Васина Нина. Приданое для Царевны-лягушки

   Тем временем Царица встала, ударив ножкой в красной туфельке по прямоугольной доске на колесах, как это делают скейбордисты, когда останавливаются, и доска подскочила, перевернулась в воздухе и после ловкого движения полных ручек оказалась у нее под мышкой.
   Платон быстро осмотрел Царицу снизу, от красных туфелек на низком каблуке, вызвавших у него ностальгические воспоминания о сменной школьной обуви для девочек. Пышные розовые юбки кончались чуть ниже колен, руки Царицы были обнажены, начиная с локтей, — именно туда доставали рукава-фонарики. Короткие ажурные перчатки не скрывали три ряда складочек у каждого запястья, шея тоже была открыта, ее Платон старался не разглядывать. Лицо — вот что его больше всего пугало и притягивало. Он обшарил его одним взглядом, с поспешностью юного лакея, который должен склонить голову при появлении Царицы. Лицо его разочаровало. Оно было никаким. Нездоровая отечность, которая появляется у слишком полных людей, лишала его индивидуальности, и даже живые веселые глаза не могли исправить этого. Не было на этом лице ничего, хотя бы специально оттеняющего его черты, — ни подкрашенных губ, ни подрисованных бровей, более того — создание с короной на голове оказалось почти альбиносом: белесые ресницы, невидимые брови и легкие жиденькие кудряшки бесцветных волос.
   Сама она тоже жадно разглядывала Платона — внимательно, с пристрастием, и он вдруг подумал, что совершенно не представляет себе, как выглядит. Смутно он помнил, как Вениамин менял ему перед отъездом рубашку и носки, но факт остается фактом — к такому торжественному моменту в своей жизни он совершенно не подготовился. Не было ритуала перед зеркалом — золотой заколки для галстука в противостоянии пальцам-сарделькам, не были отрепетированы посадка головы, взгляд, усмешка с налетом надменности — безотказно усмиряющая забывшихся собеседников.
   Маленькая толстушка тем временем подошла совсем близко. Платон только тут осознал, насколько она мала ростом. Взявшись руками за поручни коляски и не наклоняясь, она прошептала ему в самое лицо, обдав запахом карамели:
   — Привет, Кукарача!
   На фоне тяжелого, почти астматического дыхания Платон расслышал еще один звук — совершенно необъяснимый и потому особенно неприятный. Глухие постукивания во рту у толстушки.
   Вероятно, на лице Платона отразилось все, что он испытывал в этот момент. А если учесть, что самым приемлемым был вариант с выпавшей вставной челюстью… Царица снисходительно улыбнулась, прихватив передними зубами красную льдинку и показывая ее Платону. Леденец. Перекатывая во рту конфетку, она стучала ею по зубам. Платону от разгадки происхождения звуков легче не стало — все так же страшно и муторно было на сердце.
   «Не упасть бы в обморок», — подумал он. И тут у его плеча выплыло лицо Авроры — можно было и не поворачиваться, чтобы в этом убедиться: удушливый запах парфюма окутал его голову. Аврора жадно оглядела Царицу, резко выпрямилась, два раза повернулась вокруг себя и упала на пол, раскинув в стороны руки и ноги.
   «А вот и обморок», — подумал Платон, сцепив перед собой руки. Чтобы не смотреть на Аврору и на толстую лилипутку, весело разглядывающую рухнувшую даму, Платон стал вспоминать по запаху изо рта Царицы, как называются леденцы.
   — Тони, — наклонился к нему сзади Федор. — Облом получается. — Он кивнул на раскинувшуюся на полу Аврору.
   В этот момент Царица пнула ту в бок носком туфельки и объявила с уважением в голосе:
   — Настоящий обморок!
   — Мы ошиблись с ее впечатлительными нервами, — прошептал Федор. — Давай, ты один работай.
   — Работать?..
   — Ну, все, как полагается — у вас товар, у нас — купец!.. Что ты сидишь, как истукан парализованный?.. Ой, Тони, извини, это вырвалось случайно. Я понимаю, — зашептал он ему в самое ухо, — она тебе с первого раза может показаться странной.
   — Странной?..
   — Она одна такая на всем свете, поверь!
   — Барбарис! — вспомнил Платон, и это придало ему силы. — Она любит барбарис. Федор, помоги мне встать, я не могу вести такие важные разговоры, когда женщина… девушка стоит передо мной, а я сижу.
   — Вот и отлично, Тони, — Федор с радостью просунул ему сзади свои руки под мышки.
