Страница:
Поначалу Бобби писал об этих пустых словопрениях горячо и серьезно. Но после того, как его очередная статья была кастрирована редакторской рукой, Бобби наконец врубился в ситуацию, о которой его заранее предупреждали опытные коллеги.
В Штатах все плюют на возню в ООН. Никому нет дела до событий в Третьем мире. Но коль скоро ООН существует, кто-то должен временами писать о ней. Однако эта информация не попадала на первые полосы и терялась между научными новостями, байками о НЛО, сельскохозяйственной статистикой и «негодяй-истязает-собаку-какой-ужас!».
Хуже того, будучи коммерческой фирмой, «Стар-Нет» не желала входить в конфликт с Законом о национальной безопасности, сообщая об африканских требованиях экономической помощи и тем более о филиппиках латиноамериканских коммунистов, призывающих к борьбе с американским империализмом. Если Бобби станет поставлять такой товар, ему дадут коленкой под зад, и прощай надежда на хорошую карьеру.
Бобби не пал так низко, как другие журналисты, аккредитованные при ООН, но и не пытался протолкнуть через эту машинку для дерьма что-либо достойное – понял, что на ООН имени в газетном мире не сделаешь.
Кажется, теперь фортуна поворачивается к нему лицом: Вадим Кронько вот-вот взорвет настоящую бомбу в зале, который будто нарочно был построен для ее величества Скуки. Бобби со злорадством думал об американских журналистах в этом зале. Циничные ослы, у них не хватит сноровки написать что-нибудь стоящее, дерьмовозы... Настало его время!
Он обязан быть собранным как никогда. Ни на что не отвлекаться. Смотреть в оба.
И в такой день приходится выслушивать отцовские бредни!
После разговора с отцом Бобби охватывало чувство вины, хотя на том конце провода не произносилось ни слова упрека, да и сам Бобби понимал, что абсолютно ни в чем не виноват. Он просто не может приехать! Раньше он не выезжал из Штатов, опасаясь, что его не пустят обратно, но это было прежде, а с избранием Карсона Центральное агентство безопасности совсем озверело, и теперь ему и билет не продадут. Ясное дело: сестра получила советское подданство, мать не просто гражданка СССР – видная фигура в «Красной Звезде», в экономическом отделе КГБ, по мнению администрации Карсона. А жена путается с разными радикальными группами и числится в самом черном из черных списков Агентства безопасности.
Задолго до несчастья с отцом он понял, что ему нечего и мечтать о работе за рубежом, и его сердце кровью обливалось, когда он видел, как писаки, мизинца его не стоившие, шлют сообщения из Европы, укрепляя европейцев во мнении, что все американцы – фашисты, свиньи и невежественные тупицы. И все-таки он запросил выездную визу в связи с несчастьем. Он был готов к тому, что его могли не пустить обратно.
Он пошел в нью-йоркское отделение Центрального агентства безопасности, заранее зная, что ему откажут в срочном выезде по делам милосердия. Он не услышал ни единого неожиданного слова в язвительной тираде, которой разразился принявший его сотрудник (он – не американец, он ублюдок и все, что полагается).
Не поэтому ли он мучился виной? Он отправился за визой только потому, что был уверен в отказе. Хотел обелить себя в собственных глазах, чтобы не терзаться сознанием, что работа и жена для него важнее, чем отец.
Сара не скрывала, что видит его насквозь. Когда Бобби вернулся домой из Агентства, Сара сардонически предложила:
– Ты попробуй пробиться к Нату Вольфовицу. Все-таки вице-президент. Может статься, он тебя не забыл.
Бобби хмыкнул.
Натан Вольфовиц, как он и обещал много лет назад в Малой Москве, сделал карьеру на своем поражении на президентских выборах. Первый раз он баллотировался от республиканской партии и получил всего лишь девятьсот тысяч голосов. Сразу после выборов он громогласно объявил, что отныне он – демократ и будет баллотироваться через четыре года по списку демократической партии. Он окрестил себя «американским Горбачевым», пропагандировал свою программу «Вернем Америку в цивилизованный мир»: отмена Закона о национальной безопасности, роспуск Агентства безопасности, уход из Латинской Америки, снижение военного бюджета на семьдесят процентов и выплата иностранных долгов в обмен на немедленный доступ на рынки Объединенной Европы.
Оно, может быть, и разумно, да агитировать за это – все равно что в церкви воздух испортить. Зато муравейник он здорово растревожил, стал живым воплощением «человека, которого все дружно ненавидят». А частые телеинтервью сделали его известной личностью.
После четырех лет фронды он получил доступ к федеральному избирательному фонду и собрал почти три миллиона голосов на первичных выборах демократов. Его поддержали около двухсот делегатов съезда, он и здесь проявил характер: вопреки традиции самолично явился на съезд. Его не избрали кандидатом в президенты от демократической партии, но он всласть покрасовался перед камерами.
Сейчас же после голосования Вольфовиц объявил, что он теперь опять республиканец и желает баллотироваться от республиканской партии. Тут он оказался в толпе претендентов, среди которых выделялись ставленник крупного капитала Крайтон Лэкселт и оголтелый техасский сенатор Гарри Карсон.
Вскоре телевизионные дебаты свелись к бранчливым перепалкам между Карсоном и Вольфовицем. Карсон драл глотку, что он не то второй Тедди Рузвельт, не то второй Рональд Рейган, а «американский Горбачев» открыто и злонамеренно дразнил противника, провоцируя его на еще пущие глупости. В этом было что-то освежающее – два кандидата в президенты без стеснения показывали, что готовы перегрызть друг другу горло.
На съезде республиканцев Карсон и Лэкселт не сумели получить большинства голосов. Съезд зашел в тупик: двадцать три баллотировки не принесли необходимого перевеса ни одному кандидату. Тогда партийная верхушка заперлась со всеми кандидатами в прокуренной комнате на целых двенадцать часов. Что там происходило – о сем история умалчивает, зато результатом стала самая омерзительная и неожиданная закулисная сделка за всю политическую историю Америки.
У Натана Вольфовица был двести восемьдесят один голос, то есть значительно меньше четверти от общего числа. Но этих голосов хватило для победы Гарри Карсона. Руководство партии исхитрилось разрешить кризис к удовольствию обоих непримиримых врагов. Вольфовиц стал кандидатом в вице-президенты при Гарри Карсоне.
