Васина Нина. Приданое для Царевны-лягушки

   Платон взял лист бумаги, уговаривая себя не обращать внимания на всю эту ерунду. Но читать не смог — буквы расплывались. Заметив, как он моргает и щурится, лейтенант предложил ему надеть очки.
   — Не пользуюсь… — пробормотал Платон.
   Не в силах заморгать темную пелену перед глазами, Платон отложил бумажку, встал и пошел к дверям почти на ощупь.
   — А если бы я шел не домой? — спросил он, резко остановившись.
   — Что? — не понял лейтенант.
   — Вы спросили, куда я иду. Если бы я шел не домой, что тогда?
   — Тогда я бы вам ничего не сказал о заявлении Омоловой Илисы. Позже прислал бы к вам по адресу оперуполномоченного.
   Илиса лежала на супружеском ложе, расставив в стороны руки и ноги, как распятая.
   Тяжело ступая, Платон прошел через всю комнату, пометался из угла в угол и сел на краешек разложенного дивана.
   — Рассказывай, — сказал он тихо.
   — Мы поплыли кататься по заливу.
   — Кто это — мы? Почему вам взбрело в голову кататься по заливу?
   — Мы — это я, монашенка и Веня.
   — Ерунда! — перебил Платон. — С какой стати монашенке ехать с вами кататься?
   — Я предложила. Она согласилась. Я не хотела оставлять ее одну в квартире, а Веня сказал, что ему нужно на Крестовский остров, мы поехали в гавань, увидели там причал на Морском вокзале и сели на отъезжающий прогулочный катер. Поплыли. Монашенка стала ругаться с Веней, обозвала меня пару раз, я ответила. Она обхватила Веньку руками и упала с ним за борт. Все.
   — Это полный бред, — заявил Платон.
   — Как скажешь, — прошелестела Илиса.
   — Прогулочный катер? Внизу — застекленное помещение, а вверху — открытое, так?
   Илиса не отвечала.
   — Как истощенная женщина смогла перекинуть такого большого Веньку через ограждение? Зачем?
   — Чтобы утопить, — спокойно заметила Илиса.
   — Утопить такого детинушку? — возмутился Платон. — Да он раза в три тяжелее ее! И потом, нужно знать, умеет ли человек плавать?! Кстати… — сбился Платон. — Он мне говорил тут, что плохо плавает.
   — Вот видишь. Монашенка слушала все, что здесь говорят.
   — Это какой-то дурной фарс, я не верю! — Платон вскочил и опять заметался по комнате. — Я не верю ни одному твоему слову! То есть я думаю, что все так и было, как ты говоришь, но это все подстроено! Я уверен — подстроено! Зачем вам троим тащиться куда-то на катере? Какая морская прогулка, я умоляю! — ты на людях вообще не появляешься.
   — Не кричи на меня, — попросила Илиса. — Мне не нравится, когда ты на меня кричишь.
   — Ей не нравится! А мне не нравится, что из меня дурака делают! Ты сидишь вот тут, на моей груди, как жаба могильная, и сосешь сердце! Вот это мне не нравится. От тебя одни могилы!
   — Веня не умер, он пока что просто пропал. Тело не обнаружено. Не кричи, а то я тоже начну орать.
   — Господи, да зачем монашенке делать такое? Она что — чокнутая?
   — Тебе видней.
   — Мне видней? Что это значит?
   — Ты привел эту женщину в дом.
   — А ты потащила ее на морскую прогулку вместе с Веней! Кстати! Что ты делала, когда они упали в воду?
   — Прыгнула следом.
   — Зачем?.. — опешил Платон.
   — Как все жабы, я хорошо плаваю, — объяснила Илиса. — Я хотела помочь Вене.
   — Ужас какой!.. — пробормотал Платон, представив, что он пришел бы в пустой дом и потом еще много дней ждал бы эту ненавистную девчонку и Вениамина — в кошмаре неизвестности и одиночества.
   — Почему это произошло? Как такое могло случиться?
   — Потому что так было спланировано. Где ты был с утра? — вдруг спросила Илиса.
   — В суде. Потом в милиции. А до этого я был в морге. Кем спланировано?
