Спинрад Норман Ричард. Русская весна

   – Да как ты смеешь!..
   – У меня есть билет, и паспорт есть, и я американец, и поеду в Америку, и никаким долбаным русским меня не удержать! – провыл Бобби в слепой ярости. И бросился вон из комнаты.
   – Ну и катись в Америку и подохни со всеми подонками-гринго! – закричала ему вслед Франя.
   – Хватит, Франя! – приказал Джерри. – Иди к себе в комнату. Нам с матерью надо поговорить!
   – ...Парень прав, – ровным голосом сказал Джерри. – Мы дали ему слово, Соня. Это дело чести.
   – Чести? – язвительно отозвалась Соня.
   «Да что вы, русские, знаете о чести?» – чуть не вырвалось у Джерри, но он совладал с собой.
   – По крайней мере, с точки зрения Бобби. – Он старался говорить помягче. – Если мы его не отпустим, он нас возненавидит, разве ты этого не понимаешь, Соня?
   – Ничего, переживет.
   – Нет. Потому что это действительно будет предательством.
   – Патриархальная болтовня! – раздраженно заявила Соня. – И из-за этого ты способен отправить сына прямиком в осиное гнездо?
   Джерри вспомнил, как Бобби, испачканный и загаженный, гордо поднял вверх свой американский паспорт.
   – Да, если это необходимо ему, чтобы стать человеком, – сказал он. – Лучше пойти на риск, чем отказаться от мечты.
   – Что ты говоришь, Джерри!
   И Джерри вспомнил другого парня, который много, много лет назад бросил все, чтобы добиться своего, и девушку, которая помогла ему совершить это.
   – Ты не всегда думала так, как сейчас, Соня, – мягко сказал он. – Разве ты не помнишь, как кое-кто поставил на карту все ради любви и мечты?
   Взгляд Сони смягчился.
   – Помню, Джерри, – сказала она, и рука ее протянулась через стол к его руке. – Ты поступил очень смело, и я помню это. Но сейчас все по-другому...
   – Все говорили мне, чтобы я забыл о ней, и, если бы я не променял на нее свое благополучие, я не сидел бы сейчас здесь и не просил тебя оставить сыну его мечту.
   Сонина рука двинулась на место, удаляясь от его руки.
   – А если я этого не сделаю?
   Джерри вздохнул. Нужно и теперь быть мужественным, не ради себя, но ради сына. И он собрался с духом.
   – Если ты этого не сделаешь, Соня, мне придется проводить его завтра в посольство и передать на их попечение. Он имеет право на американское гражданство, и ему дадут его. И оставят в посольстве, покуда не придет время садиться на самолет.
   – Я все-таки его мать, а он несовершеннолетний, – деревянным голосом возразила Соня. – Без моего разрешения они не обойдутся.
   – Ты же русская, Соня. Ты серьезно думаешь, что американцы станут заботиться о твоем разрешении? Это теперь-то?..
   – Если ты это сделаешь, я уйду от тебя, Джерри! – выпалила Соня.
   – Ты меня заставляешь – что ж, я готов, – тут же отпарировал Джерри.
   – Это шантаж.
   – Называй как угодно.
   Наступила долгая, тяжелая пауза – они не отрываясь смотрели друг на друга.
   Наконец Соня вздохнула.
   – Ладно, только на лето, – сказала она. – Но за это время он подаст заявление в Сорбонну. И вернется домой осенью.
   – Это уж ему решать, разве нет?
   – Он подает заявление в Сорбонну, или он не получит от меня разрешения уехать, – твердо сказала Соня.
   – Уж больно суровые ты ставишь условия.
   – Беру пример с тебя, Джерри.
   – Я-то прошел суровую школу.
   – Moi aussi ^[64], – сказала Соня.
   И она поднялась со своего места и оставила его одного за неубранным столом в пустой комнате.
