Васина Нина. Приданое для Царевны-лягушки

   «Замыкающий повезет конец… Замыкающий повезет конец», — бормотал Платон, пока ехал с Вениамином в такси. Аврора и Гимнаст куда-то пропали.
   — Господи! — громко попросил Платон в такси, испугав молодого водителя. — Дай мне хоть пару часов передышки! Дай мне покоя и разума, чтобы я смог все обдумать и понять. А потом дай мне поспать без сновидений. Иначе я сойду с ума, — пробормотал он уже шепотом, борясь с тошнотой.
   — Ты что, Тони? — забеспокоился Веня. — Ничего, потерпи, сейчас мы с тобой отпразднуем свадьбу, покушаем, выпьем. Я знаю такое местечко, где можно устроить себе передышку хоть на неделю!
   — Горько! — простонал Платон.
   — Рано, — заметил на это Веня. — Во-первых, мы еще не сели за стол, а во-вторых, жених и невеста при хорошем раскладе подъедут к столу не раньше десяти вечера. Так что ты и поесть успеешь, и выспаться.
   — У меня во рту горько, — прошептал Платон. — Желчь… Я исхожу желчью, как злобный маньяк. Призраки мерещатся. Трудно дышать…
   — Призрак женщины, да? — участливо склонился к нему Веня. — Это ее имя ты назвал? Айседора?
   — Нет. Айседора — это женщина Есенина, — прошептал Платон, заваливаясь и закрывая глаза.
   — Ну-ну! — поддержал его Веня, усаживая прямо. — Айседора — Сенина женщина, а ты нервничаешь, да? Ну не плачь, что-то ты совсем расклеился. Она умерла?
   — Кто? — шепотом с удивлением спросил Платон, вытирая влагу со щек.
   — Женщина Сени — Айседора. Да гони же быстрей! — закричал Веня таксисту. — Боюсь, завалится совсем, тогда нам не вытащить его из машины!
   — Айседора Дункан удавилась длинным шарфом, когда ехала в автомобиле. Шарф намотался на колесо. Боже, какая фантасмагорическая, какая декадентская смерть! — давится рыданиями Платон.
   — Тони! Смотри сюда! — Веня хлопнул в ладоши перед самым его носом. — Ты о ком плачешь?
   — Я? — изумился Платон, посопел, оглядываясь, и твердо заявил: — О себе. О счастье. У меня было счастье. Один раз. Потом она пропала. Бесследно.
   — И ее звали Айседора, да? — медленно, как больному, втолковывает Веня, не глядя протягивая таксисту деньги. — Приехали.
   — Нет. Ее звали Алевтина. Вениамин!
   — А?.. — дернулся Веня, уже открывший дверцу.
   — Почему жизнь делает из меня клоуна? Почему она играет мною? Почему Царевна-лягушка надела сегодня кольцо Алевтины?
   — Так другого же не было!.. — Веня почти силой вытащил Платона из машины.
   — А почему тогда Федор надел мое кольцо?
   Вениамин задумался, сосредоточенно глядя перед собой.
   — Твое, точно? — уточнил он. Дождался кивка и уверенно заявил: — Для понта. Ты, Тони, для нас большой авторитет. Готов расслабляться?
   Платон только тяжело вздохнул. Огляделся. И с большим изумлением обнаружил себя на каком-то заброшенном заводе. Вдаль уходили полуразрушенные корпуса цехов. То тут, то там грустными призраками неспешно пробегали бездомные собаки. Платон заметил, что один из ангаров светится вывеской. Задрав голову, он с трудом разобрал слово: «КРЫША».
   — Нам сюда, — подтолкнул его Веня.
   Платон упирался, потому что не видел двери. Нажав кнопочку у металлической решетки, Веня дождался шипения в невидимом динамике и сказал: «Хоп!»
   — Хоп! — громко разнеслось между цехами. Решетка с лязгом поднялась вверх. Они вошли. Решетка за ними тут же грохнулась в асфальт. Платон подумал, что, наверное, так и падают, отрезая выход, ворота ада.
