Вальтер Скотт. Талисман, или Ричард Львиное-Сердце в Палестине

эрцгерцога. В середине стоял сам Леопольд, с довольным видом любуясь делом
своих рук и прислушиваясь к одобрительным крикам, которыми его щедро
награждали его приверженцы. В тот момент, когда он находился в апогее своего
торжества, Ричард ворвался в середину с помощью лишь двух человек; но его
натиск был так стремителен, что, казалось, будто целое войско заняло холм.
- Кто посмел? - закричал он голосом, похожим на гул землетрясения, и
схватил австрийское знамя. - Кто посмел повесить эту жалкую тряпку рядом с
английским знаменем?
Эрцгерцог не был лишен храбрости, и невозможно было предполагать, чтобы
он не слышал вопроса и не ответил на него. Но он был настолько взволнован и
удивлен неожиданным появлении Ричарда и настолько подавлен страхом перед его
вспыльчивым и неустойчивым характером, что королю пришлось дважды повторить
свой вопрос таким тоном, будто он бросал вызов небу и земле. Наконец
эрцгерцог" набравшись храбрости, ответил:
- Это сделал я, Леопольд Австрийский.
- Так пусть Леопольд Австрийский, - ответил Ричард, - теперь увидит,
как уважает его знамя и его притязания Ричард Английский.
С этими словами он выдернул древко из земли, разломал его на части,
швырнул знамя на землю и стал топтать его ногами.
- Вот, - сказал он, - как я топчу знамя Австрии! Найдется ли среди
вашего тевтонского рыцарства кто-нибудь, кто осудит мой поступок?
Последовало минутное молчание: но ведь храбрее германцев нет никого.
- Я! Я! Я! - послышались возгласы многих рыцарей, приверженцев
эрцгерцога. Наконец он и сам присоединил свой голос к тем, кто принял вызов
короля Англии.
- Что мы смотрим? - вскричал граф Валленрод, рыцарь огромного роста из
пограничной с Венгрией провинции. - Братья, благородные дворяне, нога этого
человека топчет честь нашей родины. На выручку посрамленного знамени!
Сокрушим английскую гордыню!
С этими словами он выхватил меч, с намерением нанести королю такой
удар, который мог бы стать роковым, не вмешайся шотландец, принявший удар на
свой щит.
- Я дал клятву, - сказал король Ричард, и голос его был услышан даже
среди шума, который становился все сильнее, - никогда не наносить удара
тому, кто носит крест; поэтому ты останешься жить, Валленрод, чтобы помнить
о Ричарде Английском.
Сказав это, он обхватил высокого венгерца и, непобедимый в борьбе, как
и в прочих военных упражнениях, отбросил его назад с такой силой, что
грузная масса отлетела прочь, будто выброшенная из катапульты. Она
пронеслась над толпой свидетелей этой необычной сцены и через край холма
покатилась по крутому откосу. Валленрод катился головой вниз, но наконец,
задев за что-то плечом, вывихнул его и остался лежать замертво. Проявление
этой почти сверхъестественной силы не ободрило ни эрцгерцога, ни кого-либо
из его приближенных настолько, чтобы возобновить борьбу, закончившуюся столь
плачевно. Те, что стояли в задних рядах, начали бряцать мечами, выкрикивая:
"Руби его, островного дога! " Но те, что находились ближе, из страха и будто
желая навести порядок закричали: "Успокоитесь, успокойтесь ради святой
церкви и нашего отца папы! "
Эти противоречащие друг другу выкрики противников указывали на их
нерешительность. Ричард, топча ногой эрцгерцогское знамя, озирался кругом,
как бы выискивая себе противника. Все знатные австрийцы отшатывались от его
взора, словно от грозной пасти льва. Де Во и рыцарь Леопарда стояли рядом с
королем. Хоть их мечи все еще были в ножнах, было ясно, что они готовы до
последней капли крови защищать Ричарда, а их рост и внушительная сила ясно
говорили, что защита эта могла бы быть самой отчаянной.
Тут подоспел и Солсбери со своими людьми, с алебардами наготове и
натянутыми луками.
