликнул Гаусс, выпуская облако дыма. — Я простил бы ему его глупость. Беда в другом…
Нейрат вопросительно посмотрел на умолкнувшего приятеля. После некоторого раздумья Гаусс продолжал:
— Беда в том, что мы больше не можем ему верить.
— С чего ты взял? — с опаской воскликнул Нейрат.
— Он уже дважды струсил. Тогда с этим фальшивым завещанием президента-фельдмаршала: нужно было быть мальчишкой или последним трусом, чтобы согласиться прочесть его с трибуны рейхстага, зная, что всё это написано собственной рукой паршивого хромоножки! Это раз…
Гаусс был возбуждён. Нейрат смотрел на него с иронической усмешкой на губах, но не перебивал его, и только когда Гаусс вдруг оборвал свою речь на полуслове, он тоном дружеской иронии поощрил:
— И два?..
— Самороспуск католического центра — это тоже дело Папена. Единственной партии, которая могла бы что-то сделать в новом рейхстаге!
Нейрат рассмеялся так, что этот смех можно было даже принять за искренний. Отмахиваясь обеими руками, словно смех мешал ему говорить, он, наконец, выдавил из себя:
— Я же говорю: вы, генералы, — форменные мальчики там, где дело касается политики. — И внезапно став серьёзным: — Вспомни-ка: канцелярия папы немедленно одобрила этот шаг. Ватикан заявил, что рад отдалению немецких католиков от политики.
— Чушь!
Нейрат движением руки заставил его замолчать.
— Папа, вернее — его статс-секретарь, почтеннейший господин Пачелли, знал то, чего не знаешь ты, мой милый: самороспуск партии центра был условием для заключения конкордата, который Гитлер обещал Ватикану. И, как известно, обе стороны выполнили договор: папа прогнал немецких католиков из гитлеровского рейхстага, а Гитлер заключил с ним конкордат.
Некоторое время Гаусс в раздражении молча шагал по комнате. Он не очень-то любил бывать в дураках, а за последнее время все чаще случалось, что он убеждался в своей беспомощности там, где дело касалось политических комбинаций. «Мальчик»! Да, верно, именно мальчик. Хорошо ещё, что Август удержал его от официального шага вместе с кардиналом Бертрамом, когда Гитлер для вида поприжал немного немецких епископов, чтобы выжать из Ватикана то, что ему было нужно. Хорошо, что в личном деле Гаусса нет ещё и этого пункта: протест против политики «фюрера и канцлера» в области церковных дел… Интересно знать: какого чорта эта лиса Папен не предупредил его о двойной игре его партии?.. Впрочем, Папен, может быть, и прав: все знали, что Гаусс никогда не принимал сколько-нибудь близкого участия в делах партии центра… Да, так значит «мальчик в коротких штанишках». Теперь это показалось ему смешным. Подойдя к Нейрату, он ударил его по плечу и рассмеялся.
— А всё-таки у господина «фюрера» ещё будут хлопоты с католиками. Когда подходишь к границе Австрии, нужно просить благословения папы или хотя бы кардинала Инитцера.
— Могу тебя уверить, — спокойно произнёс Нейрат: — то и другое уже у нас в кармане.
Гаусс, опешив, медленно отвёл руку от плеча Нейрата.
— В кармане?..
— Ты удивляешься нашей предусмотрительности или их сговорчивости?
— Я уже перестал понимать, чему следует удивляться.
— Важно то, что от Америки до Ватикана — все понимают: не покончив с Австрией, нельзя задушить чехов. А не выбив их из игры, мы не сможем вплотную подойти к вопросу о России.
— У меня своё мнение насчёт очерёдности этих дел, — заявил Гаусс.
— Тут-то ефрейтор и понадобится больше, чем где-нибудь.
