Страница:
Норман СПИНРАД
РУССКАЯ ВЕСНА
Михаилу Горбачеву,
вызвавшему эту книгу к жизни,
и Н. Ли Вуд,
давшей ей жизнь
Часть первая. АМЕРИКАНСКАЯ ОСЕНЬ
Госсекретарь Годдард: Рано или поздно, Билл, нам придется взглянуть в лицо неприятному факту – Латинская Америка просто не в силах выстоять одна.
Билл Блэйр: Одна – против чего, господин секретарь?
Госсекретарь Годдард: Выстоять на собственных ногах. Создать грамотную экономику с устойчивой валютой, накормить людей и привести к власти сколько-нибудь стабильное демократическое правительство. У них это не получается сейчас, да и в прошлом не было повода для оптимизма. Пассивная роль в истории – это своего рода уклонение от ответственности.
Билл Блэйр: Вы считаете, мы должны открыто вмешиваться в дела латиноамериканских стран, раз их внутренняя политика нам не нравится?
Госсекретарь Годдард: Я считаю, мы должны приложить все усилия, чтобы привести к власти стабильные демократические правительства, готовые присоединиться к нам для образования Общего рынка Западного полушария. Только это предотвратит превращение нашего полушария во вторую Африку! И если вы называете это дипломатией канонерок, что ж, тогда я буду гордиться, если вы и меня назовете дипломатом канонерок.
«Ньюспик», ведущий Билл Блэйр
На пути к катастрофе или прибылям
Американцы, по-видимому, намереваются влезть в еще один мини-Вьетнам в Латинской Америке. Разъяренная, но бессильная европейская общественность, судя по всему, склоняется к мысли, что это приведет, как всегда случалось в подобных ситуациях, к новой катастрофе.
Но, может быть, мудрецы ошибаются? Безусловно, очередная интервенция станет бедствием для несчастных костариканцев, и, скорее всего, Соединенные Штаты снова погрязнут в бездонной военной трясине.
А что, если американцы намерены использовать иной урок, полученный во Вьетнаме? Ведь для них в конечном итоге вьетнамская война обернулась экономическим процветанием. Что, если втягивание своих войск в бездонные военные болота Латинской Америки и есть цель, к которой все время стремился американский экономический истэблишмент?
«Либерасьон»
Америка для американцев
Общеевропейский парламент, в котором взяли верх фарисеи – германские «зеленые» социалисты, лицемерно осудил наши старания избавить Коста-Рику от ультралевых фанатиков и ультраправого хаоса. Это, а также угроза намечаемых экономических санкций должны наконец убедить даже самых еврофильски настроенных скептиков, что полувековое американское великодушие цинично предано в угоду экономическому гегемонизму Европы.
Когда объединенную Германию намертво впаяли в сеть конфедеративной Объединенной Европы, по обе стороны Атлантики раздавались громогласные восклицания, что так называемый германский вопрос наконец-то решен. Советы вывели свои войска в обмен на несметные миллиарды немецких марок в грантах, кредитах, займах и капитале совместных предприятий, а значит, и Соединенные Штаты могут теперь отправить свои войска домой.
Сейчас мы видим, как нам отплатили за сохранение европейской демократии, стоившей нам в течение последних пятидесяти с лишним лет немалого количества наших собственных жизней и денег.
Мы оказались отделены от крупнейшего экономического рынка, который когда-либо знал мир. Мы оказались лицом к лицу с Европой, в которой экономически доминирует германский колосс, решивший саботировать наши усилия по созданию Общего рынка Западного полушария.
Мы имеем чудовищную дебиторскую задолженность за океаном – со стороны тех, кто пользовался нашими благодеяниями, нашей щедростью и доброй волей. А в итоге мы остались с расшатанной экономикой, и в наше полушарие вторгается зловещий альянс – чванливая, самодовольная Германия вкупе с аплодирующим ей Советским Союзом.
Америка осталась одна. И если обратить печальный взор в прошлое, мы увидим, что так было всегда. Когда требовалась помощь, народы Европы были нашими лучшими друзьями. Теперь же, когда они получили все, что хотели, мы не имеем даже возможности возделывать наш собственный палисадник без их вмешательства.
Но – довольно! У нас нет иного выбора. Мы должны построить и сохранить для будущего экономически свободную, интегрированную Америку, которая вместит всех американцев – как северных, так и южных. И если потребуется, мы пойдем на любые жертвы ради того, чтобы неодолимая, казалось бы, европейская экономическая мощь была уравновешена в этом полушарии абсолютной неуязвимостью американской военной машины.
Мы должны дать отпор европейскому гегемонизму и, затянув потуже пояса, в конце концов развернуть «Космокрепость Америка», чего бы это ни стоило.
«Вашингтон пост»
Акции оборонной промышленности, особенно те, что были выпущены аэрокосмическими фирмами, пребывавшими последние десять лет в состоянии застоя, взлетели, словно подброшенные взрывом. И, несомненно, ранней птахе достался самый жирный и самый свежий червяк.
Тем не менее осталась масса возможностей для тех, кто приобрел акции второго и особенно третьего выпусков. Более того, даже при нынешних, резко возросших, ценах на бирже есть немало акций крупных аэрокосмических концернов – по крайней мере, их больше, чем думают пессимисты. Вопреки мнению, бытующему на Уолл-стрит, мы верим, что проворные вкладчики еще не опоздали вложить деньги в золотую жилу, именуемую «Космокрепость Америка». Мы убеждены – лучшие времена еще впереди. Подумайте о независимых субподрядчиках.
