Страница:
А теперь, когда тень снова легла на эту древнюю многострадальную страну, казалось, что-то первобытное, великолепное и ужасное, и вместе с тем безусловно русское возродилось в этом стихийном паломничестве назад, к славянским корням, к основе, к центру, к Красной площади.
На проспекте Маркса пешеходы остановили автомобильное движение – мимо старых строгих правительственных зданий, мимо стеклянных башен коммерческих центров, скатываясь с тротуаров на мостовую, они шли на Красную площадь.
Улица Горького, Калининский проспект, проспект Мира – все они кончались на внутреннем кольце, у Кремля, и Франя представляла себе, как по ним движутся потоки людей – не только жители Арбата должны были двинуться к центру своего мира этой ночью.
Франя вдруг осознала, что прокладывает себе дорогу, толкаясь плечами и локтями. За гостиницей «Москва», у проезда, ведущего на Красную площадь, оказалось, что дальше она продвинуться не сможет. Впереди был сплошной людской монолит. Мавзолей Ленина казался издали маленьким, почетный караул был не виден за толпой. Над ним, за кремлевской стеной, кое-где светились окна правительственных зданий, и потоки света заливали внутреннюю территорию.
Со своего места Франя видела, что большинство людей смотрит на Кремль, на большие красные звезды, горящие над зубчатой стеной неизменно ровным, вселяющим уверенность светом. Смотрит на Мавзолей Ленина. Будто ждет, что кто-нибудь появится на Мавзолее или даже на стене, будь это сам Горченко или другой лидер, и объяснит смутные чувства людей, вдохновит, обнадежит, сплотит и укажет общую цель. Они ждали нового Ленина, который поднимется на железнодорожную станцию [76] и всколыхнет их русские сердца.
Перед самым Мавзолеем было неспокойно. Толпа раздраженно шумела. Слышались выкрики, но Франя не могла их разобрать. Люди размахивали советскими флагами, портретами Горбачева и Сталина – этими современными иконами еврорусских и «медведей». Полетели бутылки; чувствовалось, что там началась драка. Кто-то держал изображение повешенного дяди Сэма, кто-то – подожженный американский флаг.
Никто не появлялся из-за кремлевской стены, и Франя поняла, что никто не выйдет. Что мог бы сказать Горченко? Какие слова собрали бы воедино энергию толпы и объединили их всех, испуганных и разъяренных – еврорусских и «медведей», старую Россию и новую, темное прошлое, живущее даже в обновленных сердцах, и надежды на будущее, почти уже уничтоженные силами, совладать с которыми Россия не может?
Потом она заметила, что многие не смотрят на Кремль. В основном – пожилые люди, однако и молодые глядели в сторону с особым выражением надмирного спокойствия, которое, казалось, было древнее и прочнее кирпичных кремлевских стен.
На краю Красной площади, на дальнем берегу людского моря, сияли под потоками света луковицы собора Василия Блаженного. Золотой и красный, в бирюзовых орнаментах, он плыл над шумом и суетой подобно вечной иконе, подобно лучезарному символу бессмертия славянского духа, подобно России, сердце которой неподвластно ни истории, ни времени. Франя смотрела на этот прекрасный, как бы ирреальный древний храм; ее глаза поднялись вверх, потянулись к куполам и шпилям в ночное небо.
Там, среди звезд, бледных в ярком свете города, двигались светящиеся точки, и она знала, что это такое.
Боевые станции. Ракеты. Орбитальные лазеры. Антипротоновые пушки.
Внизу – храм Василия Блаженного, возвышенный и прекрасный, выразивший русскую душу в великолепном барокко, вдохновенный и романтичный, но такой хрупкий под этим прозрачным черным небом.
А над ним вращалась на своих орбитах смерть всему, что имеет смысл на планете, – огромная сеть власти над миром, «Космокрепость Америка». Туча воронья, вглядывающаяся из темноты вниз, кружащаяся в ожидании добычи.
«Бессмертие» помещалось в невысоком бетонном строении за кирпичным забором. Травянистая лужайка, редкие деревья – все как у биотехнических, электронных или оборонных предприятий, кормильцев района Пало-Альто.
Бобби встретил доктор Джон Бертон, мягкий улыбчивый блондин, длинноволосый, похожий на любителя серфинга, почему-то наряженного в дорогой костюм серого шелка. Бертон провел Бобби в роскошный кабинет, отделанный изъеденным червем каштаном и заставленный тропическими растениями. Тоном богатого торговца рассказал репортеру «Стар-Нет» о деятельности компании. Его голубые глаза сверкали как у фанатика, верующего человека или, скорее, продавца подержанных автомобилей – дорогих, конечно.
– Рано или поздно, мистер Рид, вы это узнаете, поэтому сразу сообщаю вам, что мы официально действуем как похоронное бюро.
– Похоронное бюро? – воскликнул Бобби. – Это место не похоже на морг...
– Конечно, – сказал Бертон, – но по закону Калифорнии мы вынуждены юридически оформлять отсрочку смерти как похороны. Ясно, что дело осложняется. Мы, к сожалению, не имеем права заниматься клиентом, пока не будет официально констатирована его смерть, хотя и не верим, что блумакс является смертью.
– Блумакс?
– Да, полимеризация мозга до того, как мозг умрет. Цель – свести к минимуму вероятность повреждений. Блумакс – это гарантия. Фиксирует мозг, прежде чем структура нарушится.
– То есть вы их убиваете?!
– Спокойно, речь идет о клиентах, находящихся в безнадежном состоянии! – Бертон пожал плечами. – Но закон есть закон, и мы вынуждены считаться с ним, – сказал он грустно. Затем снова просветлел. – А вообще-то на этом долгом пути мы не видим препятствий, которых не сумеем обойти.
– На долгом пути?
