Васина Нина. Приданое для Царевны-лягушки

   Платон вернулся в кровать, долго еще там вертелся и тихонько смеялся: — «Цапель! Умора…», пока не забылся тяжелым вязким сном, от которого не наступает ни успокоения, ни отдыха.
   — Выпей кофе! — приказала Квака.
   «Вот и день. Дни тоже бывают, когда спишь…» — подумал Платон, а вслух сказал:
   — Я люблю сладкий.
   — Три ложки сахара.
   — А почему тогда такой горький?
   — Цианида переборщила, — буднично заметила Квака.
   — О! — застыл Платон, почти в экстазе ожидая прихода смерти.
   — Это шутка, — вздохнула Квака и слегка стукнула его по подбородку, чтобы рот закрылся.
 
   — Распишись здесь, здесь и здесь.
   Белый лист бумаги у самого лица. Квака в белом платье в светлом прямоугольнике окна.
   — Чего ты ждешь? — Ее озабоченное лицо вместо листа бумаги.
   — Я… Я забыл, как расписываться.
   — Ты пишешь круглую «О», а потом вставляешь внутрь заглавную «П», а от «П» несколько росчерков на имя.
   Платон, открыв рот от усердия, потренировался указательным пальцем в воздухе. Когда он сказал «Да!», и просиял, Квака легким шлепком под подбородок опять напомнила ему закрыть рот, вложила в правую ладонь ручку, а левую взяла в свою ладошку и крепко сжала.
   От умиления, что можно поцеловать эту восхитительную мягкую лапку, Платон прослезился. Квака развернула его голову лицом к тумбочке и пальцем показала, где поставить первую подпись.
   — И что я подписал? — радостно спросил Платон.
   — Мне нужны деньги. Много, — не углубляясь в детали, ответила Квака.
   — Так ты аферистка, радость моя? — восхитился Платон. — А мы нашли твою шкурку! — погрозил он пальцем. — Если уж ты решила меня ограбить, так скинула бы ее, а? Как-то нечестно получается — в образе жабы забираешь мое состояние… Квака — это фамилия или подпольная кличка? Только представь: Квака и Цапель, ну и компания подобралась!
   Илиса толкнула Платона в грудь. Он упал, раскинув руки. Только было Платон обнаружил, что потолок с медлительной плавностью опускается вниз, как кто-то тяжелый и теплый сел на него, мешая дышать.
   — Что ты сказал? — спросила Квака над самым его лицом. — Ты сказал — Цапель?
   Увидев испуг в ее глазах, Платон развеселился.
   — Птах — это просто птах, а Цапель — это ка-а-анкретный птах! Смешно, да? Я спрашиваю: Квака — это ка-а-анкретно кто? — Задыхаясь, Платон попробовал приподнять голову, но не смог. — Боишься Цапеля? И правильно. Кваки… должны бояться Цапелей. Слезь с меня. Досмеяться не даешь…
   — Спи, Платон Матвеевич, хороших снов тебе, — с нежностью в голосе пожелала Илиса, сползая с его груди.
   — И что? — прокричал он, чувствуя, что опять остается один. — Уже можно заказывать сны?
   — Досчитай до десяти! — донеслось из коридора.
   — Один, два, три, — пробормотал скороговоркой Платон. На «четыре» попытался сосредоточиться. Ничего не получалось. — Пять… Шесть… надо что-то предпринять, чтобы хоть чуть-чуть ускорить движение мира вокруг… Восемь, девять…
   На счет «десять» кто-то взял его ладонь. Платон покосился, не поворачивая головы, и потерял дыхание.
   У его кровати!..
   — Тина? — прошептал он, не веря.
   — Подвинься.
   — Не могу, — прошептал Платон. — Меня парализовало, наверное…
   — Двигайся, а то уйду! — девочка наклонилась и стада толкать его огромное неповоротливое тело.
   Потом разгладила простыню и легла рядом. — Холодно, — сказала она.