Когда огорошенные репортеры спрашивали Вольфовица, как он согласился на такое, он хитро косился на камеру и пожимал плечами, говоря:
– Сидеть сложа руки и ждать, когда президент помрет, – вот и вся работа вице-президента. Теперь, по крайней мере, американцы могут быть уверены, что их кандидату такая работенка по душе.
Карсон и Вольфовиц не появлялись вместе во время избирательной кампании. Первый в своих выступлениях не упоминал второго, а тот повторял свои речи, которые выводили Карсона из себя во время теледебатов.
Они вступили в должность. Вице-президент временами председательствовал в сенате – и только; Карсон не пустил бы его даже на похороны, разве что на собственные похороны Вольфовица. Вице-президенту это, похоже, очень нравилось. Он безостановочно шельмовал администрацию – в которой сам был вторым лицом – и повторял, что Гарри Карсон послужил бы стране наилучшим образом, если бы удавился.
Такая вот цепочка воспоминаний пробежала в голове Бобби Рида, пока он вытирал щеки после бритья. Он вспомнил еще, что он ответил Саре, когда она заговорила о Вольфовице: «Не пойдет... Вольфовиц не сможет налепить штрафную квитанцию за неправильную парковку!»
Он голышом, как был, перебежал в гостиную и взял у Сары телефонную трубку.
– Привет, папа. Как дела?
– Идут, дела идут. Но ты должен мне помочь.
Ой, как плохо... Бобби знал в деталях, что отец подразумевает, говоря «дела идут», – свою затею с полетом на «Гранд Тур Наветт». Бобби принимал его доводы: если надежды нет, стоит умереть раньше, но исполнить мечту всей жизни. Мама тоже права – может, все повернется к лучшему. Трудно поверить, что отец действительно обречен – вот какая штука...
– Папа, я же говорил, меня не выпускают...
– Я не о том. Ты и в Штатах кое-что можешь для меня сделать.
– Что именно?
Сара принесла тосты и кофе, Бобби посмотрел на часы. Восемь тридцать шесть! Господи, он еще не одет!
– Будь добра, принеси одежду из спальни, – тихо сказал он Саре. – Мне надо бежать через пять минут.
Сара кивнула и вышла.
– Я хочу, чтобы ты ознакомился с аппаратурой фирмы «Бессмертие», Пало-Альто, – говорил отец.
– Как-как?
– «Бессмертие Инкорпорейтед».
– Обалдеть, прямо как еще одна секта сумасшедших из Калифорнии. А зачем?
– Предположительно они разработали технологию отсрочки смерти.
– Чего-чего?
– Я нашел короткий реферат в банке информации. Они, видишь ли, берут образец ткани, замораживают в жидком азоте и для верности записывают на компьютере его генный код. Затем как-то фиксируют всю информацию твоего мозга, а сам мозг полимеризуют...
Сара вернулась с одеждой, и Бобби стал одеваться, не отрываясь от трубки.
– ...Звучит заманчиво. Все предусмотрено. Они воссоздают новое тело по генному коду, затем или заменяют пораженные участки моего мозга, или просто перекачивают информацию в новый мозг.
– Что делают? – переспросил Бобби. Влезая в брюки, он чуть не расколотил телефон.
– Возвращают меня к жизни, – сказал отец.
– Научная фантастика, папа, – буркнул Бобби. – Ты веришь, что это возможно?
– Сейчас – вряд ли, – сказал отец. – Но с годами, когда технология шагнет вперед... Если мой генный код будет снят правильно и сохранится дискета с моей записью, можно ждать пять, десять, сто лет – сколько угодно.
Бобби застегивал рубашку, пытаясь сообразить, что к чему. Полнейшее безумие, конечно. Но как сказать это отцу, человеку, которому смерть дышит в затылок? Одни верят в рай, другие в нирвану. Это ничем не хуже... Но и не лучше...
– Боб, ты куда пропал?
– Да-да, папа, я тут, только мне надо бежать. Понимаешь, папа, ты... ты все это говоришь, э-э... всерьез? Ты им веришь?..
– Это не важно. Мы можем заставить поверить маму, – резко возразил отец. – Поверив, что меня возродят, она согласится помочь мне полететь на «Гранд Тур Наветт».
«О, Господи! – Бобби застегнул пояс. – Что у них там происходит? Уже начался распад мозговой деятельности? Говорили, что этого следует ожидать...»
– И все-таки, папа, – сказал он вслух, натягивая носки, – ты-то сам веришь в этот бред?
Долгое молчание на другом конце провода. Потом мягкий голос отца:
– Не важно, во что я верю.
– Мне важно, – сказал Бобби, надевая туфли. – Потому что я не уверен, что ты в здравом уме.
Еще одна долгая пауза.
– Все лучше, чем ждать, когда тебя зароют в землю, – наконец сказал Джерри.
Бобби хмыкнул про себя. Логично. Отцов план может быть химерой, но сам он вроде не того, не спятил. Он перепробовал все возможное, почему бы теперь не попробовать невозможное?
Восемь сорок четыре! Чокнуться можно!
– Слушай, папа, я убийственно опаздываю. Быстро: что я должен сделать?
– Съезди в Пало-Альто. Разведай все о «Бессмертии Инкорпорейтед». И нагреби побольше справочного материала, что дадут. Скажи им, что ты делаешь статью для журнала.
– Лететь в Калифорнию! Слушай, папа, ты не обратил внимание, что сейчас большой скандал вокруг...
– Полтора часа туда, полтора обратно, пара часов там. Разве я прошу о многом, Боб?
– В Соединенных Штатах не летают на «Конкордски», папа! Здесь уйдут сутки, и я вернусь с распухшей головой в разгар грандиозных событий, я о таких никогда не писал.
– Речь идет о моей жизни, – умоляюще сказал отец. – Больше надеяться не на что. Бога ради, Бобби, сделай это для меня, и побыстрее. Откладывать нельзя.
Восемь пятьдесят. Бобби безуспешно пытался завязать галстук с телефонной трубкой в руке. Из дома надо было выйти как минимум десять минут назад!
