Васина Нина. Приданое для Царевны-лягушки

   — Ага-а-а… — протянул Платон. — Завалить, а потом заклеить ранку пластырем…
   — Гимнаст сказал, что ты такое иногда проделываешь с совхозным быком.
   — С кем?.. — пошатнулся Платон.
   — С быком-производителем из ближайшего совхоза. Я, конечно, — не ты, медведя голыми руками не завалю. Сначала придется выстрелить усыплялкой, Федька знает, как ею пользоваться — стрелял в обезьяну.
   — И что?..
   — Ничего получилось. Повеселились…
   — Знаешь что, Вениамин. Ты возвращайся в Петербург. А я вскорости приеду. Завтра же и приеду, — решился Платон.
   — Без базара? — прищурился Веня.
   — Да. Я приеду. Соберусь, улажу кое-какие дела. И появлюсь.
   — Значит, я могу не привозить сюда послезавтра еще сотню мышей?
   — Э-э-э… Не надо. Не надо, родной. И зоопарк тревожить тоже не надо. Я, если приспичит, прогуляюсь, завалю быка… — Платон подталкивал племянника к выходу.
   — А сегодня? Сегодня приехать не сможешь? — с надеждой цеплялся глазами за лицо дядюшки Веня.
   — Сегодня никак не могу. Сегодня у меня девочки приглашены из эротического салона.
   — Святое дело, — кивнул Вениамин.
   Разыскав Гимнаста в гараже, Платон несколько минут стоял в полном ступоре, наблюдая, как тот крошит мышей на верстаке. Огромным ножом.
   — Ты, Платоша, не смотрел бы… — попросил Гимнаст, вытаскивая из банки очередную неподвижную жертву.
   В большом резиновом фартуке, в резиновых сапогах и толстых резиновых перчатках, Гимнаст смотрелся как профессиональный забойщик скота, или… Еще маска на лице, как у хирурга. Платон поежился. Всякое желание отыграться на садовнике за быка-производителя из ближайшего совхоза пропало.
   — Не сердись, — подстерег его мысли Гимнаст. — Захотелось, чтобы ты поехал к ребяткам, навел там порядок, вот я и наплел Веньке всякой всячины.
   — Завтра, — кивнул Платон, уходя.
   — Ну, как знаешь, — разочарованно пробормотал Гимнаст.
   В девять тридцать вечера на такси подкатили девочки из «Сакуры», а еще через полчаса подъехал старенький скрипач, который просил ни в коем случае не давать ему пить до «Ночной сонаты», а потом — можно, потом пальцы все равно устанут.
   К половине одиннадцатого Платон застыл неподвижным божком перед курительницей, которую соорудил Гимнаст в большой столовой. Сквозь дымок он наблюдал за отточенными движениями маленькой, ярко раскрашенной женщины, подающей ему чай под «Аквариум» Сен-Санса в исполнении трезвого скрипача.
 
   В это самое время — в десять тридцать вечера — Федор Омолов завалил своего брата с одного удара в висок. Было это в спальне Платона. Вениамин упал у кровати.
   Аврора, с разбега вскочившая на кровать, тут же опустила сверху на голову Федора аквариум с белыми лягушками, который она схватила в гостиной, как только услышала, что братья ругаются. Аквариум в четыре литра принадлежал Илисе — вместе с пианино и большим чемоданом он составлял, как та любила пошутить, ее приданое. Федор упал на брата, залив его спину водой и кровью из разбитой головы, а сверху на мокрого Федора свалились лягушки, запутавшиеся в водорослях.
   За всем этим весельем наблюдало хрупкое чудесное создание, голое и с личиком ангелочка — маленькая светловолосая красавица, сидящая на письменном столе. Забравшаяся туда с ногами, она хохотала и стучала от восторга в столешницу розовыми пятками.
   — Вы только посмотрите! — подвывала от смеха красавица, показывая пальцами на испачканную кровью белую лягушку.
   Смотреть было некому. Братья неподвижно лежали друг на друге на полу. На кровати валялась без чувств Аврора.