– Годы, десятилетия, – проговорил Бертон протяжно. – Мы знаем, как сохранить наших клиентов, но пока не знаем, что понадобится для их оживления. Поэтому мы сохраняем образцы тканей и записи генетической информации, полимеризуем мозг и накапливаем голографические картинки мгновенных состояний памяти. – Его взгляд стал туманным. – Поскольку речь идет о неопределенно долгом хранении биологического материала и банка данных – плюс о финансировании дальнейших исследований, которые могут растянуться на десятилетия, мы вынуждены брать за услуги два миллиона долларов.
– Два миллиона долларов? – воскликнул Бобби. Даже при внешних деревянных деньгах эта сумма превышала возможности всей семьи.
– Конечно, это солидная сумма, – беззаботно произнес Бертон. – Поэтому мы имеем дело с банками и проводим все как операцию заклада. Выбрав вид кредита, вы можете заключить контракт, – всего лишь двадцать процентов первого взноса, остальное в течение двадцати лет, и только шесть процентов за кредит.
Бобби был поражен. Что делать банку, если платежи прекратятся? Завладеть мозгом? Но он решил попридержать язык, вежливо кивнул и принял приглашение посмотреть лабораторию.
Не искушенному в науке Бобби «Бессмертие» показалось солидной и хорошо оснащенной фирмой. Здесь была настоящая операционная; была комната, уставленная компьютерами; хранилище тканей, охлаждаемых жидким азотом. Автономная холодильная установка при аварийном отключении внешнего питания. Были и научные лаборатории, и кабинет с непонятными электронными приборами – видимо, для записи голограмм сознания.
Бертон показал и главное хранилище – пожалуй, только оно напоминало морг. Это была средних размеров герметичная комната, уставленная стеллажами от пола до потолка, с выдвижными стальными ящиками.
– Вам интересно взглянуть на одного из наших клиентов? – спросил Бертон.
– Вы хотите сказать, что вы уже... работаете с людьми?
– Да, мы сделали Тессу Тинкер; это было во всех газетах. Есть еще двадцать три клиента. Заблаговременные контакты с сотней людей. Очень видные люди, но их имен я не имею права раскрыть. Вас, может быть, тоже заинтересует заблаговременный контракт?
– Заблаговременный? – Бобби запнулся. Эта затея казалась ему все более отталкивающей.
– Прямо сейчас мы берем образец ткани и снимаем ваш генетический код. Голограмму вашего сознания на данный момент тоже. Три последующие можно будет записать, когда вам будет удобно. Когда настанет время, ваш мозг полимеризуют – как только это будет юридически возможно, так что сохранится долговременная память. Мы будем хранить все это, пока не настанет время ввести последнюю голограмму в мозг, когда мы вырастим его в клоне.
И как будто все это было недостаточно гнусно, Бертон открыл один из ящиков и предложил Бобби заглянуть внутрь. На пенопластовой подушке, похожий на огромное яйцо, лежал человеческий мозг, обернутый прозрачной пленкой.
– Господи Иисусе... – пробормотал Бобби.
– Смелее, человече, потрогайте его.
Бобби испуганно поднял глаза.
– Чтобы быть в курсе дела, – улыбнулся Бертон.
Бобби робко протянул руку и постучал по мозгу костяшками пальцев. Как по булыжнику.
– Это уже не биологическая ткань, – сказал Бертон. – Его можно ударить, и ничего с ним не сделается. Ему не нужно ни замораживание, ни специальные условия. В таком виде он может храниться веками.
Тем и закончилась экскурсия. Бертон провел Бобби в свой кабинет, снабдил грудой ярких рекламных проспектов и поинтересовался, нет ли вопросов. Бобби, совершенно ошеломленный, мог думать только об одном.
– Послушайте, доктор Бертон, извините меня за прямоту, но вы в самом деле занимаетесь этим всерьез? Вы всерьез полагаете, что в один прекрасный день сможете клонировать человеческое тело, деполимеризовать мозг и вернуть этих людей к нормальной жизни?
Бертон широко улыбнулся.
– Выращивание тела из клеток по генетическому коду – дело недалекого будущего, – сказал он доверительно. – Успешная деполимеризация мозга без существенной потери долговременной памяти – ну, это хитрый фокус. Программирование такого мозга с помощью голограммы сознания – это не рядом, не руку протянуть, но ВВС уже ставят простые опыты на животных. Сможем ли мы вообще воскрешать умерших? Ну, это философский вопрос. Будут ли они прежними людьми или только будут ощущать себя таковыми? Это зависит от вашей веры в душу... – Он пожал плечами. – У нас нет ответа на такие вопросы. Но если вы хотите полной определенности, советую вам выбрать могилу.
– Рисковая игра? – спросил Бобби. – Выстрел наудачу?
– Конечно, – сказал Бертон, но теперь было что-то леденящее в его теплой калифорнийской улыбке и голубых глазах. – А что вы теряете по сравнению с другим вариантом?
Бобби вернулся в мотель. Он собирался поговорить с отцом утром по парижскому времени, но оказалось, что он слишком напуган, и ему необходимо сбросить с себя этот груз немедленно. Поэтому он сразу подошел к телефону и поднял отца среди ночи.
– Я звоню из Пало-Альто, папа.
– Рассказывай, Боб, – сказал отец после долгой паузы.
– Ну, для начала, эта фирма работает под маркой похоронного бюро – фикция, для законности. Только так они могут, как они говорят, «делать» клиентов легально. Их «отсрочка смерти» юридически оформляется как похороны. И стоит все это два миллиона долларов.
Голос отца стал резким:
– Речь не о том. Технология?
Бобби вздохнул:
– Я не специалист.
– Ты видел оборудование?
– Да, меня провели повсюду.
– Ткани хранят в жидком азоте?
– Да.