   — Сейчас объясню. Ты узнал, как умер твой брат?
   — Нет. Я узнал, где нашли его тело.
   Илиса села и уставилась на Платона серыми глазами навыкат. Ему стало не по себе от ее взгляда.
   — Ты столько времени потратил, чтобы узнать, где нашли тело твоего брата? — подозрительно спросила она.
   — А ты на что потратила свое время? — возмутился Платон. — Ты лазила в мой компьютер, и что?
   — Платон Матвеевич, ты дурак, — заявила Илиса. — Потратить столько времени и не понять, кого ты привел в дом?
   — Кого я привел в дом? — не понял Платон. — Да кто здесь только не побывал!
   — Хочешь узнать, что я выяснила? Я узнала, что Лужана Нагая дважды привлекалась за мошенничество и даже получила срок.
   — И как ты это узнала?
   — По фотографии ее татуировки! — зло проговорила Илиса. — Особые приметы. По татуировке можно многое узнать! В ее деле указаны особые приметы. А я видела ее спину, когда врач приходила. Мне хватило сорока минут сидения перед твоим драгоценным компьютером, чтобы выяснить по адресной справочной, где проживала и работала Лужана Нагая в 1982 году.
   — И где? — ничего не понимает Платон.
   — В фирме «Заря» в Москве — уборка квартир, помощь по дому.
   — Ты хочешь сказать… — сник Платон.
   — Я хочу сказать, что пока ты болтался без дела, я узнала, кто такая твоя монашенка и зачем она пробралась к тебе в дом.
   — Она мать Федора, Да? — прошептал Платон.
   — Похоже, что так, — смягчила голос Илиса.
   — Я думал об этом. Я хотел разузнать, но решил, что важнее выяснить обстоятельства смерти брата.
   — На кой черт тебе нужны эти обстоятельства? — зашипела Илиса.
   — Для меня это важно! — повысил голос Платон.
   — А тебе не важно, что монашенка пробралась в эту квартиру с одной целью — уничтожить Веню? Он думал, он хотел узнать!.. Не проще было бы не тащить ее в дом?
   Платон понял, что говорить больше не сможет. Куда уж там — говорить. Хорошо бы не надавать оплеух этой жабе. Он молча ушел в спальню и заперся на ключ.
   Бросившись на кровать, он уставился в потолок. Дышалось трудно. На груди и правда, словно жаба тяжелая примостилась — скользкий холод подбирался к сердцу. Вдруг он подумал, что лежит, раскинув в стороны руки и расставив ноги. Как только что Илиса на супружеской кровати. Потом Платон подумал, что он будет делать с этой Царицей огня и воды? Как вообще жить дальше? И вдруг понял, что Веня утонул. Он вспомнил себя, восьмилетнего, впервые оказавшегося под водой. В мутной воде растворенное солнце расцвечивало песчинки, в ушах гудело, словно вода уже пробралась внутрь и искала выхода, распирая тело. И давило на темечко огромное, тяжелое одиночество, какое бывает с человеком только под водой — не видно границ жидкости, в которой ты — чужак, потому что должен дышать воздухом.
   Он резко сел. Оттянул от шеи галстук, снял пиджак. Некоторое время Платон Матвеевич смотрел на светильники по периметру комнаты. Невидимые,они испускали свечение из подвесного потолка сложной конфигурации. Люстры нет, крюка, соответственно, тоже нет. Вздохнув, Платон встал и принялся за поиски. Первым делом он осмотрел свой комод с нижним бельем и кое-какими безделушками. Отметив небрежность, с которой монашенка уложила осмотренные вещи, Платон вдруг подумал — а что она искала? К чему были эти осмотры всех шкафов, комода и даже обуви?
 
   Обшарив все в спальне и даже заглянув под матрац, Платон перешел к кухне. Повезло — у него никогда не было запаса круп, сахара и всяких других сыпучих продуктов, какие еще бывают в семьях, где есть обеды и ужины за одним столом. Подняв сиденье дивана, Платон взял подушку и потискал ее, ощупывая.
   — Что ты делаешь? — спросила появившаяся в дверях Илиса.