   Платона в квартире встретила Илиса. Притихшая и серьезная, своим видом она сразу насторожила Платона, но такого он, конечно, не ожидал.
   Племянники — оба с перевязанными головами — лежали на разложенном диване в гостиной и вдвоем разглядывали книгу. Платон издалека увидел, что это «Гаргантюа и Пантагрюэль» Рабле, и даже успел подумать, что ему не очень нравится это издание из-за рисунков Доре, прежде чем испугался до подкосившихся ног.
   — Кто это сделал? На вас покушались? Милицию вызывали?..
   Племянники удивленно посмотрели на Платона, потом — друг на друга, затем — на Илису.
   — Платон Матвеевич, я принесу тебе выпить, — уверенно предложила Илиса.
   — Какое — выпить? Надо что-то немедленно делать! Я позвоню Птаху, пусть он приставит охрану!
   — Не надо охраны, — усадила его Илиса. — Никто ни на кого не покушался. Они сами подрались.
   — Подрались?.. — не поверил Платон. — Да почему?..
   — Из-за меня, — спокойно объяснила Илиса, глядя прямо ему в глаза.
   — Из-за тебя? — он отмахнулся, словно отгоняя неприятный запах.
   — Да. Я им нравлюсь обоим. Но ты не беспокойся. У Федора небольшая резаная рана на голове, а у Вениамина гематома на виске. Федору я наложила лечебную травку под пластырь, а Венечке — привязала рассасывающий компресс.
   — Когда же? — нашел в себе силы простонать Платон.
   — Вчера вечером. Где-то в половине одиннадцатого. Федор ударил Веню, а Аврора — Федора.
   — Аврора разбила Федору голову? — не поверил Платон.
   — Она подкралась сзади и — шарах! — сверху мне на башку аквариум с лягушками, — вдруг громко прокричал Федор.
   — Федя, мы же договорились, что ты не будешь разговаривать, пока не пройдет звон в ушах, — с терпением вышколенной медсестры напомнила Илиса.
   — Где Аврора? — решительно встал Платон.
   — Платон Матвеевич, у Авроры наступил сильный шок после всего происшедшего, она не реагирует на раздражители. Пришлось уложить ее в твою кровать…
   — В мою кровать? — схватился за голову Платон.
   — Я не знала, когда ты приедешь, к вечеру она придет в себя, мы бы все убрали…
   — Сейчас я ей устрою такой раздражитель! — Платон рванулся в коридор, отталкивая ставшую на пути Кваку.
   — Давай, придурок! Иди сюда, я тебе покажу! — вдруг раздалось из спальни Платона.
   — Кто это сказал? Это она сказала? — застыл Платон, не веря своим ушам.
   — Я же говорю — тяжелые последствия… — объяснила Илиса, утаскивая его от двери в комнату.
   Платон ринулся в спальню.
   Аврора, дрожа, сидела на его кровати и смотрела на дверь с выражением загнанного животного, которое так просто врагу не сдастся.
   — Явился, идиот! — прорычала она. — Приехал, здрасьте! Я тебя предупреждала? Предупреждала. Ты что-нибудь сделал? Ни-че-го!! Эта сволочь ударила Венечку в висок! Он же мог убить его, понимаешь, ты, тупой кабан?!
   У Платона пропал дар речи. Когда он откашлялся, собираясь с мыслями, первым делом потребовал:
   — Немедленно убирайтесь из моей кровати!
   Аврора заметалась на четвереньках по пуховому стеганому одеялу.
   — Плевала я на твою кровать — тьфу!
   Она несколько раз плюнула, переползая с места на место, потом устала и затихла, скорчившись, закрыв голову руками. Платону была видна ее согнутая спина, выступающие сзади из-под ягодиц ступни и перекрестье худых предплечий на взъерошенном затылке.
   — Я хочу, чтобы вы вылезли из моей кровати и вообще покинули мой дом, — потребовал Платон твердым уверенным голосом, хотя вид скорчившейся женщины тут же вызвал в нем жалость и отвращение.
