Страница:
того, я обижен. Обиду я вижу, а симпатии не вижу.
* * *
Вы понимаете, товарищ Фрей, что продолжать переписку в таком роде нет
никакого смысла. Я жду от вас письма совсем другого рода. Такое письмо,
по-моему, может состоять из нескольких десятков строк. Вы должны совершенно
точно, конкретно и строго практически указать, чего именно вы требуете, т.
е. какие неправильные действия должны быть устранены и что именно должно
быть сделано по отношению к вашей группе и кем именно. Все должно быть
строго деловым образом названо по имени. На такого рода деловое письмо я
обязуюсь вам столь же деловым образом ответить. Если же я получу от вас в
ответ на это письмо новую иеремиаду203, то я положу его в архив и
всю свою переписку с вами перевяжу веревочкой накрест.
Откровенность и резкость этого письма вызваны стремлением не только
спасти наши отношения, но и перевести их на здоровые рельсы. Одно без
другого невозможно. Решение остается за вами.
[Л.Д.Троцкий]
11 сентября 1929 г., Принкипо
Дорогой товарищ Мюллер,
Нам сообщили из Парижа, что вы взяли 110 экземпляров "Бюллетеня". Мы
были этим очень обрадованы. Дело с распространением обстоит довольно
плачевно. Как идут дела у вас по этой части? Каким способом вы действуете?
Даете ли в киоски? Это необходимо, особо в те из них, которые находятся на
людных улицах близко к полпредству и торгпредству204. Продавать
следовало бы и на вокзале, с которого едут в Россию, может быть, прямо
продавать у поезда. В киосках "Бюллетень" должен быть на видном месте, а не
похоронен сзади.
Мы полагаем, что успех будет зависеть главным образом от нашей энергии.
Киоскам и прочим вы могли бы давать скидку. Мы со своей стороны целиком
пойдем вам навстречу -- в смысле серьезной скидки для Вас с каждого
экземпляра. Напишите на этот счет свои предложения, можете нам, можете в
Париж. Обязательно напишите, сколько, где и кому продано экземпляров. Даете
ли "Бюллетень" в русские магазины? Какие, по вашему мнению, перспективы,
какие вы имеете предложения? Пишите! Привет!
Лучше пишите по-русски, но можете и по-немецки.
[Л.Д.Троцкий]
М. Истмен
14 сентября 1929 г.
Дорогой друг!
1. Вашу телеграмму насчет перевода и уплаты "Консолидейтед Пресс" я в
свое время получил. Никакого договора я до сих пор не подписывал и никто мне
его не предлагал подписать. Но я и не предпринимал никаких шагов к тому,
чтобы освободиться от налога в пользу "Консолидейтед Пресс", так как я не
знаю, что собственно я должен для этого сделать. На всякий случай, еще раз
повторяю вам суть дела.
а) Первоначально "Консолидейтед Пресс" предложила Скрибнеру собрание
моих газетных автобиографических статей. О книге тогда еще не было и речи.
б) В условиях "Консолидейтед Пресс", которые мне протелеграфировал Паз,
не было ни слова о 10%-тном отчислении в пользу агентства. Когда я по
телеграфу принял эти условия (речь все время шла о собрании газетных
статей), я понятия не имел об отчислении.
в) Теперь Скрибнер печатает не газетные статьи, а книгу, которой
"Консолидейтед Пресс" не имеет решительно никакого отношения. Для
характеристики положения достаточно прибавить, что до последних недель
парижский представитель "Консолидейтед Пресс" все еще думал, что Скрибнер
печатает мои газетные статьи, и был очень удивлен, когда я ему сказал, что
дело идет о книге, которая в три или четыре раза превосходит по размерам
газетные статьи.
Вывод: я предлагаю Скрибнеру (через ваше посредство) заключить со мной
формальный договор непосредственно. Пусть пришлет мне текст этого договора,
я его здесь подпишу и возвращу ему. Это есть единственная возможность
урегулировать дело.
Так как вам придется, все же, еще говорить со Скрибнером, то я считаю
полезным известить вас, что сегодня я послал ему "Предисловие". Таким
образом, он имеет теперь всю рукопись целиком, со всеми необходимыми
дополнениями и поправками. В точно таком же виде книга выйдет на немецком и
французском языках.
Я не знаю, каковы права и обычаи американских издательств, но думаю,
что после того, как Скрибнер получил всю рукопись, он должен уплатить
гарантированную сумму (или может быть часть ее?).
Теперь еще о заглавии. Мне очень не нравится заглавие "Моя
жизнь"205. Немецкому издателю я предложил следующие пять
заглавий:
а) "Полвека (1879-1929)". -- Подзаголовок: "Опыт автобиографии".
б) "Приливы и отливы". -- Автобиография революционера.
в) "На службе революции". -- Опыт автобиографии.
г) "Жизнь в борьбе". -- Автобиография революционера.
д) "Жить значит бороться". -- Автобиография революционера.
2. Теперь позвольте перейти к более интересным и важным вопросам. Я, к
сожалению, не понял из вашего письма, какую позицию вы лично занимаете в
вопросе о русско-китайском конфликте. Этот вопрос имеет гигантское
принципиальное значение. Этот вопрос полагает начало настоящим, а не
случайным и не фиктивным группировкам внутри оппозиции. Я вам пошлю на днях
целую брошюру, которую я посвятил этому вопросу206. Если вы не
согласны с моей статьей, то я бы вас очень просил подождать высказываться в
печати до получения моей брошюры.
3. В связи с этим два слова о Пазе. Вы ошибаетесь, если думаете, что я
начал неожиданно резкую полемику. Это совсем не так. С февраля месяца я
находился с Пазом в непрерывной переписке. Я старался внушить ему самые
элементарные революционные понятия. Он приезжал затем в Константинополь и
произвел на меня и мою семью впечатление совершенно чужого человека. Мы
часто упоминаем слово "мелкий буржуа" и поэтому нередко лишаем это слово его
полновесного значения. Паз есть законченный тип образованного мелкого
буржуа, очень консервативного и абсолютно лишенного тех психологических
черт, которые составляют главную пружину революционера. Я пытался не
доверять непосредственным впечатлениям и писал Пазу десятки писем в самом
дружеском тоне, стараясь заставить его понять, что претензия на роль
руководителя оппозиции во Франции налагает на него известные обязательства.