   Платон подумал, что она стала еще более юной, чем тогда, почти двадцать лет назад, в их первую близость. И что из этого следовало? Что он наконец умер и нашел ее в тех местах, где холодно, где времени и возраста не существует! От радости Платон всхлипнул, давясь слезами, повернулся набок и нежно обхватил голую девочку, стараясь закрыть ее собой всю. Она повозилась, устраиваясь удобней, переложила несколько раз его руку, наконец, позволила прижать себя и капризно потребовала:
   — Расскажи сказку.
   — Про кого?
   — Про урода.
   Платон вздрогнул и еще крепче прижал девочку к себе.
   — Тебе не нравилась эта сказка…
   — Рассказывай, а то уйду. Ну? «Писал себе на башмаки, какал в штаны, утирал рукавом нос, сморкался в суп, шлепал по всем лужа-а-а-ам!» — вдруг зевнула девочка.
   А Платон думал, что мертвые никогда не спят.
   — Жил-был толстый мальчик, который «…точил зубы о колодку, мыл руки похлебкой, расчесывал волосы стаканом, — начал Платон тихо, — садился между двух стульев, укрывался мокрым мешком, как ему аукали, так он и откликался», в общем, нормальный был ребенок, как все дети, только очень большой и толстый, — добавил Платон от себя. Девочка лягнула его пяткой. — Хорошо, хорошо, буду по тексту. — «От дождя прятался в воде, ковал, когда остывало, ловил в небе журавлей, возвращался к своим баранам, перескакивал с пятого на десятое, бил собаку… бил собаку в назиданье льву…» Я кое-как выжил, потому что практически не болел. Родители думали, что я слабоумный, всегда ставили в пример младшего брата — он никогда не попадался. Еще один пинок — совсем слабый.
   — «… не спросясь броду, совался в воду, полагал, что облака из молока, а луна из чугуна, — послушно забормотал Платон, чувствуя, что тоже засыпает, — с одного вола драл две шкуры, черпал воду решетом, клевал по зернышку, начинал за здравие, а кончал за упокой, за упокой… покой…» ⁴
 
   Очнувшись, Платон Матвеевич встал, счастливый, как никогда, прошелся по квартире, с умилением трогая знакомые предметы.
   Вениамин и Квака сидели на кухне, пили чай с печеньем и раскладывали какие-то бумаги. Илиса молча налила кипяток в заранее приготовленную чашку Платона с заваркой.
   — Можно тебя на минуточку, — позвал он ее в коридор.
   Когда Квака вышла и выжидательно уставилась на него снизу своими зеленовато-серыми, слегка навыкат глазами, Платон присел, чтобы посмотреть в эти глаза вблизи. Илиса ждала, дожевывая печенье. Она ела, почти не закрывая рта, смотрела на присевшего Платона с каким-то унизительным снисхождением — лучше бы ему видеть это лицо сверху, запрокинутым в ожидании.
   — Федор умер, так? — спросил Платон.
   Илиса приподняла едва заметные белесые бровки и, продолжая жевать, пожала плечами на тему «ничего не поделаешь».
   — Не подсыпай мне пока свое зелье в питье. Я хочу его видеть. Тело, — уточнил Платон.
   — Это вряд ли, — заметила Квака.
   — Его нельзя увидеть? — насторожился Платон.
   — Практически невозможно, — кивнула она.
   — Пока ведется следствие? — не мог понять Платон.
   — Следствие ни при чем. Федора нельзя увидеть, потому что… Ты не нервничай, Платон Матвеевич, но мы его похоронили.
   Покачнувшись, Платон не удержался на корточках и упал задом на пол.
   — Может быть, вернемся в кухню и поговорим там за столом?
   — Нет. Я здесь посижу, — кое-как выровнял дыхание Платон. — И давно? — спросил он, стараясь не смотреть на Кваку, чтобы не выдать взглядом нахлынувшей ненависти.
   — Три дня тому.
   — Мы — это?..
   — Я и Веня.
   — Где?
   — В Подмосковье. Рядом с отцом.