   — Ладно, — неожиданно согласилась Аврора, выпрямляясь. Сидя на коленках, она смотрела на Платона с жалостью и… отвращением! — Я покину ваш дом через несколько дней.
   — Немедленно, — приказал Платон.
   — А вот это видел? — бросившись на живот, чтобы оказаться к Платону ближе, она продемонстрировала ему снизу напряженный до побелевших косточек кукиш. — Уеду, когда сказала. Будешь гнать — отравлю, квартиру сожгу.
   Платону стало стыдно и почему-то скучно. Он взял ее все еще судорожно сведенную руку в свою, сжал и предложил:
   — Пойдемте чаю выпьем. Все лучше, чем собачиться здесь.
   Аврора сразу обмякла и закрыла глаза, спрятав вспыхнувшее лицо.
   Пить чай собрались впятером. Племянники смотрели на Аврору спокойно, Илиса подрядилась помочь с накрыванием на стол, но была отодвинута в сторону домработницей. Всего-то и разбилось — пара чашек. Платон достал бутылку коньяка. Увидел, что она початая, посмотрел долгим взглядом на Аврору, та только виновато пожала плечами.
   Сидели молча.
   Федор раскрыл книгу в месте, которое он отметил, загнув лист углом. Платон от такого варварства вздрогнул, поморщился и долго еще смотрел полными боли глазами, пока Федор искал нужное место.
   — Вот! — нашел тот наконец. — «А вот теперь скажите, какого цвета хвост платья у моей матери?» — медленно зачитал он.
   Аврора выронила первую чашку.
   Платон встал, посмотрел на книгу более внимательно. Это было издание в мягком переплете. Усаживаясь, он заметил пристальный взгляд Илисы. Робко улыбнулся ей, стараясь скрыть переживания за подобное обращение с книгой. Федор же продолжал чтение:
   — «Про хвост я ничего не могу сказать, — отвечал конюший. — Сам признался, что ты прохвост! — воскликнул Гаргантюа». — Федор с веселым видом осмотрел присутствующих. Не дождавшись нужной реакции, решил объяснить: — Про хвост и прохвост — получается одинаково, когда говоришь! А еще: «Так ли, не так ли, сунь себе в нос пакли. Кто слишком много такает, тому птичка в рот накакает!» Вы чего, как на похоронах? Вам не смешно? Подумаешь, подрались с Венькой из-за бабы. Это наши проблемы. Ведь все живы, чего дуться? Иди сюда, — он постучал ладонью по ноге.
   Илиса сразу подошла и присела на место, по которому постучал Федор.
   — Жена, ты меня любишь? — спросил Федор весело.
   — Конечно, Феденька, — ответила Илиса, закинув голову вверх и шаря глазами по его лицу.
   — Значит, тема закрыта, — постановил Федор.
   — Я, Феденька, всех люблю, — тихо промолвила Илиса. — Я как-то поняла, что выжить можно, только если всех полюбить. Иначе — никак.
   — Но меня-то — больше всех? — настаивал Федор.
   — Нет, — покачала головой Илиса. — Я всех люблю одинаково. Разве что… Вот Платона Матвеевича я люблю больше всех. Потому что он — добрый и глупый.
   Платон, уже встававший, чтобы уйти, дернулся и столкнул свою чашку на пол. Вторая.
   — Ночью поговорим и выясним, кого больше, — самоуверенно заявил Федор.
   — Конечно, Феденька…
 
   Платон не мог заснуть. Таращился в потолок, считал прыгающих баранов, потом включил плеер и надел наушники.
   Около трех часов ночи он почувствовал, что кто-то сидит у него в ногах. От страха, что это опять окажется Илиса, он подхватился и выскочил из постели как ошпаренный.
   — Тише, Тони, — попросил Вениамин. — Пойдем со мной.
   — Не надо, — тоже шепотом попросил Платон. — Не надо никуда ходить!
   — Надо, Тони. Надо выяснить это раз и навсегда! Пойдем со мной. Она не могла сказать Федьке, что его любит. И смотреть честными глазами. Она меня любит.