— Не знаю, право, не знаю! — помрачнев, сказал Гаусс. — Может быть, достаточно будет того, что он подведёт нас к русским границам. Там начнётся слишком серьёзная работа, чтобы её можно было доверить ораве дилетантов, которые вокруг него… Их торопливость и легкомыслие могут обойтись нам дорого. — И он снова, как прежде, потянул воротник мундира. Словно поймав себя на какой-то неловкости, поспешно сказал: — Бокал шампанского, старик, а?.. Не риббентроповской бурды, а честного французского вина!
На звонок Гаусса вошёл денщик.
— Вели подать бутылку сухого… и мой «Рафаэль».
— Эх, ты, вегетарианец! — с дружеской фамильярностью сказал Нейрат и ударил генерала по твёрдой, как доска, спине.
— Мой милый, — ответил Гаусс, — я непременно хочу дожить до немецкой Европы. Ради этого стоит отказаться от стакана шампанского!
Вино уже было налито, и Нейрат сделал несколько глотков, когда Гаусс вдруг отставил рюмку со своим лечебным «Рафаэлем» и обеспокоенно спросил:
— Послушай, Константин, а ты не боишься, что в конце концов за помощь, которую мы получаем от американцев, они спустят с нас штаны?
Нейрат рассмеялся:
— Пей своё «вино для желудка» и ни о чём не думай… Ты не понимаешь игры, которую мы ведём.
— Не слишком ли хорошо я её понимаю? — с горечью спросил Гаусс. — Мне не хотелось бы остаться нищим.
— Смысл игры и заключается в том, чтобы по всем векселям, которые мы выдаём и выдадим впредь под большую войну, с Америкой расплатились Англия и Франция и… может быть, ещё кто-нибудь, с кого американцы сумеют получить. Только не мы!
— Мне думается… этот кредитор не простит и пфеннига…
— И дай ему бог здоровья, пусть снимает с англичан хоть последнюю рубашку.
— Но мы-то, мы?! — воскликнул Гаусс… — Мы тоже будем голы! И если Европа будет работать на американцев…
— Глупости, Вернер! На нашу долю останутся сотни миллионов покорённых людей. Они нас кое-как прокормят!
И, чокнувшись с Гауссом, Нейрат допил шампанское.
Гаусс с выражением недоумения смотрел на приятеля. Можно было подумать, будто его особенно интересует, как тот, не скрывая удовольствия, маленькими глотками цедит шампанское. Нейрат даже отвёл бокал от губ и спросил:
— Ты так на меня смотришь, словно мы с тобою век не виделись.
Гаусс усмехнулся.
— Ты не ошибся, мой друг. Мне действительно кажется, что ты совсем не тот, кого я знал за Константина фон Нейрата. Ещё немного, и я приду к выводу, что не сегодня-завтра ты станешь самым надёжным, самым убеждённым сторонником нового режима, — больше того, ты представляешься мне настоящим сообщником этого «богемского ефрейтора»…
— Тебе это кажется странным? — спросил Нейрат, отставляя опустошённый бокал.
— Согласись… — Гаусс не сразу нашёл нужные слова: — Видишь ли, о тебе идёт молва как о представителе старой дипломатической школы, как о человеке, мало подходящем нынешнему режиму, человеке, вовсе не смотрящем на свет глазами выскочки… Ты, Папен, Макензен — это же дипломаты совсем другого мира… чем какой-нибудь Риббентроп.
— Милый мой, — покровительственно проговорил Нейрат. — Только благодаря тому, что мир, свет думает о нас именно так, мы и имеем возможность приносить Германии ту пользу, которую приносим. В тот день, когда внешний мир перестанет считать нас, старых дипломатов, «безобидными старыми господами с Вильгельмштрассе, делающими всё, что можно, чтобы помешать нацизму быть тем, что он есть», нас, и меня первым, можно будет выбросить в мусорную корзину. Сами мы никогда не могли бы изобрести для себя лучшей маски, чем выдумали наши дипломатические противники: «безобидные господа»! Что может быть удобней для дипломата?!
— И только?.. — разочарованно спросил Гаусс.
— И только!
