Страница:
Пивные путчи
Новая мания: независимость провозглашают в пивных. Тема для оперетты, если бы не зловещее положение дел. Пьяницы уже провозгласили независимость своих республик в Тбилиси, Алма-Ате, Минске, Ташкенте, Баку и, по слухам, даже в эскимосском поселке за Полярным кругом, и каждая из них была мгновенно признана Украиной.
Мы тоже подумываем: не провозгласить ли себя независимой республикой? Гражданство получают все подписчики.
«Сумасшедшая Москва»
Франя испытывала странное, как бы извращенное огорчение, что ее не будет в Москве во время первомайских праздников. На деле это к лучшему: Иван будет в Лондоне, а она здесь, в Париже. Им повезло – если даже ей придется жить в одной квартире с Бобби.
В Москве подул дурной ветер, вот в чем дело. Две недели до выборов, Горченко бездействует, «медведи», КГБ и Красная Армия открыто требуют немедленного вторжения на Украину. Горченко в отчаянии призвал американского президента обуздать клику Кронько, и Натан Вольфовиц ответил путаным заявлением, что «Соединенные Штаты воспользуются ядерным оружием лишь в крайнем случае, но непременно пустят в ход “Космокрепость Америка”, чтобы никто не мог получить преимущество первого удара». Хватаясь за соломинку, Горченко объявил эту тарабарщину государственной мудростью. Украина же, разумеется, восприняла ее как заявление о поддержке и превозносила президента за «солидарность с украинским народом в трудный час».
Популярность еврорусских среди избирателей резко снизилась, и министр обороны маршал Бронкский открыто призвал к отставке Горченко. По Москве бродили зловещие слухи, будто Горченко попытался отменить первомайский парад, но Красная Армия не позволила этого сделать, будто он заявит об отставке с трибуны Мавзолея. Будто намечается военный переворот, а Горченко ради сохранения своих позиций введет при первой возможности войска на Украину.
Парад в Москве уже начался, когда Франя вышла из метро на станции Анвер. Она промчалась до авеню Трюден, едва дождалась медлительного лифта и звонила в дверь непрерывно, пока мать не впустила ее. Она вбежала в гостиную – отец приподнялся, а Бобби будто примерз к дивану, стараясь не смотреть на нее.
Франя на ходу обняла отца, чмокнула в обе щеки, подлетела к настенному экрану и включила канал ТАСС.
Мимо Мавзолея шла огромная колонна школьников в ослепительно белых рубашках, ярко-красных брюках и черных фетровых башмаках. Посреди колонны на платформе плясали два огромных робота – казак и медведь.
– Господи, Франя, – фыркнул Бобби, – не надо притворяться, что ты рада меня видеть, но оставь в покое телевизор!
– Заткнись, Бобби, мне надо посмотреть парад! Мама, должно случиться что-то ужасное, я знаю!
Отряд олимпийских спортсменов, одетых, несмотря на холод, в красные шорты и майки, маршировал, размахивая советскими и олимпийскими флагами. Знаменитости несли огромные муляжи своих олимпийских медалей.
– Скука смертная, – сказал Бобби.
– Слушай, Франя, это что, обязательно? – спросил отец. – Ты даже не поздоровалась с братом, которого не видела десять лет.
Франя глянула на Бобби, ядовито бросила: «Привет, братик!» – и снова уткнулась в телевизор.
За олимпийцами следовали конные казаки в кинематографических нарядах: в длинных красных плащах и черных меховых шапках. Они лениво кружили в воздухе огромными саблями, а вороные кони отбивали копытами громовое стаккато по мостовой Красной площади.
За ними пошла Красная Армия. Сначала – танки на воздушной подушке. Их воздуходувки ревели из-под брони как стартующие ракеты, их орудия были развернуты под тем же углом, что винтовки пехотинцев, марширующих следом в полной боевой выкладке. За пехотой – самоходные реактивные установки, гусеничные машины, несущие огромные стволы-кассеты – скорострельность десять ракет в секунду.
Танки дошли до Мавзолея. Горченко помахал рукой – он стоял в центре трибуны рядом с маршалом Бронкским, одетым в мундир и увешанным опереточными медалями. Когда танки ушли далеко за Мавзолей и перед ним была пехота, маршал поднес руку к козырьку.
Танки остановились. Они выключили двигатели и опустились на землю. Внезапная тишина ударила по ушам, как гром. Медленно, почти величественно, единым движением башни повернулись, орудия уставились в Мавзолей Ленина.
– Боже, что-то случилось! – воскликнула мать.
– А ты как думаешь, мама? – пробормотала Франя, сползая на пол перед экраном.
На дальнем конце Красной площади реактивные установки встали так, что Мавзолей был взят на прицел. Пехотная часть сделала поворот направо, лицом к Мавзолею. Солдаты опустились на колено и взвели затворы автоматов.
– Дерьмо проклятое... – пробормотал Бобби.
