Вальтер Скотт. Талисман, или Ричард Львиное-Сердце в Палестине

женщинам. Ох и разгорячил же меня этот жалкий изменник! Уведи его, де Во, -
шепнул он, - через задний выход: запри его, и ты отвечаешь за него своей
головой. Он скоро должен умереть; приведи к нему духовника: мы ведь не
убиваем душу вместе с телом. Карауль его: он не будет лишен чести, он умрет
как рыцарь, при поясе и шпорах. Пусть измена его была черна, как ад, его
храбрость не уступит самому дьяволу.
Де Во, видимо очень довольный, что Ричард не унизил своего королевского
достоинства убийством беззащитного пленного, поспешил вывести Кеннета через
потайной выход в другой шатер, где он был обезоружен и ему для безопасности
надели кандалы. Де Во с мрачным вниманием наблюдал, как стражники, которым
теперь был поручен Кеннет, принимали эти суровые меры предосторожности.
Когда они окончили свое дело, он с торжественным видом сказал
несчастному преступнику:
- Королю Ричарду угодно, чтобы вы расстались с жизнью не разжалованным.
Ваше тело не будет изувечено, ваше оружие не будет обесчещено, а вашу голову
отсечет меч палача.
- Это очень благородно, - сказал рыцарь тихим, покорным голосом, как
будто ему была оказана неожиданная милость. - Семья моя тогда не узнает всех
этих ужасных подробностей. Ах, отец, отец...
Этот тихий призыв не ускользнул от внимания грубоватого, но
добродушного англичанина, и он незаметно провел широкой ладонью по своему
суровому лицу.
- Королю Англии Ричарду было также угодно, - промолвил он наконец,
- разрешить вам беседу со святым отцом; по дороге я встретил
монаха-кармелита, который может дать вам последнее напутствие. Он ожидает
снаружи, покуда вы не склонны будете принять его.
- Уж лучше сейчас, - сказал рыцарь. - И здесь Ричард великодушен. Я
хотел бы, чтобы он пришел сейчас, жизнь моя и я - мы распрощались, как два
путника, дошедшие до перекрестка, где расходятся их дороги.
- Хорошо, - медленно и торжественно сказал де Во. - Мне остается
сказать вам последнее слово: королю Ричарду угодно, чтобы вы приготовились к
смерти немедленно.
- Да будет воля господа и короля, - покорно отвечал рыцарь, - я не
оспариваю приговора и не хочу отсрочки.
Де Во направился к выходу. Он шел очень медленно, остановился у двери и
обернулся. Было видно, что все мирские думы уже покинули шотландца и он
предался молитве. Английский барон вообще не отличался чувствительностью,
однако сейчас чувства сострадания и жалости овладели им с необычайной силой.
Он торопливо вернулся к вороху тростника, на котором лежал узник, взял его
за одну из связанных рук и со всей мягкостью, которую только был способен
выразить его грубый голос, сказал:
- Сэр Кеннет, ты еще молод, но у тебя есть отец. Мой Ральф, которого я
оставил на родине и который объезжает своего пони на берегах Иртинга, быть
может доживет до твоих лет, и, если бы не вчерашняя ночь, я был бы счастлив
видеть его таким же многообещающим юношей, как ты. Могу ли я что-нибудь
сказать или сделать для тебя?
- Ничего, - был печальный ответ. - Я оставил свой пост; знамя,
доверенное мне, исчезло. Как только палач и плаха будут готовы, моя голова
расстанется с телом.
- Да хранит нас господь! - сказал де Во. - Лучше бы я сам стал на этот
пост у знамени. Здесь есть какая-то тайна, мой юный друг, которую всякий
чувствует, но в которую нельзя проникнуть. Трусость? Нет! Ты никогда не был
трусом в бою. Измена? Не думаю, чтобы изменники умирали так спокойно. Ты был
уведен с поста обманом, какой-то хорошо обдуманной военной хитростью; быть
может, ты услышал крик несчастной девушки, зовущей на помощь, или задорный
взгляд какой-то красотки пленил твой взор. Не стыдись: всех нас искушали
такие приманки. Прошу тебя, чистосердечно поведай мне все - не священнику, а
мне, Ричард великодушен, когда пройдет его гнев. Тебе нечего мне доверить?