«Вести с Уолл-стрит»
Есть ли система в американском безумии?
Принято считать, что решение американского Конгресса финансировать промышленное изготовление основных элементов «Космокрепости Америка» – оборонительного ядерного щита – было актом коллективного безумия. Однако в безжалостном свете реальной политики американская точка зрения, возможно, выглядит иначе.
От кого собирается обороняться Америка? От Советского Союза, не составляющего военной угрозы? От миролюбивой и процветающей Объединенной Европы, переживающей экономический бум?
На этот вопрос, конечно, нет рационального ответа. Возможно, он просто неверно поставлен. Ибо только тот, кто спросит, чего хотят добиться американцы, возводя стапели для «Космокрепости Америка», – оставим в стороне неуклюжие официальные оправдания, – получит простой и ясный ответ.
Сооружая «Космокрепость», Соединенные Штаты вливают новую жизнь в свою оборонительную промышленность, без которой их и так уже расшатанная экономика может впасть в глубочайшую депрессию.
Сооружая «Космокрепость», американские политики овеществляют миллиарды, которые они десятилетиями вкладывали в разработку космической оборонной программы.
Сооружая «Космокрепость Америка», Соединенные Штаты дают понять латиноамериканским странам, что над Западным полушарием простирается американское могущество, что США готовы прибегнуть к любым интервенционистским акциям – никто не сможет и не осмелится выступить против Америки в ее собственной, ею самой провозглашенной сфере влияния.
Когда-то давно Михаил Горбачев посулил американцам ужасную вещь. Мы лишим вас врага, пообещал он – и выполнил обещание.
Теперь мы видим американский ответ. Лишившись врага, образ которого поддерживал их экономику и придавал смысл внешней политике на протяжении пяти с лишним десятилетий, правительство США просто-напросто поискало и нашло замену.
Если бы даже Объединенной Европы вкупе с Германией не существовало в природе, американцам пришлось бы выдумать нас, чтобы навязать нам роль врага. И в определенном смысле они нас на самом деле выдумали.
«Ди вельт»
I
Свинцовый удар, протестующий визг резины по бетону, неприятный стон уставшего металла – старенький «Боинг-747» плюхнулся на взлетно-посадочную полосу. Взревел реверс, хлопнули, откинувшись, полдесятка крышек багажных отделений, расположенных над головами, и замигали световые табло.
Это был воистину ужасный перелет из Лос-Анджелеса – четырнадцать часов в воздушном скотовозе, с терморегуляцией, которая, кажется, давно забыла, как поддерживать постоянную температуру, с двумя еле теплыми, пресными обедами под унылый телевизор, с неработающей киноустановкой. Кресло весь полет не хотело откидываться, мерзкая вибрация шла от левого двигателя, но самолет каким-то образом осилил расстояние, и Джерри Рид оказался в Париже – во всяком случае, официально прибыл на французскую землю.
Для инженера, рожденного и воспитанного в Калифорнии, весь предыдущий заграничный опыт которого сводился к знакомству с проститутками в Тихуане, это был долгий путь, тем более если смотреть из Дауни [1].
Еще восемь недель назад Джерри планировал провести свой трехнедельный отпуск в горах Сьерра-Мадре, с рюкзаком за плечами. У него даже не было заграничного паспорта.
И вот теперь он на борту самолета, ползущего по рулежке к зданию аэропорта Шарль де Голль. Вздох огромного облегчения вырвался из груди Джерри – ему-таки удалось добраться до Европы, и рейс не отменили!
– ...Нет, ну конечно же, нет! Тут нет ничего незаконного, – уверял его тогда Андре Дойчер. – Худшее, что может случиться, – тебя просто не пустят в самолет.
Андре улыбался своей знаменитой улыбкой, пуская тонкую струйку дыма сигарой «Упманн», за десять ЭКЮ штука.
– Допустим, у тебя отберут паспорт за попытку выезда из страны, но ведь он тебе и не нужен в том месте, куда ты собирался поначалу, n'est-ce pas [2], Джерри?
– Верно, – с горечью признал Джерри. – Но если за это у меня отберут допуск, я, как и бедняга Роб, больше никогда не смогу работать в Программе.
– Роба раздавили, Джерри. Печально, но это факт, – холодно произнес Андре Дойчер. – А поскольку перед людьми, подобными Робу Посту, у вас двери больше не открывают, мы вправе относиться так же к американской космической программе...
– Но ведь наши тяжелые ракеты-носители, челноки, космосани, наша материально-техническая база... Все это не так уж отстает... – слабо запротестовал Джерри и тут же почувствовал, как уныло и глупо звучат эти слова.
– А тем временем Советы строят три космограда и летят на Марс, а мы создаем прототип космоплана...
– Когда политика здесь переменится, все, что даст нам опыт создания «Космокрепости Америка», – это...
