Вальтер Скотт. Талисман, или Ричард Львиное-Сердце в Палестине

слишком смело! Я давно уже заметил дерзкое поклонение этого воина даме,
стоящей бесконечно выше его, и старался не обращать на это внимания, и я не
препятствовал тому, что та, в чьих жилах течет кровь Плантагенетов, озаряла
его лучами, подобно солнцу, освещающему землю. Но клянусь небом и землей!
Как же ты могла в ночное время дозволить ему войти в шатер нашей царственной
супруги и как ты осмеливаешься находить в этом оправдание его дезертирству?
Клянусь душой моего отца, Эдит, тебе придется всю жизнь замаливать этот грех
в монастыре.
- Государь! - сказала Эдит. - Ваше величие дает вам право быть тираном.
Моя честь, мой король и властелин, в одинаковой мере незапятнанна, как и
ваша, и ее величество королева может это подтвердить, если найдет нужным. Но
я уже сказала, что пришла сюда не для того, чтобы оправдывать себя и
обвинять других. Я лишь прошу проявить милосердие к тому, кто совершил
проступок, поддавшись сильному искушению, я прошу о милосердии, о котором вы
сами, государь, когда-нибудь будете умолять всевышнего судью, быть может, за
грехи, еще более тяжкие.
- Неужели это Эдит Плантагенет? - воскликнул король с горечью. - Умная
и благородная Эдит Плантагенет? Нет, это до безумия влюбленная женщина,
пренебрегающая собственной честью для спасения жизни возлюбленного. Клянусь
душой короля Генриха! Я прикажу, чтобы череп твоего любовника принесли с
плахи и повесили рядом с распятием для украшения твоей кельи!
- Если ты велишь принести его с плахи и прибить, чтобы я всегда могла
смотреть на него, - сказала Эдит, - я буду поклоняться ему, как останкам
благородного рыцаря, жестоко и безвинно убитого, - здесь она запнулась, -
тем, который должен был бы знать, как вознаграждать рыцарские подвиги. Ты
назвал его моим возлюбленным? - продолжала она, в страстном порыве. - Он
действительно любил меня самой преданной любовью. Но он никогда не домогался
моей благосклонности ни взглядом, ни словом. Он довольствовался почтительным
преклонением, подобно тому, как чтут святых. И такой добрый, храбрый, верный
рыцарь должен умереть!
- Бога ради, замолчи! - прошептала королева. - Ты еще больше
разгневаешь его.
- Ну что ж, - сказала Эдит. - Непорочная девушка не побоится даже
разъяренного льва. Пусть он сделает с благородным рыцарем все, что захочет.
Эдит, за которую он умирает, будет оплакивать его память. Я ничего не хочу
больше слышать о союзе королей, освященном брачными узами. Я не могла, не
хотела при жизни стать его невестой: наше положение было слишком неравным.
Но ведь смерть соединяет и великих и малых. Отныне пусть могила будет моим
брачным ложем.
Не успел разгневанный король ответить ей, как в шатер быстро вошел
монах-кармелит. Он с головой был закутан в длинный плащ с капюшоном из
грубой ткани, какие носили монахи его ордена. Упав на колени перед королем,
он стал умолять его во имя всех святых остановить казнь.
- Клянусь своим мечом и скипетром! - вскричал Ричард. - Все сговорились
свести меня с ума: шуты, женщины, монахи становятся мне поперек дороги. Он
еще жив?
- Мой благородный повелитель, - сказал монах. - Я упросил лорда
Гилсленда отложить казнь до той поры, пока я не брошусь к вашим ногам...
- И он самовольно исполнил твою просьбу, - сказал король. - Его
упрямство неисправимо; что же ты хочешь мне сказать? Говори же, ради самого
дьявола.
