Васина Нина. Приданое для Царевны-лягушки

   — Бред какой-то! — совершенно искренне заявил Платон. — Прошу меня извинить, я, конечно, даже проработав в вашем ведомстве много лет, никогда не смогу назвать себя специалистом в области службы безопасности, и вообще мало что в этом деле смыслю, но некоторые соображения насчет профессиональной подозрительности и маниакальности ваших работников имею. Скажу больше! У меня почему-то сложилось ощущение обособленности подобных структур от реальной жизни. Не удивлюсь, если процент раскрываемости особо тяжких преступлений находится в прямой зависимости от процента спровоцированных вами же опасных конфликтов. Надеюсь, вас не очень обижает мое мнение дилетанта?
   — Ну что вы, — добродушно отмахнулся Птах.
   — Благодарю. Вот, к примеру, взять моего брата. Он был известным спортсменом, а после травмы — тренером, директором каких-то комплексов, устроителем соревнований — в общем, личность вполне известная, хотя и несколько скандальная в силу своего неуправляемого характера. Я могу допустить, что по роду коммерческой деятельности Богуслав вполне мог оказаться распорядителем некоторых фондов. И поэтому… — Платон задумался. Птах воспользовался паузой:
   — И поэтому вы предполагаете, что наше ведомство, не добравшись законными путями до черного нала некоторых его фондов, сейчас устраивает небольшую шумиху с обысками в офисах, налетами бойцов спецподразделений на спортивные комплексы, распускает грязные слухи об известном борце, чтобы прибрать к рукам немалые деньги, так?
   — Приблизительно так, — пожал плечами Платон. — Потому что трудно, знаете ли, представить бандитов, которые после смерти казначея будут дожидаться, пока его старшему сыну исполнится двадцать один год и он с банковскими счетами сядет с ними за стол переговоров.
   — Естественно, они не станут этого дожидаться! — воскликнул Птах. — Даже вы это поняли!
   — Не станут?..
   — Конечно. Они постараются сделать так, чтобы сыновья Омолова не дожили до указанного возраста.
   — То есть как? — опешил Платон. — Вы предлагаете мне жить с племянниками, зная, что они обречены? Это смешно! Не проще ли выделить им охрану, арестовать, в конце концов, и посадить в тюрьму для спасения их жизни?
   — За что посадить? — заинтересовался Птах.
   — Не знаю… За пьяную обезьяну, например.
   — В тюрьмах есть свои заказчики и исполнители. Можно, конечно, попробовать выстроить для братьев Омоловых изолированный противотанковый бункер и замуровать их там, но проще все же поселить их к дяде. Ваша квартира и загородный дом будут оснащены новейшими системами наблюдений, кроме того…
   — Исключено! — топнул ногой Платон и пососал палец, слизывая каплю крови, выступившую на месте оторванной заусеницы. Вкус крови усилил накатившее отчаяние.
   — У вас нет выбора, — сочувственно кивнул Птах. — Никакого.
   — То есть как это? — сразу успокоился Платон, обнаружив в этом непоследовательном кошмаре вполне реальную угрозу.
   — Представьте себе на минуту, что я могу принудить вас сделать все, что потребуется, шантажом.
   — Шантажом?
   — К примеру, — кивнул Птах. — Простым надежным способом.
   Платон подумал и постарался осторожно озвучить свои доводы против этого средства принуждения.
   — Я одинок, — начал он. — Одинокого человека трудно шантажировать. Нет близких, которым он боится причинить боль.
   — Любого человека можно подвести под статью и посадить в тюрьму. Даже при небольшом сроке заключения информация о том, по какой статье он туда попал, может совершенно изменить положение вещей и отношение его к жизни. Согласны, Платон Матвеевич?
   Омолов тяжело опустился на стул у двери.
   — Нужно иметь веские доказательства, чтобы посадить человека, — тихо заметил он.