– Джерри, Джерри... Принимаешь ты мое предложение или нет – дело твое, – проговорил Андре, уставив на него свои загадочные серо-зеленые глаза. – Для представителя ЕКА я и так сказал слишком много. Но не обманывай себя, как это делают все участники сегодняшней пьянки, разглядывая по утрам свои физиономии в зеркальцах для бритья. Подобное уже случилось – с Робом. Я бы не хотел, чтобы это произошло и с тобой. Прислушайся к словам нового друга, человека, который мечтал о том же, что и ты, и очень хорошо понимает, что это такое – иметь несчастье родиться в Америке, а не во Франции в эту историческую для нее эпоху. «Космокрепость Америка» – сама по себе проблема, а вовсе не решение. Роб в глубине души осознавал это, да-да, и думал, что сможет вести борьбу изнутри. Не попадайся на этом же.
Джерри познакомился с Андре Дойчером лишь три недели назад – встретил его на прошлой вечеринке у Роба Поста. Роб самолично представил Андре как инженера ЕКА, который приехал в отпуск в США, чтобы осмотреть достопримечательности и, для пущего удовольствия, повстречаться с американскими единомышленниками-«космиками».
Джерри, конечно, ни на миг не поверил в это, он принял француза за промышленного шпиона и с ходу принялся вышучивать его. Андре тут же возразил, что гражданская космическая программа США как таковая практически не существует, по крайней мере, в ней нет промышленных секретов, достойных кражи, и что он, Андре, в действительности работает на французскую военную разведку. Какое-то время они жонглировали этим собачьим бредом, и в итоге совершенно неожиданно высеклась искорка дружбы.
Джерри свозил Андре в Диснейленд, показал ему Лесную Лужайку и даже сумел организовать экскурсию по открытым зонам завода «Роквелл интернэшнл» в Дауни, а француз, в свою очередь, поил и кормил американца за счет ЕКА в таких ресторанах, о существовании которых Джерри и не подозревал.
...В тот вечер Андре совершил серьезный, с калифорнийской точки зрения, проступок – он раскурил в центре переполненной гостиной большую сигару, вручил Джерри другую и настоял, чтобы тот последовал его примеру. С океана дул неожиданный для сезона бриз, в воздухе висел холодный туман, поэтому, когда жена Роба Элма прогнала их наружу курить свою гаванскую отраву – а Андре не сомневался, что именно так она и поступит, – терраса ветхого каменного дома Постов на вершине холма в Гранада-Хиллз – единственное, что удалось сохранить Робу из недвижимости от старых добрых времен, – была пуста.
И вот когда Андре с Джерри остались наедине в холодном вечернем тумане Южной Калифорнии, французский инженер наконец приоткрыл, или сделал вид, что приоткрыл, завесу тайны и признался, зачем он в действительности приехал в Америку.
В Андре Дойчере не было ничего зловещего – он не являл собой ни агента французской военной разведки, ни даже промышленного шпиона. Он был всего лишь охотником за мозгами для Европейского Космического Агентства.
– По-моему, Джерри, ты из тех, кем ЕКА может заинтересоваться, – сказал Андре. – Пойми, я не предлагаю тебе работы, но ты сам говорил, что приближается твой трехнедельный отпуск, и я уполномочен пригласить тебя в Париж, где ты будешь гостем ЕКА, встретишься кое с кем из интересных людей, побольше узнаешь о нашей программе и позволишь нам поближе познакомиться с тобой.
Он повел плечами и улыбнулся.
– Ну, по крайней мере, проведешь бесплатный отпуск в Париже по первому классу – поверь, шум смерти не помеха, n'est-ce pas?
Джерри всегда чудилось, что Андре что-то скрывает под липовыми секретными масками, но теперь, глядя в его глаза здесь, в холодной мгле, в свете далеких огней долины Сан-Фернандо, которые едва пробивались сквозь пелену тумана, Джерри показалось, что Андре наконец говорит искренне. Может быть, он и пытается его в чем-то надуть, но отрицать, что все сказанное Андре было горькой правдой, Джерри не мог. Если он останется в Проекте – в том, что когда-то было Проектом, – то так или иначе, раньше или позже, но неприятности, обрушившиеся на Роба Поста, подстерегут и его. Если уже не подстерегли.
Веселье в доме начало выдыхаться. Вокруг угасающего камина устало сидели гости с полупустыми бумажными стаканчиками в вялых пальцах. Выдохся и сам Роб Пост, он осовело глядел с порога кухни на следы разгрома – как бы глядел на гибнущий Проект в безнадежном ожидании перемен...
Роб Пост и Рид-старший подружились еще до рождения Джерри. Самым ярким детским воспоминанием Джерри было следующее. Отец поднял его с постели посреди ночи, а Роб вручил огромную вазу с шоколадным мороженым, обильно политым липким сиропом «Хершиз», а потом Джерри сидел между двумя мужчинами на старом пыльном диванчике в темной комнате, сонно пялился в экран телевизора и, держа на коленях вазу с мороженым, жадно ел его, черпая большой разливательной ложкой и заливая свою пижаму, – для четырехлетнего малыша это было все равно что проснуться в каком-то поросячьем раю.
– Сэнди обязательно устроит мне выволочку, но ты, Джерри, все равно не поймешь этого, пока не вырастешь, – сказал отец. – Как ты думаешь, почему я позволил тебе сегодня ночью съесть столько мороженого с сиропом, сколько влезет?
– Потому что ты любишь меня, папа? – спросил Джерри, с блаженным видом зарываясь в мороженое.