Но тут он стал сам себе противен. Хорош же ты, Бобби: ты не примчался к отцу, когда тот попал в страшную беду, ты прячешься в кусты, когда он – которому жить не больше года! – просит сделать то, что ты действительно можешь. Не хочешь потратить на это день из-за своей статьи! Шут с ним, не посплю ночь с пятницы на субботу и вернусь домой к полудню в воскресенье. В воскресенье ничего не может произойти, даже конец света.
– Хорошо, папа, хорошо, я все сделаю, позвоню в воскресенье. А теперь бегу.
– Что ты ему пообещал? – спросила Сара.
– Слетать на уик-энд в Калифорнию, – ответил Бобби, кое-как завязывая галстук.
– Зачем?
– Ты ни за что не поверишь. – Он накинул куртку и подхватил свой компьютер.
– А все-таки?
– Потом, когда вернусь после репортажа о начале конца света, – огрызнулся Бобби. Он чмокнул ее в щеку и вылетел за дверь.
Франя, как все в Москве и, без сомнения, за ее пределами, прилипла к телевизору: катастрофа разразилась. Ей бы хотелось, чтобы Иван был рядом или она была в Париже с матерью, потому что в такой момент негоже русскому человеку быть одному.
Судьбоносная речь Вадима Кронько в ООН не заключала в себе ничего неожиданного – почти до самого конца. Украинский президент был в обычном телевизионном одеянии – черных казацких сапожках, шароварах и расшитой национальной рубахе. Он напыщенно декламировал о сталинском уничтожении украинских кулаков, о притеснении украинской католической церкви, о хрущевских благоглупостях, об экономическом и культурном диктате великороссов и так далее, привычно взвинчивая себя для главного удара.
Черные длинные волосы, густая черная борода, пронзительные голубые глаза – ни дать ни взять Распутин. Пожалуй, «Сумасшедшая Москва» имела основание утверждать, – может быть, всерьез, что американские советники по пропаганде искали именно человека с внешностью и характером Распутина, и нашли – в украинском банке данных.
Видя его в момент триумфа, Франя была готова поверить этому измышлению. От него разило вековой ненавистью украинцев к русским. Конечно, «медведи» видели в нем столь необходимое им олицетворение нации подлых изменников, которые, твари неблагодарные, в Великую Отечественную толпами шли служить фашистам.
Именно этого добивался настоящий Распутин – тот, который сидел в вашингтонском Белом доме.
– Свободный народ Украины, – рычал Кронько, – не имеет другого выбора, как сбросить российское иго раз и навсегда и занять свое место в семье независимых суверенных стран. Пробил час! Этого украинский народ ждал в течение столетий угнетения – религиозного, экономического, политического, культурного, языкового! В качестве законно избранного президента Украины я провозглашаю полную и окончательную независимость Украины от Российской империи! Не существует более Украинской Советской Социалистической Республики! Да здравствует независимая Украинская Республика!
Нервные люди могли быть потрясены, но Франя – как все другие – ждала этого заявления и сейчас даже испытала облегчение. Главное было впереди – какой будет реакция постоянного представителя США и что скажет президент Горченко.
Если Горченко позволит Украине уйти без изматывающей процедуры размежевания (придуманной еще во времена прибалтийского кризиса), если Горченко отпустит Украину, сколько других республик кинутся за ней вслед? Положение усугублялось тем, что по числу жителей Украина – вторая в Союзе после России. Без украинцев, бывших союзниками великороссов в течение веков, русских станет меньше, чем азиатов. Если Советский Союз не развалится окончательно, очень возможно, что он превратится в мусульманскую державу с притесняемым меньшинством «неверных», то есть русских.
На карту было поставлено само сохранение СССР в качестве многонациональной державы, за что боролись еврорусские, – или главенство русских в стране, за что выступали «медведи». Но если Горченко пошлет войска на Украину, кровопролитие наэлектризует все национальные меньшинства страны, наполнит их ненавистью к русским, усилит в Российском Верховном Совете одновременно российских и прочих шовинистов – в ущерб фракции евророссиян. Таким образом, Горченко обречен лавировать до выборов, держать армию в боевой готовности, тогда как «медведи» будут требовать немедленных акций. Он постарается стравить националистов с «медведями», сохраняя центристскую позицию. Не Бог весть что, но в данных обстоятельствах Горченко ничего другого предпринять не сможет.
Оказалось, однако, что Кронько подготовил подлинную бомбу.
– В качестве президента независимой Украинской Республики я вношу официальную просьбу о принятии нашей страны как члена Объединенной Европы в Европарламент, – провозгласил он со зловещей ухмылкой. – Одновременно я выражаю солидарность со всеми угнетенными народами, не имеющими своей государственности. Я обращаюсь к ним: да послужит вам примером героический украинский народ! Берите свою судьбу в собственные руки! Я не просто прошу проголосовать за нас, я призываю вас присоединиться к нам! Плечом к плечу мы создадим новую Европу, Европу не государств, а свободных и независимых народов!
Это взорвало зал, но Кронько уже шествовал между рядами – справа и слева неслись крики одобрения и проклятия, кто-то потрясал кулаками – а он ухмылялся, как обезьяна. Удар был дьявольский: «Европа не государств, а народов» – лозунг Конгресса народов, объединяющего мятежных националистов. Баски. Бретонцы. Шотландцы. Валлийцы. Баварцы. Словаки. Сербы. Хорваты. Фламандцы. Фризы. Саами. Каталонцы. Македонцы. Да нет такой страны в Европе, где бы не было мозаики народностей, меньшинств со своими языками, со своей культурой, считающих себя субъектами международного права.
И вот проклятые украинцы возрождают племенное деление – на новом уровне. Националисты по всей Европе издавна добиваются различных форм национальной автономии, но никому еще в голову не приходило заявить об отделении от своего государства и потребовать членства в Европарламенте. Одним ударом украинцы превратили свое движение из внутреннего в международное и привлекли на свою сторону делегатов местных националистов всех европейских стран.
Но все понимали, что худшее впереди.
...Председатель Генеральной Ассамблеи что было мочи колотил молотком, стук многократно усиливался трансляцией. Установилась тишина, и к трибуне в центре подиума проследовал элегантный седовласый Рейган Смит – постоянный представитель США в ООН.
