Страница:
Было немало подобных случаев. Хотя Эльга на собственной шкуре познакомилась с системой шээлитского судопроизводства, она многому просто не могла поверить. Слишком уж дико все это выглядело. Она допускала отдельные случаи злоупотреблений, грабежа, ненужной жестокости и даже прямого сатанизма, маскирующегося под личиной «служения Света», но она не могла допустить, что это является системой, общей для всех земель, контролируемых джорданитами. В глубине её души по-прежнему теплилась вера в святого Создателя, и эту веру не смогли вытравить ни шээлиты, ни Уилар Бергов, ни люди, которые сейчас открыто рассказывали о зверствах джорданитской церкви. Все самое святое и дорогое с детства связывалось у неё с этой верой, с храмом, который она посещала в Греуле, с мягким голосом брата Бенедикта, с наставлениями отца и матери, с молитвами и церковными праздниками. Она бы хотела оплакать свою веру, оплакать – и забыть навсегда, отказаться, стать кем-нибудь вроде Уилара или Марты Весфельж – но не могла. Это было все равно что отрезать часть самой себя. Вместе с тем она не могла не слышать того, что говорили все эти люди. Конечно, они преувеличивали свои обиды, да и сами они были далеко не безупречны – но это ничего не меняло. Эти люди не претендовали на святость и на божественную чистоту, они были просто людьми, злыми и добрыми, лживыми и чистосердечными – и потому их проступки и преступления можно было если не простить, то понять. Совершенно иного отношения к себе требовала Церковь, всегда настаивавшая на том, что она – не просто человеческая организация, а нечто большее, утверждавшая, что она создана самим Джордаисом и ежечасно укрепляема его священным духом.
Но если это так, то почему её представители так часто оказывались не лучше, а хуже тех, кого они проклинали как «колдунов и дьяволопоклонников»?..
Эльга не могла ответить на этот вопрос. Она столкнулась с реальностью, которая упорно не желала укладываться в рамки её представлении о мире как о чем-то гармоничном и справедливом в своей основе. Её вдруг посетила ужасающая мысль: добра и зла нет ни на этой стороне, ни на той. Да и существуют ли они вообще? Есть ли чистое зло, с которым нужно бороться, и чистое добро, за которым всегда нужно следовать? Раньше она думала, что есть. Теперь она в этом сомневалась. Все перемешалось, и стало невозможно отличить одно от другого. Слушая то, что говорили все эти люди, она как будто бы сражалась сама с собой внутри своего собственного разума. Какая из двух половинок её «я» проигрывала битву, а какая побеждала? На этот вопрос невозможно было ответить. Когда престарелый мужчина (который сам не обладал никакими колдовскими способностями) стал рассказывать о том, как его пятилетнего сына забили кольями из-за того, что в присутствии мальчика сами собой летали по воздуху вещи, Эльге казалось, что её сердце истекает кровью. Мальчика трижды подвергали процедуре экзорцизма, но это не помогло. Впрочем, его убили не сами шээлиты, а обычные горожане, не желавшие жить рядом с «одержимым».
Она не могла, не хотела принимать ту реальность, которую ей демонстрировали сегодня. И как бы в ответ на её безмолвный стон на трибуну поднялся человек, вовсе не собиравшийся жаловаться на произвол шээлитов.
Это был тот самый высокий белобородый старик, который повстречался Эльге и Уилару на въезде в город.
Он был одет очень торжественно: длинная белая мантия и плащ бирюзово-жемчужного цвета, расшитый золотом и серебром. У него был глубокий, хорошо поставленный голос.
– Меня зовут Осгьен ан Трейт, – представился старик – По роду своих занятий я, как и многие из вас, практикую Искусство. В частности, я занимаюсь астрологией, криптографией, мёртвыми языками, расшифровкой различных идеограмм, составлением монограммных заклинаний… Надеюсь, все присутствующие знают, что такое монограммные заклинания? Нет? Хм. Впрочем, это не так важно, поскольку не имеет никакого отношения к тому, что я собираюсь сказать. – Оратор сделал короткую, но выразительную паузу. – Мы с вами выслушали несколько трагических историй, которые, пожалуй, могут оставить безучастной только самую чёрствую душу. Я выражаю этим людям свои самые искренние соболезнования. Впрочем, мы живём далеко не в идеальном мире, и если в этот зал пригласить, скажем, крестьян, безвинно пострадавших в войне между Нээрскими баронами, то не сомневаюсь – мы бы услышали от них ещё более душераздирающие истории…
По залу пробежал ропот.
– ОДНАКО! – Осгьен сделал ударение на первом слове, чтобы перекрыть шепотки. – Как я уже сказал, я выражаю безвинно пострадавшим от шээлитов или от гражданских властей, или от обезумевших соседей, устроивших самосуд – я выражаю им всем своё самое искреннее соболезнование. БЕЗВИННО пострадавшим. – Он снова сделал паузу, давая собравшимся сполна уразуметь смысл его слов. – Каковыми среди выступавших были далеко не все. Было бы интересно узнать, почему благородный барон Мерхольг ан Сорвейт, – тут голос Осгьена наполнился откровенной жёлчью, – не упомянул в своём выступлении, когда он жаловался на то, что в его земли вторгся посланный Церковью граф Арир ан Танкреж – да, так вот, почему же барон Мерхольг не рассказал, что послужило причиной этого вторжения?! Почему он не рассказал, что это вторжение было предпринято лишь после того, как он уже не один год подряд игнорировал требования явиться в Сарейз для справедливого суда?!! Ему предъявлялись очень тяжкие обвинения, но если он был невиновен, конечно, он легко мог оправдаться…
– Брехня!!! – взревел барон, вскакивая на ноги. – Всем известно, каким образом в Сарейзе вершится «справедливый суд»! Будь я настолько глуп, чтобы отправиться туда, я бы здесь не стоял!!!