Отец обнял его и поцеловал в щеку.
– Чтобы ты помнил этот момент всю жизнь, – произнес он грубовато-торжественным тоном. – Ты еще слишком мал, чтобы осознать увиденное сегодня ночью, но уже достаточно вырос, чтобы осознать целую пинту мороженого.
– Это эксперимент, Джерри, – сказал дядя Роб. – В истории человечества происходит величайшее событие, ты уже живешь на свете и можешь наблюдать его, но еще слишком мал, чтобы осознанно запомнить. Вот мы с отцом и пытаемся впечатать сенсорную энграмму в твою долговременную память, чтобы в будущем, когда вырастешь, ты мог бы вызывать ее и оказываться здесь, в этом времени, но уже со взрослым сознанием. – Он усмехнулся и добавил: – А если объешься и тебя стошнит, для твоей памяти это даже лучше.
Джерри не стошнило, но он все запомнил. Горько-сладкая холодная мягкость и двойная порция шоколадного сиропа поверх шоколадного мороженого – это воспоминание еще ни разу не подводило Джерри и всегда бросало сквозь время назад, на тот самый диванчик в темной комнате, где он с отцом и Робом смотрел по телевизору репортаж о высадке на Луну.
С тех пор Джерри влюбился в шоколадное мороженое – эта пагубная страсть заставила его вести бесконечную битву с весами, но зато он мог бывать в теле блаженного от счастья четырехлетнего малыша, смотреть, сидя на диванчике, как Нил Армстронг ступает на поверхность Луны, и при этом сознавать себя взрослым человеком, сумевшим превратить память о плотской радости в куда более глубокую радость истинного понимания.
Странный жемчужно-серый ландшафт, разворачивающийся перед телевизионной камерой посадочного модуля, лаконичный треск далеких голосов из Хьюстона... Глухой свист тормозных ракет на спуске, проникающий сквозь металлическую оболочку... И короткий доклад: «“Игл” совершил посадку». А затем неуклюжая фигура, медленно спускающаяся по лесенке... И неуверенный голос Армстронга, пославшего к черту сценарий в тот самый миг, когда его нога коснулась серой пемзы и судьба человека разумного как вида изменилась навсегда. «Этот... э-э... маленький шажок одного человека... э-э... гигантский скачок человечества»[3].
О да, будучи уже подростком, Джерри достаточно было ощутить вкус шоколадного мороженого, чтобы перенестись назад, к моменту, память о котором сформирует всю его жизнь, а позднее ему стоило лишь вообразить вкус этого мороженого, политого горько-сладким шоколадным сиропом «Хершиз», чтобы заново прокрутить высадку на Луну в сознании взрослого человека. Он от всего сердца благодарил отца и Роба за лучший подарок, который когда-либо получал четырехлетний ребенок, за то, что, будучи взрослым, он сохранил это ясное и радостное воспоминание, за мечту, которую они с великим пониманием и великой любовью заронили ему в душу.
Вот как много значила для отца и Роба космическая программа, и если отец продвинулся не очень далеко, лишь вступил в «Общество Л-5», «Планетное общество» и стал завсегдатаем всех прочих космических кулуаров, то Роб Пост не уставал гнаться за мечтой и отдал ей всего себя. Он попал в Проект прямо из Калифорнийского технологического института и, зарекомендовав себя блестящим техником-конструктором, принял участие в программе «Маринер». Он был рядовым инженером, но по мере того, как он поднимался по служебной лестнице, стало ясно, что у него талант к управлению Проектом и к привлечению к совместной работе инженеров еще более талантливых, чем он сам. Человечество представлялось ему особым родом непорочных космопроходцев, он верил в их судьбу, переносил эту веру на сам Проект и, когда загорался, заражал всю команду своей страстной наивностью.
Он должен был работать над «Вояджером» и «челноками» и, когда взяли моду у всех сотрудников проверять мочу, и ему пришлось сдавать анализы, оставил привычку покуривать травку; он совершал долгие переходы в Сьерра-Мадре с рюкзаком за плечами, ежедневно тренировался – ему не было еще пятидесяти, и он копил силы. Вопрос о Марсе еще даже не вставал, но у него сохранялись весьма неплохие шансы слетать на лунную базу, если, конечно, построят хотя бы один из таких кораблей до того, как ему стукнет шестьдесят, и если он сохранит форму. Это была идея-фикс всей его жизни вплоть до катастрофы «Челленджера».
Отец допустил Джерри до своей беспорядочной коллекции научной фантастики, собранной впрок – чтобы читать ее на пенсии. С помощью отца, его книг и Роба Поста, «любимого дяди», Джерри рано усвоил, кем будет, когда вырастет, – задолго до того, как стал понимать, что означает «вырасти».
Он должен стать астронавтом – познать невесомость в безграничной бездне, пройтись по бледно-серой щербатой поверхности Луны. Он должен отправиться в пояс астероидов и к Титану, и, может быть, это еще не предел. Он молод. Программа разворачивается быстро, горизонты жизни необъятны, и он вполне мог успеть оказаться среди первых, кто ступит на планеты, вращающиеся вокруг иного солнца.