   — Не надо! — звонко попросила Царица. — Не трогай Кукарачу, он сам встанет. На счет два. Хорошо?
   — Да встать-то я встану, а вот сколько продержусь на ногах?.. — забормотал Платон, кляня свою беспомощность и чувствуя, как лицо заливает горячая волна. И даже судорожные попытки сообразить, откуда она знает его прозвище, не помогли ему справиться со стыдом.
   — Да ты у нас сейчас бегать будешь! — радостно заявила Царица, встала на цыпочки и обняла Платона за шею. Он почувствовал, как ей неудобно тянуться к нему, и наклонился, и еще подумал: «Ну и цирк!» Царица тем временем провела пальчиками по затылку Платона, потом — пониже, он почувствовал на позвоночнике довольно болезненное надавливание и даже ожог.
   — Ты меня обожгла, — сказал Платон шепотом в легкие щекочущие кудряшки у своего лица. И так просто и буднично далось ему это «ты», так бездумно!..
   — Это не ожог, — прошептала девчонка (теперь Платон точно понял, что она молода — очень молода: так пахнуть могут только девочки, еще не испытавшие себя во взрослых радостях). — Это укус. Сиди тихо. После второго ты встанешь. Два-а-а…
   — Укус?.. — Платон блаженно вдыхал ее запах. — Укус?! — очнувшись, он быстрым движением сжал руки Царицы и силой развел их, и перед его лицом оказались два кулачка, а в каждом — по маленькой серой змейке с зеленоватой головой.
   — Змеи! — не закричал, а выдохнул Платон, вскакивая и роняя Царицу на пол.
   — Тони, сиди, тебя сейчас вылечат сразу от всего! — уговаривал его Федор. Бегать, однако, за дядюшкой не стал, устроился на маленьком диванчике и с удовольствием наблюдал, как это делает Царица. Он пожалел, что с ними нет Веньки, ведь не поверит же, что Тони такое вытворяет!
   — Я согласна, согласна я! — кричала Царица, уже не столько бегая за Платоном, сколько просто подпрыгивая в ритм одной ей слышной музыки.
   Платон остановился, не понимая.
   Задыхаясь, девчонка прошептала ему:
   — Я согласна жить с тобой! Ты мне нравишься.
   Федор от неожиданности встал и глупо, по-мальчишечьи срывая голос на писк, спросил:
   —А я?..
   — Да, а он?.. — опешил Платон. — Понимаете, мой племянник пришел просить вашей руки, а я, так сказать, представляю его интересы, и вот…
   — Да согласна я, согласна! Пусть берет руку, и ногу, и все остальное, если захочет! Поехали скорее к тебе!
   — Он добрый парень, — забормотал Платон, совсем растерявшись. — Он много чего умеет, у него хорошее здоровье и чувство юмора…
   — А я — вообще подарок судьбы! — весело заявила Царица, выволакивая из-под кровати огромный тяжелый чемодан.
   Услыхав позади себя скребущие звуки, Платон резко развернулся, ожидая нападения какой-нибудь экзотической рептилии. А это всего лишь Аврора, вставшая на четвереньки, тихонько отползала к двери.
   Платон топтался на месте, не зная, что делать. Федор, насупившись, поднял с пола чемодан Царицы и растерянно посмотрел на дядю.
   — Поехали, что ли?..
   И у Платона не хватило силы духа попросить у Царицы паспорт, чтобы убедиться хотя бы в том, что она — совершеннолетняя. Потом он подумал, что в загсе должны обращать внимание на такие вещи, и кивнул.
   — Поехали.
   — Кукарача, возьми меня на ручки! — вдруг раздался звонкий голосок где-то внизу.
   Опустив голову, он смотрел несколько секунд на поднявшую вверх руки Царицу и совсем заблудился в себе — до невесомости отчаяния.
   — Я не могу. Мне нужно беречь силы, я еще болен. Пусть тебя жених несет на руках.
   Он почувствовал ее противостояние, как будто на голову обвалилось не видимое за перекрытиями дома небо. Подогнулись колени. Царица обхватила его ручками за живот и прижалась на секунду щекой к пупку. От ее прикосновения животу стало горячо и страшно. Платон силой отстранил пушистую головку и закрыл ладонью свой пупок, больше всего на свете в этот момент желая сделаться безмозглой неподвижной плотью в инвалидной коляске.
   — Пойдемте, Платон Матвеевич…
   Кто-то уверенный и сильный подхватил его под локоть и поволок к коляске.