В этот момент король Франции Филипп в сопровождении двух-трех человек
из своей свиты поднялся на площадку, чтобы узнать о причинах суматохи. Он
жестом выразил удивление при виде короля Англии, так быстро покинувшего свое
ложе и стоявшего в угрожающей позе перед их общим союзником, эрцгерцогом
австрийским. Сам Ричард смутился и покраснел при мысли о том, что Филипп,
которого он не любил, но уважал за ум, застал его в позе, не подобающей ни
монарху, ни крестоносцу. Все видели, как он как бы случайно отдернул и снял
ногу с обесчещенного знамени и постарался изменить выражение лица, напустив
на себя хладнокровие и безразличие. Леопольд тоже старался казаться
спокойным, но он был подавлен сознанием того, что Филипп заметил безвольную
покорность, с какой он сносил оскорбления вспыльчивого короля Англии.
Обладая многими превосходными качествами, за которые он был прозван
своими подданными Августом, Филипп мог быть также назван Одиссеем, а
Ричард - Ахиллом крестового похода. Французский король, дальновидный,
мудрый, осмотрительный в советах, уравновешенный и хладнокровный в
поступках, видящий все в ясном свете, настойчиво преследовал благие цели в
интересах своего государства, Отличаясь сознанием собственного королевского
достоинства и умением держать себя. Он был скорее политик, чем воин. Он не
принял бы участия по собственному желанию в этом крестовом походе, но дух
времени был заразителен. Кроме того, поход этот был навязан ему церковью и
единодушным желанием его приближенных. При других обстоятельствах или в
менее суровую эпоху он мог бы снискать большее уважение, чем смелый Ричард
Львиное Сердце. Но в крестовом походе, этом безрассудном начинании, здравый
смысл ставился ниже всех других душевных качеств, а рыцарская доблесть -
качество, столь обычное в ту эпоху и столь необходимое для этого похода,
считалась обесцененной, если только к ней примешивалась малейшая
осторожность. Таким образом, характер Филиппа в сравнении с характером его
высокомерного соперника, казалось, походил на яркое, но маленькое пламя
светильника, поставленного рядом с ослепительным пламенем огромного факела:
он, вдвое менее полезный по сравнению с первым, производит в десять раз
больше впечатления на глаз. Филипп чувствовал, что общественное мнение
относится к нему менее благосклонно, и это причиняло ему, как гордому
монарху, известную боль. Неудивительно, что он пользовался всяким удобным
предлогом, чтобы выставить собственную репутацию в более выгодном свете по
сравнению со своим соперником. В данном случае как раз можно было ожидать,
что осторожность и спокойствие могли бы одержать верх над упорством и
стремительностью.
- Что означает сей недостойный спор между братьями по оружию - его
величеством королем Англии и герцогом австрийским Леопольдом? Возможно ли,
что вожди и столпы этого священного похода...
- Перемирие при твоем посредничестве, Франция? - сказал взбешенный
Ричард, видя, что он очутился на одном уровне с Леопольдом, и не зная, как
выразить свое негодование. - Этот герцог, или принц, или столп, как вы его
называете, оскорбил меня, и я его наказал - вот и все. Вот отчего тут
суматоха - ведь дают же собаке пинка?!
- Ваше величество, - сказал эрцгерцог, - я взываю к вам и к каждому
владетельному принцу по поводу отвратительного бесчестия, которому я
подвергся: король Англии оскорбил мое знамя. Он разорвал его в клочья и
растоптал.
- Он осмелился водрузить его рядом с моим, - возразил Ричард.
- Мне это позволили мой титул и положение, равное твоему, - сказал
эрцгерцог, ободренный присутствием Филиппа.
- Доказывай и защищай свои права, как хочешь, - сказал Ричард. -
Клянусь святым Георгием, я поступлю с тобой так же, как я поступил с твоим
расшитым платком, достойным самого низкого употребления.
- Немного терпения, мой английский брат, - сказал Филипп, - и я докажу
австрийскому герцогу, что он неправ. Не подумайте, благородный эрцгерцог, -
продолжал он, - что, позволяя английскому знамени занимать преобладающее
место в стане, мы, независимые монархи, участвующие в крестовом походе,
признаем какое-то превосходство за королем Ричардом. Неправильно было бы так
думать, потому что даже орифламма, великое знамя Франции, по отношению к
которой сам король Ричард со своими французскими владениями является
вассалом, занимает второстепенное место, ниже, чем британские львы. Но, как
поклялись давшие обет братья по кресту, как воины-паломники, оставившие в
стороне пышность и тщеславие этого мира, мы своими мечами прокладываем путь
ко гробу господню. Поэтому я сам, а также и другие монархи, из уважения к
славе и великим подвигам короля Ричарда уступили ему это первенство,
которого в другой стране и при других условиях мы бы ему не предоставили. Я
уверен, что его величество эрцгерцог австрийский признает это и выразит
сожаление, что водрузил свое знамя на этом месте, а его величество король
Англии даст удовлетворение за нанесенное оскорбление.