Он отмахивался от этого с досадой и требовал от меня только одного, чтобы я
осудил всех остальных, кроме него; при этом условии он соглашался меня
признавать "Вождем" (с большой буквы). Я потратил ряд месяцев на то, чтобы
открыть в нем революционную искру, -- и не открыл ничего, кроме кучи
мелкобуржуазной золы.
В течение нескольких месяцев я убеждал его приступить к изданию
еженедельника. Он всячески уклонялся. Почему? Потому, что он не способен ни
на какое мужественное решение, и особенно ни на какие личные жертвы. Это
тип, противоположный революционеру. У меня в Константинополе было несколько
французских рабочих. Они все не могут говорить о Пазе иначе, как с глубокой
враждой. Знаете, какой их главный довод? Он очень прост: "Если Паз, --
говорят они, -- серьезно верит в пролетарскую революцию и в ее возможную
близость, то почему же 99/100 своего времени он посвящает не подготовке ее,
а обеспечению своего положения в буржуазном обществе?" Рабочие к этому чутки
в высшей степени, и они совершенно правы. Из их слов я понял, какой вред
приносят оппозиции элементы, подобные Пазу. Принадлежность к оппозиции и
обязывает гораздо меньше, чем принадлежность к официальной партии. Они имеют
двойную выгоду: слывут крайними радикалами и в то же время не ударяют
пальцем о палец для торжества тех взглядов, которые они "признают".
Когда же упомянутые выше французские рабочие вместе с несколькими
молодыми интеллигентами решились поставить еженедельник и выдвинули
кандидатуру Росмера в редакторы, Паз стал на дыбы. Он написал мне письмо, в
котором требовал, чтобы "осью издания был не Росмер, а он, Паз". Таким
образом, он сам отказывался ударить пальцем о палец для издания, а когда
другие взяли на себя риск издания, он потребовал, чтобы его назначили
"вождем". Я ответил ему, что я не заведую распределением ролей, что надо
просто соединить обе группы и приступить к работе. После этого Паз уже
развернул большую энергию -- в борьбе против еженедельника "Ля Верите".
Опять-таки, частным письмом я предупреждал его, что, вставши на путь раскола
по личным мотивам, он неизбежно вынужден будет искать принципиальные
разногласия или создавать их. Такова предварительная история этого дела.
3. С этим тесно связан вопрос об августовской демонстрации. Задача
состояла в том, чтобы от имени всей левой оппозиции ясно и громко
предупредить революционных рабочих об авантюристическом характере воззвания
Западноевропейского бюро Коминтерна207 и о столь же
авантюристическом характере подготовки выступления 1 августа. Наше воззвание
по этому поводу имело интернациональный характер и потому не могло
заниматься вопросом о том, как оппозиция в каждой отдельной стране должна
отнестись к тем формам демонстрации, которые в данной стране состоятся, а,
может быть, и не состоятся. По этому вопросу оппозиция в каждой стране
должна была вынести решении сообразно с обстоятельствами. Но принципиальное
предупреждение нужно было сделать от имени всей оппозиции сообща. Паз,
однако, отказался подписать его. Почему? Потому что он уже стал в оппозицию
из-за еженедельника. Его мотивировка отказа вносила совершенно сознательно
смуту и путаницу в наши ряды, -- и когда?
-- в самый критический момент, за две недели до 1 августа. Вот чем
объясняется острый характер опровержения, который мы редактировали в составе
нескольких товарищей с участием Росмера.
Дней десять тому назад я получил письмо от тов. Кеннона208,
затем от тов. Шахтмана209. Ни тому, ни другому я не ответил, так
как мой секретариат сейчас совершенно ликвидировался: иностранные сотрудники
уехали, а русская сотрудница в отпуску. Этим объясняется и запоздание мое с
ответом вам.
Кеннон ставит очень важные вопросы, которые требуют с моей стороны
серьезной подготовительной работы. Я очень прилежно читаю сейчас
американскую периодическую печать, а также и книги, касающиеся Америки. На
поставленные вопросы, в частности о неграх, мне не хотелось бы отвечать
слишком бегло. Через некоторое время, когда я пополню большие пробелы,
образовавшиеся у меня за последние годы, я постараюсь ответить на
американские вопросы в более связном и законченном виде. Но, помимо прочего,
мне нужно было бы для этого иметь десятка два номеров газеты официальной
компартии210 и последние номера ее теоретического
органа211.
Сейчас я хочу высказать свое впечатление по вопросу о профессиональных
союзах. Не слишком ли осторожную позицию занимает в этом вопросе наша
группа? Сделан ли кем-либо длительный учет опыта работы левого крыла в
тред-юнионах? Лозовский, конечно, пустомеля и готов подмахнуть любую
авантюристическую резолюцию, особенно если она выполняться будет за океаном,
-- но это не должно заслонять от нас тот факт, что та линия, которую
коммунисты проводили по отношению к профсоюзам до прошлого года, была
преступно-робкой, консервативной и в конце концов только помогала Ситриным,
Перселям и Гринам212. Повторяю, я высказываю лишь свое
впечатление на основании последнего номера "Милитант", который я
внимательнейшим образом прочитал от доски до доски.
4. Только что получил письмо от тов. Шахтмана от 30 августа по поводу
издания моих книг. Я ему отвечу более подробно, как только восстановится мой
"секретариат". Кроме Скрибнера, у меня есть еще договор с Бони. Я уступил
ему две книги и предоставил преимущество (опшен) на две или три другие
книги. Кажется, книга "Ленин и эпигоны" предоставлена Бони (я справлюсь с
договором). Все остальное, как и новые работы, подготовляемые мною теперь, я
вполне готов предоставить в распоряжение Коммунистической лиги (оппозиции)
полностью и целиком.
Крепко жму руку и благодарю за хлопоты.
Ваш Троцкий
18 сентября 1929 г.
Уважаемый товарищ Мясников!
Вопрос о задержке вашей рукописи мне не ясен до сих пор (если такая
задержка была), а, следовательно, не ясно и, кто в ней повинен (если
виновные имеются вообще). Пересылая рукопись в Берлин, я отнюдь не писал
кому-либо, что она не спешная. Это я вам объяснял, что посылаю в Берлин для
переписки менее спешные вещи за полным отсутствием в Константинополе бюро
русской переписки.
