Страница:
материализма57, в частности исторического материализма, а
кончали... примирением с буржуазным обществом. Я пока только перелистывал
вашу книгу58 и в ближайшее время прочитаю ее. В своих "Эпигонах"
я вынужден буду вам посвятить небольшую главу: политическая дружба требует
ясности прежде всего.
Суварин запутался очень тяжко. Он не понял совершенно классового
характера современных группировок коммунизма и думал с ними справиться при
помощи наспех написанных газетных статеек. На этом пути он приблизился к
Брандлеру, который ведет сейчас линию на восстановление довоенной левой
социал-демократии, несостоятельность которой достаточно обнаружена войной.
Газета Милюкова "Последние новости"59 посвятила передовую статью
разногласиям между Сувариным и Троцким, причем, конечно, полностью и целиком
стала на сторону Суварина. Если Суварин не поймет, в какое болото он залез,
то он погибнет для революционного движения на ряд лет, если не навсегда.
Вы спрашиваете, какие книги мне нужны? Мне трудно называть книги, ибо я
за последний период, который длится уже довольно долго, не следил совершенно
за книжным рынком. Я могу только сказать, какие темы меня интересуют больше
всего, и в соответствии с этим вы сможете мне посылать книги.
Во-первых, я хочу иметь литературу, характеризующую экономические и
политические тенденции развития Соединенных Штатов за последний период.
2. Наиболее важные периодические издания, например
"Экономист"60 и "Куррент Истори"61. Хорошо было бы
получать также одну ежедневную газету.
3. Желательно иметь коллекцию наиболее характерных изданий: книг,
брошюр и проч. (характеризующих различные организации, формы и течения
рабочего движения).
4. Наиболее выдающиеся произведения американского книжного рынка.
После окончания автобиографии, которою я буду занят до июня, я посвящу
два месяца, примерно, завершению свой книги об "эпигонах". После того,
следовательно осенью, приступлю к книге о мировом хозяйстве и международной
политике62. Вопрос об Америке, о взаимоотношении Соединенных
Штатов, Англии, Южной Америки и Японии займет в этой книге решающее место.
Из этого вы можете усмотреть, как важно для меня иметь соответственную
литературу.
[Л.Д.Троцкий]
1. Я получил вашу телеграмму от 3 апреля -- на полтора месяца позже,
чем телеграммы от ряда других немецких издательств. Я получил ваше письмо от
8 мая -- на три месяца позже, чем соответственные предложения от других
немецких издательств.
2. Более, однако, чем запоздалость ваших предложений, обращает на себя
внимание странный их тон: вы сочетаете деловые предложения с политическими
нравоучениями. Если ваши деловые предложения запоздали по вашей вине, то
политические ваши поучения по меньшей мере неуместны. Позвольте мне вам это
разъяснить в настоящем кратком письме.
3. Мою ошибку вы видите в том, что я публикую свои книги в буржуазных
издательствах, а не в вашем. Но в том же письме вы сообщаете мне, что ваше
издательство было и остается совершенно независимым частным предприятием.
Позвольте вам сказать в таком случае, что вы представляете такое же
капиталистическое предприятие, как и те издательства, которые печатают мои
книги. Коммунистическим издательством я могу признать только такое, которое
принадлежит к партии или фракции, работает под их контролем и доходами
своими обслуживает нужды партии. То обстоятельство, что вы издаете
коммунистическую литературу или близкую к ней, не нарушает
капиталистического характера вашего предприятия.
4. По вашим словам, выход моих книг в буржуазных издательствах может
вызвать впечатление, что я "действительно ищу, как многократно утверждали
мои противники, смычки направо". Позвольте на это ответить, что ни мои
взгляды, ни мои книги не нуждаются в метрическом свидетельстве со стороны
того или другого капиталистического издательства, хотя бы и торгующего
коммунистической или полукоммунистической литературой.
5. Вы сообщаете в вашем письме, что являетесь не только коммунистами,
но и членами партии. Вы жалуетесь на Коминтерн, который чуть не разорил вас
в вопросе об издании сочинений Ленина. Вы заявляете в то же время, что не
хотите ссориться с Коминтерном, т. е. с его очередным руководством. Вместе с
тем вы меня предупреждаете, что вы с такой же охотой предоставили бы ваше
издательство для сочинений Сталина. Все это я могу понять с коммерческой
точки зрения, но не с коммунистической. Коммерческое предприятие может
эксплуатировать и борьбу идей в рамках коммунизма. Подлинно коммунистическое
издательство никогда не могло бы оставаться индифферентным в борьбе идей, от
которой зависит будущность мирового рабочего движения; тем менее оно могло
бы хвалиться своей индифферентностью. Коммерсант не хочет ссориться ни с
тем, кто фальсифицирует марксизм, клевещет и запирает в тюрьму, ни с тем,
кто борется за марксизм и, сидя в тюрьме или в ссылке, защищает его в своих
книгах. Такого коммерсанта я могу понять и могу с ним иметь дело, как с
коммерсантом. Я только не позволю ему читать мне политические наставления.
Но с коммунизмом идейная индифферентность не имеет ничего общего.
6. Я не буду останавливаться на том, что книги мои в издательствах
"Авалун" и "Лауб" появились без моего ведома и до моего приезда за границу,
так как это не меняет дела. С другими капиталистическими издательствами я
заключил договор сам. Я утешаю себя тем, что важнейшие книги Маркса и Ленина
выпускались капиталистическими издательствами, когда у них не было
собственного, коммунистического, партийного. Но суть не в этом историческом
прецеденте. Политически гораздо важнее то, что ни одному здравомыслящему
человеку не придет в голову связывать судьбу моих идей с судьбою того
капиталистического предприятия, которое находит выгодным для себя печатать
мои книги. Принципиальная разница между капиталистическим издательством и
капиталистической книжной лавкой не так уж велика. В книжном магазине
сочинения Ленина стоят рядом с книгами Каутского, что не делает Ленина
ответственным за Каутского, а меня -- за Ратенау.
7. Вы ссылаетесь на то, что не можете платить таких сумм, как
Фишер64. Если бы это говорило партийное издательство -- довод был
бы законен и уместен, но какой смысл имеет этот довод в устах частного
издательства, -- мне совершенно непонятно.
Позвольте вам разъяснить нижеследующее: суммы, которые выплачиваются за
мои коммунистические работы капиталистическим предпринимателем, идут
исключительно на коммунистические цели, т. е. на обеспечение издательства
книг, брошюр и журналов, не приносящих дохода. Вот почему мои сделки с
буржуазными издательствами являются по задачам своим и результатам насквозь
коммунистическими. Торговля же коммунистическими-полукоммунистическими
идеями "без различия красок" со стороны частного издательства остается чисто
капиталистическим делом, хотя бы собственники такой торговли и входили в
состав коммунистической партии.
