Смирнов Андрей. Чернокнижник

   – Ч-шшшто, боиш-шшся?..
   Прокашлявшись, Эльга засмеялась – она уже поняла, что это шутка, от которой ведьма, подслушав её мысли, ну просто не могла удержаться. На другом конце стола беззвучно смеялась Марта Весфельж. Она смеялась, потому что Эльгины мысли вызвали в её памяти одно из самых страшных воспоминаний – воспоминание о тесном и жгучем Нижнем Мире, в который она попала, когда Хиргильда однажды посадила её на лопату и сунула в раскалённую печь. Она едва не умерла тогда, а может быть и умерла – она мало что помнила. Она очень быстро потеряла сознание и очнулась уже на полу. Хиргильда хлопотала над ней. Её кожа была красной и горячей, как раскалённый металл. Через несколько часов она остыла, но ещё долгое время Марта чувствовала себя так, как будто бы и в самом деле была зажарена и только благодаря какому-то необъяснимому чуду вернулась к нормальной жизни – или к её видимости, потому что «нормальной» жизнь ведьмы можно назвать лишь с очень большой натяжкой.
   Смеясь, Марта думала о том, что, будь Эльга её воспитанницей, ей, скорее всего, пришлось бы поступить с этой девочкой так же, как когда-то Хиргильда поступила с ней самой. И Марта искренне радовалась тому, что их с Эльгой не связывают подобные обязательства, потому что неизвестно, чем бы все закончилось на этот раз, а столь огромную ответственность Марта не желала взваливать на свои плечи ни под каким видом. По своей природе она была слишком мягка, склонна к жалости и лени – и хотя бабка, годы и ремесло основательно повыбивали из неё эти качества, она понимала, что из-за слабости может подвергнуть ученика или ученицу гораздо большему риску, чем это допустимо – а риск в процедурах такого рода и без того был чрезвычайно велик. В случае же Эльги риск увеличивался троекратно – хотя та и обладала отнюдь не самым слабым Даром, но была нерешительна, недисциплинированна, импульсивна; Дар, который она совершенно не умела (даже не пыталась) контролировать, то вспыхивал в ней, то угасал почти совершенно. Марта отнюдь не испытывала к ней неприязни, напротив – ощущала некоторую симпатию, но была просто безмерно счастлива от того, что Эльга не является её ученицей – потому что будь иначе, она бы оказалась одной из самых трудных учениц, которых только можно представить. «Прежде чем её Дар полностью раскроется, она будет не раз сталкиваться с опасностями, которые сама же на себя навлечёт, – думала Марта. – Чем дальше, тем больше. Сто против одного, что рано или поздно она оступится – и погибнет… Может быть, и хорошо, что её учит Уилар… потому, что ему ни до кого нет дела, и если она погибнет, его это не слишком опечалит».
   И поэтому Марта смеялась. Только смех мог защитить её от бессмысленности и несправедливости худшего из миров и от собственных кошмарных воспоминаний. А Эльга, которая, конечно, не могла знать мыслей Марты Весфельж (тем более что ведьма хорошо умела их скрывать даже от самой себя), искренне смеялась вместе с ней над своим наивным испугом.

* * *

   Следующий день застал Эльгу за тем же занятием, что и вчера. Она не роптала и не спорила, доказывая полную бессмысленность уборки снега – она была не в том положении, чтобы качать права. Даже если это был всего лишь каприз Марты, ведьма кормила её и могла в любой момент выставить на улицу. Иногда, впрочем, Эльга приходила к мысли о том, что в работе, которую ей поручает ведьма, есть какой-то высший, непонятный ей смысл – именно в силу её внешней абсолютной бессмысленности. Ещё одна причина заключалась в самом характере Эльги – ей было проще смириться, чем доказывать собственную правоту. Работая то метлой, то лопатой, она вспоминала полузабытые детские сказки: о том, как детей, попавших в услужение ведьмам и колдунам, те загружали непосильной или явно бессмысленной работой: считать пшеничные зёрна в мешках или соткать ковёр за одну ночь. Ещё одна причина, возможно, самая важная, заключалась в том, что это монотонное занятие не вызвало в ней никакого внутреннего протеста – она неожиданно обнаружила, что ей нравится находиться на свежем воздухе, нравится трудиться, пусть даже её труду грош цена, пусть даже снег, который шёл всю ночь, свёл большую часть её вчерашних трудов на нет.
