Страница:
"Бюллетене" русской оппозиции, выходящем в Париже и доступном всем. Никаких
секретных переговоров с советским правительством у меня не было, никаких
обязательств никто у меня не требовал, и никаких обязательств я никому не
давал. Все это выдумано с начала до конца. Достаточно, впрочем, прочитать
последние главы моей "Автобиогрфии", чтобы понять всю несообразность
утверждения Шумана359.
12. Столь же основательно утверждение Шумана (со ссылкой на
"Кассельскую народную газету"), будто из Москвы мне пригрозили в случае
сохранения связи с буржуазными издательствами лишить меня доходов со стороны
Государственного издательства. Политически совершенно юмористическое, это
утверждение тем более нелепо, что, как сказано выше, я от Государственного
издательства никогда никаких доходов не получал.
13. О существовании мемуаров Керенского я узнал впервые из телеграммы
Ф.Пфемферта, полученной мною через несколько дней после подписания договора
и после отъезда Шумана из Константинополя.
О том, что в этих мемуарах имеется клевета на Ленина и меня, я узнал
несколькими днями позже, из письма Пфемферта.
Книгу Керенского я получил от Пфемферта в мае и немедленно по
ознакомлении с ней написал Шуману письмо с требованием разрыва договора.
Наконец, только в июне я получил от Ф.Пфемферта проспект Шумана с
рекламой книги Керенского. 30 июня я ответил Пфемферту следующими словами:
"Признаться, я совершенно потрясен той цитатой из шумановского
проспекта, которую Вы мне сообщаете. Бесчестность этого человека, пожалуй,
отступает назад перед его глупостью или, вернее сказать, легкомысленной
наглостью".
Эти строки явно свидетельствуют о том, что впервые я ознакомился с
проспектом Шумана в июне.
Вся переписка моя с Пфемфертом, устанавливающая приведенные выше факты,
имеется у меня полностью.
14. Какой интерес у меня мог быть рвать с Шуманом? Правильно или
неправильно, но я считал и считаю мой договор с ним в материальном смысле
наиболее выгодным из всех, какие я заключил. Гипотеза Шумана, что я хочу
порвать со всеми буржуазными издательствами вообще, опровергается фактами:
только на днях я передал книжку "Что такое перманентная революция?" одному
русскому и одному чешскому буржуазному издательству. У меня с американским
издательством Бони договор на четыре книги, причем я совершенно не собираюсь
с ним рвать, и т. д., и т. д. Следовательно, эта гипотеза отпадает. Остается
единственное объяснение, то, которое соответствует действительности:
решающим обстоятельством является для меня книга Керенского, заключающая
клевету против Ленина, меня и других лиц. Как же можно логически,
политически и психологически допустить, что я оставил бы без внимания эту
клевету до подписания договора, если бы был знаком с ней? Между тем, в
проспекте Шумана вся реклама книги Керенского построена именно на выдвигании
его основной клеветы. Мне не нужно, кажется, доказывать, что вполне
определенные взгляды и столь же определенные критерии имелись у меня и до
визита ко мне Шумана в Константинополе. Значит, я не мог бы остаться
равнодушным к проспекту ни одной минуты, если бы Шуман мне доставил его. Это
суд должен ведь понять.
Далее, если я не только получил от Шумана проспект, но и прочитал его
-- по инициативе самого же Шумана -- то как объяснить, что в числе
привезенных им мне тринадцати книг не было книги Керенского, т. е. той,
которая была наиболее уместна, ибо сам Шуман претендовал в тот период на мою
"Автобиографию"?
Если я не придал, по словам Шумана, книге Керенского никакого значения,
то почему Шуман, по его словам (см. письмо от 16 мая), считал необходимым
умалчивать об этой книге "по соображениям такта"?
15. Я надеюсь, что д-р Франкфуртер внимательно прочитал чрезвычайно
важное письмо Шумана ко мне из Дрездена, No 6, 16 мая 1929. Заявление Шумана
суду находится в вопиющем противоречии с этим письмом, в котором Шуман
тщательно подчеркивает, что явился ко мне не в качестве нейтрального
издателя, одинаково готового издать и Керенского и Троцкого, а в качестве
человека, "с восторгом", "с воодушевлением" писавшего свою книгу о Либкнехте
и готового "на всю жизнь" вступить в связь с Троцким и поставить весь свой
аппарат и все свои силы на службу делу распространения книг Троцкого в
Германии. Все это подлинные выражения письма Шумана. Это ни в каком случае
не может быть истолковано как условная вежливость коммерсанта. Такой
саморекомендацией Шуман исключал возможность предположения с моей стороны,
что он мог только накануне издать клеветническую книгу против того дела,
которому служили Либкнехт и Ленин и которому служу я.
Шуман подчеркивает свои многочисленные и длительные разговоры со мной,
даже преувеличивая их удельный вес. Но этим он дает только лишнее показание
против себя. Ведь в письме своем от 16 мая сам Шуман резюмирует содержание
этих разговоров, вернее их общий дух, не в смысле разговоров нейтрального
издателя с одним из случайных авторов, а в смысле особого духовного общения,
основанного на исключительной нравственной симпатии и проч. и проч. Если
даже откинуть патетические преувеличения стиля, то все же вывод получается
несомненный и притом двойной: этого тона бесед не могло бы быть, если бы
Шуман показал мне проспект, в котором он о Керенском говорит с таким же
"воодушевлением" и "восторгом", как и о Либкнехте; с другой стороны, я
лично, как бы скептически ни относился к излияниям Шумана, не мог все же
допустить, что этот человек вчера только издал гнусную книгу, направленную
против Ленина и меня.
Мне кажется, что это есть центральный момент всего дела, более
убедительный для умного судьи, чем всякая присяга.
Л.Троцкий
Принкипо, 31 декабря 1929 г.
...Если желаете знать персональную причину поведения Гильфердинга,
возьмите мою книгу Terrorismus und Komunismus (Anti-Kautsky)361,
найдите там главу "Kautsky, Seine Schule und sein Buch"362, там
есть характеристика Гильфердинга, которой он не может мне простить, потому
что он слишком явно узнал в ней себя. Хорошо бы теперь перепечатать эту
характеристику: всего полстраницы.