Маршал Бронкский что-то сказал президенту Горченко, и тот будто растворился в толпе высоких чинов, стоявших сзади. Бронкский шагнул к микрофону. Телекамера не перешла на крупный план; крохотная фигурка вещала с Мавзолея тысячекратно усиленным голосом:
– Граждане Союза Советских Социалистических Республик! Имея целью предотвратить территориальный распад СССР и защитить социалистическую демократию, я уполномочен от имени Верховного командования Красной Армии объявить в стране условное военное положение на время текущей выборной кампании. Президент освобождается от должности на время выборной кампании. Когда советский народ выскажет свое мнение, государственная власть будет передана законно выбранным лицам...
– Условное военное положение? – пробормотал Бобби. – Это что за чертовщина?
Франя оглянулась и увидела, что брат сидит на полу почти рядом с ней и смотрит на нее с таким же выражением смятения и испуга, как у нее самой.
– Спокойно, Бобби, пожалуйста, – попросила она.
– ...В этот период все гражданские функции исполняются властями на местах, сохраняются права граждан, вытекающие из советских законов. Полную ответственность за военную и международную политику берет на себя Верховное командование Красной Армии.
Телекамера наконец сменила план и показала Бронкского вблизи – величавый, крепкого сложения человек средних лет. Его лицо, к удивлению Франи, не выражало удовлетворения от содеянного. Лицо честного советского гражданина, абсолютно уверенного в том, что он выполняет свой патриотический долг.
Так было, пока он не заговорил вновь. Огонек блеснул в его глазах, губы скривились, как у голодного хищника.
– Первым официальным действием Верховного командования Красной Армии будет подавление антисоветского мятежа на Украине. Если клика Кронько в течение сорока восьми часов сдастся командованию, ей будет позволено, несмотря на совершенные преступления, во имя мира получить политическое убежище в любой стране, которая пожелает вынести ее присутствие. Если они откажутся принять это великодушное предложение, через сорок восемь часов мятеж будет подавлен всей мощью Красной Армии.
Экран дрогнул, и маршала Бронкского сменил советский флаг, победно развевающийся на фоне голубого неба. Прозвучал «Интернационал», и Москва кончила передачу.
Соня сидела, безучастно уставившись на пустой экран. Потом встала, побрела к Джерри и рухнула на кушетку.
– Невозможно в это поверить. – Она запиналась. – Разрушить все, чего добились за пятьдесят лет... Генерал, произносящий ультиматум с трибуны Мавзолея...
Джерри взял ее за руку. Франя поднялась с пола, села рядом с Соней и обняла за плечи. Они прильнули друг к другу, как мать и дочь, как соотечественники, как брошенные дети Русской Весны.
Бобби встал и выключил телевизор. С другого конца комнаты он без выражения глядел на них троих. Нет, на двоих – Соня видела это по глазам. Он смотрел на двух русских, а Франя глядела на американца, не скрывая ненависти.
– Молчи, Бобби-и, – прорычала она, – захлопни пасть, гринго!
Но это был иной Бобби, не тот несчастный мальчик, который хныкал и корчился, когда старшая сестра его лупила. Соня с гордостью увидела, что он – настоящий мужчина, сын, которым можно гордиться.
Он не полез в драку и не отступил. Он медленно подошел к кушетке и посмотрел на сестру. В его глазах не было гнева.
– Франя, ни один русский не может ненавидеть то, что натворил Гарри Карсон, больше, чем я. Даже ты.
Франя посмотрела на брата с изумлением.
– Вот как? Разве это не момент торжества для вас? Весь мир будет нас ненавидеть, как во времена Сталина. За то, что сотворила Красная Армия, и за катастрофу, которую устроят «медведи». Неплохо?
Бобби медленно покачал головой и опустился на колени перед сестрой, которую он всегда презирал.
– Может, теперь поймешь, каково мне было в детстве, – проговорил он, – поймешь, каково любить затраханную страну, которую ненавидит весь мир. Стыдиться за страну, которую любишь. Все еще любишь...
Он мягко взял ее за руку. Франя не ответила на пожатие, но и не убрала руки.
– Франя, – сказал Бобби, – не надо позволять этим засранцам вытворять с нами свои шутки.
– Грязные политиканы, – пробормотал Джерри.
– Слушай отца, Франя, – сказал Бобби. – Он был прав все эти годы в одном. Хватит с нас политики. Попытаемся снова стать одной семьей, пусть полоумной.
– Мне стыдно, братик, – сказала Франя и порывисто схватила его руку, замыкая цепь, которую Соня уже и не мечтала восстановить.
...В Женеве представитель Конгресса народов заявил, что его участники немедленно предложат резолюцию об исключении Советского Союза из Объединенной Европы за грубое нарушение условий членства...
Би-би-си
XXVII
Соня, будучи в расстройстве чувств, приготовила «язычки по-романовски» – это гнусное блюдо – еще более гнусным, чем обычно. Франя заставила себя есть с показным удовольствием: не время жаловаться на кухню, когда мир гибнет, а отец желает полимеризовать свой мозг...
«...Папа римский объявил о начале молитвенного поста, который не закончится, пока не разрешится кризис...»
Франя никак не могла решить, что потрясло ее больше всего: военный переворот в Москве, угроза ядерной войны, внезапно зародившаяся дружба с братом, планы отца или семейный обед – впервые за десятилетие.