   — Бросьте. Сами только что рассказывали, как мы преобразуем реальность себе на пользу. Я бы никогда не затронул подобную тему, не будь вы так настырны в своем противостоянии. Жаль.
   — Вам — жаль? — Платон вскинул глаза на все еще сидящего на столе Птаха.
   — Конечно. Я думал, мы договоримся по-дружески. Знаете что? Давайте вычеркнем из памяти последние десять минут нашего разговора. Я предложил вам поселить у себя на пару месяцев осиротевших племянников. Вам эта идея не очень понравилась, как и любому закоренелому холостяку, но, по-думав, вы согласились. И завтра встретите их рейс из Москвы. Ладушки?
   Платон молчал.
   — А может, и этого времени не потребуется, — задумался Птах. — Может, за пару недель этих юношей отравят, задавят, или они сами свернут себе шею. Трудные, неуправляемые подростки!.. — он мечтательно закатил глаза. — Отделаетесь дополнительными похоронами, и все дела.
   — То, что вы сказали, — отвратительно, — произнес Платон.
   — Согласен, — кивнул Птах.
   — Да не захотят они со мной жить! Взрослые мужики, богатые, самодовольные! Они с восьми лет кошек на деревьях вешали! Знаете, что им подарил брат на совершеннолетие старшего? По пистолету! И знаете, куда они с ними тут же пошли? В подвал — отстреливать крыс!
   — А вот тут вы не правы. Они просто мечтают о встрече с вами. Сами увидите. Пошире расставьте ноги, чтобы не упасть, когда они от радости кинутся вам на шею.
 
   Тщательно и неспешно одеваясь, словно исполняя ритуал, Платон старался не смотреть на себя в зеркало, но с галстуком не удержался — завис глазами на отражении золотой заколки в пальцах-сардельках и в который раз подивился огромности и удручающей несуразности своего тела. Оно занимало слишком много места, требовало постоянного ухода и было совершенно несообразно той нежной трепетности, с которой Платон постигал действительность. До сих пор жизнь продолжала его волновать и удивлять с той же настойчивостью, с какой подвергала в пятилетнем возрасте бессмысленным испытаниям на выживание, в двенадцатилетнем — стыду и лжи, в ранней молодости — обидам, а что такое зрелость, Платон не понимал до сих пор. Он по-прежнему боялся душой чужой нищеты, болезней привокзальных бродяжек, собачьей бездомности, а при виде мертвых тушек птиц или мелких животных на шоссе отводил глаза и бормотал про себя «…тьфу-тьфу-тьфу три раза, не моя зараза — ты будешь сто лет гнить, а я буду сто лет жить». Сразу же после такой скороговорки на Платона накатывала тоска от необходимости жить сто лет. Тоска в конце концов помогала ему преодолеть щемящее чувство боли за раздавленную колесами кошку или разбившуюся о лобовое стекло птицу — «…тоска смещает все вещи, людей и тебя самого вместе с ними в одну массу какого-то странного безразличия. Этой тоской — как удачно, с точки зрения Платона, подметил Хайдеггер — приоткрывается сущее в целом». Платон уходил в безразличие с потаенной надеждой на тайну — сущее в целом…
   По дороге Платон целиком отдался подкравшейся тоске, а поскольку всегда водил машину очень осторожно — не больше семидесяти в час — и старался избежать любых, даже заманчиво азартных ситуаций на дороге, то даже погрузившись в состояние легкой дремоты и уныния, он доехал до аэропорта без проблем и приключений. Естественно, он приехал слишком рано. Оглядевшись, Платон поднялся по лестнице наверх в кафе, принюхался, отметив неплохой аромат кофе. Заказал двойной, потом подумал и перестраховался: купил еще два шарика мороженого и осторожно утопил их в горячей коричневой жидкости с пенным налетом. Попробовал и благодарственно кивнул через столик буфетчице, наблюдавшей за его действиями из-за стойки с напряженным вниманием. Можно было и не добавлять мороженого — кофе отменный. Покончив с первой чашкой, Платон заказал вторую — уже без мороженого, потом спустился вниз, наслаждаясь послевкусием во рту — никогда не понимал людей, которые после любой, даже изысканной трапезы первым делом бегут полоскать рот или травить вкусовые сосочки жевательной резинкой, — вышел из стеклянных дверей наружу и огляделся. Июль почти не чувствовался, небо имело столь любимый Платоном оттенок холодной морской воды — серое, с просинью, подсвечивающейся внезапными сполохами пробившегося солнца. Было прохладно, небольшой беспокойный ветерок то и дело менял направление и запах — от скошенных газонов на Платона пахнуло душком скошенной травы, а потом — сразу же — сладковатым запахом дорогих духов от женщины неподалеку.