   Они прошли через огромную автостоянку, подсвеченную горящим в бочках огнем — дюжина бочек, расставленных по всему огромному пространству, дышала пламенем с завораживающим упорством средневековых факелов. Несколько автомобилей казались при таком освещении прилегшими отдохнуть зубрами, а чуть накренившиеся мотоциклы — большими рогатыми насекомыми на страже.
   — Здорово, да? — оглянулся Веня. — Клевое место. Квака показала. Здесь раньше был завод. Галоши делали. Кое-что и сейчас еще работает, на той стороне, — он махнул куда-то рукой, и длинная тень от нее метнулась, исчезая в космическом мраке выпуклого потолка из металлических конструкций.
   — Где я? — спросил Платон, ослепленный огнем из ближайшей бочки и потерявший Вениамина из вида.
   — Это «Крыша». Ночная дискотека, бар и еще много разный удовольствий.
   — Ночная дискотека? А что, уже ночь? — сощурившись, Платон шел на голос племянника, выставив перед собой руки.
   — Нет, конечно, — Веня взял его правую ладонь. Платон тут же, с готовностью ослепшего навек, расслабился и потащился за ним, закрыв глаза.
   — Еще не ночь. Но днем тут тоже народ тусуется. Особо страждущие. Тебе понравится, — объясняя, Веня несильно сжимал ладонь Платона, — Осторожно, ступеньки вверх!
   Платон открыл глаза. И замер, пораженный. Они стояли в длинном коридоре со статуями вдоль стен. Приглядевшись, Платон понял, что это не статуи, а средневековые латы на высоких подставках. Вдали вдруг пробежал кто-то маленький и черный, изогнулся, поднес что-то к широко открытому рту и вдруг дохнул из него в полумрак языком огня.
   — Тони, выбирай: еда или постель? Что сначала?
   Задумавшись, Платон лихорадочно соображал, стоит ли спросить Веню о странном глотателе огня?
   — Выбрал? Хочешь, я тебя сразу уложу в комнате отдыха на подушки и принесу туда же пожрать?
   — Пожрать?..
   — Выбора особого тут днем не бывает. Селедка, перепелиные яйца и лепешки с семечками.
   — Фантастика!.. — Платон шумно сглотнул слюну. — Что, правда — перепелиные яйца?
   — Это так, перекусить. Часов через пять, если, конечно, их всех не загребут за нарушение спокойствия, свадьба подвалит, тогда будет большой стол.
   — Спасибо тебе, Веня, но лучше мне уехать домой, а? — попросил Платон. — Я в незнакомых местах спать не могу, ну совсем не могу! А мне очень нужно поспать, понимаешь?
   — Это ты не понимаешь! Я тебя сюда привез как раз поспать.
   Они поднялись еще на два пролета.
   — Выбирай место! — великодушно предложил Веня в огромном, почти пустом помещении.
   Платон беспомощно огляделся. Больше всего его насторожило, что он не видит стен этой невероятной по размерам комнаты — так далеко они уходили или… их не было совсем? Он чувствовал лицом движение свежего воздуха. Перспектива заснуть на открытой площадке, продуваемой ветром, сразу же взбодрила.
   — Я уже не хочу спать, — он потоптался, оглядываясь в поисках выхода.
   — Тони, не дрейфь! — Вениамин не собирался отступать от задуманного плана.
   Он прошелся, собирая подушки с пола, и вопросительно посмотрел на дядюшку:
   — Куда хочешь завалиться? Посередине или в уголке?
   Глаза Платона привыкли к полумраку. Он различил вдалеке несколько лежащих без движения одиноких фигур. Только не посередине!
   — В уголке! — уверенно заявил Платон, прикинув, что если здесь есть угол, то вполне логично будет обнаружить и парочку стен, его создающих.
   Обходя валяющиеся кругом подушки и слабые светильники, вделанные в пол, они наконец добрались до угла.
   — Заваливайся, не смущайся. Сейчас я принесу еду и затравку, — пообещал Веня, бросая подушки на пол. — Не ищи, окон здесь нет, — приободрил он напоследок дядю и ушел.