   — Отстань.
   Пока она ушла из гостиной, лучше сразу туда пойти и все осмотреть.
   — Ты прямо как монашенка, — заметила Илиса, не давая ему выйти. — Она пистолет искала, а ты что?
   — Откуда ты знаешь, что пистолет?
   — Сначала она искала завещание, а потом, когда я сказала, что у тебя его нет, она оставила в покое книги в библиотеке и начала потрошить шкафы с вещами.
   — Дай пройти.
   — Застрелиться хочешь, — с сожалением заметила Илиса, отступая. — Жаль. Нам могло бы быть очень весело. Я умная и к тому же — оптимистка.
   — Да уж, веселья с тобой, хоть отбавляй! — Платон хотел закрыть перед нею двери спальни, но Илиса не дала. — Оставь меня в покое, — попросил он.
   — Я осмотрела потолки, — не слушает она. — У тебя нет ни одного крюка, на котором можно повеситься. Еще у тебя нет запаса снотворного, которое обычно бывает у одиноких мужчин в твоем возрасте. Пистолет в доме был один — Федькин, я просила от него избавиться, он не успел. Пистолета теперь тоже нет — забрала милиция, когда Аврору арестовывала. Что остается? Ванна? Ты не поместишься туда весь, а топиться, окунув одну голову, это, согласись…
   — Замолчи.
   — Тебе страшно, да?
   Платон задумался. Похоже, ему действительно страшно. Он не мог точно описать свое состояние, но страх был основным чувством.
   — Несколько месяцев назад ты жил один, как ты боролся со страхом?
   — Его не было. Мне не за кого было бояться.
   — А теперь ты за кого боишься?
   — Слишком много мертвецов, — ответил Платон. — За свою жизнь я похоронил только родителей. И вдруг вокруг меня — одни мертвецы. Это невыносимо. Единственный выход выбраться из одиночества среди мертвецов — стать таким же, как они. Я хочу прекратить этот гул в ушах, какой бывает под водой! И боль в груди, как будто там застряли пули и уже начали ржаветь.
   Платон Матвеевич не стал говорить, что последнее время его начал беспокоить его член, он то и дело намеревался принять стойку, даже когда Платон думал о брате. Этого он не сказал.
   — А твое мужское достоинство тебя не беспокоит? — небрежно поинтересовалась Илиса.
   — Ты отвратительна.
   — Вся в тебя, — беззлобно огрызнулась она.
   — Ради бога, умоляю, только не надо говорить, что ты внебрачная дочь моего брата от очередной домработницы!
   Тут Платон вдруг подумал, что у Богуслава от домработниц могло быть много детей, просто он отобрал себе только сыновей. Зная пренебрежительное отношение брата к женскому полу, вполне допустимо было предположить его отказ от всех дочерей, сколько бы их ни родилось.
   — И ты пробралась в мой дом, чтобы уничтожить братьев-наследников, а теперь будешь качать права, доказывая свое родство с Богуславом, — пробормотал он. — Что ж, первая часть плана тебе, удалась.
   — Не-е-ет, Платон Матвеевич, так просто ты не отделаешься! При чем здесь Богуслав? Я твоя внебрачная дочь. Твоя.
   — Исключено, — отмахнулся Платон, впрочем, начав потихоньку холодеть.
   — Но кое в чем ты прав — я тоже от домработницы.
   — Ат-ат-от которой? — нащупав кресло, сел Платон.
   — Платон Матвеевич! — укоризненно посмотрела Илиса. — Ты передо мной сексуального монстра не изображай. Ты же на всех домработниц подряд не бросался, как дядюшка. Тебе нужна была определенная фактура.
   — Ка-ка-какой дядюшка? Какая фактура?..
   — Мой дядюшка, Богуслав Матвеич. Подбирал себе домработниц с определенной целью. Так сказать, совмещал приятное с полезным. Но ты запал только на одну из них, бродяжку. Которую по непонятным причинам твой брат привел в дом с вокзала — готовить Алевтина не умела, да и внешне была не в его вкусе.
