Вальтер Скотт. Талисман, или Ричард Львиное-Сердце в Палестине

котором он с таким жаром настаивал, было ложным, и это подействовало на
него, как кровопускание на человеческий организм, утишив лихорадку его ума.
Вряд ли необходимо входить в дальнейшие подробности о том, что
произошло в шатре королевы, и задаваться вопросом, был ли Давид граф
Хантингдон так же нем в присутствии Эдит Плантагенет, как в то время, когда
ему приходилось выступать в роли безродного, никому не ведомого искателя
приключений. Можно не сомневаться, что он со всем приличествующим случаю
жаром признался теперь в своей любви, которую прежде так жаждал, но не
осмеливался выразить в словах.
Приближался полдень, и Саладин уже ждал христианских государей в
палатке, которая мало чем, кроме размеров, отличалась от обычного жилища
простого курда или араба. Но под ее просторным черным сводом на роскошных
коврах, окруженных подушками для гостей, все было приготовлено для пышного
восточного пиршества. Мы не станем останавливаться на описании золотой и
серебряной парчи, тканей с вышитыми на них чудесными арабесками, кашмирских
шалей и индийской кисеи, повсюду радовавших взор своей изумительной
красотой. Еще меньше склонны мы распространяться о всяких сластях, о рагу с
гарниром из риса различных оттенков и о прочих восточных яствах. Золотые,
серебряные и фарфоровые блюда с ягнятами, зажаренными целиком, и пилавами из
дичи и домашней птицы стояли вперемежку с большими чашами шербета,
охлажденного снегом и льдом из горных пещер Ливана. На почетном месте для
хозяина пира и наиболее высокопоставленных гостей лежала груда великолепных
подушек, а с потолка шатра повсюду, и в особенности над нею, свисало
множество войсковых знамен и государственных стягов - трофеев, напоминавших
о выигранных битвах и завоеванных царствах. Но среди них бросалось в глаза
прикрепленное к длинному копью полотнище, знамя смерти, со следующей
выразительной надписью: "САЛАДИН, ЦАРЬ ЦАРЕЙ. САЛАДИН, ПОБЕДИТЕЛЬ
ПОБЕДИТЕЛЕЙ. САЛАДИН ДОЛЖЕН УМЕРЕТЬ".
Закончив все приготовления к пиру, рабы не удалились, а остались
стоять, склонив головы и скрестив на груди руки, немые и неподвижные, как
статуи или как автоматы, приходящие в движение лишь после того, как к ним
прикоснется рука мастера.
В ожидании прибытия высоких гостей султан, суеверный, как все его
современники, задумался над гороскопом и свитком с пояснениями, которые
энгаддийский отшельник прислал ему, прежде чем покинуть лагерь.
- Странная и таинственная наука, - бормотал Саладин про себя. - Она
притязает на то, что может приоткрыть завесу будущего, а на самом деле
вводит в заблуждение тех, кого как будто направляет на истинный путь, и
затемняет то, что якобы освещает! Кто не подумал бы, что самый опасный враг
Ричарда - это я и что наша вражда прекратится вследствие моей женитьбы на
его родственнице? Однако теперь выяснилось другое: брак между доблестным
графом и этой дамой помирит Ричарда с Шотландией - врагом более опасным, чем
я, ибо дикой кошки в комнате следует опасаться больше, чем льва в далекой
пустыне... Но, с другой стороны,
- продолжал он, - сочетание светил указывает, что ее муж должен быть
христианином... Христианином? - повторил он после некоторого молчания.
- Это вселило в безумного, фанатичного звездочета надежду, будто я могу
отречься от моей веры! Но меня, верного последователя нашего пророка, меня
оно не должно было обмануть. Лежи здесь, таинственный свиток, - добавил он,
кладя его под груду подушек. - Твои пророчества непонятны и пагубны, ибо,
Даже сами по себе истинные, они обращаются ложью для тех, кто пытается их
разгадать... В чем дело, зачем ты явился сюда без зова?
Эти слова относились к Нектабанусу, который в это мгновение вбежал в
шатер; карлик был страшно взволнован, его лицо с непропорциональными,
странными чертами исказилось от страха и стало еще уродливее, рот был
раскрыт, глаза вытаращены, руки со сморщенными и искривленными пальцами
широко распростерты.
- Что случилось? - строго спросил султан.
- Accipe hoc! <Прими это! (лат.)>- простонал карлик.
- Как? Что ты говоришь?
- Accipe hoc! - ответил объятый ужасом человечек, не сознавая,
вероятно, что он повторяет те же слова.