   — О господи! — простонал Платон, схватив себя за волосы на висках. — Не надо ничего выяснять! Завтра мы с тобой уедем за город, все образуется.
   — Тш-ш-ш… — Веня призвал молчать.
   Они услышали, как по коридору кто-то пробежал, смеясь.
   Подошли к двери и осторожно выглянули. В ванной комнате в проеме открытой двери стояла голая девочка такой завораживающей красоты, что у Платона помутилось в глазах. Она звала к себе легкими изящными движениями ладони.
   — Ты что?.. — Веня дернул за пижаму шагнувшего в коридор Платона.
   Голая спина Федора заслонила обзор. За ним закрылась дверь ванной.
   — Теперь — идем!
   — Куда? — ничего не понял Платон.
   — В гостиную! Тише шагай!
   Оказавшись в комнате молодоженов, Вениамин стал бегать вокруг разложенного дивана, шарить в смятой постели, заглядывал под стол, залез в шкаф.
   — Что мы делаем? — дрожал Платон, стоя в дверях, чтобы видеть коридор и ванную.
   — Ищем!
   — А что мы ищем?
   — Что-нибудь! — уверенно ответил Веня, в раздумье остановившись перед пианино.
   — Нет! — прошептал Платон, изо всей силы мотая головой.
   — Да, — кивнул Веня, выскальзывая в коридор.
   Платон услышал шум в кухне. Пошел на звуки, обмирая от ужаса и потея. Он взял из рук Вениамина обмякшее и совершенно неподвижное тело Авроры и держал его, пока племянник шарил под сиденьем дивана.
   — Есть! — в его руке образовался гвоздодер.
   Укладывая Аврору назад, Платон отворачивал лицо из-за сильного запаха спиртного.
   Когда он вернулся в гостиную, Веня уже подцепил гвоздодером замок на крышке пианино. В состоянии отстраненного созерцания («Это не со мной происходит!») Платон смотрел, как с тихим скрежетом вытаскивается из дерева дужка.
   Крышка поднята. Платон подошел поближе на плохо слушающихся ногах, потому что Веня застыл истуканом. Заглянул внутрь. Половины струн не было. Внутренности пианино были почти все разворочены. На днище лежала подстилка из кроличьих сшитых шкурок. Но Веня смотрел не на нее. На белом мехе лежало еще что-то, Платон в полумраке в первый момент принял это за кучку тряпья. Вениамин взял это и поднял. Потом вытащил, чтобы рассмотреть в слабом свете ночника.
   — Шкурка, — прошептал он.
   Протянув руку, Платон тоже коснулся странной одежки — что-то вроде комбинезона на «молнии» с рукавами и штанинами.
   — Да, это какая-то кожа. Отлично выделанная.
   — Это шкурка! — зациклился на своем Вениамин. — Значит, она с Федькой сейчас в ванной.
   — Конечно, она там с Федькой, мы же видели это своими глазами! — начал было уверять Платон и осекся, вспомнив, кого он видел. — Давай пойдем ко мне в спальню и все обдумаем. Так не может быть. Это посторонняя девушка, она как-то пробралась в квартиру и теперь… В ванной комнате с Федором…
   — Сначала я все обыщу! — заявил Веня. — Если она — посторонняя, то где-то должна быть Квака!
   — А Квака могла выйти прогуляться! — уговаривал его, сам себе не веря, Платон.
   Но Вениамин и не слушал совсем. Как одержимый он облазил антресоли в туалете и в коридоре, обшарил все шкафы в кухне, платяной шкаф в спальне Платона, огромный письменный стол с тумбами в библиотеке и маленький в спальне. Вернулся в гостиную. Пока Платон, обмирая от страха, стоял в коридоре на случай внезапного выхода из ванной Федора с девочкой, Веня перековырял раздвижной диван, кресло-кровать, еще раз залез в шкаф и в пианино.
   — Кабинет! — решительно потребовал он, напирая на Платона горячим телом и еще больше пугая того безумными глазами.
   Платон сидел на широкой лежанке, пока Веня метался по почти пустой комнате, то и дело шарахаясь от собственного отражения в зеркалах.