Злополучный рыцарь отвернулся от добродушного воина и отвечал:
- Нет.
Де Во, исчерпав все доводы убеждения, встал и, скрестив руки, вышел из
шатра. Ему стало очень грустно. Он даже негодовал на себя за то, что такой
пустяк, как смерть какого-то шотландца, он принимал так близко к сердцу.
"Все же, - сказал он себе, - хотя в Камберленде эти мошенники,
неотесанные мужланы, - наши враги, в Палестине на них смотришь почти как на
братьев".

Глава XVI

Не слушай, милый мой, вранья,
Пусть мелет вздор девчонка:
Болтлива милая твоя,
Как всякая бабенка.
Песня

Высокородная Беренгарня, дочь Санчеса, короля Наваррского, и супруга
доблестного Ричарда, считалась одной из самых красивых женщин того времени.
Она была стройна и великолепно сложена. Природа наделила ее цветом лица, не
часто встречающимся в ее стране, густыми русыми волосами и такими девически
юными чертами лица, что она казалась несколькими годами моложе, чем была,
хотя ей было не больше двадцати одного. Быть может, сознавая свою
необычайную моложавость, она разыгрывала девочку с капризными выходками,
видимо считая, что все окружающие должны потворствовать причудам столь юной
супруги короля. По натуре она была очень добродушна, и если ей платили
положенную дань восхищения и преклонения, трудно было бы найти человека
более любезного и веселого. Но, как все деспоты, чем большей властью она
пользовалась, тем большее влияние хотела иметь. Иной раз, когда все ее
честолюбивые желания были удовлетворены, она притворялась нездоровой и
подавленной. Тогда лекари начинали ломать себе голову, чтобы найти название
ее выдуманным болезням, а придворные дамы напрягали воображение, изобретая
новые забавы, новые прически и новые придворные сплетни, чтобы скрасить эти
тягостные часы, ставившие их самих в незавидное положение.
Чаще всего они старались развлечь больную озорными проделками, зло
подшучивая друг над другом, и, сказать по правде, когда к доброй королеве
возвращалась ее жизнерадостность, она была совершенно равнодушна к тому,
совместима ли эта забава с ее достоинством и соразмерно ли страдание,
испытываемое жертвами этих шуток, с удовольствием, которое они ей
доставляли. Она была уверена в благосклонности своего супруга и надеялась на
свое высокое положение, полагая, что все неприятности, причиненные другим,
можно легко загладить. Одним словом, она резвилась, как молодая львица,
которая не отдает себе отчета, как тяжелы удары ее лап для того, с кем она
играет.
Беренгария страстно любила своего мужа, но боялась его надменности и
грубости. Чувствуя, что она не ровня ему по уму, она была недовольна тем,
что он порою предпочитал беседовать с Эдит Плантагенет только потому, что
находил больше удовольствия в разговоре с ней, больше понимания, больше
благородства в ее складе ума и мыслях, чем в своей прекрасной супруге. Тем
не менее Беренгария не питала к Эдит ненависти и не замышляла против нее
зла. Несмотря на свою эгоистичность, она в общем была простодушна и
великодушна. Но окружавшие ее придворные дамы, весьма проницательные в таких
делах, с некоторых пор уяснили себе, что едкая шутка по адресу леди Эдит -
лучшее средство, чтобы отогнать дурное настроение ее милости королевы
английской, и это открытие облегчало работу их воображения. В этом все же
было что-то неблагородное, поскольку леди Эдит, как говорили, была сиротой.
