Васина Нина. Приданое для Царевны-лягушки

   Платон застыл у большого дивана в гостиной.
   — Господь с тобой, добрый человек, не нужно меня класть на супружескую кровать! — вступила старушка. — Мне бы в уголочек, чтобы не мешать никому… Вон там, в коридорчик, как собачку бездомную. Неудобно мне будет в этой большой комнате сначала надо обвыкнуться в коридоре, присмотреться, что за народ в доме, может, кому сильно помешаю…
   — Можно вынести в коридор раскладное спальное кресло, — поучаствовала в обустройстве пострадавшей и Илиса. — У тебя не коридор — целый холл
   в коридор выкатили кресло, вынесли торшер к нему и маленький антикварный круглый столик из кабинета. На столик, царапнув Платона по нервам тут же были помещены шиньон и сумка.
   — В кабинете есть раздвижная ширма, — задумалась Илиса.
   — Ни в коем разе! — воспротивилась усаженная в кресло старушка. — Это же я ничего видеть не буду!
   И Платон с облегчением выдохнул, отгоняй от себя видение трехстворчатой старинной ширмы в углу коридора. Из китайского шелка с ручной вышивкой и бамбуковыми стойками.
   Появившаяся через полчаса врач по вызову сначала долго расспрашивала Платона Матвеевича о самочувствии, настояла, чтобы послушать его сердце, корила, что он не соблюдает постельный режим после инсульта, и поражалась его бодрости и быстроте движений.
   — Это у вас нервное, — приговорила она, наконец, после долгих раздумий.
   Старушка в коридоре вся извелась от недостатка внимания и даже начала покашливать и постанывать.
   Платон вкратце описал ситуацию и удалился из коридора.
   Врач пришла в гостиную не скоро. Осмотрела притихших перед выключенным телевизором домочадцев.
   — Это не та женщина, которая?.. Которая стреляла в вашего…
   — Нет, — Платон прервал ее потуги тактично выразиться. — Эта совсем старушка, к тому же — монашенка.
   — Мне сорок восемь лет, — с обидой сказала врач, — и я не считаю себя старушкой.
   Вениамин и Квака уставились на нее с удивлением, а Платон закрыл глаза и положил правую ладонь на грудь — туда, где от предчувствия новых неприятностей трепыхнулось сердце.
   — Ваша старушка пятьдесят шестого года рождения. Отменное здоровье, наработанная мускулатура, ни капли лишнего веса.
   — А сколько ей лет? — не справился с расчетами в уме Вениамин.
   — Полных сорок семь.
   — Как вы узнали? По паспорту? — спросила Илиса.
   — Нет у нее паспорта, вот что мне больше всего не нравится. Говорит, что божьим людям паспорт ни к чему. Сует какую-то справку с неразборчивой печатью. По справке узнала!
   — Не кричите, — поморщился Платон. — Она похожа на монашенку.
   — Да. По одежде и нижнему белью могу сказать, что эта дамочка не из светского салона выскочила на дорогу перед вами. Как минимум — сектантка.
   — Пожалуйста, — устало попросил Платон, — скажите, что у нее сломано, и покончим…
   — Ничего, — уверенно ответила врач, с нескрываемым удовольствием отметив некоторую растерянность на лицах присутствующих.
   — То есть ее не нужно отправлять в больницу? — уточнил Платон.
   — Ей нужно нарисовать на левой ягодице сетку из йода. Это можно сделать спичкой, — уточнила врач.
   — Зачем это? — насторожился Веня.
   — Гематома, — объяснила Илиса.
   — Это не заразно? — скривился он.
   — А голова?.. — Платон постучал себя по лбу.
   — Никакого намека на сотрясение мозга, отличные реакции на раздражители, — поняла его врач с полуслова.
   Платон подумал, что пора бы ему обрадоваться — старушка… то есть сбитая женщина, оказалась совершенно целой и невредимой, если не считать синяка на заднице.
   — Вот и отлично, — он провел ладонью по столу, как бы сметая все свои страхи.