   Ближе к полудню, очищая участок перед воротами, она заметила человека, который выводил из леса пегую лошадку, тянувшую за собой волокуши. Человек был одет в дрянной, рваный тулуп, перетянутый верёвкой, был бородат и носил на голове нелепую собачью шапку. За верёвку был заткнут топор, на волокушах громоздились дрова.
   Спустя некоторое время лошадка подъехала ко двору и остановилась. Эльга в этот момент не работала: вот уже целую минуту она наблюдала странное явление – облачко пара, образовавшееся, возможно, от дыхания человека или лошади, неторопливо вплывало во двор. Можно было, конечно, предположить, что облачко принёс порыв ветра (ни мужичок и ни его лошадка особенно не торопились), но если учесть, что ветра сегодня не было вовсе, явление и в самом деле казалось необычным.
   – Здорово, – сказал мужик. Снял шапку, пригладил волосы и снова нахлобучил шапку на голову.
   – Добрый день, – откликнулась Эльга.
   – Это… Хозяйка-то дома?
   Эльга кивнула.
   – Сейчас позову.
   Она зашла в дом. За минувшую ночь, которая, несмотря на снегопад, была довольно тёплой, окна почти полностью очистились от изморози. Незадолго до появления мужичка Марта вышла во двор и закрыла все наружные ставни, превратив таким образом окна в настоящие зеркала. Она зажгла свечи и, сидя на лавке перед «зеркалом», неторопливо расчёсывала волосы. Когда Эльга зашла в дом и уже открыла рот, чтобы сообщить о госте, Марта чуть повернула к ней голову и слова застыли у девушки в горле. Да, это была Марта… Но какая! Седая, морщинистая, уродливая старуха с огромным носом и плоской болтающейся грудью, у неё почти не было зубов, а те немногие, гниловато-жёлтые, которые ещё оставались, с трудом помещались во рту. У неё были мутные, водянистые глаза, покрытые паутиной кровеносных сосудов. Широкие, жабьи губы и кривящийся в ухмылке рот.
   Эльга застыла от ужаса. Жуткое видение продолжалось лишь один миг. Затем Марта снова обернулась к окну – и из затемнённого стекла на Эльгу взглянуло её отражение: стройная черноволосая девушка ненамного старше самой Эльги, и возможно, и вовсе её ровесница. И тогда Эльга вспомнила, что подобные метаморфозы про исходили и с Уиларом; вспомнила, как иногда он казался старым, а иногда – молодым. И она поняла, что подлинный возраст Марты, как и возраст Уилара, не закреплён на месте, но плавает в том неопределённом промежутке, который пролегает между юностью и старостью.
   – Что тебе? – спросила Марта. Вернее – спросило её отражение: Марта смотрела в зеркало, а её отражение смотрело на Эльгу.
   – Там… – Девушка не успела договорить: ведьма уже все знала сама, и узнала это куда быстрее, чем могла бы ей рассказать Эльга.
   – Счас выйду, – сказала она, по-прежнему не двигаясь с места. – Ступай.
   Эльга поспешно выбежала во двор. Мужичок завёл свою лошадку за ворота и преспокойно складывал привезённые дрова в поленницу. Похоже, он был тут не в первый раз.
   – Вы Марте дрова привозите? – предположила Эльга.
   Мужичок кивнул.
   – А то! – Выждав паузу, объяснил: – Жену мою, ну, значит, по женской части, вылечила. За то всю зиму дрова ей должон поставлять. Вот так вот.