   Платон ощупал шершавые жесткие стены. Не прислониться. Несколько минут он топтался на месте, соображая, как удобней «завалиться» — присесть сначала или стать на колени? Присел. Кое-как сел боком. Прилег. Еще некоторое время ушло на подкладывание подушек под разные выступающие места. Подушек не хватило — ползком, на четвереньках, он подобрал еще парочку и вернулся в угол. Пол оказался подогреваемым. Соорудив подобие гнезда, Платон, наконец прилег, скинул ботинки, с удовольствием елозя ступнями по теплому полу и стараясь не думать о его чистоте. Как ни странно, лежать было удобно. Удобно и тепло. И что уж совсем удивительно — глаза начали закрываться сами собой.
   — Этот? — спросил незнакомый голос, когда Платон только-только уравновесил ритм своего дыхания с сердцебиением — по четыре удара на вздох, четыре — на выдох.
   — Он, — кивнул Веня, держа поднос.
   К Платону наклонилось странное лицо, все проколотое металлическими бляшками.
   — Пацан, — обратился к нему любитель пирсинга, — на сколько хочешь отключиться?
   Он потряс небольшой колбочкой, поднес зажигалку к ее круглой нижней части, дождался дымка из горлышка и вопросительно посмотрел на Платона.
   — Я?..
   — Часа на три, — посчитал за него Веня.
   — Тогда втяни один разок. Ртом, — уточнил хозяин колбы.
   — Вдохни, Тони, — проникновенно попросил Веня в обалдевше лицо Платона. — Сбей ритм.
   Его последние слова были настолько неправдоподобны, что Платон задержал дыхание. Никто не мог знать о счете — это был только им выработанный метод борьбы с аритмией, накатывавшей последние годы с упорством зловещего предсказателя скорой смерти.
   Платон догадался, что ему предлагают наркотик. Спросить какой? Зачем?.. Странная апатия овладела им, тело отказывалось двигаться, расслабившись в тепле.
   — Короче, пацан, — не выдержал незнакомец, — или вдохни, или отвали на фиг — мне в лом смотреть, как добро утекает в потолок.
   — Разок, да?.. — Платон покосился на подсунутую к самому его лицу колбочку и… вдохнул.
   — Кто так вдыхает, на фиг?! — возмутился паренек, заклепавший свою физиономию. — Выдохнуть сначала надо было как следует!
   — Оставь Тони в покое, — угрожающим тоном попросил Веня. — Ты хоть знаешь, кто это, придурок?!
   — Ну и кто? — выпрямившись, тот оглядел раскинувшегося на полу Платона.
   — Это Кукарача.
   — Да! — вдруг не своим голосом громко откликнулся Платон. — Я замочил… этого… Блинчика. С одного выстрела. В глаз!
   — Подействовало, — констатировал Веня.
   Только было Платон хотел подробно объяснить, что на самом деле стрелял не он, а подставной снайпер, как вдруг над его лицом нависла взлохмаченная голова глотателя огня.
   Голова надувала щеки, умоляя Платона глазами спасаться. Тот только хихикнул — он с места не сдвинется! Щеки над ним раздулись до состояния воздушного шарика, когда сосок уже перекручивают ниткой. И вот стиснутый в куриную гузку рот не выдержал — на Платона обрушился смерч огня, унося его в полное забытье. И-и-ра-аз… И-и-два-а-а… — приостанавливало ритм сердце. На этот счет Платон успевал и вздохнуть и выдохнуть.
   — Полночь… — сказал кто-то отчетливо, в самое ухо.
   Платон поморщился и внятно произнес:
   — Уж полночь близится… А Германна все нет. Нету Германна…
   — Кто такой Германн? — выпрямился Федор.
   — Платон Матвееви-и-ич! — пропела Илиса, присев и потрепав огромное раскинувшееся тело по плечу. — Вы твист мне обещали. Пора!
   — Кто здесь Германн? — не унимался Федор.
   — Остынь, — тронула его за ногу молодая жена. — Это Пушкин.
   Платон дернулся и резко сел. И сразу люди рядом с ним расплылись, как привидения в старом фильме.