   — Платон Матвеевич, — не могла успокоиться врач, — не стоит приводить к себе в дом незнакомых женщин.
   Илиса прыснула.
   — Господи, я ее сбил, она монашка! Куда мне нужно было ее приводить?
   — Я только хотела сказать, что у этой монашки татуировка на спине. Что, согласитесь, несколько странно для…
   — А сыпи у нее на спине нет? — перебил Платон. — Или каких пятен заразных? Вы же врач, я вас пригласил для осмотра пострадавшей — обратите внимание! — пострадавшей, а не подозреваемой в уголовных преступлениях!
   В этот момент Платон подумал, что хорошо бы сплюнуть для порядка, чтобы прогнать подальше сорвавшиеся в раздражении с языка слова. Но не сплюнул. Неудобно было перед врачом.
   — Добрые люди-и-и! — раздалось из коридора. — Попить бы!
   Илиса взяла кружку с водой.
   — Никакой мочи нет подняться, в глазах темно!.. — стенала в коридоре монашка. Илиса что-то тихо втолковывала ей.
   — Нет, что ты, какая еда! — отказывалась пострадавшая. — Разве пару яичек, хлебушка с чаем да яблочко. И то не знаю, смогу ли…
   Вернувшись в кухню, Илиса взяла поднос и стала загружать его едой. Платон протянул врачу деньги и пошел ее проводить. В коридоре он заметил, как женщины обменялись быстрыми недоверчивыми взглядами.
   Потом он долго разглядывал поднос, уставленный тарелками. Холодная вареная говядина, бутерброды с колбасой, сыр, поджаренные тосты, персики, открытая баночка красной икры и кофейник, который еле поместился.
   — Это ей? — опешил Платон.
   — Что ж я, голодного до смерти человека по глазам не распознаю!
   Он постоял в кухне, чтобы дождаться реакции монашенки. Дождался.
   — А яичек так и не принесла, девонька! Я яички люблю. Всмятку!
 
   Ночью Платон проснулся от плача. Он сел в кровати и затаил дыхание. Кто-то плакал, негромко, отчаянно, не таясь. Нашарив шлепанцы, Платон вышел в коридор. Плач прекратился. Платон обошел неспешно всю квартиру. В гостиной на огромной постели спала в уголке Илиса. То, что она спала, подтверждал негромкий равномерный храп. Подойдя к кровати, Платон захотел накрыть одеялом крохотную ступню, уже протянул было руку, но замер, пораженный. Он соотнес расстояние от раскинувшейся Илисы до этой пяточки в другом конце разложенного дивана и вдруг понял, что чувствует человек, столкнувшийся со сверхъестественным. Оторопь сердца — так бы это назвал Платон Матвеевич, если бы захотел в тот момент описать свое состояние. У него было несколько секунд, чтобы решиться. Он не приподнял одеяло. Рука дернулась, словно в неудачной попытке перекрестить, но он не открыл одеяло. Наклонился и прижался губами к ступне, чтобы только убедиться — живая, теплая. Пятясь, ушел к двери на цыпочках.
   В библиотеке спал Вениамин. Платон выключил плеер у него на груди и осторожно снял наушники.
   В коридоре он стал у скорчившейся под пледом пострадавшей и тихо спросил:
   — Что вы плачете?
   — Душа тоскует, — высунула голову женщина.
   — Как вас зовут?
   — Лукреция я, — с готовностью ответила она. — А в миру была Лужана.
   — У вас какая-то справка имеется, — замялся Платон. — Что там написано?
   Он думал, что монашка покажет ему справку, но та пробормотала скороговоркой — наизусть:
   — Раба божья Лукреция, приписанная к Волховскому монастырю Печерского района, имеет годы рождения 1956 и 1989.
   — Почему годы разные? — удивился Платон.
   — В первом годе я родилась на свет божий, а в другом — приняла постриг.
   У этой женщины две даты рождения. У Илисы два тела. Может такое быть? Что там лежало под одеялом? У изголовья — верхняя часть Кваки с зеленым бородавчатым телом ниже пояса? А внизу? Верхняя половина лягушки со стройными женскими ножками…
   — Да тебя бесы одолели! — заметила Лукреция. — Наклонись.