   — Вы и Богуслава похоронили в Дерякине? — поразился Платон, даже приблизительно не в силах себе представить, сколько возни требовало подобное захоронение, перевозка тел из Питера в подмосковное Дерякино — там была дача Богуслава. — И что, была срочная необходимость вот так, не по-людски?..
   — Была, Платон Матвеевич. Делом очень заинтересовался твой страховой агент Птах. У него в органах имеются связи, нужные люди. Вот мы и решили побыстрей увезти Федора из больничного морга.
   — Не понимаю, — сознался Платон, садясь поудобнее — спиной привалился к стене, а выпрямленные ноги расставил в стороны.
   — Твой страховой агент — никакой не страховой агент, — заявил Веня, выходя в коридор. — Он бывший чекист.
   — Он работал в том же ведомстве, что и ты, — кивнула Квака, усаживаясь с вытянутыми ногами на полу перед ним.
   — Откуда ты знаешь, где я работал? — удивился Платон.
   — Об этом потом, — махнула она рукой.
   — Тони, он предложил нам сделку! — возмущенно заявил Веня. — Он тебя работает, конкретно!
   Открыв рот, Платон моргнул пару раз и закрыл его.
   — Что значит — он меня работает?
   — Копает он под тебя, понимаешь? — снисходительно объяснил Веня и кивнул Илисе: — Ты расскажи.
   — Я повезла Федю на «Скорой» в больницу. Его сразу — в операционную, а меня отвезли на беседу в отделение.
   — Подожди, какое отделение? Какое они имели право везти тебя в милицию? — забеспокоился Платон.
   — Так было мне удобно. Они хотели со мной побеседовать. Я потребовала своего адвоката, а он как раз занимался Авророй в следственном изоляторе, тогда я сама предложила отвезти меня к нему. То есть к ним.
   — Адвокат?.. У тебя и у Авроры один адвокат? — Платон так удивился, что несколько раз ударил затылком в стену, чтобы ощутить себя и убедиться, что это не сон.
   — Один, а что тут такого? — пожала плечами Илиса. — Ты хочешь узнать о предложенной сделке или будешь пытать меня по адвокату?
   — Сделке?.. — встрепенулся Платон. — Ах да, Птах предложил вам сделку, ты говорила. Это нелепость какая-то.
   — А тебе он разве не предлагал сделки? — вкрадчиво поинтересовалась Илиса. — Не просил сделать что-то необычное?
   — Мне? А при чем тут я? — отвел глаза Платон. Вениамин и Илиса переглянулись. Платону от их взглядов стало неуютно.
   — При том, что этот человек предлагает сделки всем подряд. Такое у меня сложилось впечатление, — ответила Илиса. — Еще у меня создалось впечатление, что он очень разочаровался, когда врач сказал «ранение, не представляющее опасности для жизни». Так вот. Он сказал, что спрячет Федора в надежном месте, а всем будет объявлено, что тот умер.
   — Зачем это? — удивился Платон.
   — Он сказал, что следующим объектом заинтересованных людей будет Вениамин, хорошо бы и того заранее спрятать под легенду о внезапной смерти, чтобы его не убили. И опять же — в условиях строжайшей тайны.
   — И потом!.. — многозначительно заметил Веня. — Ты останешься совсем один. Просекаешь?
   — Не… не просекаю, — сознался вспотевший Платон. — Зачем я ему — один?
   — Платон Матвеевич, ты на дурака не похож, но разве не понятно, что Птаху зачем-то нужен именно ты?
   — Нелепость какая-то, — пробормотал Платон уже не так уверенно. — Вы не должны доверять этому человеку.
   — А мы не лохи, как некоторые! — самонадеянно заметил Веня.
   — Да. Нам не понравилось, что ты не должен ничего знать, — кивнула Илиса. — Мы сказали, что подумаем.
   — Подумали? — шепотом спросил Платон, надеясь, что она скажет — Федька жив и спрятан в надежном месте.
   — Не успели. Федька-то умер после операции, — ответил Вениамин. — Сделка не состоялась.