Рассказчик и шут отошли в более безопасное место, видя, что дело может
дойти до драки, но вернулись, когда слова, их собственное оружие, опять
вышли на первый план.
Знаток пословиц был в таком восторге от искусной речи Филиппа, что в
избытке чувств потряс своим жезлом, забывая о присутствии столь знатных
особ, и громко заявил, что сам он никогда в жизни не изрекал более мудрых
слов.
- Может быть, это и так, - прошептал Йонас Шванкер, - но если ты будешь
говорить так громко, нас высекут.
Эрцгерцог угрюмо ответил, что он перенесет этот спор на рассмотрение
Генерального совета крестоносцев. Филипп горячо одобрил его решение: оно
позволило ему покончить со скандалом, столь порочащим христианский мир.
Ричард, сохраняя все тот же небрежный вид, слушал Филиппа до тех пор,
пока не иссякло его красноречие, и затем громко сказал:
- Меня клонит ко сну: лихорадка еще не прошла. Мой французский собрат!
Ты знаешь мой нрав, я не мастер говорить. Так знай же, что я не доведу дело,
задевающее честь Англии, ни до папы, ни до совета. Здесь стоит мое знамя -
безразлично, какой бы стяг ни был поставлен рядом с ним хоть в трех дюймах -
будь то даже орифламма, о которой вы, кажется, говорили, - с каждым будет
поступлено как с этой грязной тряпкой. Я не соглашусь ни на какое другое
удовлетворение, кроме того, какое может дать мое бренное тело любому
храброму вызову, будь то против пяти, а не только одного противника.
- Ну уж это такая глупость, - шепотом сказал шут своему приятелю,
- как будто я сам ее ляпнул. Мне кажется, что тут дело не обойдется без
другого глупца, еще более глупого, чем Ричард.
- А кто бы это мог быть? - спросил мудрец.
- Филипп, - сказал шут, - или наш собственный эрцгерцог, если оба они
примут вызов. Не правда ли, мудрейший мой рассказчик, какие отличные короли
вышли бы из нас с тобой, поскольку те, на которых свалились эти короны,
столь великолепно и не хуже нас самих разыгрывают роли шутов и вещателей
мудрых мыслей.
Пока эти почтенные особы переговаривались в сторонке, Филипп спокойно
ответил на оскорбительный вызов Ричарда:
- Я пришел сюда не для того, чтобы возбуждать новые ссоры, противные
данному обету и тому святому делу, которому мы служим. Я расстаюсь с моим
английским другом по-братски, а схватка между британским львом и французской
лилией может заключаться лишь в одном: кто смелее и глубже вторгнется в ряды
неверных.
- По рукам, мой королевский собрат, - сказал Ричард, протягивая руку с
той искренностью, которая была свойственна его резкому, но благородному
характеру, - и, может быть, скоро нам представится случай испытать это
смелое братское предложение.
- Пусть благородный эрцгерцог тоже разделит рукопожатие, каким мы
обменялись в эту счастливую минуту, - сказал Филипп.
Эрцгерцог приблизился с недовольным видом, не выражая особенного
желания примкнуть к этому соглашению.
- Я не могу полагаться на дураков и на их выходки, - небрежно проронил
Ричард.
Эрцгерцог, повернувшись, сошел с холма. Ричард посмотрел ему вслед.
- Существует особая храбрость - храбрость светлячков, - сказал он,
- которая проявляется только ночью. В темноте я не могу оставить это
знамя без охраны: днем уже один вид львов будет защищать его. Слушай, Томас
Гилсленд: тебе я поручаю охрану знамени: будь на страже чести Англии.
- Ее безопасность мне еще дороже, - сказал де Во, - а безопасность
Англии - это жизнь Ричарда. Я должен просить ваше величество вернуться в
шатер, и притом немедленно.
- Ты - строгая и властная нянька, де Во, - сказал король, улыбнувшись,
и добавил, обращаясь к Кеннету: - Храбрый шотландец, я в долгу у тебя и
щедро расплачусь. Вот здесь стоит знамя Англии! Карауль его, как новичок
караулит свои доспехи в ночь перед посвящением в рыцари. Не отходи от него
дальше, чем на расстояние трех копий, и защищай своим телом от нападения и
оскорблений. Труби в рог, если на тебя нападут больше трех сразу. Готов ли
ты выполнить это поручение?
