Спинрад Норман Ричард. Русская весна

   – И твой красавчик станет еще краше? – проворчал Джерри и пожалел о своих словах:, лицо Сони передернулось, словно произошел сбой в работе видеотелефона, она обожгла его гневным взглядом.
   – На его положении это не скажется.
   – Вы... – промямлил Джерри, – вы по-прежнему держитесь вместе?
   – Если так можно выразиться... – неопределенно ответила Соня.
   – А точнее?
   – Давай не будем об этом. Попробуем быть друзьями.
   – Вряд ли я смогу быть искренним другом после всего, что произошло, – сказал Джерри.
   Что же, слово не воробей...
   – Я бы хотела быть твоим другом, – сказала Соня. – Ты позвал меня на помощь, позволь мне помочь тебе. Не доверяй Патрису Корно. Доверься мне.
   – У меня нет выбора, – вздохнул Джерри. – Но какой идиотизм лезть в постель к распроклятым русским...
   Ему снова захотелось откусить себе язык, когда он увидел, как переменилось ее лицо. Губы задрожали, на глаза навернулись слезы.
   – Прости, Соня, я не хотел...
   – И ты прости. Мне надо за многое просить прощения. Ладно. Если не друзья, то союзники – в этом деле. Идет?
   – Идет, Соня, – отозвался Джерри. Он судорожно искал какие-то слова, чтобы достойно завершить разговор, но так ничего и не выдумал.
   ...Он долго сидел перед погасшим экраном, обводя взглядом свою крохотную гостиную. Журналы, горой наваленные на журнальном столике, научно-фантастические романы, загромоздившие книжные полки, завалы распечаток возле компьютера, слой пыли на мебели, немытые стаканы – печальные свидетельства одинокой жизни.
   Какая-то неведомая сила заставила его перед сном прибрать квартиру. Он собрал книги и журналы, разгреб завалы вокруг компьютера, впервые за две недели сменил постельное белье, перемыл горы посуды, отдраил умывальник и плиту, поскреб щеткой ванну и унитаз.
   ...Почему он вспомнил сегодня о той ночи, о последней генеральной уборке? Возможно, потому, что с тех пор ни разу не убрался как следует – старался не учинять бардака.
   После зарядки и душа он огляделся. Гостиная выглядела несколько захламленной, постельное белье просилось в стирку – и то, что в спальне, и то, что свалено в комнатенке со стиральной машиной. Однако сегодня, накануне заключительной проверки маневровых двигателей, его кухня выглядела вполне сносно, а душ после гимнастики он принимал в почти чистой ванной.
   В более или менее чистом зеркале отразились его седеющие волосы, морщины, запавшие глаза. И все-таки он выглядел моложе, чем в тот день, когда звонил Соне. Да, Вельников стал руководителем Проекта, он сам – главным инженером по тяговым и маневровым установкам. Теперь он точно знает, что непременно полетит на «Гранд Тур Наветт» к Луне. Ничего не попишешь – кожа постарела, у глаз появились гусиные лапки, – и все-таки был в его взгляде юношеский задор, и все лицо, искаженное прежде горечью и досадой, почти расслабилось.
   Пока он брился и одевался, кофе успел свариться. Джерри налил большую кружку, намазал подсушенный хлеб шоколадным маслом и торопливо позавтракал в гостиной, не переставая думать о сегодняшнем испытании.
   Главные двигатели уже прошли проверку и ожидают старта на беспилотной грузовой ракете. Осталась последняя стендовая проверка маневровых двигателей, в которой нет ничего сложного и впечатляющего. Как только они будут проверены, упакованы, переброшены по воздуху в Тиуратам и оттуда отправлены в космос – наземной части работы конец. Потом будет сборка на орбите, полет на Луну.
   Как пойдет его жизнь после пятнадцати дней в космосе – об этом он как-то не задумывался. Чем же ты займешься, парень, пройдя по водам? Даже если полеты «Гранд Тур Наветт» станут регулярными, в его возрасте нечего надеяться на место в экипаже. Он стар для полета на Марс, у него нет квалификации для работы на лунной базе. Но он летит – вот что главное!
   С тех пор как он выступил в пользу Вельникова, отношение к нему в ЕКА изменилось. Патрис Корно резко к нему охладел. Впрочем, теперь Джерри ему непосредственно не подчинялся. Зато русские воспылали к Джерри любовью, что его весьма забавляло.