Одной из причин задержки могло являться то обстоятельство, что Румынову
в Берлине некоторые лица не доверяют, в частности, Пфемферт. Я Румынова не
знаю. Получил от него телеграмму и письмо. Телеграмма показалась мне наглой,
письмо глупым. Я не ответил ни на телеграмму, ни на письмо.
Ваша постановка вопроса, будто я должен дать предисловие, чтобы
обеспечить появление вашей брошюры, иначе, де, я окажусь сталинцем --
совершенно несерьезна. Сталинизм состоит не в том, что Сталин
противодействует распространению вредных идей, а в том, что Сталин
неправильно различает идеи вредные и полезные. Вопрос надо ставить по
существу, а не с точки зрения какой-то всеобъемлющей идейной филантропии.
Уже из этого одного вашего подхода видно, до какой степени несовместимы наши
позиции. Считаю поэтому, что самым здоровым будет, если мы отделим личные
товарищеские отношения, определяемые нашим эмигрантством новой формации, от
политической деятельности. Я думаю, что мы можем обмениваться товарищескими
услугами, не требуя и не ожидая друг от друга того, чего не можем дать друг
другу: политической солидарности. А раз ее нет, как я вижу из содержания и
из тона ваших писем, то нелепо было бы гоняться за ее призраком.
Особенно же смешно будет, товарищ Мясников, если мы начнем друг друга в
письмах укорять, обучать, урезонивать и прочее. Это же значит только тратить
время свое и чужое, да трепать нервы. На этом кончаю. Буду рад, если удастся
в том или ином практическом вопросе быть вам полезным.
Новая французская оппозиционная газета "La Veritпотребление, какое сочтет нужным.
С товарищеским приветом
[Л.Д.Троцкий]
(Ответ правлению Ленинбунда)
Уважаемые товарищи!
Я к вам обратился 13 июля и 24 августа с письмами214,
посвященными вопросам чисто принципиального характера. В вашем ответе от 5
сентября принципиальные вопросы не нашли, к сожалению, надлежащего
освещения. В то же время письмо поднимает ряд других вопросов, отчасти
организационного, отчасти личного характера, относящихся к различным
моментам взаимоотношений между русской оппозицией и германской. Разумеется,
ваше доброе право поднять заново любой вопрос прошлого. Я со своей стороны
готов ответить на любой поставленный вами вопрос. Но я должен все же
сказать, что ваше стремление осложнить принципиально политические вопросы,
имеющие гигантское значение для будущего, организационными и персональными
вопросами, относящимися к прошлому, вызвало во мне опасение того, что такой
метод способен скорее привести не к созданию общей идейной базы, а,
наоборот, к излишнему обострению отношений и к дальнейшей самоизоляции
руководства Ленинбунда от международной левой оппозиции.
Я попытаюсь, однако, ответить на все ваши соображения не только для
того, чтобы устранить явные фактические недоразумения, но и для того, чтобы
путем разбора их показать неправильность метода, применяемого правлением
Ленинбунда при рассмотрении спорных вопросов, как принципиальных, так и
частных.
1. Вы обвиняете русскую оппозицию в том, что она поддерживала
веддингскую оппозиционную организацию. Вы как бы видите особую ошибку
русской оппозиции в том, что она не признала Ленинбунда единственной
оппозиционной организацией в Германии. На это я должен припомнить следующее:
а) Правление Ленинбунда объявило в свое время наше заявление от 16
октября 1926 года ошибкой215. Мы же считали и считаем, что
заявление это было правильным шагом, который позволил нам в дальнейшем
увеличить наши силы в партии в несколько раз.
б) Правление Ленинбунда не видело принципиальных разногласий между нами
и группой демократических централистов. На той же точке зрения, замечу
мимоходом, стоял в тот период Радек, требовавший нашего слияния с
д[емократическими]-ц[ентралистами], в значительной мере также Преображенский
и Смилга. Мы же считали, что нас отделяют от
д[емократических]-ц[ентралистов] глубокие разногласия. Теперь вы молча
оправдываете тот факт, что правление Ленинбунда поддерживало в прошлом не
только фракцию Зиновьева-Каменева против оппозиции 1923 года, но и группу
д[емократического]-ц[ентрализма] против объединенной оппозиции в целом. И
сейчас вы по важнейшим вопросам расходитесь с русской левой оппозицией,
приближаясь к д[емократическому]-ц[ентрализму]. На каком же основании можете
вы требовать от русской оппозиции, чтобы она чуть не с первого дня
существования Ленинбунда признала его единственным представителем немецкой
оппозиции?
в) Но важнее всех этих обстоятельств представляется мне следующее
соображение. Русская оппозиция не считает себя призванной определять, -- без
проверки на фактах, без длительного опыта политического сотрудничества и
идейной борьбы -- какая из данных национальных групп является "настоящей".
Веддингская оппозиция казалась нам слишком мало оформленной и политически
нерешительной. Но мы считали, что надо ей предоставить время. Руководство
Ленинбунда, во главе которого стояли Маслов, Рут Фишер и другие, не могло
априорно внушать доверия ни на 100 процентов, ни даже на 75. И здесь
необходима была проверка на деле. Естественно, если мы стремились сохранять
и развивать дружеские отношения с обеими организациями, предоставляя
времени, ходу событий и товарищеской дискуссии выработать необходимые основы
единомыслия и произвести необходимую перегруппировку.
Конечно, отдельные русские оппозиционеры, оказывавшиеся за границей (не
по выбору оппозиции, а по выбору Сталина), могли делать и делали те или
другие грубые ошибки. Это я готов признать без обсуждения. Надо еще сюда
присоединить чрезвычайную оторванность Москвы от заграницы. Но в общем
отношение русской оппозиции к иностранным оппозиционным организациям
диктовалось упомянутыми выше принципиальными соображениями, которые
сохраняют свою силу в значительной мере и сейчас.