– Марс – если невероятно повезет, Луна – возможно, но это, малыш, для старика вроде меня, – бывало, говаривал Роб, когда Джерри продирался сквозь дебри школьных премудростей. – Тебе повезло родиться в нужное время, Джерри. Так что щелкай свои книги, а как закончишь университет, у нас уже будет база на Луне. До Марса, должно быть, мы доберемся раньше, чем тебе исполнится тридцать, до Титана – к твоим пятидесяти. Ты сможешь увидеть пуск первого звездолета. Даже сам сможешь полететь на нем. Тебе жить в золотой век освоения космоса, малыш. Это произойдет при твоей жизни. И ты можешь стать одним из тех, кто сделает все это.
Итак, Джерри заложил основы для выбранного им пути еще в школе; со своими оценками и восторженным рекомендательным письмом от старого проныры Роба Поста он поступил в Калифорнийский технологический, где выбрал специальность аэрокосмического инженера.
Первые три студенческих года Джерри по-настоящему вкалывал. Учиться было нелегко, однако он стал ушлым, всецело преданным идее студентом, так что пребывать в числе первых не составляло для него большого труда. Он знал: чтобы попасть в астронавты, требуется много больше, чем просто быть лучшим в классе. Нужна прекрасная физическая форма – но зубрежка, отсутствие интереса к спорту, природное рыхловатое телосложение, наконец, пристрастие к шоколадному мороженому делали это весьма непростым делом.
И опять на помощь пришел Роб Пост. Он приучил Джерри к долгим пешим походам в Сьерра-Мадре. Он купил ему набор гантелей. К середине второго курса Джерри избавился от полноты, накачал мускулы, да и с девочками дела пошли куда лучше прежнего. Но когда Джерри заканчивал последний курс, взорвался «Челленджер», а вместе с ним вся гражданская космическая программа; за время между катастрофой «Челленджера» и запуском следующего челнока все встало на свои места.
Светлое космическое будущее, которое казалось неминуемым, так и не наступило. Никаких космических станций к 1975 году. Никакой лунной базы к восьмидесятому. И никакого Марса к восемьдесят пятому. Да, семидесятые и начало восьмидесятых стали золотым веком автоматической разведки космоса – с невероятными фотографиями Марса, лун Юпитера, колец Сатурна, но настоящая космическая программа, с работой человека в космосе, – программа, истинный смысл которой – превратить человечество в новый вид – космопроходцев, за десятилетие сделала лишь один оборот колеса: от последнего «Аполлона» до космических челноков «Шаттлов».
Президентом к тому времени стал Рональд Рейган. Военный бюджет взлетел вверх, началось финансирование «звездных войн», военно-воздушные силы глубоко внедрились в НАСА, и еще до того, как взорвался «Челленджер», около сорока процентов выводимого на орбиту полезного груза уже принадлежало военным.
Прошло еще два года бюрократических проволочек, и наконец НАСА набралось смелости запустить «Дискавери», но дух агентства уже был уничтожен, а его административная структура насквозь милитаризирована: огромные обязательства по военным перевозкам, гражданский бюджет обрезан до костей. Судьба любой программы, имеющей отношение к освоению космоса человеком, была предрешена.
Даже исчезновение военной угрозы со стороны Советского Союза ничего не изменило; к тому времени, когда Джерри окончил институт, сама идея делать карьеру гражданского астронавта стала предельно нелепой.
И снова появился Роб Пост – чтобы предложить Джерри совет и помощь, но теперь это была помощь иного, несколько печального свойства. Хотя контракты на гражданские космические проекты фактически прекратили существование, Роб Пост успел забраться на самый верх администрации «Роквелла»: занимал пост руководителя проекта космического корабля и имел неплохие перспективы. Когда Джерри еще учился на старшем курсе Технологического института, Роб почесался, повздыхал и принял предложение возглавить проект Упреждающего Маневрирующего Носителя.
– Выбирать не приходится – либо браться за это, либо стать безработным, – вяло оправдывался Роб. – Кроме того, черт меня побери, если у этой проклятой штуковины не найдется какого-нибудь гражданского применения...
Это был воистину ужасный перелет из Лос-Анджелеса – четырнадцать часов в воздушном скотовозе, с терморегуляцией, которая, кажется, давно забыла, как поддерживать постоянную температуру, с двумя еле теплыми, пресными обедами под унылый телевизор, с неработающей киноустановкой. Кресло весь полет не хотело откидываться, мерзкая вибрация шла от левого двигателя, но самолет каким-то образом осилил расстояние, и Джерри Рид оказался в Париже – во всяком случае, официально прибыл на французскую землю.
Для инженера, рожденного и воспитанного в Калифорнии, весь предыдущий заграничный опыт которого сводился к знакомству с проститутками в Тихуане, это был долгий путь, тем более если смотреть из Дауни [1].
Еще восемь недель назад Джерри планировал провести свой трехнедельный отпуск в горах Сьерра-Мадре, с рюкзаком за плечами. У него даже не было заграничного паспорта.
И вот теперь он на борту самолета, ползущего по рулежке к зданию аэропорта Шарль де Голль. Вздох огромного облегчения вырвался из груди Джерри – ему-таки удалось добраться до Европы, и рейс не отменили!
– ...Нет, ну конечно же, нет! Тут нет ничего незаконного, – уверял его тогда Андре Дойчер. – Худшее, что может случиться, – тебя просто не пустят в самолет.
