Вальтер Скотт. Талисман, или Ричард Львиное-Сердце в Палестине

прозванный поэтами "Морем света", на руке у него сверкал вделанный в
перстень алмаз, на котором была выгравирована его печать и который стоил,
вероятно, не меньше, чем все драгоценные камни в английской короне, а сапфир
в рукояти его ятагана по ценности немногим уступал алмазу. Следует еще
добавить, что для защиты от пыли, в окрестностях Мертвого моря похожей на
мельчайший пепел, или, может быть, из восточной гордости, султан носил
что-то вроде вуали, прикрепленной к чалме и частично скрывавшей его
благородное лицо. Саладин ехал на молочно-белом арабском коне, который
словно сознавал, какого благородного седока он на себе несет, и гордился им.
Два доблестных монарха - оба они по праву могли так называться, - не
нуждаясь в том, чтобы их представили, соскочили одновременно с лошадей;
войска замерли, музыка внезапно прекратилась, и в глубокой тишине они
сделали несколько шагов навстречу друг другу и, вежливо поклонившись,
обнялись затем как братья, как равные. Никто больше не обращал внимания на
великолепное зрелище, какое являли взору христианские рыцари и мусульманские
воины, все смотрели только на Ричарда и Саладина, да и они сами видели лишь
друг друга. Впрочем, во взгляде Ричарда, обращенном на Саладина, было больше
напряженного любопытства, чем во взгляде султана, устремленном на него; и
султан первый нарушил молчание:
- Мелек Рик столь же желанный гость для Саладина, как эта вода для
пустыни. Надеюсь, многочисленное войско не вызывает в нем подозрений. Не
считая вооруженных рабов моей личной охраны, те, что явились приветствовать
тебя и сейчас стоят вокруг, не сводя изумленных глаз, - все они, до самого
последнего человека, знатные вожди моей тысячи племен. Ибо кто останется
дома, если имеет право притязать на участие во встрече такого великого
государя, как Ричард, чьим грозным именем няньки пугают ребят даже в песках
Йемена, а вольный араб укрощает норовистого коня!
- И это все арабская знать? - спросил Ричард, окидывая взглядом ряды
диких воинов в хайках, со смуглыми от загара лицами, белыми как слоновая
кость зубами и с горевшими необычайным огнем черными глазами, которые
свирепо сверкали из-под тюрбанов; одеты они были по большей части просто,
даже бедно.
- Они имеют право так называться, - сказал Саладин. - Но хотя их много,
это не нарушает условий нашего соглашения, так как у них нет оружия, кроме
сабель... Они даже сняли железные наконечники с копий.
- Боюсь, - пробормотал де Во по-английски, - что они оставили
наконечники неподалеку и им ничего не стоит быстро насадить их... Ну и ну,
славная палата пэров, и Уэстминстер-холл оказался бы для нее, пожалуй,
слишком тесен.
- Молчи, де Во, - сказал Ричард. - Я приказываю тебе... Благородный
Саладин, - обратился он к султану, - подозрения и ты - вещи несовместные...
Смотри, - продолжал он, указывая на паланкин, - я тоже привел с собой
несколько доблестных воинов, и даже, вопреки соглашению, вооруженных, ибо
лучезарные глаза и красота - это такое оружие, которое нельзя с себя снять.
Султан, обернувшись к паланкину, поклонился так низко, словно его взор
был обращен к Мекке, и в знак благоговения поцеловал песок.
- Они не побоятся и более близкой встречи, брат мой, - сказал Ричард. -
Если ты пожелаешь подъехать к паланкину, занавески будут тотчас же
раздвинуты.
- Да сохранит меня аллах! - воскликнул Саладин. - Ведь все арабы, что
смотрят на нас, сочтут позором для благородных дам, если они покажутся с
незакрытыми лицами.
- Ну, тогда ты их увидишь не на людях, брат мой, - ответил Ричард.
- К чему? - печально сказал Саладин. - Для надежд, которые я лелеял,
твое последнее письмо было как вода для огня. Зачем мне снова разжигать
пламя, если оно может лишь спалить меня, но не согреть?.. Не желает ли мой
брат проследовать в шатер, приготовленный для него его слугой? Мой главный
черный раб получил распоряжение принять принцесс... Мои придворные
позаботятся о твоих спутниках, а мы сами будем служить царственному Ричарду.