Несколько минут в комнате не было слышно ничего, кроме ударов маятника больших часов в углу. Эти удары отдавались в деревянном футляре громким гудением.
Собеседники молча курили. Гаусс поднялся и, пройдясь по комнате, остановился перед Нейратом. Негромко спросил:
— Честно, как старый приятель: ты не боишься России?
Нейрат пожал плечами и опустил взгляд на свои скрещённые пальцы.
— Странный вопрос, — проговорил он наконец. — А разве ты…
Гаусс молча кивнул, и его длинная фигура снова замаячила по кабинету.
Часть третья
Сравнить предателя не с кем и не с чем. Я думаю, что даже тифозную вошь сравнение с предателем оскорбило бы.
М. Горький
1
По соображениям конспирации Роу никогда не делал тайны из своей жизни в Берлине. Он не снимал, подобно многим журналистам, частных квартир и не жил в пансионах. Жизнь в отеле его вполне устраивала. Там каждый иностранец находился как бы под стеклянным колпаком, окружённый соглядатаями тайной немецкой полиции. Именно это, как справедливо казалось Роу, и должно было отводить от него излишнее внимание немецкой секретной службы и позволяло ему дезориентировать её агентов.
Все же жизнь в больших отелях на континенте изрядно надоела Роу. Поэтому в Лондоне, во время своих не слишком частых наездов туда, он раз навсегда избрал один из небольших частных отелей на Блумсбери-сквер.
Роу взглянул на часы и с удовольствием потянулся в низком кресле, где он просидел, отдыхая, без малого половину дня. Вставать и одеваться не хотелось. Однако, если не отменять назначенное свидание, то пора было собираться.
Роу был уже одет, оставалось выбрать булавку для галстука, когда доложили о посетителе, не пожелавшем назвать себя.
Гость, показавшийся в дверях, заставил Роу смутиться. Но смущение было столь кратким, что вошедший едва ли мог его заметить. В следующее мгновение Роу непринуждённо воскликнул:
— Реджи! Входи.
— Ты один? — спросил Реджи.
Роу сделал вид, будто несложный процесс втыкания булавки в галстук поглощает все его внимание. Но в глубине его души копошилось подозрение, что притворство напрасно: только обстоятельства исключительной важности могли заставить секретную службу послать своего человека к нему в отель. Роу уже составил в уме фразу, которой должен будет по телефону отменить обед с одной из своих приятельниц.
Его опасения почти тотчас же оправдались.
— Шеф велел раздобыть тебя немедленно, — сказал Реджи.
Шефом на жаргоне сотрудников Интеллидженс сервис назывался помощник начальника секретной службы — джентльмен, известный весьма ограниченному кругу лиц.
Свидание с шефом — случай не частый. Роу гадал: нагоняй за какую-нибудь грубую ошибку?.. Он быстро перебрал в памяти события последних недель. Ошибок как будто не было. Тогда, вероятно, новое задание, достаточно срочное, чтобы послать к нему Реджи, и слишком секретное, чтобы передать что-нибудь через него?
Спустя несколько минут Роу мрачно восседал в автомобиле. Он так и не поймал свою приятельницу по телефону и размышлял о том, как дать ей знать, что обед отменяется.
Автомобиль некоторое время кружил вокруг Блумсбери, затем выехал на Оксфорд-стрит и по Бейсуотер помчался мимо Кенсингтонских садов. На недозволенной скорости пересёк Темзу и остановился в одной из полутёмных аллей Ричмонда.
Оставив Роу в автомобиле наедине с догадками, Реджи нырнул в калитку. Через несколько минут из неё вышел шеф. Он был один.
— Реджи не поедет, — сказал он. — Довезёте? — Заметив поспешность, с которой Роу перебрался за руль, шеф пробормотал: — Не торопитесь. Нам понадобится время, чтобы поговорить.
И уселся на заднее место.
Когда Роу тронул машину, шеф, повидимому, наклонился вперёд, потому что Роу почувствовал за спиною его острые локти возле своих плечей.