   Вельников не просто сдержал свое слово. Сверх обещанного он добился для Джерри повышения. Его московские покровители, похоже, не проговорились, что Джерри играл в команде «Красной Звезды», а режиссерами были Соня и Илья Пашиков. Вельникова даже не предупредили о готовящемся заявлении ТАСС. Когда эта бомба разорвалась, Вельников ввалился в контору с ошалелым видом, держа в руках бутылку, завернутую в золотую подарочную фольгу.
   – У меня нет слов, Рид... просто Джерри, если позволишь, – на едином дыхании выговорил он. – Честно признаюсь, я прямо обалдел!
   Он по-медвежьи неуклюже бухнул бутыль на стол перед Джерри.
   – Вот! – сказал он. – Благодарность, разумеется, ничтожная, зато от всей души.
   Джерри развернул фольгу. На пестрой этикетке, над гроздью золотых и серебряных медалей, было что-то написано изящной кириллицей.
   – Настоящая картофельная русская водка, – объяснил Вельников. – Произведена на экспорт, сто градусов. Семь лет томили в коньячных бочках. Высшие авторитеты в этой области подтвердили, что лучшей водки в мире нет.
   – Спасибо, Борис, – сказал растроганный Джерри.
   Он помнил о грязной подоплеке событий – но Вельников явно говорил искренне.
   – Это тебе спасибо, Джерри. Честное слово, до сих пор не могу поверить, что ты пошел на такое ради меня. Ведь мы с тобой и друзьями не были.
   – Я же не метил в руководители Проекта, мы оба это знаем, – сказал Джерри, не кривя душой.
   – До вчерашнего дня я не понимал, в чем дело. Эти гады использовали нас друг против друга. – Вельников сделал небольшую паузу и заглянул Джерри в глаза. – А скажи мне, пожалуйста, ради чего ты уступил мне дорогу?
   – Разве ты забыл про наш уговор?
   – Как такое забудешь! И не сомневайся, я свое обещание выполню. Но все-таки...
   – У тебя была своя цель, у меня – своя, – сказал Джерри. – И когда настало время все как следует взвесить, я понял, что не хочу отказываться от своей цели и рвать у тебя то, что мне не нужно. Если хочешь, это был трезвый тактический ход. Ты можешь мне нравиться или не нравиться, но когда я понял, что нас с тобой пытаются вымазать в дерьме... Надо понять, кто тебе враг, а кто – нет, верно?
   – Нет ничего хуже, чем оставаться врагами, – сказал Вельников и потянулся к бутылке. – Откроем?
   Джерри кивнул, Вельников раскупорил водку, и они глотнули забористого напитка из пластмассовых кофейных чашечек.
   – Люди в ЕКА, которые подчиняются командам из Страсбурга, – сказал Вельников, – не простят тебе этого поступка. В открытую они ничего не сделают, а исподтишка гадить станут. Но ты должен знать, что те, кто подчиняется Москве, позаботятся о твоем будущем. Конечно, твоей дружбе с Корно пришел конец, но поверь мне – наши добрые отношения будут хорошей компенсацией.
   Вельников не тратил слов впустую. Он назначил Джерри главным инженером по тяговым и маневровым установкам, а начальником отдела поставил Игоря Калитского, молодого и энергичного русского, который взял на себя всю бумажно-бюрократическую работу. Инженерными вопросами пусть занимается многоуважаемый Джерри Рид...
   Чуть позже Борис намекнул ему, что после пробного полета отдел продолжит работу, пока весь фронт ГТН не вступит в действие. Затем Джерри предложат занять место Калитского. К тому времени ЕКА будет готово встать под начало русского директора, которым станет он, Вельников, а Джерри, само собой разумеется, будет его заместителем.
   ...Джерри допил кофе и, привычно оставив грязную чашку на столе, вышел из дома. Действительно ли он хочет стать начальником отдела, а потом – заместителем директора Агентства? Конечно, после всего происшедшего не стоит даже мечтать о кресле директора, но и место заместителя – недурное завершение карьеры.
   Покуда он спускался по лестнице, на него вдруг, ни с того ни с сего, навалилась тоска. Подавленное состояние, прежде столь хорошо ему знакомое, в последнее время не мучило его. Неожиданно, впервые за последние годы, будущее представилось зияющей дырой, черной, пугающей, ничем не заполненной – и мысль, мелькающая у границы сознания: вернись, вернись, быстро!..