Франя затаила дыхание. Несомненно, весь мир затаил дыхание. Камеры показали Смита крупным планом. Стояла напряженная, зловещая тишина.
Смит неспешно извлек листок бумаги из нагрудного кармана, положил перед собой на трибуне, надел старомодные круглые очки, – словно отделяя себя от официального текста, который он сейчас зачитает.
– Я уполномочен огласить следующее заявление президента Соединенных Штатов, – сказал он странным, слишком ровным голосом, будто старался не задохнуться от собственных слов. – Правительство Соединенных Штатов заявляет, что целиком и полностью признает суверенное и законно избранное правительство Украинской Республики и с радостью приветствует вступление в семью свободных наций ранее угнетенного народа Украины. В духе нашей давней и благородной традиции – защиты угнетенных народов от уничтожения советским империалистическим гегемонизмом – правительство Соединенных Штатов настоящим официально уведомляет правительство Союза Советских Социалистических Республик, что Украинская Республика находится под ядерным щитом «Космокрепости Америка». Любая ядерная атака против Украинской Республики будет квалифицирована нами как ядерная атака на территорию США и вызовет соответствующие действия с помощью всех средств обороны, имеющихся в нашем распоряжении.
Франя растерянно смотрела, как камера дает панораму бурлящего зала. Американцы должны понимать, что Украина не на их территории. Если говорить серьезно, что такое: «находится под ядерным щитом»? Как далеко они пойдут, если Горченко сочтет это блефом? Что предпримут, если Красная Армия начнет наступление на Киев, Львов и Одессу, не пуская в дело ядерное оружие?
Речь Смита не столько ответила на прежние вопросы, сколько породила новые. Когда камера показала членов советской делегации, Франя увидела, что они в не меньшей растерянности, чем она сама. Они перешептывались, наклоняясь в сторону советского постоянного представителя Малинина, который пожимал плечами, морщился и крутил головой, как зритель на теннисном матче. Наконец он попросил слова. Получив разрешение, он в скверной, мертвенной тишине направился к трибуне – походкой человека, ведомого на расстрел.
– Советский Союз рассматривает выступление Вадима Кронько как акт государственной измены и не только не признает так называемой независимой Украинской Республики, но не считает более Вадима Кронько законным президентом Украинской Советской Социалистической Республики. Советский Союз способен разрешать свои внутренние проблемы, не прибегая к ядерному оружию, и полагает возмутительные угрозы США бессмысленными. Тем не менее, Советский Союз предупреждает правительство США, что вмешательство американских вооруженных сил в законные акции против внутренних мятежей будет рассматриваться как акт войны с СССР, со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Удивительно, но это было все. Малинин сошел с трибуны, не сказав ничего осмысленного. Телевидение переключилось на московскую студию – какой-то генерал, еврорусский делегат и надутый «медведь» болтали глупости в пустоту.
Франя выключила телевизор и несколько минут сидела в полном смятении. Ей казалось, что стены давят на нее. Тишина была нестерпимой. Ей надо быть в толпе, с народом, среди русских. Среди незнакомцев, но русских. На улицу, на улицу!
Была ясная, холодноватая ночь начала весны. Лучшие арбатские рестораны уже закрылись, а клубы и бары, обычно шумные в этот час, теперь были пусты, – все сидели по домам, у телевизоров. Но на тротуарах было на удивление много народу. Не привычная арбатская толпа, не те люди, что снуют взад-вперед, забегают в кафе, глазеют на витрины, лавируют между уличными музыкантами и лоточниками. В пальто и куртках, в шапках, кутаясь в шарфы, они группами или, как Франя, поодиночке двигались в сторону метро «Арбатская». Возле входа толпа стала еще гуще. На торговцев и музыкантов не обращали внимания. В переходе агитатор из «Памяти» напрасно драл глотку – никто не останавливался. Большинство, казалось, шли в метро, чтобы доехать до «Проспекта Маркса». Как и Франя, они двигались к сердцу города, к символическому центру страны – на Красную площадь.
Фране не хотелось в подземную давку, поверху до Красной площади рукой подать, и ходьба снимет нервное напряжение. Она перешла на северную сторону Калининского проспекта и влилась в людской поток, движущийся к центру города. Не было толчеи, противотоков и завихрений в этой массе; единодушно и безотчетно она двигалась в единственном направлении – на Красную площадь.
Франя ощущала это, продвигаясь в плотном людском потоке мимо темных витрин магазинов и автосалонов, мимо контор и огромных пустых настенных экранов, мимо ресторанов и кафе, мимо кинотеатров, газетных киосков и книжных магазинов, вниз по улице, которая, казалось, символизировала всю эту новую Россию, все, что было накоплено за долгий путь от первых всплесков гласности и начала перестройки до нынешнего расцвета Русской Весны.
Но сейчас, с погашенными витринами и выключенными экранами, с холодным колючим ветром, нагнетаемым темными силами с другого конца света, из Вашингтона и Нью-Йорка, Калининский проспект казался также символом потерь, которые понесла Россия.
Франя видела это на лицах таких же молодых, как она, одетых по европейской моде людей, на лицах старух [75], словно бы сбежавших из другого времени, рабочих в джинсах и черных кожанках, солдат; даже на лицах хулиганов со сталинскими усами, – всех, кто молчаливо и угрюмо двигался по улице к Красной площади – назад к временам Брежнева, Хрущева, Сталина, временам царей и бояр, к чему-то обширному и застывшему, к ощущению причастности, к глубинам русской души. И Франя, может быть впервые, по-настоящему ощутила эту причастность, это невыразимое чувство общности, вневременного слияния личности со славянской душой – источником российской стойкости и несчастий. Это чувство одолело татар и поляков, сотворило нацию и империю, взлелеяло коммунистическую революцию и позволило чудовищу десятилетиями править собой. Оно разгромило нацистов, возвысило страну до положения мировой державы, впервые в истории отправило человека в космос и, казалось, растворилось в ясном утре Русской Весны.
В Штатах все плюют на возню в ООН. Никому нет дела до событий в Третьем мире. Но коль скоро ООН существует, кто-то должен временами писать о ней. Однако эта информация не попадала на первые полосы и терялась между научными новостями, байками о НЛО, сельскохозяйственной статистикой и «негодяй-истязает-собаку-какой-ужас!».