   Скрипнула дверь. На крыльце появилась Марта.
   Сейчас на вид ей было лет сорок – сорок пять: дородная баба в овчинной шубе и с шерстяным платком на голове. Завела разговор с мужичком: как дела да что в деревне, кто с кем и что почём. Мужичонка отвечал охотно, видно было: он и побаивается Марту, и уважает, и расположить к себе хочет. Эльга быстро потеряла нить разговора – ведьма и крестьянин обсуждали вещи, которые были известны и понятны только им одним, упоминали массу имён и прозвищ, смеялись при упоминании о каких-то происшествиях, о которых Эльга ничего не знала. В дом Марта крестьянина не пригласила, И, разгрузив дровишки, он вскоре уехал. Марта подозрительно позыркала по сторонам, понюхала носом воздух и ушла обратно в дом.

* * *

   Сон, который приснился Эльге на третью ночь, запомнился так же ясно, как и предыдущий. Она брела среди острозубых, черно-серых холмов, под клубящимся тёмным небом. В небе бушевал шторм, на земле было относительно спокойно, но иногда порывы ветра, как плети, обрушивались вниз, раздирая одежду, вырывая и унося с собой куски тепла. Длинные, полупрозрачные, чуть светящиеся одеяния были её второй кожей, тепло – её плотью. В низине между холмами она увидела огонь, какого не бывает на земле – пламя, бушующее, как водопад, похожее на стремительно меняющееся, пляшущее рыжее дерево. В темноте прыгали, крутились, изгибались и изменялись существа, на которых не мог удержаться взгляд. Среди них была и Марта Весфельж – её обнажённое тело ясно выделялось среди остальных и своей медлительностью, и белизной. Поначалу у Эльги возникло ощущение, что Марте не слишком-то нравится происходящее, возможно даже – она тут не по своей воле, возможно, подвергается каким-то издевательствам… Оснований к тому, чтобы думать так, было немало: существа изгибали и ломали Марту, бросали на землю, выворачивали конечности, прижимались и будто врастали в неё, заставляли Марту двигаться в своём, нечеловеческом ритме…
   Следующая мысль, появившаяся у Эльги, состояла в том, что она наблюдает какую-то жуткую оргию. Она не слишком ясно видела то, что происходит, но похоже, существа и в самом деле на короткое время овладевали Мартой, иногда по двое или по трое; не задерживаясь, вбивали ритм в её тело и затем отпрыгивали, отползали, выворачивались наизнанку и уплывали в сторону, уступая место другим.
   Марта выгнулась дугой и побежала на четвереньках – спиной к земле, животом к небу – волоча на себе одно или даже, может быть, двух существ, сливавшихся или спаривающихся с нею в каком-то сумасшедшем пульсирующем танце. Голова Марты по вернулась на пол-оборота, лицом вниз, с такой лёгкостью, как будто бы у неё вовсе не было позвонков. Четверо существ подняли её и, выгнув ноги за спину, принялись раскачивать колдунью то ли на своих руках, то ли на гигантских фаллосах, то ли на упругих жгутах, выходивших у них из животов и бёдер. Поворачивая голову в другую сторону, Марта вдруг встретилась глазами с Эльгой. Существа, терзавшие её, девушку то ли ещё не заметили, то ли вовсе не обращали на неё внимания.
   – Уходи! – закричала Марта. – Вон отсюда! Сейчас же! Тебе здесь не место!