   — Отчего же… Отчего он умер, если операция…
   — Легочная инфекция, — сказала Илиса. — Твой бывший коллега…
   — Он мне не коллега! — взвился Платон. — Я к его ведомству отношение имел весьма косвенное!
   — Чего? — Веня удивленно посмотрел на Илису.
   — Платон Матвеевич хочет сказать, что он всего лишь работал в бухгалтерии — то есть в персонале, обслуживающем Контору.
   — Ну да, — скептично заметил Веня, — он об этом талдычит с момента нашей встречи в аэропорту.
   — Птах видел Федора после… После смерти? — поинтересовался Платон.
   — Он изучил все бумаги, заключение патологоанатома, а потом потребовал показать ему тело.
   — И что?
   — Ничего. Посмотрел, грязно выругался и ушел, — пожала плечами Илиса.
   — Откуда ты знаешь, что он ругался?
   — Это при мне было.
   — А я? — Платон поник головой.
   — А тебя там не должно было быть.
   — Но на похоронах я же должен был быть!..
   — Мы не смогли тебя одеть, — спокойно заявил Веня. — Все перемерили, пока ты лежал в несознан-ке, ни одни штаны не подошли.
   — Вы что, издеваетесь? — перешел на шепот Платон. — Какие штаны?
   — Платон Матвеевич, ты сильно похудел за последнюю неделю, — кивнула Илиса. — Я думаю, килограммов на пятнадцать.
   Пыхтя, Платон встал на четвереньки, потом поднялся, держась за стену.
   — Куда ты собрался? — бросился к нему Веня. — Ты на ногах не стоишь — неделю ничего почти не ел, только пил! Спал и нервничал, спал и нервничал!
   — К зеркалу! — рыкнул Платон, отметая его.
   Пометавшись в коридоре, Платон сначала устремился в спальню, заглянув на бегу на низ живота в оттянутую резинку пижамных штанов. Он не смог с одного взгляда — сверху и на ходу — определиться в очертаниях собственного живота. Осмотрел отражение живота в зеркале. Потом поднял голову, увидел свое лицо и вздрогнул. Старик с обвисшими щеками, весь в морщинах, давно не бритый к тому же. Это лицо больше всего напоминает морду голодающего одичавшего шарпея. Или его же задницу… Открыл шкаф, выбрал костюм и решил более пристально рассмотреть себя в другом, большем по размеру зеркале в кабинете.
   Какой кошмар!.. Надевая рубашку, Платон не мог отвести глаз от своих унылых оплывших лишней кожей коленок. С брюками его ждал большой сюрприз. Сантиметров на десять. Именно на столько пояс застегнутых брюк отступал от живота.
   — Куда ты собрался? — объявилась в дверях кабинета Илиса. — Одного тебя отпускать боязно, еще завалишься где-нибудь от истощения. Поел бы. Платон Матвеевич, а?
   Она протянула ему булавки на пухлой ладошке.
   — У меня дела. Я должен поговорить с Авророй. Где она?
   — Тогда возьми побольше денег. Так просто тебя к ней не пропустят. Сказали, будут держать до суда.
   — Суд? — удивился Платон, сражаясь с булавками. — Ты говорила, что Федор сделал заявление при свидетелях.
   — Дело еще не закрыто. Следователь уговаривает не бояться суда — ее должны оправдать или дадут срок условно. Адвокат настаивает на прекращении дела и пока хлопочет о выходе под залог.
   — Деньги, деньги… У меня неловко получается давать деньги.
   — А я умею, — усмехнулась Илиса, помогая ему с закаливанием брюк. — Это из-за уродства. Они смотрят на меня, сочувствуют и берут.
   — Ты не уродка, — рассеянно заметил Платон, надев пиджак и обнаружив теперь себя в зеркале изрядно постройневшим. — Пуговицы перешивать не будем. Пусть болтаются.
   — Не будем, — кивнула Илиса. — Твою машину починили. Она стоит во дворе.
   Это было очень кстати. Платон как раз думал — брать такси или рискнуть поехать на метро.