Хуже того, будучи коммерческой фирмой, «Стар-Нет» не желала входить в конфликт с Законом о национальной безопасности, сообщая об африканских требованиях экономической помощи и тем более о филиппиках латиноамериканских коммунистов, призывающих к борьбе с американским империализмом. Если Бобби станет поставлять такой товар, ему дадут коленкой под зад, и прощай надежда на хорошую карьеру.
Бобби не пал так низко, как другие журналисты, аккредитованные при ООН, но и не пытался протолкнуть через эту машинку для дерьма что-либо достойное – понял, что на ООН имени в газетном мире не сделаешь.
Кажется, теперь фортуна поворачивается к нему лицом: Вадим Кронько вот-вот взорвет настоящую бомбу в зале, который будто нарочно был построен для ее величества Скуки. Бобби со злорадством думал об американских журналистах в этом зале. Циничные ослы, у них не хватит сноровки написать что-нибудь стоящее, дерьмовозы... Настало его время!
Он обязан быть собранным как никогда. Ни на что не отвлекаться. Смотреть в оба.
И в такой день приходится выслушивать отцовские бредни!
После разговора с отцом Бобби охватывало чувство вины, хотя на том конце провода не произносилось ни слова упрека, да и сам Бобби понимал, что абсолютно ни в чем не виноват. Он просто не может приехать! Раньше он не выезжал из Штатов, опасаясь, что его не пустят обратно, но это было прежде, а с избранием Карсона Центральное агентство безопасности совсем озверело, и теперь ему и билет не продадут. Ясное дело: сестра получила советское подданство, мать не просто гражданка СССР – видная фигура в «Красной Звезде», в экономическом отделе КГБ, по мнению администрации Карсона. А жена путается с разными радикальными группами и числится в самом черном из черных списков Агентства безопасности.
Задолго до несчастья с отцом он понял, что ему нечего и мечтать о работе за рубежом, и его сердце кровью обливалось, когда он видел, как писаки, мизинца его не стоившие, шлют сообщения из Европы, укрепляя европейцев во мнении, что все американцы – фашисты, свиньи и невежественные тупицы. И все-таки он запросил выездную визу в связи с несчастьем. Он был готов к тому, что его могли не пустить обратно.
Он пошел в нью-йоркское отделение Центрального агентства безопасности, заранее зная, что ему откажут в срочном выезде по делам милосердия. Он не услышал ни единого неожиданного слова в язвительной тираде, которой разразился принявший его сотрудник (он – не американец, он ублюдок и все, что полагается).
Не поэтому ли он мучился виной? Он отправился за визой только потому, что был уверен в отказе. Хотел обелить себя в собственных глазах, чтобы не терзаться сознанием, что работа и жена для него важнее, чем отец.
Сара не скрывала, что видит его насквозь. Когда Бобби вернулся домой из Агентства, Сара сардонически предложила:
– Ты попробуй пробиться к Нату Вольфовицу. Все-таки вице-президент. Может статься, он тебя не забыл.
Бобби хмыкнул.
Натан Вольфовиц, как он и обещал много лет назад в Малой Москве, сделал карьеру на своем поражении на президентских выборах. Первый раз он баллотировался от республиканской партии и получил всего лишь девятьсот тысяч голосов. Сразу после выборов он громогласно объявил, что отныне он – демократ и будет баллотироваться через четыре года по списку демократической партии. Он окрестил себя «американским Горбачевым», пропагандировал свою программу «Вернем Америку в цивилизованный мир»: отмена Закона о национальной безопасности, роспуск Агентства безопасности, уход из Латинской Америки, снижение военного бюджета на семьдесят процентов и выплата иностранных долгов в обмен на немедленный доступ на рынки Объединенной Европы.
Оно, может быть, и разумно, да агитировать за это – все равно что в церкви воздух испортить. Зато муравейник он здорово растревожил, стал живым воплощением «человека, которого все дружно ненавидят». А частые телеинтервью сделали его известной личностью.
После четырех лет фронды он получил доступ к федеральному избирательному фонду и собрал почти три миллиона голосов на первичных выборах демократов. Его поддержали около двухсот делегатов съезда, он и здесь проявил характер: вопреки традиции самолично явился на съезд. Его не избрали кандидатом в президенты от демократической партии, но он всласть покрасовался перед камерами.
Сейчас же после голосования Вольфовиц объявил, что он теперь опять республиканец и желает баллотироваться от республиканской партии. Тут он оказался в толпе претендентов, среди которых выделялись ставленник крупного капитала Крайтон Лэкселт и оголтелый техасский сенатор Гарри Карсон.
Вскоре телевизионные дебаты свелись к бранчливым перепалкам между Карсоном и Вольфовицем. Карсон драл глотку, что он не то второй Тедди Рузвельт, не то второй Рональд Рейган, а «американский Горбачев» открыто и злонамеренно дразнил противника, провоцируя его на еще пущие глупости. В этом было что-то освежающее – два кандидата в президенты без стеснения показывали, что готовы перегрызть друг другу горло.
На съезде республиканцев Карсон и Лэкселт не сумели получить большинства голосов. Съезд зашел в тупик: двадцать три баллотировки не принесли необходимого перевеса ни одному кандидату. Тогда партийная верхушка заперлась со всеми кандидатами в прокуренной комнате на целых двенадцать часов. Что там происходило – о сем история умалчивает, зато результатом стала самая омерзительная и неожиданная закулисная сделка за всю политическую историю Америки.
У Натана Вольфовица был двести восемьдесят один голос, то есть значительно меньше четверти от общего числа. Но этих голосов хватило для победы Гарри Карсона. Руководство партии исхитрилось разрешить кризис к удовольствию обоих непримиримых врагов. Вольфовиц стал кандидатом в вице-президенты при Гарри Карсоне.
Когда огорошенные репортеры спрашивали Вольфовица, как он согласился на такое, он хитро косился на камеру и пожимал плечами, говоря:
– Сидеть сложа руки и ждать, когда президент помрет, – вот и вся работа вице-президента. Теперь, по крайней мере, американцы могут быть уверены, что их кандидату такая работенка по душе.