Я не сомневаюсь, что каждый рабочий поймет эту разницу. Только для
вскрытия ее я и счел необходимым ответить на те принципиальные нравоучения,
которые вы присоединили к вашему запоздавшему коммерческому предложению.
[Л.Д.Троцкий]
[После 8 мая 1929 г.]
Константинополь, 9 мая 1929 г.
Макс[у] Истмену
Дорогой друг!
1. Ввиду вашего согласия, как мне сообщил Паз, я поручил ему подписать
договор с американским издателем Бони на четыре тома.
2. Знаете ли вы, что в Германии вышло немецкое издание той самой книги,
которую вы издали по-английски? Издание в безобразном переводе и с
непристойной рекламой. Оно разошлось уже по крайней мере в 15.000
экземплярах. Издательство "Авалун"65 заявило, что купило право у
американского издателя, по-видимому, за какую-то совершенно ничтожную сумму.
При нормальных условиях "Авалун" должен был бы уже заплатить около 15.000
марок. Сейчас он, конечно, не платит ничего. Но гораздо хуже то, что издание
во всех отношениях безобразно. Мало того, Паз пишет, что какое-то
издательство во Франции приобрело права на мое письмо в Истпарт. Неужели это
американское издательство перепродало свои права? Будьте добры навести
справки, так как Паз уже продал эту книгу издательству Ридер, которое очень
беспокоится, и я получаю на этот счет постоянные запросы.
3. Через несколько дней я пошлю вам большую коллекцию рукописей, из
которых можно будет составить том, небезынтересный, как я надеюсь, для
американского читателя. Задержка выходит из-за того, что необходимо еще
некоторые речи переписать.
4. "Интернациональное" издательство выпустило за последние годы
несколько моих книг (Геллер и Ко.)66. Не знаете, имеются ли они
еще в продаже? Я бы очень хотел выпустить том, посвященный вопросам
литературы, науки и культуры. Но часть этого тома вошла в изданную Геллером
книгу "Литература и революция"67.
С товарищеским приветом
Ваш Л.Тр[оцкий]
13 мая 1929 г.
Уважаемая редакция "Социалистического вестника"!
Вы прекрасно знаете, как [мы] далеки идейно друг от друга, и тем не
менее, вследствие непреодолимых препятствий, я вынужден обратиться к вам с
покорнейшей просьбой передать нижеследующее письмо КАПД70.
С почтением Г. Мясников71
Дорогие товарищи!
Вам известно, что в 1923 г. я был выслан в Германию. Известно также,
что после того как я стал проявлять признаки политической жизнедеятельности
в Германии: издал (при вашей помощи и содействии "Манифест Рабочей группы",
за авторство которого был выслан, стал организовывать отправку в СССР и т.
д.), мне Н.Н.Крестинский и Г. Зиновьев давали заверения, что если я
возвращусь в СССР, то арестован не буду. Знаете также, что я, несмотря на
ваши советы: не верить и не ехать, поверил и поехал. Еще на вокзале тов.
В.Румынов говорил: "Напрасно едешь, Гаврила Ильич, арестуют тебя и будешь
сидеть долгие годы". У меня настолько велика была вера в порядочность и
честность руководящей головки ВКП(б), что я не допускал даже мысли о
провокации и обмане. И потому с легким сердцем садился в вагон,
направляющийся в СССР.
Но только я переехал границу СССР, как сразу почувствовал, что не все
хорошо и не все ладно.
Особенно это обозначилось по приезде в Москву, где сразу целая орава
шпиков взяла меня "на прицел".
В Москву приехал я 9 ноября 1923 г., а 19-го был арестован. Дали мне
прожить на "свободе" 10 дней, разумеется, для того чтобы создать
впечатление, что арестовали за что-то, сделанное мною в течение этих десяти
дней. Причем моя "свобода" была так относительна, что может поспорить со
всякой теорией относительности. Дом, в котором я жил (кстати сказать,
вплотную с ГПУ), имеет четыре выхода. У каждого из выходов стояло по два
шпика круглые сутки. И куда бы я ни пошел, я не беспокоился, так как моя
персона тщательно охраняется минимум двумя архангелами. При такой обстановке
делать что-нибудь было совершенно невозможно. ЦК ВКП(б) через ГПУ создал эту
обстановку и дал жить на воле 10 дней: все потому, чтобы при случае сказать,
что я арестован был не за то же авторство "Манифеста", а за какое-то еще
более вероломное и дерзкое "преступление".
Арестован был сам, арестована была и семья: жена и трое детей. Я был
унесен насильно в автомобиль и засим во внутреннюю тюрьму ГПУ, а жена и дети
были подвергнуты домашнему аресту (да воздаст им Аллах72 за
великодушие и любовь к детям!). С первого же часа я не стал принимать ни
воды, ни пищи. Три дня проголодал, а затем решил пойти на пролом... Но так
как за мной очень зорко наблюдали, по крайней мере через каждые три-пять
минут "волчок" открывался, то сделать это было чрезвычайно трудно. Надобно
было выбрать наиболее удачный момент. Ночь -- совершенно неподходящее время,
тихо-тихо, каждое движение будет услышано. Надо днем, и когда больше шума и
меньше внимания уделяется моей камере. Таким моментом я считал раздачу чая.
Заранее заготовив все необходимое, свил веревку, стал просить воды, будто бы
голодаю с водой, чтобы иметь возможность намочить веревку, когда будет
необходимо... И момент настал. Тихо, бесшумно, но быстро-быстро иду к окну.
Прикрепляю веревку к решетке и... Очнулся я на полу: страшная головная боль:
вот то первое, что я почувствовал, когда пришел в себя. А потом увидел, что
меня окружает стража ГПУ и врачи. Я сразу понял все... Кто-то увидел или
услышал, поднял тревогу и поспешил обрезать веревку, и я упал... Первое
движение, сделанное почти инстинктивно, бессознательно: схватил стоявший тут
же на полу около меня чайник с водой и бросил его в "хранителей" со словами
"Мерзавцы, вы и тут поспели"... Это все. Потом меня подняли, положили на
койку и удалились. Голодовку я продолжал.
Я требовал соблюдения обещания, что я не буду арестован...