- Государь мой! Мне поведали важную тайну. Даже шепотом я не могу
открыть ее: она была сказана мне на исповеди. Но клянусь своим священным
орденом, этой одеждой, что я ношу, святым Илией, основателем нашего ордена,
клянусь тем, кто без земных страданий перешел в другой мир, - клянусь, что
юноша этот доверил мне такую тайну, которая, если б я мог тебе ее открыть,
отвратила бы тебя от твоего кровожадного замысла.
- Святой отец, - сказал Ричард, - как чту я церковь, да будет
свидетелем мой меч, который я ношу для ее защиты. Поведай мне тайну, и я
поступлю как сочту нужным. Я не слепой Баярд, чтобы броситься в пропасть под
ударами шпор отшельника.
- Государь! - сказал монах, откинув капюшон и распахнув плащ, из-под
которого показалась козья шкура. Лицо отшельника, иссушенное солнцем
пустыни, изможденное постом и покаянием, скорее напоминало ожившую мумию,
чем облик человека. - Двадцать лет я истязал свое бренное тело в пещерах
Энгаддина, каясь в страшном грехе. Неужели ты думаешь, что я, отрешившись от
мирской суеты, захотел бы погубить свою душу, осквернив ее ложью, или, что
я, связанный самой священной клятвой, мог бы выдать тайну, доверенную мне на
исповеди? И то и другое одинаково противно моей душе. У меня осталось лишь
одно желание - восстановить нашу христианскую твердыню.
- Так, значит, ты тот самый отшельник, - отвечал король, - о котором
так много говорят? Ты и впрямь похож на тех духов, что бродят в пустыне. Но
Ричард не страшится привидений. И не к тебе ли христианские принцы подослали
этого злодея, чтобы начать переговоры с султаном в то время, как я, к кому
они прежде всего должны были обратиться за советом, лежал на одре болезни? И
ты и принцы - вы можете быть спокойны: я не пойду на поводу у кармелита. А
тот гонец, что был послан к тебе, должен умереть; чем больше будешь ты
просить за него, тем скорее он умрет.
- Да простит тебе бог, король Ричард! - воскликнул отшельник в сильном
волнении. - Ты творишь злое дело, но потом пожалеешь и рад будешь отсечь
себе руку, лишь бы вернуть невозвратное. Остановись, безумный слепец!
- Прочь, прочь! - вскричал король, топнув ногой. - Уже солнце взошло
над позором Англии, а он еще не отомщен. Уйдите прочь, вы, дамы, и ты,
монах, если не хотите услышать приказание, которое не очень-то вам
понравится. Клянусь святым Георгием...
- Не клянись! - вдруг раздался голос человека, вошедшего в шатер.
- А, мой ученый хаким, - сказал Ричард, - подойди. Надеюсь, ты пришел,
чтобы испытать наше великодушие.
- Я пришел просить, чтобы ты немедленно выслушал меня, немедленно и по
весьма важному делу.
- Взгляни сначала на мою жену, хаким, пусть она узнает спасителя ее
мужа.
Скрестив руки по восточному обряду, опустив глаза и приняв почтительную
позу, врач проговорил:
- Не мне смотреть на красоту, когда блеск ее не закрыт чадрой.
- Уйди, Беренгария, - сказал король. - Уйди и ты, Эдит, и не докучай
мне больше своими просьбами. Уступаю я в одном: прикажу отложить казнь до
полудня. Иди и успокойся, дорогая Беренгария, ступай. Эдит, - добавил он,
бросив на нее такой взгляд, что даже мужественная девушка содрогнулась от
ужаса, - уходи, если разум не оставил тебя!
Женщины удалились, вернее - почти выбежали из шатра, забывая о своем
ранге и придворном этикете, словно стая диких уток, испугавшихся коршуна,
падающего камнем с неба.
Они возвратились в шатер королевы, предаваясь бесплодному раскаянию и
укоряя друг друга. Казалось, одна Эдит ничем не проявляла своего горя. Без
малейшего вздоха, не проронив ни одной слезинки, без единого упрека,
ухаживала она за королевой, скорбь и отчаяние которой проявлялись в бурных
истерических припадках и слезных излияниях. Эдит лишь старалась утешить ее
ласками и уговорами.