– Да? – Осгьен чуть наклонил голову. – Возможно. Но, может быть, вас казнили бы вследствие того, что предъявляемые вам обвинения были не так уж несправедливы, и вы это прекрасно осознавали? Или вы все-таки невиновны? Вы никогда не грабили, не убивали, не насиловали…
– Гнида!!! Я тебе голову оторву!!! – заорал окончательно взбешённый Мерхольг. Он хотел было броситься к оратору, но, переведя взгляд на герцога, жестом повелевшего ему успокоиться и сесть обратно, вспомнил, где находится, опустил голову и, с трудом пересилив себя, вернулся на место.
– Вот видите! – Осгьен развёл руками с видом «что и требовалось доказать». – Можем ли мы быть уверены, что человек, способный убить за несколько слов, притом учтите: я ни в чём не обвинял барона, я только осведомился, совершал ли он все эти преступления или нет? – можем ли мы быть уверены, что на земли этого человека и впрямь вторглись без всяких, как он говорит, «оснований»?! – Астролог обвёл всех присутствующих пронзительным испытующим взглядом. – И он отнюдь не единственный такой вот «безвинно пострадавший»! Есть и другие, одно присутствие которых вызывает у меня самые серьёзные сомнения в целесообразности данного собрания! Я мог бы назвать их имена. Но не стану делать этого – по двум причинам. Во-первых, эти имена и так всем – или почти всем известны. Во-вторых, список будет слишком длинен… Я ещё не закончил!!! – Он оглушительно хлопнул ладонью по дереву в ответ на возмущённые возгласы, раздававшиеся со всех концов зала. – Пока эти люди присутствуют здесь, мы ничего не добьёмся! Действия церкви и гражданских властей – всего лишь реакция, иногда излишне болезненная, на действия тех, о ком я говорю, тех, кто в данную минуту сидит среди нас и нагло ухмыляется мне в лицо!.. Тех, кто…
Эльга осторожно скосила глаза. Уилар, конечно же, ухмылялся.
– Нам стоит задуматься о том, – Осгьен назидательно поднял вверх тонкий узловатый палец, – что пока эти люди остаются среди нас, нас всегда будут смешивать с ними в одно целое и предъявлять нам счета за преступления, которых мы никогда не совершали! Мы все возмущены тем, что делает джорданитская церковь по отношению к нам, но давайте задумаемся не о её видимых действиях, а об их причинах! В каждом из нас подозревают чернокнижника или малефика,[1] заключившего договор с дьяволом, но таковых среди нас – видит Бог – лишь незначительное меньшинство. Однако до тех пор, пока они будут оставаться с нами, наше положение год от года будет лишь ухудшаться и ухудшаться. Безумие – бороться с Церковью, как предлагали тут некоторые горячие головы. Нам следует не озлоблять против себя джорданитской клир, а, напротив, стремиться всеми силами к сотрудничеству с ним, к оправданию себя в их глазах. Даже если десять из нас направляют свой природный Дар на лечение, на всевозможную помощь людям, достаточно будет и одного негодяя, балующегося с некромантией или демонологией, чтобы перечеркнуть труд этих десяти! Нам нужно избавиться от этих мерзавцев, потому что они компрометируют всех нас, сотрудничать с шээлитами в их поимке, противостоять им во всем, бескорыстно помогать людям – и тогда, я уверен, Церковь в корне изменит своё отношение к нам!!!
Пока Осгьен произносил последнюю фразу, его дрожащий от праведного гнева палец устремлялся то к одному, то к другому «негодяю» – от барона Мерхольга к Мэзгриму ан Хъету, от Мэзгрима – Уилару Бергону, от Уилара – к Джейсу ан Пральмету, младшему брату Агиля, известному своим буйным нравом.
– Очень забавный человек, – вполголоса произнёс Сезат Сеот-ко, когда Осгьен под шум разбушевавшегося собрания величественно сошёл с трибуны.
– Я с ним знаком, – также негромко ответил Уилар. – Он слишком много читает. И слишком мало понимает прочитанное. Иначе бы он помнил, что астрология, изучению которой он посвятил всю свою жизнь, осуждается в Книге Жизни точно так же, как ворожба и вызывание мёртвых.
– Зачем его пригласили? – Мастер Проклятий с лёгким недоумением передёрнул плечами. – Какой от него толк?
– Это надо спрашивать не у меня, а у Айлиса Джельсальтара. Мне тоже кажется, что тут чересчур много лишнего народу. Слишком многие легко поверят в ту чушь, которую несёт Осгьсн. Слышишь? – Уилар качнул головой, обращая внимание соседа на невообразимый гвалт, по-прежнему стоявший в зале. – Эти кролики надеются, что если им удастся избавиться от волков, то после их благородного поступка охотники перестанут обращать на них внимание.
Сезат Сеот-ко кивнул, соглашаясь.
Гомон и гвалт между тем никак не прекращались.
В первых рядах едва не разгорелась драка между сторонниками Мерхольга ан Сорвейта и Осгьена ан Трейта. Едва-едва сумели их успокоить. Ясно обозначились две партии; партия войны обвиняла партию мира в трусости, тупости и клевете, а партия мира именовала своих оппонентов не иначе как «преступниками» и «человекоубийцами». Возникла заминка и с выступлениями – многие из тех, кто уже побывал на трибуне, теперь рвались на неё снова – опровергнуть или подтвердить слова Осгьена ан Трейта. Наконец на трибуну поднялся очередной оратор, но собравшиеся были слишком возбуждены и так и не дали ему сказать ни слова. Видя, что споры не прекращаются, неудачливый оратор безнадёжно махнул рукой и сошёл вниз.
– Наш выход, – неожиданно сказал Уилар. Эльга не успела ничего понять, как была уже на ногах, протискиваясь вслед за Уиларом через толпу, забившую проход к трибуне. Чернокнижник сжимал её руку своими стальными пальцами, не оборачиваясь и, по видимости, нисколько не заботясь о том, идёт ли она следом за ним на своих ногах или волочится по полу. Чтобы избегнуть последнего, Эльге приходилось прикладывать неимоверные усилия – толпа, каким-то чудом раздвигавшаяся перед Уиларом, так и норовила сомкнуться сразу за его спиной. Несколько раз Эльге казалось, что Уилар или оторвёт ей руку, или попросту раздавит кости. К счастью, обошлось. Вот они у трибуны. Прочие ораторы, ожесточённо спорившие об очерёдности выступлении, как-то разом пропустили их вперёд. «Чему я удивляюсь?.. – подумала Эльга, посмотрев в спину Уилару. – Хищник всегда остаётся хищником. Даже тогда, когда не собирается ни на кого нападать… Они это чувствуют, поэтому и уступают дорогу».