   Платон наклонился, и монахиня мелким крестом перекрестила его голову много раз и при этом поплевала, что-то приговаривая.
   — Спасибо, — чувствуя себя идиотом, поблагодарил Платон, проведя рукой по волосам, а потом вытер ее о пижамные брюки.
   — Ничего, ничего… Я поживу у тебя, окроплю дом святой водой, а то нечисти тут — видимо-невидимо!
   — А вы… Вас в монастыре не хватятся? — с надеждой поинтересовался Платон.
   — Не хватятся! — успокоила его Лукреция. — Я уже три года как странствую. По святым местам ходила, душой очищалась, а теперь приживалкой живу. При церкви батюшки Апексима. Пока церковь строится, я за рабами приглядываю.
   — Рабами? — удивился Платон.
   — Ну да, за рабами божьими беженцами — да странниками всякими незаконными. Я как раз шла проведать попрошаек, что милостыню собирают у моста, а тут ты меня сбил, прости господи твою душу грешную… — крестясь, Лукреция села, свесив ноги, пошарила в сумочке и вдруг закурила, щелкнув зажигалкой.
   У Платона от такой непосредственности пламя зажигалки размножилось в глазах десятком огоньков.
   — Невозможно!.. — прошептал он, не в силах быстро и правильно сформулировать запрет. — В моем доме не курят!
   — Ох-ох-ох, — покачала головой Лукреция, — раскудахтался! А может, мне нервы упокоить надо? Сядь, — она постучала рядом с собой по разложенному креслу. Затянувшись как; следует, заметила, выпуская дым: — Вон у тебя какие глаза блудливые! Чего бродишь ночью по дому, а? Много грешишь?
   — Что?.. что вы сказали? — опешил Платон. Он как раз в этот момент обдумывал, провалится ли под тяжестью его большого тела разложенное кресло, если и в самом деле сесть?
   — Грешишь, спрашиваю, много?! — закричала Лукреция, как глухому.
   — Не кричи,. — поморщился Платон, от возмущения легко переходя на «ты». — Немедленно прекрати курить! — приказал он громким шепотом.
   — Ладно, — согласилась Лукреция, затянулась напоследок и вдруг, наклонившись, тронула его за ногу.
   Платон отшатнулся назад, потеряв шлепанец.
   Лукреция положила на пол сигарету, подобрала тапок и шлепнула им по дымящейся сигарете, как бьют по большому таракану.
   Платон от таких ее действий захлебнулся на слове «Паркет-с-с!»
   — И все дела, — удовлетворенно заметила монашка, выпрямляясь.
   Совершенно обессилев, Платон сел рядом с ней, не сводя глаз со шлепанца.
   — Ну вот, — кивнула Лукреция, — толстуха, которая развалилась одна на большой кровати, она тебе кто?
   — Невестка, — ответил Платон и задумался. — То есть она теперь вдова получается.
   — Твой сын умер? — буднично поинтересовалась монашка.
   — Не сын. Племянник. Старший, — уточнил Платон. — У меня нет детей.
   — А в комнате с книжками, значит, младший племянничек спит, — кивнула сама себе Лукреция и вдруг спросила, близко придвинувшись: — Отпевали?
   — Что?.. — отшатнулся Платон.
   — Ты глухой или дурак — с одного раза не понимаешь? Отпевали умершего, спрашиваю?!
   — Наверное… — пожал плечами Платон, пытаясь вспомнить, что говорила Илиса о похоронах.
   — А то отпеть нужно, — строго заметила Лукреция. — Просто необходимо. Ты вот что, Платон, имей в виду: твоя невестка — ведьма.
   — Я знаю, — отмахнулся Платон и вдруг подумал, что не называл ей своего имени. — А ты как определила?
   — А разве нормальный здоровый, как бык, молодой мужик возьмет такую в жены? Это только по колдовству или по уговору какому.
   Она могла слышать его имя, когда приходила врач.
   — Бобылем, значит, живешь, — заметила Лукреция. Такое замечание ответа не требовало. Они помолчали.