- С радостью, - сказал Кеннет, - ручаюсь своей головой. Я только возьму
оружие и сейчас же вернусь.
Король Англии и король Франции церемонно простились друг с другом,
скрывая под личиной вежливости взаимное недовольство. Ричард был недоволен
Филиппом за его непрошеное вмешательство в ссору между ним и Австрией, а
Филипп был недоволен Львиным Сердцем за непочтительность, с которой было
принято его посредничество. Те, кого этот переполох собрал вместе, разошлись
в разные стороны, оставив оспариваемый холм в одиночестве, в коем он
пребывал до выходки австрийца. Люди обменивались мыслями и судили о событии
дня в зависимости от своих убеждений. Англичане обвиняли австрийца в том,
что он первый затеял ссору, а представители других наций порицали
высокомерие островитян и горделивость характера Ричарда.
- Вот видишь, - сказал маркиз Монсерратский гроссмейстеру ордена
тамплиеров, - тонкая игра скорее приведет к цели, чем насилие. Я развязал
узлы, которые скрепляли этот букет скипетров и копий. Скоро ты увидишь, как
он разлетится в разные стороны.
- Я одобрил бы твой план, - сказал тамплиер, - если среди этих
невозмутимых австрийцев нашелся бы хоть один храбрец, который разрубил бы
своим мечом узлы, о которых ты говоришь. Развязанный узел можно затянуть
опять, но с разрезанной веревкой уж ничего не сделаешь.

Глава XII

Да, женщина всех в мире соблазнит.
Гей

Во времена рыцарства опасный пост или опасное поручение считались
наградой, часто даваемой за военные доблести, вознаграждением за
перенесенное испытание. Так, выбираясь из пропасти, смельчак одолевает утес
лишь для того, чтобы карабкаться на другой, более крутой.
Была полночь, и луна плыла высоко в небе, когда шотландец Кеннет
одиноким часовым стоял у знамени Англии на холме святого Георгия. Он должен
был охранять эмблему этой нации от оскорблений, которые могли нанести ей те,
кого гордыня Ричарда сделала его врагами. Много честолюбивых мыслей
приходило в голову воина. Ему казалось, что он снискал благоволение
монарха-рыцаря, который до того времени не выделял его среди толпы
смельчаков, которых слава Ричарда объединила под его знаменами. Кеннет мало
тревожился о том, что благосклонность короля выразилась в назначении его на
такой опасный пост. Честолюбивые помыслы, преданность и любовь к знатной
даме сердца подогревали его воинский пыл.
Как безнадежна ни была эта любовь при всяких обстоятельствах, все же
только что происшедшие события немного уменьшили пропасть между ним и Эдит.
Он, которого Ричард отличил, поручив караулить свое знамя, уже не был
каким-то безвестным искателем приключений, но рыцарем, заслуживающим
внимания принцессы, хотя расстояние, разделявшее их, было по-прежнему
огромно. Теперь бесславная гибель не будет его уделом. Если на него нападут
и он будет убит на посту, смерть его (он уверен, что она будет славной)
заслужила бы похвалу и мщение Ричарда Львиное Сердце. Знатные красавицы
английского двора будут сожалеть об этом и даже, может быть, поплачут. У
него не было больше причин бояться, что он умрет какой-нибудь глупой
смертью, как умирает придворный шут.
У Кеннета было достаточно времени, чтобы вволю предаться столь
горделивым мечтам, вскормленным необузданным и отважным духом рыцарства,
который в своих бурных и фантастических порывах был совершенно лишен
эгоизма. Этот дух великодушия и преданности, быть может, был достоин
порицания лишь за то, что ставил себе цели, несовместимые с несовершенством
слабой человеческой натуры. Вся природа была скована сном. Лунный свет
чередовался с тенями. Длинные ряды палаток и шатров, залитые лунным сиянием
или погруженные в тень, были объяты тишиной; дороги между ними походили на
улицы вымершего города. Около древка знамени лежал пес, о котором выше шла
речь, единственный товарищ Кеннета на посту; он мог положиться на его
чуткость, зная, что пес предупредит о приближении врага. Благородное
животное как бы понимало, зачем его сюда привели. Пес изредка посматривал на
широкие складки тяжелого знамени, а когда доносился далекий окрик часовых,
охранявших лагерь, он отвечал им громким лаем, как бы давая понять, что и он
достаточно бдителен. Изредка он опускал голову и вилял хвостом, когда его
хозяин проходил мимо. А когда рыцарь останавливался, опираясь на копье, и
молчал, устремив к небу задумчивый взгляд, его верный помощник иногда
решался, говоря словами песни, "его задумчивость нарушить" и вывести его из
мечтательности, сунув длинный шершавый нос в руку, одетую в перчатку, как бы
прося мимолетной ласки.