Боюсь, что вместо письма у меня выйдет брошюра или даже книга, если я
буду описывать все той подробностью, с какой начал. Вот почему я описания
прекращаю -- скажу лишь, что меня обманули: обещали освобождение. Когда же
голодовку прекратил, то обещали ссылку в Новониколаевск73. А
когда доехали до Новониколаевска, то сказали, что ссылают в Томск, а
оказалось, что я был привезен в Томскую тюрьму, где с упорной и длительной
борьбой просидел три года.
Но был, очевидно, настолько безнравственен и беспокоен, что по
окончании трех лет мне еще преподнесли рецепт в виде постановления Особого
совещания при Коллегии ОГПУ74, что я приговорен еще к трем годам
уже не Томской, а Вятской тюрьмы, а семья, отбывавшая три года ссылки в
Томске, переводилась в ссылку в гор. Вятку, тоже на три года.
Это лекарство. Врачи, призванные ОГПУ, засвидетельствовали, что мне
необходим покой и семейная обстановка: томская одиночка, а затем одиночка
Вятского отдела ОГПУ и должны были играть роль курорта и санатория...
1 января 1927 г. погружают нас в арестантский вагон и под усиленным
конвоем отправляют в Вятку.
1 февраля я пишу заявление, что, если меня не освободят, то мне
придется прибегнуть к более острым средствам борьбы, чем голодовка, которые
подавлялись силой: путем насильственного питания. Срок для ответа месячный.
В это же время моя жена пишет письмо в Москву товарищам, что она очень
боится, что я покончу с собой. Письмо перепечатывается и распространяется по
Москве и попадает в руки членов ЦИКа75, оппозиционеров,
съехавшихся на сессию ЦИКа. Подымается шум, и 28 февраля 1927 г. Особое
совещание постановило, что тюрьма мне заменяется ссылкой в гор.
Эривань76 на при года, а семье ссылка в гор. Вятку заменяется
тоже ссылкой в Эривань. Раненько утром 1 марта мне предъявляют это
постановление, и я еду в ссылку вместе со всем своим багажом, женой и
детьми.
В ссылке прожил до 7 ноября 1928 г.
За время сидения в тюрьмах и проживания в ссылке мною написаны
следующие произведения: 1. "Новейшее ликвидаторство" (ответ
Вл.Сорину77 и Н.Бухарину на их брошюру "Рабочая группа.
Мясниковщина"); 2. "Ликвидаторство и марксизм" (где брошюра Сорина-Бухарина
и статья Астрова "Один из примеров мелкобуржуазного перерождения
(мясниковщина)", помещенная в журнале "Большевик" 20 мая 1924 г.,
разбираются вновь, но уже подробно критикуется общая линия ЦК ВКП(б) и
Коминтерна, выраженная в различных произведениях Сталиным, Бухариным,
Зиновьевым и Лениным; 3. "О марксизме" (критика теории "исторического
материализма"78 Бухарина и других подобной этой книге
произведений); 4. "Краткий комментарий Коммунистического манифеста К. Маркса
и Ф. Энгельса (написана к 80-летию "Коммунистического манифеста"); 5. "О
рабочем государстве"; 6. "Очередной обман" (о самокритике); 7. "Программа и
устав РКПС (Рабочих коммунистических партий Союза)" (проекты); 8. "Критика
программы Коминтерна" и 9. "Немного правды" (в эту брошюру вошли мои письма
из тюрьмы Сталину, Зиновьеву, Бухарину, Рыкову, запись разговора с Максимом
Горьким и прочие заметки).
Все они, как было уже сказано, содержат критику теории и практики ЦК
ВКП(б) и Коминтерна, а потому на территории необычайного социалистического
отечества оказались нелегальными и запрещенными.
Одно из этих произведений, "О рабочем государстве", сыграло роковую
роль в моей жизни. Я и мои товарищи давно уже думали, что необходимо
организовать мой побег и так или иначе связаться с рабочим движением всего
мира. Думали, что необходимо заграничное представительство, чтобы иметь
возможность информировать о тех течениях в рабочем движении, которые имеются
в СССР, и в то же время информировать пролетариев СССР о том, что делается в
рядах борющегося пролетариата всего мира.
Наиболее подходящим для этой роли наша Рабочая группа, Центральное бюро
по организации рабочих коммунистических партий Союза, считала меня. Стали
собирать средства и готовиться. Но вот один из наших сторонников
"раскаивается" и несет в ГПУ в качестве доказательства искренности своего
покаяния брошюру "О рабочем государстве", напечатанную на гектографе, и
доносит, что автором брошюры являюсь я. Это было в конце октября 1928 г.
Это решило дело.
Я забыл сказать вышеследующее: после того, как я поверил заверениям
Крестинского и Зиновьева в 1923 г., что по приезде в СССР арестован не буду,
и не только был арестован, но Политбюро ЦК ВКП(б) обсуждает вопрос, что
делать с главарями, с вождями Рабочей группы, и было два предложения:
1)расстрелять и 2)держать в тюрьме без обозначения срока, в режиме
исключительной изоляции (речь шла, главным образом, обо мне и Н.Кузнецове).
Предложение расстрелять большинства не собрало -- не хватило одного голоса,
и было принято второе предложение, во исполнение коего я и сидел в тюрьме
около трех с половиной лет (об этом знает Троцкий). И вот, если в 1923 г. не
хватило одного голоса, чтобы расправиться со мной, то в 1928 г., имея за
собой такие "страшные преступления", как авторство многих нелегальных
произведений, в том числе "Рабочего государства", ожидать мне хорошего не
приходилось и бежать надо было уже не потому, что необходимо было выполнить
постановление ЦБ РКПС, а уже и потому, чтобы не дать бюрократии втихомолку
расправиться со мной.
И вот те средства (50 долларов и 325 бумажных рублей), которые были
собраны Бюро РКПС, пришлись необычайно кстати. И без всякой организационной
подготовки 7 ноября, обманув бдительность шпиков, преобразившись как только
можно, я сел в поезд, направляющийся к русской Джульфе79, имея с
собой в портфеле все произведения, о которых сказано выше, а затем пять
номеров нашей газеты "Рабочий путь к власти" и другие мелкие вещи. Портфель
был набит битком. Часов около 12 ночи, когда поезд тронулся от Дорошаша 2-го
по направлению к Джульфе, я спрыгнул на ходу с поезда и побежал к реке
Аракс, являющейся границей между СССР и Персией. Разделся. Нагрузился (все
лишнее: шубу, пиджак и т. д. бросил) и поплыл. Тяжело было. Очень тяжело, но
все-таки доплыл. И проблуждав по горам часов до 4 утра и не нашедши дороги,
по руслу горного ручья спустился вновь к реке Аракс и по берегу его дошел до
Персидской Джульфы. Пришел в таможню, где и был задержан, арестован. Это
было в 9 часов утра 8 ноября 1928 г.