   Он остановился на Большом проспекте у банка, взял из банкомата деньги по карточке и заметил, что за ним следят. Открыто, не таясь, его вели на старом «Москвиче».
   Отсидев почти полтора часа в приемной Василеостровского изолятора, Платон понял, что задуманного разговора не получится — он устал ждать. Но Аврора удивила его своим видом — легкий макияж, тщательно уложенные волосы, строгий черный костюм и белоснежная блузка с тяжелой серебряной брошкой под воротничком.
   — Явился! — поприветствовала она опешившего Платона. — Ишь, уставился — дурак-дураком. А ведь я сначала в тебя была влюблена, ты мне тогда казался умным добрым увальнем!
   Сил на удивление у Платона почти не осталось. Он смотрел одуревшим взглядом, и только. Больше всего его поразил запах — Аврору окутывал плотным облаком знакомый сладковатый аромат. Потом он переключился на ее руки, но зацикливаться на видении женской кисти в стеклянной банке не стал — Платона поразил безупречный маникюр. Он стыдливо собрал в кулак свои пальцы с запущенными ногтями.
   — Вспомнил, чудушка? — снисходительно поинтересовалась Аврора, с удовольствием заметив его внимание.
   — Вспомнил, — Платон опустил глаза. — Вы Аврора Дропси, работали домработницей у Богуслава.
   — А ты все вспомни! — наклонилась она к нему через стол.
   — Все?.. А что было?.. Понимаете, вы как-то незаметно прошли мимо моей жизни тогда. Сейчас… у вас странный цвет глаз — лиловый, сейчас я бы запомнил этот цвет, а тогда… Неужели я себе что-то позволил? Если вы об этом, то извините, я не помню, чтобы особенно нравился женщинам вашего типа, да и повода не давал.
   — Повода он не давал! — хмыкнула Аврора. — Зачем пришел?
   — Узнать, почему вы это сделали, — просто ответил Платон.
   — Закурить есть?
   — Не-е-т… То есть мне сказали в приемной другие посетители, пока я ждал, я купил… вот, — достав из кармана пиджака пачку сигарет, Платон подтолкнул ее по столу. — Извините, с ментолом не было.
   — Хоть бы побрился. Одичал совсем мордой, — вместо благодарности заметила Аврора. — Он пришел узнать, зачем я это сделала, ну не прелесть ли! Федька попросил — я и сделала. Он же у нас, Платон Матвеевич, очень настойчивый, хоть и на голову слабенький, но своего добьется, если захочет.
   — Почему — у нас?
   — Родственник все-таки. Какой-никакой, а родственник. Все-таки брат моего сына.
   — Брат?.. Сына? Какого сына?
   — Единственного! — злорадно прошипела Аврора, выпуская в него дым. Она явно получала удовольствие от растерянного вида Платона.
   — Федор был братом Вениамину, — вычислил после долгих раздумий Платон. — Вы хотите сказать?..
   — Точно. Венечка — мой сынок. А ты и не знал? Нет, ты скажи честно, ни разу и не подумал об этом, а?
   — Ни разу, — честно сознался совершенно разбитый таким известием Платон.
   — И чего молчишь? Небось месяцы считаешь.
   Платон только закрыл глаза. Он действительно начал отсчитывать месяцы и годы от даты рождения Вениамина.
   — Во дает! — хмыкнула Аврора. — И как же ты тогда объяснил появление у Славки младенца двух лет при полном отсутствии матери? И то, что я, отработав меньше года, испарилась в неизвестном направлении?
   Честно говоря, Платон не обратил особого внимания на исчезновение очередной домработницы Богуслава. Двухлетнему ребенку, конечно, он удивился и расспросил брата.
   — Богуслав сказал, что не доверяет воспитание своего сына шалаве. Извините, привожу его высказывание дословно. Сказал, что мать ребенка за определенную плату согласилась не иметь никаких родственных связей с сыном. То есть, — безжалостно добавил он, — вы его продали отцу. Если не ошибаюсь, даже подписали необходимые бумаги.