«...около десяти тысяч демонстрантов у советского посольства...»
Еще одна неожиданность: мать, всегда считавшая, что смотреть телевизор за столом – варварство и бескультурье, велела принести портативный ящик в кухню.
Так они сидели за бредово стандартным семейным обедом, и отец без умолку толковал о замороженных тканях и полимеризации мозга, о деньгах, которые надо раздобыть; телевизор сидел с ними в семейном кругу, непрерывно бормоча – дьявольский электронный фантом могучих сил, властвующих теперь над жизнью и смертью.
– Мы можем еще раз заложить квартиру – это что-то даст – и попробуем убедить ЕКА покрыть все моей медицинской страховкой...
«...объявленный в Москве военный переворот как подрыв веры Запада в стремление Советов к демократии...»
– Допустим, мы устроили дело с квартирой или с ЕКА завтра утром, – вдруг проговорила мать и запнулась, осознав, что собирается затронуть тему, которую они тщательно обходили весь вечер. – Вопрос: доживем ли мы до завтра?
Наступило неловкое молчание. Франя героически принялась за «язычки по-романовски» и заявила:
– Если нам суждено испариться, я предпочитаю сделать это на полный желудок.
Бобби расхохотался и последовал ее примеру.
– Мамины «язычки по-романовски» всегда были нашим любимым блюдом, да, Франя? – сказал он. Соня наконец-то улыбнулась.
«...встретился в Совете национальной безопасности...»
– Планировать надо, – серьезно сказал отец. – Это верное дело. Если нас не взорвут, нам это пригодится, а взорвут... По крайней мере, мы не сидим сложа руки, уставившись в телевизор как зомби.
Короткая минута веселья кончилась.
«...призвал к свержению незаконного советского режима...»
– О Джерри, разве ситуация недостаточно плоха, чтобы еще заводить разговор о... – сказала Соня.
«...заявил, что даст ответ Красной Армии в течение часа...»
– О смерти? – совершенно спокойно спросил отец. – Никто не любит говорить о ней. Думать о ней. И никто не верит, что это может случиться с ним. Но вот весь мир вынудили о ней думать. Разница в том, что у меня было достаточно времени для разбора вариантов.
«...видимо, отклонил очередное требование Пентагона ввести в Соединенных Штатах военное положение...»
– Вариантов? – воскликнула мать. – Какие варианты?!
– История каждой жизни имеет начало, середину и конец. Главное – сумеешь ли ты в отпущенное тебе время написать эту историю так, как надо.
«...продвигаются к морской границе с Украиной...»
– Вот карты, ребятки, и все, что вы можете сделать – это сыграть в них, – буркнул Бобби.
– Что? – переспросила Франя.
– Так обычно говорил Вольфовиц, садясь за покер.
«...согласились транслировать на весь мир речь украинского лидера, несмотря на протесты Москвы...»
– Бога ради, мама, разве ты не видишь, что он прав? – неожиданно для себя выпалила Франя. – Что же нам, сидеть, притворяясь, что ничего не происходит, или попытаться сделать друг для друга все возможное, пока мы живы?
– Франя...
– Мама, она дело говорит, – сказал Бобби.
Франя благодарно посмотрела на него и заговорила снова:
– Мама, отец жил так, как он сказал – строил свою историю. Он не виноват, что все рухнуло. Помоги вернуть ему это, по крайней мере попытайся. Он не твой ребенок, мама. Он имеет право жить по своим желаниям. Или умереть, если уж так выйдет.
Лицо Сони смягчилось, глаза затуманились, она вздохнула и пожала плечами.
– Вы верите, потому что вы безумцы. – Она слабо улыбнулась. – Ну что ж, теперь вы можете и меня считать безумной...
– Ты согласна, Соня? – спросил отец. – Ты сделаешь это для меня?
– Завтра же начну переговоры с ТАСС. Если наступит завтра...
– Я мог бы связаться со «Стар-Нет». Из всего этого можно сделать хороший рассказ, за приличные деньги...
«...из Киева, откуда Вадим Кронько готов ответить на ультиматум Советов...»
Бобби замер. Все замерли, увидев на крохотном экране лицо Кронько – зловещий призрак из другого мира.
– О, Боже, началось! – вскрикнула мать. – Сделай громче!
Отец повернул регулятор, и все придвинулись к телевизору.
«...показали свое истинное лицо...»
Это было ужасно, но на лице президента Украины не было и тени страха. Напротив, его синие глаза сверкали дерзким огнем, его полные губы, казалось, смаковали каждое слово:
«Украинский народ не даст похоронить свою национальную судьбу московским генералам-заговорщикам! Настало время русским империалистам узнать границы своей власти. Им придется понять, что украинский народ решил навсегда освободиться от русского господства!»
– Господи, – взвыл Бобби, – смотрите, у него пена на губах!
«Мы не покоримся московским генералам! Мы не покоримся Красной Армии! Мы не покоримся русским империалистам!»
Он смолк и угрюмо уставился в камеру. Лицо его перекосила злобная гримаса – фашистский маньяк, подумал Бобби, вампир; чувствует, что его ненавидят, и этим поддерживает свое «я».