 

Новое антиамериканское выступление в Нижней Калифорнии

   Не менее сотни мексиканцев, очевидно, находящихся под влиянием алкоголя и марихуаны, ворвались сегодня в торговые ряды «Саншайн-Плаза» в Либертивилле на южной окраине Тихуаны – они запугивали торговцев и успели причинить немалый материальный ущерб, пока их не выдворили силой американские охранники.
   «Тихуанская полиция и пальцем не пошевелила, чтобы помочь нам, – сердито пожаловался Элтон Джарвис, управляющий “Саншайн-Плаза”. – Раз мексиканские власти отказываются защищать американскую собственность, то как бы нам, жителям Нижней Калифорнии, не пришлось подыскать себе другое, более заботливое правительство».

«Лос-Анджелес таймс»

 
   – Что с вами стряслось, Соня? – спросил Илья Пашиков. – Вы еле ходите, прямо как у Достоевского...
   – Простите меня, Илья, – пробормотала Соня. – Я знаю, что работа у меня не очень-то ладится. Дайте мне несколько дней, я наверстаю...
   Илья пожал плечами.
   – Почему бы и нет? – Он улыбнулся. – Берите хоть целую неделю. Никто не посмеет сказать, что за последний месяц мы этого не заслужили! Вернетесь, прикроете меня, а то моя подружка в Антибе совсем зачахла.
   – Отпуск? – удивленно спросила Соня. – Вы это серьезно?
   Она ожидала разноса, потому что прекрасно знала, что после того ужасного разговора с мужем о сыне работает из рук вон плохо. Она кое-как добиралась до своего кабинета, закрывала дверь, бесцельно ворошила бумаги, пила чашку за чашкой кофе – одним словом, почти ничего не делала, только думала и думала о своем.
   Дело было даже не в том, что Джерри в конце концов навязал ей свою волю; впрочем, если уж быть честной, и она пыталась сделать то же самое... Слова, сказанные ими в тот вечер, средства, пущенные в ход друг против друга, вспоминались снова и снова, не давали покоя.
   «Если ты это сделаешь, я уйду от тебя, Джерри!»
   «Ты меня заставляешь – что ж, я готов...»
   Неужели он говорил правду?
   И она?
   Конечно, она не думала тогда о словах, да и он тоже. Конечно, оба говорили в запальчивости. К тому же первой стала угрожать она сама.
   Зачем? Просто запугивала?
   А он?
   Что ж, теперь она боялась искать ответ на эти вопросы. Жить с Джерри становилось все труднее. Неудачи на работе превратили его в нытика, в зануду; он возненавидел русских, и то, что его карьера зашла в тупик, а ее – повернула к лучшему, отнюдь не укрепляло их отношений. «Политика кончается у порога спальни» – гласит мудрая пословица.
   Но попробовал бы тот, кто это придумал, заглянуть в последние недели в ее спальню! Разумеется, после двадцати лет супружества не следует ждать пылкой любви. Но ведь это не значит, что брак должен выродиться в подобие холодной войны! Постель – вот единственный способ залечить рану, которую наносят семейной жизни ужасные слова, но сама рана препятствует сближению, отсутствие близости питает обиду, обида влечет за собой воздержание – и все это накручивается и накручивается, запутываясь, так что простой выход – взять да и натрахаться как следует – уже не годится...
   ...Она услышала, как Илья повторяет над ухом:
   – Да, так куда же? Канны? Крит? Адриатика?
   – Что?
   – Куда вы поедете, Соня?
   – Поеду?
   – Ну, разумеется. Отдыхать! – деловито напирал Илья. – Судя по вашему виду, вы уже за тысячу километров отсюда!
   В его голосе не было осуждения, только обычная добродушная насмешка, и Соня, вынырнув из невеселых размышлений, глянула на него и поняла, что за всем этим кроется искреннее участие.
   – Сейчас я не могу уехать и оставить Джерри и детей одних, Илья, – уклончиво сказала она, сама не понимая, отчего это ей не удается смотреть ему прямо в глаза.
   Илья подался к ней через стол.
   – Неприятности дома? Они всему виной?