   Лицо Авроры пошло пятнами.
   — Значит, ты все выяснил и теперь все понимаешь.
   — Я… Нет, не все. Я так и не понял, почему вы хотели смерти Федору. Не может же умственно нормальная женщина, тем более — мать, не понимать последствий нажатия на курок пистолета.
   — Именно потому, что я мать! А о моих умственных способностях говорить сейчас не время. Я родила Славке сына, он его у меня отнял. Да, заплатил, согласна, не отпираюсь. Денег было много. Хватило и на жизнь, и на собственное дело. А потом оказалось, что не одна я такая попалась этому производителю! Есть старший сын, который и вступает первым в права наследования. Достаточная причина, чтобы нажать на курок? Тем более что этот наследник, все время прятавший свои мозги под шлемом, сам попросил выстрелить. И мне ничего не будет! — она встала, размахивая рукой. — Свидетели есть, и денег на адвоката хватит! Мой сын унаследует миллионы отца, мой!
   — Аврора, вы не представляете, на что обрекаете Вениамина! Это самое наследство — большая проблема. Это совсем не то, что вы думаете. Такие деньги опасны, уверяю вас!
   — Большие деньги всегда попахивают кровью, — спокойно заявила Аврора. — Деньги — почти всегда от греха. Попил ваш братец кровушки за свою жизнь, может, и за него кто у бога попросит. А грехи моего сына я уж как-нибудь замолю!
   — Постойте! — умоляющим голосом попросил Платон, увидев, что она уже у двери и требует вывести ее. — Одну только минутку! Я знаю, что Богуслав не допускал ваших встреч с сыном, он всю информацию о детях держал в тайне. Я даже помню, что мальчики год жили в пансионате под другими именами. Как вы нашли Веню? Почему именно сейчас?
   — Нашелся добрый человек, помог, посоветовал! — заявила Аврора, уходя.
 
   Нельзя сказать, что Платон Матвеевич садился за руль в невменяемом состоянии. Спокойным, конечно, его состояние тоже не назовешь. Он даже не сразу повернул ключи в зажигании, подумал — может, поехать и как следует нажраться? Именно — нажраться, то есть покушать до состояния безобразного отвращения к еде, до тошноты. Платон Матвеевич отдавал себе отчет, что если уж делать подобное не у себя дома (там в данный момент это было совершенно невозможно), то по крайней мере не в одиночку, а в компании единомышленников, то есть единожорцев. Поскольку потребуется заказать на всю ночь нужное кафе (в городе было всего три трепетно отобранных опытным жором точки), чтобы не шокировать случайных посетителей. Зная приблизительный распорядок почти всех своих единожорцев, Платон Матвеевич вздохнул — раньше восьми вечера никто не согласится приступить к трапезе — все они ужасно деловые люди.
   Вздохнул, повернул с Лейтенанта Шмидта на 9-ю Линию и сбил старушку.
   Платон в момент удара о капот дернулся сердцем и похолодел. Вылезая из машины, отметил про себя, что идет смотреть на сбитую старушку с тем же затаенным шоковым любопытством, с каким недавно осматривал кошку на асфальте. Он совершенно ничего не чувствовал, кроме холода внутри.
   «Тьфу, тьфу, тьфу — три раза…» Раскинувшая в стороны руки и ноги седая старушка, вся в черном, выглядела распятой. Из-под задравшейся до колен юбки торчали тоненькие щиколотки, обтянутые хлопчатобумажными чулками — в резиночку. Закрытые туфли на низком каблуке. Небольшая сумка валялась на асфальте рядом с россыпью шпилек и клубком чего-то странного, похожего на паклю. Оказалось потом, что это остатки шиньона. Почему-то именно этот серо-желтый пучок испугал Платона до сильной дрожи, до мистического ужаса. Он не успел произнести свой заговор до конца. На словах «не моя зараза…» старушка подняла голову и посмотрела на него с выжидательной строгостью учительницы начальных классов.