   — Вам тут удобнее будет страдать, садитесь.
   Опустившись на сиденье, Платон с благодарностью посмотрел на Аврору, уже полностью владеющую собой.
   — Странное сватовство, да?
   Аврора наклонилась, шепча ему в лицо:
   — Сватовство? Вы можете как-то прекратить это смертоубийство?
   Платон нашел глазами Федора. Тот стоял в дверях с чемоданом. И Платон честно ответил:
   — Не могу.
   — Вы бесхарактерный идиот, — в отчаянии прошептала Аврора.
   — «Мне не нужно победы, — прокряхтел Платон, усаживаясь поудобней, — мне не нужно венца. Мне не нужно… даже — чего? Не знаешь? — губ ведьмы, чтоб дойти до конца!» ³ Как смеешь ты, женщина! — называть меня бесхарактерным. Мне ничего не нужно от жизни, кроме покоя. Если это желание идиота, тогда я — идиот. Вези! Кошелка…
   Из офиса Царицы все выбрались, почти переругавшись. На улице стояла ночь — серенькая и прозрачная, с остатками в небе красного расплавленного заката где-то за Крестовским. И Платон знал, что закат до конца не успеет раствориться — небо скоро начнет розоветь опять. Раскрутившись на коляске, чтобы было удобно осмотреть здание, Платон заметил, как Царица прикрепляет за стеклом двери табличку. Он подъехал и прочитал:
   «Царица огня и воды выходит замуж».
   Хмыкнув, Платон посмотрел на нее. Она показала ему язык. Аврора на это только тяжко вздохнула.
   — Илиса, — сказала она жалобно, — оставь их в покое.
   — Ах, так вы еще и знакомы! — злорадно поздравил сам себя Платон: зловещее чувство подчинения чужой воле, абсурду последних дней хоть как-то оправдывалось. — Что это за имя такое — Илиса? — уставился он на Федора. Тот пожал плечами:
   — Не знаю. Я не спрашивал, как ее зовут.
   — Отлично, — продолжал кипеть Платон. — Ты как-то забыл познакомиться с невестой, да? И правильно! Зачем загромождать мозги всякой мелочовкой?!
   — Тони, чего ты завелся? Она тебе не нравится, да? Или слишком нравится?
   — Нравится? Сколько весит твоя невеста? — понимая, что будет жалеть обо всем, не мог остановиться Платон.
   — Я вешу девяносто пять килограммов, — с готовностью ответила Царица.
   Платон закатил глаза, да так и застыл. Он рассмотрел в неоновой рекламе над офисом ясные очертания какого-то земноводного.
   — Постойте-ка… — приподнявшись, Платон кивнул. — Лягушка! — злорадно поздравил он сам себя.
   — Царевна-лягушка! — поправила его девчонка.
   — Где? — задрал голову Федор.
   — Ты женишься на Царевне-лягушке, поздравляю, — прошептал Платон.
   — А мне по фигу! — набычился Федор.
   — Мы едем или нет? — топнула ножкой Илиса.
   И примерно просидела у его коляски всю дорогу.
 
   Фургон предназначался для перевозки как минимум двух лежачих — вдоль его стен были установлены узкие лежанки. На одной из них, совсем близко, сидела, болтая ножками, девочка-Царица. На другой улеглась, свесив ноги вниз, Аврора. Глаза ее были прикрыты тыльной стороной расслабленной ладони, при вздохах она страдальчески втягивала в себя воздух, а при выдохах иногда постанывала. Платон злорадно подумал, что эта женщина опять потеряла всю свою невозмутимость и отстраненную загадочность. Потом он сразу же вспомнил, что так и не знает, что именно привело ее к нему в дом. Что там говорил Птах?.. Она не его агент. Она подошла к Платону в аэропорту, напросилась в домработницы… Какие все-таки странные вещи происходят с ним последнее время! Разве еще две недели назад он бы позволил незнакомой женщине вторгнуться в его дом? Платон закрыл глаза и постарался вспомнить, что с ним произошло за эти две недели, но от ужаса крепко сжал веки и помотал головой. Тут Аврора застонала особенно громко, Платон вздохнул и открыл глаза.
   — Вам плохо? — Он решил поучаствовать в ее переживаниях.
   — Ничего страшного, — ответила вместо нее девочка. — Просто она перепила.
   — Перепила?..
   — Ну да, перебрала чуток, а что?
   — Да когда же?..
   — Встала с пола, пошла в кухню и выпила там приблизительно полбутылки водки.
   — В кухню? — ничего не понимал Платон.