Саладин повел короля к великолепному шатру, где было все, что только
могла изобрести роскошь. Де Во, последовавший за своим господином, снял с
него длинный плащ для верховой езды (сара) <Плащ (исп.)>, и Ричард предстал
перед Саладином затянутый в узкое платье, которое выгодно обрисовывало его
могучее, пропорциональное телосложение и представляло резкий контраст с
развевающимися одеждами, скрывавшими сухощавую фигуру восточного монарха.
Особое внимание сарацина привлек двуручный меч Ричарда с широким прямым
клинком необыкновенной длины, доходившим почти до плеча его владельца.
- Если бы я сам не видел, - сказал Саладин, - как сверкал этот меч,
подобно мечу Азраила, в первых рядах сражающихся, я с трудом поверил бы, что
человеческая рука в состоянии с ним управиться. Могу ли я попросить Мелека
Рика нанести удар им - не для того, чтобы сокрушить врага, а лишь для
испытания силы?
- Охотно, благородный Саладин, - ответил Ричард.
И, оглянувшись в поисках чего-нибудь, на чем можно было показать свою
силу, он увидел у одного из слуг стальную булаву с рукоятью из того же
материала около полутора дюймов в поперечнике. Ричард взял эту булаву и
положил на деревянный чурбан.
Де Во, беспокоясь за честь своего господина, прошептал по-английски:
- Ради святой девы, подумайте, что вы собираетесь делать, милорд! Ваши
силы еще полностью не восстановлены... Не давайте неверному повода
торжествовать.
- Замолчи, дурак! - сказал, сверкнув глазами, Ричард, и не помышлявший
отказываться от своего намерения. - Неужели ты думаешь, что я могу
осрамиться перед ним?
Король, держа свой блестящий широкий меч двумя руками, занес его над
левым плечом, обвел им вокруг головы и с мощью какой-то чудовищной машины
обрушил на железный брус, и тот, перерубленный надвое, покатился на землю,
словно молодое деревцо, срезанное кривым ножом дровосека.
- Клянусь головой пророка, замечательный удар! - сказал султан,
тщательно осматривая обе части железного бруса и лезвие меча, которое было
так хорошо закалено, что на нем не осталось никаких следов.
Затем Саладин взял большую, мускулистую руку Ричарда и, улыбаясь,
положил ее рядом со своей, худой и узкой, неизмеримо уступающей по силе.
- Смотри, смотри хорошенько, - сказал де Во по-английски. - Долго тебе
придется ждать, чтобы твои длинные пальцы щеголя сотворили подобное твоим
красивым позолоченным серпом.
- Умолкни, де Во, - сказал Ричард. - Клянусь святой девой, он понимает
или догадывается, о чем ты говоришь... Не будь грубияном, прошу тебя!
И действительно, султан тотчас же сказал:
- Я тоже хотел бы показать кое-что... Хотя стоит ли обнаруживать
слабым, насколько они уступают сильным? Но все же в каждой стране свои
упражнения в силе и ловкости, и то, что сейчас увидит Мелек Рик, может быть,
будет для него ново.
С этими словами он взял лежавшую на полу шелковую пуховую подушку и
поставил ее на ребро.
- Может ли твой меч, брат мой, перерубить эту подушку? - спросил он
короля Ричарда.
- Разумеется нет, - ответил король. - Ни один меч на земле, будь то
даже Эскалибар короля Артура, не может перерубить того, что не оказывает
сопротивления при ударе.
- Тогда смотри, - сказал Саладин.
И он засучил рукава, обнажив до плеча руку, тонкую и худую, но с тугими
узлами крепких мышц от постоянных упражнений. Он вынул из ножен саблю,
изогнутое узкое лезвие которой не блестело, как франкские мечи, а отливало
тускло-голубым цветом и было испещрено бесчисленными извилистыми линиями,
говорившими о том, с какой тщательностью оружейник сваривал металл. Держа
наготове это оружие, на вид столь жалкое по сравнению с мечом Ричарда,
султан перенес тяжесть своего тела на левую ногу, чуть-чуть выставленную
вперед, затем несколько раз качнулся, как бы прицеливаясь, и, быстро шагнув
вперед, рассек подушку. Лезвие сабли скользнуло так молниеносно и легко, что
подушка, казалось, сама разделилась на две половины, а не была разрезана.
- Это проделка фокусника, - сказал де Во; бросившись вперед, он схватил
часть перерубленной подушки, словно желал убедиться в отсутствии обмана. -
Тут какое-то колдовство.