– Холодильные установки на сверхпроводимости?
– Ну да...
– Лабораторные приборы?
– Куча.
– Компьютеры?
– До небес.
– Фирма выглядит солидно?
– У них сто двадцать четыре клиента; заплатили по два миллиона.
Короткая пауза. Когда отец заговорил вновь, его тон стал мягче и беспокойней:
– Ты видел... м-м-м... результаты?
– Я видел мозг. Потрогал. Твердый, как кирпич.
Снова пауза.
– Что ты об этом думаешь, Боб?
– Отец, я не специалист...
– Но ты журналист. Скажи мне, что ты чувствуешь, химера или нечто существенное?
– Мне показалось, что все тип-топ.
– Честная работа или обман?
Бобби подумал как следует.
– И то и другое, – сказал он наконец. – По мне, это дорогой комплект декораций для научно-фантастического фильма, но если это пустышка, они сами на нее купились.
– Меня это устраивает, – сейчас же сказал Джерри.
– Я только хочу сказать, отец...
– Если они убедили себя, что чего-то достигли, мы, конечно, убедим маму. Она так хочет поверить...
Бобби тяжело вздохнул.
– Вот оно что. Тебе все это нужно, чтобы мама согласилась на твое космическое путешествие, а я, как задница, тащился сюда, когда мир разваливается на части...
– Ты должен приехать в Париж, Боб! Вместе мы ее убедим.
– Господи, отец, это невозможно! Особенно сейчас! Ты что, не знаешь, что творится в мире? Что этот идиот Карсон привел «Космокрепость Америку» в боевую готовность? Что Красная Армия продвигается к границам Украины? Все рейсы в Европу задержаны. Никто не может пересечь границу ни в ту, ни в другую сторону, не говоря уж о таких, как я!
Он знал также, что, если бы ему удалось выехать и уговорить маму, если бы метод фирмы «Бессмертие» был надежен, как операция по удалению аппендицита, если бы они нашли такие деньги, отец все равно не смог бы приехать в Штаты. По Закону о национальной безопасности – тем более в обстановке нынешней истерии – администрация Карсона ни за что не даст ему визу. Наверное, его арестуют за измену, как только его нога ступит на землю Америки.
– Постарайся, Боб, ты должен постараться!
– Я уже пытался, отец, ты знаешь, – виновато отвечал Бобби. – Может быть, когда все это кончится, если нас всех не разнесет в клочья.
– Скорее, Бобби, скорее – у меня нет времени.
Может быть, у нас у всех, подумал Бобби мрачно.
И вдруг он понял отца, одержимого одной идеей, – успеть.
Величайшая военная машина мира была в руках дикаря. Украина не собиралась отступать, Красная Армия была отмобилизована. Константин Горченко загнан в угол. В любой момент могли взлететь ракеты. Мир стоял перед лицом смерти.
Так же, как и отец после того несчастного случая. Единственное отличие – он знал, когда и как наступит конец.
Сидя здесь, в залитой калифорнийским солнцем комнате мотеля, Бобби вдруг осознал, что завидует вдохновенному безумию отца, его умению видеть, от чего надо отказаться в оставшиеся ему считанные месяцы. Он даже посочувствовал бредовым идеям Джона Бертона. Только теперь страшная реальность пронзила его. Только теперь ощутил он ее как нечто большее, чем «последние известия из горячей точки». Время должно остановиться для каждого. Страшный разговор с отцом сделал эту абстрактную истину пронзительно личной.
Он может умереть в любую минуту, исчезнуть. Недоделанные дела, невыплаченные долги, слова, которые уже никогда нельзя будет сказать...
– Ты безумен, папа, – сказал Бобби нежно, – космический безумец, но я тебя очень люблю.
– Значит, ты поможешь мне, Боб? Ты на моей стороне?
Бобби вздохнул.
– Да, я на твоей стороне, – ответил он и с удивлением обнаружил, что это на самом деле так. – Я сделаю, что смогу.
Он сказал это, ясно сознавая, что в данных обстоятельствах сделать не сможет ничего.
Атмосфера в Праге так сгустилась, что ее, казалось, можно было резать ножом. Американцев считали главными злодеями; чехи, разумеется, не говорили ничего хорошего об украинцах, и в то же время прошла большая демонстрация словацких националистов, поддерживающих вступление Украинской Республики в Объединенную Европу под знаменем «Европа народов, а не государств». В этом был такой антирусский накал, что Франя была рада убраться отсюда.
Над Москвой их самолет поставили на циркуляцию – они без конца ходили над аэродромом, вот уже двадцать минут, – и у Франи было время подумать обо всем этом. Она видела теперь, что ее подозрения подтвердились: американцы стремились не только развалить Советский Союз, но и взорвать Объединенную Европу. Для этого они поощряли шовинистов повсюду, играли украинцами, как марионетками, сталкивали басков и каталонцев с испанцами, шотландцев и валлийцев – с англичанами, бретонцев – с французами, словаков – с чехами, национальные меньшинства – с их государствами, государства – с их национальными меньшинствами.
«Украинская Республика» вопила о «солидарности с угнетенными народами Советского Союза» и призывала к строительству «Свободной Европы свободных народов»; в Узбекистане, Белоруссии, Армении, Азербайджане прошли демонстрации поддержки. Впервые на памяти Франи против демонстрантов вышла специальная полиция с пожарными брандспойтами и нервно-паралитическим газом. Президент Горченко приказал разогнать демонстрацию и подписал пустую бумагу – поставил национальную милицию Украины под командование Красной армии.
Франя подумала, что она сочувствует Горченко. В конце концов, что он мог сделать, несчастный ублюдок? Естественно, он не мог признать отделение Украины. Но если бы он ввел войска, неизвестно, что учинили бы маньяки в Вашингтоне. Он мог лишь поставить армию вдоль украинской границы и твердить, что это внутреннее дело Союза, что предстоят всеобщие выборы и надо «подождать и послушать, что скажет советский народ».
