Страница:
– Альтернативы! – завопил Дик Спэрроу. – Например, пять миллионов тонн дерьма?
На экране возник авианосец в окружении крейсеров и эсминцев.
«Одновременно, – продолжал диктор, – в Сан-Диего прибыли подразделения Тихоокеанского флота. Как нам сообщили, они получат подкрепления морской пехоты и восемьдесят второй воздушно-десантной дивизии...»
На экране разрывы снарядов терзали песчаные дюны; морская пехота высаживалась на берег; самолеты-штурмовики на бреющем полете расстреливали безжизненное побережье.
– Что происходит? – изумленно спросил Бобби.
– Что происходит? – Дик Спэрроу пристально на него посмотрел. – Где ты был, мальчик?
– Уф. Я... был в пути!
Спэрроу неодобрительно покачал головой.
– Происходит то, что мы наконец решили войти!
– Войти? Куда войти?
– Ты что, серьезно, парень? Ты не знаешь? Мы шлем в Залив [65] наших маклеров! Правительство скупило мексиканский долг по двадцать центов за доллар; по-моему, это еще дорого. Сейчас фасольникам придется раскошелиться. А если они не потянут, а они не потянут, у них нет денег даже на собственную армию, мы заберем Залив в качестве компенсации!
«В Мехико президент отказался от комментариев, – вещал экран. – Министр обороны Мексики уверяет, что территориальная целостность страны будет защищена...»
– Хлопушками! – погрозил экрану Дик Спэрроу. – Фасольники не продержатся и недели, ставлю в Вегасе шесть против четырех!
Военно-дипломатические демарши хозяина были прерваны его супругой: миссис Тони Спэрроу вошла с подносом – бутылка, солонка, низенькие бокалы и тарелочка с нарезанным лимоном.
«Одновременно в Страсбурге Европарламент принял...»
– Долбаные европешки! – завопил Дик Спэрроу. – Они тоже свое получат!
«В напряженной гонке на приз Американской Лиги, – спокойно продолжал ведущий, – Конакава одержал победу в девятом заезде, и таким образом Майами...»
Дик Спэрроу хлопнул по кнопке, и экран погас. Он разлил по стаканчикам крепко пахнущую жидкость, лизнул руку, посыпал это место солью, снова лизнул, опрокинул стопку и впился в лимон.
– За великую Калифорнию! – провозгласил он.
– Папа скупает пустыню к северу от Энсенады, – пояснила Эйлин.
– Уж можете в это поверить! – подтвердил хозяин. – А что, Бобби, у твоих родителей есть деньги? Я могу устроить вам сотню акров всего в семидесяти милях от Ла Паса, но надо поторопиться, потому что лучшее давно продано, а когда наши мальчики войдут...
– Папа!
– Давай-ка, сынок, выпей! – Дик Спэрроу вручил Бобби стопку и солонку. – За смелых парней, которые принесут нам богатство! За большую Калифорнию! За большие события!
Бобби поморщился, но все же посолил руку, лизнул ее и опрокинул в себя весьма крепкую жидкость, после чего тоже впился в лимон. И не стал отказываться, когда хозяин разлил по второй. Бобби понял, что здесь это будет ему необходимо.
...Обед состоял из огромных порций салата – в основном из незнакомых Бобби тропических фруктов, жареного цыпленка в остром коричневом соусе, шоколадного торта и жутких сентенций оголтелого господина Дика Спэрроу.
После обеда миссис Спэрроу показала ему комнату Тода на втором этаже, увешанную плакатами и фотографиями военной техники. Потом они вчетвером посмотрели кошмарный фильм «Война за свободу» – еще одну версию современной истории, согласно которой Америка одержала победу во Вьетнаме благодаря вполне законному применению тактического ядерного оружия. Дик Спэрроу не умолкал; он орал насчет недвижимости в Латинской Америке, европейского загнивания, американского возрождения, золотого будущего Калифорнии и чтоб япошек поставить на место.
Наконец супруги Спэрроу удалились, оставив Бобби и Эйлин одних.
– Ну и дела, – пробормотал Бобби.
– Папа хорош, а?
– Как ты все это терпишь?
Эйлин рассмеялась:
– Не так уж и терплю. С чего б я, по-твоему, училась в Беркли?
– Пробудем в Л-А еще три дня, и я кое-что тебе здесь покажу; будешь знать, по крайней мере, какая чаша тебя миновала, – сказала Эйлин после завтрака. – Начнем с университета.
Они прошли немного пешком, спустились в подземку и вышли через две остановки напротив входа в обширный кампус[66].
– Все задумано так, – пояснила Эйлин, – чтобы приучить студентов пользоваться подземкой, но уважающий себя троянец скорее погибнет, чем поедет на чем-нибудь, кроме собственной машины.
– Троянец?
– Это название бейсбольной команды. Наверное, по имени какого-то древнегреческого шовиниста? А еще это марка презервативов, правда?
Лос-Анджелесский университет являл собой огромное скопление низких зданий и невысоких башен; походило это скорее на заводскую территорию, чем на студенческий центр, как представлял его Бобби. Мрачного вида мексиканцы средних лет за несколько долларов возили студентов из здания в здание на велосипедах с колясками.
– Почему они сами не ездят? – спросил Бобби. – Университет действительно огромен!
– На велосипедах-то? – воскликнула Эйлин. – Это тебе не третий мир, здесь живут американцы. Гринго!
Побродив по городку, они позавтракали чем-то отвратительным в одном из университетских кафетериев.
– Это отобьет у тебя последнее желание тут учиться, – сказала Эйлин.
Бобби уже начал кое-что понимать. Гигантский кампус был набит битком: в нем училось около шестидесяти тысяч человек, по большинству – выходцы из стран третьего мира. Аккуратно подстриженные, в джинсах или шортах и фирменных «троянских» рубашках, они группами, с мрачным видом, маршировали из здания в здание. Поражало количество студентов в военной форме – многие оплачивали четыре года учебы четырехлетней службой в армии.
– Это не совсем то, что я ожидал увидеть... – пробормотал Бобби.
– А что ты ожидал?
– Не знаю. – Он пожал плечами. – Это больше похоже на какую-то фабрику.
– Так оно и есть! – согласилась Эйлин. – Фабрика по превращению инженеров, техников, солдат и всех прочих в колесики Большой Машины Зеленых Бумажек.
Назад возвратились тоже на метро. Матери не было дома – уехала за покупками или еще за чем-то, и они смогли заняться любовью в комнате Эйлин, что несколько скрасило им время. Но мысль о предстоящем обеде наполняла Бобби ужасом.