   — Ладно, — монашка решительно стукнула кулаком в ладонь. — Давай, Платон, договоримся так. Я поживу у тебя несколько дней, а ты скажешь своим, чтоб слушались меня. А я у тебя наведу чистоту. Углы обтрушу, где нужно водичкой побрызгаю, где нужно — поплюю, чтобы всякая нечисть…
   — Нет, — спокойно сказал Платон.
   — Нет?
   — Нет.
   — А если я в милицию заявление напишу на ущерб? — поинтересовалась Лукреция. — У меня и свидетели имеются.
   — А если я сам приведу участкового, чтобы ой хорошенько проверил твои документы?
   Лукреция задумалась. Платон тоже молчал, не торопя ее.
   — Да мне нужно-то всего три дня. Отлежусь, отмоюсь, отъемся. А то у отца Апексима вечный пост. А я за это отмолю твоего племянника умершего.
   — Отмолишь? — не понял Платон.
   — Отпевание устрою по знакомству, настоящее. И отмолю грехи. Он ведь умер молодым?
   — Молодым, — Платон закрыл глаза, не пропуская боль в сердце.
   — Значит, грешил где ни попадя, так? Что ж я, не знаю их, молодых…
   Она полезла рукой в сумочку.
   — Нельзя, — тихо приказал Платон. Лукреция вздохнула и убрала руку.
   — Значит, договорились? — Она посмотрела на Платона. В полумраке коридора ее лицо с изумительным овалом, большим удлиненным лбом, как у голландских женщин на древних портретах, казалось молодым и давно знакомым.
   — В квартире не курить, — сдался Платон.
   — Ладно. В холодильник я буду заглядывать часто, скажи, чтобы твой племянник не цыкал.
   — Мойся почаще, а то от тебя бомжами пахнет, — продолжил обсуждение ее пребывания Платон.
   — Еще я обязательно пороюсь во всех шкафах.
   — Это зачем?
   — Люблю рыться в чужих шкафах.
   — Ну, ладно…
   — Могу чего-нибудь по забывчивости в сумку положить. Дорогих вещей не беру. Ты потом посмотришь сумку сам и с чем не сможешь расстаться, заберешь. У меня нет вшей, чистая я, — невпопад заметила Лукреция.
   — Поздравляю… Три дня?
   — Три. Надеюсь, я все успею.
   Перед тем как уйти в спальню, Платон запер кабинет. Он чувствовал себя несколько успокоенным. Лег, раскинувшись, как всегда, закрыл глаза, обдумывая, что рассказать Вениамину об Авроре.
   — Спишь? — прошелестело совсем близко и так тихо, словно и не звуки это были, а движение воздуха.
   Платон открыл глаза. У кровати стояла Илиса в длинной ночной рубашке. Она приложила палец к губам, призывая его молчать. Платон сел и подтянул к себе ноги. Илиса покачала головой — она не собирается укладываться.
   — Гони ее, Платон Матвеевич, — прошептала Илиса. — Она плохой человек.
   — Она останется на три дня. Отлежится и уйдет.
   — Ты слишком добрый. Она мне не нравится. А плачет как страшно, как по покойнику. Так собаки воют, чувствуя близкую смерть.
   — Три дня. Пусть ест, сколько хочет. И сколько сможет.
   Платон покосился на голые ступни Илисы. Она поджала толстые пальчики. Теперь ее ступня напоминала ласту, а та ножка…
   Сколько сможет съесть раба божья Лукреция, он узнал уже утром. Придя в кухню последним, Платон сразу наткнулся на взгляд Вениамина. Смотрел племянник сосредоточенно и зло.
   — И что у вас, доброе утро или какое? — поприветствовал всех Платон.
   — Доброе, слава богу — господу нашему Иисусу Христу, — с готовностью отрапортовала Лукреция.
   — Она сожрала всю ветчину, — заметил Веня.
   — Ладно, я съем бутерброд с сыром, — Платон сел и выжидательно посмотрел на Илису.
