Васина Нина. Приданое для Царевны-лягушки

   Вероятно, сон не успел захватить его полновластно и мгновенно, как в первый раз. Платон услышал глухие удары из-за стены, вскочил и бросился в коридор. Из библиотеки уже выбегал Веня.
   Дверь в гостиную была двойная, распашная. Платон столкнулся в двери с племянником, несколько секунд они протискивались в комнату, мешая друг другу, и Платон в эти секунды увидел сначала глаза Илисы из вороха кружевного постельного белья — испуганные, огромные. И только потом — Аврору, размахивающую у пианино красным пожарным топором на длинной ручке.
   Подбежавший Веня обхватил сзади Аврору, заваливая ее, а Платон ухватился за топор.
   — Как же вы не понимаете! — еле ворочая языком, объясняла Аврора. — Нельзя такого допустить!
   Вениамин, ухватив рукой под подбородок, уволок ее из комнаты. Аврора елозила ногами по полу и, жестикулируя, все пыталась объяснить свою ненависть к пианино и тупость присутствующих, допускающих наличие этого инструмента в комнате для молодоженов. Платон вышел, пятясь и прижимая к себе пожарный топор. Осторожно прикрыл створки двери. Перевел дух.
   Аврора, уронив голову на грудь, сидела на полу в коридоре, прислоненная спиной к стене, и похрапывала.
   Отдышавшись, Веня назидательно произнес:
   — Тони! Как же ты не уследил?!
   — Где она взяла топор? — не слышит его Платон.
   — Тони! Нельзя допустить, чтобы пианино пострадало.
   — Я знаю, где! — понял Платон, показывая на полуоткрытую входную дверь. — Она выходила в подъезд! У нас же пожарный стенд на втором этаже!
   Он уверенно отправился вернуть топор на место и, только спустившись на несколько пролетов, заметил, что одет совершенно неприлично. Белая рубашка, бабочка, семейные трусы и носки.
   Стекло пожарного стенда оказалось разбито. С большими усилиями, стараясь не пораниться торчащими осколками, Платон кое-как приладил топор на держатели. В этот ответственный момент мимо него наверх по лестнице пронеслись двое мужчин с оружием и в омоновской экипировке. Платон почуял неладное и поднимался наверх быстро, переступая ногами в носках через две ступеньки.
   Он немного опоздал. Омоновцы были уже в коридоре. Вениамин лежал на полу, закрыв голову руками. Аврора сидела там же и похрапывала. В живот появившегося в дверях Платона уткнулось дуло автомата.
   — Сигнализация! — простонал он, хватаясь за голову.
   Двести долларов.
   — Ты чего столько отвалил? — удивился поднявшийся с пола Вениамин. — Они же один раз приехали.
   Платон в ответ потряс выпрошенными у служивых наручниками.
   Они посмотрели на спящую Аврору. Потом Платон просительно и жалобно глянул на Веню.
   — Нет, Тони, — покачал тот головой, отступая. — Это твоя заморочка, ты с нею и разбирайся. Я ее к себе в комнату не возьму. Боюсь, зашибу ненароком. Я еще не отошел.
   И хотя Веня настаивал, что лучше не оставлять кошелку без присмотра даже в наручниках, Платон перетащил и пристегнул Аврору к трубе батареи в кухне. Он положил на пол плед, чтобы ей было не совсем уныло лежать. Потом принес рулетку, измерил расстояние от батареи до диванчика и ушел к себе совершенно успокоенный: если она оклемается и захочет лечь на диван, расстояние вполне допустимое, чтобы устроиться с вытянутой пристегнутой рукой.
   Вернувшись в спальню, Платон не смог сразу забраться под одеяло — его слегка трясло, лоб был потный. Он походил туда-сюда по комнате, посмотрел на часы. Половина восьмого… На этот раз процесс залезания под пуховое одеяло был значительно ускорен. Но заснуть Платон долго не мог — прислушивался и сильно иногда жмурился, прогоняя видение Авроры, пробравшейся к молодым с выдернутой из стены батареей и размахивающей ею над головой. Потом наступил наконец блаженный миг перехода от реальности к условному отображению жизни — Платон задремал и уже начал было поворачиваться на правый бок… Но ноге что-то мешало, сквозь сон он удивился — что там может лежать?.. А когда проснулся, понял, что там, в ногах, копошится кто-то живой.
   Как в кошмаре, он сел и осторожно потянул на себя одеяло, стараясь не анализировать ощущения своей правой ноги, на которой явно лежал кто-то теплый и живой.
   Одеяло медленно ползло вверх, открывая сначала ворох чего-то белого и кружевного, а потом — голову и полные розовые локотки в оборках кружев.
   — Платон Матвеевич, не тяните на себя одеяло, — спокойно попросила Илиса и тоже села.
   Поскольку Платон только замычал с отчаянием глухонемого, она ухватила ручкой край одеяла и на-.тянула его на себя, укладываясь.
   Сидя Платону было думать совсем невмоготу. Он упал в подушки, уставившись в потолок.