В Джульфе меня допросили и сделали запрос в Тавриз. На 8-й день меня
отправили в Тавриз. В Тавризе просидел 20 дней и отправили в Тегеран. В
Тегеране под арестом сидел до 19 марта 1929 г., а затем освобожден на 24
часа с тем, чтобы покинуть пределы Персии. Не имея ни паспорта, ни виз,
сделать это невозможно. Тогда молчаливо этот срок продлился и установился
такой порядок: я считаюсь формально свободным, но ночевать обязан в полиции.
Так было до выезда моего из Тегерана, за исключением времени, когда я около
недели прожил в квартире генерального консула СССР в Тегеране Вайнмана.
Почему это было (жил у Вайнмана), расскажу потом, так как это довольно
длинная и путаная история.
Но не могу не сказать следующего: как только я прибыл в Тегеран, то
сразу почувствовал, что полпредство СССР добивается моей выдачи. Много было
борьбы. Нужно было всячески разъяснять персидским властям, что выдать меня
они не должны, так как есть де международное право, гарантирующее право
убежища политическим эмигрантам, и если они меня выдадут, то авторитет их от
этого пострадает, так как они тем самым докажут, что они такое же зависимое
от СССР государство, как и Персия при Ходжарах80 была зависимой
от России.
Тогда они употребляли следующий прием: меня "освободили", все время
каждый день говорили, чтобы я немедленно уехал. По освобождении первое, что
я сделал, - пошел в Полпредство СССР, где виделся с Давтяном81 и
Логановским82 и просил выдать мне паспорт.
Они выдать отказались, обещая сделать это дней через 4-5, а сами
настойчиво требовали моего ареста вновь, придираясь к одному из пунктов
договора. Я это почувствовал и понял, что паспорта они мне не дадут, а
выдали бумажку о том, что выдадут паспорт через 4-5 дней, чтобы выиграть
время. Тогда я иду на телеграф и подаю телеграмму в Берлин следующего
содержания: "Передайте друзьям[, что] Мясников эмигрировал[,] необходима
виза[,] деньги. Немедленно телеграфируйте[:] Тегеран, Полиция, Мясникову".
До этого я ходил в турецкое и немецкое консульство, в визе отказали. Когда
же я пошел вторично в немецкое консульство, то меня просто перестали
принимать.
Вдруг я получаю ответ на телеграмму: "Мясникову. Префекту Полиции.
Тегеран. Вашу телеграмму передал. Надеемся, все будет улажено. Подпись
Абрамович"83.
Вначале я обрадовался и побежал в немецкое консульство, но меня опять
не приняли. Пошел в Полпредство СССР и сказал, что вы, кажется, делали как
раз обратное тому, что вы обещали: обещали защиту, а требовали ареста.
Разумеется, заверения, что это не так, что ни словом, ни делом они не
повинны в столь тяжких грехах. Но я тут почувствовал, что дело не чисто.
Когда же пришел в полицию, по самым незаметным мелочам в поведении полиции
убеждаюсь, что ареста требуют и теперь, а полиция готова к этому. И вдруг у
меня как молнией пронизывается не только мой ум, но и весь организм; мыслью:
а что если телеграмма поддельна? А что если моя телеграмма услужливой
полицией Персии передана Давтяну и он сочинил ответ? Что тогда? Что если
Давтян пишет, что надеется, что все будет улажено, что и визу и деньги я
получу, но только визу на въезд в СССР?
Что делать, если это так? Иду на телеграф, спрашиваю: когда ушла моя
телеграмма? Один молодой армянин-телеграфист отвечает: вчера в шесть часов
вечера. Как же она могла уйти в шесть вечера, коль скоро я подал ее в
девять?
И сколько я ни настаивал, справки я не получил. Подозрение усилилось.
Что делать? Иду на Индо-европейский телеграф: оказывается, не работает.
Подаю опять телеграмму, что добиваются выдачи, имею только сутки, необходима
виза, деньги, немедленно телеграфируйте. Но ведь судьба этой телеграммы та
же! Хожу, как ошпаренный кипятком, но ничего не могу придумать.
Через два дня, в которые я опять побывал в Полпредстве СССР, проверяя
впечатление, но ничего определенного не мог получить, так вот, дня через два
я получаю следующую телеграмму: "Мясникову. Полиция. Тегеран. Виза выслана
сегодня телеграфно [в] германское консульство". Подпись Абрамович.
(Ту и другую телеграмму буквально копирую).
Сомнение о подделке рассеивается. Иду, не иду, а лечу, в немецкое
консульство, и в то время, как Рихтер, хлопая меня по плечу, говорит, что
виза есть, и провожает меня к г. Мейеру, который вышел с вытянутой
физиономией из своего кабинета и говорит, что виза выслана для Алекса
Мясникова84, а вы -- Гавриил Ильич Мясников? Да. Но вы-то просили для меня
визу, а не для умершего Александра Мясникова? Да ведь Александр Мясников --
армянин, и это не его фамилия.
Придите через три дня за ответом.
Опять хожу, думаю и думаю, как в огне горю.
А что, если так дело обстоит: деньги за поданную мной телеграмму
полиция передает немецкому консульству, которое посылает телеграмму и
получает благоприятный для меня ответ, но, уступая просьбе полпредства СССР,
начинает "мудрить". Откуда Мейер знает Алекса Мясникова? Чья рука? Давтяна?
Но что же делать?
Очень не хочу идти в английское консульство, но, кажется, не миновать
его. Но раньше иду в турецкое консульство. Опять отказ. Решил идти в
английское консульство. Иду. Спрашиваю: есть ли кто, кто понимает по-русски.
Есть.
Я подаю то заявление, которое у меня не было принято немецким
консульством. Мне говорят, чтобы я подождал. Жду. Потом проводят меня к
секретарю миссии и подробно расспрашивают, кто я такой. Я говорю. Имеете ли
вы паспорт? Отвечаю, что нет. Полпредство обещало выдать, но не выдает.
Вижу, что если мне не выдадут паспорт, то я визы не получу. Хитрая рожа у
переводчика, говорит: вы еще попытайтесь сходить, а то ведь не на чем вам
визу поставить. Кажу документ от ГПУ, что я ссыльный. Можно на это
поставить? Можно, но лучше, если это будет паспорт. Но, говорит, мы вам
ничего не обещали.