По пути она как-то не задумывалась, для чего Уилар потащил её следом за собой, – и запаниковала, когда чернокнижник неожиданно обернулся, поднял её и поставил на возвышение.
Ужас на лице Эльги был написан настолько ясно, что Уилар даже соизволил прокомментировать свои действия:
– Сейчас будешь говорить.
– Я??? – Эльга едва сумела выдавить из себя несколько звуков, – о… о чём…
– О чём хочешь. – Помолчав, Уилар добавил с присущим ему чёрным юмором, – Желательно правду.
Он отвернулся, и Эльга поняла, что больше никаких указаний не последует. О чем говорить? Она не могла даже представить. Здесь собралось около двухсот человек, многие из которых были знатными и могущественными персонами. Что она может сказать им? Они не обращали на неё никакого внимания – спорили, пытаясь перекричать друг друга. Эльга беспомощно посмотрела на Уилара. Уж не хочет ли он, чтобы она каким-то образом прекратила весь этот бардак? Может быть, лучше сесть на место и подождать, пока они успокоятся?
Но чернокнижник так легко от своих затей не отступался. Нужно утихомирить толпу? Где трубач? Иди сюда и дуди в свою дудку, да погромче! Трубач мотает головой и косится на герцога – только приказу своего хозяина он будет подчиняться. Но герцог молчит, не выдаёт ни словом, ни жестом, что он поощряет или порицает самовольные действия Уилара Бергона. Тогда Уилар бесцеремонно отнимает у пажа трубу и трубит в неё сам – трубит от души, нисколько не заботясь о чистоте звука. Тем более что он все равно не умеет играть на трубе.
От пронзительного рёва Эльга едва не оглохла. Над ошеломлённым залом повисла тишина.
– Ну! – прошипел Уилар, бросив на Эльгу яростный взгляд.
– Я…
– Громче!
– Я… – Она сама удивилась своему голосу – необычно звонкому и громкому. – Я не… не знаю, что вам сказать. Наверное, я должна рассказать, что со мной было… Со мной тоже поступили… нехорошо… и с матушкой Марго… но я… я не хочу… не хочу никого обвинять. Я верю в Преблагого Джордайса. Я не хочу ни с кем воевать… Я прожила у матушки Марго почти год…
Она говорила сбивчиво и сумбурно, но, как ни странно, её никто не прерывал. Она рассказала о своей жизни, о матушке Марго и шээлитском суде, о том, как Уилар Бергон спас её от смерти… Вместе с тем она изо всех сил старалась дать им понять, что не хочет ни жаловаться, ни обвинять кого бы то ни было. Она пыталась сказать, что можно остаться верным Пресветлому даже тогда, когда всё, казалось бы, восстаёт против веры. Кого она хотела в этом убедить – их, гордых и сильных, или себя саму?..
Когда она замолчала, не зная, что ещё можно добавить, Уилар помог ей сойти вниз. В зале стояла тишина. Когда они стали возвращаться на свои места, на смену тишине снова пришёл гомон и шум, но теперь отчётливо ощущалось, как изменились настроения среди собравшихся. Часть «партии мира» притихла, другая часть, состоявшая из наиболее рьяных сторонников Осгьена ан Трейта, утверждала, что Эльга, в сущности, призывала к тому же, что и Осгьен. Так оно и было, однако – общий эффект её выступления был совершенно противоположным. Большинство тех, кто до сих пор сохранял нейтралитет или колебался, не зная, к какой из «партий» примкнуть – а таких в зале было немало, – склонились к «партии войны».
– Хороший ход, – сказал чернокнижнику Сезат Сеот-ко. Он снова перешёл с хескалита, на котором говорили все присутствующие, на язык Верхнего Иэрмэза, который Эльга не знала и знать не могла. – Так вот для чего ты привёл сюда эту девочку…
– Нет, – ответил Уилар на том же языке. – Но глупо было не воспользоваться случаем. Надеюсь, некоторые теперь всерьёз задумаются: если даже такое безропотное ангелоподобное создание шээлиты не пощадили, то что же им самим светит в случае «очищения рядов» – как предлагает Осгьен?
Мастер Проклятий кивнул, соглашаясь. Эмоциональные реакции обычных людей он постигал лишь мысленно, нисколько им не сопереживая. В его собственной душе были совершенно иные ориентиры, сформировавшиеся после того, как в далёкой юности в результате обучения и инициации добро и зло в его душе поменялись местами. Внешне Мастер Проклятий выглядел как обычный человек, но внутренне он не был им уже очень давно: выступление Эльги не вызвало в нем ничего, кроме, может быть, лёгкого желания подвергнуть её нескольким простым пыткам вроде раздавливания костей или медленного сдирания кожи. Впрочем, такого рода страсти давно уже не владели им: после того как добро и зло поменялись местами, он убил и то и другое. Он семь раз убивал себя, прежде чем завершил обучение и стал Мастером Проклятий. Голоса побеждённых страстей, если и раздавались вдруг вновь в его сердце, уже никак не могли повлиять на его поступки. Зло, достигшее некой запредельной стадии, начинает во многом походить на добро. Сезат был очень вежливым человеком, а по пути на Лайфеклик даже спас жизнь какой-то убогой нищенке, заплатив трактирщику за еду для неё и ночлег.
– Вот чёрт! – пробормотал он при первом ударе. Уже три часа! Не обращая внимания на подтянувшихся было при его приближении солдат, он резко развернулся и быстрыми шагами направился в замок. В его комнате лежал запечатанный конверт, который герцог передал ему ранним утром. В конверте находился какой-то приказ, но какой – этого Регин ещё не знал.
Герцог приказал вскрыть конверт ровно в три, не раньше и не позже.