Султан, по-видимому, понял его слова, так как снял с себя вуаль,
которая до тех пор скрывала его лицо, накинул ее на лезвие сабли и поднял
саблю, обращенную лезвием вверх. Сделав резкий взмах, он разрезал свободно
висевшую вуаль на две части, которые разлетелись в разные стороны, и все
зрители снова могли убедиться в исключительной закалке и остроте оружия,
равно как в необыкновенном искусстве того, кто им действовал.
- Честное слово, брат мой, - сказал Ричард, - ты бесподобно владеешь
саблей, и встретиться с тобой небезопасно! Но все же я склонен скорей
положиться на добрый английский удар, и там, где мы не можем достигнуть цели
ловкостью, мы прибегаем к силе. Однако ты поистине столь же искусен в
нанесении ран, как мой мудрый хаким в их исцелении. Надеюсь, я увижу ученого
лекаря... Мне за многое следует его отблагодарить, и я привез ему небольшой
подарок.
Пока он говорил, Саладин сменил свою чалму на татарскую шапку. Едва он
это сделал, как де Во раскрыл свой огромный рот и большие круглые глаза, а
Ричард смотрел с не меньшим изумлением, когда султан, изменив голос,
степенно заговорил:
- Больной, как говорит поэт, пока он слаб, узнает врача по шагам; но
когда он выздоровел, не узнает даже его лица, хотя и смотрит прямо на него.
- Чудо! Чудо! - воскликнул Ричард.
- Дьявольской работы, разумеется, - сказал Томас де Во.
- Надо же, - сказал Ричард, - чтобы я не признал моего ученого хакима
лишь из-за отсутствия на нем шапки и плаща и чтобы обнаружил его в моем
царственном брате Саладине!
- Так часто бывает на свете, - ответил султан. - Рваная одежда не
всегда делает человека дервишем.
- Так это благодаря твоему вмешательству, - сказал Ричард, - рыцарь
Леопарда избежал смерти... и благодаря твоему искусству он преобразился и
вернулся в мой лагерь!
- Совершенно верно, - ответил Саладин. - Я достаточно сведущ во
врачевании и понимал, что дни его сочтены, если раны, нанесенные его чести,
будут и дальше кровоточить. После того как мой собственный опыт с
переодеванием прошел удачно, я не ожидал, что ты так легко узнаешь его в
новом облике.
- Случайность, - сказал король Ричард (он имел, вероятно, в виду то
обстоятельство, что ему довелось прикоснуться губами к ране мнимого
нубийца), - помогла мне сначала узнать, что цвет его кожи не был
естественным; после того как я сделал это открытие, догадаться об остальном
было уже просто, ибо его фигуру и черты лица не легко забыть. Я твердо
рассчитываю, что завтра он выступит в поединке.
- Он готовится к этому и полон надежд, - сказал султан. - Я снабдил его
вооружением и конем; судя по тому, что я наблюдал при различных
обстоятельствах, он доблестный рыцарь.
- А теперь он знает, - спросил Ричард, - перед кем он в долгу?
- Да, я был вынужден признаться, кто я такой, когда раскрыл ему свои
намерения.
- А он в чем-нибудь тебе признался? - спросил английский король.
- Прямо - ни в чем, - ответил султан, - но из "сего, что произошло межу
нами, я понял, что он вознес свою любовь слишком высоко и не может надеяться
на счастливый исход.
- Так ты знаешь, что его смелая и дерзкая страсть стояла на пути твоих
собственных планов? - спросил Ричард.
- Я мог об этом догадаться, - ответил Саладин. - Но его страсть
существовала еще до того, как возникли мои планы... и, теперь я могу
добавить, вероятно переживет их. Честь не позволяет мне мстить за свое
разочарование тому, кто совершенно к нему непричастен. И если эта
высокородная дама предпочитает его мне, то кто осмелится утверждать, что она
не воздает должное рыцарю одной с ней веры и полному благородства!
- Да, но слишком незнатного происхождения, чтобы породниться с
Плантагенетами, - высокомерно сказал Ричард.
- Возможно, что таковы взгляды во Франгистане, - возразил султан.
- Наши восточные поэты говорят, что храбрый погонщик верблюдов достоин
поцеловать в уста прекрасную королеву, тогда как трусливый принц недостоин
прикоснуться губами к подолу ее платья... Но с твоего разрешения,
благородный брат, я должен на время покинуть тебя, чтобы принять эрцгерцога
австрийского и того рыцаря-назареянина; они гораздо меньше заслуживают
гостеприимства, но все же я обязан встретить их должным образом - не ради
них, но ради моей чести, ибо, что сказал мудрый Локман? "Не говори, что
пища, отданная чужестранцу, для тебя потеряна, так как если от нее
прибавилось силы и жира в его теле, то не меньшую пользу она принесла и
тебе, придав почета и возвеличив доброе имя".