– Ладно, поедем в город, – согласилась Эйлин.
Они побывали в огромном Чайна-тауне[67] – скопище восточных лавок, голографических шоу и китайских ресторанчиков, вкусно поели. Прошлись по Голливудскому бульвару, глазея на кинозвезд, гуляющих по тротуарам.
– Поездка сюда не считается, – заявила Эйлин, – если не посмотреть Малхолланд Драйв.
Они покатили дальше, в горы, через Голливудские холмы – цепь невысоких гор, застроенных странными домами, иногда висящими над обрывами ущелий. Малхолланд Драйв оказался дорогой, идущей высоко вверху, по хребту Санта-Моника. Она протянулась отсюда до океана и тоже шла над обрывами. Одно из последних мест в окрестностях Лос-Анджелеса, где ловкачам не дали понастроить всякой халтуры, объяснила Эйлин. Она была убеждена, впрочем, что папаша сюда вот-вот прорвется. Эйлин остановила машину на утрамбованной несколькими поколениями автомобилистов площадке. Они вышли.
Темные плечи гор опускались в обширную долину, от края до края усыпанную миллионами сверкающих огоньков, словно гигантская светящаяся медуза. Нескончаемыми потоками неслись навстречу друг другу красные и белые огни автострады. Над всей долиной сияло золотое зарево, вытесняя черноту ночного неба. И там, в вышине, медленно плыли огни самолетов и вертолетов.
Бобби казалось, что перед ним огромный, сотворенный человеческими руками организм – безмерный, полный энергии, пульсирующий и неизъяснимо живой.
– Ч-черт! – выдохнул Бобби, чувствуя победоносную и безумную силу этого зрелища.
В этот момент он понял, что такое – быть американцем; ощутил себя частью этой страны, ее судьбы, ее будущего – к добру или худу. Страны, сохранившей пусть искаженный и изломанный, но великий созидательный дух.
– Ну, поехали. – Эйлин дернула его за рукав и потянула в машину.
– Чего? – Бобби еще не пришел в себя.
– Поехали! Нам пора испробовать все, что здесь полагается!
– Чего там еще пробовать?
– Трахнуться в машине. Народ ездит сюда для этого уже сотню лет, понял?
Бобби несколько опешил – двухместная машина Эйлин была явно тесновата, но ему, уже в который раз, пришлось подчиниться.
В субботу Бобби уговорил Эйлин сходить на бейсбол. В понедельник они уезжали в Беркли, и это была последняя возможность увидеть Доджер-стадион. Зрелище стоило затраченных усилий, во всяком случае, для Бобби. Стадион Доджера был одним из трех, где большие соревнования проводились на естественном покрытии, да и публика представляла немалый интерес. В центральном нижнем секторе чинно расселись разодетые англосаксы, ошеломительные шлюхи и настоящие телевизионные знаменитости. На открытых трибунах бесновались мексиканцы и черные, благоразумно поделившие между собой секции. Отдельно, наверху, сидели военные, пришедшие на матч за полцены. Остальная часть стадиона досталась организованным болельщикам. Тысячи людей поднимали щитки, из которых складывались картинки – эмблема Доджера, реклама, американский флаг и даже машущий крыльями орел – с герба США.
...В воскресенье один из школьных друзей Эйлин пригласил их на пляж в Малибу. Рано утром они влились в кошмарный транспортный поток, спустя полтора часа с трудом отыскали стоянку, переоделись в машине и отправились бродить по пляжу в поисках своей компании.
– Запомни, Бобби, ни слова о Париже или Европе, – предупредила Эйлин, когда они увидели большой надутый гелием красный шар, под которым их ждали. – С большинством из этих балбесов я училась в школе в Беверли-Хиллз, это шайка гринго, и я не хочу, чтобы все кончилось мордобоем.
Человек двадцать расположились на полотенцах вокруг металлического бочонка с пивом, болтали, загорали, пили и ели под звуки ужасающего военного марша из приемника. Здоровенный светловолосый парень по имени Тэб приветствовал Эйлин тычком и крепким объятием, налил им пива, потом Боба представили компании, и он повторил накатанную версию возвращения в Беркли – после поездки к родным.
Потянулся долгий, ленивый солнечный день – хороший, по представлению Бобби, день на пляже Южной Калифорнии. Бобби плавал. Немного осрамился, пытаясь управлять серфбордом – доской с мотором, постоянно с нее падал, нахлебался тихоокеанской воды. Нырял с Эйлин. Играл в замедленный волейбол огромным мячом, накачанным смесью воздуха с гелием.
И, как все прочие, пил. К тому времени, когда солнце стало клониться к зеркалу океана, компания изрядно нагрузилась. Кому-то стало худо, на игры уже не тянуло, началась пьяная тягомотина. Долго и раздраженно о чем-то спорили; у Бобби от утомления пропал дар речи. Жаловались на каких-то неизвестных ему учителей. Долго и противно перебирали, кто, когда и с кем... Бобби молча лежал на полотенце рядом с Эйлин, выпивая, когда ему наливали, и бездумно глядя в синеющее небо.
– Слышали, Билли в восемьдесят второй десантной...
– Там ему отстрелят толстую задницу!
– Мой отец говорит, фасольники разбегутся без единого выстрела.
– Чушь! Будет такая мясорубка...
– А отец говорит, ветераны Залива получат по сорок акров, он меня чуть не сожрал, когда узнал, что я не записался.
– Да брось ты. Фасольники не выдержат и недели, это уж точно.
– Так у них же коммунистический режим!
– Ну и что? Русские и пальцем не пошевелят. Они даже на своих кубинцев положили! Не подняли ни одной ракеты. Очень носятся с европешками.
– А я говорю, будет мясорубка. Война продлится не менее шести недель. Мой отец говорит, что все уже решено. Фасольников без боя не отпустят.
– Кто?
– Оборонный комплекс, болван! Уже подписаны контракты на содержание армии в условиях войны. Сумасшедшие бабки. Кстати, там позарез нужны люди.
– На временную?
– На несколько недель. Сотня в час – двойной оклад. В выходные – тройной.
– Слушай, а это неплохо...
Перемена темы привлекла внимание Бобби. Он уже немало наслышался циничных мерзостей от Дика Спэрроу и других, но когда это говорят твои сверстники, с которыми ты только что играл в волейбол, плавал, выпивал, – такое не укладывалось в голове. А собутыльники зашевелились:
– Слушай, твой старик сможет меня устроить?..
– Эй, Эдди! Твой папаша ведь работает на «Коллинз», а? Они берут на временную?