   Он вышел на улицу, и в этот момент в просветах между тучами показалось солнце. Прохожие спешили по узким тротуарам в сторону моста Людовика и станции Сен-Мишель. Оставляя двойной пенистый след на воде, к Пор-де-Берси мчался речной трамвай на подводных крыльях. К тому времени, когда Джерри перешел на Левый берег, на Кэ-де-ла-Турнелль уже образовалась утренняя пробка. Гудели клаксоны, возмущались пешеходы, переругивались водители, на тротуарах перелаивались выведенные на утреннюю прогулку собаки. Джерри ощутил себя частичкой большого города, и тревоги о том, что будет после полета на Луну, враз рассеялись, показались никчемными. Вздорные отголоски мутного рассвета, который уже сменился ясным солнечным днем. В конце концов, сказал он себе, я столько раз слышал, что человек из космоса возвращается совершенно другим...
   ...Разумеется, поезд был переполнен, но до Северного вокзала, где Джерри пересаживался, было рукой подать. А там – по новой скоростной линии в Ле Бурже, прямо к административному корпусу ЕКА. Сначала Джерри не обращал внимания на толпу, в которой он очутился, на тесноту и давку. Скоро он будет бесконечно далеко от вони, толчеи, шума – вне власти земного тяготения, в пространстве, в котором холодно и чисто блещут вечные звезды.
   «Тебе на роду написано быть космическим фанатом, – говаривал ему Роб. – Словно ты родом с Марса».
   Вот оно, слово! Зажатый в вагоне в час пик, среди незнакомцев, он внезапно ощутил себя человеком с Марса. Его пронзило ощущение своей посторонности. Годы одинокой жизни без друзей. Маниакальная приверженность одной мечте. Чудовищный разрыв между собой, каким он хотел быть, и обыкновенными людьми – теми самыми, которые обступили его в вагоне, которые живут обыкновенной жизнью, любят, растят детей...
   Его сотрясла внутренняя судорога. Он обратил себя в существо без личной жизни, вот в чем суть. Ничегошеньки своего. Политики отобрали у него сына, заставили отречься от дочери, сломали семейную жизнь. А остальное уничтожил он сам.
   Да, сам! Разве Соня не предлагала ему дружбу в тот вечер, когда она вернула его к жизни, – к этой жизни, которая, как он чувствовал и понимал, безоглядно несется к блистательному завершению? И разве не он отверг протянутую ему руку? Зачем он повел себя так по-дурацки, почему избегает общения с ней? Чего ради он отказался от ее предложения отпраздновать где-нибудь в ресторанчике удачу своего предприятия? И что, в конце концов, мешает ему повидаться с ней теперь, когда ее красавчик получил повышение и навсегда укатил в Москву?
   Но почему, с какой такой стати эти мысли накатили на него именно сейчас, в вагонной давке, по пути к работе, которая близка к завершению, а потом – потом все эти проблемы останутся здесь, внизу...
   Чего он так мучительно испугался?
   Но что прикажете делать человеку после того, как он прошел по водам?
   Роб Пост об этом помалкивал.
   Джерри придется дать ответ.
   С той же неизбежностью, с какой камень, брошенный вверх, рано или поздно возвращается на землю.
 

   Арт Коллинз: Но когда начнется эта свистопляска, господин вице-президент, надо ли об этом горевать? Разве не будет благом отделение Украины от Советского Союза? Американцев обрадует развал СССР, а вместе с ним, может быть, и Объединенной Европы. Если и другие угнетенные народы взбунтуются – нам это только на пользу.
   Вице-президент Вольфовиц: Я могу твердо сказать: нет!
   Арт Коллинз: Почему? Благодаря этому Америка выйдет на новые международные рынки и снова станет экономической державой номер один.
   Вице-президент Вольфовиц: Подобно всем американцам, вы, Арт, наслушались разглагольствований нашего тупоголового главнокомандующего, нашего Гарри Карсона. Для понимания извивов политики у него не хватает извилин в голове. Новые рынки? А как быть с миллиардами и миллиардами долларов, которые мы задолжали европейцам? Ясное дело, чтобы они встретили нас с распростертыми объятиями, надо пустить в ход пропаганду и разрушить экономические и политические структуры, которые они возводили в течение десятилетий!
   Арт Коллинз: Президент Карсон полагает...
   Вице-президент Вольфовиц: Гарри Карсон подонок.
   Арт Коллинз: Не слишком ли крепко сказано?