- Вон отсюда! Я не расположен выслушивать твои глупости, - сказал
султан.
- Я глуп лишь настолько, - возразил Нектабанус, - чтобы моя глупость
помогала моему уму зарабатывать хлеб для такого беспомощного бедняка, как
я!.. Выслушай, выслушай меня, великий султан!
- Ну что ж, если тебя действительно кто-то обидел, - сказал Саладин, -
глупый ты или умный, ты имеешь право на то, чтобы государь приклонил слух к
твоей жалобе. Идем сюда. - И он повел его во внутреннюю часть шатра.
Их секретный разговор был прерван звуками труб, возвещавшими о прибытии
христианских государей. Саладин приветствовал их у себя в шатре с
королевской любезностью, подобающей их и его званию; особенно милостивый
прием оказал он молодому графу Хантингдону, от души поздравив с
осуществлением его чаяний, которые стали на пути тем замыслам, что он сам
лелеял, и которые теперь полностью разрушили их.
- Не думай, однако, благородный юноша, - сказал султан, - что принц
шотландский милее сердцу Саладина, чем Кеннет - одинокому Ильдериму, когда
они встретились в пустыне, или истерзанный горем эфиоп - хакиму Адонбеку.
Смелых и благородных людей вроде тебя ценят независимо от их звания и
происхождения, подобно тому как прохладный напиток, который я предлагаю тебе
сейчас отведать, одинаково восхитителен на вкус, пьешь ли ты его из глиняной
чаши или из золотого кубка.
Граф Хантингдон ответил подобающим образом и с благодарностью вспомнил
о многочисленных важных услугах, оказанных ему великодушным султаном. Но
после того как он отпил за здоровье Саладина из поднесенной ему чаши
шербета, он не мог удержаться, чтобы не заметить с улыбкой:
- Храбрый воин Ильдерим никогда не слышал о существовании льда, а
щедрый султан охлаждает шербет снегом.
- Разве простой араб или курд может быть столь же мудрым, как хаким? -
сказал султан. - Кто меняет свой внешний облик, тот должен и движения своего
сердца и помыслы своего ума привести в соответствие с одеждой, которую он на
себя надел. Мне хотелось узнать, как будет вести себя прямодушный
франгистанский рыцарь в споре с таким вождем, какого я тогда изображал; и я
усомнился в общеизвестной истине, чтобы услышать, какими доводами ты станешь
подкреплять свое утверждение.
Во время этого разговора подошел эрцгерцог австрийский, который стоял
неподалеку и слышал упоминание о ледяном шербете; предвкушая удовольствие,
он довольно бесцеремонно выхватил из рук графа Хантингдона большую чашу,
прежде чем тот успел поставить ее на место.
- Чудесно! - воскликнул он, сделав огромный глоток, показавшийся ему
вдвойне приятным из-за жары и из-за похмелья после вчерашней попойки.
Со вздохом он передал чашу гроссмейстеру тамплиеров. В это мгновение
Саладин сделал знак карлику, и тот, выступив вперед, произнес хриплым
голосом слова "Accipe hoc! " Тамплиер отпрянул, как конь, увидевший льва под
придорожным кустом, но сразу овладел собой и, вероятно, чтобы скрыть
замешательство, поднес чашу к губам... Но его губы так и не коснулись края
чаши. С быстротой молнии Саладин выхватил из ножен саблю. Она мелькнула в
воздухе - и голова гроссмейстера покатилась к краю шатра, а туловище еще
секунду продолжало стоять, и руки все еще крепко сжимали чашу; затем оно
рухнуло, и шербет смешался с кровью, хлынувшей из вен.
Со всех сторон послышались крики о предательстве, и австрийский
эрцгерцог, от которого Саладин с окровавленной саблей в руках был ближе
всего, попятился, как бы опасаясь, что следующая очередь будет за ним.
Ричард и другие гости схватились за мечи.
- Не бойся, благородная Австрия, - сказал Саладин так спокойно, словно
ничего не случилось, - а ты, король Англии, не приходи в гнев от того, что
ты только что видел. Не за свои многочисленные предательства - не за то, что
по его наущению, как может засвидетельствовать его собственный оруженосец,
была сделана попытка лишить жизни короля Ричарда; не за то, что он гнался в
пустыне за принцем шотландским и мною и нам тогда удалось спастись только
благодаря быстроте наших коней; не за то, что он подбивал маронитов напасть
на нас вовремя этой встречи и лишь потому, что я неожиданно для них привел с
собой так много арабских воинов, им пришлось отказаться от своих планов, -
не за эти преступления лежит он сейчас здесь, хотя каждое из них заслуживает
такого наказания, а потому, что всего за полчаса до того, как он, подобно
самуму, отравляющему воздух, осквернил своим приходом это помещение, им был
заколот кинжалом его соратник и сообщник Конрад Монсерратский, чтобы тот не
смог покаяться в бесчестных заговорах, в которых они оба участвовали.