2. В связи со сказаным позвольте задать вопрос: как правление
Ленинбунда само относится к борющимся иностранным группировкам? Относительно
советской республики это сказано выше: официальная линия Ленинбунда проходит
между большевиками-ленинцами и д[емократическими]-ц[ентралистами]. Но как
обстоит дело по отношению к оппозиционным группировкам во Франции, где эти
группировки, к несчастью, очень многочисленны?216 Руководство
Ленинбунда просто не занимает никакой позиции. Оно время от времени печатает
статьи французских товарищей, выбирая преимущественно те, которые направлены
против точки зрения русской оппозиции. Внутренние проблемы французской
оппозиции для руководства Ленинбунда как бы не существуют. А как обстоит
дело в отношении Австрии? Приблизительно так же. Я вовсе не требую, чтобы
Ленинбунд уже сегодня официально "признал" одни оппозиционные группы и
отверг другие. Время для этого еще не пришло. Но можно и должно требовать,
чтобы руководство Ленинбунда по-настоящему чувствовало себя частью
интернационального целого и подходило к вопросам иностранной оппозиции под
углом зрения ее внутренних потребностей и задач.
3. Вы утверждаете в вашем письме, что в ваших изданиях не было ни
одного заявления -- "за 1929 год" -- о том, что русская оппозиция "идет
недостаточно далеко" (упрек, который нам сотни раз делали д[емократические]
ц[ентралисты]. Оговорку насчет 1929 года вы делаете, очевидно, потому что 21
декабря 1928 года вы в "Фане дес Коммунизмус" (N 51) обвиняли меня в том,
что я слишком медленно оцениваю темп сползания советской власти, и тут же
провозглашали, что "оптимистические мысли" моей статьи "На новом
этапе"217 уже превзойдены. Дело шло в этой статье именно о
термидоре. Дальнейшее развитие, вопреки вашей позиции, доказало способность
пролетариата в целом и пролетарского ядра партии, в частности, вынудить
центристский аппарат к длительному левому зигзагу. Именно возможность этого
сдвига учитывала моя статья, тогда как ваша полемика против меня этого не
предвидела, оказалась ошибочной и потому действительно давно "превзойдена".
Правда, вы можете сказать, что это было написано за 10 дней до 1929
года. Но разве вы в 1929 году отказались от того, что писали в 1928 году?
Однако и насчет 1929 года ваше утверждение совершенно ошибочно. В номере
"Фольксвилле" от 16 февраля имеется под видом "рабочей корреспонденции"
небольшая статья, специально посвященная противопоставлению линии Урбанса
линии Троцкого (причем под именем Троцкого фигурирует русская оппозиция).
Наконец, в номере "Фольксвилле" от 18 мая 1929 г. говорится, что
формулировки Троцкого относительно положения в советской республике (тот же
вопрос о термидоре) "не идут достаточно далеко". Как же вы могли сами забыть
то, что совсем недавно писали? Если бы у меня было больше времени, я бы мог
найти и другие подобные цитаты или, что еще хуже, замаскированные или
полузамаскированные намеки. Разумеется, никто не может оспаривать ваше право
расходиться с русской оппозицией вообще, с Троцким, в частности. Но это надо
делать ясно, точно, открыто, не прибегая к уловкам и недоговоренностям. Не
забывайте, что дело идет об основных вопросах оппозиционной политики.
4. Уместна ли, товарищи, та игра, которую вы занимаетесь в письме на
тему о том, читал я или не читал "Фольксвилле"? Да, 5 июня я вам писал, что
недостаточно еще ознакомился с "Фольксвилле". Это было как раз в тот момент,
когда я знакомился с вашим изданием -- не от случая к случаю, а более
основательно, по отдельным вопросам. 13 июня и 24 августа218 я
уже формулировал в своих письмах общую оценку вашей линии. Неужели же вы
думаете, что для этого недостаточно месяца, даже одной только недели? Из
настоящего моего письма вы во всяком случае можете убедиться, что я тверже
знаю, что писала ваша газета в 1929 году, чем сама редакция.
5. Ваши выпады против тов. Франка совершенно неуместны и представляют
собою попытку выместить на тов. Франке те настроения, которые, в сущности,
должны были быть вами направлены по моему адресу. Право же, это было бы
откровеннее и лучше. Я никогда не пишу на основании того, что мне
рассказывают "секретари", как вы это изображаете. За то, что я пишу, я
отвечаю. Что касается тов. Франка, то он самостоятельно подверг критике
"Фольксвилле" в связи с днем 1 Мая. Он сделал это в форме частного письма,
очень спокойного и товарищеского по тону. Урбанс обрушился на него
совершенно не в товарищеском тоне. На основании одного этого примера можно
без труда представить себе, какие методы применяются тов. Урбансом по
отношению ко внутренней критике вообще.
6. Вы пишете, что готовы очень охотно принять мою помощь в деле
выработки, исправления и уточнения позиции Ленинбунда. Дело идет,
разумеется, не обо мне одном. Я говорил о необходимости установления более
правильных отношений с русской и международной оппозицией в целом. Но должен
прямо сказать, что личный мой опыт категорически опровергает ваши столь
дружественные слова. Примеров так много, что я затрудняюсь только в выборе.
а) Еще находясь в Алма-Ате219, я написал (в очень осторожном
и дружеском тоне) статью против некоторых заявлений тов. Убранса, которые не
могли быть истолкованы иначе, как предложение блока Брандлеру. Об этой
статье члены Ленинбунда не узнали в свое время ничего. Несколько месяцев
тому назад, когда я был уже в Константинополе, статью мою напечатал
Брандлер. Только после этого она появилась в "Фольксвилле". Разумеется, это
можно было бы объяснить случайностью. Но, к сожалению, целый ряд случаев,
имевших место за последнее время, показывает, что дело идет не о
случайности, а о системе.
б) Правление Ленинбунда в свое время истолковало наше требование
тайного голосования в партии в духе общедемократических свобод. В небольшом
письме, без какой бы то ни было полемики я разъяснил действительный смысл
нашего требования. Письмо мое появилось в других оппозиционных изданиях, но
"Фольксвилле" не печатало его. Только в результате длинной полемической
переписки письмо мое появилось на страницах "Фольксвилле" спустя много
недель после того, как было получено редакцией.
в) Кампанию по поводу моей высылки руководство Ленинбунда вело в духе
газетной сенсации. По поводу этого характера агитации товарищи в разных
странах вполне справедливо выражали недоумение. Приципиальных выводов из
всей кампании "Фольксвилле" не сделал. Я написал специально для
"Фольксвилле" (или для "Фане дес Коммунизмус") статью, в которой попытался
без малейшей полемики внести необходимые дополнения к кампании Ленинбунда.