Хоть ее звали Плантагенет или анжуйской красавицей и, по распоряжению
Ричарда, она пользовалась привилегиями, предоставленными лишь королевской
семье, где она занимала подобающее ей место, не многие знали (да и никто при
английском дворе не решался об этом спрашивать), в какой степени родства
находилась она со Львиным Сердцем. Приехала она вместе с Элеонорой,
вдовствующей английской королевой, и присоединилась к Ричарду в Мессине в
качестве одной из придворных дам Беренгарии, свадьба которой приближалась.
Ричард оказывал своей родственнице глубокое почтение, королева постоянно
держала ее при себе и даже, несмотря на легкую ревность, относилась к ней с
подобающим уважением.
Долгое время придворные дамы не могли найти повод придраться к Эдит,
если не говорить о тех случаях, когда они осуждали ее неизящно надетый
головной убор или неподходящее платье: считали, что в этих тайнах она была
менее сведуща. Молчаливая преданность шотландского рыцаря не прошла, однако,
незамеченной. Его одежда, герб, его ратные подвиги, его девизы и эмблемы
были предметами зоркого наблюдения, а иногда служили темой шуток. К этому
времени относится паломничество королевы и ее приближенных в Энгаддийский
монастырь - путешествие, которое королева предприняла, дав обет помолиться о
здоровье своего мужа: на это также ее уговорил архиепископ Тирский,
преследуя какие-то политические цели. Там, в часовне этого святого места,
сообщавшейся с расположенным наверху кармелитским монастырем, а внизу - с
кельей отшельника, одна из приближенных королевы заметила тайный знак,
которым Эдит осчастливила своего возлюбленного; она не преминула сейчас же
донести об этом королеве. Королева вернулась из своего паломничества с этим
прекрасным средством против скуки и плохого настроения; свита ее в то же
время пополнилась двумя жалкими карликами, полученными в подарок от
развенчанной королевы Иерусалима. Их уродство и слабоумие (неотъемлемая
принадлежность этой несчастной расы) могли бы стать забавой для любой
королевы. Одна из шуток королевы Беренгарии заключалась в том, чтобы
появлением этих страшных и причудливых созданий испытать храброго рыцаря,
оставленного в одиночестве в часовне. Но шутка не удалась из-за хладнокровия
шотландца и вмешательства отшельника. Тогда она решила испробовать другую,
последствия которой обещали быть более серьезными.
Придворные дамы опять сошлись вместе после того, как Кеннет покинул
шатер. Сначала королева не обращала внимания на упреки разгневанной Эдит.
Она отвечала ей, укоряя в жеманности и изощряясь в остроумии по поводу
одежды, предков и бедности рыцаря Леопарда: в словах ее слышались шутливое
злорадство и юмор. В конце концов Эдит удалилась к себе, чтобы в одиночестве
предаться своим грустным думам. Но когда утром одна из женщин, которой Эдит
поручила разузнать о рыцаре, принесла весть о том, что знамя и его защитник
исчезли, она бросилась на половину королевы, умоляя ее без промедления
отправиться к королю и употребить все свое могущественное влияние, чтобы
предотвратить роковые последствия ее шутки.
Королева, в свою очередь напуганная, по обыкновению старалась свалить
вину за свое сумасбродство на приближенных и утешить Эдит, приводя самые
нелепые доводы. Она была уверена, что не произошло ничего страшного, что
рыцарь спит после ночного караула. Ну, а если даже, опасаясь недовольства
короля, он убежал со знаменем, то ведь это только кусок шелка, а он - лишь
бедный искатель приключений, и если он на время взят под стражу, она
заставит короля простить его: надо лишь подождать, пока пройдет гнев
Ричарда.
