Васина Нина. Приданое для Царевны-лягушки

   — Если бы ты не упал сверху на дядю, как-нибудь приземлились бы без инсульта и при большой скорости! — повысил голос Веня.
   — Я понимаю, это я виноват, — опустил темную голову Федор. — Но врачи сказали, что этот самый инсульт бьет всех по-разному. Тебя вот стукнул на правую сторону, а если бы на левую, было бы хуже, потому что там сердце. Я спрашивал. Сила удара не зависит от веса упавшего на тебя человека. Оказывается, это все в мозгу, — он постучал себя по лбу.
   Кое-как приподняв левую руку, Платон погладил сначала мягкие кудри Вени, потом, показав пальцем, чтобы темная голова еще приблизилась, жесткую щетинку на макушке Федора.
   — «Сердце мудрого — по правую сторону, а сердце глупого — по левую», — тихо произнес он, вдруг жутко захотел чихнуть и еле успел прикрыть рот ладонью.
   Вщи-и-их!
   Тело Платона содрогнулось, из вены на правой руке вывалилась игла капельницы.
   — Кто это сказал? — не согласился Веня, вытирая лицо Платону уголком простыни. — Какой же ты глупый? Ты со странностями, это — да, но умный!
   — Это Екклесиаст… Что ты делаешь? — Платон покосился на склонившегося над его рукой Веню.
   — Хочу тебе засунуть иголку обратно, все вывалилось, подожди, не дергайся…
   — А!…а…вщи-и-их!
   — Чох спас мне жизнь, — скажет потом Платон медсестре. — Вы успели прийти, пока я чихал. Один племянник зашиб меня до инсульта, другой чуть не загнал в вену грязь и воздух.
   — Они вас любят, — улыбнулась медсестра. — Они добились невозможного.
   — Невозможного?
   — Вы только час назад пришли в себя, а племянники уже получили разрешение забрать вас домой.
   —Нет!!..
   — Не надо так дергаться. Они денег не пожалели. И медсестру самую сексапильную уговорили, и врача навещать вас по два раза в день. Требовали отвести их к лучшему специалисту, но только чтобы фамилия его была не Екклесиаст. Смешные! И посмотрите только на эту роскошь! — показала она куда-то в угол.
   Платон скосил глаза и сначала ничего не понял. Тогда медсестра села в новехонькую блестящую инвалидную коляску и стала кататься и кружиться в ней по палате, напевая.
   К подъезду Платона привезли на «Скорой». Он с ужасом обнаружил, что из незакрывающегося уголка его рта тонкой струйкой вытекает слюна.
   К лифту племянники донесли коляску на руках. В раскрытом прямоугольнике двери квартиры стояла женщина с букетом роз.
   — Ненавижу розы! И вообще алый цвет не люблю! — вдруг обозлился Платон на цветы, на свою невнятную речь, на испытующий взгляд Авроры.
   — Я знаю, — невозмутимо ответила та, шарахнув букет ему в колени.
   — А-а-а! — закричал Платон и дернулся. Тут же рядом с коляской возникла стройная фигурка сопровождающей медсестры.
   — Больной, — строго заметила она, — вам вредно нервничать. А вы, женщина, не бросайтесь цветами в инвалида!
   — Как же мне не нервничать? — завелся Платон. — Она исколола мне шипами колени!
   — Вы чувствуете? — присела медсестра, обнажив яблочки коленок. — Он чувствует! — восторженным шепотом обратилась она к племянникам. — Он чувствует ноги!
   — А я что говорил? — не удивился Федор. — Тони всех нас переживет! Здоров как бык.
   — Это Аврора тебя вылечила, — авторитетно заявил Вениамин. — Ты разозлился на нее, она в тебя — розами. Кстати, Аврора спасла мне жизнь. Вчера вечером.
   — Завезите меня, наконец, в дом, — еле сдерживаясь, чтобы не наорать на всех, потребовал Платон.