– Могу узнать...
Бобби не выдержал:
– Слушайте, ребята, я не верю, что вы это всерьез.
Батч, огромного роста детина с короткой прической, широко улыбнулся:
– Конечно, всерьез. Если хочешь, я и за тебя могу замолвить словечко. Сотня в час – неплохие бабки!
– Чушь собачья! – выпалил Бобби. Эйлин ткнула его в бок. – Вы что, в самом деле готовы идти на оружейный завод?
– Бобби, замолчи, – шипела ему в ухо Эйлин.
– Делать оружие, чтобы им убивали людей за то, что они хотят жить по-своему?
– Чушь! Любому известно, что Мексика оттяпала Залив во время гражданской войны. Это сделал бандит Панчо Вилья со своими ублюдками. Мы имеем полное право забрать то, что было нашим, – так говорится в доктрине Монро!
На Бобби наседали уже несколько парней.
– А ты что, коммунист?
– Слушай, Эйлин, твой дружок, похоже, красный из Беркли!
– Да он фасольник!
Ситуация, похоже, грозила стать неуправляемой.
– Он из КГБ, их в Беркли пруд пруди, мой отец знает...
– Держу пари, этот болван будет защищать и европешек!
– Что скажешь, Бобби, европешки, которые растащили у нас половину Америки и продали долбаным русским, – они тоже люди?
В памяти Бобби всплыли разъяренные лица у американского посольства в Париже. У этих молодых американцев, уставившихся на него под безоблачным калифорнийским небом, – те же лица. Там толпа скандировала у посольства: «Американцы – убийцы! Американцы – убийцы!»
Здесь кричали:
– Они не люди, они фасольники!
– Бобби, малыш, в пасть долбанные европешки – люди, по-твоему?
– Ядерными их, чтоб горели голубым!!
– Пусть жрут антипротоны!
Это гремело в ушах как эхо парижских воплей. Это его перевернуло. Где же разница между теми шовинистами и этими?! Но засранцы начали убеждать его, что то, что он считал ложью, – правда!
Эйлин схватила его за руку, и он не отстранился. Но большая часть его – лучшая часть – не могла молчать; он не мог не ответить этим дерьмюкам. Он должен сделать это для родителей, для себя самого и – каким-то образом – для Америки.
– Как вы можете в это верить? – закричал Бобби, вскочив на ноги. – Вы же сами как безмозглые гринго! Как шовинисты, которыми нас пытаются представить! Американцы не могут быть такими, вы не имеете права быть такими!
– Какой ты, к чертовой матери, американец? Комми, коммунист! Фасольник несчастный! Красный из Беркли! Катись в свою Москву, там тебе место!
– Мальчики! – простонала Эйлин материнским голосом. – Хватит! Вы так надрались, что и подраться не сможете, вы только наблюете друг другу в рожи!
Некоторые девушки рассмеялись, момент для драки был упущен.
– Пойдем, Бобби! – Эйлин потащила его за руку. – Нам пора!
Покачиваясь и осознавая, как он пьян, Бобби позволил увести себя к машине. Одноклассники Эйлин, лежа на полотенцах, опять передавали друг другу бутылки и смеялись чему-то своему.
– Извини, Эйлин, – пьяно бормотал Бобби. – Что случилось с Америкой? Я вовсе не хотел...
– Я же говорила – это шайка шовинистов. Очень даже запросто могли тебя убить!
Они долго поднимались по дороге, вьющейся меж бурых холмов. За перевалом открылось плато. Там она остановила машину, они прошли на край утеса. Янтарно-оранжевое солнце уже наполовину скрылось в зеркале океана. В долине загорались огни Лос-Анджелеса. Далеко внизу сумасшедший город еще корчился от жары и страстей. Теперь Бобби знал: что-то повернулось к худу в этом городе, черные дела скрывались под огненным плащом. И все же город был прекрасен – как сама Америка. И когда солнце нырнуло в океан и край тьмы надвинулся по воде на город, показалось, что сверкающие огни двинулись от земли ввысь, бросая вызов звездам – прекрасный свет, великолепный и гордый, как сама Америка. Свет, который совсем еще недавно сиял всему миру как надежда.
Неужели Лос-Анджелес и вся Америка медленно сползают назад, погружаются в первобытную тьму? Чтобы, как легендарная Атлантида, найти забвение под океанскими волнами?
Бобби не знал ответа. Как и предначертанный ему путь, истина терялась в тумане.
XV
На экране возник авианосец в окружении крейсеров и эсминцев.
«Одновременно, – продолжал диктор, – в Сан-Диего прибыли подразделения Тихоокеанского флота. Как нам сообщили, они получат подкрепления морской пехоты и восемьдесят второй воздушно-десантной дивизии...»
На экране разрывы снарядов терзали песчаные дюны; морская пехота высаживалась на берег; самолеты-штурмовики на бреющем полете расстреливали безжизненное побережье.
– Что происходит? – изумленно спросил Бобби.
– Что происходит? – Дик Спэрроу пристально на него посмотрел. – Где ты был, мальчик?
– Уф. Я... был в пути!
Спэрроу неодобрительно покачал головой.
– Происходит то, что мы наконец решили войти!
– Войти? Куда войти?
– Ты что, серьезно, парень? Ты не знаешь? Мы шлем в Залив [65] наших маклеров! Правительство скупило мексиканский долг по двадцать центов за доллар; по-моему, это еще дорого. Сейчас фасольникам придется раскошелиться. А если они не потянут, а они не потянут, у них нет денег даже на собственную армию, мы заберем Залив в качестве компенсации!
«В Мехико президент отказался от комментариев, – вещал экран. – Министр обороны Мексики уверяет, что территориальная целостность страны будет защищена...»
– Хлопушками! – погрозил экрану Дик Спэрроу. – Фасольники не продержатся и недели, ставлю в Вегасе шесть против четырех!
Военно-дипломатические демарши хозяина были прерваны его супругой: миссис Тони Спэрроу вошла с подносом – бутылка, солонка, низенькие бокалы и тарелочка с нарезанным лимоном.
«Одновременно в Страсбурге Европарламент принял...»
– Долбаные европешки! – завопил Дик Спэрроу. – Они тоже свое получат!
«В напряженной гонке на приз Американской Лиги, – спокойно продолжал ведущий, – Конакава одержал победу в девятом заезде, и таким образом Майами...»
Дик Спэрроу хлопнул по кнопке, и экран погас. Он разлил по стаканчикам крепко пахнущую жидкость, лизнул руку, посыпал это место солью, снова лизнул, опрокинул стопку и впился в лимон.