Губы Кронько сложились в победную улыбку, – от нее озноб прошел по коже.
«Но прежде чем они двинутся на нас, пусть подумают, что будет с Москвой, Ленинградом и их любимой Россией в ту секунду, когда их сапоги осквернят священную землю Украины! Пусть поглядят, что дали нам американские друзья в трудный час!»
На экране появился стройный силуэт боевой ракеты. Она стояла вертикально на стартовой площадке – камера отъехала и показала еще две ракеты, стоявшие рядом. В кадр попали окрестные строения, так что можно было представить себе размеры. Еще одна – на улице, на площади с круговым движением. И еще, и еще, и еще.
– О нет, – пробормотал Джерри.
– Что с тобой, отец? – спросила Франя: лицо отца мертвенно побледнело. Он словно увидел конец света.
– Это ракеты «хлопушка»! – простонал Джерри. – Это долбаные «хлопушки»!
Боже, как они были изящны, эти ракеты, – триумф американской космической техники, давно уже отданной на службу черному искусству разрушения. Хотя их конструкция была секретной, Джерри знал общую схему, и она, следовало признать, была и оставалась блестящей.
У ракеты было пять боеголовок. Небольших, килотонн по двести. Они предназначались не для городов, а для уничтожения командных пунктов, правительственных бункеров, ракетных установок, радаров, пусковых систем. Оружие первого удара; его задача – миновать оборону противника до того, как он узнает о запуске ракет. Первая их ступень обладала огромной мощностью, она поднимала ракету с бешеной скоростью – противнику было отпущено менее трех минут, чтобы заметить огонь. В вершине параболической траектории от носителя отделялась вторая ступень, которая шла по суборбитальной кривой с такой скоростью, что орбитальные перехватчики не могли ее поймать. Разведение головок – на высоте около ста миль; особого значения это не имело, ибо сами головки также были ракетами. Они не возвращались в атмосферу до самой цели, разгонялись до невероятной скорости и затем обрушивались на цель как дьяволы – с такой кинетической энергией, что могли испарить двадцать футов бетона простым ударом, без ядерного взрыва. От сгорания в атмосфере их защищал особый обтекатель с системой охлаждения.
«...десять ракет, каждая с пятью ядерными боеголовками по двести килотонн...»
– Что случилось, Джерри? – воскликнула Соня. – Еще минуту назад ты храбрился, а сейчас на тебе лица нет.
– Эти ракеты... – сказал Джерри. – Русские не смогут их сбить. Не хватит времени на обнаружение и перехват. Как только головки разделятся, останется несколько секунд до поражения. Единственная возможность перехвата – между стартом и разделением, между Украиной и Москвой. Минута, не больше. «Космокрепость Америка» смогла бы. У русских ее нет.
«...Для того, чтобы убедить мир, что эти ракеты предназначены только для обороны, и с тем, чтобы русские империалисты убедились в преданности украинского народа своему национальному предназначению, мы поставили эти ракеты в крупнейших городах. Попытка нанести превентивный ядерный удар по этим оборонительным средствам приведет к гибели миллионов мирных жителей».
– Дерьмо, хитроумный дьявол! – простонал Бобби.
– Он сумасшедший!
– Лиса, – мрачно сказала Соня.
«...погибнуть за независимость! Мы дадим залп только в одном случае: если Красная Армия пересечет наши границы. Московские генералы, мы приняли решение, принимайте свое. Вторгайтесь на Украину – заплатите жизнями миллионов русских. Попытайтесь нанести ядерный удар – настанет всеобщая гибель. Либо дайте нам свободу и примите в члены Европейского братства – не государств, не империй, а свободных и независимых народов!»
Кронько дал зрителям время подумать. Затем заговорил более спокойным, даже проникновенным тоном.
«Преследуя мирные цели и желая сделать все для предотвращения ядерной катастрофы, мы жертвуем десятой долей нашего оружия ради демонстрации. Завтра в одиннадцать пятьдесят шесть по московскому времени мы пустим ракету с пятью головками, снаряженными не ядерной взрывчаткой, а навозом добропорядочных украинских свиней. Около полудня наше удобрение будет в качестве братского подарка доставлено на Красную площадь. – Кронько самодовольно улыбнулся. – Мы приглашаем московских генералов пострелять в цель за наш счет. Мы дали вам время пуска и траекторию. Посмотрим, как вы справитесь с болванками в идеальных условиях. Это натолкнет вас на размышления – как вам быть, если вы заставите нас использовать это оружие по-настоящему».
– Как ты думаешь, отец, есть хоть какой-нибудь шанс? – спросил Бобби.
Отец покачал головой:
– Если они перехватят одну из пяти, это уже будет чудо.
...Они не расходились до поздней ночи, не отрываясь от экрана. В любой момент русские могли начать ядерную атаку на украинские ракеты, но могли и пойти на попятный. Но за всю долгую бессонную ночь не произошло ничего. Бронкский сделал краткое заявление, обвиняя Соединенные Штаты в шантаже ядерным оружием. Он потребовал сообщить, что будет делать президент Вольфовиц, когда Украина запустит свою ракету. Он предупредил, что, если Кронько солгал и настоящие головки взорвутся на советской территории, это будет расценено как военные действия со стороны Соединенных Штатов, «на что будет дан надлежащий ответ».