Андре улыбался своей знаменитой улыбкой, пуская тонкую струйку дыма сигарой «Упманн», за десять ЭКЮ штука.
– Допустим, у тебя отберут паспорт за попытку выезда из страны, но ведь он тебе и не нужен в том месте, куда ты собирался поначалу, n'est-ce pas [2], Джерри?
– Верно, – с горечью признал Джерри. – Но если за это у меня отберут допуск, я, как и бедняга Роб, больше никогда не смогу работать в Программе.
– Роба раздавили, Джерри. Печально, но это факт, – холодно произнес Андре Дойчер. – А поскольку перед людьми, подобными Робу Посту, у вас двери больше не открывают, мы вправе относиться так же к американской космической программе...
– Но ведь наши тяжелые ракеты-носители, челноки, космосани, наша материально-техническая база... Все это не так уж отстает... – слабо запротестовал Джерри и тут же почувствовал, как уныло и глупо звучат эти слова.
– А тем временем Советы строят три космограда и летят на Марс, а мы создаем прототип космоплана...
– Когда политика здесь переменится, все, что даст нам опыт создания «Космокрепости Америка», – это...
– Джерри, Джерри... Принимаешь ты мое предложение или нет – дело твое, – проговорил Андре, уставив на него свои загадочные серо-зеленые глаза. – Для представителя ЕКА я и так сказал слишком много. Но не обманывай себя, как это делают все участники сегодняшней пьянки, разглядывая по утрам свои физиономии в зеркальцах для бритья. Подобное уже случилось – с Робом. Я бы не хотел, чтобы это произошло и с тобой. Прислушайся к словам нового друга, человека, который мечтал о том же, что и ты, и очень хорошо понимает, что это такое – иметь несчастье родиться в Америке, а не во Франции в эту историческую для нее эпоху. «Космокрепость Америка» – сама по себе проблема, а вовсе не решение. Роб в глубине души осознавал это, да-да, и думал, что сможет вести борьбу изнутри. Не попадайся на этом же.
Джерри познакомился с Андре Дойчером лишь три недели назад – встретил его на прошлой вечеринке у Роба Поста. Роб самолично представил Андре как инженера ЕКА, который приехал в отпуск в США, чтобы осмотреть достопримечательности и, для пущего удовольствия, повстречаться с американскими единомышленниками-«космиками».
Джерри, конечно, ни на миг не поверил в это, он принял француза за промышленного шпиона и с ходу принялся вышучивать его. Андре тут же возразил, что гражданская космическая программа США как таковая практически не существует, по крайней мере, в ней нет промышленных секретов, достойных кражи, и что он, Андре, в действительности работает на французскую военную разведку. Какое-то время они жонглировали этим собачьим бредом, и в итоге совершенно неожиданно высеклась искорка дружбы.
Джерри свозил Андре в Диснейленд, показал ему Лесную Лужайку и даже сумел организовать экскурсию по открытым зонам завода «Роквелл интернэшнл» в Дауни, а француз, в свою очередь, поил и кормил американца за счет ЕКА в таких ресторанах, о существовании которых Джерри и не подозревал.
...В тот вечер Андре совершил серьезный, с калифорнийской точки зрения, проступок – он раскурил в центре переполненной гостиной большую сигару, вручил Джерри другую и настоял, чтобы тот последовал его примеру. С океана дул неожиданный для сезона бриз, в воздухе висел холодный туман, поэтому, когда жена Роба Элма прогнала их наружу курить свою гаванскую отраву – а Андре не сомневался, что именно так она и поступит, – терраса ветхого каменного дома Постов на вершине холма в Гранада-Хиллз – единственное, что удалось сохранить Робу из недвижимости от старых добрых времен, – была пуста.
И вот когда Андре с Джерри остались наедине в холодном вечернем тумане Южной Калифорнии, французский инженер наконец приоткрыл, или сделал вид, что приоткрыл, завесу тайны и признался, зачем он в действительности приехал в Америку.
В Андре Дойчере не было ничего зловещего – он не являл собой ни агента французской военной разведки, ни даже промышленного шпиона. Он был всего лишь охотником за мозгами для Европейского Космического Агентства.
– По-моему, Джерри, ты из тех, кем ЕКА может заинтересоваться, – сказал Андре. – Пойми, я не предлагаю тебе работы, но ты сам говорил, что приближается твой трехнедельный отпуск, и я уполномочен пригласить тебя в Париж, где ты будешь гостем ЕКА, встретишься кое с кем из интересных людей, побольше узнаешь о нашей программе и позволишь нам поближе познакомиться с тобой.
Он повел плечами и улыбнулся.
– Ну, по крайней мере, проведешь бесплатный отпуск в Париже по первому классу – поверь, шум смерти не помеха, n'est-ce pas?
Джерри всегда чудилось, что Андре что-то скрывает под липовыми секретными масками, но теперь, глядя в его глаза здесь, в холодной мгле, в свете далеких огней долины Сан-Фернандо, которые едва пробивались сквозь пелену тумана, Джерри показалось, что Андре наконец говорит искренне. Может быть, он и пытается его в чем-то надуть, но отрицать, что все сказанное Андре было горькой правдой, Джерри не мог. Если он останется в Проекте – в том, что когда-то было Проектом, – то так или иначе, раньше или позже, но неприятности, обрушившиеся на Роба Поста, подстерегут и его. Если уже не подстерегли.