Но ясно, что после выборов, даже если Горченко удастся оттянуть катастрофу до того времени, начнется еще одно бедствие. В Верховный Совет пройдет неимоверное количество «медведей» и националистов, там будет невозможно собрать работающее большинство – тем более для Горченко, избранного благодаря расколу оппозиции и сидящего теперь на раскаленной сковороде. Что за этим последует, не рисковала обсуждать даже «Сумасшедшая Москва». А Франя полагала...
Ее второй пилот Ленцкий внезапно издал нечленораздельный вопль.
Франя мгновенно проконтролировала приборы – все в порядке.
– Что случилось, Саша?
Она посмотрела на Ленцкого – он широко ухмыльнулся, как довольная обезьяна.
– Приказ по рации: немедленно сообщить пассажирам. ТАСС сообщает, что Гарри Карсон скончался. Его постиг удар во время заседания кабинета. По-видимому, при скандале с вице-президентом Вольфовицем – эта часть информации не подтверждена.
– Карсон м-мертв?
– Как вареная свинья. Тебе предписано немедленно огласить эту печальную весть.
Теперь ее лицо растянулось в глупой улыбке.
– Я постараюсь удержаться от слез, – сказала она и включила микрофон. – Товарищи, прошу внимания. Говорит капитан Гагарина. Мой, э... печальный долг сообщить, что только что получено известие о смерти президента Соединенных Штатов Гарри Карсона. Судя по всему, у него лопнули мозги от ярости. Повторяю, Гарри Карсон скончался. Подробности будем сообщать по мере поступления.
В пассажирском салоне загремели аплодисменты. Карсона одинаково ненавидели и «медведи» и еврорусские. Первые за то, что его угрозы не позволили Красной Армии воздать по заслугам украинским предателям. Вторые за то, что его авантюрная политика привела к критическому положению в Верховном Совете. Над Русской Весной нависла угроза. Только у националистов было кое-что, кроме ненависти к Карсону, но если они были на борту, то предпочли держать язык за зубами.
Так или иначе, но зачинщик ожидаемой катастрофы мертв, и злейший его враг Натан Вольфовиц, провозгласивший себя «американским Горбачевым», без сомнения, стал президентом Соединенных Штатов. Этого почти достаточно, чтобы добрый марксист поверил в Бога.
XXVI
На проспекте Маркса пешеходы остановили автомобильное движение – мимо старых строгих правительственных зданий, мимо стеклянных башен коммерческих центров, скатываясь с тротуаров на мостовую, они шли на Красную площадь.
Улица Горького, Калининский проспект, проспект Мира – все они кончались на внутреннем кольце, у Кремля, и Франя представляла себе, как по ним движутся потоки людей – не только жители Арбата должны были двинуться к центру своего мира этой ночью.
Франя вдруг осознала, что прокладывает себе дорогу, толкаясь плечами и локтями. За гостиницей «Москва», у проезда, ведущего на Красную площадь, оказалось, что дальше она продвинуться не сможет. Впереди был сплошной людской монолит. Мавзолей Ленина казался издали маленьким, почетный караул был не виден за толпой. Над ним, за кремлевской стеной, кое-где светились окна правительственных зданий, и потоки света заливали внутреннюю территорию.
Со своего места Франя видела, что большинство людей смотрит на Кремль, на большие красные звезды, горящие над зубчатой стеной неизменно ровным, вселяющим уверенность светом. Смотрит на Мавзолей Ленина. Будто ждет, что кто-нибудь появится на Мавзолее или даже на стене, будь это сам Горченко или другой лидер, и объяснит смутные чувства людей, вдохновит, обнадежит, сплотит и укажет общую цель. Они ждали нового Ленина, который поднимется на железнодорожную станцию [76] и всколыхнет их русские сердца.
Перед самым Мавзолеем было неспокойно. Толпа раздраженно шумела. Слышались выкрики, но Франя не могла их разобрать. Люди размахивали советскими флагами, портретами Горбачева и Сталина – этими современными иконами еврорусских и «медведей». Полетели бутылки; чувствовалось, что там началась драка. Кто-то держал изображение повешенного дяди Сэма, кто-то – подожженный американский флаг.
Никто не появлялся из-за кремлевской стены, и Франя поняла, что никто не выйдет. Что мог бы сказать Горченко? Какие слова собрали бы воедино энергию толпы и объединили их всех, испуганных и разъяренных – еврорусских и «медведей», старую Россию и новую, темное прошлое, живущее даже в обновленных сердцах, и надежды на будущее, почти уже уничтоженные силами, совладать с которыми Россия не может?
Потом она заметила, что многие не смотрят на Кремль. В основном – пожилые люди, однако и молодые глядели в сторону с особым выражением надмирного спокойствия, которое, казалось, было древнее и прочнее кирпичных кремлевских стен.
На краю Красной площади, на дальнем берегу людского моря, сияли под потоками света луковицы собора Василия Блаженного. Золотой и красный, в бирюзовых орнаментах, он плыл над шумом и суетой подобно вечной иконе, подобно лучезарному символу бессмертия славянского духа, подобно России, сердце которой неподвластно ни истории, ни времени. Франя смотрела на этот прекрасный, как бы ирреальный древний храм; ее глаза поднялись вверх, потянулись к куполам и шпилям в ночное небо.
Там, среди звезд, бледных в ярком свете города, двигались светящиеся точки, и она знала, что это такое.
Боевые станции. Ракеты. Орбитальные лазеры. Антипротоновые пушки.
Внизу – храм Василия Блаженного, возвышенный и прекрасный, выразивший русскую душу в великолепном барокко, вдохновенный и романтичный, но такой хрупкий под этим прозрачным черным небом.