   — Где мои ботинки? — спросил он ужасно озабоченным голосом.
   Ему подали ботинки. Платон кое-как натянул их, попытался справиться со шнурками — не смог. Илиса уже присела, чтобы помочь, но Вениамин осторожно убрал ее в сторону и занялся туфлями сам. Обнаружив себя обутым, Платон впал в раздумья: как поприличней встать — вот вопрос. И вдруг его тело сделало невероятный финт: ноги переплелись, и он легко, почти как воздушный шарик, взлетел вверх, взмахнув руками. На перекрещенных ногах стоять было ужасно неудобно — Платон чуть не упал, но вовремя и весьма элегантно сделал мах правой ногой в сторону и сохранил равновесие. Он осмотрелся. Где-то далеко внизу стояла кучка отдаленно знакомых людей — если напрячься, он мог бы вспомнить их имена. Они размахивали руками, лезли на его огромный ботинок, как на гору. Платон топнул ногой, чтобы испугать их, и захихикал.
   — Хочу есть! — заявил он, чувствуя, как кто-то изловчился настолько, что взобрался, верно, на высокую лестницу и теперь подталкивает его в спину. — Брысь, — махнул он рукой назад, не глядя. — Я еще не зевал, не плевал, не кашлял, а также — не икал, не чихал, не сморкался, как это подобает после сна и перед завтраком. А на завтрак!.. — Платон поднял многозначительно указательный палец вверх, — чтобы не повредили ни сырость, ни сквозняк, должны подаваться «превосходные вареные потроха, жареное мясо, отменная ветчина, чудесная жареная козлятина и в большом количестве ломтики хлеба, смоченные в супе».
   — Какая еще, на фиг, козлятина? — возмутился кто-то знакомым голосом, и Платон почему-то подумал, что у обладателя этого голоса лицо рябое.
   — Остынь, это Гаргантюа, — произнес тонкий девичий голосок. — Платон Матвеевич, какой завтрак? Полночь уже. Под что танцевать будем? «Кота» нет.
   — Кота? — не понял Платон, почувствовав, что его ведут вверх по лестнице.
   — «Жил да был черный кот за углом!..» — помнишь?
   — Помню, — кивнул Платон. — Зачем это?
   — Твист!
   — Твист?.. Ах да, туфли — твист на крыше.
   Покачнувшись, он проломил тонкие перила. Федор и Вениамин, спасая дядюшку, успели схватить его за фрак сзади. С треском рвущейся материи фалды превратились в два узких крылышка насекомого — разрыв дошел почти до середины спины.
   — Я что-то поломал.
   — Ты поломал, на фиг, лестницу на крышу.
   — Простите… — пробормотал Платон.
   — Не парься, мне сказали, что богатый мудак за все заплатит — подарок молодоженам.
   — Ага! — злорадно заметил Федор. — Германн Пушкин тебе заплатит!
   — Заткнитесь! — приказала девочка в пышном платье. Подхватив оборки, она поднималась по крутой лестнице первой.
   Платон почему-то подумал, что, волочись за нею длиннющая фата, он наступил бы на нее…
   На крыше оказалась толпа народа. Человек пятьдесят, не меньше. Они стояли вокруг площадки два на два метра, выложенной сильно затертой паркетной доской. По периметру крыши были установлены осветительные лампы, а то, что Платон принял за ящики, оказалось большими динамиками.
   Илиса ступила на отполированную площадку и попробовала ее подошвами туфелек, скользя. Тогда Платон тоже прошелся по диагонали, выделывая на потеху публике выкрутасы ногами.
   — Сойдет, — сказал он. — Чем полировали?
   — Спинами и бошками! — крикнул кто-то из зрителей. — Мы брейкуем на ней. Если бы не Квака, черта два ты бы топтался тут лаковыми копытами с каблуками!
   — Я не собираюсь топтаться, — Платон остановился, набычившись. — Я твистовать буду. Где музыка?
   — «Hay» пойдет? — крикнули издалека.
   — Пойдет, — на всякий случай согласился Платон, не представляя, что такое «Hay».