   Соня кивнула.
   – Может, расскажете?
   – Ох, Илья, – вздохнула она. – Я не могу...
   – Да нет же, можете, – сказал Илья. – Иначе зачем вообще нужны друзья?
   И тут Соня подняла глаза и прямо, открыто посмотрела на него. Прекрасно сшитый костюм горчичного цвета, романтические татарские черты, длинные золотистые волосы – настоящий донжуан, отнюдь не скрывающий этого. Но за сногсшибательной внешностью таилось что-то еще, и теперь она поняла, что ее притягивало именно это, не показное.
   Илья Пашиков был старше ее по должности и младше по возрасту, но всегда вел себя с ней по меньшей мере как с равной. Между ними ни разу не пробежала черная кошка. Они делили друг с другом превратности судьбы, секреты и радости. Они вместе вышли победителями из недавней бури. За долгие часы, проведенные вместе, между ними не было никакого флирта. Илья Сергеевич Пашиков – ее друг. Возможно, единственный настоящий друг.
   Илья поднялся из-за стола, подошел к двери и запер ее.
   – Илья! Что это вы затеяли!
   – Плевать на условности, – объявил он. – Не выпущу, пока не расскажете.
   Он вернулся к столу, открыл ящик, достал две стопки и бутылку зубровки.
   – Как гласит старая русско-американская присказка, если дело не клеится, надо выпить! – Он устроился в углу на кушетке и похлопал по сиденью рядом с собой. – Идите сюда, Соня, выпьем по маленькой, и вы мне выложите все беды.
   – Ох, Илья, не надо...
   – Если угодно, это руководящее указание.
   Соня нерешительно подошла к кушетке и села – с противоположной стороны. Илья налил стопки и подал одну ей.
   – Пейте!
   Соня проглотила теплую, резкую на вкус жидкость и поморщилась.
   – Теплая, – сказала она.
   – Да? – сказал Илья, изучая свой стаканчик. Опрокинул его разом, как мужик. – Вы правы, – сказал он, наливая снова. – Лучше уж сразу выпить по второй, чтобы не чувствовать вкуса.
   Соня засмеялась и выпила. Илья налил еще. И еще. Теперь напиток уже не казался таким противным.
   – Ну? – сказал Илья. – В чем проблема?
   Водка словно вернула ее в недалекое прошлое – в ту чудесную пору, когда они с Ильей вкалывали бок о бок, и она стала рассказывать – не об экономических факторах и не о торговых операциях, а о Бобби, и Джерри, и о той ужасной домашней ссоре.
   Илья слушал спокойно, вроде бы и не слишком внимательно. Говорил мало, изредка кивая и потряхивая золотистым чубом, подливая зубровки, когда стаканы пустели. Соня, сама того не заметив, скинула туфли и устроилась на кушетке удобней, подобрав под себя ноги.
   – Я думаю, Соня, вы зря себя казните, – горячо сказал Илья, придвигаясь чуть ближе.
   – Почему, Илья? – пробормотала Соня, вглядываясь в глубину его синих глаз.
   Илья пожал плечами и как-то незаметно оказался после этого еще ближе, так что она ощущала его запах – одеколон, тальк, отдающее ароматом зубровки дыхание.
   – Вы, если по-настоящему, не хотите бросать мужа, верно? И он, если по-настоящему, не хочет бросать вас. Верно?
   – Наверное, – сказала Соня. – Но все так запуталось, Илья, так запуталось...
   Илья легонько похлопал ее по руке – все ее тело отозвалось мгновенной дрожью. Этот красавец, который слыл среди женщин отчаянным сердцеедом и едва ли встречал у них большое сопротивление, еще никогда не прикасался к ней так, как сейчас.
   – Бедная, бедная Сонечка, – сказал он. – Может, беда как раз в том, что еще... Еще недостаточно запуталось.
   – Ох, Илья! – Она отпихнула его легким толчком, хихикнув, как девчонка.
   Илья потянулся и томно развалился на кушетке.