Есть и еще причина. Вскоре после октябрьского переворота я получил от
Гильфердинга письмо, в котором он просил меня освободить из плена одного из
его приятелей, из породы венских "докторов" (Herr Dr.)363. Ни
строчки, ни слова о самой революции! Только просьба о приятельской "услуге",
которую я мог бы оказать только в порядке беззакония, личного произвола и
грубой несправедливости по отношению ко всем немецким и русским пленным.
Нужно еще прибавить следующую деталь. В 1907 году, познакомившись со мною у
Каутского, Гильфердинг сразу предложил мне перейти на "ты". Не без удивления
я вынужден был согласиться. Так вот письмо начала 1918 г. о беззаконном
освобождении приятеля было написано на ты, и в то же время ни слова об
Октябрьской революции. Я не верил своим глазам, хотя и знал, что Гильфердинг
- филистер364 насквозь. Я рассказал о просьбе
Гильфердинга Ленину.
-- А что он пишет о революции?
-- Ни слова.
-- Не может быть!!
-- Однако так.
-- Вот дрянь.
Таков примерно был наш диалог. Я Гильфердингу на его письмо не ответил
и просьбы его, конечно, не удовлетворил. А позже я дал вышеупомянутую
характеристику его в книге против Каутского.
[Л.Д.Троцкий]
[1929]
2 января 1930 г.
Дорогой эсквайр!
Придется. пожалуй, и вас втянуть в мой процесс против Шумана. Я посылаю
вам при сем справку, написанную мною для моего адвоката. Из этой справки вам
станет ясно, в чем дело. Так как вы в качестве секретаря по немецким делам
вели переписку с Шуманом, то вы, вероятно, помните основные моменты этого
дела. Самый важный вопрос таков: при вас или не при вас я получил впервые от
Ф.Пфемферта проспект Шумана, в котором книга Керенского рекламировалась
главным образом его клеветническими "разоблачениями"? Я помню, до какой
степени я был поражен вопиющим противоречием между характером рекламы
Керенскому и всем поведением Шумана в переговорах со мной. Я помню хорошо,
что несколько раз с возмущением рассказывал обо всей этой истории товарищам.
Если в вашей памяти сохранились по этому поводу убедительные воспоминания,
то изложите их, пожалуйста, с возможной точностью и краткостью и перешлите
д-ру Франкфуртеру. Если это нужно, заверьте ваше показание у нотариуса.
Есть и еще вопрос, по которому вы можете дать показание, -- даже,
пожалуй, два вопроса: о фонде и о вилле. Вы достаточно в курсе всех дел
фонда, чтобы в качестве бывшего моего секретаря вполне авторитетно
подтвердить то, что я на этот счет сообщаю адвокату.
Равным образом, вы достаточно в курсе внутренних и внешних отношений
виллы Изет Паши365, чтобы открыть адвокату ее "тайны".
Копию ваших показаний пришлите, пожалуйста, мне: если дело развернется
и получит неизбежно большую огласку, то придется, пожалуй, все эти документы
напечатать.
[Л.Д.Троцкий]
3 января 1930 г.
Дорогой товарищ Михалец!
Сегодня я получил ваше письмо и одновременно письмо от товарищей так
называемой пражской фракции. В этом последнем письме сообщается по поручению
тов. Нойрата366, что он готов обратиться непосредственно к
социал-демократическому министру Майснеру367 с вопросом о
допущении меня в Чехословакию. Тов. Нойрат через посредство тов.
Поллака368 испрашивает от меня "полномочий" на это. Насколько я
понимаю, речь идет не об юридических полномочиях, которые вряд ли нужны.
Достаточно того, что я этим письмом прошу через ваше посредство тов. Нойрата
предпринять все необходимые шаги для выяснения вопроса о визе. На всякий
случай сообщаю, что если бы правительство не сочло возможным дать мне визу
на общих основаниях, то я просил бы разрешить мне приехать на курорт, на
время лечебного сезона. Я мог бы прожить два-три месяца инкогнито, не
принимая, разумеется, никакого участия в политической жизни страны и даже не
входя ни в какое общение с печатью. По истечении лечебного сезона, если бы
правительство Чехословакии потребовало того, я вернулся бы в Турцию.
Возможно еще возражение насчет моей "безопасности". Ссылками на свое
беспокойство о моей безопасности правительства чаще всего оправдывают свой
отказ в визе. Настоящим письмом я уполномочиваю тов. Нойрата заявить
правительству, что, поскольку моя жизнь может подвергаться опасности, ни
одному здравомыслящему человеку не придет возлагать за это ответственность
на правительство Чехословацкой республики. Если есть вообще правительство,
которое несет в этом вопросе моральную ответственность, так это то
правительство, которое меня выслало, а отнюдь не то правительство, которое
предоставит мне временное убежище.
В заключение считаю еще нужным прибавить, что те меры предосторожности,
которые принимаю я сам при участии моей семьи и ближайших друзей,
достаточны, чтобы избавить чехословацкое правительство от необходимости
принимать какие бы то ни было меры для моей охраны.
Необходимость лечения на курорте для меня и для моей жены может быть в
любой момент подтверждена самыми авторитетными медицинскими свидетельствами.
Вот все, что я вас прошу, по возможности дословно, передать тов.
Нойрату.
Я написал вам о визе на отдельном листке. Здесь же хочу высказаться
кратко по поводу вашего письма, которое дало мне много ценной информации, за
что вам большое спасибо.
Прежде всего надо устранить одно недоразумение. Вы как будто относите
тов. Леноровича к составу пражской фракции, которую вы называете студентами.
Насколько я знаю, пражская фракция действительно состоит из студентов,
находящихся под влиянием тов. А.Поллака. Что касается т. Леноровича, то он
старый профессиональный работник, отнюдь не студент и с пражской фракцией
организационно не связан. Тов. Ленорович в переписке со мной отнюдь не
преувеличивал силы своей группы. Все это в порядке чисто фактической
информации.
Я получаю за последнее время "Арбайтер политик"369.
Очевидно, посылает т. Нойрат по вашему предложению. Передайте ему за это мою
искреннюю благодарность. Я очень внимательно слежу за газетой. Разумеется,
очень охотно вступлю с тов. Нойратом в переписку.
Должен, однако, сказать с самого начала, что я не могу присоединиться к
той тактической линии, которую вы защищаете в вашем письме: входить в общую
организацию с правыми и за кулисами толкать их влево. А где же ваша
собственная позиция? Предъявляете ли вы ее открыто массам? Нет.
Следовательно, она политически не существует.