Статья моя ("Урок, которого я не получил")220 была напечатана
почти во всех оппозиционных изданиях Европы и Америки -- за вычетом изданий
* * *
Вы понимаете, товарищ Фрей, что продолжать переписку в таком роде нет
никакого смысла. Я жду от вас письма совсем другого рода. Такое письмо,
по-моему, может состоять из нескольких десятков строк. Вы должны совершенно
точно, конкретно и строго практически указать, чего именно вы требуете, т.
е. какие неправильные действия должны быть устранены и что именно должно
быть сделано по отношению к вашей группе и кем именно. Все должно быть
строго деловым образом названо по имени. На такого рода деловое письмо я
обязуюсь вам столь же деловым образом ответить. Если же я получу от вас в
ответ на это письмо новую иеремиаду203, то я положу его в архив и
всю свою переписку с вами перевяжу веревочкой накрест.
Откровенность и резкость этого письма вызваны стремлением не только
спасти наши отношения, но и перевести их на здоровые рельсы. Одно без
другого невозможно. Решение остается за вами.
[Л.Д.Троцкий]
11 сентября 1929 г., Принкипо
Дорогой товарищ Мюллер,
Нам сообщили из Парижа, что вы взяли 110 экземпляров "Бюллетеня". Мы
были этим очень обрадованы. Дело с распространением обстоит довольно
плачевно. Как идут дела у вас по этой части? Каким способом вы действуете?
Даете ли в киоски? Это необходимо, особо в те из них, которые находятся на
людных улицах близко к полпредству и торгпредству204. Продавать
следовало бы и на вокзале, с которого едут в Россию, может быть, прямо
продавать у поезда. В киосках "Бюллетень" должен быть на видном месте, а не
похоронен сзади.
Мы полагаем, что успех будет зависеть главным образом от нашей энергии.
Киоскам и прочим вы могли бы давать скидку. Мы со своей стороны целиком
пойдем вам навстречу -- в смысле серьезной скидки для Вас с каждого
экземпляра. Напишите на этот счет свои предложения, можете нам, можете в
Париж. Обязательно напишите, сколько, где и кому продано экземпляров. Даете
ли "Бюллетень" в русские магазины? Какие, по вашему мнению, перспективы,
какие вы имеете предложения? Пишите! Привет!
Лучше пишите по-русски, но можете и по-немецки.
[Л.Д.Троцкий]
М. Истмен
14 сентября 1929 г.
Дорогой друг!
1. Вашу телеграмму насчет перевода и уплаты "Консолидейтед Пресс" я в
свое время получил. Никакого договора я до сих пор не подписывал и никто мне
его не предлагал подписать. Но я и не предпринимал никаких шагов к тому,
чтобы освободиться от налога в пользу "Консолидейтед Пресс", так как я не
знаю, что собственно я должен для этого сделать. На всякий случай, еще раз
повторяю вам суть дела.
а) Первоначально "Консолидейтед Пресс" предложила Скрибнеру собрание
моих газетных автобиографических статей. О книге тогда еще не было и речи.
б) В условиях "Консолидейтед Пресс", которые мне протелеграфировал Паз,
не было ни слова о 10%-тном отчислении в пользу агентства. Когда я по
телеграфу принял эти условия (речь все время шла о собрании газетных
статей), я понятия не имел об отчислении.
в) Теперь Скрибнер печатает не газетные статьи, а книгу, которой
"Консолидейтед Пресс" не имеет решительно никакого отношения. Для
характеристики положения достаточно прибавить, что до последних недель
парижский представитель "Консолидейтед Пресс" все еще думал, что Скрибнер
печатает мои газетные статьи, и был очень удивлен, когда я ему сказал, что
дело идет о книге, которая в три или четыре раза превосходит по размерам
газетные статьи.
Вывод: я предлагаю Скрибнеру (через ваше посредство) заключить со мной
формальный договор непосредственно. Пусть пришлет мне текст этого договора,
я его здесь подпишу и возвращу ему. Это есть единственная возможность
урегулировать дело.
Так как вам придется, все же, еще говорить со Скрибнером, то я считаю
полезным известить вас, что сегодня я послал ему "Предисловие". Таким
образом, он имеет теперь всю рукопись целиком, со всеми необходимыми
дополнениями и поправками. В точно таком же виде книга выйдет на немецком и
французском языках.
Я не знаю, каковы права и обычаи американских издательств, но думаю,
что после того, как Скрибнер получил всю рукопись, он должен уплатить
гарантированную сумму (или может быть часть ее?).
Теперь еще о заглавии. Мне очень не нравится заглавие "Моя
жизнь"205. Немецкому издателю я предложил следующие пять
заглавий:
а) "Полвека (1879-1929)". -- Подзаголовок: "Опыт автобиографии".
б) "Приливы и отливы". -- Автобиография революционера.
в) "На службе революции". -- Опыт автобиографии.
г) "Жизнь в борьбе". -- Автобиография революционера.
д) "Жить значит бороться". -- Автобиография революционера.
2. Теперь позвольте перейти к более интересным и важным вопросам. Я, к
сожалению, не понял из вашего письма, какую позицию вы лично занимаете в
вопросе о русско-китайском конфликте. Этот вопрос имеет гигантское
принципиальное значение. Этот вопрос полагает начало настоящим, а не
случайным и не фиктивным группировкам внутри оппозиции. Я вам пошлю на днях
целую брошюру, которую я посвятил этому вопросу206. Если вы не
согласны с моей статьей, то я бы вас очень просил подождать высказываться в
печати до получения моей брошюры.
3. В связи с этим два слова о Пазе. Вы ошибаетесь, если думаете, что я
начал неожиданно резкую полемику. Это совсем не так. С февраля месяца я
находился с Пазом в непрерывной переписке. Я старался внушить ему самые
элементарные революционные понятия. Он приезжал затем в Константинополь и
произвел на меня и мою семью впечатление совершенно чужого человека. Мы
часто упоминаем слово "мелкий буржуа" и поэтому нередко лишаем это слово его
полновесного значения. Паз есть законченный тип образованного мелкого
буржуа, очень консервативного и абсолютно лишенного тех психологических
черт, которые составляют главную пружину революционера. Я пытался не
доверять непосредственным впечатлениям и писал Пазу десятки писем в самом
дружеском тоне, стараясь заставить его понять, что претензия на роль
руководителя оппозиции во Франции налагает на него известные обязательства.