   – Ей-богу, правда, – сказал он. – Я не могу считаться специалистом мирового класса по семейным неурядицам. До сих пор удавалось избегать тенет супружеского блаженства. Ну, а если говорить о разочарованиях чужих жен, тут я, пожалуй, неплохо знаком с явлением. И должен сказать...
   – Может, не надо, Илья?
   – Может, и не надо. Но, с другой стороны, я порядком напился и могу отбросить благоразумие, если оно у меня есть... А это значит... – Он почесал в затылке. – Так о чем шла речь?
   Соня рассмеялась.
   – Зная вас, могу предположить, что о сексе, – сказала она.
   – Конечно! В этом-то деле я могу считаться экспертом!
   – Да вы просто хищник, Илья Сергеевич!
   – Это я-то? – надменно сказал Илья. – Ничего подобного! Никогда не навязывался женщине против ее желания.
   – У вас просто не было в этом необходимости.
   – Это совсем не так! – воскликнул Илья. – Ну, женщины не обделяли меня своим вниманием, верно, но это не значит, что мне не приходилось воздерживаться от запретного плода!
   – Да ну! Это от кого же?
   – От вас, Соня Ивановна, – сказал он.
   – От меня? – чуть слышно промолвила Соня. Приятный испуг вспыхнул у нее в груди, опустился по животу вниз и растаял предательским теплом. – Перестаньте, Илья, – мягко сказала Соня и протянула руку, чтобы опять оттолкнуть его. Но когда ладонь коснулась его груди, – то ли зубровка, то ли еще какая неведомая сила сыграла с ней странную шутку, и она не сразу отняла ладонь, ощутив биение его сердца.
   – Я перетрахал не меньше трехсот женщин, – сказал Илья, глядя ей в глаза, – я был настоящим стахановцем! Как истый герой соцтруда, я в сотню раз перевыполнял пятилетний план. Трахнуть любую для меня раз плюнуть. Но, честно говоря, у меня никогда не было женщины, которую уважал бы по-настоящему, как уважаю вас, мой верный друг...
   – Ох, Илья, вы заврались, уши вянут! – томно возражала Соня.
   – Я говорю правду! – воскликнул он. – Мы работали вместе, обедали вместе, пили вместе... Все степени близости, кроме одной. За чем же дело стало?
   – Вы совсем пьяны, Илья Сергеевич!
   – Да и вы хороши, Соня Ивановна!
   – Что ж, трудно возразить...
   – Тогда покоримся?
   – Покоримся чему?
   – Космической неизбежности, – буркнул Илья, крепко обхватил ее и прижался губами к ее губам. И на этом пришел конец ее размышлениям.

XIII

   Видавший виды грузовичок-пикап стал взбираться на поросшие хвойным лесом отроги Скалистых гор, и Роберт Рид ощутил наконец, что попал в Америку своей мечты. Ту Америку, где битники, бродяги и хиппи голосуют на дорогах, пробираясь на попутных через Континентальный водораздел в сказочную Калифорнию. Как часто он читал об этом в старых романах в Париже! И теперь он здесь...
   Позади остались Денвер и Новый Орлеан, Чикаго и Майами, Вашингтон и Нью-Йорк, и ужасные десять дней, избавившие его от многих иллюзий, в том числе от первоначального плана – воспользоваться карточкой компании «Эйр-Америка» и знакомиться со страной, прыгая зигзагами из города в город в общем направлении на Лос-Анджелес.
   Ибо все, что он видел, помимо обшарпанных салонов отживающих свой век дозвуковых самолетов, облупленных аэропортов и грязных комнат в вонючих отелях, выстраивалось в бесконечную серию мрачных иллюстраций к современной американской действительности. Пожалуй, и сама сестрица Франя не придумала бы ничего более отрезвляющего.