Сарацинский монарх покинул короля Ричарда и, указав ему больше знаками,
чем словами, где стоял шатер королевы и ее свиты, отправился принимать
маркиза Монсерратского и его спутников. Великодушный султан предоставил в их
распоряжение, хотя и менее охотно, столь же роскошные помещения. Высоким
гостям Саладина, каждому в занимаемый им шатер, было принесено обильное
угощение, состоявшее из восточных и европейских кушаний; султан проявил
такое внимание к привычкам и вкусам гостей, что приставил греческих рабов
подносить им кубки вина, к которому последователи мусульманской религии
относятся с отвращением. Ричард еще не закончил трапезы, как вошел старый
эмир, недавно доставивший письмо султана в лагерь христиан, и принес
описание церемониала на завтрашний день и правила, обязательные для
участников поединка. Ричард, знавший склонности своего старого знакомого,
предложил ему распить флягу ширазского вина. Однако Абдалла с печальным
видом объяснил, что сейчас воздержание для него необходимо, иначе он рискует
жизнью, ибо Саладин, снисходительный ко многим прегрешениям, соблюдает
законы пророка и других заставляет их соблюдать под страхом сурового
наказания.
- В таком случае, - сказал Ричард, - коль скоро он не любит вина, этой
отрады человеческого сердца, нечего надеяться на его обращение в
христианство, и предсказание безумного энгаддийского иерея - лишь пустые
слова, брошенные на ветер.
Затем король занялся установлением правил поединка, что отняло
порядочно времени, так как по некоторым вопросам было необходимо обменяться
мнениями с противной стороной и с султаном.
Наконец условились обо всем и составили документ на франкском и
арабском языках, подписанный Саладином, как судьей поединка, и Ричардом с
Леопольдом, как поручителями участников. Вечером, когда эмир окончательно
распрощался с королем, вошел де Во.
- Доблестный рыцарь, который будет завтра сражаться, - сказал он,
- желает знать, не может ли он сегодня явиться, чтобы выразить свое
уважение царственному поручителю.
- Ты видел его, де Во? - спросил король улыбаясь. - Узнал старого
знакомого?
- Клянусь Ланеркостской богоматерью, - ответил де Во, - в этой стране
происходит столько неожиданностей и перемен, что моя бедная голова идет
кругом. Я, пожалуй, не узнал бы сэра Кеннета Шотландского, если бы его
славный пес, который одно время был на моем попечении, не подошел ко мне и
не завилял хвостом; и даже тогда я признал собаку лишь по ее широкой груди,
округлым лапам и лаю, ибо несчастная борзая была размалевана, точно какая-то
венецианская куртизанка.
- В животных ты разбираешься лучше, чем в людях, де Во, - заметил
король.
- Не стану отрицать этого, - сказал де Во. - Я часто убеждался, что они
честнее людей. К тому же вашему величеству иногда бывает угодно называть
меня скотом; а кроме того, я служу Льву, которого все признают царем зверей.
- Клянусь святым Георгием, ты нанес мне недурной удар, - сказал
король, - я всегда говорил, что ты не лишен остроумия. Но, черт возьми, тебя
нужно бить молотом по голове, чтобы оно засверкало. Вернемся, однако, к
делу: хорошо ли вооружен и снаряжен наш доблестный рыцарь?
- Полностью, мой повелитель, и великолепно. Я прекрасно знаю его
доспехи - это те самые, что венецианский поставщик предлагал за пятьсот
безантов вашему величеству до того как вы заболели.
- И ручаюсь, он продал их язычнику-султану, который дал на несколько
дукатов больше и уплатил наличными. Эти венецианцы продали бы и гроб
господень!
- Теперь эти доспехи послужат самой благородной цели, - сказал де Во.
- Благодаря великодушию сарацина, а не корыстолюбию венецианцев.
- Ради бога, ваше величество, будьте осторожней, - сказал обеспокоенный
де Во. - Все наши союзники покинули нас под предлогом обид, нанесенных тому
или иному из них; мы не можем надеяться на успех на суше, и нам не хватает
только поссориться с земноводной республикой и лишиться возможности убраться
восвояси морем!