Автомобиль медленно катился по плохо освещённой улице.
— А знаете, старина, ваши сведения о Канарисе подтвердились, — недовольно, как показалось Роу, проговорил шеф.
— Очень рад, — тоже без удовольствия ответил Роу.
— Вы будете и впредь пользоваться тем же источником?
— Да.
— Хорошо. Это даст нам возможность держать немцев под двойным прожектором.
Роу молча кивнул. Говорить не было смысла. Он достаточно знал шефа, чтобы догадаться: тот вызвал его на свидание не для этой болтовни. О том, что Александер — агент британской секретной службы, Роу знал и без сообщения шефа: он был одним из тех троих, кто знал эту тайну начальника немецкой разведки.
Несколько минут ехали молча. Потом Роу снова услышал голос шефа:
— Есть очень важное задание. Службе предложено осуществить его как можно точнее и без шума. Дело очень деликатное… Придётся прервать ваш отдых… Нет, нет, пока ещё не возвращение в Берлин! Германия — котёл, где копится пар для взрыва, но разводить огонь нужно не в котле, а вокруг него.
— Вполне справедливо, — неопределённо пробормотал Роу, не понимая, к чему клонит шеф.
— Нам нужен жаркий огонь, настоящий костёр, а стоит подбросить несколько поленьев, и вместо пламени они испускают только вонючий дым. Находится миллион добровольных пожарных, готовых заливать пламя под котлом войны, которая, как припарка, нужна Европе на востоке.
— Кажется, я улавливаю, сэр: чтобы пар из немецкого котла ударил на восток, огонь нужно разводить на западе.
Шеф утвердительно кивнул головой.
— Рождение Народного фронта во Франции, победа республики в Испании, рабочие волнения в Италии, нескончаемые забастовки у нас — это уже не сырость, мешающая гореть костру, а океан, грозящий затопить и нас самих. — Шеф проговорил с ударением: — Нужны неотложные и самые энергичные меры. Наши друзья во Франции бессильны. Сколько ни трать на создание кабинетов, они разваливаются, как карточные домики. Все они — от Тардье до Блюма — одинаковы: как огня, боятся улицы.
— Может, Блюм надёжнее других. Хотя бы потому, что он изворотливее, — заметил Роу.
— Такой же трус, как остальные! — презрительно ответил шеф. — Петэн или Вейган — вот кто мог бы навести во Франции порядок, который нам нужен.
— Значит, вы хотите, чтобы я побывал во Франции?
Шеф заставил ждать с ответом.
— Нет!.. — сказал он наконец. — Мы не должны прямо лезть в эту кашу! В Европу следует войти с чёрного хода… Вы поедете в Испанию.
— В июле?!
— Понимаю: жара, но придётся потерпеть, старина! — с шутливым сочувствием сказал шеф. — Это дело нельзя больше откладывать. Там, за Пиренеями, начинается нечто совсем неподходящее. Ещё немного, и, мне кажется, испанская колесница покатится налево так, что её уже не остановишь. Если этого поворота не сделает теперь же само правительство, народ его заставит. Он просыпается, старина. Глядя на него, и французы поймут, что Народный фронт — это всерьёз. Тогда тут заварится нечто посерьёзнее дела с Барту. Одним-двумя выстрелами не обойдёшься.
— У вас дурное настроение, сэр!
— Нет, кроме шуток: если мы не покончим с Испанской республикой — крышка многим нашим комбинациям на континенте. Одним словом: пора туда. Потом мы дадим вам возможность отдохнуть от жары. А теперь напишите-ка кому-нибудь из ваших берлинских друзей поболтливей: пусть там думают, что ваш отпуск продолжается. Завтра утром вы вылетите на Канарские острова. Кто может помешать вам провести там остаток отпуска?