   Нью-Йорк оправдал свою скандальную славу полностью, и хуже того. Сотни воткнутых в небо башен – и закопанные в кишащий крысами мусор подъезды и нижние этажи. Изысканные рестораны – и лотки, с которых торгуют какой-то зажаренной на вонючем масле дрянью. У статуи Свободы каждого входящего ощупывали металлоискателями и обнюхивали в поисках взрывчатки, прежде чем пропускали на бесконечную винтовую лестницу, ведущую наверх, к короне. Центральный парк с палаточными городками и патрульными бронемашинами. Нищие и проститутки на Уолл-стрит, прямо напротив знаменитой биржи. Оживший кошмарный мультфильм о язвах американского капитализма! Побродив день, ночь и еще день, Бобби понял, что с него хватит, и полетел в Вашингтон на допотопном «Боинге-747», у которого через сорок минут после взлета заглох один из двигателей...
   Вашингтон оказался попроще. В центре – относительно недорогие, вполне приличные туристские отели; по окраинам, которые Бобби видел из окна автобуса по дороге из аэропорта в город, – жуткие трущобы. Они напоминали лачужные города вокруг сияющих центров африканских столиц, и жили здесь тоже сплошь черные. Столица сделала ставку на туризм – единственный источник дохода, помимо государственных дотаций, и целая армия полицейских бесцеремонно охраняла мраморный центр от жителей окраин. Проверяли каждого чернокожего, если он был одет не по стандартам среднего класса. Так что центр города превратился в своего рода патриотический Диснейленд.
   Бобби, как и большинство туристов, записался на двухдневную экскурсию. Его свозили к памятнику Вашингтону и провели по палатам сената. Он увидел мемориал Линкольна и мемориал Джефферсона, Белый дом и Арлингтонское кладбище. Вместе с группой бодро протопал по Национальному аэрокосмическому музею и Библиотеке Конгресса. Пентагон, Вьетнамский мемориал и памятник взорвавшемуся «Челленджеру» почему-то в программу не вошли. Экскурсанты обречены были слушать чванливую шовинистическую болтовню, словно все гиды бубнили по одной бумажке, как оно, наверное, и было. У памятника Джорджу Вашингтону туристам напоминали о его предостережениях насчет контактов с упадочной Европой. Аэрокосмический же музей символизировал новый образ – страны, имеющей на вооружении «Космокрепость Америка» и потому плюющей на весь враждебный ей мир.
   Доджеровская куртка Бобби оказалась весьма кстати: экскурсанты, проглотив очередную порцию болтовни, принимались наперебой поносить коварных русских и вероломных европешек. Публика была заодно: Европа продала цивилизацию безбожному коммунизму, а последняя надежда человечества – американская военная мощь. Бобби понял, что ему здесь лучше помалкивать.
   К ночи жизнь в Вашингтоне замирала; экскурсоводы недвусмысленно давали понять туристам, что покидать центральные кварталы опасно для жизни. Так что два вечера подряд Бобби смотрел телевизор в своей комнатушке в отеле, пока его не стало тошнить от американских программ – эротика вперемежку с бесконечными сериалами, прославляющими военные подвиги американцев: во второй мировой войне, в Корее, на Кубе...
   Но из всех виденных Бобби городов самым впечатляющим оказался Майами. Он кишел солдатами сухопутных войск, моряками, летчиками, торговцами оружием, спекулянтами, шлюхами, политическими беженцами; здесь была главная база США по подготовке военных и политических операций в странах Латинской Америки и Карибского бассейна. Ни для кого здесь не было секретом, что большая группа военных кораблей вот-вот установит блокаду побережья Мексики. В переполненных барах догуливали моряки, галдели парашютисты, со дня на день ожидающие десантов на Веракрус и Мехико; морские пехотинцы уже вернулись из Венесуэлы и Аргентины; обогащенные лихими солдатскими историями, озверевшие от алкоголя, они были готовы выйти из бара и снова убивать – за Бога, за свою страну и просто так.