– За великую Калифорнию! – провозгласил он.
– Папа скупает пустыню к северу от Энсенады, – пояснила Эйлин.
– Уж можете в это поверить! – подтвердил хозяин. – А что, Бобби, у твоих родителей есть деньги? Я могу устроить вам сотню акров всего в семидесяти милях от Ла Паса, но надо поторопиться, потому что лучшее давно продано, а когда наши мальчики войдут...
– Папа!
– Давай-ка, сынок, выпей! – Дик Спэрроу вручил Бобби стопку и солонку. – За смелых парней, которые принесут нам богатство! За большую Калифорнию! За большие события!
Бобби поморщился, но все же посолил руку, лизнул ее и опрокинул в себя весьма крепкую жидкость, после чего тоже впился в лимон. И не стал отказываться, когда хозяин разлил по второй. Бобби понял, что здесь это будет ему необходимо.
...Обед состоял из огромных порций салата – в основном из незнакомых Бобби тропических фруктов, жареного цыпленка в остром коричневом соусе, шоколадного торта и жутких сентенций оголтелого господина Дика Спэрроу.
После обеда миссис Спэрроу показала ему комнату Тода на втором этаже, увешанную плакатами и фотографиями военной техники. Потом они вчетвером посмотрели кошмарный фильм «Война за свободу» – еще одну версию современной истории, согласно которой Америка одержала победу во Вьетнаме благодаря вполне законному применению тактического ядерного оружия. Дик Спэрроу не умолкал; он орал насчет недвижимости в Латинской Америке, европейского загнивания, американского возрождения, золотого будущего Калифорнии и чтоб япошек поставить на место.
Наконец супруги Спэрроу удалились, оставив Бобби и Эйлин одних.
– Ну и дела, – пробормотал Бобби.
– Папа хорош, а?
– Как ты все это терпишь?
Эйлин рассмеялась:
– Не так уж и терплю. С чего б я, по-твоему, училась в Беркли?
– Пробудем в Л-А еще три дня, и я кое-что тебе здесь покажу; будешь знать, по крайней мере, какая чаша тебя миновала, – сказала Эйлин после завтрака. – Начнем с университета.
Они прошли немного пешком, спустились в подземку и вышли через две остановки напротив входа в обширный кампус[66].
– Все задумано так, – пояснила Эйлин, – чтобы приучить студентов пользоваться подземкой, но уважающий себя троянец скорее погибнет, чем поедет на чем-нибудь, кроме собственной машины.
– Троянец?
– Это название бейсбольной команды. Наверное, по имени какого-то древнегреческого шовиниста? А еще это марка презервативов, правда?
Лос-Анджелесский университет являл собой огромное скопление низких зданий и невысоких башен; походило это скорее на заводскую территорию, чем на студенческий центр, как представлял его Бобби. Мрачного вида мексиканцы средних лет за несколько долларов возили студентов из здания в здание на велосипедах с колясками.
– Почему они сами не ездят? – спросил Бобби. – Университет действительно огромен!
– На велосипедах-то? – воскликнула Эйлин. – Это тебе не третий мир, здесь живут американцы. Гринго!
Побродив по городку, они позавтракали чем-то отвратительным в одном из университетских кафетериев.
– Это отобьет у тебя последнее желание тут учиться, – сказала Эйлин.
Бобби уже начал кое-что понимать. Гигантский кампус был набит битком: в нем училось около шестидесяти тысяч человек, по большинству – выходцы из стран третьего мира. Аккуратно подстриженные, в джинсах или шортах и фирменных «троянских» рубашках, они группами, с мрачным видом, маршировали из здания в здание. Поражало количество студентов в военной форме – многие оплачивали четыре года учебы четырехлетней службой в армии.
– Это не совсем то, что я ожидал увидеть... – пробормотал Бобби.
– А что ты ожидал?
– Не знаю. – Он пожал плечами. – Это больше похоже на какую-то фабрику.
– Так оно и есть! – согласилась Эйлин. – Фабрика по превращению инженеров, техников, солдат и всех прочих в колесики Большой Машины Зеленых Бумажек.
Назад возвратились тоже на метро. Матери не было дома – уехала за покупками или еще за чем-то, и они смогли заняться любовью в комнате Эйлин, что несколько скрасило им время. Но мысль о предстоящем обеде наполняла Бобби ужасом.
– Ладно, поедем в город, – согласилась Эйлин.
Они побывали в огромном Чайна-тауне[67] – скопище восточных лавок, голографических шоу и китайских ресторанчиков, вкусно поели. Прошлись по Голливудскому бульвару, глазея на кинозвезд, гуляющих по тротуарам.
– Поездка сюда не считается, – заявила Эйлин, – если не посмотреть Малхолланд Драйв.
Они покатили дальше, в горы, через Голливудские холмы – цепь невысоких гор, застроенных странными домами, иногда висящими над обрывами ущелий. Малхолланд Драйв оказался дорогой, идущей высоко вверху, по хребту Санта-Моника. Она протянулась отсюда до океана и тоже шла над обрывами. Одно из последних мест в окрестностях Лос-Анджелеса, где ловкачам не дали понастроить всякой халтуры, объяснила Эйлин. Она была убеждена, впрочем, что папаша сюда вот-вот прорвется. Эйлин остановила машину на утрамбованной несколькими поколениями автомобилистов площадке. Они вышли.
Темные плечи гор опускались в обширную долину, от края до края усыпанную миллионами сверкающих огоньков, словно гигантская светящаяся медуза. Нескончаемыми потоками неслись навстречу друг другу красные и белые огни автострады. Над всей долиной сияло золотое зарево, вытесняя черноту ночного неба. И там, в вышине, медленно плыли огни самолетов и вертолетов.
Бобби казалось, что перед ним огромный, сотворенный человеческими руками организм – безмерный, полный энергии, пульсирующий и неизъяснимо живой.
– Ч-черт! – выдохнул Бобби, чувствуя победоносную и безумную силу этого зрелища.
В этот момент он понял, что такое – быть американцем; ощутил себя частью этой страны, ее судьбы, ее будущего – к добру или худу. Страны, сохранившей пусть искаженный и изломанный, но великий созидательный дух.
– Ну, поехали. – Эйлин дернула его за рукав и потянула в машину.
– Чего? – Бобби еще не пришел в себя.
– Поехали! Нам пора испробовать все, что здесь полагается!
– Чего там еще пробовать?
– Трахнуться в машине. Народ ездит сюда для этого уже сотню лет, понял?