   Грянула музыка. От неожиданности Платон в первый момент слегка присел — настолько громко это было. Ударные грохотали так, что, казалось, крыша содрогается. Первые две строчки он не расслышал — отмечал про себя ритм. Потом различил слова и хмыкнул «…будем отрываться и гулять, но только не тащи опять меня в кровать!..». Ноги заскользили легко и привычно. Круг расступился, пропуская невесту в пышном платье. Платон смотрел только на ее туфельки, поражаясь их миниатюрности. Когда грянул припев, они уже танцевали рядом, строго выдерживая расстояние между его левым ботинком, едва касающимся носком покрытия, и ее юркой правой туфелькой.
   «Как будто е-эй, е-эй, е-эй, хали-гали! Как будто е-эй, е-эй, е-эй — русский шейк!»
   — Во дает толстяк! — кто-то из зрителей громко оценил его легкость и изящество.
   Кое-кто не выдержал установленного Платоном чуть замедленного для твиста ритма и выскочил на площадку, дергаясь. Их тут же утащили. Илиса нашла ладошкой руку Платона и вцепилась в нее — ей приходилось напрягаться, чтобы поспевать за ним и сохранять дистанцию. Она была не слишком виртуозна, хоть и старалась изо всех сил. Черт возьми, Платон уже танцевал с одной неумехой твист. Давно. Очень давно. В своей спальне. Под пластинку
   «Черный кот». Сейчас он сделал то же, что и тогда: чтобы не потерять ритм — поднял партнершу левой рукой и прижал к себе, посадив на бедро.
   «А ну-ка жги, давай, валяй, шуруй со мной! Как люблю я этот утренний забой!»
   Илиса обхватила его ногами и, чтобы получше держаться, зажала в кулачки фрак на груди и на спине.
   «Как будто е-эй, е-эй, е-эй, хали-гали!..» — сканировали окружающие. — Жги, динозавр!
   Платон увидел в размазанном безличье толпы несколько знакомых лиц и осторожно улыбнулся им, вспоминая. Веня застыл истуканом — почему-то грустный. Федор с открытым ртом смотрел восхищенно, но с недоверием, косясь по сторонам, чтобы удостовериться — все видят, все в отрубе. Аврора не смотрела. Она стояла далеко, у края крыши, там, где сидел за пультом невидимый Платону ди-джей, и ловила ветер лицом, подняв его к небу.
   Гимнаст плакал. Платон увидел это и в отчаянии прижал к себе рукой девочку так сильно, что она пискнула и стукнула его туфельками — в спину и в живот. Ему все еще легко и невесомо было держать на себе и ее, и черное небо над крышей, еще фантастически скользили ноги, но уже все вспомнилось — колба, подушки на теплом полу. Он остановился.
   — Мне обещали перепелиные яйца. Есть хочу!
   И отпустил Илису, расставив руки в стороны. Повисев на нем, она сползла вниз, как по стволу большого дерева.
   Толпа разочарованно взревела.
   Выскочили две девчонки — высокие, крепкие, как породистые лошадки, все в коже и с банданами на головах.
   — На бис!
   И — заново: «Пой со мной, играй, танцуй со мной!»
   Смешно было видеть тупорылые тяжелые ботинки рядом с лаковыми носками своих туфель. Платон уже целенаправленно обходил площадку по кругу, давая девушкам порезвиться — они то и дело переходили на телодвижения незнакомого ему танца, потом притягивались глазами к его ногам, возвращались на твист, оставляя на отполированном дереве черные полосы.
   «Здесь горит звездою русский рок, круглый и простой, как колобок!»
   Платон смотрел на Гимнаста. Тот уже не плакал. Страдал глазами, полными боли и страха, как животное на бойне.
   — Чего ты боишься, Гимнаст? — крикнул Платон, останавливаясь.
   Гимнаст только махнул рукой и ушел бояться в тень.
   — Вы все против меня, да? — огляделся Платон. — Все знаете, а мне не говорите, да? Откуда у тебя мое кольцо? — вцепился он в руку Федора, стараясь развернуть его ладонь удобнее и рассмотреть хорошенько.