Натан Вольфовиц на пресс-конференции дал ответ, который, казалось, только ухудшил положение.
– Господин президент, генерал Бронкский желает знать, что вы намерены делать, когда Украина запустит пустые боеголовки на Москву?
Вольфовиц сардонически рассмеялся и пожал плечами.
– Как все в мире, я буду сидеть за пивом и наблюдать за большой игрой по телевизору.
Журналисты пришли в ужас, а Бобби почувствовал огромное облегчение, хотя не смог бы объяснить причину никому, кто не знал президента: это был настоящий Натан Вольфовиц, ведущий жуткую игру с невозмутимостью игрока. У него были на руках плохие карты, но Бобби не завидовал простакам, играющим против него.
...Они снова сидели в гостиной перед настенным экраном, на котором была Красная площадь; цифры на экране отсчитывали минуты и секунды. До полудня пять минут.
Огромная площадь, залитая полуденным солнцем, была неестественно пуста. Все застыло, только флаг трепетал за кремлевской стеной да бестолковые голуби что-то клевали, не понимая, что находятся в центре мишени.
11.56.
– Зажигание и старт, – монотонно прокомментировал отец, как он делал всегда при запусках обычных космических ракет. Он не сводил глаз с экрана, на губах блуждала слабая улыбка. Даже сейчас он оставался космическим фанатом и в каком-то смысле, несомненно, наслаждался происходящим.
11.58.
– Разделение и зажигание второй ступени.
11.59.
– Разделение боеголовок и...
Ослепительный белый свет залил экран, и сразу же раздался такой оглушительный звук, что диффузоры громкоговорителей зажало. Затем еще раз, и еще, и еще – без пауз. Огненный шар поднялся из серого облака, оно сложилось в небольшой гриб, и когда микрофоны снова смогли принимать звук, раздались пять громовых ударов вторичной звуковой волны.
Облако быстро поднималось и рассеивалось, и на экране появилась страшная картина. Там, где стоял чудо-храм с луковицами-куполами, громоздились безобразные руины. Кремлевская стена стала полосой обломков. В центре площади была огромная воронка с рваными краями. Один угол Мавзолея обвалился, каменные блоки растрескались, но каким-то чудом он еще стоял.
Франя не верила своим глазам. Храм Василия Блаженного уничтожен. Огромная дыра зияет в самом центре русского сердца. Ее как будто ударили в грудь чем-то тяжелым.
Этот злобный кретин стремился, без сомнения, унизить русский народ, запугать его, избрав для показательного уничтожения сердцевину его души и истории. Он совершил роковую ошибку, за которую придется расплачиваться всему миру. Ни страх, ни уговоры, ни соображения здравого смысла не помогут теперь избежать мести за этот дьявольски удачный удар по психике.
– Не хотелось бы мне сейчас быть в Киеве или в Одессе, – сказала Франя жестко. Она ощущала желание отомстить, хоть и понимала, что это безумие. Чего же ждать от генералов с их огромной властью? Красная площадь лежит в руинах...
– Вот и настает конец света, – прошептала мать, увидев на экране маршала Бронкского. Он был страшен как смерть. Лицо было мертвенно-бледным, глаза метали молнии, он сжимал челюсти, пытаясь подавить ярость.
«Мы расцениваем это беспрецедентное преступление как военные действия Соединенных Штатов против Советского Союза, – прорычал он хрипло. – Мы требуем, чтобы Соединенные Штаты убрали свои ракеты с территории Украины. Если через сорок восемь часов это не будет сделано, мы нанесем ядерные удары и по украинским ракетам, и по Соединенным Штатам. Не по военным объектам, а по крупным городам».
– Он сошел с ума! – воскликнул Бобби.
– Наоборот, – мрачно возразила мать, – при данных обстоятельствах он выступает как сдержанный государственный деятель.
Натан Вольфовиц не стал ждать, пока истекут сорок восемь часов. Бобби был восхищен выбором момента для ответа, и у него возникла некоторая надежда. Вольфовиц дождался шести часов вечера по парижскому времени. В Москве было восемь часов, самое начало программы «Время»; в Нью-Йорке – полдень, а на Западном побережье – девять часов утра. Нат выбрал время так, чтобы охватить максимальную аудиторию.
«Дамы и господа, перед вами президент Соединенных Штатов».
Натан Вольфовиц сидел за своим рабочим столом в Овальном кабинете. Он был в палевом спортивном пиджаке с кожаными заплатами на локтях и в белой водолазке; волосы аккуратно причесаны. Его глаза поблескивали непостижимым весельем, истинным или притворным – кто знает... Бобби тысячу раз видел его таким за покером.
«...Папа римский объявил о начале молитвенного поста, который не закончится, пока не разрешится кризис...»
Франя никак не могла решить, что потрясло ее больше всего: военный переворот в Москве, угроза ядерной войны, внезапно зародившаяся дружба с братом, планы отца или семейный обед – впервые за десятилетие.