Бобби несколько опешил – двухместная машина Эйлин была явно тесновата, но ему, уже в который раз, пришлось подчиниться.
В субботу Бобби уговорил Эйлин сходить на бейсбол. В понедельник они уезжали в Беркли, и это была последняя возможность увидеть Доджер-стадион. Зрелище стоило затраченных усилий, во всяком случае, для Бобби. Стадион Доджера был одним из трех, где большие соревнования проводились на естественном покрытии, да и публика представляла немалый интерес. В центральном нижнем секторе чинно расселись разодетые англосаксы, ошеломительные шлюхи и настоящие телевизионные знаменитости. На открытых трибунах бесновались мексиканцы и черные, благоразумно поделившие между собой секции. Отдельно, наверху, сидели военные, пришедшие на матч за полцены. Остальная часть стадиона досталась организованным болельщикам. Тысячи людей поднимали щитки, из которых складывались картинки – эмблема Доджера, реклама, американский флаг и даже машущий крыльями орел – с герба США.
...В воскресенье один из школьных друзей Эйлин пригласил их на пляж в Малибу. Рано утром они влились в кошмарный транспортный поток, спустя полтора часа с трудом отыскали стоянку, переоделись в машине и отправились бродить по пляжу в поисках своей компании.
– Запомни, Бобби, ни слова о Париже или Европе, – предупредила Эйлин, когда они увидели большой надутый гелием красный шар, под которым их ждали. – С большинством из этих балбесов я училась в школе в Беверли-Хиллз, это шайка гринго, и я не хочу, чтобы все кончилось мордобоем.
Человек двадцать расположились на полотенцах вокруг металлического бочонка с пивом, болтали, загорали, пили и ели под звуки ужасающего военного марша из приемника. Здоровенный светловолосый парень по имени Тэб приветствовал Эйлин тычком и крепким объятием, налил им пива, потом Боба представили компании, и он повторил накатанную версию возвращения в Беркли – после поездки к родным.
Потянулся долгий, ленивый солнечный день – хороший, по представлению Бобби, день на пляже Южной Калифорнии. Бобби плавал. Немного осрамился, пытаясь управлять серфбордом – доской с мотором, постоянно с нее падал, нахлебался тихоокеанской воды. Нырял с Эйлин. Играл в замедленный волейбол огромным мячом, накачанным смесью воздуха с гелием.
И, как все прочие, пил. К тому времени, когда солнце стало клониться к зеркалу океана, компания изрядно нагрузилась. Кому-то стало худо, на игры уже не тянуло, началась пьяная тягомотина. Долго и раздраженно о чем-то спорили; у Бобби от утомления пропал дар речи. Жаловались на каких-то неизвестных ему учителей. Долго и противно перебирали, кто, когда и с кем... Бобби молча лежал на полотенце рядом с Эйлин, выпивая, когда ему наливали, и бездумно глядя в синеющее небо.
– Слышали, Билли в восемьдесят второй десантной...
– Там ему отстрелят толстую задницу!
– Мой отец говорит, фасольники разбегутся без единого выстрела.
– Чушь! Будет такая мясорубка...
– А отец говорит, ветераны Залива получат по сорок акров, он меня чуть не сожрал, когда узнал, что я не записался.
– Да брось ты. Фасольники не выдержат и недели, это уж точно.
– Так у них же коммунистический режим!
– Ну и что? Русские и пальцем не пошевелят. Они даже на своих кубинцев положили! Не подняли ни одной ракеты. Очень носятся с европешками.
– А я говорю, будет мясорубка. Война продлится не менее шести недель. Мой отец говорит, что все уже решено. Фасольников без боя не отпустят.
– Кто?
– Оборонный комплекс, болван! Уже подписаны контракты на содержание армии в условиях войны. Сумасшедшие бабки. Кстати, там позарез нужны люди.
– На временную?
– На несколько недель. Сотня в час – двойной оклад. В выходные – тройной.
– Слушай, а это неплохо...
Перемена темы привлекла внимание Бобби. Он уже немало наслышался циничных мерзостей от Дика Спэрроу и других, но когда это говорят твои сверстники, с которыми ты только что играл в волейбол, плавал, выпивал, – такое не укладывалось в голове. А собутыльники зашевелились:
– Слушай, твой старик сможет меня устроить?..
– Эй, Эдди! Твой папаша ведь работает на «Коллинз», а? Они берут на временную?
– Могу узнать...
Бобби не выдержал:
– Слушайте, ребята, я не верю, что вы это всерьез.
Батч, огромного роста детина с короткой прической, широко улыбнулся:
– Конечно, всерьез. Если хочешь, я и за тебя могу замолвить словечко. Сотня в час – неплохие бабки!
– Чушь собачья! – выпалил Бобби. Эйлин ткнула его в бок. – Вы что, в самом деле готовы идти на оружейный завод?
– Бобби, замолчи, – шипела ему в ухо Эйлин.
– Делать оружие, чтобы им убивали людей за то, что они хотят жить по-своему?
– Чушь! Любому известно, что Мексика оттяпала Залив во время гражданской войны. Это сделал бандит Панчо Вилья со своими ублюдками. Мы имеем полное право забрать то, что было нашим, – так говорится в доктрине Монро!
На Бобби наседали уже несколько парней.
– А ты что, коммунист?
– Слушай, Эйлин, твой дружок, похоже, красный из Беркли!
– Да он фасольник!
Ситуация, похоже, грозила стать неуправляемой.
– Он из КГБ, их в Беркли пруд пруди, мой отец знает...
– Держу пари, этот болван будет защищать и европешек!
– Что скажешь, Бобби, европешки, которые растащили у нас половину Америки и продали долбаным русским, – они тоже люди?
В памяти Бобби всплыли разъяренные лица у американского посольства в Париже. У этих молодых американцев, уставившихся на него под безоблачным калифорнийским небом, – те же лица. Там толпа скандировала у посольства: «Американцы – убийцы! Американцы – убийцы!»
Здесь кричали:
– Они не люди, они фасольники!
– Бобби, малыш, в пасть долбанные европешки – люди, по-твоему?
– Ядерными их, чтоб горели голубым!!
– Пусть жрут антипротоны!
Это гремело в ушах как эхо парижских воплей. Это его перевернуло. Где же разница между теми шовинистами и этими?! Но засранцы начали убеждать его, что то, что он считал ложью, – правда!
Эйлин схватила его за руку, и он не отстранился. Но большая часть его – лучшая часть – не могла молчать; он не мог не ответить этим дерьмюкам. Он должен сделать это для родителей, для себя самого и – каким-то образом – для Америки.
