Вальтер Скотт. Талисман, или Ричард Львиное-Сердце в Палестине

выделявшийся среди всеобщего шума:
- Смерть ждет того, кто тронет собаку! Она лишь исполнила свой долг с
помощью чутья, которым бог и природа наделили это храброе животное. Выступи
вперед, вероломный предатель! Конрад, маркиз Монсерратский, я обвиняю тебя в
предательстве!
Подошли несколько сирийских военачальников, и Конрад - досада, стыд и
замешательство боролись в нем с гневом, и это было ясно видно по его манере
держаться и тону - воскликнул:
- Что это значит? В чем меня обвиняют? Чем объясняются эти
оскорбительные слова и унизительное обращение? Таково единодушное согласие,
восстановление которого Англия столь недавно провозгласила?
- Разве вожди-крестоносцы стали зайцами или оленями в глазах короля
Ричарда, что он спускает на них собак? - спросил замогильным голосом
гроссмейстер ордена тамплиеров.
- Это какая-то нелепая случайность, какая-то роковая ошибка, - сказал
подъехавший в это мгновение Филипп Французский.
- Какая-то вражеская уловка, - вставил архиепископ Тирский.
- Происки сарацин! - воскликнул Генрих Шампанский. - Следовало бы
повесить собаку, а раба предать пыткам.
- Никому, кто дорожит своей жизнью, не советую дотрагиваться до
них!.. - сказал Ричард. - Конрад, выступи вперед и, если смеешь, опровергни
обвинение, которое это бессловесное животное благодаря своему замечательному
инстинкту выдвинуло против тебя, обвинение в том, что ты его ранил и что ты
подло надругался над Англией!
- Я не прикасался к знамени, - поспешно сказал маркиз.
- Твои слова выдают тебя, Конрад! - вскричал Ричард. - Ибо как мог бы
ты знать, если твоя совесть чиста, что дело идет о знамени?
- Разве не из-за него ты взбудоражил весь лагерь? - ответил Конрад. - И
разве ты не заподозрил государя и союзника в преступлении, совершенном,
вероятно, каким-нибудь низким вором, польстившимся на золотое шитье? А
теперь неужели ты решишься обвинить своего соратника из-за какой-то собаки?
Тут сумятица стала всеобщей, и Филипп Французский счел нужным
вмешаться.
- Государи и высокородные рыцари, - сказал он, - вы говорите в
присутствии людей, которые немедленно обнажат мечи друг против друга, если
услышат, как ссорятся между собою их вожди. Во имя бога, прошу вас, пусть
каждый отведет свои войска по местам, а сами мы через час соберемся в шатре
совета, чтобы принять какие-нибудь меры к восстановлению порядка.
- Согласен, - сказал король Ричард, - хотя лично я предпочел бы
допросить этого негодяя, пока его яркий наряд еще запачкан песком... Но
желание Франции в этом вопросе будет и нашим.
Вожди разошлись, как было предложено, и каждый государь занял место во
главе своих войск. Затем со всех сторон раздались военные кличи и звуки
рогов и труб, которые играли сбор и призывали отставших воинов под знамена
их предводителей. Вскоре все войска пришли в движение и направились
различными дорогами по лагерю, каждое на свои квартиры. Но хотя столкновение
было, таким образом, пока что предотвращено, происшедшее событие продолжало
волновать все умы. Чужеземцы, еще утром приветствовавшие Ричарда как самого
достойного вождя армии крестоносцев, теперь снова стали относиться к нему с
предубеждением, упрекая в гордости и нетерпимости. А англичане, считая, что
ссора, о которой ходили самые различные толки, затрагивает честь их страны,
подозревали уроженцев других стран в зависти к славе Англии и ее короля и в
желании умалить эту славу с помощью самых низких интриг. Множество всяких
слухов распространилось по лагерю, и в одном из них утверждалось, будто
поднявшийся шум так сильно встревожил королеву и ее придворных дам, что одна
из них лишилась чувств.
Совет собрался в назначенный час. За это время Конрад успел снять свое
опозоренное одеяние, а вместе с ним отбросить стыд и смущение, которые,
несмотря на его находчивость и быстрый ум, вначале овладели им вследствие
необычайности происшествия и неожиданности обвинения. Теперь он вошел в
шатер совета, одетый как подобало государю; его сопровождали эрцгерцог
австрийский, гроссмейстеры орденов тамплиеров и иоаннитов, а также несколько
других владетельных особ, хотевших этим показать, что они на его стороне и
будут поддерживать его, - главным образом по политическим, вероятно,
соображениям или из личной вражды к Ричарду.