- Как! Конрад убит? Убит гроссмейстером, его поручителем и самым
близким другом! - воскликнул Ричард. - Благородный султан, я готов верить
тебе... Но все же ты должен доказать свои слова, не то...
- Вот стоит доказательство, - перебил Саладин, указывая на
перепуганного карлика. - Аллах, который создал светлячков, чтобы они светили
ночью, может раскрывать тайные преступления при посредстве самых ничтожных
созданий.
И султан приступил к рассказу о том, что узнал от карлика. Нектабанус
из глупого любопытства или же, как он наполовину признался, в надежде
чем-нибудь поживиться прокрался в палатку Конрада, покинутую всеми слугами,
так как некоторые из них ушли из лагеря, чтобы известить брата маркиза о его
поражении, а другие не захотели упустить случая принять участие во всеобщем
пиршестве, устроенном Саладином. Раненый спал под действием чудесного
талисмана Саладина, так что карлик имел возможность беспрепятственно всюду
порыться; вдруг чьи-то тяжелые шаги спугнули его и заставили забиться в
укромный уголок. Он спрятался за занавеску, но мог оттуда видеть движения и
слышать слова гроссмейстера, который вошел и тщательно задернул за собой
полог шатра. Его жертва, вздрогнув, проснулась; по видимому, маркиз сразу же
заподозрил недобрые намерения своего давнего союзника, так как в страхе
спросил, зачем он его тревожит.
- Я пришел исповедать тебя и отпустить твои грехи, - ответил
гроссмейстер.
Из дальнейшего разговора испуганный карлик запомнил лишь то, что Конрад
молил гроссмейстера не обрывать висящую на волоске жизнь, а тамплиер ударил
его турецким кинжалом в сердце, произнеся при этом "Accipe hoc! " - слова,
которые долго преследовали потрясенное воображение тайного свидетеля.
- Я проверил этот рассказ, - сказал в заключение Саладин, - приказав
осмотреть труп; и я заставил это несчастное создание, по воле аллаха ставшее
обличителем преступника, повторить в вашем присутствии произнесенные убийцей
слова, и вы сами видели, как они подействовали на его совесть!
Султан умолк, и теперь заговорил король Англии:
- Если это правда, в чем я не сомневаюсь, то мы присутствовали при акте
величайшей справедливости, хотя вначале нам казалось иное. Но почему здесь,
при нас? Почему твоею собственной рукой?
- Я предполагал поступить по-другому, - сказал Саладин, - но если бы я
не поспешил обрушить на злодея кару, он вовсе избег бы ее, ибо допусти я,
чтобы он отведал из моей чаши, как он собирался сделать, я уже не мог бы
предать его заслуженной смерти, не опозорив себя нарушением законов
гостеприимства. Если бы он убил моего отца, а потом вкусил моей пищи и отпил
из моей чаши, я не тронул бы и волоска на его голове. Но довольно о нем...
Пусть уберут отсюда труп, и не будем больше вспоминать о предателе.
Тело унесли, и следы убийства уничтожили или скрыли с такой быстротой и
сноровкой, которые показывали, что подобные случаи были не так уж необычны и
не могли вызвать замешательства среди слуг и придворных Саладина.
Однако христианские государи чувствовали себя подавленными только что
разыгравшимся перед ними зрелищем, и хотя, в ответ на любезное приглашение
Саладина, они заняли свои места за пиршественным столом, беспокойство и
изумление не покидали их, и все продолжали хранить молчание. В душе одного
только Ричарда не было больше места для подозрительности и сомнений. Но и
он, казалось, обдумывал какой-то план и старался найти самую подкупающую и
приемлемую форму для того, чтобы его предложить. Наконец он выпил залпом
большую чашу вина и, обратившись к султану, осведомился, правда ли, что тот
удостоил графа Хантингдона чести, вступив с ним в единоборство.
Саладин, улыбаясь, ответил, что он испытал своего коня и оружие в
поединке с наследным принцем шотландским, как это принято между рыцарями,
которые встретились в пустыне; и он скромно добавил, что хотя схватка не
была решительной, все же у него нет оснований гордиться ее исходом.
Шотландец, в свою очередь, не согласился, что преимущество было на его
стороне, и счел своим долгом отдать пальму первенства султану.