   — Сядь, — попросил Платон, показывая рукой рядом с собой. — Сядь, я кое-что расскажу тебе. Поверь, это галлюцинация.
   — Я уже говорил, что такого не может быть! — воскликнул Веня.
   — Сядь. Вот так. Послушай. Я точно знаю, что девочка, которую мы видели в дверях ванной, — галлюцинация. Я не знаю, как Квака это делает, но у нее отлично получается.
   — Значит, Федька сейчас в ванной трахается с галлюцинацией, да? Это галлюцинация так громко подвывает?
   — Я хочу кое-что тебе рассказать. Но сначала ты должен успокоиться. Успокоился?
   — Тони, ты сам успокойся.
   — Хорошо. Ты уже видел эту девочку, так ведь?
   — Я ее не только видел, но и трогал!
   — Значит, — взял Платон племянника за руку и сжал ее, успокаивая дрожь, — ты должен был ее хорошо рассмотреть. Она сейчас стояла голая, я разглядел…
   — И что? — не понимает Веня.
   — Низ живота. У нее совершенно голый лобок. При достаточно маленькой груди. О чем это говорит? О том, что она — несовершеннолетняя.
   — Как это? — напряг лоб Веня.
   — Она незрелая в половом отношении. Она еще маленькая.
   — Тони, у тебя вчера вечером телки были?
   — Телки?
   — Да, телки! Ты сам говорил — на заказ!
   — Не кричи. Были у меня… телки. И что?
   — А то, — отнял Вениамин руку и сменил выражение лица на снисходительное: — Наверняка они были дорогими телками, так?
   — Допустим… — все еще не понимал Платон.
   — Тогда ты должен знать, что они не только это место выбреют по делу, а и любое другое!
   — Это не выбрито, мне ли не знать, как выглядит выбритое место у женщины! — горячо заверил Платон племянника. — Ты не даешь мне договорить. Не перебивай. Я точно видел, что это не бритое и не эпилированное. Дело в том… Дело в том, что эта девочка очень напомнила мне другую, которую… которая…
   — Которую ты когда-то трахал, — пришел на помощь племянник, — Ну и что?
   — Она сказала, что ей восемнадцать. А когда я… усомнился, я подозревал, что она еще совсем девочка, понимаешь? Хотя она уверяла меня, что это — наследственное. Чтобы обмануть меня… Я был категорически против наших близких отношений, и она, чтобы уговорить меня, уверила, что у всех ее взрослых родственников по женской линии совершенно голый лобок и все это место.
   — Ну и что?
   — Она врала. Недавно я узнал, что ей было пятнадцать. Я совершил половой акт с несовершеннолетней.
   — Ну и каким боком это относится к Кваке в ванной?
   — А таким, что это не Квака. Я видел паспорт Кваки. Ей уже восемнадцать. К восемнадцати годам даже очень отстающая в половом развитии девочка в достаточной степени обрастет волосами под мышками и на лобке. И потом… Ты же не можешь всерьез думать, что шкурка, которую мы нашли…
   — Это можно легко выяснить, — заявил Веня.
   — Как?
   — Поймать Кваку утром и осмотреть ее голую! Если у нее окажется такая же лысая…
   — Прекрати. Это смешно.
   — Ничего не смешно. У красавицы Кваки, которая сейчас в ванной, есть две родинки под мышкой. Близко к груди. Отлично видны, когда она поднимает руку. Маленькие, одинаковые и рядом.
   — Теперь мне хорошо понятны мотивы вашей драки с Федором! — заметил Платон.
   — Да не было драки. Федька мне врезал в висок, я сразу свалился. Ничего потом не видел и не помню.
   Они замолчали. И Платону вдруг почудилось чье-то дыхание, совсем близко. Он вздрогнул. Веня тяжело вздохнул и спросил:
   — Тебе грозила статья из-за этой малолетки?
   — Да. Но дальше попыток шантажа дело не пошло. Веня, мы говорим не о том. Помнишь, ты сказал об идеале женской красоты? Ты еще говорил, что все, облизавшие фотографии, видели на пианино именно идеал, мечту, но ведь у всех эта мечта — своя, не похожая на идеалы других.