Вряд ли, конечно, там что-то важное, но…
Он громко хлопнул в ладоши, привлекая внимание. Приказал карликам заткнуться, умудрившись поместить в этот короткий приказ два полновесных богохульства. Покачиваясь, встал. Воины и братья-рыцари немного притихли.
– Га-аспада!.. Наш любимый герцог, – Агвер громко икнул, – оставил нам… письмецооо!!! – Вытащив смятый конверт из-за пазухи, Агвер помахал им в воздухе. Послышался смех. – Тсс!.. Тих-ха!.. – Агвер с необыкновенно серьёзным видом приложил палец к губам. – Это секретный… прик-каз! Герцог всегда… думает о нас! – В ответ на это довольно странное умозаключение рыцари и воины разразились приветственными криками. Выпили за герцога. – Тих-ха!.. – продолжал Агвер. – Не сбивайте меня! Читаю.
И он стал читать. У герцога был чёткий, почти каллиграфический почерк, но дело двигалось медленно махать мечом ан Клерту приходилось куда чаще, чем разбирать буквы. Вдобавок он был изрядно пьян. Поначалу каждое произнесённое им слово встречали либо шутками, либо приветственными воплями, но очень скоро и шутки, и вопли поутихли. Чем полнее до Агвера доходил смысл приказа, тем быстрее выветривался хмель из его головы. С середины он читал письмо уже раздельно и чётко, позабыв о всяком веселье. Закончив, он поднял глаза и ещё раз оглядел собравшихся. Больше никто не улыбался, не пил, не кривлялся. Все смотрели на Агвера. Точнее – на клочок бумаги в его руках. В столовой царила неестественная, абсолютная тишина. Почти на всех лицах – вытянувшихся, побелевших – читалось затаённое сомнение. Они ещё не могли поверить тому, что услышали.
Внезапно Агвер ан Клерт осознал, что он совершенно трезв. Пожалуй, это было хуже всего.
Он и сам едва верил тому, что только что прочитал.
Какой-то далёкий шум привлёк её внимание. Что-то происходило во дворе… Услышав лошадиное ржание, она поняла, что это за шум. Это топот. Копыта стучат по мосту, переброшенному через ров. Лошадей было много.
Уилар тоже услышал. Он тихо встал и подошёл к окну. Он не был единственным, кого заинтересовал шум. Сидевшие рядом с окнами оглядывались или вставали с мест, чтобы выяснить причину шума. Герцог по-прежнему спокойно сидел на своём месте и внимательно слушал очередного докладчика. Учитывая близость к оратору, он мог ещё ничего не услышать.
На полпути Уилар остановился. Пялиться в окна бессмысленно – с этой стороны все равно невозможно увидеть ворота. Его волновал не сам шум – гораздо больше его беспокоило другое: он хотел знать, что это, но знание не приходило.
Он быстро оглянулся на герцога. Лицо Джельсальтара ничего не выражало. «Что это? Нападение?..» Но только полный идиот, как совершенно верно было замечено вчера за ужином, станет открыто нападать на Скельвура. Даже без помощи присутствующих здесь колдунов Айлис Джельсальтар был способен разобраться с любой армией. «Значит, предательство?..»
Уилар колебался. В предательстве не было никакого смысла. Или все-таки…? В это время он услышал шум уже в самом замке. Топот ног, взбегающих по основной лестнице, лязг металла… Поздно раздумывать над тем, что это. Нырнув в безмолвие и перестав вообще о чем-либо беспокоиться, он вытащил Скайлаггу из чехла. Через несколько секунд все выяснится само собой.
В зале поднялось волнение. Докладчик сбился и замолк. Теперь уже почти все повскакивали с мест. Уилар чувствовал, как его собратья, каждый на свой манер, пытаются выяснить, кто явился в замок. Но Советники молчали, а мысленные импульсы гасли, поглощаясь той бесцветной волной, которая надвигалась на колдунов.
Кто-то закричал:
– Предательство!.. – И в этот миг двери с грохотом распахнулись. Волна закованных в железо солдат выплеснулась в зал. Они были разгорячены скачкой, от них пахло холодом и конским потом. Их могли легко остановить на въезде в город или на любой из застав – просто закрыв перед ними ворота. Но этого не произошло – во-первых, из-за того что они несли перед собой штандарт герцога, а во-вторых, из-за того что в строго выверенное время, перед самым появлением всадников, комендант города и начальник каждой из пяти застав вскрыли запечатанные конверты – точно такие же какие были вручены капитану замковой стражи Регину ан Нелю и опоясанному рыцарю Агверу ан Клерту.
Нападавшие – о том, что все они принадлежат к Ордену Господних Псов, свидетельствовало изображение золотого круга на левой стороне груди – несмотря на превосходное вооружение и внезапность атаки, успели убить лишь двух или трех человек. Затем те, кто находился в зале, нанесли ответный удар.
Окружавшая шээлитов божественная аура была проломлена почти мгновенно. Одному человеку, пусть даже и одарённому, невозможно тягаться с богом, но в зале, за вычетом новичков вроде Эльги и тех, чьи способности были малоприменимы в бою, – вроде алхимика Зальца Онтберга – присутствовало около шестидесяти колдунов. Пусть даже большая часть из них по-прежнему была дезориентирована и ничего не предпринимала. Но ведь и божественная сила небеспредельная – она проявляет себя настолько, насколько глубоко верит тот, кто используется этой силой в качестве проводника. Вера фанатиков, ворвавшихся в тронный зал Джельсальтара, несмотря на всю свою силу, беспредельной все-таки не была.
Волна наступавших отхлынула. Воздух наполнился криками боли и ужаса. Тем, кому повезло, умерли сразу – десять или пятнадцать человек, успевших ворваться в зал. Другие выдавливали себе глаза, пытались разбить собственные черепные коробки – психический удар полностью выжег им разум. Третьи, обезумев, вцепились друг в друга и оружием – или голыми руками теперь убивали собственных товарищей. Четвёртые, те, кто находились в момент удара дальше всего – просто потеряли ориентацию во времени и пространстве. Они оглядывались вокруг, ничего не слыша и почти ничего не видя, и не могли вспомнить, кто они такие и для чего сюда пришли. К залу между тем двигалась новая волна нападавших, по-прежнему вливавшихся во двор замка непрерывной волной. Их постигла бы участь их предшественников, если бы…
Но если это так, то почему её представители так часто оказывались не лучше, а хуже тех, кого они проклинали как «колдунов и дьяволопоклонников»?..