«...около десяти тысяч демонстрантов у советского посольства...»
Еще одна неожиданность: мать, всегда считавшая, что смотреть телевизор за столом – варварство и бескультурье, велела принести портативный ящик в кухню.
Так они сидели за бредово стандартным семейным обедом, и отец без умолку толковал о замороженных тканях и полимеризации мозга, о деньгах, которые надо раздобыть; телевизор сидел с ними в семейном кругу, непрерывно бормоча – дьявольский электронный фантом могучих сил, властвующих теперь над жизнью и смертью.
– Мы можем еще раз заложить квартиру – это что-то даст – и попробуем убедить ЕКА покрыть все моей медицинской страховкой...
«...объявленный в Москве военный переворот как подрыв веры Запада в стремление Советов к демократии...»
– Допустим, мы устроили дело с квартирой или с ЕКА завтра утром, – вдруг проговорила мать и запнулась, осознав, что собирается затронуть тему, которую они тщательно обходили весь вечер. – Вопрос: доживем ли мы до завтра?
Наступило неловкое молчание. Франя героически принялась за «язычки по-романовски» и заявила:
– Если нам суждено испариться, я предпочитаю сделать это на полный желудок.
Бобби расхохотался и последовал ее примеру.
– Мамины «язычки по-романовски» всегда были нашим любимым блюдом, да, Франя? – сказал он. Соня наконец-то улыбнулась.
«...встретился в Совете национальной безопасности...»
– Планировать надо, – серьезно сказал отец. – Это верное дело. Если нас не взорвут, нам это пригодится, а взорвут... По крайней мере, мы не сидим сложа руки, уставившись в телевизор как зомби.
Короткая минута веселья кончилась.
«...призвал к свержению незаконного советского режима...»
– О Джерри, разве ситуация недостаточно плоха, чтобы еще заводить разговор о... – сказала Соня.
«...заявил, что даст ответ Красной Армии в течение часа...»
– О смерти? – совершенно спокойно спросил отец. – Никто не любит говорить о ней. Думать о ней. И никто не верит, что это может случиться с ним. Но вот весь мир вынудили о ней думать. Разница в том, что у меня было достаточно времени для разбора вариантов.
«...видимо, отклонил очередное требование Пентагона ввести в Соединенных Штатах военное положение...»
– Вариантов? – воскликнула мать. – Какие варианты?!
– История каждой жизни имеет начало, середину и конец. Главное – сумеешь ли ты в отпущенное тебе время написать эту историю так, как надо.
«...продвигаются к морской границе с Украиной...»
– Вот карты, ребятки, и все, что вы можете сделать – это сыграть в них, – буркнул Бобби.
– Что? – переспросила Франя.
– Так обычно говорил Вольфовиц, садясь за покер.
«...согласились транслировать на весь мир речь украинского лидера, несмотря на протесты Москвы...»
– Бога ради, мама, разве ты не видишь, что он прав? – неожиданно для себя выпалила Франя. – Что же нам, сидеть, притворяясь, что ничего не происходит, или попытаться сделать друг для друга все возможное, пока мы живы?
– Франя...
– Мама, она дело говорит, – сказал Бобби.
Франя благодарно посмотрела на него и заговорила снова:
– Мама, отец жил так, как он сказал – строил свою историю. Он не виноват, что все рухнуло. Помоги вернуть ему это, по крайней мере попытайся. Он не твой ребенок, мама. Он имеет право жить по своим желаниям. Или умереть, если уж так выйдет.
Лицо Сони смягчилось, глаза затуманились, она вздохнула и пожала плечами.
– Вы верите, потому что вы безумцы. – Она слабо улыбнулась. – Ну что ж, теперь вы можете и меня считать безумной...
– Ты согласна, Соня? – спросил отец. – Ты сделаешь это для меня?
– Завтра же начну переговоры с ТАСС. Если наступит завтра...
– Я мог бы связаться со «Стар-Нет». Из всего этого можно сделать хороший рассказ, за приличные деньги...
«...из Киева, откуда Вадим Кронько готов ответить на ультиматум Советов...»
Бобби замер. Все замерли, увидев на крохотном экране лицо Кронько – зловещий призрак из другого мира.
– О, Боже, началось! – вскрикнула мать. – Сделай громче!
Отец повернул регулятор, и все придвинулись к телевизору.
«...показали свое истинное лицо...»
Это было ужасно, но на лице президента Украины не было и тени страха. Напротив, его синие глаза сверкали дерзким огнем, его полные губы, казалось, смаковали каждое слово:
«Украинский народ не даст похоронить свою национальную судьбу московским генералам-заговорщикам! Настало время русским империалистам узнать границы своей власти. Им придется понять, что украинский народ решил навсегда освободиться от русского господства!»
– Господи, – взвыл Бобби, – смотрите, у него пена на губах!
«Мы не покоримся московским генералам! Мы не покоримся Красной Армии! Мы не покоримся русским империалистам!»
Он смолк и угрюмо уставился в камеру. Лицо его перекосила злобная гримаса – фашистский маньяк, подумал Бобби, вампир; чувствует, что его ненавидят, и этим поддерживает свое «я».