Он отмахивался от этого с досадой и требовал от меня только одного, чтобы я
осудил всех остальных, кроме него; при этом условии он соглашался меня
признавать "Вождем" (с большой буквы). Я потратил ряд месяцев на то, чтобы
открыть в нем революционную искру, -- и не открыл ничего, кроме кучи
мелкобуржуазной золы.
В течение нескольких месяцев я убеждал его приступить к изданию
еженедельника. Он всячески уклонялся. Почему? Потому, что он не способен ни
на какое мужественное решение, и особенно ни на какие личные жертвы. Это
тип, противоположный революционеру. У меня в Константинополе было несколько
французских рабочих. Они все не могут говорить о Пазе иначе, как с глубокой
враждой. Знаете, какой их главный довод? Он очень прост: "Если Паз, --
говорят они, -- серьезно верит в пролетарскую революцию и в ее возможную
близость, то почему же 99/100 своего времени он посвящает не подготовке ее,
а обеспечению своего положения в буржуазном обществе?" Рабочие к этому чутки
в высшей степени, и они совершенно правы. Из их слов я понял, какой вред
приносят оппозиции элементы, подобные Пазу. Принадлежность к оппозиции и
обязывает гораздо меньше, чем принадлежность к официальной партии. Они имеют
двойную выгоду: слывут крайними радикалами и в то же время не ударяют
пальцем о палец для торжества тех взглядов, которые они "признают".
Когда же упомянутые выше французские рабочие вместе с несколькими
молодыми интеллигентами решились поставить еженедельник и выдвинули
кандидатуру Росмера в редакторы, Паз стал на дыбы. Он написал мне письмо, в
котором требовал, чтобы "осью издания был не Росмер, а он, Паз". Таким
образом, он сам отказывался ударить пальцем о палец для издания, а когда
другие взяли на себя риск издания, он потребовал, чтобы его назначили
"вождем". Я ответил ему, что я не заведую распределением ролей, что надо
просто соединить обе группы и приступить к работе. После этого Паз уже
развернул большую энергию -- в борьбе против еженедельника "Ля Верите".
Опять-таки, частным письмом я предупреждал его, что, вставши на путь раскола
по личным мотивам, он неизбежно вынужден будет искать принципиальные
разногласия или создавать их. Такова предварительная история этого дела.
3. С этим тесно связан вопрос об августовской демонстрации. Задача
состояла в том, чтобы от имени всей левой оппозиции ясно и громко
предупредить революционных рабочих об авантюристическом характере воззвания
Западноевропейского бюро Коминтерна207 и о столь же
авантюристическом характере подготовки выступления 1 августа. Наше воззвание
по этому поводу имело интернациональный характер и потому не могло
заниматься вопросом о том, как оппозиция в каждой отдельной стране должна
отнестись к тем формам демонстрации, которые в данной стране состоятся, а,
может быть, и не состоятся. По этому вопросу оппозиция в каждой стране
должна была вынести решении сообразно с обстоятельствами. Но принципиальное
предупреждение нужно было сделать от имени всей оппозиции сообща. Паз,
однако, отказался подписать его. Почему? Потому что он уже стал в оппозицию
из-за еженедельника. Его мотивировка отказа вносила совершенно сознательно
смуту и путаницу в наши ряды, -- и когда?
-- в самый критический момент, за две недели до 1 августа. Вот чем
объясняется острый характер опровержения, который мы редактировали в составе
нескольких товарищей с участием Росмера.
Дней десять тому назад я получил письмо от тов. Кеннона208,
затем от тов. Шахтмана209. Ни тому, ни другому я не ответил, так
как мой секретариат сейчас совершенно ликвидировался: иностранные сотрудники
уехали, а русская сотрудница в отпуску. Этим объясняется и запоздание мое с
ответом вам.
Кеннон ставит очень важные вопросы, которые требуют с моей стороны
серьезной подготовительной работы. Я очень прилежно читаю сейчас
американскую периодическую печать, а также и книги, касающиеся Америки. На
поставленные вопросы, в частности о неграх, мне не хотелось бы отвечать
слишком бегло. Через некоторое время, когда я пополню большие пробелы,
образовавшиеся у меня за последние годы, я постараюсь ответить на
американские вопросы в более связном и законченном виде. Но, помимо прочего,
мне нужно было бы для этого иметь десятка два номеров газеты официальной
компартии210 и последние номера ее теоретического
органа211.
Сейчас я хочу высказать свое впечатление по вопросу о профессиональных
союзах. Не слишком ли осторожную позицию занимает в этом вопросе наша
группа? Сделан ли кем-либо длительный учет опыта работы левого крыла в
тред-юнионах? Лозовский, конечно, пустомеля и готов подмахнуть любую
авантюристическую резолюцию, особенно если она выполняться будет за океаном,
-- но это не должно заслонять от нас тот факт, что та линия, которую
коммунисты проводили по отношению к профсоюзам до прошлого года, была
преступно-робкой, консервативной и в конце концов только помогала Ситриным,
Перселям и Гринам212. Повторяю, я высказываю лишь свое
впечатление на основании последнего номера "Милитант", который я
внимательнейшим образом прочитал от доски до доски.
4. Только что получил письмо от тов. Шахтмана от 30 августа по поводу
издания моих книг. Я ему отвечу более подробно, как только восстановится мой
"секретариат". Кроме Скрибнера, у меня есть еще договор с Бони. Я уступил
ему две книги и предоставил преимущество (опшен) на две или три другие
книги. Кажется, книга "Ленин и эпигоны" предоставлена Бони (я справлюсь с
договором). Все остальное, как и новые работы, подготовляемые мною теперь, я
вполне готов предоставить в распоряжение Коммунистической лиги (оппозиции)
полностью и целиком.
Крепко жму руку и благодарю за хлопоты.
Ваш Троцкий
18 сентября 1929 г.
Уважаемый товарищ Мясников!
Вопрос о задержке вашей рукописи мне не ясен до сих пор (если такая
задержка была), а, следовательно, не ясно и, кто в ней повинен (если
виновные имеются вообще). Пересылая рукопись в Берлин, я отнюдь не писал
кому-либо, что она не спешная. Это я вам объяснял, что посылаю в Берлин для
переписки менее спешные вещи за полным отсутствием в Константинополе бюро
русской переписки.