А над ним вращалась на своих орбитах смерть всему, что имеет смысл на планете, – огромная сеть власти над миром, «Космокрепость Америка». Туча воронья, вглядывающаяся из темноты вниз, кружащаяся в ожидании добычи.
Вольфовиц призывает к импичменту[77]
Вице-президент Вольфовиц на пресс-конференции, проведенной прямо на ступенях Капитолия, потребовал от конгресса немедленною импичмента президенту Карсону.
– Основания? Вам нужны основания? – кричал Вольфовиц на возбужденных репортеров. – Он спровоцировал революцию в иностранном государстве и теперь втянул нас в потенциальный ядерный конфликт, не удосужившись даже получить резолюцию конгресса. Если мы немедленно не уберем Карсона и не прикроемся его отставкой как фиговым листом, чтобы отменить его бредовое заявление, этот идиот способен разнести на атомы весь мир. Основания для импичмента? Есть достаточно оснований запереть его в сумасшедшем доме и выбросить ключ!
Когда пресс-секретаря президента Марвина Уотсона спросили о реакции Карсона, тот сказал, что у президента нет ответа, пригодного для печати.
«Бессмертие» помещалось в невысоком бетонном строении за кирпичным забором. Травянистая лужайка, редкие деревья – все как у биотехнических, электронных или оборонных предприятий, кормильцев района Пало-Альто.
Бобби встретил доктор Джон Бертон, мягкий улыбчивый блондин, длинноволосый, похожий на любителя серфинга, почему-то наряженного в дорогой костюм серого шелка. Бертон провел Бобби в роскошный кабинет, отделанный изъеденным червем каштаном и заставленный тропическими растениями. Тоном богатого торговца рассказал репортеру «Стар-Нет» о деятельности компании. Его голубые глаза сверкали как у фанатика, верующего человека или, скорее, продавца подержанных автомобилей – дорогих, конечно.
– Рано или поздно, мистер Рид, вы это узнаете, поэтому сразу сообщаю вам, что мы официально действуем как похоронное бюро.
– Похоронное бюро? – воскликнул Бобби. – Это место не похоже на морг...
– Конечно, – сказал Бертон, – но по закону Калифорнии мы вынуждены юридически оформлять отсрочку смерти как похороны. Ясно, что дело осложняется. Мы, к сожалению, не имеем права заниматься клиентом, пока не будет официально констатирована его смерть, хотя и не верим, что блумакс является смертью.
– Блумакс?
– Да, полимеризация мозга до того, как мозг умрет. Цель – свести к минимуму вероятность повреждений. Блумакс – это гарантия. Фиксирует мозг, прежде чем структура нарушится.
– То есть вы их убиваете?!
– Спокойно, речь идет о клиентах, находящихся в безнадежном состоянии! – Бертон пожал плечами. – Но закон есть закон, и мы вынуждены считаться с ним, – сказал он грустно. Затем снова просветлел. – А вообще-то на этом долгом пути мы не видим препятствий, которых не сумеем обойти.
– На долгом пути?
– Годы, десятилетия, – проговорил Бертон протяжно. – Мы знаем, как сохранить наших клиентов, но пока не знаем, что понадобится для их оживления. Поэтому мы сохраняем образцы тканей и записи генетической информации, полимеризуем мозг и накапливаем голографические картинки мгновенных состояний памяти. – Его взгляд стал туманным. – Поскольку речь идет о неопределенно долгом хранении биологического материала и банка данных – плюс о финансировании дальнейших исследований, которые могут растянуться на десятилетия, мы вынуждены брать за услуги два миллиона долларов.
– Два миллиона долларов? – воскликнул Бобби. Даже при внешних деревянных деньгах эта сумма превышала возможности всей семьи.
– Конечно, это солидная сумма, – беззаботно произнес Бертон. – Поэтому мы имеем дело с банками и проводим все как операцию заклада. Выбрав вид кредита, вы можете заключить контракт, – всего лишь двадцать процентов первого взноса, остальное в течение двадцати лет, и только шесть процентов за кредит.
Бобби был поражен. Что делать банку, если платежи прекратятся? Завладеть мозгом? Но он решил попридержать язык, вежливо кивнул и принял приглашение посмотреть лабораторию.
Не искушенному в науке Бобби «Бессмертие» показалось солидной и хорошо оснащенной фирмой. Здесь была настоящая операционная; была комната, уставленная компьютерами; хранилище тканей, охлаждаемых жидким азотом. Автономная холодильная установка при аварийном отключении внешнего питания. Были и научные лаборатории, и кабинет с непонятными электронными приборами – видимо, для записи голограмм сознания.
Бертон показал и главное хранилище – пожалуй, только оно напоминало морг. Это была средних размеров герметичная комната, уставленная стеллажами от пола до потолка, с выдвижными стальными ящиками.
– Вам интересно взглянуть на одного из наших клиентов? – спросил Бертон.
– Вы хотите сказать, что вы уже... работаете с людьми?
– Да, мы сделали Тессу Тинкер; это было во всех газетах. Есть еще двадцать три клиента. Заблаговременные контакты с сотней людей. Очень видные люди, но их имен я не имею права раскрыть. Вас, может быть, тоже заинтересует заблаговременный контракт?
– Заблаговременный? – Бобби запнулся. Эта затея казалась ему все более отталкивающей.
– Прямо сейчас мы берем образец ткани и снимаем ваш генетический код. Голограмму вашего сознания на данный момент тоже. Три последующие можно будет записать, когда вам будет удобно. Когда настанет время, ваш мозг полимеризуют – как только это будет юридически возможно, так что сохранится долговременная память. Мы будем хранить все это, пока не настанет время ввести последнюю голограмму в мозг, когда мы вырастим его в клоне.