   Услышав дорогое имя, Платон вскочил, но тут в глазах стало совсем темно, гул в ушах усилился, и он поплыл в тяжелой и черной, как нефть, воде к слабому свету утопленного солнца где-то далеко-далеко.
   Очнувшись от резкого запаха нашатыря, Платон открыл глаза и угодил в отблески света от стекол очков. Отблески его ослепили. Но он обрадовался, что рядом знакомая врач из поликлиники. Сквозь очки ее глаза казались еще больше и грустнее.
   — Вы удачно упали — в кресло, — заметила врач. — Сколько видите пальцев? — она провела ладонью перед его лицом.
   — У меня… У меня есть дочь, — зачем-то сказал Платон. Вероятно, чтобы произнести эту фразу поскорей вслух и начать ее осознавать реально.
   — Вот и прекрасно! А то на вас в последнее время столько всего свалилось. Неприятности в таком возрасте лучше переживать с кем-то близким и родным.
   — Она… Она спала со своим двоюродным братом.
   — Молодежь! — заметила врач, сжав запястье Платона, чтобы послушать пульс.
   — С двумя двоюродными братьями, — уточнил Платон, чувствуя, что сейчас расплачется.
   — Как? Сразу с двумя? — заинтересовалась врач.
   — По очереди, — сказал кто-то невидимый густым голосом.
   Платон поднял голову и увидел сидящего в кресле у окна Гимнаста.
   — Как вы думаете, если его хватит второй инсульт, он окочурится? — спросил Гимнаст.
   — Сердечко частит, — кивнула врач. — Реакции замедленные, но речь внятная.
   — Тогда вы тут посидите с нами, чтобы помочь, если что. Я должен ему кое-что рассказать. Кое-что, что его сильно взбудоражит.
   — Не надо мне ничего рассказывать! — слабым голосом воспротивился Платон. — Хватит уже, не надо!.. Я знаю, как получаются такие… дочери.
   Врач посмотрела на часы.
   — Я заплачу за все ваше время, — сказал Гимнаст.
   — Да нет, я должна есть каждые два часа. Надо что-нибудь перекусить. Диабет, — грустно усмехнулась врач.
   — Лиска! — крикнул Гимнаст. — Сообрази поесть. — И обратился к Платону:
   — Алевтина приехала в Москву, когда ей исполнилось семнадцать. Она приехала из детского приюта с новеньким паспортом и специальностью швеи-мотористки.
   — Прекрати! Когда же это кончится, почему меня не оставят в покое?! — простонал Платон.
   — Она искала отца, — безжалостно продолжал Гимнаст. — Мать ее в метрике записала его имя, рассказала, что он был известный спортсмен, вот Алька и явилась в Москву искать звезду советского спорта. Две недели проискала, попала в нехорошую компанию. По первости девочку из детдома в милиции простили, но в байку про отца поверили. Разузнали кое-что. Так мы и встретились. Богуслав сказал, пусть живет пацанка, у него тогда как раз домработница съехала — восемьдесят четвертый год, я пил по-черному.
   — Минуточку, при чем здесь отец Алевтины и Богуслав? — заинтересовался Платон.
   — Так ведь милиция вышла на адрес Славки. А ему поиграться захотелось в благотворительность. Соединить, так сказать, отца и дочь. Вот и привел ее домой.
   — Ничего не понимаю, а кто был отец?
   — Я отец был, — спокойно заметил Гимнаст. — Славка меня у себя прописал.
   — А ты… это самое, ты отвечаешь?..
   — За базар? Отвечаю. У меня в молодости баб было — немерено. Бабы слетаются на деньги и славу, как мотыльки на огонь. Бывало, за ночь по три штуки менял. Конечно, я в упор не помнил мать Алевтины, но когда увидел саму девчонку, вспомнил. Есть некоторые отличительные признаки…
   — Зов крови, — вступила врач, поедая бутерброд.
   — Кровь здесь ни при чем. Она у меня тогда была проспиртована до стадии полной стерильности, — заметил Гимнаст. — Но Алька была очень похожа на мать, а та девочка была незабвенная. И Алька была незабвенная. Я правильно говорю, Платоша — незабвенная?
   — Гимнаст, ты что, хочешь сказать, что ты… — просипел Платон.