   Судорожным движением плохо слушающейся правой руки он скинул цветы на пол и удовлетворенно хмыкнул, когда колеса инвалидной коляски прошлись по розам. Только он собрался в коридоре, в привычных родных стенах, с облегчением выдохнуть из себя больничную тоску и страх, как застыл в ужасе: на него шел Федор, взбалтывающий огромную — литра в три — подарочную бутылку шампанского. Что следует за взбалтыванием бутылки кем-то из племянников, Платон уже ощутил на себе в аэропорту, поэтому он моментально левой рукой схватил за халат медсестру, чтобы спрятаться за нее, а правой попытался закрыть голову.
   — Больной! — сопротивлялась медсестра, падая на Платона. — Вам нельзя нервничать!
   — Неси бокалы! — кричал Федор. — Сейчас рванет!
   Раздался громкий хлопок.
   Выглянув из-под локтя, Платон увидел, как тугая струя пены заливает потолок в коридоре, как Аврора старается подставить под донышко бутылки бокалы, собирая стекающее шампанское. Он помог стать на ноги упавшей на него медсестре и даже одернул ее задравшийся халатик.
   — Извините, мне показалось, что меня сейчас опять обольют из бутылки.
   — Больной! — жарко выдохнула девушка ему в лицо. — Что вы делаете рукой?
   — Я?.. Я, извините, у вас халат задрался, вот, пуговица оторвалась снизу…
   — Вы рефлекторно закрылись правой рукой! Правой, понимаете! А теперь ею же дергаете меня за халат! Ну-ка, обхватите мою коленку!
   — Нет, зачем это… — пробормотал Платон, отпрянув.
   — Тони, возьми ее за коленку, — ободряюще кивнул Федор. — Твоя рука сразу вспомнит все.
   Медсестра с силой тащила к себе его правую руку. Платон сопротивлялся.
   — Да он сильный какой! — восторгалась она. — Вы на глазах идете на поправку!
   Платон сжал правую ладонь в кулак, но когда кулак оказался у самой ноги девушки, сдался. С помощью Вениамина его ладонь закрыла коленку медсестры. Платон удивился прохладе и детской шероховатости кожи.
   — Отпустите меня, — попросил он. — Я устал, я хочу побыть один.
   — А шампанское?
   К лицу Платона приблизился бокал с желтоватой пузыристой жидкостью. По тончайшему стеклу — будто разливы яркой бензиновой пленки.
   — Венецианское стекло, — только и вздохнул он. — Я же просил ничего не брать из запертых шкафов!
   — Ему нельзя спиртное, — строгим голосом заметила медсестра. — Больной, вы чувствуете мою коленку?
   — Что?.. Ах да, извините. Чувствую. — Платон со стыдом отдернул руку и попросил, не поднимая глаз: — Кто-нибудь, закройте, наконец, входную дверь.
   — Понимаешь, Тони, — подозрительно задумался Федор. — Это пока невозможно.
   Платон резко развернул колеса коляски и подъехал к двери. Только тут он заметил, что распахнутая на лестницу металлическая дверь завешена простыней. Он посмотрел на косяк и потянул на себя газету, зачем-то приклеенную снизу. Газета оторвалась, Платон обомлел: он еще никогда не видел, чтобы металл так выглядел. Часть металлической коробки оплавилась, под газетой оказалась пробитая чем-то дыра в стене.
   — Ой! — медсестра схватилась за щечки, полыхающие после лечебной процедуры с коленкой. — Куда же вы привезли больного? Его нельзя волновать! Зачем же вы так срочно забрали его из больницы?
   — Мы прикинули, что Тони дома будет удобнее. А дверь — ерунда. К вечеру все починят и поставят новую, — заверил Веня.
   Платон, естественно, захотел посмотреть, с какой стати ему будут менять прочнейшую, сделанную на заказ со специальными замками дверь, и подкатился поближе. Он сдергивал простыню со странным чувством. На сердце было муторно, но что-то внутри его замерло, как в детстве, в предчувствии необычного фокуса.