И как будто все это было недостаточно гнусно, Бертон открыл один из ящиков и предложил Бобби заглянуть внутрь. На пенопластовой подушке, похожий на огромное яйцо, лежал человеческий мозг, обернутый прозрачной пленкой.
– Господи Иисусе... – пробормотал Бобби.
– Смелее, человече, потрогайте его.
Бобби испуганно поднял глаза.
– Чтобы быть в курсе дела, – улыбнулся Бертон.
Бобби робко протянул руку и постучал по мозгу костяшками пальцев. Как по булыжнику.
– Это уже не биологическая ткань, – сказал Бертон. – Его можно ударить, и ничего с ним не сделается. Ему не нужно ни замораживание, ни специальные условия. В таком виде он может храниться веками.
Тем и закончилась экскурсия. Бертон провел Бобби в свой кабинет, снабдил грудой ярких рекламных проспектов и поинтересовался, нет ли вопросов. Бобби, совершенно ошеломленный, мог думать только об одном.
– Послушайте, доктор Бертон, извините меня за прямоту, но вы в самом деле занимаетесь этим всерьез? Вы всерьез полагаете, что в один прекрасный день сможете клонировать человеческое тело, деполимеризовать мозг и вернуть этих людей к нормальной жизни?
Бертон широко улыбнулся.
– Выращивание тела из клеток по генетическому коду – дело недалекого будущего, – сказал он доверительно. – Успешная деполимеризация мозга без существенной потери долговременной памяти – ну, это хитрый фокус. Программирование такого мозга с помощью голограммы сознания – это не рядом, не руку протянуть, но ВВС уже ставят простые опыты на животных. Сможем ли мы вообще воскрешать умерших? Ну, это философский вопрос. Будут ли они прежними людьми или только будут ощущать себя таковыми? Это зависит от вашей веры в душу... – Он пожал плечами. – У нас нет ответа на такие вопросы. Но если вы хотите полной определенности, советую вам выбрать могилу.
– Рисковая игра? – спросил Бобби. – Выстрел наудачу?
– Конечно, – сказал Бертон, но теперь было что-то леденящее в его теплой калифорнийской улыбке и голубых глазах. – А что вы теряете по сравнению с другим вариантом?
Бобби вернулся в мотель. Он собирался поговорить с отцом утром по парижскому времени, но оказалось, что он слишком напуган, и ему необходимо сбросить с себя этот груз немедленно. Поэтому он сразу подошел к телефону и поднял отца среди ночи.
– Я звоню из Пало-Альто, папа.
– Рассказывай, Боб, – сказал отец после долгой паузы.
– Ну, для начала, эта фирма работает под маркой похоронного бюро – фикция, для законности. Только так они могут, как они говорят, «делать» клиентов легально. Их «отсрочка смерти» юридически оформляется как похороны. И стоит все это два миллиона долларов.
Голос отца стал резким:
– Речь не о том. Технология?
Бобби вздохнул:
– Я не специалист.
– Ты видел оборудование?
– Да, меня провели повсюду.
– Ткани хранят в жидком азоте?
– Да.
– Холодильные установки на сверхпроводимости?
– Ну да...
– Лабораторные приборы?
– Куча.
– Компьютеры?
– До небес.
– Фирма выглядит солидно?
– У них сто двадцать четыре клиента; заплатили по два миллиона.
Короткая пауза. Когда отец заговорил вновь, его тон стал мягче и беспокойней:
– Ты видел... м-м-м... результаты?
– Я видел мозг. Потрогал. Твердый, как кирпич.
Снова пауза.
– Что ты об этом думаешь, Боб?
– Отец, я не специалист...
– Но ты журналист. Скажи мне, что ты чувствуешь, химера или нечто существенное?
– Мне показалось, что все тип-топ.
– Честная работа или обман?
Бобби подумал как следует.
– И то и другое, – сказал он наконец. – По мне, это дорогой комплект декораций для научно-фантастического фильма, но если это пустышка, они сами на нее купились.
– Меня это устраивает, – сейчас же сказал Джерри.
– Я только хочу сказать, отец...
– Если они убедили себя, что чего-то достигли, мы, конечно, убедим маму. Она так хочет поверить...
Бобби тяжело вздохнул.
– Вот оно что. Тебе все это нужно, чтобы мама согласилась на твое космическое путешествие, а я, как задница, тащился сюда, когда мир разваливается на части...
– Ты должен приехать в Париж, Боб! Вместе мы ее убедим.
– Господи, отец, это невозможно! Особенно сейчас! Ты что, не знаешь, что творится в мире? Что этот идиот Карсон привел «Космокрепость Америку» в боевую готовность? Что Красная Армия продвигается к границам Украины? Все рейсы в Европу задержаны. Никто не может пересечь границу ни в ту, ни в другую сторону, не говоря уж о таких, как я!
Он знал также, что, если бы ему удалось выехать и уговорить маму, если бы метод фирмы «Бессмертие» был надежен, как операция по удалению аппендицита, если бы они нашли такие деньги, отец все равно не смог бы приехать в Штаты. По Закону о национальной безопасности – тем более в обстановке нынешней истерии – администрация Карсона ни за что не даст ему визу. Наверное, его арестуют за измену, как только его нога ступит на землю Америки.
– Постарайся, Боб, ты должен постараться!
– Я уже пытался, отец, ты знаешь, – виновато отвечал Бобби. – Может быть, когда все это кончится, если нас всех не разнесет в клочья.
– Скорее, Бобби, скорее – у меня нет времени.
Может быть, у нас у всех, подумал Бобби мрачно.
И вдруг он понял отца, одержимого одной идеей, – успеть.
Величайшая военная машина мира была в руках дикаря. Украина не собиралась отступать, Красная Армия была отмобилизована. Константин Горченко загнан в угол. В любой момент могли взлететь ракеты. Мир стоял перед лицом смерти.