Думал, если я получу паспорт, то не так уж неотложно буду нуждаться в
визе. Попытаюсь еще сходить в консульство СССР. Прямо из английского
кончали... примирением с буржуазным обществом. Я пока только перелистывал
вашу книгу58 и в ближайшее время прочитаю ее. В своих "Эпигонах"
я вынужден буду вам посвятить небольшую главу: политическая дружба требует
ясности прежде всего.
Суварин запутался очень тяжко. Он не понял совершенно классового
характера современных группировок коммунизма и думал с ними справиться при
помощи наспех написанных газетных статеек. На этом пути он приблизился к
Брандлеру, который ведет сейчас линию на восстановление довоенной левой
социал-демократии, несостоятельность которой достаточно обнаружена войной.
Газета Милюкова "Последние новости"59 посвятила передовую статью
разногласиям между Сувариным и Троцким, причем, конечно, полностью и целиком
стала на сторону Суварина. Если Суварин не поймет, в какое болото он залез,
то он погибнет для революционного движения на ряд лет, если не навсегда.
Вы спрашиваете, какие книги мне нужны? Мне трудно называть книги, ибо я
за последний период, который длится уже довольно долго, не следил совершенно
за книжным рынком. Я могу только сказать, какие темы меня интересуют больше
всего, и в соответствии с этим вы сможете мне посылать книги.
Во-первых, я хочу иметь литературу, характеризующую экономические и
политические тенденции развития Соединенных Штатов за последний период.
2. Наиболее важные периодические издания, например
"Экономист"60 и "Куррент Истори"61. Хорошо было бы
получать также одну ежедневную газету.
3. Желательно иметь коллекцию наиболее характерных изданий: книг,
брошюр и проч. (характеризующих различные организации, формы и течения
рабочего движения).
4. Наиболее выдающиеся произведения американского книжного рынка.
После окончания автобиографии, которою я буду занят до июня, я посвящу
два месяца, примерно, завершению свой книги об "эпигонах". После того,
следовательно осенью, приступлю к книге о мировом хозяйстве и международной
политике62. Вопрос об Америке, о взаимоотношении Соединенных
Штатов, Англии, Южной Америки и Японии займет в этой книге решающее место.
Из этого вы можете усмотреть, как важно для меня иметь соответственную
литературу.
[Л.Д.Троцкий]
1. Я получил вашу телеграмму от 3 апреля -- на полтора месяца позже,
чем телеграммы от ряда других немецких издательств. Я получил ваше письмо от
8 мая -- на три месяца позже, чем соответственные предложения от других
немецких издательств.
2. Более, однако, чем запоздалость ваших предложений, обращает на себя
внимание странный их тон: вы сочетаете деловые предложения с политическими
нравоучениями. Если ваши деловые предложения запоздали по вашей вине, то
политические ваши поучения по меньшей мере неуместны. Позвольте мне вам это
разъяснить в настоящем кратком письме.
3. Мою ошибку вы видите в том, что я публикую свои книги в буржуазных
издательствах, а не в вашем. Но в том же письме вы сообщаете мне, что ваше
издательство было и остается совершенно независимым частным предприятием.
Позвольте вам сказать в таком случае, что вы представляете такое же
капиталистическое предприятие, как и те издательства, которые печатают мои
книги. Коммунистическим издательством я могу признать только такое, которое
принадлежит к партии или фракции, работает под их контролем и доходами
своими обслуживает нужды партии. То обстоятельство, что вы издаете
коммунистическую литературу или близкую к ней, не нарушает
капиталистического характера вашего предприятия.
4. По вашим словам, выход моих книг в буржуазных издательствах может
вызвать впечатление, что я "действительно ищу, как многократно утверждали
мои противники, смычки направо". Позвольте на это ответить, что ни мои
взгляды, ни мои книги не нуждаются в метрическом свидетельстве со стороны
того или другого капиталистического издательства, хотя бы и торгующего
коммунистической или полукоммунистической литературой.
5. Вы сообщаете в вашем письме, что являетесь не только коммунистами,
но и членами партии. Вы жалуетесь на Коминтерн, который чуть не разорил вас
в вопросе об издании сочинений Ленина. Вы заявляете в то же время, что не
хотите ссориться с Коминтерном, т. е. с его очередным руководством. Вместе с
тем вы меня предупреждаете, что вы с такой же охотой предоставили бы ваше
издательство для сочинений Сталина. Все это я могу понять с коммерческой
точки зрения, но не с коммунистической. Коммерческое предприятие может
эксплуатировать и борьбу идей в рамках коммунизма. Подлинно коммунистическое
издательство никогда не могло бы оставаться индифферентным в борьбе идей, от
которой зависит будущность мирового рабочего движения; тем менее оно могло
бы хвалиться своей индифферентностью. Коммерсант не хочет ссориться ни с
тем, кто фальсифицирует марксизм, клевещет и запирает в тюрьму, ни с тем,
кто борется за марксизм и, сидя в тюрьме или в ссылке, защищает его в своих
книгах. Такого коммерсанта я могу понять и могу с ним иметь дело, как с
коммерсантом. Я только не позволю ему читать мне политические наставления.
Но с коммунизмом идейная индифферентность не имеет ничего общего.
6. Я не буду останавливаться на том, что книги мои в издательствах
"Авалун" и "Лауб" появились без моего ведома и до моего приезда за границу,
так как это не меняет дела. С другими капиталистическими издательствами я
заключил договор сам. Я утешаю себя тем, что важнейшие книги Маркса и Ленина
выпускались капиталистическими издательствами, когда у них не было
собственного, коммунистического, партийного. Но суть не в этом историческом
прецеденте. Политически гораздо важнее то, что ни одному здравомыслящему
человеку не придет в голову связывать судьбу моих идей с судьбою того
капиталистического предприятия, которое находит выгодным для себя печатать
мои книги. Принципиальная разница между капиталистическим издательством и
капиталистической книжной лавкой не так уж велика. В книжном магазине
сочинения Ленина стоят рядом с книгами Каутского, что не делает Ленина
ответственным за Каутского, а меня -- за Ратенау.
7. Вы ссылаетесь на то, что не можете платить таких сумм, как
Фишер64. Если бы это говорило партийное издательство -- довод был
бы законен и уместен, но какой смысл имеет этот довод в устах частного
издательства, -- мне совершенно непонятно.
Позвольте вам разъяснить нижеследующее: суммы, которые выплачиваются за
мои коммунистические работы капиталистическим предпринимателем, идут
исключительно на коммунистические цели, т. е. на обеспечение издательства
книг, брошюр и журналов, не приносящих дохода. Вот почему мои сделки с
буржуазными издательствами являются по задачам своим и результатам насквозь
коммунистическими. Торговля же коммунистическими-полукоммунистическими
идеями "без различия красок" со стороны частного издательства остается чисто
капиталистическим делом, хотя бы собственники такой торговли и входили в
состав коммунистической партии.