   — Больной, вы только не нервничайте… — простонала сестричка, пока Платон с выражением удивления на лице рассматривал развороченную дверь — в нижней ее части зияла дыра диаметром сантиметров в шестьдесят. Нижний угол был оторван. Опустив глаза, Платон заметил, что и пол на лестничной клетке раскурочен.
   — И что это такое было? — спокойно спросил он.
   — Это бомбочка была, — с готовностью ответил Федор.
   — Не бомбочка, а пластид со взрывателем, — поправил брата Вениамин.
   — Кто это сделал? — поинтересовался Платон, удивляясь самому себе: какая разница, кто сделал? Разве кто-нибудь вообще в состоянии прекратить этот накативший на него кошмар?
   — Конечно, ореховские, это и ежу понятно! — авторитетно заявил Федор. — Нет, Тони, я руку на отрезание не дам — у тебя тоже могли быть проблемы по работе, но когда все так складно получается, то — только ореховские.
   — По работе?.. — опешил Платон. — У меня — проблемы по работе?!
   — Ты мог где-нибудь напортачить, Тони, — объяснил Веня. — Но Федька думает, что это нам подстроили после убийства Пончика в Ялте. Его банда.
   — Мальчики, — жалобно пискнула испуганная медсестра, — можно мне в туалет?
   — А я думаю, что хотели пришибить конкретно Федьку, — продолжал Веня, отмахнувшись от медсестры. — Тогда это могут быть и солнцевские, и брадобреи, и тунгачи.
   — Ну, если и тунгачи… — пробормотал Платон, разворачиваясь, и быстро покатил к гостиной. — Ты сказал — конкретно Федора? — остановился он резко.
   — Конечно, — подошел Веня. — Сначала — Федьку, он старший, потом, если получится — попробуют и меня.
   В глазах племянника — безмятежнейшее спокойствие и даже… Платон постарался выбрать слово потактичнее, но ничего более подходящего, чем «дебилизм», не нашел.
   — Тони-и-и! — склонился к нему племянник. — Ты меня видишь? — Он провел ладонью перед лицом дядюшки. Платон моргнул и кивнул головой.
   — Ничего же страшного не произошло, подумаешь — дверь! Главное — все живы. А почему?
   Платон мученически посмотрел на розовощекого рыжего Веню, но не нашел, что ответить.
   — Потому что Аврора твоя оказалась очень кстати под ногами! Она спасла мне жизнь!
   — Тебе? — ничего не понимал Платон.
   — Да. Я шел первым. Мы так с братом договорились. Я везде буду ходить первым. Из подъезда и в подъезд, из машины — в машину. Буду первым подходить к дверям квартиры. И вот я шел, а Федька — за мной…
   — Почему — ты?
   — Потому что сначала должны кокнуть Федьку, понимаешь? Он — старший. Вот мы и договорились: а фиг им!
   — Кому-у-у фиг?.. — простонал Платон.
   — Да всем, кто хочет нас не допустить до дела! Мы им покажем плановый заказняк! Сначала я взорвусь в машине, я — младший! Тони, да не расстраивайся ты так. Развалить планы этой падали — милое дело! Прикинь, даже если им удастся завалить Федьку первым, все равно я буду вторым, так какая разница?
   — Можно я это прикину в кабинете? — шепотом спросил Платон. — Можно я буду это прикидывать в одиночестве и тишине?
   — Подожди, ты не дослушал. Мы шли домой, короче, и я, как всегда, — впереди. Я должен был дверь открыть ключами, а тут, короче, из лифта вылетает в полной отключке твоя кошелка, то есть, я хотел сказать, — Аврора, я теперь ее буду звать по имени — заслужила. И вот, короче, вылетает она, размахивается своей кошелкой… в смысле большущей такой сумкой, и — хрясь! — меня по балде. Со всей силы. Прикинь?
   Платон потрогал себя за голову и убедился, что ему не почудилось — голова его тряслась мелкой дрожью, как у долгожителей домов для престарелых.