   — Рейс из Москвы задерживают, — негромко сказала женщина, не поворачивая головы.
   Платон огляделся и не нашел никого поблизости, кто бы мог отреагировать на ее слова.
   — На двадцать минут, — добавила она, покосившись в его сторону.
   — Неужели?.. — растерялся Платон и шагнул в ее сторону.
   — Здесь в кафе наверху варят неплохой кофе, — спокойно продолжила она беседу, опять уставившись в пространство перед собой.
   — Неужели? — опять сказал Платон и тут же спохватился: — Ах да, я там был, хороший кофе.
   — Во рту остается привкус табачной крошки, — невозмутимо отметила женщина.
   Вблизи она оказалась старше, чем выглядела на расстоянии.
   — Как вы узнали, что я жду самолет из Москвы? — спросил Платон, отметив странный цвет ее глаз — черные, с вишневым отливом, такие он видел только у лошадей.
   — Это просто, — усмехнулась она. — Вы вошли в зал, осмотрели табло прибытия, потом взглянули на часы и пошли наверх в кафе.
   — Да, но…
   — Возьмете меня к себе домработницей? — перебила его женщина.
   Странно, но Платон совершенно не удивился — то ли тоска еще не отпустила, то ли он отравился безразличием вчера в кабинете Коли Птаха.
   — У вас теперь хлопот прибавится, — продолжала незнакомка, шагнув к Платону ближе, — считай — два взрослых мужика, им и приготовить надо, и убраться после них. Я много не запрошу, сговоримся.
   — Сговоримся… — повторил Платон, потом очнулся и легонько стукнул себя ладонью по лбу. — Извините, я сразу не сообразил — вы из Конторы? Вас прислали по работе, да?
   — Я сама по себе, — ответила странная дама. — А вы что, хотели из фирмы помощницу по дому заказать? Вот видите, как удачно вышло.
   — Не понял, я должен еще и вас поселить к себе вместе с племянниками? Мне об этом ничего не говорили, извините…
   — Мне есть где жить. Буду приходящей домработницей. Вы меня не помните? — женщина подошла еще ближе, запах духов стал нестерпимым.
   — Э-э-э… Простите, я ничего не понимаю. Почему я должен вас помнить?
   — Ну и не надо, — отстранилась она. — Зовите меня Аврора. Думаете, мальчики приедут с багажом?
   — Понятия не имею, — Платон отступил от нее в сторону.
   — Уже пора, — заметила женщина и кивнула на двери. — Вы идите один, а я вас у машины подожду. Представите меня мальчикам, как домработницу.
   — Черт знает что такое!.. — прошептал Платон, шагнул к распахнувшимся дверям и столкнулся с высоким худым мужчиной, тут же ухватившим его за плечи.
   — Простите, я…
   — Где вы ходите? Самолет давно прибыл, вас уже ждут!
   Платон вскинул глаза, но лица говорившего разглядеть не смог — только выступающий острый подбородок: став на цыпочки и задрав вверх голову, человек хищно осматривал зал.
   — Отпустите меня, — Платон повел плечами.
   — С кем вы вступили в контакт?
   — Куда я вступил?.. — освободив плечи, Платон быстро развернулся и постарался уйти, но был схвачен сзади за пиджак.