— Пожалуй…
— Утренний самолёт унесёт бездельника, которому пришла идея погреться на пляже Лас-Пальмас. Было бы, конечно, совсем хорошо, если бы вы нашли себе спутницу. Но боюсь, не успеете это устроить, а?.. Впрочем… — Шеф сделал паузу. — Кажется, вы дружны с дамой, которая ждёт вас сегодня к обеду?.. Если хотите, можете не отвечать.
Роу рассмеялся. Он отлично понимал, что шеф не нуждается в его справках. Рассмеялся и шеф.
— Вы не должны на меня сердиться, — сказал он добродушно. — Потому я и спешил повидаться с вами, прежде чем вы поедете в Палас.
Вместо ответа Роу поднял к его лицу руку с часами.
— Что ж, поторопимся, — сказал шеф. — После того, как отвезёте её домой собираться в дорогу, увидимся ещё раз: получите деньги, инструкции и явки… Вы ведь знаете Зауэрмана?
— Разве вы не получили моего донесения о том, что он резидент абвера на Канарах?
— Я знаю, что говорю, дружище.
Как и все остальное, шеф произнёс это спокойным тоном немного скучающего человека. Но Роу понял, что не должен был упоминать о своём донесении: если шеф назвал Зауэрмана, зная, что тот состоит на жалованье в гитлеровской разведке, — значит, так нужно; если старик попросту забыл об этом обстоятельстве, то тем более не следовало ему напоминать о подобном упущении. Кому-кому, а уж Роу-то пора бы знать, что ни «мистер Икс» — глава секретной службы, ни его помощник «Шеф» — не ошибаются. Таков один из параграфов символа веры этой службы.
Да, чорт возьми, видно, только к седым волосам научишься быть таким сфинксом, как этот старый сухарь!..
— Разрешите ехать по Пикадилли? — спросил Роу.
— Через Фульхем, — недовольно проворчал шеф. — Высадите меня где-нибудь возле госпиталя. Впрочем, я забыл: мы же без шофёра… Значит, сойдёте вы. А я доберусь сам на этой колымаге.
По дороге шеф ещё сказал:
— Знаете что?.. Зачем вам связываться с рейсовыми самолётами? Пришлось бы в пути пересаживаться на аппарат иностранной компании. Лучше этого избежать… — Он потёр лоб. — Да, лучше устроить так: в Кройдоне вас будет ждать наша машина. Каждый джентльмен имеет право заказать специальный рейс, чтобы его дама не попадалась на глаза кому не следует. Лишь бы у джентльмена были деньги и полиция не заподозрила, что он их украл и бежит за границу. Этого, надеюсь, не случится… Не обращайте внимания на то, что на самолёте будут не британские знаки… Эй-эй! Вы проехали госпиталь, старина!..
Все же жизнь в больших отелях на континенте изрядно надоела Роу. Поэтому в Лондоне, во время своих не слишком частых наездов туда, он раз навсегда избрал один из небольших частных отелей на Блумсбери-сквер.
Роу взглянул на часы и с удовольствием потянулся в низком кресле, где он просидел, отдыхая, без малого половину дня. Вставать и одеваться не хотелось. Однако, если не отменять назначенное свидание, то пора было собираться.
Роу был уже одет, оставалось выбрать булавку для галстука, когда доложили о посетителе, не пожелавшем назвать себя.
Гость, показавшийся в дверях, заставил Роу смутиться. Но смущение было столь кратким, что вошедший едва ли мог его заметить. В следующее мгновение Роу непринуждённо воскликнул:
— Реджи! Входи.
— Ты один? — спросил Реджи.
Роу сделал вид, будто несложный процесс втыкания булавки в галстук поглощает все его внимание. Но в глубине его души копошилось подозрение, что притворство напрасно: только обстоятельства исключительной важности могли заставить секретную службу послать своего человека к нему в отель. Роу уже составил в уме фразу, которой должен будет по телефону отменить обед с одной из своих приятельниц.
Его опасения почти тотчас же оправдались.
— Шеф велел раздобыть тебя немедленно, — сказал Реджи.