За последние годы только и было, что о "троцкизме". А между тем, я на
каждом шагу убеждаюсь, что молодое поколение Коминтерна понятия не имеет о
том, в чем состояла ошибка так называемого "исторического"
троцкизма370. Отнюдь не в перманентной революции, а именно во
внутрипартийной политике. Я слишком большие надежды возлагал в свое время на
объективную логику вещей, которой нужно только за кулисами помогать,
подталкивая правых влево. Я недостаточно оценивал необходимость
повседневно-принципиального воздействия на рабочий авангард и повседневного,
неутомимого отбора революционных элементов на основе определенных принципов
и лозунгов. Вне этого -- большевизма нет. То, что вы сейчас делаете, -- это
и есть воспроизведение ошибки "троцкизма" в новой обстановке, когда тяжесть
этой ошибки еще усугубляется. Говоря более конкретно, вы воспроизводите
ошибку "августовского блока"371 (1912 года). Результат можно
предсказать заранее безошибочно: вы поможете правым сколотить партию,
ограждая их левый фланг, а затем все-таки вынуждены будете порвать с ними, и
останетесь ни с чем.
Руководство чехословацкой оппозиции выработало программную резолюцию,
которая с начала до конца проникнута духом оппортунизма. Коммунистическая
фразеология играет в этой резолюции роль тоненькой пленки, еле прикрывающей
оппортунистическое содержание. Я собирался об этой резолюции написать
специальную статью. Высказываться в таком духе могут только люди, которые
рвутся в ряды социал-демократии. Терпеть такую резолюцию могут только
центристы, которые больше всего боятся оказаться изолированными от
завтрашней социал-демократии. Как же поступает по отношению к этой резолюции
"Арбайтер политик"? Она печатает оппортунистическую резолюцию без единого
слова критики. Лишь после того, как резолюция подверглась атаке официального
руководства, "Арбайтер политик" заявила, что эта резолюция предназначена для
дискуссии и что, хотя в резолюции есть некоторые недостатки, они будут,
несомненно, исправлены в результате дискуссии. Ведь это же и есть те
"оговорочки", против которых Ленин всегда вел смертельную борьбу. Знаете,
что сказал бы Ленин по поводу всего этого эпизода в целом: "Вот вам еще один
пример, когда левый центрист, боясь порвать с оппортунистами, превращается в
их адвоката, защищает их перед массами, маскирует их действительные
намерения, а затем вместо благодарности получает от них щелчок".
В фельетоне по поводу моей книги тов. Нойрат проводит строгое и
совершенно правильное различие между своим довоенным центризмом и
большевизмом (революционным марксизмом). Но увы, "Арбайтер политик" в целом
есть воплощенный центризм. Мало того. Бывают эпохи, когда центризм
эволюционирует влево, стремясь блокироваться с большевизмом. Бывают эпохи,
когда центризм ищет союзников справа и приспосабливается к ним. Линия
"Арбайтер политик" представляет собою центризм этого второго типа.
Вы можете сказать мне следующее. В рядах оппозиции есть много хороших
по настроению, если не по сознанию, революционных рабочих, которых надо
спасти от влияния оппортунистов. Это есть обычный довод в таких случаях. Я
нисколько не сомневаюсь, что в состав вашего "августовского блока" попало
очень много революционных рабочих. Но отсюда вытекает только то, что
революционеры должны поднять революционное знамя, а не склонять голову перед
оппортунистическим. Ваше пребывание в одной организации с оппортунистами
могло бы быть в течение некоторого времени оправдано, если бы вы
оппортунистической резолюции руководства противопоставили боевую и
непримиримую резолюцию в духе ленинизма, и превратили бы "Арбайтер политик"
в орудие непримиримой борьбы за эту резолюцию. Разумеется, эта политика
привела бы неизбежно к расколу с оппортунистами. Но для большевика такой
раскол совершенно неизбежен. Зато вы оторвали бы от них лучшую часть
рабочих. При нынешних же условиях вы помогаете оппортунистам удерживать в
рядах своей организации революционных рабочих, усыпляя сознание этих рабочих
и приучая их терпеть над собою руководство оппортунистов. Это самый большой
грех, какой только можно себе представить.
Вот самое главное, что я хотел вам сказать о принципиальной стороне
дела.
Вы совершенно правы, когда пишете, что "политика не дело личных
реминисценций". Я думаю, что наша группа (1923 года) достаточно ясно
показала свою свободу от всяких личных воспоминаний и предубеждений, когда
вступила в блок с Зиновьевым на почве определенной принципиальной
платформы372. Само собою разумеется, что я и сегодня готов
работать рука об руку с любой группой, с любым товарищем независимо от того,
боролись ли они вчера против троцкизма или нет, если только сегодня меня
объединяет с ними общая принципиальная позиция. Поэтому я и спрашиваю: где
ваша позиция? В резолюции объединенной оппозиции? Нет, ибо "Арбайтер
политик" от этой резолюции робко отмежевывается. Этого недостаточно. Надо ей
противопоставить свою собственную позицию.
Вы пишете о неудобстве действовать через "уполномоченных" с мандатами и
ссылаетесь при этом на письмо Шолема373 по поводу тов. Ландау.