   — Не туда, — сквозь зубы процедил странный мужчина. — Направо. И побыстрей, а то они уйдут ловить такси.
   Платон посмотрел в указанном направлении.
   У киоска с сигаретами стояли два весьма упитанных молодых человека. В ярких майках, легких шортах ниже колен и в чудовищно огромных одинаковых кроссовках они выглядели почти комично, если бы не устрашающие бицепсы на руках. Тот, что пониже, был в мотоциклетном шлеме. А младший — Платон узнал Веню по цвету волос — имел в рыжих кудрях крошечную клоунскую остроугольную шапочку, подвязанную под подбородком резинкой.
   — Анкл бэнц! — заорал Веня и ткнул брата локтем.
   Подхватив с пола увесистые рюкзаки, они побежали к Платону, сметая попавшихся на пути людей.
   — Анкл-анкл-анкл-бэнц! — продолжал кричать рыжий Вениамин, бегая вокруг Платона. Старший Федор сдернул шлем, обнаружив под ним короткий ежик черных волос, схватил Платона за лацкан пиджака и стал просить его постоять спокойно три секунды.
   — Три секунды! — кричал он, хотя Платон застыл на месте как окаменелый. — Один момент! — Свободной рукой Федор судорожно рылся в кармане широких шорт и наконец выудил небольшую темную бутылку.
   Сорвав зубами пробку, Федя заткнул горлышко большим пальцем и, изобразив на лице зловеще-радостную ухмылку, взболтал содержимое, после чего облил пенной струей Платона с головы до парадно-выходных ботинок.
   Судорожно всхлипнув, когда пена ударила в лицо, Платон закрылся руками, но с места не сдвинулся. Кое-как утеревшись, он осторожно открыл глаза и обнаружил братьев, радостно скачущих вокруг него с тем же идиотским припевом: «Анкл-бэнц! Анкл-бэнц! Анкл-анкл-бэнц!»
   Ухватив того, который оказался ближе, Платон спррсил:
   — Что это?..
   — Это кола! — радостно заорал Вениамин. — Мы тебя побратали! Давай клешню!
   Вцепившись в ладонь Платона, Веня вдруг выпятил грудь и изо всей силы дернул дядюшку за руку на себя. Потом Федя повторил этот же ритуал, но уже более осторожно — учитывая особенности фигуры Платона — он врезался в племянников не грудь в грудь, как полагалось при братании, а весьма обширным животом.
   — Минуточку, стойте же. Мальчики! — повысил голос Платон, освободил ладонь и потряс ее, восстанавливая кровообращение. — Давайте пойдем в машину и поговорим. Разреши, — он взял из руки Феди полупустую бутылку и рассмотрел ее. Действительно, кока-кола. Интересно, готовы ли к ее пятнам современные химчистки?..
   — Анкл, мы тебе еще подарок везли, — от души сообщил Федя.
   — Цветок в горшке. Канабис. Молоденький совсем, — уточнил Веня.
   — Его пограничники отобрали в аэропорту, — погрустнел Федя.
   — Козлы! — закончил Веня.
   — Шлем!! — вдруг заорал что есть мочи Федор и бросился назад. Подобрал с пола забытый шлем и бегом вернулся.
   Платон осторожно попытался разогнуть ноги в коленах. Он почему-то слегка присел от крика племянника.
   — Анкл, ты здорово выглядишь! — Федя стукнул Платона по спине пятерней.
   И колени разогнулись сами собой.
   У автостоянки братья заспорили, кто поведет. Платон слушал их с ужасом.
   — Машину буду вести я, — как можно тверже сказал он.
   — Брось, анкл, мы уже три дня не крутили баранку, — отмахнулся Федя.
   — Но ты можешь сидеть на переднем сиденье, — великодушно разрешил Веня. — Где твой катафалк?
   Платон поднял руку, чтобы показать где, и застыл в ленинской позе, так любимой скульпторами.