   — Да, я вроде тебе тесть, а ты вроде мне зять. Когда Алевтина сбежала из дома Богуслава, она была беременна. Через девять месяцев, как положено, разродилась. Тебе приказала не говорить ни слова, очень она боялась. А через месяц после родов умерла — горячка.
   — Чего боялась?
   — Позже объясню. Куда мне было девать такое наследство? Неимущему калеке — приживальцу без копейки за душой? Знаешь, что я сделал?
   — Ш-што? — в ужасе прошептал Платон.
   — Я это наследство в дом ребенка оформил и бросил пить. А в десять лет Василиса потребовала ее забрать из казенного дома. Стала жить самостоятельно.
   — Василиса — это?..
   — Это я, — отозвалась Илиса.
   — У тебя в паспорте записано, что ты Илиса, — пробормотал Платон.
   — У меня много паспортов. В загсе был с именем Илиса Квака.
   — Это она так мою фамилию исковеркала себе на потеху, — ласково улыбнулся Гимнаст.
   — Твою? — не понимает Платон.
   — Я Квакшин. Стыдно, Платоша, не помнить фамилию человека, который золото на Олимпиаде брал и который с тобой уже столько лет живет. Теперь я могу с чистой душой отчитаться за все твои деньги, присвоенные мною. Ни копеечки даром не потрачено. Василиска оказалась умной и работящей. К четырнадцати годам уже окончила школу экстерном, начала сама зарабатывать. А теперь, любезная, пощупайте его пульс, — попросил Гимнаст врача.
   — Не надо мне ничего щупать! — возмутился Платон, трясясь, как в лихорадке.
   — И пощупаем, и сердечко послушаем, и укольчик сделаем успокоительный, — встала врач.
   — Почему ты позволил ей выйти замуж за Федора? Он же ей братом приходился?
   — А она захотела быть Омоловой. Буду, говорит, Омоловой, и все дела! — развел руками Гимнаст.
   — Не спрашивай его, дед мне не указ, — сказала Илиса.
   — Господи!.. — дед… — не может поверить Платон. — Что же мы теперь будем делать?..
   — Жить будем, Платоша. Жить и радоваться, — успокаивающим тоном заметил Гимнаст.
   — Да чему тут радоваться? Одно горе кругом…
   — Заботы у тебя, Платон Матвеевич. Завтра нужно ехать в суд на слушание дела Авроры. Я надеюсь, ее выпустят. Ты ей расскажешь о Веньке и о бабе этой бешеной, которая его утопила.
   — Нет! — замотал головой Платон.
   — Ладно, пусть адвокат расскажет. За такие деньги можно иногда и морду дорогую под синяк подставить.
   — Да зачем ей это рассказывать? — застыв, Платон покосился на иглу, которая входила в руку.
   — Да затем, Платоша, что, во-первых, она и так когда-то узнает, а во-вторых — чем раньше, тем лучше. Аврора одна найдет эту монашенку. Никто кроме нее не найдет.
   — Как это — найдет? — не понимает Платон. — А если она утонула?
   — Такие, Платоша, не тонут, уж ты мне поверь. Таким Невскую Губу переплыть — как прогуляться. Вот тебе, любезная, за твои труды и понимание, — Гимнаст протянул деньги врачу, провожая. — Ты особого внимания не придавай тому, что здесь услышала.
   — У всех свои болячки, — вздохнула та. — А к болячкам я отношусь, как велит заповедь врача.
   — И правильно. Молчание в таком деле никогда не навредит.
   Вернувшись, он кивнул Илисе. Та, ничего не спрашивая, принесла бутылку вина и бокалы. Платон пить отказался. Он жадно следил за каждым движением девочки, отмечая знакомые жесты.
   — А теперь, Платоша, раз ты оказался здоровьем крепок и на нервы спокоен, я тебе расскажу, чего боялась Алевтина. Подставил я ее, Платоша. Я во всем виноват. Грех на мне большой.
   — Я не хочу больше слышать слово «грех», — закрыл глаза Платон. — Меня от него мутит.
   — А ты ляг на кровать, Платоша.