Карсон и Вольфовиц не появлялись вместе во время избирательной кампании. Первый в своих выступлениях не упоминал второго, а тот повторял свои речи, которые выводили Карсона из себя во время теледебатов.
Они вступили в должность. Вице-президент временами председательствовал в сенате – и только; Карсон не пустил бы его даже на похороны, разве что на собственные похороны Вольфовица. Вице-президенту это, похоже, очень нравилось. Он безостановочно шельмовал администрацию – в которой сам был вторым лицом – и повторял, что Гарри Карсон послужил бы стране наилучшим образом, если бы удавился.
Такая вот цепочка воспоминаний пробежала в голове Бобби Рида, пока он вытирал щеки после бритья. Он вспомнил еще, что он ответил Саре, когда она заговорила о Вольфовице: «Не пойдет... Вольфовиц не сможет налепить штрафную квитанцию за неправильную парковку!»
Он голышом, как был, перебежал в гостиную и взял у Сары телефонную трубку.
– Привет, папа. Как дела?
– Идут, дела идут. Но ты должен мне помочь.
Ой, как плохо... Бобби знал в деталях, что отец подразумевает, говоря «дела идут», – свою затею с полетом на «Гранд Тур Наветт». Бобби принимал его доводы: если надежды нет, стоит умереть раньше, но исполнить мечту всей жизни. Мама тоже права – может, все повернется к лучшему. Трудно поверить, что отец действительно обречен – вот какая штука...
– Папа, я же говорил, меня не выпускают...
– Я не о том. Ты и в Штатах кое-что можешь для меня сделать.
– Что именно?
Сара принесла тосты и кофе, Бобби посмотрел на часы. Восемь тридцать шесть! Господи, он еще не одет!
– Будь добра, принеси одежду из спальни, – тихо сказал он Саре. – Мне надо бежать через пять минут.
Сара кивнула и вышла.
– Я хочу, чтобы ты ознакомился с аппаратурой фирмы «Бессмертие», Пало-Альто, – говорил отец.
– Как-как?
– «Бессмертие Инкорпорейтед».
– Обалдеть, прямо как еще одна секта сумасшедших из Калифорнии. А зачем?
– Предположительно они разработали технологию отсрочки смерти.
– Чего-чего?
– Я нашел короткий реферат в банке информации. Они, видишь ли, берут образец ткани, замораживают в жидком азоте и для верности записывают на компьютере его генный код. Затем как-то фиксируют всю информацию твоего мозга, а сам мозг полимеризуют...
Сара вернулась с одеждой, и Бобби стал одеваться, не отрываясь от трубки.
– ...Звучит заманчиво. Все предусмотрено. Они воссоздают новое тело по генному коду, затем или заменяют пораженные участки моего мозга, или просто перекачивают информацию в новый мозг.
– Что делают? – переспросил Бобби. Влезая в брюки, он чуть не расколотил телефон.
– Возвращают меня к жизни, – сказал отец.
– Научная фантастика, папа, – буркнул Бобби. – Ты веришь, что это возможно?
– Сейчас – вряд ли, – сказал отец. – Но с годами, когда технология шагнет вперед... Если мой генный код будет снят правильно и сохранится дискета с моей записью, можно ждать пять, десять, сто лет – сколько угодно.
Бобби застегивал рубашку, пытаясь сообразить, что к чему. Полнейшее безумие, конечно. Но как сказать это отцу, человеку, которому смерть дышит в затылок? Одни верят в рай, другие в нирвану. Это ничем не хуже... Но и не лучше...
– Боб, ты куда пропал?
– Да-да, папа, я тут, только мне надо бежать. Понимаешь, папа, ты... ты все это говоришь, э-э... всерьез? Ты им веришь?..
– Это не важно. Мы можем заставить поверить маму, – резко возразил отец. – Поверив, что меня возродят, она согласится помочь мне полететь на «Гранд Тур Наветт».
«О, Господи! – Бобби застегнул пояс. – Что у них там происходит? Уже начался распад мозговой деятельности? Говорили, что этого следует ожидать...»
– И все-таки, папа, – сказал он вслух, натягивая носки, – ты-то сам веришь в этот бред?
Долгое молчание на другом конце провода. Потом мягкий голос отца:
– Не важно, во что я верю.
– Мне важно, – сказал Бобби, надевая туфли. – Потому что я не уверен, что ты в здравом уме.
Еще одна долгая пауза.
– Все лучше, чем ждать, когда тебя зароют в землю, – наконец сказал Джерри.
Бобби хмыкнул про себя. Логично. Отцов план может быть химерой, но сам он вроде не того, не спятил. Он перепробовал все возможное, почему бы теперь не попробовать невозможное?
Восемь сорок четыре! Чокнуться можно!
– Слушай, папа, я убийственно опаздываю. Быстро: что я должен сделать?
– Съезди в Пало-Альто. Разведай все о «Бессмертии Инкорпорейтед». И нагреби побольше справочного материала, что дадут. Скажи им, что ты делаешь статью для журнала.
– Лететь в Калифорнию! Слушай, папа, ты не обратил внимание, что сейчас большой скандал вокруг...
– Полтора часа туда, полтора обратно, пара часов там. Разве я прошу о многом, Боб?
– В Соединенных Штатах не летают на «Конкордски», папа! Здесь уйдут сутки, и я вернусь с распухшей головой в разгар грандиозных событий, я о таких никогда не писал.
– Речь идет о моей жизни, – умоляюще сказал отец. – Больше надеяться не на что. Бога ради, Бобби, сделай это для меня, и побыстрее. Откладывать нельзя.
Восемь пятьдесят. Бобби безуспешно пытался завязать галстук с телефонной трубкой в руке. Из дома надо было выйти как минимум десять минут назад!
Но тут он стал сам себе противен. Хорош же ты, Бобби: ты не примчался к отцу, когда тот попал в страшную беду, ты прячешься в кусты, когда он – которому жить не больше года! – просит сделать то, что ты действительно можешь. Не хочешь потратить на это день из-за своей статьи! Шут с ним, не посплю ночь с пятницы на субботу и вернусь домой к полудню в воскресенье. В воскресенье ничего не может произойти, даже конец света.
– Хорошо, папа, хорошо, я все сделаю, позвоню в воскресенье. А теперь бегу.