   У его джипа, прислонившись ягодицами к багажнику, курила женщина. Та самая.
   — Эта кошелка с тобой? — спросил Федя.
   Платон опустил руку. Он совершенно забыл о незнакомке. Более того, в душе Платон надеялся, что ему просто-напросто попалась подгулявшая сумасшедшая, из тех странных женщин, что носят на вечерних платьях лисьи шкурки с засушенными головами и лапами и обливаются духами, выходя в булочную. Иногда такие дамы появлялись в его жизни бесполыми призраками унылого бомонда, оставляя после себя желание напиться. Но, бог мой, она безошибочно определила его машину!
   Тут Платон вспомнил вчерашний день, разговор в кабинете Птаха и посмотрел на братьев. Вероятно, в его взгляде выразилось отчаяние.
   — Только не говори, что это твоя старуха, — подозрительно прищурившись, покачал головой Веня.
   — Старуха?..
   — Жена, в смысле, — уточнил Федя.
   — Нет, конечно, я не женат, эта женщина… — начал объяснять Платон, но от дружеского шлепка ладонью по спине поперхнулся.
   — А со всеми остальными сосками мы работаем, как?.. — радостно спросил стукнувший его Федя.
   — По Фрейду! — еще радостней заорал Веня и показал, как именно — конвульсивно двигая тазом вперед-назад, а руками делая энергичные движения на себя — от себя.
   Аврора тем временем бросила окурок и растерла его острым носком изящной туфли.
   За руль сел, естественно, Федор.
   Пока Платон в нерешительности топтался у передней дверцы, собирая в себе мужество для твердого «нет», Веня, устроившись сзади, крикнул Авроре:
   — Кошелка, анкл сядет впереди, так что запрыгивай ко мне!
   Платон открыл заднюю дверцу, подождал, пока женщина втащит за собой длинные ноги, после чего ему не оставалось ничего другого, как сесть рядом с Федей на переднее сиденье.
   Шофером, кстати, тот оказался неплохим. При ужасающем превышении скорости — до ста десяти! — машина слушалась его беспрекословно.
   После второго лихого разворота Аврора сзади завалилась на Веню, а Платон судорожно стал тянуть ремень безопасности, чтобы закрепиться. Пока он возился с застежкой, Аврора вдруг спокойно заметила:
   — Не подсекайте эту «Ниву». Проблемы будут.
   — Да-да! — Платон наконец справился с застежкой. — Никого тут на дороге не подсекайте, можем влипнуть в неприятную ситуацию.
   — Анкл разберется! — воинственно прорычал Федя. Но после того как сзади затих скрежет тормозов чудом избежавшей «поцелуя» «Нивы», внимательно посмотрел в зеркальце на Аврору и спросил:
   — Ну и где проблемы?
   — Что это значит — анкл разберется? — перевел дух Платон.
   — Там сидят пятеро мужчин крупного телосложения с одинаковыми стрижками, — спокойно заметила Аврора. — Неужели не ясно, какие могут быть проблемы?
   — Не курите в моей машине! — заволновался Платон, заметив краем глаза, что женщина достала пачку сигарет.
   — Эта тачка вяжется за нами из аэропорта. — Веня вытащил изо рта женщины, никак не отреагировавшей на слова Платона, сигарету и бросил ее в окно. — Анкл, если это твои люди, предупреждать надо, — назидательно произнес он, отправляя в открытое окно и пачку.
   — Мои люди? — растерялся Платон, заметив, что Аврора уставилась перед собой застывшим взглядом и щелкает зажигалкой перед лицом. — Что значит «мои люди»?
   — Охрана или слежка, — объяснил Веня, с силой выхватив из руки Авроры зажигалку и отправив ее за пачкой сигарет.
   Не изменившись в лице и все так же таращась перед собой, Аврора нащупала левой рукой шлем и запустила его мимо Вени в то же окно. Платон отстраненно — вероятно, мозг не успел отреагировать — смотрел, как ярко-красный шлем со скоростью снаряда врезается в переднее стекло идущей сзади на изрядном расстоянии «Нивы».