- Не любила она этого рыцаря, - шепнула Флориза Калисте, старшей по
рангу придворной даме. - Мы ошиблись: она жалеет его, как сокрушалась бы о
судьбе любого незнакомца, попавшего из-за нее в беду.
- Молчи, молчи, - ответила ее подруга, более опытная и
наблюдательная. - Она из гордого рода Плантагенетов, а они никогда не
подадут виду, что их постигло горе. Смертельно раненные, истекая кровью, они
находили в себе силы перевязать даже царапину у своих менее стойких
товарищей. Флориза, мы совершили ужасный поступок; что до меня, то я готова
была бы лишиться всех своих драгоценностей, если можно было избежать
последствий нашей роковой шутки.

Глава XVIII

Здесь нужно бы вмешательство светил
Юпитера и Солнца, а они
Горды и взбалмошны. От сфер небесных
Заставить к нам их, к смертным, обратиться
Ужасно трудно,
"Альбумазар"

Отшельник последовал за дамами, покинувшими шатер Ричарда, как тень
следует за солнечным лучом, когда облака набегают на диск солнца. Но с
порога он обернулся, предостерегающе, почти с угрозой простер руку в сторону
короля и сказал:
- Горе тому, кто отвергает совет церкви и обращается к гнусному дивану
неверных! Король Ричард, я еще не отрясаю прах со своих ног и не покидаю
твоего лагеря - меч еще не упал, но он висит на волоске. Надменный государь,
мы еще встретимся.
- Да будет так, надменный иерей, более гордый в своей козьей шкуре, чем
принцы в пурпуре и тонком полотне, - ответил Ричард.
Отшельник исчез, а король продолжал, обращаясь к арабу:
- Скажи, мудрый хаким, позволяют себе восточные дервиши так вольно
разговаривать со своими государями?
- Дервиш, - сказал Адонбек, - бывает либо мудрецом, либо безумным;
средины нет для того, кто носит кирках<Буквально - "рубище". Так называется
одежда дервишей, (Прим. автора.)>, кто бодрствует по ночам и постится днем.
Поэтому он либо достаточно мудр, чтобы вести себя скромно в присутствии
государей, либо же, если он не наделен разумом, не отвечает за свои
поступки.
- Я думаю, что к нашим монахам подходит по преимуществу второе
определение, - сказал Ричард. - Но к делу... Как мне отблагодарить тебя, мой
ученый врач?
- Великий король, - сказал эль-хаким, склонившись в глубоком восточном
поклоне. - Дозволь твоему слуге молвить одно слово, не поплатившись за это
жизнью. Я хотел бы напомнить тебе, что ты обязан своей жизнью - не мне, лишь
скромному орудию, нет - всевышним силам, чьими благодеяниями я наделяю
смертных...
- И я готов поручиться, что взамен ты хотел бы получить другую, а?
- перебил король.
- Такова моя смиренная просьба к великому Мелеку Рику, - сказал
хаким. - Именно: жизнь славного рыцаря, осужденного на смерть за тот же
грех, какой совершил султан Адам, прозванный Абульбешаром, или праотцем всех
людей.