Губы Кронько сложились в победную улыбку, – от нее озноб прошел по коже.
«Но прежде чем они двинутся на нас, пусть подумают, что будет с Москвой, Ленинградом и их любимой Россией в ту секунду, когда их сапоги осквернят священную землю Украины! Пусть поглядят, что дали нам американские друзья в трудный час!»
На экране появился стройный силуэт боевой ракеты. Она стояла вертикально на стартовой площадке – камера отъехала и показала еще две ракеты, стоявшие рядом. В кадр попали окрестные строения, так что можно было представить себе размеры. Еще одна – на улице, на площади с круговым движением. И еще, и еще, и еще.
– О нет, – пробормотал Джерри.
– Что с тобой, отец? – спросила Франя: лицо отца мертвенно побледнело. Он словно увидел конец света.
– Это ракеты «хлопушка»! – простонал Джерри. – Это долбаные «хлопушки»!
Боже, как они были изящны, эти ракеты, – триумф американской космической техники, давно уже отданной на службу черному искусству разрушения. Хотя их конструкция была секретной, Джерри знал общую схему, и она, следовало признать, была и оставалась блестящей.
У ракеты было пять боеголовок. Небольших, килотонн по двести. Они предназначались не для городов, а для уничтожения командных пунктов, правительственных бункеров, ракетных установок, радаров, пусковых систем. Оружие первого удара; его задача – миновать оборону противника до того, как он узнает о запуске ракет. Первая их ступень обладала огромной мощностью, она поднимала ракету с бешеной скоростью – противнику было отпущено менее трех минут, чтобы заметить огонь. В вершине параболической траектории от носителя отделялась вторая ступень, которая шла по суборбитальной кривой с такой скоростью, что орбитальные перехватчики не могли ее поймать. Разведение головок – на высоте около ста миль; особого значения это не имело, ибо сами головки также были ракетами. Они не возвращались в атмосферу до самой цели, разгонялись до невероятной скорости и затем обрушивались на цель как дьяволы – с такой кинетической энергией, что могли испарить двадцать футов бетона простым ударом, без ядерного взрыва. От сгорания в атмосфере их защищал особый обтекатель с системой охлаждения.
«...десять ракет, каждая с пятью ядерными боеголовками по двести килотонн...»
– Что случилось, Джерри? – воскликнула Соня. – Еще минуту назад ты храбрился, а сейчас на тебе лица нет.
– Эти ракеты... – сказал Джерри. – Русские не смогут их сбить. Не хватит времени на обнаружение и перехват. Как только головки разделятся, останется несколько секунд до поражения. Единственная возможность перехвата – между стартом и разделением, между Украиной и Москвой. Минута, не больше. «Космокрепость Америка» смогла бы. У русских ее нет.
«...Для того, чтобы убедить мир, что эти ракеты предназначены только для обороны, и с тем, чтобы русские империалисты убедились в преданности украинского народа своему национальному предназначению, мы поставили эти ракеты в крупнейших городах. Попытка нанести превентивный ядерный удар по этим оборонительным средствам приведет к гибели миллионов мирных жителей».
– Дерьмо, хитроумный дьявол! – простонал Бобби.
– Он сумасшедший!
– Лиса, – мрачно сказала Соня.
«...погибнуть за независимость! Мы дадим залп только в одном случае: если Красная Армия пересечет наши границы. Московские генералы, мы приняли решение, принимайте свое. Вторгайтесь на Украину – заплатите жизнями миллионов русских. Попытайтесь нанести ядерный удар – настанет всеобщая гибель. Либо дайте нам свободу и примите в члены Европейского братства – не государств, не империй, а свободных и независимых народов!»
Кронько дал зрителям время подумать. Затем заговорил более спокойным, даже проникновенным тоном.
«Преследуя мирные цели и желая сделать все для предотвращения ядерной катастрофы, мы жертвуем десятой долей нашего оружия ради демонстрации. Завтра в одиннадцать пятьдесят шесть по московскому времени мы пустим ракету с пятью головками, снаряженными не ядерной взрывчаткой, а навозом добропорядочных украинских свиней. Около полудня наше удобрение будет в качестве братского подарка доставлено на Красную площадь. – Кронько самодовольно улыбнулся. – Мы приглашаем московских генералов пострелять в цель за наш счет. Мы дали вам время пуска и траекторию. Посмотрим, как вы справитесь с болванками в идеальных условиях. Это натолкнет вас на размышления – как вам быть, если вы заставите нас использовать это оружие по-настоящему».
...Верховное командование Красной Армии все еще молчит; в Вашингтоне президент Натан Вольфовиц по-прежнему отказывается комментировать необычный ответ на ультиматум русских, который так шокировал замерший в ожидании мир.
Си-эн-эн
– Как ты думаешь, отец, есть хоть какой-нибудь шанс? – спросил Бобби.
Отец покачал головой:
– Если они перехватят одну из пяти, это уже будет чудо.