   Её голос превратился в ураган, который подхватил Эльгу и понёс к той чёрной дыре в небе, через которую она проникла в этот дьявольский мир. Ветра ревели, но больше не могли повредить ей. Холмы, огонь и Марта стремительно уменьшались, отдаляясь от Эльги, все вдруг стало неясным и зыбким. В её душе вдруг возникла уверенность, что то, что она видела – не настоящее: она видела что-то другое, что не могла, оставаясь человеком, ни понять, ни запомнить, и в результате – увидела и запомнила вовсе не то, что было. Так было и раньше, и не раз с тех пор, как она начала своё путешествие с Уиларом. Её глаза превратили сосредоточья тэнгама – в хрустальные скалы, а божество – в пеликана с клювом, полным человеческих глаз. Так было и сейчас. Она запомнила лишь маску на лице мира – маску, которую сама же, в некотором роде, и создала. Её представления, словно призма или кривое зеркало, превратили реальность в тот ряд образов, который она увидела сегодня. Она увидела шабаш там, где, возможно, происходило нечто совершенно иное. Вряд ли что-то доброе или безопасное – иначе для чего бы Марте прогонять её? – возможно, нечто даже более мерзкое, чем она могла себе представить, но – иное.
   Но она не стала думать о том, что же могло там происходить на самом деле. Гораздо больше её поражало то ощущение мира, которое владело ею в данный момент, которое позволило взглянуть на мир с какой-то иной стороны, с точки, более подходящей для Уилара, чем для неё самой. Новое ощущение мира и мысли, которые вытекали из него, были настолько необычными, что в какой-то момент она даже усомнилась: её ли это мысли? Она ли так думает или кто-то другой? Но если то, чем она является сейчас, на самом деле – не она, то кто же она на самом деле?..
   Эти странные, полубезумные загадки возможны только во сне – и, подумав так, она поняла, что спит. Уже всплывая на поверхность, она ухватила и запомнила частицу какого-то более важного и значимого видения, которое необъяснимым образом было связано с предыдущим. Она стояла в дверном проёме, позади тьма, а впереди – клубящаяся темнота, полная теней и тусклых сумеречных огней, темнота, из которой её вышвырнул крик Марты Весфельж. Она могла смотреть и вперёд и назад одновременно. Она видела перед собой бушующее пространство, а за своей спиной – так отчётливо, как будто бы вторая пара глаз располагалась у неё на затылке – чёрную фигуру, таившуюся в темноте коридора. Как ни странно, она не ощущала угрозы – откуда-то она знала, что кто бы это ни был, Похититель Имён или кто-то другой, он не станет сейчас нападать. Не может или не хочет?.. В какой-то момент ей показалось, что за её спиной стоит Уилар – такой же опасный хищник, как и остальные обитатели тьмы, но к которому она за последнее время все-таки привыкла.
   Но то мгновение, пока длилось видение, важна была не Марта Весфельж и бесившиеся вместе с ней твари, не зловещая чёрная фигура за её спиной, которая могла принадлежать и Уилару, и Похитителю Имён.
   Гораздо важнее было то, что она стоит на пороге второй двери, распахнутой настежь.

* * *

   Она проснулась в темноте. Сознание было необычайно ясным – кристально ясным. Она отчётливо помнила все, что видела этой ночью. Сна не было ни в одном глазу. Эльга тихо оделась и выскользнула из дома. Рассвет ещё не наступил, землёй и небом владели сизые предрассветные сумерки. Снег хрустел под ногами. Окружающий мир – в отличие от сознания Эльги – был зыбким, неясным. Она села на лавочку, сунула руки в рукава, чтоб не мёрзли, – и задумалась. Если то, что ей пригрезилось, нечто большее, чем просто сон, то возникало несколько очень важных вопросов. Всего лишь два дня тому назад Марта называла глупцами и безумцами, не ценящими собственных душ, тех, кто заигрывает с тьмою, тех, кто гуляет по острому мосту между Этим миром и Тем. Мост и бушующее пламя были за дверью, когда Эльга заглянула в замочную скважину, – судя по всему, именно тот мост, о котором упоминала Марта. Но когда дверь открылась, картина стала совсем иной. Марта отговаривала её, предупреждала, пугала – но когда открылась дверь, ведьма уже была с той стороны. Ещё полгода тому назад Эльга связала бы все увиденное в простую цепочку, идеально укладывающуюся в систему джорданитского мировоззрения: во-первых, Марта уже продала свою душу дьяволу, во-вторых, демоны и бесы, наслаждаясь своей властью, издевались над ней, в-третьих, Марта пожалела Эльгу и пыталась как могла отвратить её от этого пути (возможно, именно поэтому демоны решили наказать ведьму). Все связывалось в безупречную логическую цепочку… связывалось бы в такую цепочку ещё полгода тому назад. Но теперь она сомневалась. Она думала о том, что все происходящее и видимое ею вовсе не так просто, как кажется. Слишком легко принять то, что видишь, за то, что рассчитываешь увидеть. Уилар основательно подорвал в её душе веру в упорядоченность окружающего мира.