   — Шлем! — только и смог он промолвить, с трудом удерживаясь, чтобы не захихикать самым идиотским образом.
   — Что — шлем? — покосился назад Федя.
   — Эта кошелка выбросила твой шлем в окно, — махнул рукой Веня, показывая куда.
   Потом Платон вспомнил, что после этих слов он зачем-то стал считать секунды.
   «Раз-два-три…» На третьей Федя осознал ситуацию и нажал на тормоза. А Платон увидел перед собой на дороге метнувшегося зверька и закричал что есть силы. Ремень безопасности сдавил его живот и грудь. Только было Платон с облегчением отметил, что не достал головой до лобового стекла, как вдруг машина с силой дернулась вперед, ремень вырвало из гнезда. «Достал!..» — подумал Платон, на несколько секунд теряя сознание.
   Он открыл глаза, осмотрелся. Кроме него в джипе никого не было — на дороге стояли братья Омоловы и Аврора, разглядывая что-то на асфальте. Рядом с ними Платон увидел двоих незнакомых мужчин. Он вышел, покачиваясь, и понял, что эти двое из той самой «Нивы», в которую сначала попал шлем, а потом и сам автомобиль врезался сзади в резко затормозивший джип.
   Все пятеро стояли молча. Платон подошел. Это была кошка. Крупная, с красным лакированным ошейником на шее. Зад был раздроблен, она не могла встать, но что больше всего поразило Платона — зверек не кричал от боли, а шипел, оскалившись и скребя асфальт передним лапами.
   — Тьфу-тьфу-тьфу три раза, не моя зараза!.. — забормотал Платон. — Ты будешь сто лет гнить, а я буду сто лет жить.
   Все посмотрели на него, и Платон вдруг подумал, что кошка-то не мертвая.
   — Подыхает, — вздохнул Веня.
   — Ага! Она может так подыхать еще полдня. Кошки живучие, — не согласился Федор. — Вон какая откормленная. Небось вывели погулять из крутой тачки, она и потерялась.
   Аврора открыла сумочку и достала газету. Развернула ее, наклонившись над зверьком.
   — Что это ты надумала? — Федя выставил между нею и кошкой ногу в кроссовке.
   — Нужно ее отнести в траву. Пусть умирает под деревом, — тихо сказала женщина, не поднимая головы.
   — Ой-ой-ой! Какое сострадание! — злобно заметил Федя. — И укольчик обезболивающий сделать, да? А ну-ка отойди, чучело! — Он бесцеремонно потеснил Аврору и вдруг достал из-под футболки небольшой пистолет. — Тут такое дело, анкл, — повернулся Федя к Платону. — Не усмотрел вот, раздавил животинку. Сделай одолжение, а?
   — Что?.. — ноги Платона опять предательски подогнулись в коленях.
   — Ну, чтобы, значит, прекратить мучения. Живое все-таки, — объяснил Федя, протягивая пистолет Платону.
   — Это вы, пожалуйста, без меня, — Платон попятился, выставив перед собой ладони. — Кошки — это по вашей части!..
   — Анкл, пойми, — выступил вперед Веня. — Мы тоже этих тварей лицемерных не терпим, но садистами никогда не были. Ты все-таки специалист. А мы с Федькой, самое лучшее, из десяти выстрелов по три шестерки можем выбить. Анкл, сделай все аккуратно, чтобы, значит, без мозгов, и машину не испачкать, — по-деловому закончил Веня.
   — Не, ну я, конечно, могу попасть в ухо, если ствол туда суну, — задумчиво заметил Федор. — А с расстояния, навряд ли…
   — Да что вы себе позволяете! — Платон, ища поддержки, посмотрел на мужчин из изрядно покореженной спереди «Нивы», но те настороженно отступили назад. — Я не могу убить кошку! Я вообще…
   — Да мы понимаем! — стукнул себя в грудь Веня. — Специалист твоего класса не станет поганиться такой пакостью, как кошка! Что же теперь, пусть ее твоя кошелка завернет в газетку и отнесет в травку? А ну как она не подохнет до ночи, вылезет опять на шоссе, поползет, воя, на огни?