Это нарочитое проявление симпатий к Конраду нисколько не повлияло на
короля Англии. Он явился на совет с безразличным, как всегда, видом и в той
же одежде, в которой только что сошел с коня. Он окинул небрежным, слегка
презрительным взглядом вождей, которые с подчеркнутой любезностью окружили
маркиза, давая понять, что считают его дело своим, и без всяких околичностей
обвинил Конрада Монсерратского в краже знамени Англии и в нанесении ран
верному животному, защищавшему его.
Конрад с решительным видом поднялся с места и заявил, что вопреки, как
он выразился, показаниям человека и животного, короля или собаки, он не
повинен в преступлении, которое ему приписывают.
- Мой английский брат, - сказал Филипп, по собственному почину взявший
на себя роль посредника, - это необычайное обвинение. Мы не слышали от тебя
никаких доказательств, подтверждающих его, кроме твоей уверенности,
основанной на том, как вела себя эта собака по отношению к маркизу
Монсерратскому. Неужели слова рыцаря и государя недостаточно, чтобы снять с
него подозрение, возникшее из-за лая какого-то дрянного пса?
- Царственный брат, - возразил Ричард, - должен помнить, что
всемогущий, который дал нам собаку, чтобы она была соучастницей наших
развлечений и наших трудов, сотворил ее благородной и неспособной к обману.
Она не забывает ни друга, ни врага, запоминает, притом безошибочно, как
благодеяние, так и обиду. Она наделена частицей человеческого разума, но не
наделена человеческим вероломством. Можно подкупить воина, чтобы тот убил
мечом какого-нибудь человека, или подкупить свидетеля, и его ложное
обвинение будет стоить кому-нибудь жизни; но нельзя заставить собаку, чтобы
она растерзала своего благодетеля... Она - друг человека, разве только
человек заслуженно возбудит ее вражду. Разоденьте этого маркиза как павлина,
придайте ему другую внешность, измените снадобьями и притираниями цвет его
кожи, спрячьте его в толпе из сотни людей - и я готов прозакладывать мой
скипетр, что собака узнает его и отомстит ему за причиненное ей зло, как это
произошло на ваших глазах сегодня. Подобные случаи, при всей их
необычайности, не новы. Такого доказательства бывало достаточно для
изобличения и предания смерти убийц и грабителей, и люди говорили, что то
был перст божий. В твоей собственной стране, мой царственный брат, при таких
же обстоятельствах устроили настоящий поединок между человеком и собакой,
чтобы выяснить виновника убийства. Собака выступала обвинителем и победила;
человек был казнен и перед смертью покаялся в совершенном преступлении.
Поверь мне, царственный брат, тайные преступления нередко раскрывали
благодаря свидетельству даже неодушевленных предметов, не говоря уже о
животных, по своему природному чутью значительно уступающих собаке, другу и
спутнику человека.
- Такой поединок, мой царственный брат, - ответил Филипп, -
действительно произошел при одном из наших предшественников, да будет
милостив к нему бог. Но это было в стародавние времена, и, кроме того,
упомянутый тобой случай не может служить примером для нас. Тогда обвиняемым
был обыкновенный человек низкого звания; оружием ему служила только дубина,
а доспехами - кожаный камзол. Но мы не можем допустить, чтобы один из
государей унизил себя, пользуясь таким грубым оружием, и опозорил себя
участием в таком поединке.
- Я вовсе не имел этого в виду, - сказал король Ричард. - Было бы
нечестно рисковать жизнью славной собаки, заставив ее сражаться с двуличным
предателем, каким оказался этот Конрад. Но вот моя собственная перчатка...
Мы вызываем его на поединок в доказательство обвинения, которое мы выдвинули
против него. Король, во всяком случае, больше чем ровня маркизу.
Конрад не торопился принять вызов, брошенный Ричардом перед всем
собранием, и король Филипп успел ответить, прежде чем маркиз сделал
движение, чтобы поднять перчатку.
- Король, - сказал французский монарх, - настолько же больше чем ровня
для маркиза Конрада, насколько собака была бы меньше чем ровня. Царственный
Ричард, мы не можем этого позволить. Ты наш предводитель - меч и щит
христианства.