– Как вы можете в это верить? – закричал Бобби, вскочив на ноги. – Вы же сами как безмозглые гринго! Как шовинисты, которыми нас пытаются представить! Американцы не могут быть такими, вы не имеете права быть такими!
– Какой ты, к чертовой матери, американец? Комми, коммунист! Фасольник несчастный! Красный из Беркли! Катись в свою Москву, там тебе место!
– Мальчики! – простонала Эйлин материнским голосом. – Хватит! Вы так надрались, что и подраться не сможете, вы только наблюете друг другу в рожи!
Некоторые девушки рассмеялись, момент для драки был упущен.
– Пойдем, Бобби! – Эйлин потащила его за руку. – Нам пора!
Покачиваясь и осознавая, как он пьян, Бобби позволил увести себя к машине. Одноклассники Эйлин, лежа на полотенцах, опять передавали друг другу бутылки и смеялись чему-то своему.
– Извини, Эйлин, – пьяно бормотал Бобби. – Что случилось с Америкой? Я вовсе не хотел...
– Я же говорила – это шайка шовинистов. Очень даже запросто могли тебя убить!
Они долго поднимались по дороге, вьющейся меж бурых холмов. За перевалом открылось плато. Там она остановила машину, они прошли на край утеса. Янтарно-оранжевое солнце уже наполовину скрылось в зеркале океана. В долине загорались огни Лос-Анджелеса. Далеко внизу сумасшедший город еще корчился от жары и страстей. Теперь Бобби знал: что-то повернулось к худу в этом городе, черные дела скрывались под огненным плащом. И все же город был прекрасен – как сама Америка. И когда солнце нырнуло в океан и край тьмы надвинулся по воде на город, показалось, что сверкающие огни двинулись от земли ввысь, бросая вызов звездам – прекрасный свет, великолепный и гордый, как сама Америка. Свет, который совсем еще недавно сиял всему миру как надежда.
Неужели Лос-Анджелес и вся Америка медленно сползают назад, погружаются в первобытную тьму? Чтобы, как легендарная Атлантида, найти забвение под океанскими волнами?
Бобби не знал ответа. Как и предначертанный ему путь, истина терялась в тумане.
Умышленное нарушение суверенитета Мексики
Правительство Мексики не станет всерьез рассматривать американское предложение о погашении нашего внешнего долга в обмен на уступку Калифорнийского залива. Те, кто предупреждает, что это грубо завуалированный ультиматум, абсолютно правы. Но заявлять, будто нам ничего иного не остается, кроме как принять неизбежное, – откровенное предательство! Да, у агрессоров-янки есть самолеты и корабли. За ними военное превосходство, и не исключено, что у них достанет сил осуществить свои грязные планы.
Но если у ста миллионов мексиканцев можно отнять их землю, как уже было в 1845 году, никогда и никто не сможет сказать, что у нас отняли честь. Мы должны стойко встретить невзгоды. И мы будем драться, не щадя жизни, за каждый сантиметр нашей священной земли.
«Известия Мехико»
XV
Дорога в Сан-Франциско оказалась для Бобби сплошным разочарованием. Эйлин не захотела ехать по автостраде вдоль тихоокеанского побережья.
– Это займет вдвое больше времени, – пояснила она, – и там ты не сможешь сесть за руль.
И они помчались по другой дороге, через Сан-Хоакин – по бесконечной прямой автостраде, по ровной, как стол, долине мимо бесконечных полей, на которых колосились под безжалостным солнцем хлеба. Все – от поливки до уборки зерна делали здесь механизмы; люди только наблюдали за ними. Все это никак не отвечало романтическим представлениям Бобби о фермерских хозяйствах и больше походило на гигантскую фабрику продовольствия. Или еще хуже – на войну против самой природы.
Чем дальше на северо-восток, тем сильнее менялся ландшафт, стало прохладнее и зеленее. Снова потянулись фабричные постройки, торговые центры, заправочные станции, площадки с выставленными на продажу автомобилями, закусочные и плакаты. Они приближались к Сан-Франциско. Наконец, с забитой машинами автострады открылся голубой простор залива золотящийся в лучах вечернего солнца. Далеко внизу белели паруса яхт, двигались, словно игрушечные, катера, оставляя за собой пенящийся прямой след, как самолеты в воздухе. Далеко на северо-западе Бобби различил мост Золотые ворота, призрачно возвышающийся над клубами тумана.
– Вот это настоящая Калифорния! – заявил Бобби.
– Только не здесь, не в Окленде, – откликнулась Эйлин. – Фу!
Между автострадой и голубым заливом открывалась еще одна – поистине отвратительная – картина, которую Бобби старался не замечать. Пристани, доки, хранилища горючего, лабиринт трубопроводов, железнодорожных путей, электропередач. Грузовые фуникулеры, огромные ангары, склады, обшарпанные домики. Гигантские краны опускали на палубу авианосца вертолеты, самолеты вертикального взлета, катера на воздушной подушке. Ждали очереди четыре эсминца и крейсер. Три больших корабля принимали танки и артиллерию. Все площадки у пирсов были забиты бронетехникой, грузовиками, пушками ракетными установками и прочей мерзостью.
– И здесь тоже! – застонал Бобби.
– А ты что думал? Ладно, не волнуйся, Беркли – это другой мир.
И действительно, городок, куда они спустились с гор, чем-то напомнил Бобби Париж. По одну сторону главной улицы был университетский городок, по другую – книжные магазины, рестораны, ателье и супермаркеты, прачечные.
Они свернули с главной улицы.
– Вот Телеграф-авеню, – сообщила Эйлин. – Центр вселенной!
Узенькая улочка была забита гуляющими. Отовсюду неслась музыка – из окон кафе и клубов, из радиоприемников. Большинство публики – подростки и молодежь – выглядело вполне обычно для Штатов: парни в джинсах или шортах, открытых рубашках или футболках, чисто бритые и аккуратно подстриженные; девушки в блузках и коротких юбках или ярких брюках. Но на кое-кого было, что называется, страшно смотреть. Парни в драных с бахромой штанах, с проколотыми ушами. Широкополые ковбойские шляпы, кожаные куртки на голое тело. Шелковые шарфы, бритые головы, украшенные татуировкой или просто размалеванные. Прически – выстриженные гребнем или крестом. Нечесаные патлы до пояса... Настоящий цирк в городе!