Я не сомневаюсь, что каждый рабочий поймет эту разницу. Только для
вскрытия ее я и счел необходимым ответить на те принципиальные нравоучения,
которые вы присоединили к вашему запоздавшему коммерческому предложению.
[Л.Д.Троцкий]
[После 8 мая 1929 г.]
Константинополь, 9 мая 1929 г.
Макс[у] Истмену
Дорогой друг!
1. Ввиду вашего согласия, как мне сообщил Паз, я поручил ему подписать
договор с американским издателем Бони на четыре тома.
2. Знаете ли вы, что в Германии вышло немецкое издание той самой книги,
которую вы издали по-английски? Издание в безобразном переводе и с
непристойной рекламой. Оно разошлось уже по крайней мере в 15.000
экземплярах. Издательство "Авалун"65 заявило, что купило право у
американского издателя, по-видимому, за какую-то совершенно ничтожную сумму.
При нормальных условиях "Авалун" должен был бы уже заплатить около 15.000
марок. Сейчас он, конечно, не платит ничего. Но гораздо хуже то, что издание
во всех отношениях безобразно. Мало того, Паз пишет, что какое-то
издательство во Франции приобрело права на мое письмо в Истпарт. Неужели это
американское издательство перепродало свои права? Будьте добры навести
справки, так как Паз уже продал эту книгу издательству Ридер, которое очень
беспокоится, и я получаю на этот счет постоянные запросы.
3. Через несколько дней я пошлю вам большую коллекцию рукописей, из
которых можно будет составить том, небезынтересный, как я надеюсь, для
американского читателя. Задержка выходит из-за того, что необходимо еще
некоторые речи переписать.
4. "Интернациональное" издательство выпустило за последние годы
несколько моих книг (Геллер и Ко.)66. Не знаете, имеются ли они
еще в продаже? Я бы очень хотел выпустить том, посвященный вопросам
литературы, науки и культуры. Но часть этого тома вошла в изданную Геллером
книгу "Литература и революция"67.
С товарищеским приветом
Ваш Л.Тр[оцкий]
13 мая 1929 г.
Уважаемая редакция "Социалистического вестника"!
Вы прекрасно знаете, как [мы] далеки идейно друг от друга, и тем не
менее, вследствие непреодолимых препятствий, я вынужден обратиться к вам с
покорнейшей просьбой передать нижеследующее письмо КАПД70.
С почтением Г. Мясников71
Дорогие товарищи!
Вам известно, что в 1923 г. я был выслан в Германию. Известно также,
что после того как я стал проявлять признаки политической жизнедеятельности
в Германии: издал (при вашей помощи и содействии "Манифест Рабочей группы",
за авторство которого был выслан, стал организовывать отправку в СССР и т.
д.), мне Н.Н.Крестинский и Г. Зиновьев давали заверения, что если я
возвращусь в СССР, то арестован не буду. Знаете также, что я, несмотря на
ваши советы: не верить и не ехать, поверил и поехал. Еще на вокзале тов.
В.Румынов говорил: "Напрасно едешь, Гаврила Ильич, арестуют тебя и будешь
сидеть долгие годы". У меня настолько велика была вера в порядочность и
честность руководящей головки ВКП(б), что я не допускал даже мысли о
провокации и обмане. И потому с легким сердцем садился в вагон,
направляющийся в СССР.
Но только я переехал границу СССР, как сразу почувствовал, что не все
хорошо и не все ладно.
Особенно это обозначилось по приезде в Москву, где сразу целая орава
шпиков взяла меня "на прицел".
В Москву приехал я 9 ноября 1923 г., а 19-го был арестован. Дали мне
прожить на "свободе" 10 дней, разумеется, для того чтобы создать
впечатление, что арестовали за что-то, сделанное мною в течение этих десяти
дней. Причем моя "свобода" была так относительна, что может поспорить со
всякой теорией относительности. Дом, в котором я жил (кстати сказать,
вплотную с ГПУ), имеет четыре выхода. У каждого из выходов стояло по два
шпика круглые сутки. И куда бы я ни пошел, я не беспокоился, так как моя
персона тщательно охраняется минимум двумя архангелами. При такой обстановке
делать что-нибудь было совершенно невозможно. ЦК ВКП(б) через ГПУ создал эту
обстановку и дал жить на воле 10 дней: все потому, чтобы при случае сказать,
что я арестован был не за то же авторство "Манифеста", а за какое-то еще
более вероломное и дерзкое "преступление".
Арестован был сам, арестована была и семья: жена и трое детей. Я был
унесен насильно в автомобиль и засим во внутреннюю тюрьму ГПУ, а жена и дети
были подвергнуты домашнему аресту (да воздаст им Аллах72 за
великодушие и любовь к детям!). С первого же часа я не стал принимать ни
воды, ни пищи. Три дня проголодал, а затем решил пойти на пролом... Но так
как за мной очень зорко наблюдали, по крайней мере через каждые три-пять
минут "волчок" открывался, то сделать это было чрезвычайно трудно. Надобно
было выбрать наиболее удачный момент. Ночь -- совершенно неподходящее время,
тихо-тихо, каждое движение будет услышано. Надо днем, и когда больше шума и
меньше внимания уделяется моей камере. Таким моментом я считал раздачу чая.
Заранее заготовив все необходимое, свил веревку, стал просить воды, будто бы
голодаю с водой, чтобы иметь возможность намочить веревку, когда будет
необходимо... И момент настал. Тихо, бесшумно, но быстро-быстро иду к окну.
Прикрепляю веревку к решетке и... Очнулся я на полу: страшная головная боль:
вот то первое, что я почувствовал, когда пришел в себя. А потом увидел, что
меня окружает стража ГПУ и врачи. Я сразу понял все... Кто-то увидел или
услышал, поднял тревогу и поспешил обрезать веревку, и я упал... Первое
движение, сделанное почти инстинктивно, бессознательно: схватил стоявший тут
же на полу около меня чайник с водой и бросил его в "хранителей" со словами
"Мерзавцы, вы и тут поспели"... Это все. Потом меня подняли, положили на
койку и удалились. Голодовку я продолжал.
Я требовал соблюдения обещания, что я не буду арестован...