- Я возражаю против такого поединка, - заявил представитель
венецианской казны, - пока английский король не уплатит пятидесяти тысяч
безантов, которые он должен республике. Достаточно того, что нам грозит
потеря этих денег, если наш должник падает от рук неверных, и мы не желаем
подвергать себя добавочному риску его смерти в распрях между христианами
из-за собак и знамен.
- А я, - сказал Уильям Длинный Меч, граф Солсбери, - в свою очередь,
протестую против того, чтобы мой царственный брат в этом поединке подвергал
опасности свою жизнь, которая принадлежит народу Англии... Доблестный брат,
возьми обратно свою перчатку и считай, будто ее унес с твоей руки ветер.
Вместо нее будет лежать моя перчатка. Королевский сын, пусть даже с полосами
на левом поле щита, во всяком случае ровня этой обезьяне маркизу.
- Государи и высокородные рыцари, - сказал Конрад, - я не приму вызова
короля Ричарда. Он был избран нашим вождем в борьбе с сарацинами, и если его
совесть позволяет ему вызвать союзника на бой по такому пустому поводу, то
моя не может вынести упрека в том, что я принял вызов. Но что касается его
незаконнорожденного брата, Уильяма из Вудстока, или любого другого человека,
который повторит эту клевету либо осмелится объявить себя заступником, то
против них я готов отстоять свою честь на ристалище и доказать, что те, кто
меня обвиняет, низкие лжецы.
- Маркиз Монсерратский говорил как рассудительный человек, - сказал
архиепископ Тирский, - мне кажется, на этом спор может быть закончен без
ущерба для чести обеих сторон.
- Я думаю, он может быть на этом закончен, - заявил король Франции, -
при условии, если король Ричард возьмет назад свое обвинение, как
необоснованное.
- Филипп Французский, - ответил Львиное Сердце, - у меня никогда не
повернется язык нанести самому себе такое оскорбление. Я обвинил этого
Конрада в том, что он, словно вор, под покровом ночи похитил эмблему
английского величия с того места, где она находилась. Я по-прежнему уверен в
этом и по-прежнему обвиняю его в краже. И когда будет назначен день
поединка, можете не сомневаться, что ввиду отказа Конрада сразиться лично с
нами я найду заступника, который поддержит наше обвинение. А ты, Уильям, без
нашего особого разрешения не должен вмешиваться со своим длинным мечом в эту
ссору.
- Так как положение обязывает меня быть третейским судьей в этом
прискорбнейшем деле, - сказал Филипп Французский, - я назначаю решение его
путем поединка, в соответствии с рыцарскими обычаями, на пятый день, считая
от сегодняшнего: Ричард, король Англии, в лице своего заступника будет
обвиняющей стороной, Конрад, маркиз Монсерратский, будет защищаться сам.
Должен, однако, признаться, что я не знаю, где можно найти нейтральное место
для поединка; его нельзя проводить поблизости от нашего лагеря, ибо начнутся
раздоры между воинами, которые будут держать ту или иную сторону.
- Следует, пожалуй, - сказал Ричард, - обратиться к великодушию
царственного Саладина. Хотя он и язычник, я никогда не встречал рыцаря,
столь преисполненного благородства и чьей добросовестности мы могли бы так
безусловно довериться. Я говорю это для тех, кто опасается возможности
вероломства; что до меня, то где бы я ни увидел врага, там я вступаю с ним в
битву.
- Да будет так, - согласился Филипп. - Мы поставим в известность
Саладина, хотя и покажем этим нашему врагу, что среди нас царит прискорбный
дух раздора, который мы охотно скрыли бы от самих себя, будь это возможно.
Итак, я распускаю совет и настоятельно прошу всех вас как христиан и добрых
рыцарей принять меры, чтобы эта злосчастная ссора не повела к дальнейшим
распрям в лагере. Вы должны считать ее делом, подлежащим исключительно суду
божьему. Пусть каждый из вас помолится, чтобы господь даровал победу в
поединке тому, на чьей стороне правда; и да свершится воля его!
- Аминь, аминь! - послышалось со всех сторон.
Тамплиер тем временем прошептал маркизу:
- Конрад, не хочешь ли ты добавить молитву об избавлении тебя от власти
пса, как говорится у Псалмопевца?
- Замолчи! - ответил маркиз. - Здесь повсюду бродит демон-изобличитель,
который среди других новостей может рассказать, как далеко завел тебя девиз
твоего ордена - Feriatur Leo. <Да погибнет лев (лат.)>
- Ты устоишь в этом поединке? - спросил тамплиер.