   — Я живу в своем офисе. Самая большая комната — для приема страждущих, а остальные приспособлены для жилья. И кухня есть. А в кухне — бар. Ничего особенного, но кое-какой набор крепких напитков в нем имеется.
   — Ты… выпиваешь? — кое-как подобрал слово Платон.
   — Иногда, — кивнула Царица, — но обычно это употребляется моими гостями. У меня часто живут особо неприкаянные. Лечатся… — добавила она задумчиво.
   — Аврора у тебя лечилась? — вдруг осенило Платона.
   — Случалось пару раз, — пожала плечами Илиса. — Не здесь. В другом городе. Все знают, что у меня в кухне обязательно есть бар и пара раскладушек.
   Эта информация не помогла Платону. Он запутался еще больше.
   — А ты… Ты встречалась с моим племянником раньше? До того, как он пришел в твой офис?
   — С которым? — осторожно поинтересовалась Царица.
   У Платона перехватило дыхание. От волнения он повысил голос:
   — Со своим женихом, с Федором!
   — Тони, не кричи на нее, — попросил Федор. Он вел фургон и маячил впереди своим коротко остриженным затылком. — Один раз тебя прошу не кричать на нее. Больше просить не буду.
   — Извини… те, — смущенно попросил Платон.
   — Может, и встречались, я не помню, — не обиделась Царица. — Хочешь конфетку? — на протянутой пухлой ладошке — барбариска.
   Платон взял ладошку и внимательно рассмотрел ее линии. Потом перевернул, разглядывая ногти.
   — Что? — наклонилась к нему девочка. — Что там?
   — Ничего, — сглотнул Платон страх, подступивший к горлу удушьем.
   — Но я же вижу — ты испугался! Что ты увидел? — Она цепко схватила указательный палец Платона, не давая тому убрать руку.
   — «Долгая память хуже, чем сифилис, — вымученно улыбнулся Платон, осторожно освобождая палец, и добавил многозначительно: — Особенно — в узком кругу».
   — Любишь БэГэ? — улыбнулась Царица, обнажив мелкие зубки, и тут же нахмурилась. — Как мне тебя называть? Знаешь что? Я буду называть тебя Папиком. Да, Папик, я грызу ногти. Не очень эстетично, да? Я же видела — ты чуть в обморок не упал. Но это исправимо. К бракосочетанию я наклею ногти любой длины и расцветки.
   — Нет, не надо Папиком, — слабо воспротивился Платон. — Меня зовут Платон Матвеевич…
   — Папик!.. — захихикала Аврора. — Отлично придумано.
   Вениамин ожидал их во дворе. Еще там стояли две милицейские машины, у которых прогуливались целых три овчарки, таская за собой на поводках трех молоденьких служивых в пятнистой форме.
   Когда Платон все это увидел, он схватился руками за раскрытые створки фургона — смешная попытка приостановить ситуацию, застыть во времени.
   — Что?.. Что случилось?
   — Ничего не случилось, Тони, — Вениамин спокойно подошел поближе. — Я не знаю кода твоей сигнализации, вот и все дела. А меня сразу — мордой в пол и в наручники. А всего-то вышел на три минуты в киоск за цветами. Вернулся, и вот…
   — Давай, спускайся, — Аврора толкнула Платона сзади. — Хватит притворяться, я видела, как ты скакал козлом по спальне!
   — Аврора, не бузи! — повысил голос Веня.
   — Я — ничего, просто хочу выйти — он загораживает, а меня запросто может стошнить, — виновато забормотала Аврора.
   Подошел Федор, спустил трап и помог Платону съехать. Потом подставил руки девочке, она обхватила его за шею, болтая ногами. Авроре помог сойти вниз кто-то из милиционеров.
   — Что ты здесь делаешь? — вдруг услышал Платон.
   Он удивленно посмотрел на Веню.
   — Не твое дело, — огрызнулась Царица. — Помалкивай, а то наживешь неприятности.
   — Веня, — позвал Платон, — помоги…
   — Не могу, — племянник повернулся спиной, демонстрируя скованные сзади наручниками руки. — Это она — невеста? — спросил он, не поворачиваясь.
   — Что происходит? — прошептал Платон.
   — Дома поговорим, — тихо ответил Веня.
   Платона завезли в квартиру. Он сначала не узнал новую дверь, и все порывался подняться на другой этаж.
   — Тони, это твоя квартира. Помнишь — пластид и взрыв? — успокаивал дядюшку Федор.