– Что ты ему пообещал? – спросила Сара.
– Слетать на уик-энд в Калифорнию, – ответил Бобби, кое-как завязывая галстук.
– Зачем?
– Ты ни за что не поверишь. – Он накинул куртку и подхватил свой компьютер.
– А все-таки?
– Потом, когда вернусь после репортажа о начале конца света, – огрызнулся Бобби. Он чмокнул ее в щеку и вылетел за дверь.
Еврорусские теряют поддержку народа
Несмотря на критику Константина Семеновича Горченко, его переизбрание на пост президента не вызывает сомнений. Еврорусские по-прежнему теряют популярность, на что указывают результаты выборов в Верховный Совет. Почти одинаковое количество мест получили «медведи», призывающие к немедленному вторжению на Украину, националисты, которые поддерживают отделение Украины, и еврорусские типа Горченко, которые и рады бы завинтить гайки, да решимости не хватает.
Иными словами, если не произойдет что-нибудь абсолютно неожиданное, мы изберем президента, который, кажется, не знает, что делать, и Верховный Совет, который будет парализован противостоянием и не сможет ничего предпринять, даже зная, что предпринять следует.
«Аргументы и факты»
Франя, как все в Москве и, без сомнения, за ее пределами, прилипла к телевизору: катастрофа разразилась. Ей бы хотелось, чтобы Иван был рядом или она была в Париже с матерью, потому что в такой момент негоже русскому человеку быть одному.
Судьбоносная речь Вадима Кронько в ООН не заключала в себе ничего неожиданного – почти до самого конца. Украинский президент был в обычном телевизионном одеянии – черных казацких сапожках, шароварах и расшитой национальной рубахе. Он напыщенно декламировал о сталинском уничтожении украинских кулаков, о притеснении украинской католической церкви, о хрущевских благоглупостях, об экономическом и культурном диктате великороссов и так далее, привычно взвинчивая себя для главного удара.
Черные длинные волосы, густая черная борода, пронзительные голубые глаза – ни дать ни взять Распутин. Пожалуй, «Сумасшедшая Москва» имела основание утверждать, – может быть, всерьез, что американские советники по пропаганде искали именно человека с внешностью и характером Распутина, и нашли – в украинском банке данных.
Видя его в момент триумфа, Франя была готова поверить этому измышлению. От него разило вековой ненавистью украинцев к русским. Конечно, «медведи» видели в нем столь необходимое им олицетворение нации подлых изменников, которые, твари неблагодарные, в Великую Отечественную толпами шли служить фашистам.
Именно этого добивался настоящий Распутин – тот, который сидел в вашингтонском Белом доме.
– Свободный народ Украины, – рычал Кронько, – не имеет другого выбора, как сбросить российское иго раз и навсегда и занять свое место в семье независимых суверенных стран. Пробил час! Этого украинский народ ждал в течение столетий угнетения – религиозного, экономического, политического, культурного, языкового! В качестве законно избранного президента Украины я провозглашаю полную и окончательную независимость Украины от Российской империи! Не существует более Украинской Советской Социалистической Республики! Да здравствует независимая Украинская Республика!
Нервные люди могли быть потрясены, но Франя – как все другие – ждала этого заявления и сейчас даже испытала облегчение. Главное было впереди – какой будет реакция постоянного представителя США и что скажет президент Горченко.
Если Горченко позволит Украине уйти без изматывающей процедуры размежевания (придуманной еще во времена прибалтийского кризиса), если Горченко отпустит Украину, сколько других республик кинутся за ней вслед? Положение усугублялось тем, что по числу жителей Украина – вторая в Союзе после России. Без украинцев, бывших союзниками великороссов в течение веков, русских станет меньше, чем азиатов. Если Советский Союз не развалится окончательно, очень возможно, что он превратится в мусульманскую державу с притесняемым меньшинством «неверных», то есть русских.
На карту было поставлено само сохранение СССР в качестве многонациональной державы, за что боролись еврорусские, – или главенство русских в стране, за что выступали «медведи». Но если Горченко пошлет войска на Украину, кровопролитие наэлектризует все национальные меньшинства страны, наполнит их ненавистью к русским, усилит в Российском Верховном Совете одновременно российских и прочих шовинистов – в ущерб фракции евророссиян. Таким образом, Горченко обречен лавировать до выборов, держать армию в боевой готовности, тогда как «медведи» будут требовать немедленных акций. Он постарается стравить националистов с «медведями», сохраняя центристскую позицию. Не Бог весть что, но в данных обстоятельствах Горченко ничего другого предпринять не сможет.
Оказалось, однако, что Кронько подготовил подлинную бомбу.
– В качестве президента независимой Украинской Республики я вношу официальную просьбу о принятии нашей страны как члена Объединенной Европы в Европарламент, – провозгласил он со зловещей ухмылкой. – Одновременно я выражаю солидарность со всеми угнетенными народами, не имеющими своей государственности. Я обращаюсь к ним: да послужит вам примером героический украинский народ! Берите свою судьбу в собственные руки! Я не просто прошу проголосовать за нас, я призываю вас присоединиться к нам! Плечом к плечу мы создадим новую Европу, Европу не государств, а свободных и независимых народов!
Это взорвало зал, но Кронько уже шествовал между рядами – справа и слева неслись крики одобрения и проклятия, кто-то потрясал кулаками – а он ухмылялся, как обезьяна. Удар был дьявольский: «Европа не государств, а народов» – лозунг Конгресса народов, объединяющего мятежных националистов. Баски. Бретонцы. Шотландцы. Валлийцы. Баварцы. Словаки. Сербы. Хорваты. Фламандцы. Фризы. Саами. Каталонцы. Македонцы. Да нет такой страны в Европе, где бы не было мозаики народностей, меньшинств со своими языками, со своей культурой, считающих себя субъектами международного права.
И вот проклятые украинцы возрождают племенное деление – на новом уровне. Националисты по всей Европе издавна добиваются различных форм национальной автономии, но никому еще в голову не приходило заявить об отделении от своего государства и потребовать членства в Европарламенте. Одним ударом украинцы превратили свое движение из внутреннего в международное и привлекли на свою сторону делегатов местных националистов всех европейских стран.