- Не опасайся за меня, - ответил Конрад. - Конечно, мне не хотелось бы
наткнуться на железную руку самого Ричарда, и я не стыжусь признаться, что
радуюсь избавлению от встречи с ним. Но нет среди его приближенных человека,
включая его незаконнорожденного брата, с которым я побоялся бы сразиться.
- Это хорошо, что ты так уверен в себе, - продолжал тамплиер. - В таком
случае клыки этой собаки сделали больше для распада союза между государями,
чем твои хитрости или кинжал хариджита. Разве ты не видишь, что Филипп,
старательно хмуря лоб, не может скрыть удовольствие, испытываемое им при
мысли о скором освобождении от союзных обязательств, которые так тяготят
его? Посмотри, что за улыбка на лице Генриха Шампанского, сияющем, как
искрометный кубок с вином его страны... Обрати внимание, как радостно
хихикает Австрия, предвкушая, что нанесенная ей обида будет отомщена без
всякого риска и неприятностей для нее самой. Тише, он подходит... Сколь
прискорбны, царственнейшая Австрия, эти трещины в стенах нашего Сиона...
- Если ты имеешь в виду крестовый поход, - ответил герцог, - то я хотел
бы, чтобы наш Сион рассыпался на куски и все мы благополучно вернулись
домой!.. Я говорю это по секрету.
- Подумать только, - сказал маркиз Монсерратский, - что этот разлад -
дело рук короля Ричарда, по чьей прихоти мы безропотно переносили столько
лишений, кому мы подчинялись, как рабы хозяину, в надежде, что он направит
свою доблесть против наших врагов, а не против друзей.
- Я не нахожу, чтобы он так уж превосходил доблестью остальных, -
сказал эрцгерцог. - Я уверен, если бы благородный маркиз встретился с ним на
ристалище, он был бы победителем; хотя островитянин наносит сильные удары
секирой, он не так уж искусен в обращении с копьем. Я охотно сразился бы с
ним сам, чтобы покончить с нашей старой ссорой, если бы только во имя блага
христианства владетельным государям не было запрещено мериться силами на
ристалище... Если ты желаешь, благородный маркиз, я буду твоим поручителем в
этом поединке.
- И я также, - сказал гроссмейстер.
- Пойдемте же, благородные рыцари, и пообедаем у нас в шатре, -
предложил герцог, - там мы поговорим за кубком доброго ниренштейнского вина.
Они вместе вошли к герцогу.
- О чем разговаривал наш хозяин с этими важными господами? - спросил
Йонас Шванкер у своего товарища рассказчика, который после закрытия совета
позволил себе приблизиться вплотную к своему господину, между тем как шут
ожидал на более почтительном расстоянии.
- Служитель Глупости, - сказал рассказчик, - умерь свое любопытство;
мне не пристало разглашать тайны нашего хозяина.
- Питомец Мудрости, ты ошибаешься, - возразил Йонас. - Мы оба -
постоянные спутники нашего господина, и нам одинаково важно знать, кто из
нас - ты или я, Мудрость или Глупость - имеет большее влияние на него.
- Он сказал маркизу и гроссмейстеру, - ответил рассказчик, - что устал
от этих войн и был бы рад благополучно вернуться домой.
- У нас поровну очков, и игра не идет в счет, - сказал шут. - Очень
мудро думать так, но большая глупость говорить об этом другим... Продолжай.
- Гм, затем он сказал им, что Ричард не доблестнее других и не слишком
искусен на ристалище.
- Моя взяла! - воскликнул Шванкер. - Это отменная глупость. Что дальше?
- Право, я уже позабыл, - ответил мудрец. - Он пригласил их на кубок
ниренштейна.
- В этом видна мудрость, - сказал Йонас. - Можешь пока считать этот кон
своим; но тебе придется согласиться, что он мой, если наш хозяин выпьет
слишком много, как скорее всего и будет. Что-нибудь еще?
- Ничего достойного упоминания, - ответил оратор, - он лишь пожалел,
что не воспользовался случаем встретиться с Ричардом в поединке.
- Довольно, довольно! - воскликнул Йонас. - Это такая дикая глупость,
что я почти стыжусь своего выигрыша... Тем не менее, хоть он и дурак, мы
последуем за ним, мудрейший рассказчик, и выпьем свою долю ниренштейнского
вина.

Глава XXV

Тебе неверен был бы я,
Возлюбленной моей,
Когда бы честь, любовь моя,
Я не любил сильней.