   — Сыр она сгрызла еще ночью, — пожала плечами та.
   — Полголовки швейцарского сыра? — не поверил Платон.
   — И тот, который тертый был, в пакетиках, — кивнула Илиса.
   — Не одна я по ночам ем, — оправдывалась Лукреция. — Кто-то еще бродил под утро, шарил в холодильнике. Маленький, как мышка. Кто еще здесь живет? — Она выжидательно посмотрела на Платона.
   — Не твое дело, — грубо оборвал ее Веня и тоже посмотрел на Платона. — Скажи этой…
   — Прошу, знакомьтесь. Лукреция, Вениамин, Илиса.
   — Тоже мне — Лукреция! — хмыкнул Веня. — Я лично такого имени говорить не собираюсь. Нет, ну смолола она твой сыр, я не в претензии, если ты не против! — возмущался он, обращаясь к Платону. — А зачем потом мой зажирать — соленый, болгарский, из банки?! Нет, ты скажи, кому попрет брынза после килограмма дорогого сыра?
   — В миру меня звали Лужана Нагая, — громко заявила Лукреция, воспользовавшись небольшой паузой, Вениамин в этот момент оглядывал присутствующих, чтобы оценить степень их понимания ужаса происходящего.
   — И что тут имя, а что фамилия? — фыркнул Веня, наконец отключаясь от своей потерянной брынзы, которую он одну только и считал настоящим сыром.
   — Нагая — это фамилия, — разъяснила Лукреция. — От цыганского рода пошла — маменька, царство ей небесное, согрешила с цыганом, чтобы ему на том свете жариться в огне!..
   — На… гая, — задумался Веня. — Это, по-моему, просто голая?
   — Я, пожалуй, тоже воздержусь от Лукреции, — решил отвлечь племянника Платон. — Лужана мне больше нравится.
   — А я буду звать тебя Голая! Тони, ты еще не знаешь, как она боролась с жаждой после такого количества соленого сыра! — не может успокоиться Веня.
   Платон встал из-за стола, открыл пенал, где у него стояли вина, и обнаружил, что двух бутылок «рислинга» как не бывало.
   — Я его размешала со сметаной, получилось совсем не солоно, — гостья решила, видно, добить Вениамина.
   — Рислинг? — опешил Платон.
   — Ну что ты. Эту мочу чем ни разбавляй, все одно моча останется. Сыр соленый я со сметаной перемешала.
   — Так! — зловеще заметил Веня. — Значит, фермерская сметана тоже — тю-тю?
   — И еще батон колбасы и коробка французского шоколадного печенья, — грустно заметила Илиса.
   — Ничего, — Платон прошелся по кухне, вдруг отметив про себя, что ему хочется сбегать в круглосуточный магазин за французским печеньем — Илиса только его и ела с кофе по утрам. — Ничего. Нужно просто закупить побольше продуктов, загрузить холодильник.
   — Неправильно, Платон Матвеевич, — возразила Илиса. — Лучше дозировать продукты. И загружать каждый день понемногу.
   — Тебе, толстуха, вообще бы неплохо посидеть на диете, — огрызнулась Лужана.
   Вениамин выжидательно посмотрел на Платона. Тот никак не отреагировал на грубость, и Веня сердито ушел из кухни.
   — Тони! — позвал он из коридора. — Нужно поговорить.
   Они устроились в библиотеке. Платон поморщился, оглядывая смятое постельное белье на кожаном диване и грязный стакан на полу. Он вдруг подумал, что в отсутствие Авроры дом сделался грязным и каким-то заброшенным.
   Странно, но, живя один, Платон легко управлялся и с пылесосом, и со шваброй. Никогда в раковине на кухне не оставалось грязной посуды. В шкафчике в ванной лежал запас резиновых перчаток — Платон особое уважение испытывал к сантехнике, а вот Аврора ни разу перчатки не надела. Никогда на спинках кресел не висела забытая одежда. И все книги при этом стояли чистенькие на своих местах. Платон только вздохнул, заметив, что из четырех его книжек Рабле две стоят на одной полке, одна валяется на полу у кресла, а еще одна лежит на столе — раскрытая, обложкой вверх.