Веселье в доме начало выдыхаться. Вокруг угасающего камина устало сидели гости с полупустыми бумажными стаканчиками в вялых пальцах. Выдохся и сам Роб Пост, он осовело глядел с порога кухни на следы разгрома – как бы глядел на гибнущий Проект в безнадежном ожидании перемен...
Роб Пост и Рид-старший подружились еще до рождения Джерри. Самым ярким детским воспоминанием Джерри было следующее. Отец поднял его с постели посреди ночи, а Роб вручил огромную вазу с шоколадным мороженым, обильно политым липким сиропом «Хершиз», а потом Джерри сидел между двумя мужчинами на старом пыльном диванчике в темной комнате, сонно пялился в экран телевизора и, держа на коленях вазу с мороженым, жадно ел его, черпая большой разливательной ложкой и заливая свою пижаму, – для четырехлетнего малыша это было все равно что проснуться в каком-то поросячьем раю.
– Сэнди обязательно устроит мне выволочку, но ты, Джерри, все равно не поймешь этого, пока не вырастешь, – сказал отец. – Как ты думаешь, почему я позволил тебе сегодня ночью съесть столько мороженого с сиропом, сколько влезет?
– Потому что ты любишь меня, папа? – спросил Джерри, с блаженным видом зарываясь в мороженое.
Отец обнял его и поцеловал в щеку.
– Чтобы ты помнил этот момент всю жизнь, – произнес он грубовато-торжественным тоном. – Ты еще слишком мал, чтобы осознать увиденное сегодня ночью, но уже достаточно вырос, чтобы осознать целую пинту мороженого.
– Это эксперимент, Джерри, – сказал дядя Роб. – В истории человечества происходит величайшее событие, ты уже живешь на свете и можешь наблюдать его, но еще слишком мал, чтобы осознанно запомнить. Вот мы с отцом и пытаемся впечатать сенсорную энграмму в твою долговременную память, чтобы в будущем, когда вырастешь, ты мог бы вызывать ее и оказываться здесь, в этом времени, но уже со взрослым сознанием. – Он усмехнулся и добавил: – А если объешься и тебя стошнит, для твоей памяти это даже лучше.
Джерри не стошнило, но он все запомнил. Горько-сладкая холодная мягкость и двойная порция шоколадного сиропа поверх шоколадного мороженого – это воспоминание еще ни разу не подводило Джерри и всегда бросало сквозь время назад, на тот самый диванчик в темной комнате, где он с отцом и Робом смотрел по телевизору репортаж о высадке на Луну.
С тех пор Джерри влюбился в шоколадное мороженое – эта пагубная страсть заставила его вести бесконечную битву с весами, но зато он мог бывать в теле блаженного от счастья четырехлетнего малыша, смотреть, сидя на диванчике, как Нил Армстронг ступает на поверхность Луны, и при этом сознавать себя взрослым человеком, сумевшим превратить память о плотской радости в куда более глубокую радость истинного понимания.
Странный жемчужно-серый ландшафт, разворачивающийся перед телевизионной камерой посадочного модуля, лаконичный треск далеких голосов из Хьюстона... Глухой свист тормозных ракет на спуске, проникающий сквозь металлическую оболочку... И короткий доклад: «“Игл” совершил посадку». А затем неуклюжая фигура, медленно спускающаяся по лесенке... И неуверенный голос Армстронга, пославшего к черту сценарий в тот самый миг, когда его нога коснулась серой пемзы и судьба человека разумного как вида изменилась навсегда. «Этот... э-э... маленький шажок одного человека... э-э... гигантский скачок человечества»[3].
О да, будучи уже подростком, Джерри достаточно было ощутить вкус шоколадного мороженого, чтобы перенестись назад, к моменту, память о котором сформирует всю его жизнь, а позднее ему стоило лишь вообразить вкус этого мороженого, политого горько-сладким шоколадным сиропом «Хершиз», чтобы заново прокрутить высадку на Луну в сознании взрослого человека. Он от всего сердца благодарил отца и Роба за лучший подарок, который когда-либо получал четырехлетний ребенок, за то, что, будучи взрослым, он сохранил это ясное и радостное воспоминание, за мечту, которую они с великим пониманием и великой любовью заронили ему в душу.
Вот как много значила для отца и Роба космическая программа, и если отец продвинулся не очень далеко, лишь вступил в «Общество Л-5», «Планетное общество» и стал завсегдатаем всех прочих космических кулуаров, то Роб Пост не уставал гнаться за мечтой и отдал ей всего себя. Он попал в Проект прямо из Калифорнийского технологического института и, зарекомендовав себя блестящим техником-конструктором, принял участие в программе «Маринер». Он был рядовым инженером, но по мере того, как он поднимался по служебной лестнице, стало ясно, что у него талант к управлению Проектом и к привлечению к совместной работе инженеров еще более талантливых, чем он сам. Человечество представлялось ему особым родом непорочных космопроходцев, он верил в их судьбу, переносил эту веру на сам Проект и, когда загорался, заражал всю команду своей страстной наивностью.