   — Ну, говорил.
   — Значит, — вздохнул Платон, — мы с тобой тоже видели в проеме двери мечту. Ты — свою, а я — свою. Эта девочка очень похожа на ту, которую я любил. Так ведь не может быть. Только если она — видение.
   — Лажа все это, — отмахнулся Веня. — Я ее щупал! Она пищала. Видения пищат?
 
   Когда еле живой от усталости Платон добрался до своей постели, ему сначала пришлось ее заправлять — Веня проявил недюжинное рвение в поисках Кваки. Улегшись, Платон закрыл глаза и почти сразу забылся.
   Он не столько услышал, сколько почувствовал шаги у кровати. Затих, стараясь дышать ровно и спокойно. Илиса подошла сначала к изголовью, постояла, прислушиваясь, потом направилась к ногам. Она залезала под одеяло очень осторожно, Платон едва ощущал движения ее тела. Улеглась она так, чтобы не касаться Платона, и почти сразу заснула. Платон определил это безошибочно: Илиса начала храпеть. Тяжелое дыхание сменилось негромким храпом.
   Платон осторожно выбрался из-под одеяла. Прошел на цыпочках в коридор. Тишина. Он стоял у дверей в гостиную почти полчаса — ни звука. Диван не содрогался, пружины не скрипели, никто не стонал сладострастно и не вскрикивал. Тогда Платон решился и с максимальной осторожностью открыл створки двери. Он шел по комнате, совершенно не понимая, что станет делать, если сейчас в кровати с Федором будет лежать девочка, которую он видел в проеме двери. Не знал толком Платон Матвеевич и как быть, если Федор окажется один.
   Разложенный диван оказался пустым.
   Постояв в растерянности, Платон, естественно, пошел в ванную. Никого. Тут он заметил тень за витражным стеклом кухонной двери и вошел в кухню.
   Федор сидел у стола на диванчике и вертел в руках гвоздодер как раз над головой спящей Авроры.
   — Федя!.. — кинулся к нему Платон.
   — Садись, Тони, — улыбнулся тот. — Что ты бродишь ночью? Разбудила она тебя?
   — Кто? — обомлел Платон.
   — Квака. Сказала, что пойдет спать с тобой, со мной толком не поспишь.
   Не зная, что ответить и как вообще вести себя в такой ситуации, Платон все же решил отойти от Федора с гвоздодером подальше.
   — За кошелку беспокоишься? Не беспокойся, Тони. Это даже хорошо, что она на меня зуб имеет.
   — А она… имеет? — уточнил Платон, присаживаясь за стол напротив племянника.
   — Да она меня терпеть не может. Как видит — убить готова. Это хорошо.
   — А что в этом хорошего? — спросил Платон.
   — А то, что сделает, как я захочу, — самодовольно заявил Федор. — Ты не сделаешь, и Венька не сделает. А кошелка эта сделает.
   — Я ничего не понимаю, — пробормотал Платон. — Скажи, Федор, ты счастлив? — спросил он, заглянув в глаза племяннику.
   Тот блеснул в улыбке белыми зубами.
   — Как сказать, Тони. Вроде все у меня по теме, а тоска бывает.
   — Вот-вот, расскажи поподробней о тоске.
   — Не смогу я исполнить, что отец хотел. Ну какой из меня разводной? Обязательно чего-нибудь напортачу. Отец авторитет имел, связи. Если он хотел, чтобы я пошел в разводные после него, зачем не давал жить рядом? Зачем отдавал в интернат? А то вообще — наймет пяток охранников, отправит в Швейцарию в горы. В гробу я видал эти горы. А когда мы с Венькой домой приезжали — он уезжал. Конечно, я мог бить тачки, снимать телок, покупать чего хочу. Но я тут подумал… Венька умнее меня будет. Он по жизни умнее. Пусть он попробует.
   — А ты?
   — А я пока что на голову совсем как больной.
   — В смысле — от удара аквариумом?