- Я постараюсь, - нетерпеливо ответил Ричард. - Но перестань меня
поучать. Скажи лучше, есть ли у рыцаря духовник? Это меня больше интересует.
- Есть, энгаддийский отшельник, который уже раз исполнял эту роль,
когда рыцарь готовился к смерти, находится при нем и теперь; его привела
сюда молва о предстоящем поединке.
- Это хорошо, - сказал Ричард. - А теперь относительно просьбы рыцаря.
Передай ему, что Ричард примет его после того, как он исполнит свой долг
здесь, у "Алмаза пустыни", и тем загладит преступление, совершенное им на
холме святого Георгия. Когда будешь проходить по лагерю, извести королеву,
что я прибуду к ней в шатер, и скажи Блонделю, чтобы он тоже явился туда.
Де Во ушел, и примерно час спустя Ричард, завернувшись в плащ и взяв
свою цитру, направился к шатру королевы. Несколько арабов попались ему
навстречу, но они отворачивались и устремляли взор в землю; впрочем, как
отметил Ричард, разминувшись с ним, они внимательно смотрели ему вслед.
Отсюда он справедливо заключил, что они знали, кто он такой, но либо по
приказанию султана, либо просто из восточной вежливости делали вид, будто не
замечают монарха, желающего оставаться неузнанным.
Когда король достиг шатра королевы, он увидел стражу из тех несчастных
служителей, которым восточная ревность поручает охрану женской половины
дома. Блондель прохаживался перед входом и время от времени перебирал струны
своего инструмента, а толпившиеся подле него африканцы, скаля белые, как
слоновая кость, зубы, сопровождали музыку странными телодвижениями и
подтягивали пронзительными неестественными голосами.
- Что ты тут делаешь с этим стадом черных скотов, Блондель? - спросил
король. - Почему ты не входишь в шатер?
- Потому что для моего ремесла необходимы и голова и пальцы, - ответил
Блондель, - а эти верные черные мавры грозили разрезать меня на куски, если
я попытаюсь войти.
- Ну, что ж, идем со мной, - сказал король, - Я буду твоей охраной.
Негры склонили свои пики и сабли перед королем Ричардом и опустили
глаза, как бы считая себя недостойными смотреть на него.
В шатре Ричард и Блондель застали Томаса де Во, беседовавшего с
королевой. Пока Беренгария приветствовала Блонделя, король Ричард уселся в
стороне со своей прелестной родственницей, чтобы поговорить с ней по
секрету.
- Мы все еще враги, прекрасная Эдит? - спросил он шепотом.
- Нет, милорд, - ответила Эдит также вполголоса, чтобы не мешать
музыке. - Никто не может питать вражду к королю Ричарду, когда ему бывает
угодно быть таким, каков он есть на самом деле: великодушным и благородным,
доблестным и преисполненным чести.
С этими словами она протянула королю руку. Ричард поцеловал ее в знак
примирения, а затем продолжал:
- Ты думаешь, милая кузина, что мой гнев тогда был притворным, но ты
ошибаешься. Наказание, к которому я приговорил того рыцаря, было
справедливо; ибо - пусть искушение было очень велико, но это не меняет
дела - он не оправдал оказанного ему доверия. Но я рад, пожалуй, не меньше,
чем ты, что завтрашний день даст ему возможность одержать победу и снять с
себя позор, временно запятнавший его, заклеймив истинного вора и предателя.
Нет! Потомки, быть может, будут порицать Ричарда за безрассудную горячность,
но они скажут, что, творя суд, он был справедлив, когда нужно, и милосерден,
когда можно.
- Не хвали сам себя, кузен король, - сказала Эдит. - Они могут назвать
твою справедливость жестокостью, а твое милосердие - капризом.
- А ты не гордись, словно твой рыцарь, который еще не облачился в
доспехи, уже снимает их после победы. Конрад Монсерратский считается хорошим
бойцом. Что, если шотландец потерпит поражение?
- Это невозможно! - уверенно сказала Эдит. - Я видела собственными
глазами, как Конрад дрожал и менялся в лице, подобно презренному вору. Он
виновен... А испытание поединком - это суд божий. Я сама без боязни
сразилась бы с ним в защиту правого дела.
- Клянусь спасением души, я думаю, ты сделала бы это, девица, - сказал
король, - и притом победила бы; ибо нет на свете человека, который с большим
правом носил бы имя Плантагенет, нежели ты.
Он умолк, а затем добавил очень серьезным тоном:
- Ты должна и впредь помнить, к чему тебя обязывает твое происхождение.