   Здесь грезили о президенте, который сумел бы на деле осуществить доктрину Монро, угодную Господу Богу, и вышибить вонючих европешек с Бермуд, Кюрасао, Кайенны, Мартиники и вообще из Западного полушария. А потом надо будет еще разобраться с Канадой, которая до сих пор смеет входить в Британское Содружество. Бобби пробыл в Америке уже десять дней и, как все туристы из Франции, видел только города. Теперь между ним и Западным побережьем оставались только Феникс, о котором никто не мог сказать доброго слова, Солт-Лейк-Сити, по сей день считающийся оплотом мормонской теократии, да Лас-Вегас, о котором Бобби не хотел даже думать.
   Но вот между Денвером и Лос-Анджелесом не было ничего или, как говорили в старину в Америке, «мили, и мили миль, и еще мили». И можно было поднять большой палец и отправиться на поиски другой Америки, которая где-то рядом, о чем неустанно твердило ему его сердце. Скалистые горы и Великая пустыня. Хребты Сьерра-Невады и пески Мохаве с редкими оазисами городов. Там раскинулась страна легенд, земля ковбоев, индейцев, погонщиков скота, кочующих племен хиппи и просто бродяг... До сих пор он был туристом – теперь пришло время искателя приключений, время американской мечты. Ну а если ничего не выйдет, всегда можно отказаться от этой затеи и в любом городе сесть на самолет.
   Итак, Бобби вывел слово «Запад» на куске картона, решительно забросил за спину сумку и, встав на обочине шоссе с поднятым пальцем, стал ждать.
   Так он простоял в чаду и зное целый час. С ревом проносились, не замечая его, междугородные электробусы, дальнобойные дизельные фургоны и чудовищные грузовики. Наконец, старенький пикап, доверху нагруженный унитазами и прочей сантехникой, съехал на обочину. Бобби кинулся к кабине.
   – Куда ты на Запад собрался, дружище? – За рулем сидел крупный мужчина лет шестидесяти в поношенной ковбойской шляпе и грязном комбинезоне.
   – До Лос-Анджелеса.
   – Давай затаскивай задницу. До Вейла подброшу.
   Водитель – он назвался Карлом – искренне посмеялся, когда Бобби спросил, не ковбой ли он.
   – Вот уж за кого меня давно не принимали, так это за ковбоя. Уголовник – еще куда ни шло, если, конечно, приглядеться...
   – Уголовник?
   – Ну, вымогатель. Улавливаешь? Хо!
   – А на самом деле?
   – Чего там, Боб, я сантехник...
   Карл разглагольствовал до самого Боулдера. Бобби помалкивал – разговор по большей части шел о «япошках» и «европешках», которые вечно дурят добрую старую Америку, и уже пришла пора дать им под зад, уж Карл-то знает, как... Уж он-то служил еще во вшивом Никарагуа и в Панаме, и ему повезло в армии – его поставили на туалеты, такая уж специальность хреновая, мать ее... а иначе можно было загреметь в джунгли, а потом крутить гайки на фабрике, зарабатывая, как последний ниггер...
   Поеживаясь от таких рассуждений, Бобби помалкивал, хорошо представляя себе, что будет, если выяснится, что он и есть тот самый «европешка», да еще с русской матерью. Но когда пикап нырнул в зеленеющие отроги гор, Карл-сантехник перестал болтать, включил магнитофон – на кассете оказался Бетховен – и откинулся на сиденье. Вдыхая напоенный хвойным ароматом воздух, Карл мечтательно улыбался чему-то и время от времени рассеянно бормотал:
   – Такого нигде не увидишь, дружище. Эту землю сотворил Господь. Сам Господь, мать его... Ох, люблю эти места! А представь себе, как раньше было – одни пастухи, ну, еще гризли, эх...
   Они поднимались в горы все выше и выше, и Бобби показалось, что Америка, которую он узнал за последние десять дней, отступила, растворилась. Он вдруг ощутил свое родство с этим водителем – ветераном центральноамериканских войн, бывшим сортирным воякой.
   Мало что изменилось с тех пор, как Колумб ступил на берег этого континента, здесь, среди легендарных диких просторов... С подъемом ландшафт менялся. Деревья становились все тоньше, потом остался только кустарник, а потом, еще выше, только жирная земля и черный камень, сланец.