Все это, право же, совершенно несерьезно. А аналогии с эмиссарами
сталинского аппарата374 и вовсе неуместны. Там мы имеем
государственный аппарат и грубую финансовую зависимость партии от
бюрократической верхушки. Эмиссар является с мандатом, в силу которого он
может лишить центральный комитет любой партии огня и воды. Разве в положении
левой оппозиции есть что-либо подобное? Наше влияние может иметь чисто
идейный характер. Никакого мандата у Ландау не было и быть не могло. Он
поехал, как молодой единомышленник, чтобы выяснить положение в Ленинбунде,
тщательно скрываемое Урбансом, воспитавшемся на старых зиновьевских методах
-- интриге и фальсификации. Разногласие по поводу советско-китайского
конфликта приобрело исключительно острый характер. Откладывать вопрос нельзя
было ни на один час: сталинцы возлагали на русскую оппозицию ответственность
за чудовищную позицию Урбанса. Я сам в Берлин поехать не мог. Личных связей
с единомышленниками у меня в Берлине не было. Надеяться на лояльность
Урбанса я, к сожалению, не мог. Что же мне оставалось делать, как не просить
тов. Ландау съездить в Берлин и издать там мою брошюру? Как же вообще можно
действовать иначе? Как действовала циммервальдская левая
оппозиция375 во время войны? Люди вроде Шолема тем охотнее
цепляются за внешнюю форму, чем меньше у них осталось за душой
революционного существа. Какова позиция Шолема, Рут Фишер, Маслова? Этого
никто не знает. Люди довели себя до такого состояния, когда по их
собственному мнению интересы пролетариата требуют, чтобы они молчали. Ведь
это же прострация. Они утешают себя тем, что, проявляя, с одной стороны,
долготерпение, а, с другой стороны, сплетничая в частных беседах и письмах
насчет троцкизма, они разжалобят сердце Сталина и Молотова и будут вместе с
Зиновьевым призваны к власти. Разве это революционеры? Разве можно такими
методами завоевать уважение и доверие передовых рабочих? А без нравственного
доверия руководство революционными рабочими немыслимо. Эти люди просчитаются
и практически. Сталин может допустить Зиновьева к полуучастию в
полуруководящей полуработе, но он никогда не допустит, чтобы Зиновьев создал
себе личную опору против него, Сталина, в секциях Коминтерна. Попав в
безнадежное и постыдное положение, люди вроде Шолема отводят душу на писании
кляузных писем насчет эмиссаров с мандатами. А по вопросу о
советско-китайском конфликте, как и по всем другим вопросам, они молчат.
Bы спрашиваете о Переверзеве376. Если не ошибаюсь, он
покаялся.
Было бы очень хорошо, если бы "Арбайтер политик" вступила в обмен с
изданием "Ля Веритэ" и "Милитант" в Нью-Йорке. Это два наших лучших издания.
Бюллетень вам будет посылаться аккуратно: он выходит раз в месяц.
Bы пишете, что хотели бы, чтобы я завоевал тов. Нойрата для деловой
линии. Я готов сделать для этого все что угодно, не щадя ни времени, ни сил.
Революционное крыло сведено сейчас к микроскопическому минимуму, и мы
обязаны бороться за каждого отдельного товарища, особенно имеющего столь
серьезный опыт. Я готов поэтому предложить и развить эту переписку.
[Л.Д.Троцкий]
8 января 1930 г.
Дорогой эсквайр!
Отвечаю на ваше последнее письмо из Берлина от 30/XII.
Из последнего письма Ландау я вижу, что события приняли совершенно
неожиданное развитие: вы будто бы внесли предложение об исключении Ландау из
оппозиции и проч. Так ли это? В чем тут дело? Я совершенно поражен. На
письмо Ландау я ответил несколькими строками. Копию при сем прилагаю.
Напрасно все же, мне кажется, вы не повидали Берндля, если это
заслуживающий личного доверия товарищ. Вы пишете, что это "пятидесятилетний
легочно-больной член КПГ". Первых двух обстоятельств нельзя ему поставить в
вину. Третья характеристика (член КПГ), к сожалению, неверна. Он уже не член
КПГ, иначе через него можно было бы иметь интересную информацию.
Вы спрашиваете, почему у нас "нет людей". Вопрос этот в вашем письме
звучит нотой пессимизма. Мне кажется, что это безосновательно. Нынешние
коммунистические партии возникли в результате войны и Октябрьской революции,
т. е. двух величайших событий мировой истории. Величайшая ошибка Урбанса
состоит в том, что он считает возможным без новых событий и независимо от
хода развития построить рядом с существующей компартией новую. Он игнорирует
тот гигантский человеческий отбор, который был произведен не Сталиным и
Тельманом, а войной и революцией. Мы по этому пути не идем, за его полной
безнадежностью в данной исторической обстановке. Но в каком же состоянии
находится этот отбор? Лучшие элементы обескуражены и растеряны, не успев
созреть. Верховодят горланы, чиновники, наемники. Выбирать надо между
маленькой оппозицией (оболганной со всех концов) и между Октябрьской
революцией. Чтобы сделать такой выбор, надо подняться на теоретическую
высоту. Но ведь за последние шесть-семь лет Коминтерн теоретически не
повышался, а снижался. Чтобы поднять слой рабочих вождей, нужно
десять-пятнадцать-двадцать лет. Между тем, за последние семь лет вожди и
теории сменялись каждые два года, и даже чаще. В головах ужасающий хаос, с
большой примесью теоретического нигилизма и всякого цинизма вообще.
С другой стороны: что сделали мы для внесения ясности в головы?
Микроскопически мало. Русская оппозиция в течение всех этих лет была
пленницей бюрократии и оставалась отрезанной от Запада. К нам примыкали по
случайным признакам. Например, Урбанс усвоил себе не взгляды оппозиции, а те
взгляды, которые Сталин приписывал оппозиции. Во всех странах были и еще
есть элементы, которые свою мелкобуржуазную анархичность прикрывали флагом
русской оппозиции. Такого рода "друзья" (напр[имер], Паз, с одной стороны,
Монатт, с другой) не могли не отталкивать от нас рабочих революционеров. Из
работ оппозиции издана ничтожная часть, и притом с огромным запозданием,
когда противной стороне уже удалось внести хаос в умы. Время -- важный
фактор борьбы. Сколько-нибудь систематическая работа оппозиции, приуроченная
к западным странам и реагирующая на живые события, началась, в сущности, за
последний год. Чего же тут ждать и требовать? Тем не менее то, что мы
говорим и пишем, по кусочкам зацепляется в разных мозгах. Это даром не
пропадает, но чтобы посев наш, пока еще очень скудный, дал живые ростки,
нужна хорошая весенняя гроза с громом и молнией, да, может быть, и не одна,
а две-три. Вот почему я так настаиваю на молодежи, на зеленой молодежи 18-20
лет, у которой мозги еще свежи, а не похожи на грифельную доску,
исцарапанную во всех направлениях.
Не слишком ли вы все-таки строго обошлись с Ландау? Вы пишете, в
частности, что это он подал Майеру мысль обратиться к Международному
Бюро377 за субсидией. Что же тут, собственно, плохого? Этого ему
никак в вину поставить нельзя. Впрочем, вы сами, вероятно, об этом напишете
в ближайшие дни.
Крепко жму руку.
[Л.Д.Троцкий]
Копия: Джозефу Фрею.
Уважаемый товарищ!