И она продолжала без устали нести подобную несусветную чепуху, тщетно
думая убедить Эдит и себя, что из этой шутки не может выйти никакой беды; в
глубине же души она горько раскаивалась. Но в то время как Эдит напрасно
старалась остановить поток этой болтовни, она увидела одну из приближенных,
входившую в ее шатер. Взор ее выражал смертельный ужас и испуг. При первом
взгляде на ее лицо Эдит едва не упала в обморок, но суровая необходимость и
благородство характера помогли ей хоть наружно сохранить спокойствие.
- Миледи, - сказала она королеве, - не теряйте времени, спасите
жизнь... если только, - добавила она сдавленным голосом, - эту жизнь еще
можно спасти.
- Можно, можно, - отвечала леди Калиста. - Я только что слышала, что
его привели к королю: еще не все потеряно, но... - тут она разразилась
горькими рыданиями, видимо опасаясь и за собственную судьбу, - скоро будет
уже поздно, если только мы не попытаемся спасти его.
- Даю обет поставить золотую свечу перед гробом господним, серебряную
раку Энгаддийской божьей матери, покров в сто безантов святому Фоме
Ортезскому, - сказала королева в волнении.
- Скорее, скорее, миледи! - торопила Эдит. - Призывайте всех святых,
если вам угодно, но лучше надейтесь на себя.
- Леди Эдит говорит правду, ваше величество! - воскликнула обезумевшая
от страха Калиста. - Скорее в шатер короля и молите его о спасении жизни
несчастного рыцаря!
- Иду, сейчас же иду, - сказала королева, вставая и дрожа всем телом.
Придворные дамы были в такой же растерянности и даже не могли помочь ей
в утреннем туалете. Спокойная, но смертельно бледная, Эдит сама помогла
королеве одеться и одна прислуживала ей, заменяя многочисленную свиту.
- Так-то вы прислуживаете мне, девушки, - сказала королева. Даже теперь
она не могла забыть о мелочных предписаниях придворного этикета. - Вам не
стыдно заставлять леди Эдит выполнять ваши обязанности? Видишь, Эдит, они ни
на что не годны, никогда я не буду одета вовремя! Мы пошлем за архиепископом
Тирским и попросим его быть посредником.
- Нет, нет! - воскликнула Эдит. - Идите сами. Вы совершили зло, вы его
и исправляйте.
- Я пойду... я пойду, - сказала королева. - Но если Ричард в гневе, я
не осмелюсь говорить с ним: он убьет меня!
- Не бойтесь, миледи, - сказала леди Калиста, лучше всех изучившая нрав
своей госпожи. - Даже разъяренный лев при виде такой красавицы забыл бы свой
гнев, что же говорить о таком любящем, верном рыцаре, как король Ричард, для
которого каждое ваше слово - закон.
- Ты думаешь, Калиста? - сказала королева. - Ты плохо знаешь его. Что
ж, я пойду. Но что это? Вы нарядили меня в зеленое, он ненавидит этот цвет.
Дайте мне синее платье и поищите рубиновый венец - часть выкупа короля
Кипра: он или в стальной шкатулке, или еще где-нибудь.
- Ведь жизнь человека висит на волоске! - воскликнула с негодованием
Эдит. - Это невыносимо! Оставайтесь здесь, я сама пойду к королю Ричарду.
Ведь это касается меня. Я спрошу его, можно ли так играть честью бедной
девушки из его рода, воспользоваться ее именем, чтобы заставить храброго
рыцаря забыть свой долг, навлечь на него смерть и позор - и в то же время
сделать славу Англии посмешищем всего христианского войска!
Беренгария выслушала этот внезапный взрыв красноречия, оцепенев от
ужаса и удивления. Но видя, что Эдит собралась уходить, она позвала еле
слышным голосом:
- Остановите, остановите ее!
- Вы не должны туда ходить, благородная леди Эдит, - сказала Калиста,
ласково беря ее за руку, - а вам, ваше величество, надо идти немедленно.
Если леди Эдит пойдет к королю одна, он ужасно разгневается и не
удовольствуется одной жизнью.