   — Короче, я завалился на Федьку, и мы отмахали целый пролет вниз, подминая друг дружку. И когда Федька встал, он сразу достал пистолет. Я говорю — не надо, давай ее сначала спросим, в чем дело, но он сразу нацелился на голову твоей кош… Авроры. А она ничего себе, спокойно так держится, пальни, говорит, сначала по замку в двери. А потом, значит, если ничего не случится, по моей башке.
   — Я сказала — в мою голову, — поправила его Аврора, неслышно подошедшая сзади.
   — Прошу вас, уйдите отсюда! — приказал Платон. — Вас только не доставало в этом дурдоме!
   — И Федька говорит, зачем, значит, портить хороший замок? А она отвечает, потому что какие-то падлы подложили в дверь взрывчатку — и показывает на небольшой разрез в обивке. И вроде как она нам жизнь спасла, потому что не дала засунуть ключ в замок.
   — Я не говорила «падлы», — опять перебила Вениамина Аврора.
   — Да уйди ты отсюда, дай рассказать! — развернув женщину к себе спиной, Веня ткнул ее коленом в зад, направив в сторону кухни. — Короче, Федька пальнул по замку, и ка-а-ак рвануло! Ты только посмотри на нее.
   Веня развернул коляску, и Платон имел возможность несколько секунд созерцать, как Аврора в кухне с неспешной тщательностью надевает фартук и завязывает его сзади.
   — А на вид — настоящая придурошная, а, Тони? Я видел этот разрез в коже, и Федька видел, но он был совсем небольшой, мы не поверили, что от маленькой дырки может такое получиться.
   — Она не придурошная, она наверняка специалист по оружию, взрывчатке и другим подобным игрушкам, понимаешь? — попытался объяснить Платон.
   — Я тоже потом сказал Феде — зря мы ее обзываем, может, она охранник дяди, раз с одного взгляда на дырку в обивке определила силу взрыва. Она сказала нам присесть, прежде чем пальнуть по замку. Тони!
   — Что еще?..
   — Ты не езди отдыхать в кабинет.
   — Почему это? — вздрогнул Платон и в который раз за время пребывания рядом с племянниками похолодел внутренностями.
   — Ничего такого, там все в сохранности, но одному тебе побыть не удастся.
   — И кто же там? — повысил голос Платон, стараясь прикусить зубами нижнюю губу справа. — Гробовщики? Банда брадобреев? Тунгачи?
   — Страховой агент, — ответил Веня. Платон покрутил колеса и развернулся к нему лицом. У племянника в глазах — ни намека на издевку.
   — Страховой агент? В моем кабинете?..
   Нижней губе справа стало больно. Платон поздравил себя — выздоравливает не по часам, а просто по минутам!
   — Кто его пустил?
   — Никто не пустил, он сам вошел — дверь-то открыта настежь второй день. Выгнал Аврору, она как раз собралась там прибраться, и засел тебя дожидаться. Сказал, что дверь застрахована, тебе нужно только расписаться, и все будет в порядке.
   — Веня! — Платон поманил племянника пальцем, тот наклонился. — У тебя есть пистолет?
   — Конечно.
   — Дай мне.
   — Тони, ты просишь дать тебе пистолет? — уточнил Вениамин.
   — Дай мне этот чертов пистолет и не задавай лишних вопросов! — зашипел Платон и задергал ногами в бессильной попытке затопать ими, сидя в инвалидной коляске.
   — Тони, ты не разрешил Федьке приводить в твой шикарный кабинет девочек, а мне — трогать там вещи и смотреть видео. А теперь хочешь пристрелить в этой комнате страхового агента за то, что он собрался выплатить страховку за развороченную дверь? Прикинь, кто будет отмывать кровь с ковров и все такое?
   — Пусть Аврора отмывает, она сама напросилась в домработницы!
   «Настоящий припадок бешенства», — автоматически отметил про себя Платон. Давно с ним не было подобного, очень давно — лет двадцать? «Девятнадцать», — вспомнил Платон. Голова стала трястись сильнее, но речь постепенно выравнивалась.