Так же, как и отец после того несчастного случая. Единственное отличие – он знал, когда и как наступит конец.
Сидя здесь, в залитой калифорнийским солнцем комнате мотеля, Бобби вдруг осознал, что завидует вдохновенному безумию отца, его умению видеть, от чего надо отказаться в оставшиеся ему считанные месяцы. Он даже посочувствовал бредовым идеям Джона Бертона. Только теперь страшная реальность пронзила его. Только теперь ощутил он ее как нечто большее, чем «последние известия из горячей точки». Время должно остановиться для каждого. Страшный разговор с отцом сделал эту абстрактную истину пронзительно личной.
Он может умереть в любую минуту, исчезнуть. Недоделанные дела, невыплаченные долги, слова, которые уже никогда нельзя будет сказать...
– Ты безумен, папа, – сказал Бобби нежно, – космический безумец, но я тебя очень люблю.
– Значит, ты поможешь мне, Боб? Ты на моей стороне?
Бобби вздохнул.
– Да, я на твоей стороне, – ответил он и с удивлением обнаружил, что это на самом деле так. – Я сделаю, что смогу.
Он сказал это, ясно сознавая, что в данных обстоятельствах сделать не сможет ничего.
Карсон требует отставки Вольфовица
После нескольких дней молчания президент Гарри Карсон дал наконец официальный ответ вице-президенту Вольфовицу на его призыв к импичменту.
Президент Карсон выступил в Овальном кабинете перед группой заранее отобранных репортеров. Он был, как отметили присутствовавшие, в нервном напряжении – вспыхивал и с трудом сдерживал ярость. Он потребовал отставки вице-президента.
– Если он не подаст в отставку, мы еще посмотрим, кто кого привлечет к суду. Он всегда был изменником, а теперь доказал это. Вымазать его дегтем, вывалять в перьях и тащить в Сибирь, в исподнем, верхом на шесте – вот чего он достоин, а не смещения.
Президент объявил, что вызвал вице-президента на заседание кабинета для подачи прошения об отставке. Иначе ему предъявят обвинение в государственной измене.
В своем комментарии вице-президент сказал, что принимает приглашение. Что касается отставки, он не намерен отступать и уйдет в отставку только вместе с президентом.
– Надеюсь, он попытается привлечь меня к суду, – заявил Вольфовиц. – По крайней мере, это вынудит конгресс заняться решением реальных проблем вместо того, чтобы щелкать каблуками и кричать «хайль Карсон». Вперед, Гарри, давай кидайся своими жалкими камешками. Вперед, готовь мою победу.
«Сан-Франциско кроникл»
Атмосфера в Праге так сгустилась, что ее, казалось, можно было резать ножом. Американцев считали главными злодеями; чехи, разумеется, не говорили ничего хорошего об украинцах, и в то же время прошла большая демонстрация словацких националистов, поддерживающих вступление Украинской Республики в Объединенную Европу под знаменем «Европа народов, а не государств». В этом был такой антирусский накал, что Франя была рада убраться отсюда.
Над Москвой их самолет поставили на циркуляцию – они без конца ходили над аэродромом, вот уже двадцать минут, – и у Франи было время подумать обо всем этом. Она видела теперь, что ее подозрения подтвердились: американцы стремились не только развалить Советский Союз, но и взорвать Объединенную Европу. Для этого они поощряли шовинистов повсюду, играли украинцами, как марионетками, сталкивали басков и каталонцев с испанцами, шотландцев и валлийцев – с англичанами, бретонцев – с французами, словаков – с чехами, национальные меньшинства – с их государствами, государства – с их национальными меньшинствами.
«Украинская Республика» вопила о «солидарности с угнетенными народами Советского Союза» и призывала к строительству «Свободной Европы свободных народов»; в Узбекистане, Белоруссии, Армении, Азербайджане прошли демонстрации поддержки. Впервые на памяти Франи против демонстрантов вышла специальная полиция с пожарными брандспойтами и нервно-паралитическим газом. Президент Горченко приказал разогнать демонстрацию и подписал пустую бумагу – поставил национальную милицию Украины под командование Красной армии.
Франя подумала, что она сочувствует Горченко. В конце концов, что он мог сделать, несчастный ублюдок? Естественно, он не мог признать отделение Украины. Но если бы он ввел войска, неизвестно, что учинили бы маньяки в Вашингтоне. Он мог лишь поставить армию вдоль украинской границы и твердить, что это внутреннее дело Союза, что предстоят всеобщие выборы и надо «подождать и послушать, что скажет советский народ».
Но ясно, что после выборов, даже если Горченко удастся оттянуть катастрофу до того времени, начнется еще одно бедствие. В Верховный Совет пройдет неимоверное количество «медведей» и националистов, там будет невозможно собрать работающее большинство – тем более для Горченко, избранного благодаря расколу оппозиции и сидящего теперь на раскаленной сковороде. Что за этим последует, не рисковала обсуждать даже «Сумасшедшая Москва». А Франя полагала...
Ее второй пилот Ленцкий внезапно издал нечленораздельный вопль.
Франя мгновенно проконтролировала приборы – все в порядке.
– Что случилось, Саша?
Она посмотрела на Ленцкого – он широко ухмыльнулся, как довольная обезьяна.
– Приказ по рации: немедленно сообщить пассажирам. ТАСС сообщает, что Гарри Карсон скончался. Его постиг удар во время заседания кабинета. По-видимому, при скандале с вице-президентом Вольфовицем – эта часть информации не подтверждена.
– Карсон м-мертв?
– Как вареная свинья. Тебе предписано немедленно огласить эту печальную весть.
Теперь ее лицо растянулось в глупой улыбке.