   — Тони, ты, конечно, хозяин, но иногда нужно думать головой, — довольно решительно начал свою речь Вениамин. — Что ты тащишь в дом кого ни попадя? Нужна женщина — скажи, будет стильная кошелка, любой масти — по выбору! Нужна уборщица — звонишь в фирму, приходит еще одна кошелка, убирает, моет и все с извинениями за неудобства! Нужна для души — звонишь в экскорт-экспресс…
   — Куда? — удивился Платон. — Куда я звоню для души?
   — Экскорт для состоятельных мужчин, — снисходительно объяснил Веня. — В такие фирмы бабцов берут только с образованием и с иностранным языком. На любую тему может поговорить, даже в любой картинной галерее все расскажет — сэкономишь на экскурсоводе! А может, тебе убогенькая нужна какая, чтобы поухаживать, полечить — есть и такие извращения, я знаю, так возьми напрокат у нашего адвоката! Он для детей гувернантку выбрал из хосписа! Знаешь, что такое — хоспис?
   — Знаю, — ответил пораженный Платон. — А ты-то откуда знаешь?
   — Да работал я адвоката, сведения наводил, — отмахнулся Веня. — Мало того что из хосписа, так она до сих пор ни черта не говорит по-русски, это вообще полный кайф получается!
   — Кайф?
   — Конечно! Провозишься с нею, как мать Тереза с неграми! Потому что она даже толком предупредить тебя не сможет, когда у нее понос, а когда — запор!.
   — Перестань кричать, я ничего не понимаю, — Платон поднял руки, сдаваясь. — Как зовут вашего адвоката?
   — Да не в тему наш адвокат, я говорю сейчас, что ты всех нас подставляешь!
   — Я подставляю?..
   — Конечно! Прикинь: ты — одинокий, богатый, да еще с такой работой, которая требует особой расслабухи. Тащишь в дом подозрительных баб, они тут спиваются… — Веня задумался, потом уверенно и громко продолжил: — Обжираются! А потом от безделья палят из пистолетов! Вот мы и решили тебя попросить…
   — Мы?
   — Я и Квака просим тебя прекратить тащить в дом кого ни попадя, а выбирать себе отдых по принципу безопасного кайфа. Ты только скажи, Тони, я тебе любое удовольствие обеспечу по чеку и с доставкой на дом! Ну ты прикинь, чем кончился твой насморк на Аврору?
   — Я… при чем здесь насморк? — ничего не понимает Платон.
   — А как это еще назвать? Притащил какую-то кошелку домой, внимания на нее не обращал, в койку с собой не брал, так, поглядывал иногда, как она пылесосит. Задница у нее, конечно, ничего, и ноги тоже…
   — Это становится совершенно невыносимым! Вениамин, сядь, — с напряжением в голосе попросил Платон. — Сядь, мне тебе нужно сказать кое-что важное.
   — Нет, Тони, ты пообещай, что бросишь свои экстремальные потуги, — Веня сел, но не сдался.
   — Веня, Аврора пришла в мой дом не потому, что я ее притащил. И не из-за меня совсем. Она пришла из-за тебя, понимаешь?
   — Это полная лажа, — покачал Вениамин головой.
   — Подожди, не перебивай. Ваш отец, то есть… твой отец, то есть мой брат Богуслав, он, как бы сказать…
   Платон мучительно и долго подбирал слова.
   — Тони, я тебя не перебиваю, — напомнил о себе Веня.
   — Да… Твой брат Федор…
   — Закончи с отцом, — попросил Веня.
   — Не перебивай же меня! — закричал Платон, вскакивая. — Твой отец имел особенность менять женщин так же безответственно, как и домработниц. То есть все его домработницы выбирались таким образом, чтобы выполнять функции… О господи! — закричал он, стуча себя кулаком в лоб. — Как же это выговорить?!
   — Тони, не подумай, что перебиваю, я просто предлагаю сделать, как на сходке. В первую очередь быстро проговорить основную тему, а потом уже все объяснять, а то можно не успеть до пальбы.