   — Это чтобы я от твоих откровений не упал в обмороке на пол? — усмехнулся Платон.
   — Это чтобы ты заснул через полчаса, и нам с Василиской не пришлось тебя тащить на кровать. Вот и молодец. Василиска, подложи ему побольше подушек, чтобы он нас видел, не напрягая шею. Прижал меня один человек из твоей Конторы, Платоша. Так прижал — не продохнуть. Был бы одинок, плюнул бы ему в морду розовую. Но я уже узнал о дочке, уже сердце в капкан сунул, вот и попался.
   — Птах знал, что Алевтина — твоя дочь?! — сел Платон.
   — Нет. Этого он не знал. У Славки свои связи были в милиции, ему по дружбе позвонили, что детдомовская девчонка ищет папу, а папа получается прописан по адресу его квартиры. Нет… Этого Птах не знал, иначе не слез бы с меня потом. Птах тогда был Цапель. И я ему иногда стучал по мелочам, а он сжег папочку по моим старым делам, что я накуролесил, когда пьянствовать начал после травмы. Он знал только, что в доме Славки появилась очередная домработница — совсем девчонка. И приказал мне тебя подсадить, Платоша.
   — Меня?
   — Тебя. Он сказал, что ты такую не пропустишь. Ты и не пропустил. А я на тебя за это сильно разозлился. Ты когда Альку первый раз посадил к себе на колени, я чуть башку твою не проломил графином. Вот я тебя, Платоша, от такого родственного помутнения в голове и подсадил на крючок. Я фотографии сделал, когда вы вместе были. И отдал их Цапелю. Не знаю, как об этом пронюхал Богуслав, но уже черед две недели после такого моего поступка он позвал Алевтину и все ей высказал. Все, что он думает о подставных шлюхах, которые проникают в дом приличного человека, соблазняют и снимают его камерой в интимные моменты близости. А потом относят фотографии в органы и заявляют о совращении малолетней. Он дал ей два часа на сборы. Алька кинулась ко мне. Я проклял себя в тот момент, но нужно было действовать. И так действовать, чтобы ни Славка, ни Цапель ее не нашли, пока все не утрясется.
   — И где?, куда ты ее отвез?
   — Я ее увез из Москвы. Тогда дом в Репино стоял пустой. Месяц она там пряталась.
   — В моем доме в Репино? Я чуть с ума не сошел, разыскивая ее… — Платон упал на подушки, не сдерживая слез.
   — Ты-то просто разыскивал, а другие? Славка-то выгнать — выгнал, но хотел проконтролировать на всякий случай ее поведение. А девочка исчезла. Через три дня он нанял братков. Вот они рыли так рыли! Они с детского дома начали. А уж каких профессионалов на это дело закинул Цапель, сказать страшно. Его люди были в Репино. Засада сидела недели две. Зимой! Дом просвечивали на тепловое излучение. Но к тому времени мы с Алькой под соседским сараем,вырыли землянку и проход к лесу оформили в буреломе. Она беду чуяла лучше меня. И чужих — по запаху на расстоянии, как собака. Месяца через два поутихло. Я сделал Альке документы, снял дачку в Лисьем Носу. Месяца за полтора до родов сказал Славке, что нужно отлучиться, поискать дочь. Он только махнул рукой — если уж его братва не нашла, куда мне. И намекнул: мол, от таких плохих дел, что она затеяла с компроматом на тебя, и тела ее могут никогда не найти.
   — Почему ты не пришел ко мне, не рассказал все? — прошептал Платон, борясь со сном.
   — Она не дала. Сказала, что в глаза тебе не сможет посмотреть. Ты прости, Платоша, я так и не сознался Алевтине, кто это все сделал. Сказал, что, наверное, камер у Славки понатыкано везде, вот нехороший человек этим и воспользовался.
   — Да пошел ты… со своим прости…
 
   Утром он проснулся с жуткой головной болью и сильным желанием увидеть Илису. Как только подумал о ней, Илиса вошла в комнату с подносом. Запахло кофе.
   — Я ушила тебе все брюки в поясе, — сказала она. — Что так смотришь? Накричать хочешь?
   — Хочу таблетку от головной боли.