   Она задумалась так крепко, что не сразу заметила, что уже не одна. Сколько времени он (или оно?) сидел (сидело?) на другом конце лавочки? Возможно, он находился тут всю прошедшую ночь и не он подсел к Эльге, а она к нему. Она бы не смогла точно описать его внешность, как не смогла бы точно определить тот момент, когда она узнала о существовании своего соседа. Ощущение, что она тут не одна, накапливалось в ней постепенно и проникало в бодрствующее сознание незаметно, впитывалось, будто вода в песок. Сначала ощущение присутствия, потом – смутный образ чего-то большого, тёмного и косматого. Сделанное открытие её не испугало – состояние сознания, в котором она сейчас находилась, не располагало к тем глупостям, которым она предавалась всю свою жизнь. Она не поворачивалась, не пыталась в упор разглядеть своего соседа – она знала, что сейчас работают какие-то другие правила, не те, к которым она привыкла. И лучше всего было просто принимать реальность такой, какая она есть. С каждой секундой образ существа, занимавшего соседнее место, становился все более ясным. Существо сидело тихо, можно даже сказать – осторожно. От него не исходило ощущение опасности, напротив что-то вроде несмелого любопытства, готового, в случае встречного благожелательного отношения, перерасти в дружелюбие. В какой-то момент Эльге показалось, что рядом с ней сидит оживший игрушечный медведь (и выросший при этом до десяти футов) или даже настоящий медведь, вернее, не медведь – медвежонок, только разумный и почему-то очень большой. Как только сложился этот образ, она – что неудивительно для женщины вообще и для молодой девушки в частности – немедленно почувствовала прилив самой неподдельной симпатии к этому существу. Ободрённый «медвежонок» немедленно отозвался волной ответного дружелюбия. В результате некоторое время они просто сидели рядом на лавке и молча симпатизировали друг другу.
   Эльга не пыталась заговорить с ним – откуда-то она знала, что разговора не будет и обращение, пусть даже и мысленное, разорвёт установившийся контакт. Не потому, что речь могла напугать «медвежонка», а потому, что в его мире вовсе не было слов. Впрочем, слова и не особенно-то были нужны: их общее молчание связывало гораздо сильнее, было глубоким, полным доверия и взаимопонимания. Возможно, так было потому, что им, по сути, ничего друг от друга не было нужно.
   Эльга не слышала, как открылась дверь в дом.
   Услышала только шаги Марты – и резкий окрик:
   – А ну-ка! Пшел! Давай-давай! Двигай отсюда!
   Дружелюбное существо как-то разом погрустнело, потускнело, расстроилось, и, явно опасаясь ведьмы, поспешило ретироваться. Ещё секунду оно было смутным подобием обезьяньей или медвежьей фигуры – и вот уже расплылось тенью, стало сгущением воздуха, едва заметным облаком пара – и поплыло прочь. Марта уселась на освободившееся место, натянула рукавички и с удовольствием вытянула ноги. Сегодня с утра ей было лет тридцать – тридцать пять, и она была вовсе не толстой.
   – Зачем вы его прогнали? – с тихой грустью спросила Эльга. – Оно же было хорошее… Оно людей боится. А вы!..
   – Нечего! – сварливо возразила Марта. – Нечего по моему двору всякой нечисти шататься!