   — Правильно! — заметался по библиотеке Платон, то и дело автоматически поправляя книги, выдвинутые чьей-то небрежной рукой. — Сначала — основная тема. Она у нас такая: Аврора — твоя мать, Поэтому, узнав о смерти Богуслава, пробралась ко мне в дом под видом домработницы. Более того, — он спешил все быстро проговорить, — вероятно, она преследовала и еще одну цель — сделать тебя единственным наследником денег отца, поэтому просьба Федора о выстреле пришлась очень кстати.
   Выговорив все это, Платон осторожно посмотрел на племянника. Тот сидел, спокойно глядя перед собой, и напряженно думал. Платон вдруг осознал, что многое бы отдал, чтобы узнать, как и в каком порядке Вениамин все сопоставляет, увязывает.
   — Туфта полная, — к такому заключению Веня пришел после почти десятиминутного молчания. Платон обессиленно опустился на диван.
   — Есть неувязки, — настаивал Веня, видя выражение отчаяния на лице дяди. — Основных — две.
   — Две? — слабым голосом пробормотал Платон.
   — Первая. Какого хрена ей любить меня и стрелять в Федьку — он же тоже ее сын? И вторая…
   — Давай по порядку, — попросил Платон. — Федор не ее сын. Он сын другой домработницы, которая работала у брата до Авроры. Я не… я не помню имени этой женщины. Мне в голову не могло прийти, что я должен запоминать такие вещи, что они жизненно важны, понимаешь? Домработница беременела, уходила, приходила следующая, опять беременела… Вдруг — раз! — в доме появляется мальчик Федя, почти двухлетний, бегает, кричит, плюется! А потом — мальчик Веня, тоже бегает…
   — Это ты все — про отца? — удивился Веня. — А куда он девал этих… матерей?
   — Он мне объяснил, что выкупил вас у матерей, потому что не мог доверить воспитание сыновей таким женщинам. Если порыться, наверняка можно найти у его нотариуса бумаги, подписанные женщинами в момент получения денег. Отказ от всех прав на детей и от общения с ними.
   — То есть эта кош… Аврора — моя мать? Отец всегда говорил, что мы с Федором родные братья. Родные. Это значит — одна мать, так ведь?.. — Веня встал. — Я хочу ее видеть. Пусть она мне в глаза это скажет, дура недоделанная.
   — Веня, она не дура, она…
   — Дура последняя — стрелять в Федьку, моего брата!
   Теперь Платон заметил растерянность и испуг в глазах племянника и понял, что наступил кризисный момент.
   — Подожди, Веня…
   — Ты, Тони, меня теперь не трогай. Я уйду, а ты меня не трогай, а то сделаю чего не так, — Вениамин решительно направился к дверям.
   Отпускать его в таком состоянии совершенно невозможно.
   — Чего орете? — в библиотеку вошла Илиса.
   — Он сказал, что Аврора — моя мать, — Веня показал трясущейся рукой на Платона. — Прикинь, отец всю жизнь говорил, что наша с Федькой мать умерла, а Тони говорит…
   — Да, она твоя мать. Поэтому и рвалась в дом Платона Матвеевича, — спокойно заявляет Илиса. — Я сначала не знала, что она уже здесь, а потом поздно было — ни выгнать, ни уговорить.
   — Ты знала? — поразился Вениамин.
   — Да, — Илиса подходит к дивану и буднично сгребает в кучу постельное белье, выдернув угол простыни из-под ошалевшего Платона. Бросив белье на пол, она садится рядом. — Я с Авророй познакомилась давно. Она искала хорошего адвоката, на эту тему мы и сблизились. Еще она пила, хотела вылечиться.
   — Не вылечилась, — констатировал Веня и хихикнул.
   — Вылечилась. Пока меня не увидела на сватовстве. Ее сразу переклинило.
   — Я пойду, — направился к двери Веня. Илиса посмотрела в глаза Платону.
   — Минуточку, ты говорил, что есть две неувязки, — деловым тоном напомнил Платон и показал глазами Илисе — что делать?