Вы спрашиваете совета относительно линии поведения революционных
элементов австрийской социал-демократии. К сожалению, я слишком мало для
этого знаю состав, цели и методы вашей группы (только на основании No 1
секретных переговоров с советским правительством у меня не было, никаких
обязательств никто у меня не требовал, и никаких обязательств я никому не
давал. Все это выдумано с начала до конца. Достаточно, впрочем, прочитать
последние главы моей "Автобиогрфии", чтобы понять всю несообразность
утверждения Шумана359.
12. Столь же основательно утверждение Шумана (со ссылкой на
"Кассельскую народную газету"), будто из Москвы мне пригрозили в случае
сохранения связи с буржуазными издательствами лишить меня доходов со стороны
Государственного издательства. Политически совершенно юмористическое, это
утверждение тем более нелепо, что, как сказано выше, я от Государственного
издательства никогда никаких доходов не получал.
13. О существовании мемуаров Керенского я узнал впервые из телеграммы
Ф.Пфемферта, полученной мною через несколько дней после подписания договора
и после отъезда Шумана из Константинополя.
О том, что в этих мемуарах имеется клевета на Ленина и меня, я узнал
несколькими днями позже, из письма Пфемферта.
Книгу Керенского я получил от Пфемферта в мае и немедленно по
ознакомлении с ней написал Шуману письмо с требованием разрыва договора.
Наконец, только в июне я получил от Ф.Пфемферта проспект Шумана с
рекламой книги Керенского. 30 июня я ответил Пфемферту следующими словами:
"Признаться, я совершенно потрясен той цитатой из шумановского
проспекта, которую Вы мне сообщаете. Бесчестность этого человека, пожалуй,
отступает назад перед его глупостью или, вернее сказать, легкомысленной
наглостью".
Эти строки явно свидетельствуют о том, что впервые я ознакомился с
проспектом Шумана в июне.
Вся переписка моя с Пфемфертом, устанавливающая приведенные выше факты,
имеется у меня полностью.
14. Какой интерес у меня мог быть рвать с Шуманом? Правильно или
неправильно, но я считал и считаю мой договор с ним в материальном смысле
наиболее выгодным из всех, какие я заключил. Гипотеза Шумана, что я хочу
порвать со всеми буржуазными издательствами вообще, опровергается фактами:
только на днях я передал книжку "Что такое перманентная революция?" одному
русскому и одному чешскому буржуазному издательству. У меня с американским
издательством Бони договор на четыре книги, причем я совершенно не собираюсь
с ним рвать, и т. д., и т. д. Следовательно, эта гипотеза отпадает. Остается
единственное объяснение, то, которое соответствует действительности:
решающим обстоятельством является для меня книга Керенского, заключающая
клевету против Ленина, меня и других лиц. Как же можно логически,
политически и психологически допустить, что я оставил бы без внимания эту
клевету до подписания договора, если бы был знаком с ней? Между тем, в
проспекте Шумана вся реклама книги Керенского построена именно на выдвигании
его основной клеветы. Мне не нужно, кажется, доказывать, что вполне
определенные взгляды и столь же определенные критерии имелись у меня и до
визита ко мне Шумана в Константинополе. Значит, я не мог бы остаться
равнодушным к проспекту ни одной минуты, если бы Шуман мне доставил его. Это
суд должен ведь понять.
Далее, если я не только получил от Шумана проспект, но и прочитал его
-- по инициативе самого же Шумана -- то как объяснить, что в числе
привезенных им мне тринадцати книг не было книги Керенского, т. е. той,
которая была наиболее уместна, ибо сам Шуман претендовал в тот период на мою
"Автобиографию"?
Если я не придал, по словам Шумана, книге Керенского никакого значения,
то почему Шуман, по его словам (см. письмо от 16 мая), считал необходимым
умалчивать об этой книге "по соображениям такта"?
15. Я надеюсь, что д-р Франкфуртер внимательно прочитал чрезвычайно
важное письмо Шумана ко мне из Дрездена, No 6, 16 мая 1929. Заявление Шумана
суду находится в вопиющем противоречии с этим письмом, в котором Шуман
тщательно подчеркивает, что явился ко мне не в качестве нейтрального
издателя, одинаково готового издать и Керенского и Троцкого, а в качестве
человека, "с восторгом", "с воодушевлением" писавшего свою книгу о Либкнехте
и готового "на всю жизнь" вступить в связь с Троцким и поставить весь свой
аппарат и все свои силы на службу делу распространения книг Троцкого в
Германии. Все это подлинные выражения письма Шумана. Это ни в каком случае
не может быть истолковано как условная вежливость коммерсанта. Такой
саморекомендацией Шуман исключал возможность предположения с моей стороны,
что он мог только накануне издать клеветническую книгу против того дела,
которому служили Либкнехт и Ленин и которому служу я.
Шуман подчеркивает свои многочисленные и длительные разговоры со мной,
даже преувеличивая их удельный вес. Но этим он дает только лишнее показание
против себя. Ведь в письме своем от 16 мая сам Шуман резюмирует содержание
этих разговоров, вернее их общий дух, не в смысле разговоров нейтрального
издателя с одним из случайных авторов, а в смысле особого духовного общения,
основанного на исключительной нравственной симпатии и проч. и проч. Если
даже откинуть патетические преувеличения стиля, то все же вывод получается
несомненный и притом двойной: этого тона бесед не могло бы быть, если бы
Шуман показал мне проспект, в котором он о Керенском говорит с таким же
"воодушевлением" и "восторгом", как и о Либкнехте; с другой стороны, я
лично, как бы скептически ни относился к излияниям Шумана, не мог все же
допустить, что этот человек вчера только издал гнусную книгу, направленную
против Ленина и меня.
Мне кажется, что это есть центральный момент всего дела, более
убедительный для умного судьи, чем всякая присяга.
Л.Троцкий
Принкипо, 31 декабря 1929 г.
...Если желаете знать персональную причину поведения Гильфердинга,
возьмите мою книгу Terrorismus und Komunismus (Anti-Kautsky)361,
найдите там главу "Kautsky, Seine Schule und sein Buch"362, там
есть характеристика Гильфердинга, которой он не может мне простить, потому
что он слишком явно узнал в ней себя. Хорошо бы теперь перепечатать эту
характеристику: всего полстраницы.
Есть и еще причина. Вскоре после октябрьского переворота я получил от
Гильфердинга письмо, в котором он просил меня освободить из плена одного из
его приятелей, из породы венских "докторов" (Herr Dr.)363. Ни
строчки, ни слова о самой революции! Только просьба о приятельской "услуге",
которую я мог бы оказать только в порядке беззакония, личного произвола и
грубой несправедливости по отношению ко всем немецким и русским пленным.