   – Но оно же не злое…
   – Ну и что с того?! – не отступала ведьма. – А пусть даже и очень себе хорошее, мне-то что с того? У меня что, проходной двор, что ли?! Нет уж! Врёшь!.. Эх, девчоночка… – Марта вздохнула. – Пожила б ты с моё, не так бы запела!.. Вишь, черепа висят? – Она показала в сторону ближайшей жерди. – А для чего, как думаешь?.. Для красоты, что ли?.. Врёшь! Для того, чтобы отгонять всяких… И как оно только пробралось, а?..
   – Но оно же не хотело ничего плохого!..
   – Ну а мне-то что – хотело, не хотело?! – Марта всплеснула руками. – Хоть доброе, хоть злое, а все одно – нечего без спросу по моему двору шататься!
   Помолчали. Эльге было грустно и обидно за несправедливо прогнанное существо. И возможно, поэтому она задала вопрос, который иначе не задала бы вовсе или, по крайней мере, другим тоном:
   – А меня вы почему прогнали?
   Марта молчала так долго, что Эльга перестала надеяться на ответ. Из этого молчания можно было сделать какие угодно выводы. Марта не хотела отвечать… или просто не понимала, о чем идёт речь? Значит, то, что видела Эльга – только сон и ничего больше? Фантазия, имеющая значение только для неё самой?
   – Я видела сон… – начала было девушка.
   – Это был не сон, – перебила её ведьма.
   Снова надолго установилась тишина. Эльга вертела слова ведьмы и так и этак, словно незнакомую вещь или непонятную головоломку, про которую не знаешь толком, где у неё верх, а где низ и как её положить.
   – Так почему вы?..
   – Рано свернёшь – не той дорогой поедешь.
   – О чем вы?..
   – Я вот что тебе скажу. – Марта поджала губы и постарела на пять лет. – Только одно скажу и больше ничего говорить не буду. Поймёшь ты или нет, не знаю, но только вот или ты свои глупости убьёшь, или они тебя. Вот и весь мой сказ.
   – Подождите… Вы хотите сказать, что… – Эльга чувствовала, что вот-вот поймёт что-то важное, но что это, как выразить это словами – она не знала: не было подходящих слов. – Вы хотите сказать – я могу ненарочно сделать что-то реальным?.. ну почти реальным… если я испугаюсь, я… попаду в ад?.. или создам ад для себя?.. И тогда я буду видеть не… – Она быстро кивнула в ту сторону, куда улетело облачко. – Не таких, а каких-то других, злых существ?.. Если я из-за страха оступлюсь на остром мосту, я попаду туда, куда боюсь?..
   – Не только из-за страха, – сказала Марта. – Чаще бывает так, что видят мост там, где его нет… – Она замолчала и решительно поднялась. – Пойдём-ка в дом! Нечего языками попусту воздух молоть. Да ещё и на морозе!
   Эльга встала и поплелась вслед за ведьмой в дом.
   На крыльце Марта остановилась, недовольно понюхала воздух, зыркнула по сторонам и пробормотала:
   – Где ж шляется этот прохвост?.. Чтоб ему икнулось, окаянному!..
   – Вы о ком? – поинтересовалась Эльга.
   – О дружке твоём чернющем – о ком же ещё?.. Где его только черти носят?..
   «МОЕМ дружке?! – мысленно возмутилась Эльга, припомнив постельную сцену в замке Джельсальтар. – А по-моему, это ТВОЙ дружок!.. ОЙ!.. Она же мысли чи…» Марта вдруг выросла на полфута, раздалась вширь, потяжелела раза в полтора и угрожающе потрясла в воздухе сжатым кулаком:
   – Ты у меня поговори ещё!
   Эльга не испугалась – напротив, едва сдержалась, чтобы не улыбнуться. Она знала, что ведьма злится не по-настоящему.