   — Гимнаст дал! — выдернул Федор руку. — Тони, тебе поесть надо, а то на людей уже бросаешься.
   — Надо, надо поесть, — бормотал Платон, спускаясь вниз.
   И обнаружив там, в ярко освещенной зале, длинный стол, уставленный едой, он сел в середине и съел: шестнадцать жареных окорочков, сорок три перепелиных яйца и запеченную горбушу, которую обложили этими яйцами, при этом выпил два графина сока — по два литра каждый, на три теплые лепешки опрокинул по тарелке с мясной нарезкой и заел это десятком помидоров, после чего подвинул к себе блюдо с поросенком и не отодвигал, пока от него не осталась голова с апельсином в разинутом рту, подумав, съел у головы уши и щечки, запил это бутылкой белого вина, закусывая каждый второй глоток ломтиком сыра, осмотрелся и поинтересовался у притихшей застольной компании:
   — А горячее будет?
   Когда они добрались домой, наступил рассвет. Платон Матвеевич в самом благодушном расположении духа — сытый, Аврора, грустная и слегка испуганная, Вениамин, наигранно веселый, Федор, настроенный самым решительным образом срочно начать уж если не брачную ночь, то хотя бы брачное утро, Илиса, беспрестанно зевающая, и Гимнаст, то и дело пытающийся завести какую-то назидательную беседу в помощь молодоженам, шумно ввалились в подъезд. У дверей квартиры, перекрыв площадку, стояло пианино. На нем, скорчившись, лежал измученного вида мужичонка.
   Илиса ахнула, прижав ладошки к щекам.
   Мужичок слез и потребовал подписать бумагу о доставке. Платон начал было выяснять, что за пианино, но Илиса категорично потребовала побыстрее заплатить сколько нужно за доставку и за ожидание. Нужно оказалось столько, что Платон повнимательней рассмотрел инструмент, надеясь найти в нем признаки старинного благородства, и вдруг обнаружил, что крышка, закрывающая клавиши, заперта на висячий замок. Тогда он попытался поднять крышку над струнной частью — на ней валялся грузчик, — но не смог.
   — Не трогать! — крикнула Илиса и топнула ножкой. — Не трогать мой инструмент! Никогда и никому!
   Пока Платон, опешив от такой наглости, подбирал выражения поприличней, чтобы объяснить, кто в доме хозяин, Вениамин и Федор прикидывали, как затащить пианино в квартиру. Вероятно, они не первый раз имели дело с этим инструментом, потому что уже через минуту пианино было завалено набок, ножки откручены, и вот уже это обезноженное нечто с висячим замком на клавишах вносится братьями в распахнутую Авророй дверь. По дороге к гостиной была задета притолока, и пианино отозвалось на содрогание утробным многострунным вздохом, и Платон с облегчением подумал, что какие-то музыкальные внутренности там все же имеются. Аврора увлекла Платона в кухню.
   — Посмотрите на меня! — с отчаянием в голосе попросила она. — Ну?! Вспоминаете?
   Платон собрался с духом и внимательно изучил ее лицо с горящими глазами, синяки под ними, износившуюся тушь на ресницах и подозрительно красный кончик носа.
   — Вы всегда так много пьете? — спросил он.
   — Не узнаете, значит, — оттолкнувшись от него обеими руками, она села.
   Платон устоял, но насторожился.
   — Голубчик, Платон Матвеевич! — вдруг крикнула Аврора и рухнула со стула коленками в пол. — Простите бабу глупую и неразумную! Я не могу допустить этого безобразия!
   — Я видел, вы водочкой злоупотребляете, — Платон поднял ее за локти и попытался поставить на ноги. — А водочку нужно правильно закусывать!
   — Я его зарублю! — прошептала Аврора, нащупав наконец ногами пол. И уточнила, впившись зрачками в переносицу Платона: — Топором!
   — Аврора, успокойтесь. — Платон решил, что лучше женщину все-таки посадить. — Вы выпили. Поспите. А утром… То есть к обеду, я надеюсь, — все пройдет. Тогда и поговорим. А сейчас ложитесь спать. — Осмотрев жесткий угловой диван, он, уже уходя, в дверях повернулся к Авроре: — Хотите, я вас устрою в моем кабинете поспать?