"Стихи" Монтроза

Вернувшись в свой шатер, король Ричард приказал ввести к нему нубийца.
Он вошел с обычным торжественным поклоном, простерся ниц и, поднявшись,
стоял перед королем в позе раба, ожидающего распоряжения хозяина. Для него
было, пожалуй, лучше, что он, как того требовало его положение, потупил
глаза, ибо, смотря в лицо королю, он вряд ли выдержал бы пристальный взгляд,
которого тот в полном молчании не сводил с него в течение нескольких минут.
- Ты понимаешь толк в охоте, - заговорил наконец король, - ты так
искусно поднял зверя и загнал его, словно тебя учил сам Тристрем. <Широко
распространенная легенда приписывает сэру Тристрему, знаменитому своей
любовью к прекрасной королеве Изулт, составление свода правил (так
называемых venerie) относительно способов ведения охоты; так как этот свод
регламентировал охоту, он, по-видимому, имел важное значение в средние века.
(Прим. автора.)>Но это еще не все - его надо затравить; я сам был бы не
прочь нацелить на него мое охотничье копье. По некоторым соображениям это
невозможно. Тебе предстоит вернуться в лагерь султана и отвезти письмо с
просьбой оказать любезное содействие в выборе нейтрального места для
рыцарского поединка и с приглашением, если будет на то его воля,
присутствовать на нем вместе с нами. Нам думается - я говорю, конечно,
предположительно, - что там, в лагере, ты можешь найти рыцаря, который из
любви к истине и ради приумножения своей славы сразится с этим предателем,
маркизом Монсерратским.
Нубиец поднял глаза и устремил на короля пылкий взгляд, преисполненный
рвения; затем он возвел их к небу с такой глубокой благодарностью, что в них
сразу заблестели слезы... Затем склонил голову как бы в подтверждение своей
готовности выполнить желание Ричарда и снова принял обычную позу покорного
ожидания.
- Хорошо, - сказал король, - я вижу твое стремление оказать мне услугу.
В этом, должен заметить, и состоит преимущество такого слуги, как ты:
лишенный дара речи, он не вступает в обсуждение наших намерений и не требует
объяснить ему, почему мы так решили. Слуга англичанин на твоем месте стал бы
упрямо убеждать меня, чтобы я поручил выступить в поединке какому-нибудь
доблестному рыцарю из числа моих приближенных; они все, начиная с моего
брата Длинного Меча, горят желанием сразиться в защиту моей чести. А
болтливый француз предпринял бы тысячу попыток узнать, почему я ищу
заступника в лагере неверных. Но ты, мой молчаливый наперсник, выполнишь
поручение, не спрашивая и не стараясь понять; для тебя слышать - значит
повиноваться.
В ответ на эти рассуждения эфиоп согнулся в поклоне и опустился на
колени.
- А теперь о другом, - сказал король и неожиданно спросил: - Ты еще не
видел Эдит Плантагенет?
Немой вскинул глаза, словно собираясь заговорить, его губы уже готовы
были отчетливо произнести "нет", но не успевшее родиться слово замерло на
устах, и вместо него послышалось невнятное бормотание.
- Ну и ну, взгляните-ка! - воскликнул король. - Стоило мне назвать имя
девицы королевского рода, нашей очаровательной кузины столь непревзойденной
красоты, и немой чуть-чуть не заговорил. Какое же чудо могут совершить тогда
ее глаза! Я сделаю этот опыт, мой друг раб. Ты увидишь несравненную
красавицу нашего двора и исполнишь поручение благородного султана.
Снова радостный взгляд, снова коленопреклонение. Но когда нубиец
поднялся, король тяжело опустил руку ему на плечо и продолжал суровым тоном:
- Должен предупредить тебя, мой черный посол, лишь об одном. Если ты
даже почувствуешь, что под благотворным влиянием той, кого тебе предстоит
вскоре лицезреть, ослабевают узы, связующие твой язык, который ныне, как
выражается добрый султан, заточен в своем замке со стенами из слоновой
кости, остерегайся изменить твоему молчанию и произнести хоть слово в ее
присутствии, если даже свершится чудо и ты вновь обретешь дар речи. Знай,
что тогда я прикажу вырвать твой язык с корнем, а его дворец слоновой кости
разрушить, то есть повыдергать один за другим все твои зубы. Будь же поэтому
благоразумен и безмолвен, как могила.