Эльга не могла ответить на этот вопрос. Она столкнулась с реальностью, которая упорно не желала укладываться в рамки её представлении о мире как о чем-то гармоничном и справедливом в своей основе. Её вдруг посетила ужасающая мысль: добра и зла нет ни на этой стороне, ни на той. Да и существуют ли они вообще? Есть ли чистое зло, с которым нужно бороться, и чистое добро, за которым всегда нужно следовать? Раньше она думала, что есть. Теперь она в этом сомневалась. Все перемешалось, и стало невозможно отличить одно от другого. Слушая то, что говорили все эти люди, она как будто бы сражалась сама с собой внутри своего собственного разума. Какая из двух половинок её «я» проигрывала битву, а какая побеждала? На этот вопрос невозможно было ответить. Когда престарелый мужчина (который сам не обладал никакими колдовскими способностями) стал рассказывать о том, как его пятилетнего сына забили кольями из-за того, что в присутствии мальчика сами собой летали по воздуху вещи, Эльге казалось, что её сердце истекает кровью. Мальчика трижды подвергали процедуре экзорцизма, но это не помогло. Впрочем, его убили не сами шээлиты, а обычные горожане, не желавшие жить рядом с «одержимым».
Она не могла, не хотела принимать ту реальность, которую ей демонстрировали сегодня. И как бы в ответ на её безмолвный стон на трибуну поднялся человек, вовсе не собиравшийся жаловаться на произвол шээлитов.
Это был тот самый высокий белобородый старик, который повстречался Эльге и Уилару на въезде в город.
Он был одет очень торжественно: длинная белая мантия и плащ бирюзово-жемчужного цвета, расшитый золотом и серебром. У него был глубокий, хорошо поставленный голос.
– Меня зовут Осгьен ан Трейт, – представился старик – По роду своих занятий я, как и многие из вас, практикую Искусство. В частности, я занимаюсь астрологией, криптографией, мёртвыми языками, расшифровкой различных идеограмм, составлением монограммных заклинаний… Надеюсь, все присутствующие знают, что такое монограммные заклинания? Нет? Хм. Впрочем, это не так важно, поскольку не имеет никакого отношения к тому, что я собираюсь сказать. – Оратор сделал короткую, но выразительную паузу. – Мы с вами выслушали несколько трагических историй, которые, пожалуй, могут оставить безучастной только самую чёрствую душу. Я выражаю этим людям свои самые искренние соболезнования. Впрочем, мы живём далеко не в идеальном мире, и если в этот зал пригласить, скажем, крестьян, безвинно пострадавших в войне между Нээрскими баронами, то не сомневаюсь – мы бы услышали от них ещё более душераздирающие истории…
По залу пробежал ропот.
– ОДНАКО! – Осгьен сделал ударение на первом слове, чтобы перекрыть шепотки. – Как я уже сказал, я выражаю безвинно пострадавшим от шээлитов или от гражданских властей, или от обезумевших соседей, устроивших самосуд – я выражаю им всем своё самое искреннее соболезнование. БЕЗВИННО пострадавшим. – Он снова сделал паузу, давая собравшимся сполна уразуметь смысл его слов. – Каковыми среди выступавших были далеко не все. Было бы интересно узнать, почему благородный барон Мерхольг ан Сорвейт, – тут голос Осгьена наполнился откровенной жёлчью, – не упомянул в своём выступлении, когда он жаловался на то, что в его земли вторгся посланный Церковью граф Арир ан Танкреж – да, так вот, почему же барон Мерхольг не рассказал, что послужило причиной этого вторжения?! Почему он не рассказал, что это вторжение было предпринято лишь после того, как он уже не один год подряд игнорировал требования явиться в Сарейз для справедливого суда?!! Ему предъявлялись очень тяжкие обвинения, но если он был невиновен, конечно, он легко мог оправдаться…
– Брехня!!! – взревел барон, вскакивая на ноги. – Всем известно, каким образом в Сарейзе вершится «справедливый суд»! Будь я настолько глуп, чтобы отправиться туда, я бы здесь не стоял!!!
– Да? – Осгьен чуть наклонил голову. – Возможно. Но, может быть, вас казнили бы вследствие того, что предъявляемые вам обвинения были не так уж несправедливы, и вы это прекрасно осознавали? Или вы все-таки невиновны? Вы никогда не грабили, не убивали, не насиловали…
– Гнида!!! Я тебе голову оторву!!! – заорал окончательно взбешённый Мерхольг. Он хотел было броситься к оратору, но, переведя взгляд на герцога, жестом повелевшего ему успокоиться и сесть обратно, вспомнил, где находится, опустил голову и, с трудом пересилив себя, вернулся на место.
– Вот видите! – Осгьен развёл руками с видом «что и требовалось доказать». – Можем ли мы быть уверены, что человек, способный убить за несколько слов, притом учтите: я ни в чём не обвинял барона, я только осведомился, совершал ли он все эти преступления или нет? – можем ли мы быть уверены, что на земли этого человека и впрямь вторглись без всяких, как он говорит, «оснований»?! – Астролог обвёл всех присутствующих пронзительным испытующим взглядом. – И он отнюдь не единственный такой вот «безвинно пострадавший»! Есть и другие, одно присутствие которых вызывает у меня самые серьёзные сомнения в целесообразности данного собрания! Я мог бы назвать их имена. Но не стану делать этого – по двум причинам. Во-первых, эти имена и так всем – или почти всем известны. Во-вторых, список будет слишком длинен… Я ещё не закончил!!! – Он оглушительно хлопнул ладонью по дереву в ответ на возмущённые возгласы, раздававшиеся со всех концов зала. – Пока эти люди присутствуют здесь, мы ничего не добьёмся! Действия церкви и гражданских властей – всего лишь реакция, иногда излишне болезненная, на действия тех, о ком я говорю, тех, кто в данную минуту сидит среди нас и нагло ухмыляется мне в лицо!.. Тех, кто…
Эльга осторожно скосила глаза. Уилар, конечно же, ухмылялся.