   — В гнезде разврата? — прищурилась она. — Нет уж!
   — Как хотите, — с облегчением отвернулся Платон.
   В спальне Платон с радостью понял, что заснет, как только приляжет. Он застрял в рваном фраке, стаскивая рукава. Раздраженно дергал руками, пока не запутался окончательно и не услышал треск рвущейся материи. Тяжело дыша, несколько минут рассматривал на полу две половинки фрака. Брюки потом снимал очень осторожно, но бросил их тоже на пол, после чего с удовольствием залез под пуховое стеганое одеяло и вытянулся, раскинув в стороны руки и ноги.
   Странно было лежать в светлой комнате, предвкушая долгий сон. Он подумал, что не запер двери спальни. Вставать не было никаких сил. Хотя, если еще задвинуть тяжелые шторы, ощущение ночи… «На кой черт этой малахольной топор?..» Ныли ступни, побаливал растертый мизинец на левой ноге.
   Уснув на спине, Платон Матвеевич обычно переворачивался на бок, подбирая под себя ноги и складывая ладони под правую щеку. Только тело его начало медленный разворот направо, как в комнату влетел Веня, так сильно толкнув дверь, что она ударилась в стену.
   — А-а?! — Платона подкинуло от этого ужасного звука. Он сел и несколько секунд смотрел на Веню с топором в руке.
   — Аврора пошла в спальню… — тяжело дыша, начал Вениамин. — То есть в спальню молодоженов — в гостиную!..
   — Нет!.. — в ужасе прошептал Платон, покрываясь холодным потом.
   — Да! И стала рубить топором пианино! По всему дому стоял страшный треск, мы кричали, а ты спишь тут?!
   — Пианино? — ничего не понял Платон.
   — Пианино! — пискнула из коридора невидимая Аврора.
   Веня тут же захлопнул дверь ногой. Через секунду дверь опять с силой распахнулась, шарахнув по стене. Зашел совершенно голый Федор, волоча по полу обмякшую Аврору.
   — Тони! — тихо, но многозначительно заявил он — Если ты не присмотришь за кошелкой, я за себя не ручаюсь! — и с силой запустил Аврору по паркету.
   Она проскользила почти до кровати, остановившись у коврика. Подумала и прилегла на него головой, прошептав еле слышно:
   — Зарублю…
   — Минуточку! — опомнился Платон, увидев, что племянники уходят. — Я не могу спать с этой женщиной! Я не могу оставаться в одной комнате…
   — Господь Всевидящий простит меня за грехи… — прошептала Аврора.
   — Какие еще грехи? — склонился с кровати Платон. — Вы тут грешить собираетесь? Немедленно убирайтесь спать. Немедленно.
   — Платон Матвеевич, — прошептала Аврора внизу.
   — Что еще? — тоже перешел на шепот только было улегшийся обдумать эту идиотскую ситуацию Платон.
   — Я пьяная очень.
   — А кто вас просил напиваться?!
   — Я пьяная, не могу хорошо объяснить, чтобы вы поняли…
   — Вот только объяснять мне ничего не надо, ладно?
   — Надо, Платон Матвеевич! — уверенно заявила Аврора и вдруг тихонько всхрапнула.
   Не поверив, Платон опять склонился вниз головой. Спит! Честное слово — спит! Он сел, не представляя, что делать. Заснуть в одной комнате с этой женщиной он не сможет, это понятно, но куда ее деть? Разве что отнести потихоньку на диванчик в кухне?.. Спала же она там все это время…
   Пробравшись на цыпочках в кухню, Платон открыл крышку-сиденье и к своему удовлетворению обнаружил там маленькую подушечку из его кабинета, плед и простыню. Наскоро застелив диван простыней, он опять же на цыпочках вернулся в спальню, поднял одной рукой Аврору и отнес ее на кухонный диван. Укрыл пледом с головой. Подумал и еще накрыл голову подушечкой. Тихонько вернулся в спальню. Забрался под пуховое стеганое одеяло, лег на спину…