Боюсь, что вместо письма у меня выйдет брошюра или даже книга, если я
буду описывать все той подробностью, с какой начал. Вот почему я описания
прекращаю -- скажу лишь, что меня обманули: обещали освобождение. Когда же
голодовку прекратил, то обещали ссылку в Новониколаевск73. А
когда доехали до Новониколаевска, то сказали, что ссылают в Томск, а
оказалось, что я был привезен в Томскую тюрьму, где с упорной и длительной
борьбой просидел три года.
Но был, очевидно, настолько безнравственен и беспокоен, что по
окончании трех лет мне еще преподнесли рецепт в виде постановления Особого
совещания при Коллегии ОГПУ74, что я приговорен еще к трем годам
уже не Томской, а Вятской тюрьмы, а семья, отбывавшая три года ссылки в
Томске, переводилась в ссылку в гор. Вятку, тоже на три года.
Это лекарство. Врачи, призванные ОГПУ, засвидетельствовали, что мне
необходим покой и семейная обстановка: томская одиночка, а затем одиночка
Вятского отдела ОГПУ и должны были играть роль курорта и санатория...
1 января 1927 г. погружают нас в арестантский вагон и под усиленным
конвоем отправляют в Вятку.
1 февраля я пишу заявление, что, если меня не освободят, то мне
придется прибегнуть к более острым средствам борьбы, чем голодовка, которые
подавлялись силой: путем насильственного питания. Срок для ответа месячный.
В это же время моя жена пишет письмо в Москву товарищам, что она очень
боится, что я покончу с собой. Письмо перепечатывается и распространяется по
Москве и попадает в руки членов ЦИКа75, оппозиционеров,
съехавшихся на сессию ЦИКа. Подымается шум, и 28 февраля 1927 г. Особое
совещание постановило, что тюрьма мне заменяется ссылкой в гор.
Эривань76 на при года, а семье ссылка в гор. Вятку заменяется
тоже ссылкой в Эривань. Раненько утром 1 марта мне предъявляют это
постановление, и я еду в ссылку вместе со всем своим багажом, женой и
детьми.
В ссылке прожил до 7 ноября 1928 г.
За время сидения в тюрьмах и проживания в ссылке мною написаны
следующие произведения: 1. "Новейшее ликвидаторство" (ответ
Вл.Сорину77 и Н.Бухарину на их брошюру "Рабочая группа.
Мясниковщина"); 2. "Ликвидаторство и марксизм" (где брошюра Сорина-Бухарина
и статья Астрова "Один из примеров мелкобуржуазного перерождения
(мясниковщина)", помещенная в журнале "Большевик" 20 мая 1924 г.,
разбираются вновь, но уже подробно критикуется общая линия ЦК ВКП(б) и
Коминтерна, выраженная в различных произведениях Сталиным, Бухариным,
Зиновьевым и Лениным; 3. "О марксизме" (критика теории "исторического
материализма"78 Бухарина и других подобной этой книге
произведений); 4. "Краткий комментарий Коммунистического манифеста К. Маркса
и Ф. Энгельса (написана к 80-летию "Коммунистического манифеста"); 5. "О
рабочем государстве"; 6. "Очередной обман" (о самокритике); 7. "Программа и
устав РКПС (Рабочих коммунистических партий Союза)" (проекты); 8. "Критика
программы Коминтерна" и 9. "Немного правды" (в эту брошюру вошли мои письма
из тюрьмы Сталину, Зиновьеву, Бухарину, Рыкову, запись разговора с Максимом
Горьким и прочие заметки).
Все они, как было уже сказано, содержат критику теории и практики ЦК
ВКП(б) и Коминтерна, а потому на территории необычайного социалистического
отечества оказались нелегальными и запрещенными.
Одно из этих произведений, "О рабочем государстве", сыграло роковую
роль в моей жизни. Я и мои товарищи давно уже думали, что необходимо
организовать мой побег и так или иначе связаться с рабочим движением всего
мира. Думали, что необходимо заграничное представительство, чтобы иметь
возможность информировать о тех течениях в рабочем движении, которые имеются
в СССР, и в то же время информировать пролетариев СССР о том, что делается в
рядах борющегося пролетариата всего мира.
Наиболее подходящим для этой роли наша Рабочая группа, Центральное бюро
по организации рабочих коммунистических партий Союза, считала меня. Стали
собирать средства и готовиться. Но вот один из наших сторонников
"раскаивается" и несет в ГПУ в качестве доказательства искренности своего
покаяния брошюру "О рабочем государстве", напечатанную на гектографе, и
доносит, что автором брошюры являюсь я. Это было в конце октября 1928 г.
Это решило дело.
Я забыл сказать вышеследующее: после того, как я поверил заверениям
Крестинского и Зиновьева в 1923 г., что по приезде в СССР арестован не буду,
и не только был арестован, но Политбюро ЦК ВКП(б) обсуждает вопрос, что
делать с главарями, с вождями Рабочей группы, и было два предложения:
1)расстрелять и 2)держать в тюрьме без обозначения срока, в режиме
исключительной изоляции (речь шла, главным образом, обо мне и Н.Кузнецове).
Предложение расстрелять большинства не собрало -- не хватило одного голоса,
и было принято второе предложение, во исполнение коего я и сидел в тюрьме
около трех с половиной лет (об этом знает Троцкий). И вот, если в 1923 г. не
хватило одного голоса, чтобы расправиться со мной, то в 1928 г., имея за
собой такие "страшные преступления", как авторство многих нелегальных
произведений, в том числе "Рабочего государства", ожидать мне хорошего не
приходилось и бежать надо было уже не потому, что необходимо было выполнить
постановление ЦБ РКПС, а уже и потому, чтобы не дать бюрократии втихомолку
расправиться со мной.
И вот те средства (50 долларов и 325 бумажных рублей), которые были
собраны Бюро РКПС, пришлись необычайно кстати. И без всякой организационной
подготовки 7 ноября, обманув бдительность шпиков, преобразившись как только
можно, я сел в поезд, направляющийся к русской Джульфе79, имея с
собой в портфеле все произведения, о которых сказано выше, а затем пять
номеров нашей газеты "Рабочий путь к власти" и другие мелкие вещи. Портфель
был набит битком. Часов около 12 ночи, когда поезд тронулся от Дорошаша 2-го
по направлению к Джульфе, я спрыгнул на ходу с поезда и побежал к реке
Аракс, являющейся границей между СССР и Персией. Разделся. Нагрузился (все
лишнее: шубу, пиджак и т. д. бросил) и поплыл. Тяжело было. Очень тяжело, но
все-таки доплыл. И проблуждав по горам часов до 4 утра и не нашедши дороги,
по руслу горного ручья спустился вновь к реке Аракс и по берегу его дошел до
Персидской Джульфы. Пришел в таможню, где и был задержан, арестован. Это
было в 9 часов утра 8 ноября 1928 г.