Так без всяких происшествий прошло два часа. Вдруг пес отчаянно залаял
и кинулся туда, где лежала самая густая тень, но остановился, как бы ожидая
указаний хозяина.
- Кто идет? - спросил Кеннет, видя, что кто-то ползком крадется по
теневой стороне холма.
- Во имя Мерлина и Могиса, - отвечал хриплый, неприятный голос, -
привяжите вашего четвероногого демона, чтобы я мог к вам подойти.
- Кто ты такой, и зачем тебе понадобилось подойти к моему посту? -
сказал Кеннет, всматриваясь в фигуру, которую он заметил у подошвы холма,
хоть и не мог ясно ее разглядеть. - Берегись, я здесь, чтобы защищать знамя
не на жизнь, а на смерть.
- Уберите вашего зубастого сатану, - произнес голос, - или я ухлопаю
его стрелой из арбалета.
В это время послышался звук пружины заряжаемого арбалета.
- Вынь стрелу из арбалета и выйди на лунный свет, - сказал шотландец, -
не то, клянусь святым Андреем, я проткну тебя копьем, кто бы ты ни был!
С этими словами он взял копье наперевес и, устремив взор на фигуру,
которая, казалось, двигалась вперед, стал размахивать им, как бы собираясь
метнуть: иногда приходилось прибегать к этому способу, когда надо было
поразить близкую цель. Но Кеннет устыдился своего намерения и положил
оружие, когда заметил, что из тени вышло, как актер на сцену, какое-то
крохотное дряхлое существо, в котором по уродству и фантастическому одеянию
он даже на расстоянии узнал одного из двух карликов, которых видел в
Энгаддийской часовне.
Припоминая другие видения той необыкновенной ночи, он дал знак своему
псу, который тотчас же понял его и, вернувшись к знамени, улегся, глухо
ворча.
Убедившись, что ей больше не грозит четвероногий враг, маленькая
человеческая фигурка стала приближаться, карабкаясь и тяжело дыша: короткие
ноги затрудняли подъем. Добравшись до вершины холма, карлик переложил
самострел в левую руку. Это была игрушка, которой в то время детям позволяли
стрелять по мелким птицам. Карлик, приняв должную позу, важно протянул
правую руку Кеннету, полагая, что последний ответит ему на приветствие. Но
видя, что ответа не последовало, он резким и недовольным тоном спросил:
- Воин, почему ты не оказываешь Нектабанусу почести, которую
заслуживает его высокое положение? Или ты забыл его?
- Великий Нектабанус, - отвечал рыцарь, желая успокоить карлика, -
всякому, кто хоть раз увидел тебя, трудно тебя забыть. Однако извини меня,
что, как воин на посту с копьем в руке, я не позволил тебе подойти. Довольно
того, что я оказываю почтение твоему высокому званию и смиренно подчиняюсь
тебе, насколько это возможно в моем положении.
- Да, этого довольно, - сказал Нектабанус, - если ты сейчас отправишься
со мной к тем, кто меня послал.
- Мой благородный сэр, - отвечал рыцарь, - я не могу доставить тебе и
это удовольствие, ибо получил приказ оставаться у знамени до рассвета.
Прости меня за неучтивость.
Сказав это, он вновь принялся ходить по площадке. Но карлик не отставал
от него.
- Хорошенько подумай, - сказал он, преграждая Кеннету дорогу. - Или ты
повинуешься мне, рыцарь, или я прикажу тебе именем той, чья красота могла бы
привлечь духов из небесных сфер и чье величие могло бы повелевать ими, если
бы они сошли на землю.
Дикая и невероятная догадка промелькнула в уме рыцаря, но он быстро ее
отбросил. Невозможно, подумал он, чтобы его возлюбленная прислала ему этот
приказ, да еще с таким посланцем. Однако его голос задрожал, когда он
ответил:
- Скажи, Нектабанус, скажи мне как честный человек, было ли
божественное создание, о котором ты говоришь, той гурией, вместе с которой,
как я видел, ты подметал часовню в Энгадди?
- Самонадеянный рыцарь, - отвечал карлик, - ты думаешь, что та, кто
владеет нашей царственной душой и разделяет наше величие, подобная нам по
красоте, снизошла бы до того, чтобы дать приказание такому вассалу, как ты?