- Я пойду... пойду... - сказала королева, уступая необходимости, и Эдит
с неохотой остановилась, чтобы подождать ее.
Но теперь она не могла бы пожаловаться на медлительность своей
спутницы. Королева быстро накинула на себя просторный плащ, который прикрыл
все недостатки ее туалета. В сопровождении Эдит, своих приближенных и
нескольких рыцарей и воинов она поспешила к шатру своего грозного супруга.

Глава XVII

Будь жизнью каждый волос у него
На голове, и если бы о каждом
В четыре раза больше умоляли,
За жизнью жизнь погасла б все равно,
Так угасают пред рассветом звезды,
Так гаснет после пиршества ночного
За лампой лампа в опустевшем зале.
Старинная пьеса

Когда королева Беренгария направилась во внутренние покои шатра, путь
ей преградили камергеры, охранявшие вход. И хотя они обращались к королеве с
величайшей почтительностью, все же путь был прегражден. Она слышала, как
король строгим голосом давал распоряжение не пропускать ее к нему.
- Вот видишь, - сказала королева, обращаясь к Эдит, как будто она уже
исчерпала все доступные ей средства для заступничества, - я знала, что
король нас не примет.
В то же время они слышали, как Ричард говорил кому-то:
- Иди и выполняй скорее свой долг: в этом ведь состоит твое счастье -
десять безантов, если ты покончишь с ним одним ударом! И вот что, негодяй,
зорко смотри, побледнеет ли он и дрогнут ли его веки, моргнут ли глаза;
примечай малейшую судорогу лица, дрожание век. Я всегда хочу знать, как
храбрецы встречают смерть.
- Если он не дрогнет при взмахе моего клинка, он будет первым, кто так
встретит смерть, - ответил хриплый голос; под влиянием чувства благоговения
он звучал мягче, чем обычно.
Эдит не могла больше молчать.
- Уж если ваше величество, - сказала она королеве, - не можете
проложить себе дорогу, я это сделаю для вас; если не для вашего величества,
то хотя бы для себя самой... Камергеры, королева требует свидания с королем
Ричардом: жена хочет говорить со своим мужем.
- Благородная леди, - сказал страж, склоняя перед ней свой жезл. - Я
сожалею, что вынужден противоречить вам, но его величество занят вопросом,
касающимся жизни и смерти.
- Мы тоже хотим говорить с ним о деле, касающемся жизни и смерти, -
сказала Эдит. - Я расчищу дорогу вашему величеству. И, одной рукой отстранив
камергера, она другой взялась за полог шатра.
- Не смею противостоять воле ее величества, - сказал камергер, уступая
настояниям прекрасной просительницы, и так как он отошел в сторону, королеве
ничего не оставалось, как войти в покои Ричарда.
Монарх лежал на своем ложе. Невдалеке, как бы в ожидании дальнейших
приказаний, стоял человек; о его ремесле нетрудно было догадаться. На нем
был красный камзол с короткими рукавами, едва доходившими до локтя. Поверх
камзола он накинул плащ из буйволовой кожи, напоминавший одежду герольда,
который он надевал каждый раз, когда собирался приступить к исполнению своих
ужасных обязанностей. Спереди плащ был покрыт темно-красными пятнами и
брызгами. Как камзол, так и плащ доходили до колен. На ногах у него были
сапоги из той же кожи, что и камзол. Капюшон из грубой шерсти прикрывал
верхнюю часть лица; казалось, что оно, подобно сове, боится дневного света.
Нижняя часть лица была скрыта огромной рыжей бородой, сплетавшейся с космами
волос того же цвета. Видны были только глаза, выражавшие неумолимую
жестокость. Фигура этого человека указывала на его силу: бычья шея, широкие
плечи, руки необычайно длинные и сильные; толстые кривые ноги поддерживали
неуклюжее, массивное туловище. Страшилище это опиралось на меч, клинок
которого был почти четырех с половиной футов длины. Рукоять длиною в
двадцать дюймов, окованная свинцовым кольцом, чтобы уравновешивать тяжесть
клинка, возвышалась над его головой. Ожидая приказаний короля Ричарда, он
стоял, опираясь на рукоять меча.