Нужно еще прибавить следующую деталь. В 1907 году, познакомившись со мною у
Каутского, Гильфердинг сразу предложил мне перейти на "ты". Не без удивления
я вынужден был согласиться. Так вот письмо начала 1918 г. о беззаконном
освобождении приятеля было написано на ты, и в то же время ни слова об
Октябрьской революции. Я не верил своим глазам, хотя и знал, что Гильфердинг
- филистер364 насквозь. Я рассказал о просьбе
Гильфердинга Ленину.
-- А что он пишет о революции?
-- Ни слова.
-- Не может быть!!
-- Однако так.
-- Вот дрянь.
Таков примерно был наш диалог. Я Гильфердингу на его письмо не ответил
и просьбы его, конечно, не удовлетворил. А позже я дал вышеупомянутую
характеристику его в книге против Каутского.
[Л.Д.Троцкий]
[1929]
2 января 1930 г.
Дорогой эсквайр!
Придется. пожалуй, и вас втянуть в мой процесс против Шумана. Я посылаю
вам при сем справку, написанную мною для моего адвоката. Из этой справки вам
станет ясно, в чем дело. Так как вы в качестве секретаря по немецким делам
вели переписку с Шуманом, то вы, вероятно, помните основные моменты этого
дела. Самый важный вопрос таков: при вас или не при вас я получил впервые от
Ф.Пфемферта проспект Шумана, в котором книга Керенского рекламировалась
главным образом его клеветническими "разоблачениями"? Я помню, до какой
степени я был поражен вопиющим противоречием между характером рекламы
Керенскому и всем поведением Шумана в переговорах со мной. Я помню хорошо,
что несколько раз с возмущением рассказывал обо всей этой истории товарищам.
Если в вашей памяти сохранились по этому поводу убедительные воспоминания,
то изложите их, пожалуйста, с возможной точностью и краткостью и перешлите
д-ру Франкфуртеру. Если это нужно, заверьте ваше показание у нотариуса.
Есть и еще вопрос, по которому вы можете дать показание, -- даже,
пожалуй, два вопроса: о фонде и о вилле. Вы достаточно в курсе всех дел
фонда, чтобы в качестве бывшего моего секретаря вполне авторитетно
подтвердить то, что я на этот счет сообщаю адвокату.
Равным образом, вы достаточно в курсе внутренних и внешних отношений
виллы Изет Паши365, чтобы открыть адвокату ее "тайны".
Копию ваших показаний пришлите, пожалуйста, мне: если дело развернется
и получит неизбежно большую огласку, то придется, пожалуй, все эти документы
напечатать.
[Л.Д.Троцкий]
3 января 1930 г.
Дорогой товарищ Михалец!
Сегодня я получил ваше письмо и одновременно письмо от товарищей так
называемой пражской фракции. В этом последнем письме сообщается по поручению
тов. Нойрата366, что он готов обратиться непосредственно к
социал-демократическому министру Майснеру367 с вопросом о
допущении меня в Чехословакию. Тов. Нойрат через посредство тов.
Поллака368 испрашивает от меня "полномочий" на это. Насколько я
понимаю, речь идет не об юридических полномочиях, которые вряд ли нужны.
Достаточно того, что я этим письмом прошу через ваше посредство тов. Нойрата
предпринять все необходимые шаги для выяснения вопроса о визе. На всякий
случай сообщаю, что если бы правительство не сочло возможным дать мне визу
на общих основаниях, то я просил бы разрешить мне приехать на курорт, на
время лечебного сезона. Я мог бы прожить два-три месяца инкогнито, не
принимая, разумеется, никакого участия в политической жизни страны и даже не
входя ни в какое общение с печатью. По истечении лечебного сезона, если бы
правительство Чехословакии потребовало того, я вернулся бы в Турцию.
Возможно еще возражение насчет моей "безопасности". Ссылками на свое
беспокойство о моей безопасности правительства чаще всего оправдывают свой
отказ в визе. Настоящим письмом я уполномочиваю тов. Нойрата заявить
правительству, что, поскольку моя жизнь может подвергаться опасности, ни
одному здравомыслящему человеку не придет возлагать за это ответственность
на правительство Чехословацкой республики. Если есть вообще правительство,
которое несет в этом вопросе моральную ответственность, так это то
правительство, которое меня выслало, а отнюдь не то правительство, которое
предоставит мне временное убежище.
В заключение считаю еще нужным прибавить, что те меры предосторожности,
которые принимаю я сам при участии моей семьи и ближайших друзей,
достаточны, чтобы избавить чехословацкое правительство от необходимости
принимать какие бы то ни было меры для моей охраны.
Необходимость лечения на курорте для меня и для моей жены может быть в
любой момент подтверждена самыми авторитетными медицинскими свидетельствами.
Вот все, что я вас прошу, по возможности дословно, передать тов.
Нойрату.
Я написал вам о визе на отдельном листке. Здесь же хочу высказаться
кратко по поводу вашего письма, которое дало мне много ценной информации, за
что вам большое спасибо.
Прежде всего надо устранить одно недоразумение. Вы как будто относите
тов. Леноровича к составу пражской фракции, которую вы называете студентами.
Насколько я знаю, пражская фракция действительно состоит из студентов,
находящихся под влиянием тов. А.Поллака. Что касается т. Леноровича, то он
старый профессиональный работник, отнюдь не студент и с пражской фракцией
организационно не связан. Тов. Ленорович в переписке со мной отнюдь не
преувеличивал силы своей группы. Все это в порядке чисто фактической
информации.
Я получаю за последнее время "Арбайтер политик"369.
Очевидно, посылает т. Нойрат по вашему предложению. Передайте ему за это мою
искреннюю благодарность. Я очень внимательно слежу за газетой. Разумеется,
очень охотно вступлю с тов. Нойратом в переписку.
Должен, однако, сказать с самого начала, что я не могу присоединиться к
той тактической линии, которую вы защищаете в вашем письме: входить в общую
организацию с правыми и за кулисами толкать их влево. А где же ваша
собственная позиция? Предъявляете ли вы ее открыто массам? Нет.
Следовательно, она политически не существует.