...Они не расходились до поздней ночи, не отрываясь от экрана. В любой момент русские могли начать ядерную атаку на украинские ракеты, но могли и пойти на попятный. Но за всю долгую бессонную ночь не произошло ничего. Бронкский сделал краткое заявление, обвиняя Соединенные Штаты в шантаже ядерным оружием. Он потребовал сообщить, что будет делать президент Вольфовиц, когда Украина запустит свою ракету. Он предупредил, что, если Кронько солгал и настоящие головки взорвутся на советской территории, это будет расценено как военные действия со стороны Соединенных Штатов, «на что будет дан надлежащий ответ».
Натан Вольфовиц на пресс-конференции дал ответ, который, казалось, только ухудшил положение.
– Господин президент, генерал Бронкский желает знать, что вы намерены делать, когда Украина запустит пустые боеголовки на Москву?
Вольфовиц сардонически рассмеялся и пожал плечами.
– Как все в мире, я буду сидеть за пивом и наблюдать за большой игрой по телевизору.
Журналисты пришли в ужас, а Бобби почувствовал огромное облегчение, хотя не смог бы объяснить причину никому, кто не знал президента: это был настоящий Натан Вольфовиц, ведущий жуткую игру с невозмутимостью игрока. У него были на руках плохие карты, но Бобби не завидовал простакам, играющим против него.
...Они снова сидели в гостиной перед настенным экраном, на котором была Красная площадь; цифры на экране отсчитывали минуты и секунды. До полудня пять минут.
Огромная площадь, залитая полуденным солнцем, была неестественно пуста. Все застыло, только флаг трепетал за кремлевской стеной да бестолковые голуби что-то клевали, не понимая, что находятся в центре мишени.
11.56.
– Зажигание и старт, – монотонно прокомментировал отец, как он делал всегда при запусках обычных космических ракет. Он не сводил глаз с экрана, на губах блуждала слабая улыбка. Даже сейчас он оставался космическим фанатом и в каком-то смысле, несомненно, наслаждался происходящим.
11.58.
– Разделение и зажигание второй ступени.
11.59.
– Разделение боеголовок и...
Ослепительный белый свет залил экран, и сразу же раздался такой оглушительный звук, что диффузоры громкоговорителей зажало. Затем еще раз, и еще, и еще – без пауз. Огненный шар поднялся из серого облака, оно сложилось в небольшой гриб, и когда микрофоны снова смогли принимать звук, раздались пять громовых ударов вторичной звуковой волны.
Облако быстро поднималось и рассеивалось, и на экране появилась страшная картина. Там, где стоял чудо-храм с луковицами-куполами, громоздились безобразные руины. Кремлевская стена стала полосой обломков. В центре площади была огромная воронка с рваными краями. Один угол Мавзолея обвалился, каменные блоки растрескались, но каким-то чудом он еще стоял.
Франя не верила своим глазам. Храм Василия Блаженного уничтожен. Огромная дыра зияет в самом центре русского сердца. Ее как будто ударили в грудь чем-то тяжелым.
Этот злобный кретин стремился, без сомнения, унизить русский народ, запугать его, избрав для показательного уничтожения сердцевину его души и истории. Он совершил роковую ошибку, за которую придется расплачиваться всему миру. Ни страх, ни уговоры, ни соображения здравого смысла не помогут теперь избежать мести за этот дьявольски удачный удар по психике.
– Не хотелось бы мне сейчас быть в Киеве или в Одессе, – сказала Франя жестко. Она ощущала желание отомстить, хоть и понимала, что это безумие. Чего же ждать от генералов с их огромной властью? Красная площадь лежит в руинах...
– Вот и настает конец света, – прошептала мать, увидев на экране маршала Бронкского. Он был страшен как смерть. Лицо было мертвенно-бледным, глаза метали молнии, он сжимал челюсти, пытаясь подавить ярость.
«Мы расцениваем это беспрецедентное преступление как военные действия Соединенных Штатов против Советского Союза, – прорычал он хрипло. – Мы требуем, чтобы Соединенные Штаты убрали свои ракеты с территории Украины. Если через сорок восемь часов это не будет сделано, мы нанесем ядерные удары и по украинским ракетам, и по Соединенным Штатам. Не по военным объектам, а по крупным городам».
– Он сошел с ума! – воскликнул Бобби.
– Наоборот, – мрачно возразила мать, – при данных обстоятельствах он выступает как сдержанный государственный деятель.
Советские Вооруженные Силы приведены в полную боевую готовность.
Мир ждет ответа президента Вольфовица.
ТАСС
Натан Вольфовиц не стал ждать, пока истекут сорок восемь часов. Бобби был восхищен выбором момента для ответа, и у него возникла некоторая надежда. Вольфовиц дождался шести часов вечера по парижскому времени. В Москве было восемь часов, самое начало программы «Время»; в Нью-Йорке – полдень, а на Западном побережье – девять часов утра. Нат выбрал время так, чтобы охватить максимальную аудиторию.
«Дамы и господа, перед вами президент Соединенных Штатов».
Натан Вольфовиц сидел за своим рабочим столом в Овальном кабинете. Он был в палевом спортивном пиджаке с кожаными заплатами на локтях и в белой водолазке; волосы аккуратно причесаны. Его глаза поблескивали непостижимым весельем, истинным или притворным – кто знает... Бобби тысячу раз видел его таким за покером.