Он должен был работать над «Вояджером» и «челноками» и, когда взяли моду у всех сотрудников проверять мочу, и ему пришлось сдавать анализы, оставил привычку покуривать травку; он совершал долгие переходы в Сьерра-Мадре с рюкзаком за плечами, ежедневно тренировался – ему не было еще пятидесяти, и он копил силы. Вопрос о Марсе еще даже не вставал, но у него сохранялись весьма неплохие шансы слетать на лунную базу, если, конечно, построят хотя бы один из таких кораблей до того, как ему стукнет шестьдесят, и если он сохранит форму. Это была идея-фикс всей его жизни вплоть до катастрофы «Челленджера».
Отец допустил Джерри до своей беспорядочной коллекции научной фантастики, собранной впрок – чтобы читать ее на пенсии. С помощью отца, его книг и Роба Поста, «любимого дяди», Джерри рано усвоил, кем будет, когда вырастет, – задолго до того, как стал понимать, что означает «вырасти».
Он должен стать астронавтом – познать невесомость в безграничной бездне, пройтись по бледно-серой щербатой поверхности Луны. Он должен отправиться в пояс астероидов и к Титану, и, может быть, это еще не предел. Он молод. Программа разворачивается быстро, горизонты жизни необъятны, и он вполне мог успеть оказаться среди первых, кто ступит на планеты, вращающиеся вокруг иного солнца.
– Марс – если невероятно повезет, Луна – возможно, но это, малыш, для старика вроде меня, – бывало, говаривал Роб, когда Джерри продирался сквозь дебри школьных премудростей. – Тебе повезло родиться в нужное время, Джерри. Так что щелкай свои книги, а как закончишь университет, у нас уже будет база на Луне. До Марса, должно быть, мы доберемся раньше, чем тебе исполнится тридцать, до Титана – к твоим пятидесяти. Ты сможешь увидеть пуск первого звездолета. Даже сам сможешь полететь на нем. Тебе жить в золотой век освоения космоса, малыш. Это произойдет при твоей жизни. И ты можешь стать одним из тех, кто сделает все это.
Итак, Джерри заложил основы для выбранного им пути еще в школе; со своими оценками и восторженным рекомендательным письмом от старого проныры Роба Поста он поступил в Калифорнийский технологический, где выбрал специальность аэрокосмического инженера.
Первые три студенческих года Джерри по-настоящему вкалывал. Учиться было нелегко, однако он стал ушлым, всецело преданным идее студентом, так что пребывать в числе первых не составляло для него большого труда. Он знал: чтобы попасть в астронавты, требуется много больше, чем просто быть лучшим в классе. Нужна прекрасная физическая форма – но зубрежка, отсутствие интереса к спорту, природное рыхловатое телосложение, наконец, пристрастие к шоколадному мороженому делали это весьма непростым делом.
И опять на помощь пришел Роб Пост. Он приучил Джерри к долгим пешим походам в Сьерра-Мадре. Он купил ему набор гантелей. К середине второго курса Джерри избавился от полноты, накачал мускулы, да и с девочками дела пошли куда лучше прежнего. Но когда Джерри заканчивал последний курс, взорвался «Челленджер», а вместе с ним вся гражданская космическая программа; за время между катастрофой «Челленджера» и запуском следующего челнока все встало на свои места.
Светлое космическое будущее, которое казалось неминуемым, так и не наступило. Никаких космических станций к 1975 году. Никакой лунной базы к восьмидесятому. И никакого Марса к восемьдесят пятому. Да, семидесятые и начало восьмидесятых стали золотым веком автоматической разведки космоса – с невероятными фотографиями Марса, лун Юпитера, колец Сатурна, но настоящая космическая программа, с работой человека в космосе, – программа, истинный смысл которой – превратить человечество в новый вид – космопроходцев, за десятилетие сделала лишь один оборот колеса: от последнего «Аполлона» до космических челноков «Шаттлов».
Президентом к тому времени стал Рональд Рейган. Военный бюджет взлетел вверх, началось финансирование «звездных войн», военно-воздушные силы глубоко внедрились в НАСА, и еще до того, как взорвался «Челленджер», около сорока процентов выводимого на орбиту полезного груза уже принадлежало военным.
Прошло еще два года бюрократических проволочек, и наконец НАСА набралось смелости запустить «Дискавери», но дух агентства уже был уничтожен, а его административная структура насквозь милитаризирована: огромные обязательства по военным перевозкам, гражданский бюджет обрезан до костей. Судьба любой программы, имеющей отношение к освоению космоса человеком, была предрешена.
Даже исчезновение военной угрозы со стороны Советского Союза ничего не изменило; к тому времени, когда Джерри окончил институт, сама идея делать карьеру гражданского астронавта стала предельно нелепой.
И снова появился Роб Пост – чтобы предложить Джерри совет и помощь, но теперь это была помощь иного, несколько печального свойства. Хотя контракты на гражданские космические проекты фактически прекратили существование, Роб Пост успел забраться на самый верх администрации «Роквелла»: занимал пост руководителя проекта космического корабля и имел неплохие перспективы. Когда Джерри еще учился на старшем курсе Технологического института, Роб почесался, повздыхал и принял предложение возглавить проект Упреждающего Маневрирующего Носителя.
– Выбирать не приходится – либо браться за это, либо стать безработным, – вяло оправдывался Роб. – Кроме того, черт меня побери, если у этой проклятой штуковины не найдется какого-нибудь гражданского применения...