   — Тони, я не могу дать тебе оружие.
   — Почему? — вдруг успокоился Платон и даже потихоньку дотянулся правой рукой до рта, чтобы утереться.
   — Ты обозвал его «чертов пистолет». А раньше ты никогда не ругался. И еще. Тебя стукнуло справа. А ты как раз стреляешь правой. Зачем рисковать? Хочешь пришить своего страхового агента — мы с Федькой к твоим услугам, сделаем все, как надо, в положенном месте, и тело никогда не найдут.
   — Спасибо, родной, — потрепал Платон племянника за ногу. — Спасибо… Ничего не надо. Уже все прошло.
   Вместе с бешенством ушли последние силы. Закатившись в кабинет, Платон почти минуту смотрел на старика в инвалидной коляске с серым, слегка перекошенным лицом и окровавленным ртом вампира. Потом вдруг понял, что смотрит в зеркало, и чуть не разрыдался.
   — Позвать медсестру? — раздался голос из угла комнаты.
   Платон вгляделся и с облегчением перевел дух: на лежанке для томного и сладострастного отдыха сидел Коля Птах.
   — Не надо, — достав из кармана салфетку, Платон приложил ее к прокушенной нижней губе. — Это вы страховой агент?
   — Не похож? — серьезно спросил Птах.
   — Почему же, похожи. Вы на кого угодно похожи, таких безликих, вероятно, и набирают в Контору. Чтобы в помещение вошел сантехник, а вышел — престижный адвокат, и все без подозрений.
   — Правильно понимаете нашу работу, — кивнул Птах.
   — Убирайтесь вон из моего кабинета, я хочу отдохнуть, — не меняя тона, приказал Платон.
   — Платон Матвеевич, а ведь вы должны меня поблагодарить. Я спас эту комнату от нашествия вашей домработницы.
   — Вы хотите сказать — вашего агента?
   — Ошибаетесь, Платон Матвеевич, никакого агента мы к вам не подсылали. Сейчас мои люди проверяют данные на эту женщину, но пока ничего подозрительного не обнаружили.
   — А как же — взрыв? Моя дверь — Аврора сразу определила взрывчатку?
   — Мы сами в недоумении. За вашей квартирой ведется наблюдение, и предположить, что некто заложил вам под обивку двери пластид, да еще профессионально подключил взрыватель на поворот ключа в замке — и все это за те сорок минут, что Аврора Дропси потратила на покупки…
   — Вы сказали — Дропси?
   — А что такое? Вы что-то вспомнили?
   — Нет, так, показалось… Дропси — это по-английски «водянка», так ведь? Странно, слово кажется знакомым, где-то мелькало в прошлом.
   — Она просто рвалась в эту комнату. Говорит, что хотела убрать. Как только мы услышали звуки возни с замком, мы ей позвонили и приказали сюда не заходить.
   — Что значит — услышали? Что значит — приказали? — удивился Платон.
   — У вас в квартире все прослушивается. Согласитесь, если бы эта женщина обнаружила ваш тайник с компьютером, — Птах кивнул на стену у зеркала.
   — Зачем он ей? — отвел глаза Платон.
   — А зачем она вообще проникла в ваш дом? Почему вы разрешаете приходить сюда посторонним, да еще в то время, когда здесь поселились ваши племянники?
   — Я думал, что она — ваш агент, — поник головой Платон. — Я был почти уверен, что ее прислали вы, чтобы приглядывать, следить… — он задумался и поднял голову. — А как она объясняет свои действия по спасению моих племянников от взрыва?
   — Да никак, — раздраженно сказал Птах, встал и подошел к окну. — Говорит, приехала из магазинов, увидела от лифта, что дверь внизу надрезана, подумала, что, может, это взрывчатку кто подложил. Короче, врет, как сивый мерин, — заключил Птах.
   — А если не врет?