Нубиец, лишь только король убрал свою тяжелую руку с его плеча, склонил
голову и прикоснулся пальцами к губам в знак молчаливого повиновения.
Но Ричард снова положил руку ему на плечо - на сей раз прикосновение
было мягче - и добавил:
- Это приказание мы даем тебе как рабу. Будь ты рыцарем и дворянином,
мы потребовали бы от тебя поклясться честью в залог молчания - единственного
непременного условия, без соблюдения которого мы не могли бы оказать тебе
это доверие.
Эфиоп гордо выпрямился, взглянул прямо в лицо королю и приложил правую
руку к сердцу.
Затем Ричард позвал своего камергера.
- Пойди, Невил, - сказал он, - с этим рабом в шатер нашей царственной
супруги и скажи, что мы желаем, чтобы наша кузина Эдит приняла его - приняла
наедине. У него есть поручение к ней. Ты покажешь ему дорогу, если он
нуждается в провожатом, хотя, как ты, вероятно, заметил, он уже изумительно
хорошо знает все, что находится в пределах нашего лагеря... А ты, друг
эфиоп, - продолжал король, - побыстрей кончай свое дело и через полчаса
возвращайся сюда.
"Моя тайна раскрыта, - думал мнимый нубиец, когда, потупив взор и
скрестив руки, шел за быстро шагавшим Невилом к шатру королевы Беренгарии. -
Моя тайна перестала быть тайной для короля Ричарда; однако я не
почувствовал, чтобы он так уж сильно гневался на меня. Если я правильно
понял его слова - а толковать их иначе, конечно, нельзя, - он дает мне
великолепную возможность восстановить мою честь, победив в единоборстве
этого вероломного маркиза, чью вину я прочел в его трусливом взгляде и
дрожащих губах, когда ему было брошено обвинение... Росваль, ты верно
послужил своему хозяину, и твой обидчик дорого поплатится!.. Но что означает
данное мне разрешение встретиться с той, кого я больше уж не надеялся
увидеть? Как и почему согласился царственный Плантагенет, чтобы я увиделся с
его прекрасной родственницей, я, посланец язычника Саладина или же
преступный изгнанник, столь недавно удаленный королем из его лагеря и чью
вину так сильно отяготило смелое признание в любви, которой он гордится?
Ричард согласился, чтобы она получила письмо от влюбленного мусульманина,
притом из рук другого влюбленного, стоящего неизмеримо ниже ее по
происхождению; каждое из этих обстоятельств совершенно невероятно и, кроме
того, не вяжется одно с другим. Но когда Ричард не находится во власти своих
необузданных страстей, он великодушен и поистине благороден. С таким
человеком я готов иметь дело и вести себя соответственно его желаниям,
высказанным прямо или подразумеваемым, не стремясь узнать слишком много и
довольствуясь тем, что может постепенно раскрыться передо мной без моих
назойливых вопросов. Тому, кто предоставил мне такой прекрасный случай
восстановить мою запятнанную честь, я обязан беспрекословно повиноваться, и
сколь ни тяжело мне будет, я уплачу свой долг. И все же, - размышлял он
дальше, побуждаемый гордостью, которая переполнила его сердце, - Львиное
Сердце, как его называют, судил, должно быть, о чувствах других по своим
собственным. Я домогаюсь беседы с его родственницей! Я, ни разу не сказавший
ей ни слова, когда принимал из ее рук почетную награду, когда среди
защитников креста меня считали не последним в рыцарских подвигах! Я
предстану перед ней в этом низком обличье, в одежде раба и, увы, будучи на
самом деле рабом, с пятном бесчестия, опозорившим тот щит, который некогда
был моим! Чтобы я стремился к этому! Он плохо знает меня. И все же я
признателен ему за эту возможность, благодаря которой все мы сумеем,
пожалуй, лучше узнать друг друга".
Когда он пришел к этому выводу, они уже стояли перед входом в шатер
королевы.
Стража, разумеется, их пропустила, и Невил, оставив нубийца в небольшой
прихожей, которую тот слишком хорошо помнил, вошел в помещение, служившее
королеве приемной. Тихим и почтительным голосом он передал приказ своего
царственного господина; его учтивые манеры резко отличались от грубости
Томаса де Во, для которого Ричард был все, а остальной двор, включая
Беренгарию, - ничто. Едва Невил изложил данное ему поручение, как раздался
взрыв смеха.
- А каков собой этот нубийский раб, присланный султаном с таким
поручением? Он негр, де Невил, не так ли? - спросил женский голос,