В Джульфе меня допросили и сделали запрос в Тавриз. На 8-й день меня
отправили в Тавриз. В Тавризе просидел 20 дней и отправили в Тегеран. В
Тегеране под арестом сидел до 19 марта 1929 г., а затем освобожден на 24
часа с тем, чтобы покинуть пределы Персии. Не имея ни паспорта, ни виз,
сделать это невозможно. Тогда молчаливо этот срок продлился и установился
такой порядок: я считаюсь формально свободным, но ночевать обязан в полиции.
Так было до выезда моего из Тегерана, за исключением времени, когда я около
недели прожил в квартире генерального консула СССР в Тегеране Вайнмана.
Почему это было (жил у Вайнмана), расскажу потом, так как это довольно
длинная и путаная история.
Но не могу не сказать следующего: как только я прибыл в Тегеран, то
сразу почувствовал, что полпредство СССР добивается моей выдачи. Много было
борьбы. Нужно было всячески разъяснять персидским властям, что выдать меня
они не должны, так как есть де международное право, гарантирующее право
убежища политическим эмигрантам, и если они меня выдадут, то авторитет их от
этого пострадает, так как они тем самым докажут, что они такое же зависимое
от СССР государство, как и Персия при Ходжарах80 была зависимой
от России.
Тогда они употребляли следующий прием: меня "освободили", все время
каждый день говорили, чтобы я немедленно уехал. По освобождении первое, что
я сделал, - пошел в Полпредство СССР, где виделся с Давтяном81 и
Логановским82 и просил выдать мне паспорт.
Они выдать отказались, обещая сделать это дней через 4-5, а сами
настойчиво требовали моего ареста вновь, придираясь к одному из пунктов
договора. Я это почувствовал и понял, что паспорта они мне не дадут, а
выдали бумажку о том, что выдадут паспорт через 4-5 дней, чтобы выиграть
время. Тогда я иду на телеграф и подаю телеграмму в Берлин следующего
содержания: "Передайте друзьям[, что] Мясников эмигрировал[,] необходима
виза[,] деньги. Немедленно телеграфируйте[:] Тегеран, Полиция, Мясникову".
До этого я ходил в турецкое и немецкое консульство, в визе отказали. Когда
же я пошел вторично в немецкое консульство, то меня просто перестали
принимать.
Вдруг я получаю ответ на телеграмму: "Мясникову. Префекту Полиции.
Тегеран. Вашу телеграмму передал. Надеемся, все будет улажено. Подпись
Абрамович"83.
Вначале я обрадовался и побежал в немецкое консульство, но меня опять
не приняли. Пошел в Полпредство СССР и сказал, что вы, кажется, делали как
раз обратное тому, что вы обещали: обещали защиту, а требовали ареста.
Разумеется, заверения, что это не так, что ни словом, ни делом они не
повинны в столь тяжких грехах. Но я тут почувствовал, что дело не чисто.
Когда же пришел в полицию, по самым незаметным мелочам в поведении полиции
убеждаюсь, что ареста требуют и теперь, а полиция готова к этому. И вдруг у
меня как молнией пронизывается не только мой ум, но и весь организм; мыслью:
а что если телеграмма поддельна? А что если моя телеграмма услужливой
полицией Персии передана Давтяну и он сочинил ответ? Что тогда? Что если
Давтян пишет, что надеется, что все будет улажено, что и визу и деньги я
получу, но только визу на въезд в СССР?
Что делать, если это так? Иду на телеграф, спрашиваю: когда ушла моя
телеграмма? Один молодой армянин-телеграфист отвечает: вчера в шесть часов
вечера. Как же она могла уйти в шесть вечера, коль скоро я подал ее в
девять?
И сколько я ни настаивал, справки я не получил. Подозрение усилилось.
Что делать? Иду на Индо-европейский телеграф: оказывается, не работает.
Подаю опять телеграмму, что добиваются выдачи, имею только сутки, необходима
виза, деньги, немедленно телеграфируйте. Но ведь судьба этой телеграммы та
же! Хожу, как ошпаренный кипятком, но ничего не могу придумать.
Через два дня, в которые я опять побывал в Полпредстве СССР, проверяя
впечатление, но ничего определенного не мог получить, так вот, дня через два
я получаю следующую телеграмму: "Мясникову. Полиция. Тегеран. Виза выслана
сегодня телеграфно [в] германское консульство". Подпись Абрамович.
(Ту и другую телеграмму буквально копирую).
Сомнение о подделке рассеивается. Иду, не иду, а лечу, в немецкое
консульство, и в то время, как Рихтер, хлопая меня по плечу, говорит, что
виза есть, и провожает меня к г. Мейеру, который вышел с вытянутой
физиономией из своего кабинета и говорит, что виза выслана для Алекса
Мясникова84, а вы -- Гавриил Ильич Мясников? Да. Но вы-то просили для меня
визу, а не для умершего Александра Мясникова? Да ведь Александр Мясников --
армянин, и это не его фамилия.
Придите через три дня за ответом.
Опять хожу, думаю и думаю, как в огне горю.
А что, если так дело обстоит: деньги за поданную мной телеграмму
полиция передает немецкому консульству, которое посылает телеграмму и
получает благоприятный для меня ответ, но, уступая просьбе полпредства СССР,
начинает "мудрить". Откуда Мейер знает Алекса Мясникова? Чья рука? Давтяна?
Но что же делать?
Очень не хочу идти в английское консульство, но, кажется, не миновать
его. Но раньше иду в турецкое консульство. Опять отказ. Решил идти в
английское консульство. Иду. Спрашиваю: есть ли кто, кто понимает по-русски.
Есть.
Я подаю то заявление, которое у меня не было принято немецким
консульством. Мне говорят, чтобы я подождал. Жду. Потом проводят меня к
секретарю миссии и подробно расспрашивают, кто я такой. Я говорю. Имеете ли
вы паспорт? Отвечаю, что нет. Полпредство обещало выдать, но не выдает.
Вижу, что если мне не выдадут паспорт, то я визы не получу. Хитрая рожа у
переводчика, говорит: вы еще попытайтесь сходить, а то ведь не на чем вам
визу поставить. Кажу документ от ГПУ, что я ссыльный. Можно на это
поставить? Можно, но лучше, если это будет паспорт. Но, говорит, мы вам
ничего не обещали.
Думал, если я получу паспорт, то не так уж неотложно буду нуждаться в
визе. Попытаюсь еще сходить в консульство СССР. Прямо из английского