   Вице-президент Вольфовиц: Если он говорит как подонок, правит страной как подонок и окружает себя другими подонками, он скорее всего и есть подонок – даже если он не загонит нашу несчастную затраханную страну в очередную международную мясорубку, подобно величайшему подонку всех времен и народов.

«Ньюспик», ведущий Арт Коллинз

ХХII

   Директору парижского филиала «Красной Звезды» предстоял напряженный день.
   Утром, как заведено, – планерка отдела экономической стратегии, на которой будет обсужден финансовый отчет перед отправкой его высшему начальству. Затем следует разобраться с задержкой поставок хрома в Лион. За ленчем предстоит торговля с президентом Бордоской ассоциации виноторговцев, которая назначила бессовестную цену, тогда как была информация, что вино этого года будет посредственным. На вторую половину дня намечены дела с крымскими апельсинами, сделка с фирмой «Рено» о покупке судна на подводных крыльях, о производстве сварочных горелок совместно с французами и англичанами – последнее дело не раз уже откладывалось из-за финансовых трудностей. И после всего этого – никчемная встреча с продюсером Совфильма, который почему-то воображает, что в обязанности директора входит протаскивание во французский прокат влетевшего в копеечку эпического фильма про испанское завоевание Мексики, фильма, снятого в Узбекистане на немецкие деньги с массовкой из татар и итальянцев.
   Все это навалится потом. А пока Соня Ивановна Гагарина сидела в своем кабинете за чашкой кофе и размышляла о Джерри.
   Она редко вспоминала своего бывшего мужа. С тех пор как она ловко устроила его назначение главным инженером, она как бы поставила точку в соглашении о разводе, сбросив груз долга перед ним и обретя свободу после долгих лет душевных терзаний.
   Их развод был вызван сугубо практическими соображениями – по крайней мере, так она ему это преподнесла. Чистая формальность, фикция.
   А на самом деле?
   Фикцией был не развод. Их брак в течение долгих лет был фикцией.
   С Джерри у нее не сложилось, но вот какой вопрос мучил ее: причиной или следствием разлада была ее связь с Ильей Пашиковым? Она сблизилась с обаятельным мужчиной, товарищем по работе, с которым у нее было гораздо больше общего, чем с помешавшемся на космосе мужем, – или же самым пошлым образом пыталась найти то, что перестала получать дома? Эта мысль наполняла ее отвращением к себе. И может быть, потому она убеждала себя, что любит Илью. Это позволяло ей по меньшей мере не чувствовать себя хладнокровной стервой. Я не могу жить без Ильи, говорила она самой себе; шантаж Лигацкого просто помог ей последовать естественному влечению...
   А потом она вдруг обнаружила, что живет одна-одинешенька, слоняется по пустой квартире, в которой когда-то воспитывала детей. С Джерри последние годы было несладко, но, по крайней мере, в доме ее кто-то ждал...
   Ее отношения с Ильей, которые долгое время сводились к случайным и как бы нечаянным встречам после работы, превратились – во всяком случае, так она считала – в нечто более серьезное. Илья, особенно поначалу, был идеальным другом. Три-четыре раза в неделю они ужинали вместе, на выходные уезжали в Лондон, в Рим, на юг Франции. В постели Илья был куда искусней, чем Джерри в лучшие его времена. И от разговоров с ним она никогда не уставала.
   Но Илья оставался... Ильей.
   Он был красавчиком, одевался с иголочки, к тому же моложе ее. Женщины так и висли на нем, а он не собирался отталкивать их. Он был карьерист и мечтал стать директором «Красной Звезды». Это значило, что рано или поздно он укатит в Москву, в башню «Красной Звезды». По этим причинам – впрочем, и по многим другим – Илья Пашиков не спешил жениться.
   Оглядываясь назад, Соня удивлялась не тому, что ей не удалось превратить красавца-леопарда в домашнюю кошку, а тому, что шесть месяцев Илья сохранял ей верность – или хотя бы удачно притворялся. И только ее неумная настойчивость заставила его расставить точки над «i».
   Как-то они отправились на выходные в Амстердам, где сняли двухкомнатный номер под самой крышей маленького отеля. Номер напоминал скорее квартирку: старинная, потемневшая от времени ореховая кровать, покрытая пестрым стеганым одеялом, ночные столики и массивный платяной шкаф, масса безделушек, на стене – картина, писанная маслом, – пейзаж с ветряной мельницей. В гостиной стояли кушетка и кресло, возле камина – стулья и стол, словно взятые из чьей-то бабушкиной кухни, за стеклянными створками буфета виднелся китайский фаянсовый сервиз, а на книжных полках теснились обтрепанные старинные тома.