За последние годы только и было, что о "троцкизме". А между тем, я на
каждом шагу убеждаюсь, что молодое поколение Коминтерна понятия не имеет о
том, в чем состояла ошибка так называемого "исторического"
троцкизма370. Отнюдь не в перманентной революции, а именно во
внутрипартийной политике. Я слишком большие надежды возлагал в свое время на
объективную логику вещей, которой нужно только за кулисами помогать,
подталкивая правых влево. Я недостаточно оценивал необходимость
повседневно-принципиального воздействия на рабочий авангард и повседневного,
неутомимого отбора революционных элементов на основе определенных принципов
и лозунгов. Вне этого -- большевизма нет. То, что вы сейчас делаете, -- это
и есть воспроизведение ошибки "троцкизма" в новой обстановке, когда тяжесть
этой ошибки еще усугубляется. Говоря более конкретно, вы воспроизводите
ошибку "августовского блока"371 (1912 года). Результат можно
предсказать заранее безошибочно: вы поможете правым сколотить партию,
ограждая их левый фланг, а затем все-таки вынуждены будете порвать с ними, и
останетесь ни с чем.
Руководство чехословацкой оппозиции выработало программную резолюцию,
которая с начала до конца проникнута духом оппортунизма. Коммунистическая
фразеология играет в этой резолюции роль тоненькой пленки, еле прикрывающей
оппортунистическое содержание. Я собирался об этой резолюции написать
специальную статью. Высказываться в таком духе могут только люди, которые
рвутся в ряды социал-демократии. Терпеть такую резолюцию могут только
центристы, которые больше всего боятся оказаться изолированными от
завтрашней социал-демократии. Как же поступает по отношению к этой резолюции
"Арбайтер политик"? Она печатает оппортунистическую резолюцию без единого
слова критики. Лишь после того, как резолюция подверглась атаке официального
руководства, "Арбайтер политик" заявила, что эта резолюция предназначена для
дискуссии и что, хотя в резолюции есть некоторые недостатки, они будут,
несомненно, исправлены в результате дискуссии. Ведь это же и есть те
"оговорочки", против которых Ленин всегда вел смертельную борьбу. Знаете,
что сказал бы Ленин по поводу всего этого эпизода в целом: "Вот вам еще один
пример, когда левый центрист, боясь порвать с оппортунистами, превращается в
их адвоката, защищает их перед массами, маскирует их действительные
намерения, а затем вместо благодарности получает от них щелчок".
В фельетоне по поводу моей книги тов. Нойрат проводит строгое и
совершенно правильное различие между своим довоенным центризмом и
большевизмом (революционным марксизмом). Но увы, "Арбайтер политик" в целом
есть воплощенный центризм. Мало того. Бывают эпохи, когда центризм
эволюционирует влево, стремясь блокироваться с большевизмом. Бывают эпохи,
когда центризм ищет союзников справа и приспосабливается к ним. Линия
"Арбайтер политик" представляет собою центризм этого второго типа.
Вы можете сказать мне следующее. В рядах оппозиции есть много хороших
по настроению, если не по сознанию, революционных рабочих, которых надо
спасти от влияния оппортунистов. Это есть обычный довод в таких случаях. Я
нисколько не сомневаюсь, что в состав вашего "августовского блока" попало
очень много революционных рабочих. Но отсюда вытекает только то, что
революционеры должны поднять революционное знамя, а не склонять голову перед
оппортунистическим. Ваше пребывание в одной организации с оппортунистами
могло бы быть в течение некоторого времени оправдано, если бы вы
оппортунистической резолюции руководства противопоставили боевую и
непримиримую резолюцию в духе ленинизма, и превратили бы "Арбайтер политик"
в орудие непримиримой борьбы за эту резолюцию. Разумеется, эта политика
привела бы неизбежно к расколу с оппортунистами. Но для большевика такой
раскол совершенно неизбежен. Зато вы оторвали бы от них лучшую часть
рабочих. При нынешних же условиях вы помогаете оппортунистам удерживать в
рядах своей организации революционных рабочих, усыпляя сознание этих рабочих
и приучая их терпеть над собою руководство оппортунистов. Это самый большой
грех, какой только можно себе представить.
Вот самое главное, что я хотел вам сказать о принципиальной стороне
дела.
Вы совершенно правы, когда пишете, что "политика не дело личных
реминисценций". Я думаю, что наша группа (1923 года) достаточно ясно
показала свою свободу от всяких личных воспоминаний и предубеждений, когда
вступила в блок с Зиновьевым на почве определенной принципиальной
платформы372. Само собою разумеется, что я и сегодня готов
работать рука об руку с любой группой, с любым товарищем независимо от того,
боролись ли они вчера против троцкизма или нет, если только сегодня меня
объединяет с ними общая принципиальная позиция. Поэтому я и спрашиваю: где
ваша позиция? В резолюции объединенной оппозиции? Нет, ибо "Арбайтер
политик" от этой резолюции робко отмежевывается. Этого недостаточно. Надо ей
противопоставить свою собственную позицию.
Вы пишете о неудобстве действовать через "уполномоченных" с мандатами и
ссылаетесь при этом на письмо Шолема373 по поводу тов. Ландау.