При внезапном появлении женщин Ричард, беседовавший со своим страшным
подчиненным, слегка приподнявшись на локте, со взором, обращенным ко входу,
быстро повернулся спиной к королеве и ее свите, как бы выражая недовольство
и удивление, и закрылся одеялом, состоявшим из двух больших львиных шкур,
выбранных им самим или, вероятнее всего, его угодливыми камергерами. Шкуры
эти были выделаны в Венеции с таким замечательным искусством, что казались
мягче замши.
Беренгария, как мы уже говорили, хорошо знала (а кто из женщин этого не
знает?) путь к победе. Бросив быстрый взгляд, полный непритворного ужаса, на
страшного участника тайных судилищ ее мужа, она бросилась к ложу Ричарда,
упала на колени, сбросила плащ, и чудные золотистые локоны волной залили ее
плечи. Она была подобна солнечному лучу, прорвавшемуся сквозь тучу, лишь на
бледное ее лицо легла сумрачная тень. Она схватила правую руку короля,
которая привычным движением натягивала покрывало. Несмотря на слабое
сопротивление, она завладела этой рукой - опорой христианства и грозой
язычества. Крепко схватив ее своими прекрасными и нежными ручками, она
склонилась над ней и прильнула к ней губами.
- К чему все это, Беренгария? - спросил Ричард, не поворачивая головы,
но руки своей он не отнимал.
- Прогони этого человека, его взгляд убивает меня, - пролепетала
Беренгария.
- Уходи, - сказал Ричард, все еще не оборачиваясь к жене. - Чего ты
ждешь еще? Ты недостоин смотреть на этих женщин.
- Я жду распоряжения вашего величества относительно головы, - ответил
палач.
- Убирайся, собака! - воскликнул Ричард. - Схоронить ее по-христиански.
Палач ушел, бросив взгляд на прекрасную королеву, беспорядочный костюм
которой еще ярче оттенял ее красоту. Показавшаяся на лице палача улыбка
делала это лицо еще более отвратительным, чем его обычное циничное выражение
ненависти к людям.
- Что хочешь ты от меня, безумная? - спросил Ричард, медленно и как бы
нехотя поворачиваясь к царственной просительнице.
Ни один человек, а тем более такой ценитель красоты, как Ричард,
ставивший ее лишь немногим ниже воинской славы, не мог бы без волнения
смотреть на трепещущие черты такой красавицы, как Беренгария, и оставаться
холодным при прикосновении ее лба и губ к своей руке, орошаемой ее слезами.
Он медленно обратил к ней свое мужественное лицо, смотря на нее самым
ласковым взглядом, на какой были способны его большие синие глаза, которые
так часто сверкали гневными искрами. Он погладил ее белокурую голову и,
перебирая своими большими пальцами ее чудные растрепавшиеся локоны,
приподнял и нежно поцеловал ее ангельское личико, которое, казалось,
старалось укрыться в его руке. Его мощное телосложение, широкий, благородный
лоб, величественный взгляд, обнаженные плечи и руки, львиные шкуры, на
которых он лежал, и прекрасное, нежное создание, коленопреклоненное у его
ложа, - все это могло бы служить моделью для Геркулеса, примирившегося после
ссоры со своей женой Деянирой.
- Я еще раз спрашиваю, чего хочет повелительница моего сердца в шатре
своего рыцаря в столь ранний и необычный час?
- Прощения, мой милостивый повелитель, прощения, - сказала королева.
Сердце заступницы вновь сжалось от страха.
- Прощения? За что? - спросил король.
- Прежде всего за то, что я взяла на себя смелость и без предупреждения
вошла к вам.