- Твоя мудрость могла бы напомнить тебе, хаким, что Адама постигла за
это смерть, - сурово сказал король; затем он в волнении стал ходить взад и
вперед по своему узкому шатру, разговаривая сам с собой. "Ну, помилуй бог, я
же знал, что он хочет, как только он вошел в шатер!.. Одна жалкая жизнь
справедливо осуждена на уничтожение, а я, король и солдат, по приказу
которого убиты тысячи людей, который своей собственной рукой убил десятки,
не имею власти над нею, хотя преступник посягнул на честь моего герба, моего
дома, самой королевы... Клянусь святым Георгием, это смешно!.. Клянусь
святым Людовиком, это напоминает мне сказку Блонделя о заколдованном замке и
о рыцаре, который, повинуясь предопределению свыше, пытается в него
проникнуть, но путь ему преграждают всякие чудища, совершенно непохожие друг
на друга, но все стремящиеся воспрепятствовать его намерению... Как только
исчезает одно, появляется другое!... Жена, родственница, отшельник, хаким -
каждый вступает в борьбу, как только другой терпит поражение!.. И вот
одинокий рыцарь сражается все с новыми противниками, ха-ха-ха! " И Ричард
громко расхохотался. Он уже был в ином расположении духа: его гнев обычно
бывал слишком неистовым, чтобы долго длиться.
Врач изумленно, слегка презрительно смотрел на короля, ибо восточным
людям чужда быстрая смена настроений и они считают громкий смех почти во
всех случаях недостойным мужчины и приличествующим лишь женщинам и детям.
Наконец, увидев, что король несколько успокоился, мудрец обратился к нему со
следующими словами:
- Смертный приговор не может сойти со смеющихся уст. Разреши твоему
слуге надеяться, что ты даровал ему жизнь этого человека.
- Возьми вместо нее свободу тысячи пленников, - сказал Ричард. - Верни
тысячу своих единоземцев в их палатки, к их семьям, я немедленно отдам
приказ. Жизнь этого человека не принесет тебе никакой пользы, и он обречен.
- Мы все обречены, - сказал хаким, приложив руку ко лбу. - Но великий
заимодавец милостив и никогда не взыскивает долга со всей суровостью или
преждевременно.
- Ты не можешь указать мне никаких особых причин, побуждающих тебя
стать между мною и осуществлением справедливости, которую я как венценосный
король поклялся соблюдать.
- Ты поклялся не только соблюдать справедливость, но и быть
милосердным, - возразил эль-хаким. - Ты лишь стремишься, великий король,
чтобы осуществилась твоя собственная воля. И если я прошу тебя исполнить мою
просьбу, то лишь потому, что жизнь многих людей зависит от твоего
милосердия.
- Объясни свои слова, - потребовал Ричард, - но не вздумай обманывать
меня хитрыми уловками.
- Твой слуга далек от этого! - воскликнул Адонбек. - Знай же, что
лекарство, которому ты, великий король, а также многие другие, обязан своим
выздоровлением, представляет собой талисман, изготовленный при определенном
положении небесных светил, когда божественные силы наиболее благосклонны. Я
лишь жалкий посредник, использующий свойства талисмана. Я погружаю его в
сосуд с водой, выжидаю благоприятного часа, чтобы напоить ею больного, и
чудодейственный напиток исцеляет.
- Прекрасное лекарство, - сказал король, - и удобное! И так как его
можно носить в лекарской сумке, не нужны больше караваны верблюдов для
перевозки всяких снадобий... Хотел бы я знать, существует ли еще одно такое
средство на свете.
- Сказано: "Не брани коня, который вынес тебя из битвы", - с
невозмутимой серьезностью ответил хаким. - Знай, что такие талисманы на
самом деле могут быть созданы, но не велико было число посвященных,
осмеливавшихся применять их чудесные свойства. Строгое воздержание,
мучительные обряды, посты и покаяния должны быть уделом мудреца, который
прибегает к этому способу лечения, и если из любви к праздности или
приверженности к чувственным утехам он пренебрегает этими приуготовлениями и
не сумеет исцелить по меньшей мере двенадцать человек в течение каждого
месяца, тогда талисман лишится своих божественных свойств, а последнего
больного и врача вскоре постигнет несчастье, и оба они не проживут и года.
До назначенного числа мне не хватает лишь одной жизни.