– Нам стоит задуматься о том, – Осгьен назидательно поднял вверх тонкий узловатый палец, – что пока эти люди остаются среди нас, нас всегда будут смешивать с ними в одно целое и предъявлять нам счета за преступления, которых мы никогда не совершали! Мы все возмущены тем, что делает джорданитская церковь по отношению к нам, но давайте задумаемся не о её видимых действиях, а об их причинах! В каждом из нас подозревают чернокнижника или малефика,[1] заключившего договор с дьяволом, но таковых среди нас – видит Бог – лишь незначительное меньшинство. Однако до тех пор, пока они будут оставаться с нами, наше положение год от года будет лишь ухудшаться и ухудшаться. Безумие – бороться с Церковью, как предлагали тут некоторые горячие головы. Нам следует не озлоблять против себя джорданитской клир, а, напротив, стремиться всеми силами к сотрудничеству с ним, к оправданию себя в их глазах. Даже если десять из нас направляют свой природный Дар на лечение, на всевозможную помощь людям, достаточно будет и одного негодяя, балующегося с некромантией или демонологией, чтобы перечеркнуть труд этих десяти! Нам нужно избавиться от этих мерзавцев, потому что они компрометируют всех нас, сотрудничать с шээлитами в их поимке, противостоять им во всем, бескорыстно помогать людям – и тогда, я уверен, Церковь в корне изменит своё отношение к нам!!!
Пока Осгьен произносил последнюю фразу, его дрожащий от праведного гнева палец устремлялся то к одному, то к другому «негодяю» – от барона Мерхольга к Мэзгриму ан Хъету, от Мэзгрима – Уилару Бергону, от Уилара – к Джейсу ан Пральмету, младшему брату Агиля, известному своим буйным нравом.
– Очень забавный человек, – вполголоса произнёс Сезат Сеот-ко, когда Осгьен под шум разбушевавшегося собрания величественно сошёл с трибуны.
– Я с ним знаком, – также негромко ответил Уилар. – Он слишком много читает. И слишком мало понимает прочитанное. Иначе бы он помнил, что астрология, изучению которой он посвятил всю свою жизнь, осуждается в Книге Жизни точно так же, как ворожба и вызывание мёртвых.
– Зачем его пригласили? – Мастер Проклятий с лёгким недоумением передёрнул плечами. – Какой от него толк?
– Это надо спрашивать не у меня, а у Айлиса Джельсальтара. Мне тоже кажется, что тут чересчур много лишнего народу. Слишком многие легко поверят в ту чушь, которую несёт Осгьсн. Слышишь? – Уилар качнул головой, обращая внимание соседа на невообразимый гвалт, по-прежнему стоявший в зале. – Эти кролики надеются, что если им удастся избавиться от волков, то после их благородного поступка охотники перестанут обращать на них внимание.
Сезат Сеот-ко кивнул, соглашаясь.
Гомон и гвалт между тем никак не прекращались.
В первых рядах едва не разгорелась драка между сторонниками Мерхольга ан Сорвейта и Осгьена ан Трейта. Едва-едва сумели их успокоить. Ясно обозначились две партии; партия войны обвиняла партию мира в трусости, тупости и клевете, а партия мира именовала своих оппонентов не иначе как «преступниками» и «человекоубийцами». Возникла заминка и с выступлениями – многие из тех, кто уже побывал на трибуне, теперь рвались на неё снова – опровергнуть или подтвердить слова Осгьена ан Трейта. Наконец на трибуну поднялся очередной оратор, но собравшиеся были слишком возбуждены и так и не дали ему сказать ни слова. Видя, что споры не прекращаются, неудачливый оратор безнадёжно махнул рукой и сошёл вниз.
– Наш выход, – неожиданно сказал Уилар. Эльга не успела ничего понять, как была уже на ногах, протискиваясь вслед за Уиларом через толпу, забившую проход к трибуне. Чернокнижник сжимал её руку своими стальными пальцами, не оборачиваясь и, по видимости, нисколько не заботясь о том, идёт ли она следом за ним на своих ногах или волочится по полу. Чтобы избегнуть последнего, Эльге приходилось прикладывать неимоверные усилия – толпа, каким-то чудом раздвигавшаяся перед Уиларом, так и норовила сомкнуться сразу за его спиной. Несколько раз Эльге казалось, что Уилар или оторвёт ей руку, или попросту раздавит кости. К счастью, обошлось. Вот они у трибуны. Прочие ораторы, ожесточённо спорившие об очерёдности выступлении, как-то разом пропустили их вперёд. «Чему я удивляюсь?.. – подумала Эльга, посмотрев в спину Уилару. – Хищник всегда остаётся хищником. Даже тогда, когда не собирается ни на кого нападать… Они это чувствуют, поэтому и уступают дорогу».
По пути она как-то не задумывалась, для чего Уилар потащил её следом за собой, – и запаниковала, когда чернокнижник неожиданно обернулся, поднял её и поставил на возвышение.
Ужас на лице Эльги был написан настолько ясно, что Уилар даже соизволил прокомментировать свои действия:
– Сейчас будешь говорить.
– Я??? – Эльга едва сумела выдавить из себя несколько звуков, – о… о чём…
– О чём хочешь. – Помолчав, Уилар добавил с присущим ему чёрным юмором, – Желательно правду.
Он отвернулся, и Эльга поняла, что больше никаких указаний не последует. О чем говорить? Она не могла даже представить. Здесь собралось около двухсот человек, многие из которых были знатными и могущественными персонами. Что она может сказать им? Они не обращали на неё никакого внимания – спорили, пытаясь перекричать друг друга. Эльга беспомощно посмотрела на Уилара. Уж не хочет ли он, чтобы она каким-то образом прекратила весь этот бардак? Может быть, лучше сесть на место и подождать, пока они успокоятся?