   — Замолчи! — крикнул Платон, закрывая ладонями уши. — Что-то надо делать, что-то надо делать…
   — Да делов-то всего — взять ствол и с одного выстрела аккуратно избавить ее от мучений.
   — И вы хотите, чтобы это сделал именно я? — никак не мог осмыслить происходящее Платон.
   — Ну ты же специалист, а Федька — он обязательно забрызгает мозгами все вокруг, он в прошлом месяце с трех выстрелов так и не смог попасть вот в. такую башку одного черномазого…
   — Да потому что у него волосы торчали шаром на полметра от черепушки!
   — Стоп! — крикнул Платон и вдруг почувствовал в своей руке холод металла.
   — Анкл, — понизил голос Федя, засовывая ему в руку пистолет, — поторопился бы, а то братки, которые в нас из-за шлема саданулись сзади, достанут стволы и начнут подсчитывать ущерб. А как ни крути — я виноват: затормозил резко. Пальни — и линяем.
   — А куда… Куда тут надо нажимать?.. — Платон поднял руку и удивился тяжести пистолета.
   Братья захохотали, толкая друг друга локтями.
   — Ну, анкл, ты даешь! — заметил Федя, после чего последовал уже знакомый по мощи и направленности шлепок ладонью по спине Платона.
   Покачнувшись, Платон наткнулся на странный взгляд Авроры. Она смотрела на него, как на противное насекомое — с любопытством и отвращением. Эти взгляды Платону были хорошо знакомы. Так могут смотреть только отвергнутые женщины, вдруг обнаружившие в галантном, щедром и милом кандидате в любовники отвратительнейшее сексуальное отклонение.
   Платон уже давно старался вести себя с женщинами отстраненно, чтобы не натыкаться потом на подобные взгляды, потому что знал — любая из них, даже та, что просто спрашивает на улице, как пройти в нужное место, через несколько секунд начинает оценивать внешность и живущую в глазах энергетику попавшегося ей прохожего с гормональным пристрастием. Он до сих пор не научился хамить и отмахиваться от них, до сих пор с галантной учтивостью протягивал носовой платок, деньги и руку помощи в ответ на жалобные просьбы об участии. Но эта женщина не имела права так смотреть! Он даже еще не согласился взять ее в домработницы! А что касается ведомства, в котором она работает, так этот факт может вызывать только сочувствие, но никак не вседозволенность оценки!
   Покосившись на продолжающую скалить клыки кошку, Платон вытянул руку, зацепил указательным пальцем выступавшую изогнутую железку и, крепко зажмурившись, нажал на нее.
   После неожиданно громкого выстрела последовало несколько секунд молчания, Платон открыл глаза, а братья стукнули друг друга кулаками в плечо.
   — Да-а-а… — протянул Федор. — Что тут скажешь!..
   — Сказать тут нечего! — поддержал его Веня.
   Опомнившийся от сильного толчка в руку Платон с удивлением покрутил запястьем, осторожно глянул на кошку. Та замерла, уронив голову, но рта не закрыла. Он обшарил быстрым взглядом всю ее несчастную тушку, но не нашел никаких следов выстрела.
   — Ребята, я же вам говорил…
   — Специалист! — Федя ударом ладони в спину прекратил его попытки объясниться.
   — А ты заметил, что он глянул только мельком и потом закрыл глаза! — с выражением восторга на лице Веня склонился к кошке.
   — С закрытыми глазами — попасть точно в глаз! — повысил голос Федя, посмотрев на отступающих к «Ниве» мужчин.
   — Аккуратно сработано! — выпрямился Веня и вытащил из ладони Платона пистолет.