- Выйди в лагерь, добрый хаким, и там ты найдешь их достаточно, -
сказал король. - Но не пытайся отнять у моего палача его пациента: не
пристало столь прославленному врачу, как ты, вмешиваться в чужие дела. К
тому же я не понимаю, каким образом избавление преступника от заслуженной им
смерти может пополнить счет чудесных исцелений.
- Если бы ты был в состоянии объяснить, почему глоток холодной воды
исцелил тебя, между тем как самые дорогие лекарства не помогали,
- ответил хаким, - тогда бы ты мог рассуждать о других тайнах,
сопутствующих всему этому. Что до меня, то я непригоден к великим трудам,
так как утром дотрагивался до нечистого животного. Не задавай потому больше
никаких вопросов; достаточно того, что, пощадив по моей просьбе жизнь этого
человека, ты, великий король, избавишь себя и твоего слугу от большой
опасности.
- Слушай, Адонбек, я не против того, чтобы лекари окутывали свои слова
таинственностью и утверждали, будто они обязаны своими познаниями небесным
светилам. Но если ты хочешь испугать Ричарда Плантагенета опасностью,
грозящей ему из-за какого-то пустякового предзнаменования или неисполненного
обряда, то помни: ты разговариваешь не с невежественным саксом и не с
выжившей из ума старухой, которая отказывается от своего намерения из-за
того, что заяц перебежал ей дорогу, или ворон закаркал, или кошка зафыркала.
- Я не могу воспрепятствовать тебе сомневаться в моих словах, - сказал
Адонбек. - И все же да окажет мой король и повелитель снисхождение и
поверит, что устами его слуги глаголет истина... Неужели он считает
справедливым, отказавшись помиловать одного несчастного преступника, лишить
благодеяний чудеснейшего талисмана весь мир, всех страдальцев, пораженных
болезнью, столь недавно приковывавшей его самого к этому ложу? Вспомни,
король, что ты можешь умертвить тысячи людей, но ни одному человеку не
можешь вернуть здоровье. Короли обладают властью сатаны мучить, мудрецы -
властью аллаха исцелять... Остерегайся стать помехой для оказания блага
человечеству, которого ты сам дать не в состоянии. Ты можешь отрубить
голову, но не можешь вылечить больной зуб.
- Это неслыханная дерзость, - сказал король, снова ожесточившись, как
только хаким стал говорить высокомерным, почти повелительным тоном. - Мы
считали тебя нашим лекарем, а не советником или духовником.
- Так-то вознаграждает славнейший государь Франгистана за благодеяние,
оказанное его королевской особе? - спросил эль-хаким. От прежнего смирения и
униженности, с какими он упрашивал короля, не осталось и следа; он держал
себя высокомерно и властно. - Знай же, - продолжал он, - перед всеми
европейскими и азиатскими дворами - мусульманскими и назареянскими, - перед
всеми рыцарями и благородными дамами, повсюду, где внимают звукам арфы и
носят мечи, повсюду, где любят честь и презирают низость, перед всем миром я
ославлю тебя, Мелек Рик, как неблагодарного и неблагородного человека. И
даже те страны - если есть такие, - где не слышали о твоей славе, узнают о
твоем позоре!
- Ты смеешь мне угрожать, подлый неверный! - воскликнул Ричард, в
бешенстве подступая к Адонбеку. - Тебе надоела твоя жизнь?
- Рази! - сказал эль-хаким. - И тогда твой собственный поступок
возвестит о твоей низости лучше моих слов, хотя бы каждое из них жалило, как
шершень.
Ричард в гневе отвернулся, скрестил на груди руки и снова принялся
ходить по шатру; затем он воскликнул:
- Неблагодарный и неблагородный!.. Иными словами - трусливый и
бесчестный!.. Хаким, ты выбрал себе награду. И хотя я предпочел бы, чтобы ты
попросил бриллианты из моей короны, все же я как король не могу отказать
тебе. Итак, бери шотландца. Начальник стражи выдаст его тебе по этому
распоряжению.
Он поспешно написал несколько строк и отдал записку врачу.