   — Как он может это помнить, он же лежал в больнице! — скептично заметил Веня, все еще в наручниках.
   — Зато я все помню! — вышла вперед Аврора. — Я стояла вот тут, а вы — вон там, а потом я бацнула тебя сумкой по голове, и вы оба свалились вниз по ступенькам. Кто-нибудь откроет, наконец, дверь?
   — Я бы открыл… — намекнул Веня.
   Ему сняли наручники.
   В квартире Платон подписал много бумажек и удостоверил личность своего племянника Вениамина Богуславовича Омолова. Изучив внимательно паспорт, старший из группы отвел Платона в сторону и поинтересовался, знает ли он, что его племянник трижды был под следствием.
   — Нет, — честно ответил Платон, жалея, что встал из коляски, как только его завезли в квартиру: ноги подкосились.
   — Мы навели справки, пока вас ждали. Очень безответственно подходите к вопросу собственной безопасности, очень! Я мог бы прямо сейчас задержать его на двое суток до выяснения обстоятельств.
   — Каких обстоятельств? — прошептал Платон.
   — В городе не раскрыто два разбойных нападения. Из зоопарка похищено пять среднеазиатских варанов. Пожар на заводе…
   — А завод тут при чем? — взвыл Платон.
   — На этом заводе часть неиспользованных промышленных площадей сдается под ночной клуб с дискотекой.
   — Так бы и говорили — пожар на дискотеке!
   — Хорошо. Пожар в ночном клубе на дискотеке! — теперь и милиционер повысил голос.
   — Это не мог сделать Вениамин, — горячо заверил его Платон, роясь в карманах. — Вот, пожалуйста, за ложный выезд, — он протянул две сотни долларов. — Зачем было приезжать сразу двум машинам? Столько беспокойства по пустякам.
   — Ваш племянник оказал сопротивление. Первый раз, — уточнил офицер. — И уже после задержания осуществил попытку побега.
   — Побега? Куда? — опешил Платон.
   — Он вырвался при посадке его в машину и побежал обратно в квартиру. Успел открыть дверь, соответственно, сигнализация сработала опять, и на вызов выехала вторая машина, пока мы возились с вашим родственничком у дверей и не могли ответить на запрос по рации. Говорит, что хотел забаррикадироваться и начать отстреливаться.
   — Это он шутит! Он так иногда шутит!
   — Я бы предпочел оценить его чувство юмора в отделении, — не успокаивался лейтенант, но деньги, подумав, взял.
   — Прошу вас, давайте решим все миром. О пребывании моих племянников здесь знает представитель службы безопасности. Его фамилия Птах. Коля Птах. Он курирует… курирует, — Платон задумался. — Вениамин Омолов находится под его непосредственным наблюдением. Понимаете, это секретная операция, и важно, чтобы Вениамин находился на свободе.
   Лейтенант записал фамилию и имя «куратора», потом строго заметил, что отчет о выезде на срабатывание сигнализации Платон Матвеевич может получить завтра в своем отделении.
   — И я вынужден буду написать все в подробностях, — предупредил он. — Завтра. Лейтенант Подогникопыто. — Перед лицом Платона — быстрый взмах рукой к голове.
   — Что? — отшатнулся Платон.
   — Фамилия моя такая — Подогникопыто.
   Когда представители закона ушли, Платон беспомощно огляделся. Он совершенно не представлял, куда поместить Илису — в комнату к Федору или отдельно?..
   — Пока мы не женаты, я буду спать отдельно, — подстерегла его мысли девчонка.
   — Я сплю в библиотеке. Один! — многозначительно повысил голос Веня.
   — Ко мне в кухню прошу не соваться, — предупредила Аврора. — Диванчик слишком узкий, разве что на полу постелить?
   Платон с удивлением узнал, что Аврора спит в кухне.
   — Что остается? — по-деловому осмотрелась Илиса.
   — В кабинет нельзя! — забеспокоился Платон. Федор угрюмо оглядывал всех по очереди.
   — Вы хотите сказать, что в этом доме не найдется места для моей невесты? — зловещим шепотом поинтересовался он.
   — Не кипятись, Федя, — спокойно попросила Илиса. — Ты же знаешь, как я неприхотлива. Устроюсь как-нибудь… например, в ванне.
   — В каком смысле — в ванне? — опешил Платон.
   — В водичке посплю. Я люблю спать в душистой воде. С травками и мхом. Где мой чемодан? — Она осмотрелась с ужасно серьезным видом, и Платон понял, что это не шутка. — Сейчас насыплю травки в воду и лягу.