Одной из причин задержки могло являться то обстоятельство, что Румынову
в Берлине некоторые лица не доверяют, в частности, Пфемферт. Я Румынова не
знаю. Получил от него телеграмму и письмо. Телеграмма показалась мне наглой,
письмо глупым. Я не ответил ни на телеграмму, ни на письмо.
Ваша постановка вопроса, будто я должен дать предисловие, чтобы
обеспечить появление вашей брошюры, иначе, де, я окажусь сталинцем --
совершенно несерьезна. Сталинизм состоит не в том, что Сталин
противодействует распространению вредных идей, а в том, что Сталин
неправильно различает идеи вредные и полезные. Вопрос надо ставить по
существу, а не с точки зрения какой-то всеобъемлющей идейной филантропии.
Уже из этого одного вашего подхода видно, до какой степени несовместимы наши
позиции. Считаю поэтому, что самым здоровым будет, если мы отделим личные
товарищеские отношения, определяемые нашим эмигрантством новой формации, от
политической деятельности. Я думаю, что мы можем обмениваться товарищескими
услугами, не требуя и не ожидая друг от друга того, чего не можем дать друг
другу: политической солидарности. А раз ее нет, как я вижу из содержания и
из тона ваших писем, то нелепо было бы гоняться за ее призраком.
Особенно же смешно будет, товарищ Мясников, если мы начнем друг друга в
письмах укорять, обучать, урезонивать и прочее. Это же значит только тратить
время свое и чужое, да трепать нервы. На этом кончаю. Буду рад, если удастся
в том или ином практическом вопросе быть вам полезным.
Новая французская оппозиционная газета "La Veritпотребление, какое сочтет нужным.
С товарищеским приветом
[Л.Д.Троцкий]
(Ответ правлению Ленинбунда)
Уважаемые товарищи!
Я к вам обратился 13 июля и 24 августа с письмами214,
посвященными вопросам чисто принципиального характера. В вашем ответе от 5
сентября принципиальные вопросы не нашли, к сожалению, надлежащего
освещения. В то же время письмо поднимает ряд других вопросов, отчасти
организационного, отчасти личного характера, относящихся к различным
моментам взаимоотношений между русской оппозицией и германской. Разумеется,
ваше доброе право поднять заново любой вопрос прошлого. Я со своей стороны
готов ответить на любой поставленный вами вопрос. Но я должен все же
сказать, что ваше стремление осложнить принципиально политические вопросы,
имеющие гигантское значение для будущего, организационными и персональными
вопросами, относящимися к прошлому, вызвало во мне опасение того, что такой
метод способен скорее привести не к созданию общей идейной базы, а,
наоборот, к излишнему обострению отношений и к дальнейшей самоизоляции
руководства Ленинбунда от международной левой оппозиции.
Я попытаюсь, однако, ответить на все ваши соображения не только для
того, чтобы устранить явные фактические недоразумения, но и для того, чтобы
путем разбора их показать неправильность метода, применяемого правлением
Ленинбунда при рассмотрении спорных вопросов, как принципиальных, так и
частных.
1. Вы обвиняете русскую оппозицию в том, что она поддерживала
веддингскую оппозиционную организацию. Вы как бы видите особую ошибку
русской оппозиции в том, что она не признала Ленинбунда единственной
оппозиционной организацией в Германии. На это я должен припомнить следующее:
а) Правление Ленинбунда объявило в свое время наше заявление от 16
октября 1926 года ошибкой215. Мы же считали и считаем, что
заявление это было правильным шагом, который позволил нам в дальнейшем
увеличить наши силы в партии в несколько раз.
б) Правление Ленинбунда не видело принципиальных разногласий между нами
и группой демократических централистов. На той же точке зрения, замечу
мимоходом, стоял в тот период Радек, требовавший нашего слияния с
д[емократическими]-ц[ентралистами], в значительной мере также Преображенский
и Смилга. Мы же считали, что нас отделяют от
д[емократических]-ц[ентралистов] глубокие разногласия. Теперь вы молча
оправдываете тот факт, что правление Ленинбунда поддерживало в прошлом не
только фракцию Зиновьева-Каменева против оппозиции 1923 года, но и группу
д[емократического]-ц[ентрализма] против объединенной оппозиции в целом. И
сейчас вы по важнейшим вопросам расходитесь с русской левой оппозицией,
приближаясь к д[емократическому]-ц[ентрализму]. На каком же основании можете
вы требовать от русской оппозиции, чтобы она чуть не с первого дня
существования Ленинбунда признала его единственным представителем немецкой
оппозиции?
в) Но важнее всех этих обстоятельств представляется мне следующее
соображение. Русская оппозиция не считает себя призванной определять, -- без
проверки на фактах, без длительного опыта политического сотрудничества и
идейной борьбы -- какая из данных национальных групп является "настоящей".
Веддингская оппозиция казалась нам слишком мало оформленной и политически
нерешительной. Но мы считали, что надо ей предоставить время. Руководство
Ленинбунда, во главе которого стояли Маслов, Рут Фишер и другие, не могло
априорно внушать доверия ни на 100 процентов, ни даже на 75. И здесь
необходима была проверка на деле. Естественно, если мы стремились сохранять
и развивать дружеские отношения с обеими организациями, предоставляя
времени, ходу событий и товарищеской дискуссии выработать необходимые основы
единомыслия и произвести необходимую перегруппировку.
Конечно, отдельные русские оппозиционеры, оказывавшиеся за границей (не
по выбору оппозиции, а по выбору Сталина), могли делать и делали те или
другие грубые ошибки. Это я готов признать без обсуждения. Надо еще сюда
присоединить чрезвычайную оторванность Москвы от заграницы. Но в общем
отношение русской оппозиции к иностранным оппозиционным организациям
диктовалось упомянутыми выше принципиальными соображениями, которые
сохраняют свою силу в значительной мере и сейчас.