- Считай его своим рабом и распоряжайся им как хочешь; пусть он только
остерегается показываться на глаза Ричарду. Пойми - ты ведь мудр: он вел
себя чрезвычайно дерзко с теми, чьей красоте и легкомыслию мы вверяем нашу
честь, подобно тому как вы на Востоке помещаете ваши сокровища в ларцы из
серебряной проволоки, столь же тонкой и непрочной, как осенняя паутина.
- Твоему слуге понятны слова короля, - сказал мудрец, сразу же
вернувшись к почтительному тону, которого он держался вначале. - Когда на
богатом ковре появляется грязное пятно, дурак указывает на него пальцем, а
умный человек прикрывает плащом. Я выслушал волю моего повелителя, а
услышать - значит повиноваться.
- Хорошо, - сказал король. - Посоветуй ему ради его собственной
безопасности никогда больше не попадаться на моем пути. Чем еще я мог бы
тебя обрадовать?
- Щедрость короля наполнила мой кубок до краев, - ответил мудрец.
- Поистине она никогда не оскудевает, подобно источнику, забившему
среди лагеря израильтян, когда Мусса бен-Амрам ударил жезлом в скалу.
- Да, - улыбаясь, сказал король, - но, как и в пустыне, понадобился
сильный удар по скале, чтобы она отдала свои сокровища. Нет ли чего-нибудь,
что доставило бы тебе удовольствие и что я мог бы дать, не насилуя себя, а
так же легко, как родник изливает свои воды?
- Разреши мне прикоснуться к этой победоносной руке в залог того, что в
будущем, если Адонбеку эль-хакиму пришлось бы попросить милости у Ричарда
Английского, ему будет дозволено это сделать.
- Вот моя рука и дружба вместе с ней, любезный Адонбек, - ответил
Ричард. - Помни только: если сможешь пополнять счет исцеленных тобой людей,
не обращаясь ко мне с мольбой освободить от наказания тех, кто его
заслуживает, то я охотнее буду возмещать свой долг любым иным способом.
- Да будут продлены твои дни! - сказал хаким и, отдав обычный глубокий
поклон, покинул опочивальню короля.
Ричард смотрел вслед уходившему с таким выражением, словно он не вполне
был удовлетворен тем, что произошло между ними.
- Странная настойчивость у этого хакима, - сказал он, - и какая
удивительная случайность, что его вмешательство избавило дерзкого шотландца
от столь заслуженной им кары. Ну, пусть он живет! На свете будет одним
храбрецом больше. А теперь займемся австрийцем. Эй, барон Гилсленд здесь?
Сэр Томас де Во поспешно явился на зов, загородив своим огромным телом
вход в шатер; за ним, подобно призраку, никем не возвещенный, но и никем не
удерживаемый, проскользнул энгаддийский отшельник - дикая фигура в плаще из
козьих шкур.
Не обращая на него внимания, Ричард громко заговорил с бароном:
- Сэр Томас де Во, барон Ланеркостский и Гилслендский, возьми трубача и
герольда и немедленно направься к палатке того, кого называют эрцгерцогом
австрийским, выбери время, когда вокруг него соберется как можно больше его
рыцарей и вассалов - сейчас, вероятно, самый подходящий момент, так как этот
немецкий боров завтракает до того, как прослушает мессу, - явись к нему и,
держась как можно менее почтительно, предъяви ему от имени Ричарда
Английского обвинение в том, что этой ночью он собственноручно или руками
других украл английское знамя с того места, где оно было водружено. Посему
сообщи ему наше требование, чтобы в течение часа с той минуты, как ему будут
переданы мои слова, он со всеми почестями снова установил упомянутое знамя;
а сам эрцгерцог и его знатнейшие бароны пусть присутствуют при этом с
непокрытыми головами и в обычной одежде. Кроме того, он должен рядом
воткнуть с одной стороны перевернутое австрийское знамя, обесчещенное
вероломной кражей, а с другой стороны - копье с окровавленной головой того,
кто был его ближайшим советником или помощником при нанесении этого подлого
оскорбления. И скажи ему, что в случае точного исполнения им нашего
требования мы, памятуя о данном нами обете и ради благоденствия святой
земли, простим остальные его провинности.