   — Врет! — категорично повторил Птах. — Мы проверили. От лифта низ вашей двери плохо просматривается, если специально не вглядываться, ни за что не заметишь разрез — профессионал же делал, говорю вам.
   — И что это все значит? — запутался Платон. — Она не ваш человек, она не могла заметить разрез на обшивке двери, находясь у лифта, но почему-то спасла моих племянников!
   — Скажем так, она спасла вашего младшего, — со значением заметил Птах. — Он шел первым. По нашим предположениям Аврора стояла у лифта давно. Почему, спрашивается? Вопрос. Потом, когда Вениамин Омолов подошел к двери, она выбежала и стукнула его. Не рассчитала силу удара и завалила хозяйственной сумкой о боих на лестницу.
   — Простая такая домработница, да? — развел руками Платон.
   — А вы, я вижу, на поправку идете, — повторил его жест Птах и тоже развел руками.
   — А что мне остается делать? Стресс, как говорится, вышибается стрессом. Если не сдохну, то выздоровею и повешусь!
   — Так уж и повеситесь, — покачал головой Птах.
   — Откуда вы знаете, что у меня в этой комнате есть тайник? — пошел ва-банк Платон.
   — Мы достаточно легко нашли его, когда ставили прослушки, — Птах точным движением указал на панель справа от зеркала.
   — И кассеты, естественно, вы тоже обнаружили?
   — Естественно.
   — А мне кажется, вы их обнаружили не тогда, когда ставили свои прослушки. А задолго до того, чтобы приготовиться к шантажу.
   — Платон Матвеевич! — укоризненно заметил Птах. — Вас можно в Интернете поймать, если иметь сильное на то желание.
   — Мы не в Америке, — отвел глаза Платон. — Здесь я могу просматривать любые сайты из Интернета. И знаете что, Птах… — он задумался, потом решительно вскинул глаза, — хватит меня стращать статьей. Я абсолютно пассивен, вам не удастся меня поймать даже на онанизме во время просмотра по Интернету фотографий юных Психей.
   В дверь постучали. Неслышно ступая по коврам тонкими шпильками, медсестра принесла на подносе две чашки чая и металлическую коробочку. Удивленно огляделась, но, обнаружив себя в зеркале, тотчас же переключилась на любование с пристрастием — одернула халатик, выпрямила спину, после чего поставила поднос на столик, пощупав мимоходом двумя пальчиками шаль на нем.
   — Укольчик, — повернулась она к Платону и изобразила ласковую улыбку.
   И пока закатывала ему рукав рубашки, пока готовила все необходимое из коробочки, медсестра исподволь обшаривала глазами комнату, и в глазах этих были и любопытство, и затаенный, почти животный испуг попавшей в западню искушенной самочки — она почти поняла, что ловушка подстроена для странных и неизведанных игр. Платону было видно, как нервно двигаются ее тонкие ноздри, и он усмехнулся про себя: ничего тебе не унюхать, маленькая рысь, воздух здесь свежайший.
   — Мне остаться у вас до завтра? — переложила на Платона право выбора медсестра, вскинув на него умело подкрашенные глаза.
   — Спасибо, не надо. Мне уже лучше, сами видите, — он пошевелил пальцами правой руки и многозначительно добавил: — Коленотерапия — великая вещь.
   Она кивнула с серьезным видом, достала из кармана халата салфетку, намочила ее из пузырька и с тщательностью вытерла с подбородка Платона запекшуюся кровь.
   Мужчины дождались, пока медсестра выйдет. Платон отдал должное ее походке — девушка шла на носочках, стараясь не наступать на ковер тонкими каблуками, а Птах — ее чутью. Медсестричка за несколько секунд поняла предназначение комнаты и почти околдрвалась ее роскошью и негой — она уходила неохотно и была слегка растеряна — ее, почти всегда повелевающую, абсолютно лишили власти.
   — Так о чем мы говорили? — очнулся первым Птах.
   — Об Интернете, — напомнил Платон и с благодарственным кивком принял от собеседника чашку с чаем.