   – Вот он, Континентальный водораздел, черт побери, – проговорил Карл. – Это – крыша мира, разумеешь? Хребет этого чертова континента. Дальше все ручьи текут на запад. Тысячу раз проезжал здесь, и все равно – ох, здорово... Чертовы пионеры протоптали эту дорогу своими фургонами, на мулах и лошадях, разумеешь? Эти ребята ни хрена не боялись, а? Нам есть чем гордиться, черт побери! Боб, ты разумеешь, о чем я?
   Бобби кивнул. В эту минуту он и понял и ощутил, что обретает что-то давно утерянное. И он изо всех сил пытался удержать это чувство.
   Были только он, сантехник Карл и эти бесконечные просторы. Так было здесь всегда, и так всегда здесь будет, и ничего подобного нет ни в городах, ни в долинах.
   – Да, Карл, – ответил Бобби. – Здесь гордишься, что ты – американец.
   Карл довез Бобби до Вейла, некогда курортного местечка, выродившегося в уродливый промышленный городишко, оскорбляющий своим существованием этот величественный горный край. Там они расстались, и Бобби остался на развилке, где узкая дорога уходила с трассы в каньоны, – легендарная дорога в никуда.
   Здесь он простоял целый час, нисколько этим не огорчаясь, пока его не подобрал здоровенный тягач с пустым прицепом. Водителем оказалась приземистая женщина с коротко подстриженными светлыми волосами. Поначалу Бобби даже принял ее за мужчину.
   – Меня зовут Эсмеральда, хочешь – верь, хочешь – не верь, а раньше я была Эрика, это когда вертелась по барам. Новоарийский стиль, медные свастики и все такое прочее. Посмотрел бы ты на меня тогда, сразу бы лег! А потом я с этим завязала, приехала сюда и взяла свое старое имя, которое дала мне мамочка, и это правильно – ты понял, что я имею в виду...
   Она рассмеялась: заметила, как беспокойно поглядывает на нее Бобби.
   – Расслабься, мальчик, я тебя не съем, ты не в моем вкусе, меня зовут дизелем, хоть мой грузовик, ей-богу, на бензине, ни на чем другом не ездила... А сейчас я еду за бревнами, сворачиваю на Солт-Лейк, так что тебя только до развилки!
   ...Солнце уже клонилось к закату, когда водитель следующего грузовика высадил Бобби на берегу горной речушки, у бензоколонки. Еще была здесь лавка, стояло несколько машин и палаток.
   – Послушай меня, Боб, – сказал шофер-негр на прощанье. – Сегодня не старайся ехать дальше. И завтра сиди, пока не найдешь попутную до самого Вегаса, иначе изжаришься заживо в пустыне.
   Бобби заглянул в лавку, купил пару пластинок сыра, похожих на пластик, розовую колбаску, словно резиновую, яблоко, пшеничную булочку и банку пива – выбор был невелик. У продавца были длинные рыжие волосы, нечесаная борода того же цвета и огромный живот, нависающий над широким поясом. Все вполне в духе представлений Бобби о коренных жителях гор.
   – Э... – смущенно заговорил Бобби, – не найдется ли у вас комнаты на ночь?
   Лавочник пристально поглядел на Бобби из-за кассы.
   – Неужели это место похоже на мотель, Ангелино? Я могу предложить тебе место у реки. Под открытым небом.
   – Э... видите ли, у меня нет палатки. Даже спального мешка нет.
   – Вот как! Ну и ну! – Трактирщик, похоже, удивился. – Держишь путь по нашим местам налегке? – воскликнул он с негодованием праведника.
   – Пробираюсь в Калифорнию.
   – Иисусе! – ужаснулся лавочник. – Комнаты у меня нет, – он изучающе посмотрел на Бобби, – но старый спальник найдется. Надеюсь, ты понял, что я не занимаюсь благотворительностью?