- А что, если австрийский герцог станет отрицать участие в этом
оскорбительном и вероломном поступке? - спросил Томас де Во.
- Скажи ему, - ответил король, - что мы докажем наше обвинение на его
собственной особе - да, на нем вкупе с двумя его самыми храбрыми воинами. Мы
докажем по-рыцарски, в пешем бою или на конях, в пустыне или на ристалище;
время, место и оружие пусть выберет он сам.
- Подумайте, мой сюзерен, о мире во имя бога и церкви между государями,
принимающими участие в священном крестовом походе.
- Подумайте, мой вассал, о том, чтобы выполнить приказ, - нетерпеливо
ответил Ричард. - Мне кажется, некоторые люди считают, что они могут с такой
же легкостью заставить меня изменить свои намерения, с какой мальчишки, дуя
на перья, гоняют их по воздуху... Мир во имя церкви! Кто, скажи на милость,
думает о нем? Мир во имя церкви между крестоносцами подразумевает войну с
сарацинами, с которыми наши государи заключили перемирие, а вместе с войной
против врагов кончается и мир между союзниками. А к тому же разве ты не
видишь, как каждый из этих государей стремится к своей собственной цели? Я
тоже стремлюсь к моей, и моя цель - слава. Ради славы я пришел сюда, и если
мне не удается добиться ее в борьбе с сарацинами, я, во всяком случае, не
спущу ни малейшей обиды этому жалкому герцогу, хотя бы за него горой встали
все вожди-крестоносцы.
Де Во повернулся, чтобы отправиться выполнять повеление короля, пожав в
то же время плечами, так как при своем прямодушном характере не мог скрыть,
что оно ему не по душе. В это мгновение энгаддийский отшельник выступил
вперед. Он держался теперь так, словно был наделен более высокой властью,
чем простые земные владыки. И действительно, в одежде из косматых шкур, с
длинными нечесаными волосами и бородой, с изможденным, диким, судорожно
искривленным лицом, с почти безумными глазами, сверкавшими из-под густых
бровей, он был похож на библейского пророка, каким мы себе его представляем;
пророка, который покидал пещеры, где жил в полном одиночестве, и спускался с
гор, чтобы являться с вестью от всевышнего к погрязшим в грехах иудейским
или израильским царям и усовещивать земных властелинов в их гордыне, грозя
им карой божественного повелителя, готовой обрушиться на их головы, подобно
тому как насыщенная молниями туча обрушивает огонь на башни замков и
дворцов. Даже в самом раздраженном состоянии Ричард относился с уважением к
церкви и ее служителям, и хотя вторжение отшельника разгневало его, он
почтительно приветствовал незваного посетителя, сделав, однако, знак сэру
Томасу де Во поспешить с поручением.
Но отшельник жестом, взглядом и словом запретил барону сделать хоть шаг
для выполнения приказа; резким движением, от которого плащ из козьих шкур
откинулся назад, он простер ввысь обнаженную руку - исхудавшую от поста,
исполосованную рубцами от покаянных самоистязаний:
- Во имя бога и святейшего отца, наместника христианской церкви на
земле, я запрещаю этот нечестивейший, кровожадный и бесчеловечный вызов на
поединок между двумя христианскими государями, на чьих плечах изображен
священный знак, которым они клялись в братстве. Горе тому, кто нарушит свою
клятву! Ричард Английский, отмени святотатственное поручение, данное тобой
этому барону... Опасность и смерть близки от тебя! Кинжал уже касается
твоего горла!
- Опасность и смерть не в диковину Ричарду, - гордо ответил монарх. -