   — Аэ-э-э… — покачнулся Платон: голова поднялась, а пучок волос остался на асфальте.
   — Умираю, — буднично заметила старушка.
   — Минуточку, — заметался Платон, — лежите спокойно, вам нельзя шевелиться, у вас может быть сломан позвоночник! Я сейчас — «Скорую», я — мигом… где этот чертов телефон?!
   — Я не поеду в больницу, — повысила голос пострадавшая. — Никогда.
   — Но как же… Но вы же!..
   — Если мне суждено умереть, я умру в миру, а не в казенном доме.
   — В миру?.. А где это? — не понял Платон. — То есть вы не хотите в больницу, а хотите домой?
   — Мой дом — это божий дом, — уточнила старушка, сдвинув ноги и оправив юбку. — Помоги сесть. Может, и не сломано ничего, а ты уже раскаркался!
   Платон посмотрел на протянутую руку и взял тонкое запястье — осторожно, не дыша, как дорогой бокал за треснувшую ножку.
   — Ну вот, ноги чувствую, спина сгибается, глаза видят, — констатировала старушка. — А в больнице ведь первым делом раздеться прикажут. Я не могу раздеваться перед мужиками. Мне не положено.
   Напрягшись, она встала, крепко уцепившись двумя руками за кисть Платона.
   — Почему… не положено? — осторожно поинтересовался он.
   — Так ведь монашка я, невеста господа, — объявила пострадавшая.
   Платон закрыл глаза и пошатнулся. За последние дни с ним случилось много всего странного и ужасного, но даже в самом извращенном кошмаре он не мог себе представить, что собьет на дороге женщину, и не просто женщину — монашку!..
   — Ничего, родимый, — забормотала старушка, поглаживая его по руке, — отлежусь, и все пройдет. И боль в правом ребре, и ушиб на мягком месте. Ты дыши, дыши глубоко и не думай про мои беды. Твоя машина?
   Платон открыл глаза.
   — Машина?.. Машина моя. Знаете, что мы сделаем. Мы поедем ко мне домой, и я приглашу из поликлиники врача. Я попрошу, чтобы женщина пришла. Она вас осмотрит и скажет, нужно ли вам в больницу.
   — И то дело, — легко согласилась старушка. — А шиньон подбери, подбери, родимый.
   Платон как в бреду отнял свою руку и нагнулся за пучком волос. С содроганием протягивая его старушке, он только теперь рассмотрел ее голову. Под спавшим на шею платком оказались короткие жидкие волосики серого цвета. На макушке небольшое их количество было схвачено в тощий хвостик, к которому, вероятно, и крепился выпавший пучок. Тогда Платон обшарил глазами ее лицо и поразился его страдальчески отстраненному выражению.
   — Ой, господи, дай мне силы, — дернулась старушка, схватившись одной рукой за поясницу, а другой за грудь. — Хоть бы не помереть по дороге.
   Она не возражала, когда Платон легко взял в руки ее костистое тело и поместил на заднее сиденье.
   Оказавшись в дверях своей квартиры со старушкой на руках, Платон задумался — куда ее нести?
   — А ты меня — в уголок, в уголок, родимый. Чтобы никому не в тягость, чтобы ничье место не занять.
   — Где взял бабульку? — поинтересовалась Илиса.
   — Сбил машиной.
   — И зачем ты ее домой притащил? — вышел на шум Вениамин. — Ее в больницу надо, в гипс и под капельницу.
   — Она не может в больницу. Ей запрещено раздеваться перед мужчинами.
   — Да ну?! — восхитился Веня и подошел поближе, чтобы разглядеть как следует такой интересный экземпляр женщины.
   — Почему? — подошла и Квака.
   — Она монашка.
   — Тони, ты хочешь сказать, что, тащась по городу с любимой скоростью в пятьдесят километров, ты исхитрился сбить престарелую монашку?
   — Дайте пройти, родственнички, — Платон решительно направился к гостиной. — Помогли бы!
   — Ты тащишь ее на супружескую кровать? — начал помогать Веня.