Она замялась.
- Ты просишь прощения за излишнюю смелость! Скорее солнце могло бы
просить прощения у несчастного узника за то, что оно озарило своими лучами
его темницу. Но я был занят делом, при котором тебе не подобает
присутствовать, моя милая. Кроме того, я не хотел, чтобы ты рисковала своим
драгоценным здоровьем там, где еще так недавно свирепствовала болезнь.
- Но сейчас ты здоров? - спросила королева, все еще не решаясь сказать,
что привело ее сюда.
- Достаточно здоров, чтобы переломить копье над дерзким шлемом того
рыцаря, который откажется признать тебя самой красивой дамой во всем
христианском мире.
- Ты не откажешь мне в одной милости? Только в одной?.. Дело идет об
одной жизни...
- Ага, продолжай, - сказал король Ричард, нахмурив брови.
- Этот несчастный шотландский рыцарь... - продолжала королева.
- Не говорите мне о нем, мадам, - сказал сурово Ричард. - Он умрет, его
судьба решена.
- О нет, мой повелитель, любовь моя! Ведь все это из-за пропавшего
шелкового знамени; Беренгария подарит тебе другое, вышитое ее собственными
руками, такое великолепное, какое еще ни разу не развевалось ветром. Его
будут украшать все мои жемчужины, и на каждую жемчужину я уроню слезу
благодарности моему благородному рыцарю.
- Ты не понимаешь того, что говоришь, - сказал король, гневно ее
перебивая. - Жемчужины! Все жемчужины Востока не смогут искупить бесчестья
Англии. Слезы всех женщин мира не смогут смыть позор, омрачающий славу
Ричарда! Уходите прочь, мадам! Знайте свое место, время и круг ваших
собственных дел. Сейчас у нас есть дела, в которых вы участвовать не можете.
- Слышишь, Эдит, - прошептала королева. - Мы его только разгневаем.
- Пусть будет так, - сказала Эдит, выступая вперед. - Милорд! Я, ваша
бедная родственница, молю вас о справедливости, а не о милосердии. А голосу
справедливости монарх должен внимать в любое время и в любом месте.
- А! наша кузина Эдит? - сказал Ричард, приподнимаясь на своем ложе,
садясь на край и плотнее запахивая свою рубашку. - Она всегда говорит
по-королевски, по-королевски и я ей отвечу. Ее просьба не будет недостойной
ни ее, ни меня.
В красоте Эдит было больше одухотворенности и меньше чувственности, чем
у королевы. Но нетерпение и волнение вызвали на ее лице румянец, которого
иногда ей недоставало. Весь ее облик говорил о такой энергии, во всей ее
наружности было столько достоинства, что даже Ричард на время умолк, хотя,
судя по его выражению, ему все же хотелось прервать ее.
- Милорд! - сказала она. - Благородный рыцарь, кровь которого вы
собираетесь пролить, оказал немало услуг христианскому делу. Он изменил
своему долгу, попав в ловушку, которую ему подстроили из-за безрассудной и
пустой прихоти. Выполняя приказание, посланное ему одной особой - зачем мне
скрывать, то было приказание, посланное от моего имени, - он на время
оставил свой пост. Но какой же рыцарь христианского стана не нарушил бы
своего долга по приказанию девушки, в жилах которой несмотря на все ее
недостатки, течет кровь Плантагенетов?
- Значит, ты его видела, кузина? - спросил король, закусив губу и
стараясь этим сдержать свой гнев.
- Да, государь, - сказала Эдит. - Не время объяснять, зачем я это
сделала. Я здесь не для того, чтобы оправдывать себя или обвинять других.
- А где же ты оказала ему подобную милость?
- В шатре ее величества королевы.
- Нашей царственной супруги? - воскликнул Ричард. - Клянусь небом,
святым Георгием и всеми святыми, населяющими хрустальные чертоги, это уж