   Все выглядело так уютно, так по-домашнему, когда они сидели за кухонным столиком, потягивали можжевеловку и рассеянно глядели на канал и на тесный ряд домиков за ним – ни дать ни взять супружеская пара. Соне это напомнило первые дни их жизни с Джерри в квартире на острове Святого Людовика – вспомнилось не место, не муж, а тогдашнее чувство: у тебя есть свое гнездо, и ты в нем не одна – она так долго не испытавала этого чувства, что решила, будто оно навсегда исчезло из ее мира.
   – Ты никогда не думал о том, чтобы связать свою жизнь с кем-нибудь? – обронила она, словно не отдавая себе отчета в собственных словах. – Ради спокойствия, ради уюта... Взять и жениться...
   Илья застыл на середине глотка – с таким выражением, словно вдруг обнаружил, что ему налили в рюмку мочу. Он посмотрел на Соню, медленно покачал головой и выдавил из себя улыбку.
   – Нет уж, бросьте, – сказал он подчеркнуто несерьезно. – Я же не муж, а катастрофа.
   – Смотря кого выберешь, – возразила Соня. – Ты добрый, нежный, ты...
   – Неисправимый бабник, что знаем мы оба, – перебил ее Илья. – Сверх того, я образцовый коммунист. От меня по способности, которая пока меня не подводит, и женщинам мира по потребностям, каковые неистощимы!
   – Ах, Илья, ты совсем не такой легкомысленный, каким хочешь выглядеть!
   – Именно такой, – возразил он. – Поверь мне, Соня, я только внешне такой хороший.
   – Со мной ты был добр, понятлив, терпелив, всегда поддерживал в трудную минуту, как настоящий друг. Как принц из сказки.
   Илья закатил глаза, пытаясь, как обычно, отшутиться.
   – Сперва ты приписала мне разные супружеские добродетели, теперь я реакционер и царист! – проговорил он с деланной веселостью. – Теперь упадешь на одно колено, протянешь мне розу и предложишь руку и сердце.
   – Это плохо? – мягко спросила Соня.
   Илья вдруг переменился, лицо его стало озабоченным, даже угрюмым.
   – Оказывается, ты серьезно...
   – Могу и серьезно, если позволишь, – со всей искренностью сказала Соня.
   – Тогда слушай внимательно. Ты мой добрый товарищ, коллега, настоящий друг. У нас с тобой больше общего, чем тебе кажется. Ты – женщина, с которой я мог бы связать свою судьбу, но от которой мне надо бы бежать как от огня.
   – Не понимаю...
   – Отлично понимаешь! Ты карьеристка почище меня. Не будь ты одержима карьерой, ты не разошлась бы с Джерри Ридом. Если меня завтра перебросят в Москву и я попрошу тебя ехать со мной, разве ты откажешься от жизни в Париже? Разве плюнешь на карьеру, лишь бы не потерять меня?
   Соня отвела глаза.
   – Мы одного поля ягоды. – Илья погладил ее руку. – Потому и сошлись. И по той же причине брак между нами, даже не брак, а долгая серьезная связь была бы несчастьем для нас обоих. Рано или поздно пришлось бы расстаться; хорошо еще, если мирно.
   – Ох, Илья... – горестно протянула Соня.
   – Ох, Сонечка!.. – вскричал Илья, видимым усилием воли обретая душевное равновесие. – Глупо печалиться! Мы прекрасные друзья и прекрасные любовники. Нет ничего грустного в том, чтобы делить постель с близким другом. Многие люди и этого лишены. Не унывай, дорогая, мы просто двое пьяных славян, и надо забыть этот идиотский разговор, пусть все будет по-старому.
   Он сгреб ее в охапку, отнес в спальню и постарался делом подтвердить свои слова, но после этого вечера их отношения изменились. Илья по-прежнему приглашал ее ужинать, но не чаще двух раз в неделю. Они оставались любовниками, но Илья стал появляться на людях с другими женщинами. И исчезать на выходные.
   Мало-помалу их отношения стали такими же, какими были в те времена, когда она еще жила с Джерри. В конце концов она научилась приходить с ним на приемы и сухими глазами провожать его, когда он уходил с другой женщиной.