   Платон впервые в жизни запер дверь спальни на ключ. Из этого, правда, ничего не вышло. Он встал из коляски, устроился на кровати в пяти подушках, с инкрустированным перламутром столиком, приготовил бумагу, ручку и успел набросать на разделенном пополам листе с одной стороны — что с ним случилось странного и непонятного за последнее время, а с другой — вопросы, не поддающиеся никакому логическому объяснению. Как только он это сделал, как только приготовился спокойно и по пунктам все обмыслить, ручка двери стала дергаться, раздался стук и чертыхания.
   Пришлось убрать с колен столик, сползти с кровати и идти открывать.
   Вениамин почти ворвался в комнату.
   — Угадай, что я только что делал? — бросился он к дяде.
   — Не надо!.. Я не знаю, что ты делал, и знать не хочу!
   — Ну, Тони, не будь таким занудой! Подсказка номер один: понюхай мои руки!
   Платон едва успел отшатнуться от ладоней племянника.
   — Хочу быть занудой.
   — Ладно. Сдаешься? — Дождавшись кивка, Веня радостно сообщил: — Я растирал Федьке спину этой мазюкой из пол-литровой банки. Слышишь запах?
   — Вениамин, прошу тебя, мне нужно побыть одному!
   — Одному? — настороженно осмотрелся Веня и вдруг проникновенным голосом поинтересовался: — Тони, я так и не понял, где ты держишь оружие?
   — Оружие?.. — опешил Платон. — Зачем тебе?
   — Просто интересно — где?
   — Я не держу дома оружие, — устало отмахнулся Платон.
   — Не грузи, Тони.
   По снисходительным ноткам в голосе племянника Платон приблизительно понял значение слова «грузить». Что было делать? Не начинать же сначала в который раз доказывать, что он — бухгалтер?..
   — В моем доме не должно быть ничего, что может скомпрометировать меня как профессионала, — опустил глаза Платон.
   — Ага!.. — задумался Вениамин, потом просиял: — А я, как последний лох, все у тебя тут перерыл!
   — Все? — застыл Платон.
   — Что смог, — поубавил радости в голосе Веня.
   — Ладно, хватит это самое… меня грузить, говори, зачем тебе оружие? — Платон перешел на деловой тон.
   — Да это я на всякий случай, вдруг тебе захочется пострелять… — неопределенно пробормотал Веня.
   — Мне? Пострелять? Да, дело, похоже, серьезное… Садись, — Платон указал рукой на канапе в ногах его постели, на котором он обычно раскладывал свой шелковый халат перед сном. — Хотя нет, подожди. Я устроюсь в подушках, а ты подай мне столик.
   Взобравшись на кровать, Платону пришлось дожидаться, пока племянник бесцеремонно изучит его наброски. Изучал Веня долго, внимательно и шевеля губами.
   — Хреново, Тони. Я вижу, у тебя проблемы, — заметил он, дочитав.
   — Неужели?!
   — Вот тут — под номером один: «Степень моего участия в опосле-до-ва-тельном, — перешел на слоги Веня, — кошмаре с убийством человека. Два. Наличие причинных связей моего участия в судьбе племянников и смерти Богуслава». Дальше пошло попроще. «Три: Исчезновение Алевтины. Четыре: Давность по данной уголовной статье». Справа — интересней: «Один: Аврора — посланница?» — большой вопросительный знак. «Два: Откуда она знает Царевну-лягушку?» Классно ты приложил Илису. «Три: Вениамин и Царевна??» Два знака вопроса! «Четыре: Похищение оотеки…» Что это за хреновина?
   — Яйцо богомола, я уже говорил.
   — Порядок! — кивнул Вениамин. — «Пять: Почему — Гимнаст? Шесть: срочно найти матерей», — задумавшись, племянник поставил Платону на кровать столик и положил на него лист бумаги.
   — Я могу объяснить цифру четыре справа, а слева — три и пять. Начнем с давности по уголовной статье.
   — Нет! — дернулся Платон. — Не можешь ты этого объяснить!
   — Я неплохо знаю Уголовный кодекс. Исчезновение этой Агриппины…
   — Алевтины! — нервно выкрикнул Платон. — Давай не будем грузить эту тему!
   — Нужно говорить «прекратим базар». Чего ты так нервничаешь?
   — Я не нервничаю, я не хочу говорить с тобой на тему уголовного кодекса.
   — Тони, ты пойми, с этой бумажкой тебе впору не к юристу идти за разъяснениями, а к психопату!