Прозрачные распашонки на девицах, футболки с нарисованными грудями. Короткие обкромсанные юбки и разноцветные сапоги – до самой задницы. Девушки в накидках, разрисованных на восточный лад, а под накидкой вроде ничего нет... Девушки в японских курточках, украшенных мигающими лампочками. Эх, как гордо они ходили – любо посмотреть!
Сравнить можно было разве что с Сен-Жермен, с окрестностями Сорбонны, только здесь – всего больше, все усилено, все как-то помпезно американизировано. Бобби наконец-то почувствовал себя в своей тарелке. Он ощутил зовущий дух улицы, манящей, дразнящей, призывающей потеряться в ее омуте.
Телеграф-авеню кончилась. Дальше шли патриархальные тенистые улочки с аккуратными домиками и гаражами. Бобби вновь обрел дар речи.
– Куда сейчас? – спросил он Эйлин. – К тебе?
– Ко мне? Нет, я живу в общежитии, ко мне нельзя.
– А я думал...
– Слушай, Бобби, я же просто подвезла тебя до Беркли! Ты мне нравишься, и мы можем встречаться, но это не значит, что ты мой постоянный парень или что-то в этом роде. Я здесь со многими встречаюсь и вовсе не хочу себя связывать. А кроме того, – она лукаво на него посмотрела, – судя по тому, как ты глотал слюнки на Телеграф-авеню, ты и сам не очень рвешься, не так ли?
Бобби рассмеялся.
– Ладно, грешен. Так куда ж мне тут податься? У меня не густо с деньгами...
– Не волнуйся. Я тут знаю одно местечко, где можно жить почти даром. Сейчас туда едем – Малая Москва.
– Малая Москва?
– Так это место называют гринго, – засмеялась Эйлин. – А те, кто там живет, говорят «У Ната». Тебе там понравится, Бобби. И ты там понравишься.
Эйлин остановила машину перед старым обшарпанным домом в три этажа, среди других таких же домиков с облупившейся краской на дверях.
Здесь не запирали, и они без стука прошли по коридору – мимо уборной, из которой раздался шум сливаемой воды, через гостиную, заставленную ветхой мебелью, где человек шесть сидели перед видеоэкраном, – в захламленную кухню. Газовая плита, микроволновая печь, два старых холодильника, раковина, доверху заваленная грязными тарелками и кастрюлями, и стол красного дерева с двумя длинными, тоже красного дерева, скамьями без спинок... Блондинка в грязной рубахе и коротких джинсах что-то мешала в кастрюле деревянной ложкой. Длинноволосый парень резал зелень и скидывал в огромную деревянную чашку.
– Привет! – бросила Эйлин. – Где Нат?
Девушка обернулась и оглядела Эйлин, словно не могла ее вспомнить.
– У себя, занят бумагами, – не повернув головы, ответил парень.
Бобби снова повели – вверх по лестнице, потом по коридору мимо множества дверей. Некоторые были открыты, в комнатах люди читали, сидели за компьютерами. К двери в конце коридора – она была закрыта – приколот плакат: рука с пятью игральными картами, все пики.
Эйлин постучала, и дверь отворилась. На пороге стоял человек лет тридцати. Курчавые черные волосы, слегка крючковатый нос, толстые губы и темно-карие искрящиеся глаза под густыми бровями. Одет в старые джинсы и темно-красную рубашку дровосека с закатанными рукавами. Рубашка обтягивает намечающийся животик.
– Тебя зовут, – хрипло обратился он к Эйлин, – ну... Ты же знаешь, у меня плоховато с именами, если вообще меня знаешь.
– Эйлин Спэрроу, Нат, – ответила она чуть раздраженно.
– А это? – Нат кивнул на Бобби.
– Это Бобби Рид. Только что из Парижа.
Нат поднял брови.
– И вы хотите?..
– Бобби надо перекантоваться.
– Может платить?
– Кое-что у меня есть, – пожал плечами Бобби.
– Сколько ты можешь платить?
Бобби смутился и неуверенно спросил:
– Три сотни?
– Слишком много. Любую половину.
– Отлично! – обрадовался Бобби.
– Не торопись. Ты согласен помогать здесь?
– Конечно!
– Ты правда француз?
– Не совсем. Я родился в Париже, но мой отец американец, я думаю поступить здесь в университет...
– Играешь в покер?
– Что?
– Я спросил, играешь ли ты в покер, малыш. По семь или пять карт, никакой дешевки.
– В общем, да... Не совсем... То есть я знаю правила, но... – смущенно забормотал Бобби.
– Хочешь научиться?
– Конечно, почему бы не научиться.
– Это по мне. – Нат хмыкнул и потер руки. – Первый урок после ужина. Будут спагетти с мясным соусом, но какое мясо, лучше не спрашивать. Ладно, я пошел проверять это дерьмо. Что за компания задниц! Что эти детки знают об истории – что Колумб соблазнил острова Девы, а у Ронни Рейгана был дополнительный член под мышкой, и он им пользовался в Конгрессе. Раздолбаи, но полуправда – это еще не так плохо!
– Это займет вдвое больше времени, – пояснила она, – и там ты не сможешь сесть за руль.
И они помчались по другой дороге, через Сан-Хоакин – по бесконечной прямой автостраде, по ровной, как стол, долине мимо бесконечных полей, на которых колосились под безжалостным солнцем хлеба. Все – от поливки до уборки зерна делали здесь механизмы; люди только наблюдали за ними. Все это никак не отвечало романтическим представлениям Бобби о фермерских хозяйствах и больше походило на гигантскую фабрику продовольствия. Или еще хуже – на войну против самой природы.
Чем дальше на северо-восток, тем сильнее менялся ландшафт, стало прохладнее и зеленее. Снова потянулись фабричные постройки, торговые центры, заправочные станции, площадки с выставленными на продажу автомобилями, закусочные и плакаты. Они приближались к Сан-Франциско. Наконец, с забитой машинами автострады открылся голубой простор залива золотящийся в лучах вечернего солнца. Далеко внизу белели паруса яхт, двигались, словно игрушечные, катера, оставляя за собой пенящийся прямой след, как самолеты в воздухе. Далеко на северо-западе Бобби различил мост Золотые ворота, призрачно возвышающийся над клубами тумана.
– Вот это настоящая Калифорния! – заявил Бобби.
– Только не здесь, не в Окленде, – откликнулась Эйлин. – Фу!
Между автострадой и голубым заливом открывалась еще одна – поистине отвратительная – картина, которую Бобби старался не замечать. Пристани, доки, хранилища горючего, лабиринт трубопроводов, железнодорожных путей, электропередач. Грузовые фуникулеры, огромные ангары, склады, обшарпанные домики. Гигантские краны опускали на палубу авианосца вертолеты, самолеты вертикального взлета, катера на воздушной подушке. Ждали очереди четыре эсминца и крейсер. Три больших корабля принимали танки и артиллерию. Все площадки у пирсов были забиты бронетехникой, грузовиками, пушками ракетными установками и прочей мерзостью.