Нет, какой бы высокой чести ты ни заслужил, ты еще недостоин внимания
королевы Геневры, прекрасной невесты Артура, с высокого трона которой все
принцы кажутся пигмеями. Но посмотри сюда: признаешь ли ты этот знак,
подчинишься ли ты приказанию той, которая удостоила им тебя?
Сказав это, он положил на ладонь рыцаря рубиновое кольцо. Даже при
лунном свете рыцарь без труда узнал его. Оно обычно украшало палец
высокородной дамы, служению которой он себя посвятил. Если бы он усомнился в
истине, его убедила бы алая ленточка, привязанная к кольцу. То был любимый
цвет его дамы сердца; его он избрал и для своей одежды, цвет этот на
турнирах и в сражениях нередко торжествовал над прочими.
Кеннет был ошеломлен, увидев кольцо в таких руках.
- Во имя всего святого, от кого ты получил это? - спросил он. -
Приведи, если можешь, свои блуждающие мысли в порядок хоть на минуту. Зачем
тебя послали? Хорошенько подумай, что ты говоришь: здесь не место для
шутовства!
- Добрый и неразумный рыцарь, - сказал карлик, - тебе недостаточно
знать, что ты осчастливлен, получив приказание от принцессы, переданное тебе
через короля? Мы не желаем продолжать с тобой переговоры, но даем приказание
именем известной тебе дамы и властью этого кольца следовать за нами к той,
которая владеет им. Каждая минута промедления - это нарушение данной тобою
клятвы.
- Дорогой Нектабанус, одумайся, - сказал рыцарь. - Может ли моя дама
сердца знать, где я нахожусь и какую службу несу? Знает ли она, что моя
жизнь, да что там жизнь - что честь моя зависит от того, удастся ли охранить
знамя до рассвета. И может ли она желать, чтобы я оставил свой пост даже
ради того, чтобы выказать ей уважение? Это невозможно: принцессе угодно было
послать мне подобное приказание, чтобы подшутить над своим слугой, да еще
выбрав такого посланца!
- Ну что ж, оставайся при своем мнении, - сказал Нектабанус,
повернувшись и как бы намереваясь сойти с площадки, - мне все равно, будешь
ты изменником или верным рыцарем этой царственной особы. Итак, прощай!
- Постой, постой! Умоляю тебя, останься! - воскликнул Кеннет. - Ответь
лишь на один вопрос: близко ли отсюда та, кто послала тебя?
- Что это значит? - сказал карлик. - Неужели верность можно измерить
футами и милями, словно путь бедного гонца, которому платят за каждую лигу?
Ты мне не веришь, но все же я открою тебе, что прекрасная обладательница
этого кольца, посланного недостойному вассалу, в коем нет ни правды, ни
чести, находится там, куда долетит стрела, выпущенная из арбалета.
Рыцарь снова взглянул на кольцо, как бы желая убедиться в том, что его
не обманули.
- Скажи мне, - обратился он к карлику, - надолго ли требуют меня туда?
- Время? - отвечал Нектабанус тем же небрежным тоном. - Что такое
время? Я не вижу и не чувствую его: это призрак, дыхание, измеряемое ночью
звоном колокола, а днем по тени солнечных часов. Знаешь ли ты, что для
верного рыцаря время измеряется лишь его подвигами, какие он совершает во
имя бога и своей дамы сердца?
- Это слова верные, но я слышу их из уст сумасшедшего, - сказал
рыцарь. - Но правда ли, что моя дама сердца зовет меня для свершения
подвига, ради ее спасения? И нельзя ли отложить это до рассвета?
- Она требует твоего присутствия немедленно, - сказал карлик, - она
должна видеть тебя, прежде чем десять песчинок упадут в песочных часах.
Слушай же, безрассудный и недоверчивый рыцарь, вот ее собственные слова:
"Скажи ему, что рука, уронившая розы, может также награждать лавровым
венком".
Это упоминание о встрече в Энгаддийской часовне воскресило в голове
Кеннета целый рой воспоминаний и убедило его в том, что поручение,
переданное карликом, действительно исходит от его дамы сердца. Лепестки роз,
хоть и увядшие, хранились еще под его панцирем, близко к сердцу. Он медлил,
не будучи в силах упустить этот, быть может, единственный случай обрести
расположение той, кого он сделал повелительницей своих чувств. А карлик еще
больше усугублял его смятение, требуя, чтобы он или вернул ему кольцо, или