Но чернокнижник так легко от своих затей не отступался. Нужно утихомирить толпу? Где трубач? Иди сюда и дуди в свою дудку, да погромче! Трубач мотает головой и косится на герцога – только приказу своего хозяина он будет подчиняться. Но герцог молчит, не выдаёт ни словом, ни жестом, что он поощряет или порицает самовольные действия Уилара Бергона. Тогда Уилар бесцеремонно отнимает у пажа трубу и трубит в неё сам – трубит от души, нисколько не заботясь о чистоте звука. Тем более что он все равно не умеет играть на трубе.
От пронзительного рёва Эльга едва не оглохла. Над ошеломлённым залом повисла тишина.
– Ну! – прошипел Уилар, бросив на Эльгу яростный взгляд.
– Я…
– Громче!
– Я… – Она сама удивилась своему голосу – необычно звонкому и громкому. – Я не… не знаю, что вам сказать. Наверное, я должна рассказать, что со мной было… Со мной тоже поступили… нехорошо… и с матушкой Марго… но я… я не хочу… не хочу никого обвинять. Я верю в Преблагого Джордайса. Я не хочу ни с кем воевать… Я прожила у матушки Марго почти год…
Она говорила сбивчиво и сумбурно, но, как ни странно, её никто не прерывал. Она рассказала о своей жизни, о матушке Марго и шээлитском суде, о том, как Уилар Бергон спас её от смерти… Вместе с тем она изо всех сил старалась дать им понять, что не хочет ни жаловаться, ни обвинять кого бы то ни было. Она пыталась сказать, что можно остаться верным Пресветлому даже тогда, когда всё, казалось бы, восстаёт против веры. Кого она хотела в этом убедить – их, гордых и сильных, или себя саму?..
Когда она замолчала, не зная, что ещё можно добавить, Уилар помог ей сойти вниз. В зале стояла тишина. Когда они стали возвращаться на свои места, на смену тишине снова пришёл гомон и шум, но теперь отчётливо ощущалось, как изменились настроения среди собравшихся. Часть «партии мира» притихла, другая часть, состоявшая из наиболее рьяных сторонников Осгьена ан Трейта, утверждала, что Эльга, в сущности, призывала к тому же, что и Осгьен. Так оно и было, однако – общий эффект её выступления был совершенно противоположным. Большинство тех, кто до сих пор сохранял нейтралитет или колебался, не зная, к какой из «партий» примкнуть – а таких в зале было немало, – склонились к «партии войны».
– Хороший ход, – сказал чернокнижнику Сезат Сеот-ко. Он снова перешёл с хескалита, на котором говорили все присутствующие, на язык Верхнего Иэрмэза, который Эльга не знала и знать не могла. – Так вот для чего ты привёл сюда эту девочку…
– Нет, – ответил Уилар на том же языке. – Но глупо было не воспользоваться случаем. Надеюсь, некоторые теперь всерьёз задумаются: если даже такое безропотное ангелоподобное создание шээлиты не пощадили, то что же им самим светит в случае «очищения рядов» – как предлагает Осгьен?
Мастер Проклятий кивнул, соглашаясь. Эмоциональные реакции обычных людей он постигал лишь мысленно, нисколько им не сопереживая. В его собственной душе были совершенно иные ориентиры, сформировавшиеся после того, как в далёкой юности в результате обучения и инициации добро и зло в его душе поменялись местами. Внешне Мастер Проклятий выглядел как обычный человек, но внутренне он не был им уже очень давно: выступление Эльги не вызвало в нем ничего, кроме, может быть, лёгкого желания подвергнуть её нескольким простым пыткам вроде раздавливания костей или медленного сдирания кожи. Впрочем, такого рода страсти давно уже не владели им: после того как добро и зло поменялись местами, он убил и то и другое. Он семь раз убивал себя, прежде чем завершил обучение и стал Мастером Проклятий. Голоса побеждённых страстей, если и раздавались вдруг вновь в его сердце, уже никак не могли повлиять на его поступки. Зло, достигшее некой запредельной стадии, начинает во многом походить на добро. Сезат был очень вежливым человеком, а по пути на Лайфеклик даже спас жизнь какой-то убогой нищенке, заплатив трактирщику за еду для неё и ночлег.
* * *
Регин ан Нель, капитан стражи Джельсальтара, проверял посты, когда колокола пробили три.– Вот чёрт! – пробормотал он при первом ударе. Уже три часа! Не обращая внимания на подтянувшихся было при его приближении солдат, он резко развернулся и быстрыми шагами направился в замок. В его комнате лежал запечатанный конверт, который герцог передал ему ранним утром. В конверте находился какой-то приказ, но какой – этого Регин ещё не знал.
Герцог приказал вскрыть конверт ровно в три, не раньше и не позже.
Вряд ли, конечно, там что-то важное, но…
* * *
Когда зазвонили колокола, Агвер ан Клерт, прищурившись, оглядел столовую. Обстановка была гораздо более непринуждённой, чем вчера за ужином. И более естественной. Рыцари громко хохотали, наблюдая кривляние герцоговых шутов – двух уродливых карликов, один из которых, накинув на плечи белое полотенце, в данный момент изображал Сарейзского первосвященника, а второй, подхватив какую-то палку и напустив на себя донельзя важный вид – астролога Осгьена ан Трейта. По рукам ходили кувшины с вином. Было занято два стола из четырех: кроме самих рыцарей, здесь присутствовали их оруженосцы и телохранители – всего около шестидесяти вооружённых людей. Их всех, выполняя распоряжение своего господина, собрал здесь Агвер ан Клерт. В три он должен был сделать небольшое объявление, а чтобы до того времени молодцы не заскучали, позаботился о выпивке и закуске. Некоторые уже успели порядком набраться. Да и сам Агвер, признаться, был уже навеселе.Он громко хлопнул в ладоши, привлекая внимание. Приказал карликам заткнуться, умудрившись поместить в этот короткий приказ два полновесных богохульства. Покачиваясь, встал. Воины и братья-рыцари немного притихли.