- Что означает этот совет, столь серьезно преподанный мне сейчас?
- спросила Эдит. - Разве я так легкомысленна, что забываю о величии
своего рода и о своем положении?
- Скажу тебе прямо, Эдит, и как другу. Кем будет для тебя этот рыцарь,
если он уйдет победителем с ристалища?
- Для меня? - воскликнула Эдит, вся покраснев от стыда и негодования. -
Разве возможно, чтобы он был для меня чем-нибудь большим, нежели доблестным
рыцарем, заслужившим такую милость, какую могла бы оказать ему королева
Беренгария, если бы он выбрал своей дамой ее, а не менее достойную особу?
Самый заурядный рыцарь может посвятить себя служению императрице, но слава
его избранницы, - добавила она с гордостью, - должна быть его единственной
наградой.
- Однако он преданно служил тебе и много страдал из-за тебя, - сказал
король.
- Я вознаградила его служение почестями и похвалами, а его страдание -
слезами, - ответила Эдит. - Если бы он хотел другой награды, ему следовало
бы подарить своим вниманием равную ему.
- Так ты ради него не надела бы окровавленной ночной рубашки? - спросил
король Ричард.
- Конечно нет, - ответила Эдит, - как я и не потребовала бы, чтобы он
подверг опасности свою жизнь поступком, в котором было больше безумия, чем
доблести.
- Девушки всегда так говорят, - сказал король. - Но когда поощряемый
влюбленный становится настойчивей, они со вздохом заявляют, что звезды
решили по-иному.
- Ваше величество уже второй раз угрожает мне влиянием моего
гороскопа, - с достоинством ответила Эдит. - Поверьте, милорд, какова бы ни
была сила звезд, ваша бедная родственница никогда не выйдет замуж низа
неверного, ни за безродного искателя приключений... Разрешите мне послушать
пение Блонде-ля, ибо тон ваших королевских увещеваний не так уж приятен для
моих ушей.
В этот вечер больше не произошло ничего достойного внимания.

Глава XXVIII

Ты слышишь битвы шум? Сошлись
Копье с копьем и конь с конем.
Грей

Из-за жары было решено, что судебный поединок, послуживший причиной
такого сборища людей различных национальностей у "Алмаза пустыни", должен
состояться через час после восхода солнца. Обширное ристалище, устроенное
под наблюдением рыцаря Леопарда, представляло собой огороженное пространство
плотного песка длиною в сто двадцать ярдов и шириною в сорок. Оно тянулось в
длину с севера на юг, чтобы обоим противникам восходящее солнце светило
сбоку и никто не имел преимущества. Трон Саладина стоял с западной стороны
ограды, против самого центра арены, где скорее всего должна была произойти
схватка. Напротив находилась галерея с закрытыми окнами, расположенными так,
что дамы, для которых она предназначалась, могли наблюдать за поединком,
оставаясь сами невидимыми. С обоих концов ристалища в ограде были ворота для
въезда. Приготовили троны и для европейских государей, но эрцгерцог,
заметив, что его трон ниже, чем предназначенный для Ричарда, отказался
занять его. Львиное Сердце, который был готов на всяческие уступки, лишь бы
какая-нибудь формальность не помешала поединку, охотно согласился, чтобы
поручители, как их называли, оставались во время сражения на лошадях. У
одного конца ристалища расположились сторонники Ричарда, а на
противоположном - те, кто сопровождал Конрада. Вокруг трона султана
выстроились его великолепные телохранители-грузины, а вдоль остальной части
ограды теснились зрители - христиане и мусульмане.
Задолго до рассвета около ристалища собралось еще больше сарацин, чем
накануне вечером при встрече Ричарда. Когда первый луч сияющего дневного
светила блеснул над пустыней, раздался звучный призыв самого султана "На
молитву, на молитву! ", подхваченный всеми, кому усердие в делах веры и
занимаемое положение давали право выступать в роли муэдзинов. Это было
поразительное зрелище, когда арабские воины, обратившись лицом к Мекке,
простерлись ниц, чтобы совершить молитву. Едва они поднялись с земли,
солнечные лучи, быстро разгораясь, как бы подтвердили предположение,
высказанное накануне лордом Гилслендом. Они вспыхивали теперь яркими
отблесками на остриях многочисленных копий, которые сегодня уже были с
наконечниками. Де Во указал на это своему господину, но тот нетерпеливо
ответил, что вполне уверен в честности Саладина и что де Во может уйти, если