– И здесь тоже! – застонал Бобби.
– А ты что думал? Ладно, не волнуйся, Беркли – это другой мир.
И действительно, городок, куда они спустились с гор, чем-то напомнил Бобби Париж. По одну сторону главной улицы был университетский городок, по другую – книжные магазины, рестораны, ателье и супермаркеты, прачечные.
Они свернули с главной улицы.
– Вот Телеграф-авеню, – сообщила Эйлин. – Центр вселенной!
Узенькая улочка была забита гуляющими. Отовсюду неслась музыка – из окон кафе и клубов, из радиоприемников. Большинство публики – подростки и молодежь – выглядело вполне обычно для Штатов: парни в джинсах или шортах, открытых рубашках или футболках, чисто бритые и аккуратно подстриженные; девушки в блузках и коротких юбках или ярких брюках. Но на кое-кого было, что называется, страшно смотреть. Парни в драных с бахромой штанах, с проколотыми ушами. Широкополые ковбойские шляпы, кожаные куртки на голое тело. Шелковые шарфы, бритые головы, украшенные татуировкой или просто размалеванные. Прически – выстриженные гребнем или крестом. Нечесаные патлы до пояса... Настоящий цирк в городе!
Прозрачные распашонки на девицах, футболки с нарисованными грудями. Короткие обкромсанные юбки и разноцветные сапоги – до самой задницы. Девушки в накидках, разрисованных на восточный лад, а под накидкой вроде ничего нет... Девушки в японских курточках, украшенных мигающими лампочками. Эх, как гордо они ходили – любо посмотреть!
Сравнить можно было разве что с Сен-Жермен, с окрестностями Сорбонны, только здесь – всего больше, все усилено, все как-то помпезно американизировано. Бобби наконец-то почувствовал себя в своей тарелке. Он ощутил зовущий дух улицы, манящей, дразнящей, призывающей потеряться в ее омуте.
Телеграф-авеню кончилась. Дальше шли патриархальные тенистые улочки с аккуратными домиками и гаражами. Бобби вновь обрел дар речи.
– Куда сейчас? – спросил он Эйлин. – К тебе?
– Ко мне? Нет, я живу в общежитии, ко мне нельзя.
– А я думал...
– Слушай, Бобби, я же просто подвезла тебя до Беркли! Ты мне нравишься, и мы можем встречаться, но это не значит, что ты мой постоянный парень или что-то в этом роде. Я здесь со многими встречаюсь и вовсе не хочу себя связывать. А кроме того, – она лукаво на него посмотрела, – судя по тому, как ты глотал слюнки на Телеграф-авеню, ты и сам не очень рвешься, не так ли?
Бобби рассмеялся.
– Ладно, грешен. Так куда ж мне тут податься? У меня не густо с деньгами...
– Не волнуйся. Я тут знаю одно местечко, где можно жить почти даром. Сейчас туда едем – Малая Москва.
– Малая Москва?
– Так это место называют гринго, – засмеялась Эйлин. – А те, кто там живет, говорят «У Ната». Тебе там понравится, Бобби. И ты там понравишься.
Эйлин остановила машину перед старым обшарпанным домом в три этажа, среди других таких же домиков с облупившейся краской на дверях.
Здесь не запирали, и они без стука прошли по коридору – мимо уборной, из которой раздался шум сливаемой воды, через гостиную, заставленную ветхой мебелью, где человек шесть сидели перед видеоэкраном, – в захламленную кухню. Газовая плита, микроволновая печь, два старых холодильника, раковина, доверху заваленная грязными тарелками и кастрюлями, и стол красного дерева с двумя длинными, тоже красного дерева, скамьями без спинок... Блондинка в грязной рубахе и коротких джинсах что-то мешала в кастрюле деревянной ложкой. Длинноволосый парень резал зелень и скидывал в огромную деревянную чашку.
– Привет! – бросила Эйлин. – Где Нат?
Девушка обернулась и оглядела Эйлин, словно не могла ее вспомнить.
– У себя, занят бумагами, – не повернув головы, ответил парень.
Бобби снова повели – вверх по лестнице, потом по коридору мимо множества дверей. Некоторые были открыты, в комнатах люди читали, сидели за компьютерами. К двери в конце коридора – она была закрыта – приколот плакат: рука с пятью игральными картами, все пики.
Эйлин постучала, и дверь отворилась. На пороге стоял человек лет тридцати. Курчавые черные волосы, слегка крючковатый нос, толстые губы и темно-карие искрящиеся глаза под густыми бровями. Одет в старые джинсы и темно-красную рубашку дровосека с закатанными рукавами. Рубашка обтягивает намечающийся животик.
– Тебя зовут, – хрипло обратился он к Эйлин, – ну... Ты же знаешь, у меня плоховато с именами, если вообще меня знаешь.
– Эйлин Спэрроу, Нат, – ответила она чуть раздраженно.
– А это? – Нат кивнул на Бобби.
– Это Бобби Рид. Только что из Парижа.
Нат поднял брови.
– И вы хотите?..
– Бобби надо перекантоваться.
– Может платить?
– Кое-что у меня есть, – пожал плечами Бобби.
– Сколько ты можешь платить?
Бобби смутился и неуверенно спросил:
– Три сотни?
– Слишком много. Любую половину.
– Отлично! – обрадовался Бобби.
– Не торопись. Ты согласен помогать здесь?
– Конечно!
– Ты правда француз?
– Не совсем. Я родился в Париже, но мой отец американец, я думаю поступить здесь в университет...
– Играешь в покер?
– Что?
– Я спросил, играешь ли ты в покер, малыш. По семь или пять карт, никакой дешевки.
– В общем, да... Не совсем... То есть я знаю правила, но... – смущенно забормотал Бобби.
– Хочешь научиться?
– Конечно, почему бы не научиться.
– Это по мне. – Нат хмыкнул и потер руки. – Первый урок после ужина. Будут спагетти с мясным соусом, но какое мясо, лучше не спрашивать. Ладно, я пошел проверять это дерьмо. Что за компания задниц! Что эти детки знают об истории – что Колумб соблазнил острова Девы, а у Ронни Рейгана был дополнительный член под мышкой, и он им пользовался в Конгрессе. Раздолбаи, но полуправда – это еще не так плохо!