   — Я тебе отвар приготовила. Все пройдет. Только нужно поесть. Его нельзя пить натощак.
   — Ты звонила насчет Вени?
   — Никаких известий. Ты, Платон Матвеевич, не звони. Его не найдут.
   — Найдут — не найдут! Я сейчас не хочу с тобой разговаривать на эту тему. Я должен ехать в суд.
   — Вот и не разговаривай, Платон Матвеевич.
   Где-то в квартире звякнуло стекло.
   — Кто это? — дернулся Платон.
   — Я ничего не слышала, — Илиса отвела глаза.
   — Кто-то в кухне разбил бокал! — он выбрался из кровати и почти побежал в кухню.
   Никого. Платон осмотрел столешницу, пол, обеденный стол. Никакого стекла. Вздохнув, он направился к ванной, но что-то заставило его, почти помимо воли, вернуться и открыть дверцу под раковиной.
   В недавно заправленном полиэтилене мусорного ведра лежали осколки бокала. На одном из них — следы крови. Что же такое здесь происходит? Обежав всю квартиру, Платон ворвался в спальню и наткнулся на Илису, которая тотчас же ткнула ему почти в лицо порезанный средний палец на левой руке. Палец подтекал кровью.
   — Все? — спросила она агрессивно. — Поиски привидения закончены? Еще вопросы будут или ты уже начнешь одеваться?
 
   В машине Платон раз за разом заново мысленно обходил свою квартиру, выискивая потайные места, в которых мог запрятаться кто-то маленький и злой, изводивший его нервы и пахнущий странным запахом — Платон уловил этот запах в коридоре, когда выбежал из спальни.
   В здании суда он околачивался в коридоре, чтобы не встречаться с адвокатом Авроры до заседания. Но Кока почти столкнулся с ним именно там, где он слонялся.
   — Платон!.. — растерянно заметил он.
   — Я, — кивнул тот, внимательно осматривая лицо Коки и его безупречно сидящий костюм. — Знаешь, в мужской одежде ты смотришься потрясающе.
   — Не сейчас, Платон, пожалуйста.
   — Женщины небось в таком виде тебе прохода не дают?
   — Уймись, прошу.
   — Значит, ты — адвокат. Судя по выражению лица и костюму — престижный адвокат.
   — Далось тебе мое лицо! Да, я адвокат. Да, я известен в некоторых кругах. Да, я берусь не за все дела подряд, а сам выбираю процессы.
   — И у тебя наверняка есть свой кабинет. Где, Кока?
   — А вот об этом я тебе говорил. И не только кабинет, у меня есть свой офис. На меня работают три юриста, секретарь и повар-уборщик. Что ты еще хочешь знать?
   — Минуточку-минуточку. Тот самый офис, где есть зеркало, сквозь которое…
   — И такое там есть.
   — У меня к тебе два вопроса.
   — Я согласен, но только после заседания.
   — Как Аврора? — Платон вспомнил, зачем сюда пришел.
   — Держится отменно. Слегка агрессивна, но в состоянии анализировать ситуацию. Думаю, сегодня ее освободят в зале суда. Я нашел свидетеля, который утверждает, что Федор просил выстрелить в бронежилет.
   — Отлично. При случае скажи ей следующее. Мать Федора утопила Веньку. Что ты так смотришь? Мать Федора, Лужана, которую Богуслав называл Луной, бросилась с Вениамином с палубы прогулочного судна в воду на Финской Губе. Минуточку, я принес карту, вот тут у меня помечено место, где это произошло.
   — Зачем ей карта? — изменившись в лице, спросил Кока.
   — А дело в том, что Аврора сразу потребует конкретно указать место. И если суд закончится ее освобождением, она ринется прямо из зала искать эту самую Луну. Уверяю тебя. Это Гимнаст так думает. Помнишь Гимнаста? Садовника, вершителя судеб! — закричал Платон, уже почти не владея собой. — Ты думаешь, — зашептал он в лицо Коки, которого притянул к себе за галстук, — что живешь, как хочешь? Не-е-ет! В нужный момент он дернет за ниточку, и ты засучишь ножками, ручками…