   — В смысле — ничего не понимаю и ничего не хочу от жизни, кроме койки, — объяснил Федор. — Я, Тони, сейчас столько от жизни имею, сколько никогда не имел и не знал, что такое может быть в натуре.
   — Да, конечно! Ты — влюблен! — прошептал Платон, ругая себя за непонятливость.
   — Не знаю, не зна-а-аю, — задумчиво протянул Федор. — Но убью любого, на кого она посмотрит. Иди спать, Тони. Я еще посижу. Мне жалко спать.
   — Дай-ка мне гвоздодер, — на всякий случай попросил Платон.
   В дверях он остановился.
   — Федя… Ты все время ходишь в шлеме. Я тут подумал… Ты боишься, да?
   — А ты не боишься?
   — Я о смерти думаю по-другому, у меня свои заморочки, основанные на чувстве вины. Я спросил, потому что хочу тебе помочь, у меня есть хороший…
   — Уже все нормально. Скоро кончатся две недели. Мазь от смерти, помнишь? — объяснил Федор, видя недоумение Платона.
   — Конечно, конечно, — пробормотал тот, уходя: Он осторожно забрался под одеяло в твердой уверенности, что не заснет из-за всхрапываний Кваки. Стал думать, что лучше — отвести Федора к знакомому психиатру или не развеивать миф о великой силе заговоренной мази. Тоже… кстати, своеобразная психотерапия… Как хорошо и спокойно засыпается под ее сон…
   Он встал очень рано, но Кваки в постели уже не было. Принял душ, тщательно выбрился, долго выбирал одежду. К светло-голубому пиджаку подобрал серый галстук с металлическим отливом. Потом полчаса выбирал туфли, открыв низкие шкафы для хранения обуви — двадцать четыре ящика вдоль длинной стены.
   Платон Матвеевич ехал договариваться с Птахом. Он отлично выспался, сам сварил кофе на кухне под сонное бормотание Авроры. Платон впервые ехал на серьезные деловые переговоры, совершенно не подготовившись к ним. В том смысле, что без репетиций, без предварительного обдумывания вариантов вопросов-ответов, без составления плана беседы. Любой другой человек поступил бы так, будучи совершенно уверенным в себе. Платон же Матвеевич изо всех сил старался не строить никаких предположений и вообще не думать о предстоящем разговоре, потому что находился в состоянии жуткой паники. Сохранять внешнюю невозмутимость и видимость слоновьего спокойствия ему помогали только выверенные действия по исполнению примитивных бытовых необходимостей — четко отмеренные две с половиной ложки сахара в кофе, носки, подобранные в тон к туфлям, ненавязчивый одеколон, безупречный узел галстука.
   В такси, правда, Платон позволил себе покуражиться над собственной самонадеянностью. Ему казалось, что он предусмотрел все, бессонными ночами проворачивая в голове ходы против себя и возможность выкрутиться из любой условно выстроенной в уме ситуации. Иногда даже Платону приходило в голову, что человек, задумавший его уничтожить, никогда в жизни не додумается до этих самых, выстроенных в его воспаленном мозгу ситуаций. Но… Выстраданная годами подготовки к подобному дню тактика сегодня никуда не годилась. Вместо реальной физической или бумажной борьбы, вместо преследований его обложили такими невыносимыми условиями существования, что поднесенный к лицу белоснежный платок уже воспринимался им самим как белый флаг сдающегося.
   Именно состояние паники не дало возможности Платону поразмыслить над событиями прошедшей ночи. Конечно, гвоздодер в руках Федора над головой спящей Авроры насторожил, но теперь он лежал, закиданный маленькими подушками, спрятанный в одному ему (как Платон наивно надеялся) известном месте — в тайнике в его кабинете.
   Конечно, Платон Матвеевич не предполагал, что Федор и Аврора в силу разных обстоятельств останутся в этот день одни. Он уехал улаживать свои дела, а Квака уговорила Вениамина поехать с нею в свой офис и привезти оттуда аквариум взамен разбитого накануне — шесть лягушек все это время топтались друг на дружке в трехлитровой банке.