* * *

   Тянулись дни. Загадочное косматое существо больше не появлялось. Шёл снег, и Эльга по-прежнему каждый день должна была чистить двор. Марта занималась хозяйством: готовила еду, кормила животных (в хлеву, примыкавшему к задней части дома, жили коза, свинья и несколько кур). Несколько раз к Марте приходили местные жители – по каким-то своим надобностям. После их визитов в доме появлялось коровье молоко, сыр, колбасы и свежий хлеб. Каждые два дня уже знакомый Эльге мужичок привозил дрова.
   …Это случилось на исходе недели. Эльга выполняла свою, уже ставшую привычной, работу. Марта была здесь же – занималась своими делами. Полностью погрузившись в работу, Эльга не замечала её до тех пор, пока не услышала:
   – Ну и ну!.. Даже метлой махать не умеешь! Неделю возишься, а толку – никакого!
   Эльга вздрогнула и остановилась. Поправив выбившуюся из-под платка прядь волос, посмотрела на ведьму. Та стояла, подбоченившись, умудряясь сочетать на своём лице выражение снисходительной жалости одновременно с раздражением и недовольством.
   «Будет придираться, – тоскливо подумала Эльга. – И что ей только не нравится?» Она подумала не открыто, а так, как учил Эрбаст – разделила свои мысли, пряча недовольство глубоко внутри, а внешне демонстрируя смирение и покорность – и подтверждая этот внешний слой всем своим видом.
   Марта подошла и отобрала у неё метлу.
   – Метёшь так, как будто работаешь, – сказала она с отвращением. – А работаешь, будто мужик на каторге.
   Эльга молча смотрела на неё широко открытыми глазами. Она решила не возражать, не обижаться, а стоически перетерпеть придирки.
   Но дальше началось странное. Марта взяла её за подбородок, посмотрела в глаза и заговорила – мысленно. Для неё это был единственный способ передать целую бездну идей и понятий, на разжёвывание которых посредством обычной речи (при не самом богатом словарном запасе Марты) потребовался бы не один час. На Эльгу обрушился самый настоящий водопад образов и смыслов.
   Сравнение с мужиком на каторге Марта упомянула не случайно. Теперь она говорила о том, что мужчины когда-то давно придумали разделять обычное и необычное, правое и левое, доброе и злое, естественное и неестественное и все прочие виды разделений. Вернее, продолжала Марта, в этом виноваты не сами мужчины, а – тут последовало сложное понятие о некоем общечеловеческом единстве, душе всего человечества – мужская «часть» этой соборной души. Женщины на заре истории лишь последовали за мужчинами, но по сути остались хранительницами того естественного изначального миропорядка, утрата которого привела к нынешнему положению дел: взлёт цивилизации, купленный за счёт тайн и чудес. Мужчины придумали разделять обязанность и удовольствие, нелюбимый труд и приятное времяпрепровождение.
   «Поэтому, – шептала Марта, – они или ничтожества, или герои, а часто – ничтожества, воображающие себя героями. Это они, они придумали отделять обычную жизнь от колдовства. Поэтому труд им в тягость, а колдовство – напыщенно. Нам это не нужно. В нас соединено то, что разделено в них. Да они взвоют, если им придётся каждый день выполнять хотя бы половину той работы, которую делаем мы!.. наше колдовство, пусть и не такое красочное, неотделимо от жизни. Поэтому говорят: каждая женщина – ведьма. Если кашу сварит мужчина, то – конечно, если она не подгорит! – он сварит только кашу. Но женщина, которая варит кашу, может сварить и адскую отраву, и любовное зелье. Нехитрое дело – выплеснуть немного жидкости, но способен ли мужчина создать из своей собственной плоти нового человека? Мы – лепим людей, мужчины всего лишь привозят нам глину. Рубаха, сотканная женщиной, может уберечь от ран, навсегда превратить того, кто её оденет в животное или птицу – но одежда, созданная мужчиной, так и останется только одеждой. Пусть мужчины оставляют себе мечи и волшебные жезлы – эти вызывающие, напыщенные предметы, которые под стать им самим. Нам достаточно и обыкновенной метлы. Теперь ты понимаешь?..»