Шефом на жаргоне сотрудников Интеллидженс сервис назывался помощник начальника секретной службы — джентльмен, известный весьма ограниченному кругу лиц.
Свидание с шефом — случай не частый. Роу гадал: нагоняй за какую-нибудь грубую ошибку?.. Он быстро перебрал в памяти события последних недель. Ошибок как будто не было. Тогда, вероятно, новое задание, достаточно срочное, чтобы послать к нему Реджи, и слишком секретное, чтобы передать что-нибудь через него?
Спустя несколько минут Роу мрачно восседал в автомобиле. Он так и не поймал свою приятельницу по телефону и размышлял о том, как дать ей знать, что обед отменяется.
Автомобиль некоторое время кружил вокруг Блумсбери, затем выехал на Оксфорд-стрит и по Бейсуотер помчался мимо Кенсингтонских садов. На недозволенной скорости пересёк Темзу и остановился в одной из полутёмных аллей Ричмонда.
Оставив Роу в автомобиле наедине с догадками, Реджи нырнул в калитку. Через несколько минут из неё вышел шеф. Он был один.
— Реджи не поедет, — сказал он. — Довезёте? — Заметив поспешность, с которой Роу перебрался за руль, шеф пробормотал: — Не торопитесь. Нам понадобится время, чтобы поговорить.
И уселся на заднее место.
Когда Роу тронул машину, шеф, повидимому, наклонился вперёд, потому что Роу почувствовал за спиною его острые локти возле своих плечей.
Автомобиль медленно катился по плохо освещённой улице.
— А знаете, старина, ваши сведения о Канарисе подтвердились, — недовольно, как показалось Роу, проговорил шеф.
— Очень рад, — тоже без удовольствия ответил Роу.
— Вы будете и впредь пользоваться тем же источником?
— Да.
— Хорошо. Это даст нам возможность держать немцев под двойным прожектором.
Роу молча кивнул. Говорить не было смысла. Он достаточно знал шефа, чтобы догадаться: тот вызвал его на свидание не для этой болтовни. О том, что Александер — агент британской секретной службы, Роу знал и без сообщения шефа: он был одним из тех троих, кто знал эту тайну начальника немецкой разведки.
Несколько минут ехали молча. Потом Роу снова услышал голос шефа:
— Есть очень важное задание. Службе предложено осуществить его как можно точнее и без шума. Дело очень деликатное… Придётся прервать ваш отдых… Нет, нет, пока ещё не возвращение в Берлин! Германия — котёл, где копится пар для взрыва, но разводить огонь нужно не в котле, а вокруг него.
— Вполне справедливо, — неопределённо пробормотал Роу, не понимая, к чему клонит шеф.
— Нам нужен жаркий огонь, настоящий костёр, а стоит подбросить несколько поленьев, и вместо пламени они испускают только вонючий дым. Находится миллион добровольных пожарных, готовых заливать пламя под котлом войны, которая, как припарка, нужна Европе на востоке.
— Кажется, я улавливаю, сэр: чтобы пар из немецкого котла ударил на восток, огонь нужно разводить на западе.
Шеф утвердительно кивнул головой.
— Рождение Народного фронта во Франции, победа республики в Испании, рабочие волнения в Италии, нескончаемые забастовки у нас — это уже не сырость, мешающая гореть костру, а океан, грозящий затопить и нас самих. — Шеф проговорил с ударением: — Нужны неотложные и самые энергичные меры. Наши друзья во Франции бессильны. Сколько ни трать на создание кабинетов, они разваливаются, как карточные домики. Все они — от Тардье до Блюма — одинаковы: как огня, боятся улицы.
— Может, Блюм надёжнее других. Хотя бы потому, что он изворотливее, — заметил Роу.
— Такой же трус, как остальные! — презрительно ответил шеф. — Петэн или Вейган — вот кто мог бы навести во Франции порядок, который нам нужен.
— Значит, вы хотите, чтобы я побывал во Франции?
Шеф заставил ждать с ответом.