Все это, право же, совершенно несерьезно. А аналогии с эмиссарами
сталинского аппарата374 и вовсе неуместны. Там мы имеем
государственный аппарат и грубую финансовую зависимость партии от
бюрократической верхушки. Эмиссар является с мандатом, в силу которого он
может лишить центральный комитет любой партии огня и воды. Разве в положении
левой оппозиции есть что-либо подобное? Наше влияние может иметь чисто
идейный характер. Никакого мандата у Ландау не было и быть не могло. Он
поехал, как молодой единомышленник, чтобы выяснить положение в Ленинбунде,
тщательно скрываемое Урбансом, воспитавшемся на старых зиновьевских методах
-- интриге и фальсификации. Разногласие по поводу советско-китайского
конфликта приобрело исключительно острый характер. Откладывать вопрос нельзя
было ни на один час: сталинцы возлагали на русскую оппозицию ответственность
за чудовищную позицию Урбанса. Я сам в Берлин поехать не мог. Личных связей
с единомышленниками у меня в Берлине не было. Надеяться на лояльность
Урбанса я, к сожалению, не мог. Что же мне оставалось делать, как не просить
тов. Ландау съездить в Берлин и издать там мою брошюру? Как же вообще можно
действовать иначе? Как действовала циммервальдская левая
оппозиция375 во время войны? Люди вроде Шолема тем охотнее
цепляются за внешнюю форму, чем меньше у них осталось за душой
революционного существа. Какова позиция Шолема, Рут Фишер, Маслова? Этого
никто не знает. Люди довели себя до такого состояния, когда по их
собственному мнению интересы пролетариата требуют, чтобы они молчали. Ведь
это же прострация. Они утешают себя тем, что, проявляя, с одной стороны,
долготерпение, а, с другой стороны, сплетничая в частных беседах и письмах
насчет троцкизма, они разжалобят сердце Сталина и Молотова и будут вместе с
Зиновьевым призваны к власти. Разве это революционеры? Разве можно такими
методами завоевать уважение и доверие передовых рабочих? А без нравственного
доверия руководство революционными рабочими немыслимо. Эти люди просчитаются
и практически. Сталин может допустить Зиновьева к полуучастию в
полуруководящей полуработе, но он никогда не допустит, чтобы Зиновьев создал
себе личную опору против него, Сталина, в секциях Коминтерна. Попав в
безнадежное и постыдное положение, люди вроде Шолема отводят душу на писании
кляузных писем насчет эмиссаров с мандатами. А по вопросу о
советско-китайском конфликте, как и по всем другим вопросам, они молчат.
Bы спрашиваете о Переверзеве376. Если не ошибаюсь, он
покаялся.
Было бы очень хорошо, если бы "Арбайтер политик" вступила в обмен с
изданием "Ля Веритэ" и "Милитант" в Нью-Йорке. Это два наших лучших издания.
Бюллетень вам будет посылаться аккуратно: он выходит раз в месяц.
Bы пишете, что хотели бы, чтобы я завоевал тов. Нойрата для деловой
линии. Я готов сделать для этого все что угодно, не щадя ни времени, ни сил.
Революционное крыло сведено сейчас к микроскопическому минимуму, и мы
обязаны бороться за каждого отдельного товарища, особенно имеющего столь
серьезный опыт. Я готов поэтому предложить и развить эту переписку.
[Л.Д.Троцкий]
8 января 1930 г.
Дорогой эсквайр!
Отвечаю на ваше последнее письмо из Берлина от 30/XII.
Из последнего письма Ландау я вижу, что события приняли совершенно
неожиданное развитие: вы будто бы внесли предложение об исключении Ландау из
оппозиции и проч. Так ли это? В чем тут дело? Я совершенно поражен. На
письмо Ландау я ответил несколькими строками. Копию при сем прилагаю.
Напрасно все же, мне кажется, вы не повидали Берндля, если это
заслуживающий личного доверия товарищ. Вы пишете, что это "пятидесятилетний
легочно-больной член КПГ". Первых двух обстоятельств нельзя ему поставить в
вину. Третья характеристика (член КПГ), к сожалению, неверна. Он уже не член
КПГ, иначе через него можно было бы иметь интересную информацию.
Вы спрашиваете, почему у нас "нет людей". Вопрос этот в вашем письме
звучит нотой пессимизма. Мне кажется, что это безосновательно. Нынешние
коммунистические партии возникли в результате войны и Октябрьской революции,
т. е. двух величайших событий мировой истории. Величайшая ошибка Урбанса
состоит в том, что он считает возможным без новых событий и независимо от
хода развития построить рядом с существующей компартией новую. Он игнорирует
тот гигантский человеческий отбор, который был произведен не Сталиным и
Тельманом, а войной и революцией. Мы по этому пути не идем, за его полной
безнадежностью в данной исторической обстановке. Но в каком же состоянии
находится этот отбор? Лучшие элементы обескуражены и растеряны, не успев
созреть. Верховодят горланы, чиновники, наемники. Выбирать надо между
маленькой оппозицией (оболганной со всех концов) и между Октябрьской
революцией. Чтобы сделать такой выбор, надо подняться на теоретическую
высоту. Но ведь за последние шесть-семь лет Коминтерн теоретически не
повышался, а снижался. Чтобы поднять слой рабочих вождей, нужно
десять-пятнадцать-двадцать лет. Между тем, за последние семь лет вожди и
теории сменялись каждые два года, и даже чаще. В головах ужасающий хаос, с
большой примесью теоретического нигилизма и всякого цинизма вообще.
С другой стороны: что сделали мы для внесения ясности в головы?
Микроскопически мало. Русская оппозиция в течение всех этих лет была
пленницей бюрократии и оставалась отрезанной от Запада. К нам примыкали по
случайным признакам. Например, Урбанс усвоил себе не взгляды оппозиции, а те
взгляды, которые Сталин приписывал оппозиции. Во всех странах были и еще
есть элементы, которые свою мелкобуржуазную анархичность прикрывали флагом
русской оппозиции. Такого рода "друзья" (напр[имер], Паз, с одной стороны,
Монатт, с другой) не могли не отталкивать от нас рабочих революционеров. Из
работ оппозиции издана ничтожная часть, и притом с огромным запозданием,
когда противной стороне уже удалось внести хаос в умы. Время -- важный
фактор борьбы. Сколько-нибудь систематическая работа оппозиции, приуроченная
к западным странам и реагирующая на живые события, началась, в сущности, за
последний год. Чего же тут ждать и требовать? Тем не менее то, что мы
говорим и пишем, по кусочкам зацепляется в разных мозгах. Это даром не
пропадает, но чтобы посев наш, пока еще очень скудный, дал живые ростки,
нужна хорошая весенняя гроза с громом и молнией, да, может быть, и не одна,
а две-три. Вот почему я так настаиваю на молодежи, на зеленой молодежи 18-20
лет, у которой мозги еще свежи, а не похожи на грифельную доску,
исцарапанную во всех направлениях.
Не слишком ли вы все-таки строго обошлись с Ландау? Вы пишете, в
частности, что это он подал Майеру мысль обратиться к Международному
Бюро377 за субсидией. Что же тут, собственно, плохого? Этого ему
никак в вину поставить нельзя. Впрочем, вы сами, вероятно, об этом напишете
в ближайшие дни.
Крепко жму руку.
[Л.Д.Троцкий]
Копия: Джозефу Фрею.
Уважаемый товарищ!
Вы спрашиваете совета относительно линии поведения революционных
элементов австрийской социал-демократии. К сожалению, я слишком мало для
этого знаю состав, цели и методы вашей группы (только на основании No 1