   Остались одни черепки, но внешне жизнь казалась устойчивой. Пусть я и не счастлива, уговаривала она себя, зато вполне довольна жизнью. Есть желанная работа, есть под рукой друг и любовник; время от времени ее навещала Франя, в которой Соня узнавала себя в юные годы.
   Закончив летную школу, Франя поступила работать в Аэрофлот пилотом «Конкордски» и летала на международных линиях. У нее был друг в Москве, с которым они вместе снимали квартиру на Арбате, тоже аэрофлотовский пилот по имени Иван Ерцин.
   «Конкордски» попадает в любую точку планеты за полтора часа. Его пилоты четыре дня в неделю совершали по два-три рейса в сутки, а остальные дни отдыхали в Москве – или где-нибудь на другом конце планеты. Поскольку и Франя и Иван мотались с континента на континент, в Москве они оказывались одновременно крайне редко, и предполагать у них нечто вроде супружеской верности было бы наивно.
   В общем, верность друг другу они хранили только в Москве, а в других точках планеты жили каждый сам по себе. Дочка вела такой же беззаботный образ жизни, как ее мать, когда много лет назад она была частью «Красной Угрозы», в свободные дни кутила по всей Европе и в то же время имела надежную работу и твердо стояла на ногах.
   Когда Франя ненадолго наезжала в Париж, они болтали скорее как подружки, чем как мать и дочь. Франя рассказывала о своих приключениях, а Соня, в свою очередь, – о любовных подвигах в добрые старые времена. Франя время от времени говорила об Иване, а Соня сочинила приукрашенную версию своих отношений с Ильей Пашиковым.
   Они не говорили о грустных семейных делах, но после каждой встречи с Франей Соню неизменно мучили мысли о Джерри; его призрак появлялся в квартире на авеню Трюден.
   В то время Соня и начала следить за карьерой Джерри. Его отказ от американского гражданства в пользу общеевропейского был для нее сюрпризом. Тот Джерри, которого она знала, не был способен на такие шаги. Двадцать лет он упорно не желал связываться с политикой и оставался лояльным по отношению к стране, которая предала его. А когда Корно назначил Джерри своим заместителем, она была и вовсе огорошена. Джерри в административном кресле? Нелепость... Неужели развод изменил его характер?
   Но потом до нее дошли слухи о том, как Корно использует Джерри, и все оказалось просто до омерзения. Борис Вельников подкапывался под руководителя Проекта, и тот прикрылся Джерри как щитом. Это был умный бюрократический ход и в то же время отвратительный акт личной мести. Как бы Соня ни расценивала этот шаг, она невольно восхищалась ловкостью, с которой он был проделан. Однако ей было противно, что ее старого друга используют как пешку. А что будет, когда Вельников переместится выше в табели о рангах? Он пробьется – если Москва сможет нажать.
   На сорок процентов ГТН субсидировала Москва, но на Союз приходилось только двадцать семь процентов от суммы заказов. И «медведи» и националисты использовали это обстоятельство как дубинку против президента Горченко. Люди Горченко тоже на него нажимали, но контракты были уже подписаны, а после драки кулаками не машут. Горченко нужно было хоть как-то уходить от скандалов, но сейчас он мог только одно – проводить чисто символические перемещения кадров.
   Соня знала, что Эмиль Лурад скоро перейдет наверх, и тогда перемещения и наступят. Но пропихнуть Вельникова в директора ЕКА не удастся: место уготовано для Патриса Корно. Зато освободится пост руководителя проекта ГТН, по логике вещей подходящий для Вельникова. Москва будет настаивать, упирая на то, что дискриминируют русских. Если это не пройдет, «медведи» потребуют, чтобы Советы прекратили финансирование Проекта. Общественное мнение окажется на их стороне, и еврорусским, и позиции СССР в Европе будет нанесен ощутимый удар.
   Следовательно, Москва горой станет за Вельникова. Начнется грязная свалка, и в ней Джерри очередной раз затопчут. Если Москва проиграет, может лопнуть весь Проект. Если Москва победит и Вельников возглавит Проект, то первым делом он сведет счеты с Джерри.
   Соня наблюдала за событиями с ужасным чувством безнадежности. Казалось, ничего нельзя поделать, – но вдруг Илья сообщил, что в московских кругах поговаривают, будто Эмиля Лурада назначают министром технического развития Объединенной Европы. Началось... Если она намерена что-то предпринять, ей следует поторопиться.