— Нет!.. — сказал он наконец. — Мы не должны прямо лезть в эту кашу! В Европу следует войти с чёрного хода… Вы поедете в Испанию.
— В июле?!
— Понимаю: жара, но придётся потерпеть, старина! — с шутливым сочувствием сказал шеф. — Это дело нельзя больше откладывать. Там, за Пиренеями, начинается нечто совсем неподходящее. Ещё немного, и, мне кажется, испанская колесница покатится налево так, что её уже не остановишь. Если этого поворота не сделает теперь же само правительство, народ его заставит. Он просыпается, старина. Глядя на него, и французы поймут, что Народный фронт — это всерьёз. Тогда тут заварится нечто посерьёзнее дела с Барту. Одним-двумя выстрелами не обойдёшься.
— У вас дурное настроение, сэр!
— Нет, кроме шуток: если мы не покончим с Испанской республикой — крышка многим нашим комбинациям на континенте. Одним словом: пора туда. Потом мы дадим вам возможность отдохнуть от жары. А теперь напишите-ка кому-нибудь из ваших берлинских друзей поболтливей: пусть там думают, что ваш отпуск продолжается. Завтра утром вы вылетите на Канарские острова. Кто может помешать вам провести там остаток отпуска?
— Пожалуй…
— Утренний самолёт унесёт бездельника, которому пришла идея погреться на пляже Лас-Пальмас. Было бы, конечно, совсем хорошо, если бы вы нашли себе спутницу. Но боюсь, не успеете это устроить, а?.. Впрочем… — Шеф сделал паузу. — Кажется, вы дружны с дамой, которая ждёт вас сегодня к обеду?.. Если хотите, можете не отвечать.
Роу рассмеялся. Он отлично понимал, что шеф не нуждается в его справках. Рассмеялся и шеф.
— Вы не должны на меня сердиться, — сказал он добродушно. — Потому я и спешил повидаться с вами, прежде чем вы поедете в Палас.
Вместо ответа Роу поднял к его лицу руку с часами.
— Что ж, поторопимся, — сказал шеф. — После того, как отвезёте её домой собираться в дорогу, увидимся ещё раз: получите деньги, инструкции и явки… Вы ведь знаете Зауэрмана?
— Разве вы не получили моего донесения о том, что он резидент абвера на Канарах?
— Я знаю, что говорю, дружище.
Как и все остальное, шеф произнёс это спокойным тоном немного скучающего человека. Но Роу понял, что не должен был упоминать о своём донесении: если шеф назвал Зауэрмана, зная, что тот состоит на жалованье в гитлеровской разведке, — значит, так нужно; если старик попросту забыл об этом обстоятельстве, то тем более не следовало ему напоминать о подобном упущении. Кому-кому, а уж Роу-то пора бы знать, что ни «мистер Икс» — глава секретной службы, ни его помощник «Шеф» — не ошибаются. Таков один из параграфов символа веры этой службы.
Да, чорт возьми, видно, только к седым волосам научишься быть таким сфинксом, как этот старый сухарь!..
— Разрешите ехать по Пикадилли? — спросил Роу.
— Через Фульхем, — недовольно проворчал шеф. — Высадите меня где-нибудь возле госпиталя. Впрочем, я забыл: мы же без шофёра… Значит, сойдёте вы. А я доберусь сам на этой колымаге.
По дороге шеф ещё сказал:
— Знаете что?.. Зачем вам связываться с рейсовыми самолётами? Пришлось бы в пути пересаживаться на аппарат иностранной компании. Лучше этого избежать… — Он потёр лоб. — Да, лучше устроить так: в Кройдоне вас будет ждать наша машина. Каждый джентльмен имеет право заказать специальный рейс, чтобы его дама не попадалась на глаза кому не следует. Лишь бы у джентльмена были деньги и полиция не заподозрила, что он их украл и бежит за границу. Этого, надеюсь, не случится… Не обращайте внимания на то, что на самолёте будут не британские знаки… Эй-эй! Вы проехали госпиталь, старина!..