   — Интернет — ловушка для изгоев, — заметил Птах. — В дни нашей с вами молодости такой отравы не было и в помине. Информация добывалась в реальном поиске, разве это сравнится с клацанием по кнопкам? Взять, к примеру, вас, Платон Матвеевич. Думаете, мы начали изучать ваши жизненные пристрастия, когда узнали о делишках брата?
   Платон промолчал.
   — Гораздо, гораздо раньше, — Птах говорил с грустной улыбочкой, как будто ему было жаль потерянного на Платона времени.
   — Когда? — спросил Платон, разогнул руку, уронив ватку на ковер, и стал рассматривать крошечную дырочку над голубой прожилкой вены.
   — Как только вы при приеме на работу написали в анкете, что не женаты. И через три года — не женаты. И через пять. И ваши кратковременные сожительницы все выглядели нашкодившими школьницами. Высокая брюнеточка, помните?.. Я мог бы завести дело по заявлению родителей: малышка бросила институт на первом курсе, родители просили избавить их юную дочь от привязанности, мешающей комсомолке в учебе. Может быть, пришлось бы вас для острастки уволить — родители студенточки оказались весьма влиятельными людьми из науки, но…
   — Я ушел по собственному желанию, — напомнил Платон. — Знаете, я подозревал, что вы специально держите в своем ведомстве людей с…— Платон задумался, — с отклонениями, что ли, чтобы иметь над ними в случае необходимости определенную власть.
   — Что вы имеете в виду?
   — Гаврилов из пятого отдела занимался боями без правил. Он ведь мог убить кого-нибудь в поединке. Да и у нас в бухгалтерии двое играли на бегах, а одна женщина вообще ездила каждую весну на Большую игру покеристов.
   — Браво. Откуда вы узнали? — Птах поставил чашку на поднос и изобразил ленивое похлопывание в ладоши.
   — Я — толстяк, располагающий к доверию, — пожал плечами Платон. — Это вы прислали мне девятнадцать лет назад те фотографии?
   — Допустим, и что? Я тогда работал в отделе внутренних расследований, и Контора наша имела другое название. Я отвечал за моральный облик служащих. Я ждал, и вы попались. Девочке было пятнадцать лет. Как ее звали… Лукерья?.. Нет, дайте вспомнить…
   — Прекратите.
   — Хорошо, — легко согласился Птах.
   — Нас ведь сейчас кто-то слушает, так?
   — Пусть вас это не беспокоит. Я веду дело, я сейчас здесь, с вами.
   — Ее звали Алевтина. Богуслав подобрал девчонку где-то у трех вокзалов, она сказала, что убежала из дома.
   — Ох уж эти нежные беззащитные нимфетки, — притворно вздохнул Птах.
   — Она знала? — отважно посмотрел Платон в глаза своему мучителю.
   — Что? Девчонка? Конечно, нет. Никто не знал об этих фотографиях, как-нибудь при случае я вам поведаю удивительную историю, каким образом они попали ко мне. Скажу вам больше. Она исчезла. Совершенно бесследно. Даже я не нашел никаких следов, а уж я-то, сами понимаете… Вы могли бы сообразить, что я прислал вам анонимно эти фотографии именно потому, что никак не мог ее найти. Вы могли бы это понять, если бы знали специфику нашей работы, но вы были всего лишь бухгалтером.
   — И братом Богуслава Омолова, — кивнул Платон.
   — Вот именно, — кивнул Птах. — Спасибо за сотрудничество, Платон Матвеевич.
   — Я почему-то все время ее вспоминаю, — заметил Платон, а сам крепко-крепко сжал веки, испугавшись, что расплачется и не сможет потом остановить слезы, по крайней мере из непослушного правого глаза они будут сочиться, пока тот не вытечет печалью и жалостью к девочке, которая когда-то с выражением блаженства на лице пила его дыхание.
   — Вы справились с важным заданием.
   — Она сказала мне, что ей восемнадцать, — не слышит Платон.