2. В связи со сказаным позвольте задать вопрос: как правление
Ленинбунда само относится к борющимся иностранным группировкам? Относительно
советской республики это сказано выше: официальная линия Ленинбунда проходит
между большевиками-ленинцами и д[емократическими]-ц[ентралистами]. Но как
обстоит дело по отношению к оппозиционным группировкам во Франции, где эти
группировки, к несчастью, очень многочисленны?216 Руководство
Ленинбунда просто не занимает никакой позиции. Оно время от времени печатает
статьи французских товарищей, выбирая преимущественно те, которые направлены
против точки зрения русской оппозиции. Внутренние проблемы французской
оппозиции для руководства Ленинбунда как бы не существуют. А как обстоит
дело в отношении Австрии? Приблизительно так же. Я вовсе не требую, чтобы
Ленинбунд уже сегодня официально "признал" одни оппозиционные группы и
отверг другие. Время для этого еще не пришло. Но можно и должно требовать,
чтобы руководство Ленинбунда по-настоящему чувствовало себя частью
интернационального целого и подходило к вопросам иностранной оппозиции под
углом зрения ее внутренних потребностей и задач.
3. Вы утверждаете в вашем письме, что в ваших изданиях не было ни
одного заявления -- "за 1929 год" -- о том, что русская оппозиция "идет
недостаточно далеко" (упрек, который нам сотни раз делали д[емократические]
ц[ентралисты]. Оговорку насчет 1929 года вы делаете, очевидно, потому что 21
декабря 1928 года вы в "Фане дес Коммунизмус" (N 51) обвиняли меня в том,
что я слишком медленно оцениваю темп сползания советской власти, и тут же
провозглашали, что "оптимистические мысли" моей статьи "На новом
этапе"217 уже превзойдены. Дело шло в этой статье именно о
термидоре. Дальнейшее развитие, вопреки вашей позиции, доказало способность
пролетариата в целом и пролетарского ядра партии, в частности, вынудить
центристский аппарат к длительному левому зигзагу. Именно возможность этого
сдвига учитывала моя статья, тогда как ваша полемика против меня этого не
предвидела, оказалась ошибочной и потому действительно давно "превзойдена".
Правда, вы можете сказать, что это было написано за 10 дней до 1929
года. Но разве вы в 1929 году отказались от того, что писали в 1928 году?
Однако и насчет 1929 года ваше утверждение совершенно ошибочно. В номере
"Фольксвилле" от 16 февраля имеется под видом "рабочей корреспонденции"
небольшая статья, специально посвященная противопоставлению линии Урбанса
линии Троцкого (причем под именем Троцкого фигурирует русская оппозиция).
Наконец, в номере "Фольксвилле" от 18 мая 1929 г. говорится, что
формулировки Троцкого относительно положения в советской республике (тот же
вопрос о термидоре) "не идут достаточно далеко". Как же вы могли сами забыть
то, что совсем недавно писали? Если бы у меня было больше времени, я бы мог
найти и другие подобные цитаты или, что еще хуже, замаскированные или
полузамаскированные намеки. Разумеется, никто не может оспаривать ваше право
расходиться с русской оппозицией вообще, с Троцким, в частности. Но это надо
делать ясно, точно, открыто, не прибегая к уловкам и недоговоренностям. Не
забывайте, что дело идет об основных вопросах оппозиционной политики.
4. Уместна ли, товарищи, та игра, которую вы занимаетесь в письме на
тему о том, читал я или не читал "Фольксвилле"? Да, 5 июня я вам писал, что
недостаточно еще ознакомился с "Фольксвилле". Это было как раз в тот момент,
когда я знакомился с вашим изданием -- не от случая к случаю, а более
основательно, по отдельным вопросам. 13 июня и 24 августа218 я
уже формулировал в своих письмах общую оценку вашей линии. Неужели же вы
думаете, что для этого недостаточно месяца, даже одной только недели? Из
настоящего моего письма вы во всяком случае можете убедиться, что я тверже
знаю, что писала ваша газета в 1929 году, чем сама редакция.
5. Ваши выпады против тов. Франка совершенно неуместны и представляют
собою попытку выместить на тов. Франке те настроения, которые, в сущности,
должны были быть вами направлены по моему адресу. Право же, это было бы
откровеннее и лучше. Я никогда не пишу на основании того, что мне
рассказывают "секретари", как вы это изображаете. За то, что я пишу, я
отвечаю. Что касается тов. Франка, то он самостоятельно подверг критике
"Фольксвилле" в связи с днем 1 Мая. Он сделал это в форме частного письма,
очень спокойного и товарищеского по тону. Урбанс обрушился на него
совершенно не в товарищеском тоне. На основании одного этого примера можно
без труда представить себе, какие методы применяются тов. Урбансом по
отношению ко внутренней критике вообще.
6. Вы пишете, что готовы очень охотно принять мою помощь в деле
выработки, исправления и уточнения позиции Ленинбунда. Дело идет,
разумеется, не обо мне одном. Я говорил о необходимости установления более
правильных отношений с русской и международной оппозицией в целом. Но должен
прямо сказать, что личный мой опыт категорически опровергает ваши столь
дружественные слова. Примеров так много, что я затрудняюсь только в выборе.
а) Еще находясь в Алма-Ате219, я написал (в очень осторожном
и дружеском тоне) статью против некоторых заявлений тов. Убранса, которые не
могли быть истолкованы иначе, как предложение блока Брандлеру. Об этой
статье члены Ленинбунда не узнали в свое время ничего. Несколько месяцев
тому назад, когда я был уже в Константинополе, статью мою напечатал
Брандлер. Только после этого она появилась в "Фольксвилле". Разумеется, это
можно было бы объяснить случайностью. Но, к сожалению, целый ряд случаев,
имевших место за последнее время, показывает, что дело идет не о
случайности, а о системе.
б) Правление Ленинбунда в свое время истолковало наше требование
тайного голосования в партии в духе общедемократических свобод. В небольшом
письме, без какой бы то ни было полемики я разъяснил действительный смысл
нашего требования. Письмо мое появилось в других оппозиционных изданиях, но
"Фольксвилле" не печатало его. Только в результате длинной полемической
переписки письмо мое появилось на страницах "Фольксвилле" спустя много
недель после того, как было получено редакцией.
в) Кампанию по поводу моей высылки руководство Ленинбунда вело в духе
газетной сенсации. По поводу этого характера агитации товарищи в разных
странах вполне справедливо выражали недоумение. Приципиальных выводов из
всей кампании "Фольксвилле" не сделал. Я написал специально для
"Фольксвилле" (или для "Фане дес Коммунизмус") статью, в которой попытался
без малейшей полемики внести необходимые дополнения к кампании Ленинбунда.
Статья моя ("Урок, которого я не получил")220 была напечатана
почти во всех оппозиционных изданиях Европы и Америки -- за вычетом изданий