– Я постараюсь удержаться от слез, – сказала она и включила микрофон. – Товарищи, прошу внимания. Говорит капитан Гагарина. Мой, э... печальный долг сообщить, что только что получено известие о смерти президента Соединенных Штатов Гарри Карсона. Судя по всему, у него лопнули мозги от ярости. Повторяю, Гарри Карсон скончался. Подробности будем сообщать по мере поступления.
В пассажирском салоне загремели аплодисменты. Карсона одинаково ненавидели и «медведи» и еврорусские. Первые за то, что его угрозы не позволили Красной Армии воздать по заслугам украинским предателям. Вторые за то, что его авантюрная политика привела к критическому положению в Верховном Совете. Над Русской Весной нависла угроза. Только у националистов было кое-что, кроме ненависти к Карсону, но если они были на борту, то предпочли держать язык за зубами.
Так или иначе, но зачинщик ожидаемой катастрофы мертв, и злейший его враг Натан Вольфовиц, провозгласивший себя «американским Горбачевым», без сомнения, стал президентом Соединенных Штатов. Этого почти достаточно, чтобы добрый марксист поверил в Бога.
Кто ответит?
У мира едва ли есть причина оплакивать Гарри Бертона Карсона и столь же мало причин радоваться новому президенту Америки Натану Вольфовицу.
Советский Союз и Соединенные Штаты находятся на грани ядерной войны, и вот в Белый дом приходит человек, энергично противостоящий политике, которая к этому привела. Это могло бы послужить источником умеренного оптимизма, если бы новый президент имел опыт политической деятельности на ответственном посту. Что еще хуже, члены бывшей администрации Карсона, полностью сохранившейся – так называемой администрации Вольфовица, – намекают, что новый президент окажется в плену у своего кабинета, Пентагона, Центрального агентства безопасности ЦРУ. Если это правда, кто будет руководить Америкой в период самого тяжелого кризиса со времен второй мировой войны? Если неправда, как неопытный Вольфовиц справится с враждебным ему кабинетом, военными и ЦАБ? Американская конституция дает ему право сместить нелояльных сотрудников, но конгресс должен утвердить тех, кого он предложит взамен. Судя по возникшим уже разговорам об импичменте, если Вольфовиц попробует очистить администрацию от сторонников Карсона, дело может кончиться тем, что в Вашингтоне вообще не будет правительства.
«Ле Монд»
XXVI
Со времени последней встречи Бобби с Натаном Вольфовицем прошло около десяти лет. Сейчас он не был похож ни на прежнего партнера Бобби по покеру, ни на образ, созданный газетами и телевидением – вовсе не потому, что он облекся в ауру президентства. Вольфовиц не был похож на человека, вознесшегося по нежданному капризу судьбы. Он не был похож на человека, чей злейший враг только что свалился мертвым.
Вольфовиц выглядел дерьмово.
Его густые с проседью волосы были всклокочены. Президентский синий костюм измят, словно Нат спал в нем. Галстук сполз набок. Его лицо было пепельно-бледным; глаза затравленные. Спектакль обескураживающий – и для тех, кто голосовал за «американского Горбачева», и для функционеров администрации Карсона, которую вместе с политикой, способной присниться лишь в кошмарном сне, с кошмарной стремительностью унаследовал Вольфовиц.
Бобби ожидал, что Вольфовиц будет нервничать – все против него, от конгресса до ЦРУ, но такого он не предвидел: этот король покера, безупречно игравший еще в Беркли, этот бойкий оратор, испытанный в тысяче и одной телепередаче, был неуклюж, не пускал в ход традиционное сладкоречие – словом, был выбит из седла.
Бобби перевернул небо и землю, добиваясь у «Стар-Нет» командировки в Вашингтон, на первую пресс-конференцию Натана Вольфовица. Он без зазрения совести упирал на «личное знакомство» с новым президентом. Штука в том, что саркастический совет Сары насчет Вольфовица и выездной визы обрел иной смысл. Вольфовиц уже не был вице-президентом, загнанным на задворки, – он стал всевластен. Он мог решить дело единым росчерком пера – лишь бы добраться до него и попросить. И вот Бобби в Белом доме, в толпе репортеров, – но черт побери, как ему подобраться в Вольфовицу? Чтобы тот его услышал? И как ему могло помститься, что президент вспомнит его, давнего партнера по картам?
Вольфовиц выглядел дерьмово.
Его густые с проседью волосы были всклокочены. Президентский синий костюм измят, словно Нат спал в нем. Галстук сполз набок. Его лицо было пепельно-бледным; глаза затравленные. Спектакль обескураживающий – и для тех, кто голосовал за «американского Горбачева», и для функционеров администрации Карсона, которую вместе с политикой, способной присниться лишь в кошмарном сне, с кошмарной стремительностью унаследовал Вольфовиц.
Бобби ожидал, что Вольфовиц будет нервничать – все против него, от конгресса до ЦРУ, но такого он не предвидел: этот король покера, безупречно игравший еще в Беркли, этот бойкий оратор, испытанный в тысяче и одной телепередаче, был неуклюж, не пускал в ход традиционное сладкоречие – словом, был выбит из седла.
Бобби перевернул небо и землю, добиваясь у «Стар-Нет» командировки в Вашингтон, на первую пресс-конференцию Натана Вольфовица. Он без зазрения совести упирал на «личное знакомство» с новым президентом. Штука в том, что саркастический совет Сары насчет Вольфовица и выездной визы обрел иной смысл. Вольфовиц уже не был вице-президентом, загнанным на задворки, – он стал всевластен. Он мог решить дело единым росчерком пера – лишь бы добраться до него и попросить. И вот Бобби в Белом доме, в толпе репортеров, – но черт побери, как ему подобраться в Вольфовицу? Чтобы тот его услышал? И как ему могло помститься, что президент вспомнит его, давнего партнера по картам?