– Га-аспада!.. Наш любимый герцог, – Агвер громко икнул, – оставил нам… письмецооо!!! – Вытащив смятый конверт из-за пазухи, Агвер помахал им в воздухе. Послышался смех. – Тсс!.. Тих-ха!.. – Агвер с необыкновенно серьёзным видом приложил палец к губам. – Это секретный… прик-каз! Герцог всегда… думает о нас! – В ответ на это довольно странное умозаключение рыцари и воины разразились приветственными криками. Выпили за герцога. – Тих-ха!.. – продолжал Агвер. – Не сбивайте меня! Читаю.
И он стал читать. У герцога был чёткий, почти каллиграфический почерк, но дело двигалось медленно махать мечом ан Клерту приходилось куда чаще, чем разбирать буквы. Вдобавок он был изрядно пьян. Поначалу каждое произнесённое им слово встречали либо шутками, либо приветственными воплями, но очень скоро и шутки, и вопли поутихли. Чем полнее до Агвера доходил смысл приказа, тем быстрее выветривался хмель из его головы. С середины он читал письмо уже раздельно и чётко, позабыв о всяком веселье. Закончив, он поднял глаза и ещё раз оглядел собравшихся. Больше никто не улыбался, не пил, не кривлялся. Все смотрели на Агвера. Точнее – на клочок бумаги в его руках. В столовой царила неестественная, абсолютная тишина. Почти на всех лицах – вытянувшихся, побелевших – читалось затаённое сомнение. Они ещё не могли поверить тому, что услышали.
Внезапно Агвер ан Клерт осознал, что он совершенно трезв. Пожалуй, это было хуже всего.
Он и сам едва верил тому, что только что прочитал.
* * *
Эльга украдкой зевнула. Сколько ещё все это будет продолжаться? Она устала и хотела есть. К началу четвёртого часа её мозг уже отказывался воспринимать то, что говорили докладчики.Какой-то далёкий шум привлёк её внимание. Что-то происходило во дворе… Услышав лошадиное ржание, она поняла, что это за шум. Это топот. Копыта стучат по мосту, переброшенному через ров. Лошадей было много.
Уилар тоже услышал. Он тихо встал и подошёл к окну. Он не был единственным, кого заинтересовал шум. Сидевшие рядом с окнами оглядывались или вставали с мест, чтобы выяснить причину шума. Герцог по-прежнему спокойно сидел на своём месте и внимательно слушал очередного докладчика. Учитывая близость к оратору, он мог ещё ничего не услышать.
На полпути Уилар остановился. Пялиться в окна бессмысленно – с этой стороны все равно невозможно увидеть ворота. Его волновал не сам шум – гораздо больше его беспокоило другое: он хотел знать, что это, но знание не приходило.
Он быстро оглянулся на герцога. Лицо Джельсальтара ничего не выражало. «Что это? Нападение?..» Но только полный идиот, как совершенно верно было замечено вчера за ужином, станет открыто нападать на Скельвура. Даже без помощи присутствующих здесь колдунов Айлис Джельсальтар был способен разобраться с любой армией. «Значит, предательство?..»
Уилар колебался. В предательстве не было никакого смысла. Или все-таки…? В это время он услышал шум уже в самом замке. Топот ног, взбегающих по основной лестнице, лязг металла… Поздно раздумывать над тем, что это. Нырнув в безмолвие и перестав вообще о чем-либо беспокоиться, он вытащил Скайлаггу из чехла. Через несколько секунд все выяснится само собой.
В зале поднялось волнение. Докладчик сбился и замолк. Теперь уже почти все повскакивали с мест. Уилар чувствовал, как его собратья, каждый на свой манер, пытаются выяснить, кто явился в замок. Но Советники молчали, а мысленные импульсы гасли, поглощаясь той бесцветной волной, которая надвигалась на колдунов.
Кто-то закричал:
– Предательство!.. – И в этот миг двери с грохотом распахнулись. Волна закованных в железо солдат выплеснулась в зал. Они были разгорячены скачкой, от них пахло холодом и конским потом. Их могли легко остановить на въезде в город или на любой из застав – просто закрыв перед ними ворота. Но этого не произошло – во-первых, из-за того что они несли перед собой штандарт герцога, а во-вторых, из-за того что в строго выверенное время, перед самым появлением всадников, комендант города и начальник каждой из пяти застав вскрыли запечатанные конверты – точно такие же какие были вручены капитану замковой стражи Регину ан Нелю и опоясанному рыцарю Агверу ан Клерту.
Нападавшие – о том, что все они принадлежат к Ордену Господних Псов, свидетельствовало изображение золотого круга на левой стороне груди – несмотря на превосходное вооружение и внезапность атаки, успели убить лишь двух или трех человек. Затем те, кто находился в зале, нанесли ответный удар.
Окружавшая шээлитов божественная аура была проломлена почти мгновенно. Одному человеку, пусть даже и одарённому, невозможно тягаться с богом, но в зале, за вычетом новичков вроде Эльги и тех, чьи способности были малоприменимы в бою, – вроде алхимика Зальца Онтберга – присутствовало около шестидесяти колдунов. Пусть даже большая часть из них по-прежнему была дезориентирована и ничего не предпринимала. Но ведь и божественная сила небеспредельная – она проявляет себя настолько, насколько глубоко верит тот, кто используется этой силой в качестве проводника. Вера фанатиков, ворвавшихся в тронный зал Джельсальтара, несмотря на всю свою силу, беспредельной все-таки не была.
Волна наступавших отхлынула. Воздух наполнился криками боли и ужаса. Тем, кому повезло, умерли сразу – десять или пятнадцать человек, успевших ворваться в зал. Другие выдавливали себе глаза, пытались разбить собственные черепные коробки – психический удар полностью выжег им разум. Третьи, обезумев, вцепились друг в друга и оружием – или голыми руками теперь убивали собственных товарищей. Четвёртые, те, кто находились в момент удара дальше всего – просто потеряли ориентацию во времени и пространстве. Они оглядывались вокруг, ничего не слыша и почти ничего не видя, и не могли вспомнить, кто они такие и для чего сюда пришли. К залу между тем двигалась новая волна нападавших, по-прежнему вливавшихся во двор замка непрерывной волной. Их постигла бы участь их предшественников, если бы…