Но все понимали, что худшее впереди.
...Председатель Генеральной Ассамблеи что было мочи колотил молотком, стук многократно усиливался трансляцией. Установилась тишина, и к трибуне в центре подиума проследовал элегантный седовласый Рейган Смит – постоянный представитель США в ООН.
Франя затаила дыхание. Несомненно, весь мир затаил дыхание. Камеры показали Смита крупным планом. Стояла напряженная, зловещая тишина.
Смит неспешно извлек листок бумаги из нагрудного кармана, положил перед собой на трибуне, надел старомодные круглые очки, – словно отделяя себя от официального текста, который он сейчас зачитает.
– Я уполномочен огласить следующее заявление президента Соединенных Штатов, – сказал он странным, слишком ровным голосом, будто старался не задохнуться от собственных слов. – Правительство Соединенных Штатов заявляет, что целиком и полностью признает суверенное и законно избранное правительство Украинской Республики и с радостью приветствует вступление в семью свободных наций ранее угнетенного народа Украины. В духе нашей давней и благородной традиции – защиты угнетенных народов от уничтожения советским империалистическим гегемонизмом – правительство Соединенных Штатов настоящим официально уведомляет правительство Союза Советских Социалистических Республик, что Украинская Республика находится под ядерным щитом «Космокрепости Америка». Любая ядерная атака против Украинской Республики будет квалифицирована нами как ядерная атака на территорию США и вызовет соответствующие действия с помощью всех средств обороны, имеющихся в нашем распоряжении.
Франя растерянно смотрела, как камера дает панораму бурлящего зала. Американцы должны понимать, что Украина не на их территории. Если говорить серьезно, что такое: «находится под ядерным щитом»? Как далеко они пойдут, если Горченко сочтет это блефом? Что предпримут, если Красная Армия начнет наступление на Киев, Львов и Одессу, не пуская в дело ядерное оружие?
Речь Смита не столько ответила на прежние вопросы, сколько породила новые. Когда камера показала членов советской делегации, Франя увидела, что они в не меньшей растерянности, чем она сама. Они перешептывались, наклоняясь в сторону советского постоянного представителя Малинина, который пожимал плечами, морщился и крутил головой, как зритель на теннисном матче. Наконец он попросил слова. Получив разрешение, он в скверной, мертвенной тишине направился к трибуне – походкой человека, ведомого на расстрел.
– Советский Союз рассматривает выступление Вадима Кронько как акт государственной измены и не только не признает так называемой независимой Украинской Республики, но не считает более Вадима Кронько законным президентом Украинской Советской Социалистической Республики. Советский Союз способен разрешать свои внутренние проблемы, не прибегая к ядерному оружию, и полагает возмутительные угрозы США бессмысленными. Тем не менее, Советский Союз предупреждает правительство США, что вмешательство американских вооруженных сил в законные акции против внутренних мятежей будет рассматриваться как акт войны с СССР, со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Удивительно, но это было все. Малинин сошел с трибуны, не сказав ничего осмысленного. Телевидение переключилось на московскую студию – какой-то генерал, еврорусский делегат и надутый «медведь» болтали глупости в пустоту.
Франя выключила телевизор и несколько минут сидела в полном смятении. Ей казалось, что стены давят на нее. Тишина была нестерпимой. Ей надо быть в толпе, с народом, среди русских. Среди незнакомцев, но русских. На улицу, на улицу!
Была ясная, холодноватая ночь начала весны. Лучшие арбатские рестораны уже закрылись, а клубы и бары, обычно шумные в этот час, теперь были пусты, – все сидели по домам, у телевизоров. Но на тротуарах было на удивление много народу. Не привычная арбатская толпа, не те люди, что снуют взад-вперед, забегают в кафе, глазеют на витрины, лавируют между уличными музыкантами и лоточниками. В пальто и куртках, в шапках, кутаясь в шарфы, они группами или, как Франя, поодиночке двигались в сторону метро «Арбатская». Возле входа толпа стала еще гуще. На торговцев и музыкантов не обращали внимания. В переходе агитатор из «Памяти» напрасно драл глотку – никто не останавливался. Большинство, казалось, шли в метро, чтобы доехать до «Проспекта Маркса». Как и Франя, они двигались к сердцу города, к символическому центру страны – на Красную площадь.
Фране не хотелось в подземную давку, поверху до Красной площади рукой подать, и ходьба снимет нервное напряжение. Она перешла на северную сторону Калининского проспекта и влилась в людской поток, движущийся к центру города. Не было толчеи, противотоков и завихрений в этой массе; единодушно и безотчетно она двигалась в единственном направлении – на Красную площадь.
Франя ощущала это, продвигаясь в плотном людском потоке мимо темных витрин магазинов и автосалонов, мимо контор и огромных пустых настенных экранов, мимо ресторанов и кафе, мимо кинотеатров, газетных киосков и книжных магазинов, вниз по улице, которая, казалось, символизировала всю эту новую Россию, все, что было накоплено за долгий путь от первых всплесков гласности и начала перестройки до нынешнего расцвета Русской Весны.
Но сейчас, с погашенными витринами и выключенными экранами, с холодным колючим ветром, нагнетаемым темными силами с другого конца света, из Вашингтона и Нью-Йорка, Калининский проспект казался также символом потерь, которые понесла Россия.
Франя видела это на лицах таких же молодых, как она, одетых по европейской моде людей, на лицах старух [75], словно бы сбежавших из другого времени, рабочих в джинсах и черных кожанках, солдат; даже на лицах хулиганов со сталинскими усами, – всех, кто молчаливо и угрюмо двигался по улице к Красной площади – назад к временам Брежнева, Хрущева, Сталина, временам царей и бояр, к чему-то обширному и застывшему, к ощущению причастности, к глубинам русской души. И Франя, может быть впервые, по-настоящему ощутила эту причастность, это невыразимое чувство общности, вневременного слияния личности со славянской душой – источником российской стойкости и несчастий. Это чувство одолело татар и поляков, сотворило нацию и империю, взлелеяло коммунистическую революцию и позволило чудовищу десятилетиями править собой. Оно разгромило нацистов, возвысило страну до положения мировой державы, впервые в истории отправило человека в космос и, казалось, растворилось в ясном утре Русской Весны.