- То, что ты встретился в единоборстве с султаном, само по себе
достаточная честь, - сказал Ричард, - и я завидую ей больше, чем всем
улыбкам Эдит Плантагенет, хотя и одной из них достаточно, чтобы вознаградить
за целый день кровавой битвы... Но что скажете вы, благородные государи?
Мыслимое ли это дело, чтобы такое блестящее собрание рыцарей разошлось, не
совершив ничего, о чем стали бы говорить в грядущих веках? Что значит
разоблачение и смерть предателя для цвета рыцарства, который присутствует
здесь и не должен разъехаться, не став свидетелем чего-либо более достойного
его взора? Что скажешь ты, благородный султан, если ты и я сейчас, перед
лицом этого избранного общества, разрешим давний спор по поводу палестинской
земли и сразу покончим с этими докучливыми войнами? Вот там готовое
ристалище, и у ислама никогда не будет лучшего защитника, чем ты. Я, если не
найдется более достойного, брошу свою перчатку от имени христианства, и со
всей любовью и уважением мы сразимся не на жизнь, а на смерть за обладание
Иерусалимом.
Все затаили дыхание, ожидая ответа султана. Краска прилила к его щекам
и лбу, и многие из присутствующих считали, что он колеблется, не в силах
решить, принять ли ему вызов или нет. Наконец он сказал:
- Сражаясь за святой город против тех, кого мы считаем язычниками,
которые поклоняются идолам из дерева и камня, я могу быть уверен, что аллах
укрепит мою руку; а если я паду от меча Мелека Рика, то для моего перехода в
рай не может быть более славной смерти. Но аллах уже отдал Иерусалим
сторонникам истинной веры, и если бы я, понадеявшись на свою личную силу и
ловкость, подверг опасности то, чем я прочно владею благодаря превосходству
моих войск, это означало бы искушать бога нашего пророка.
- Ну, если не за Иерусалим, - сказал Ричард тоном человека, умоляющего
об одолжении своего близкого друга, - то, быть может, из любви к славе мы
встретимся хотя бы в трех схватках с острыми копьями.
- Даже этого, - слегка улыбаясь, ответил Саладин, которому страстная
настойчивость, с какой Львиное Сердце домогался поединка, показалась
забавной, - даже этого я не имею права себе позволить. Хозяин приставляет к
стаду пастуха для блага овец, а не самого пастуха. Будь у меня сын, к
которому перешел бы мой скипетр в случае моей смерти, я был бы волен
уступить своему желанию и не задумываясь принял бы твой смелый вызов. Но в
вашем писании говорится, что стоит убить пастуха, как овцы разбегутся.
- Все счастье досталось на твою долю, - со вздохом сказал Ричард,
обернувшись к графу Хантингдону. - Я отдал бы лучший год моей жизни за эти
полчаса у "Алмаза пустыни"!
Рыцарская удаль Ричарда подняла дух присутствующих, и когда они наконец
собрались уходить, Саладин подошел к Львиному Сердцу и взял его за руку.
- Благородный король Англии, - сказал он, - мы сейчас расстанемся и
больше никогда не встретимся. Мне так же хорошо известно, как и тебе, что
ваш союз распался и больше не восстановится и что у тебя слишком мало своих
войск для продолжения войны. Я не вправе уступить тебе Иерусалим, которым ты
так хочешь завладеть. Для нас, как и для вас, это святой город. Но любая
другая просьба Ричарда к Саладину будет удовлетворена с такой же
готовностью, с какой этот источник утоляет жажду всех путников. И Саладин
выполнил бы эту просьбу столь же охотно даже в том случае, если бы Ричард
очутился в пустыне лишь с двумя лучниками!
На следующий день Ричард вернулся к себе в лагерь, а немного спустя
состоялось бракосочетание молодого графа Хантингдона и Эдит Плантагенет,
Султан прислал молодым в подарок знаменитый талисман. С его помощью в Европе
было совершено много исцелений, но ни одно из них не могло сравниться с теми
успешными, прославленными исцелениями, которых удавалось добиться Саладину.
Талисман все еще существует; граф Хантингдон завещал его доблестному
шотландскому рыцарю сэру Саймону Ли, и в этой старинной, высоко почитаемой
семье он сохранился до наших дней. И хотя современная фармакопея отказалась
от применения чудодейственных камней, талисманом Саладина продолжают
пользоваться, когда надо остановить кровотечение, а также в случаях
бешенства.
Наше повествование на этом заканчивается, так как обстоятельства, при
которых Ричард вынужден был отказаться от плодов своих побед, описаны в
любом историческом труде, посвященном этой эпохе.