   — Можно я сниму ваши носки? — попросила Илиса.
   — Нельзя! — категорично выпалил Платон.
   — Но они же грязные!
   Дернувшись, Платон подтянул к себе ступни и смог, наконец, задать вопрос:
   — Что ты здесь делаешь?
   — Поспать пришла, а вы тут…
   На это Платону сказать было нечего. Тошнотой предчувствия неприятностей накатывал вполне естественный вопрос: какого черта эта девчонка делает в его кровати в первую… первое брачное утро и что думает об ее отсутствии молодой муж… Но Платон не успел все это сформулировать без излишней агрессивности. Дело в том, что он явственно услышал ритмично повторяющиеся звуки за стеной. Он так удивился, что опять резко сел. Прислушался. Сомнений быть не могло. Это содрогался разложенный в гостиной диван — ложе для новобрачных.
   — Платон Матвеевич, ложитесь. Давайте попробуем поспать хотя бы часик. Я очень устала, — попросила из-под одеяла Илиса.
   — Это невозможно, — прошептал Платон. — Я не смогу так спать. Я!.. Я отказываюсь участвовать в этой авантюрной бессмыслице. Что происходит? Слышишь — там, за стеной?.. Почему бы вам всем не оставить меня в покое? — Голос его набирал силу и агрессивность. — Почему бы вам, уважаемая невеста, не залечь в ванной? В вонючей воде! В любимом, так сказать, месте земноводных и пресмыкающихся!
   — Там занято, — спокойно ответила Илиса.
   — Неужели? — не поверил Платон. — И кто же там находится?
   — Там Аврора лежит, кофе пьет.
   — Неправильный ответ, — злорадно заметил Платон. — Она не может лежать в ванной. Она прикована наручниками к батарее в кухне!
   — Платон Матвеевич, ты только не волнуйся, ладно? Вытяни ногу.
   — Зачем это?
   — Я пощекочу тебе пятку, и ты заснешь. И мне дашь поспать.
   — Это черт знает что такое! — возмутился Платон, выбираясь из кровати. — Вылезай!
   — Не вылезу, — придушенно ответила Илиса, укрывшись с головой. — Мне очень нравится твое одеяло.
   — Вылезай, я отведу тебя в кабинет. Будешь там спать под этим одеялом.
   — А можно я посплю с тобой? — просительно пропищала девчонка. — Я боюсь спать с незнакомыми дяденьками.
   — Какими еще дяденьками? — Платон прервал свои неуклюжие попытки залезть в брюки. Он замер с поднятой ногой, предчувствуя новые неприятности.
   — В твоем кабинете спит незнакомый мужик. Отстанешь ты наконец? Все. Я заткнула уши. Я тебя не слышу!
   Задержав дыхание, Платон несколько секунд ощущал на себе тишину, как влажный туман от залива в сентябре. Но тут, скрипнув, диван за стеной опять начал издавать громкие ритмичные звуки.
   — С меня хватит! — Платон решительно направился к кабинету.
   Подергал дверь. Заперто. Вернулся в спальню, достал из секретера ключ.
   Ключ не поворачивался. Застыв в поклоне (Платон склонился, чтобы рассмотреть замочную скважину), он даже не пытался справиться с накатившей агрессией, настолько невероятным было осознание, что его (его!..) святая святых — кабинет — заперт ИЗНУТРИ! И первый раз он ударил в дверь головой — как стоял, набычившись, так и рубанулся лбом. Дверь выдержала. Тогда Платон ударил ладонью чуть выше замка, выбивая накладку из дверной коробки.
   Надо сказать, что, обнаружив на лежанке в кабинете Колю Птаха, Платон ощутил сильнейшее разочарование. И как он ни боролся с этим, направляясь к тахте, как ни уговаривал себя, справиться с сильнейшим желанием поднять Птаха за ногу вверх не смог.
   — Платон Матвеевич, это может сойти за оскорбление действием офицера при исполнении! — пискнул Птах, вися вниз головой, размахивая руками и стараясь дотянуться до одежды мучителя.
   — Что это вы здесь исполняете? — усмехнулся Платон. С улыбкой прошла злость. Он чуть опустил руку.
   Коля Птах стал на руки и попытался таким образом отбежать. Платон еще ниже опустил руку, пока Птах не нащупал свободной ногой пол.
   — Откуда у вас ключ от моего кабинета? — спросил Платон, усевшись на тахту и чувствуя, что ему совершенно не интересен ответ.
   — У меня есть дубликаты всех ваших ключей, — подсел к нему поднявшийся с пола Птах. — Я знаю цифровой код вашей сигнализации, группу вашей крови, размер одежды и обуви и количество пломб у вас во рту.
   — Да пошли вы!.. — лениво огрызнулся Платон.
   — Я знаю, что вы ночью употребили метадон. Путем вдыхания паров, — не унимается Птах. — Потом танцевали твист на крыше. А ваши племянники украли из морга тело отца и похоронили его. Вы знали? Что там еще интересного… Молодожены после свадьбы провели устрашающую для населения нашего города акцию по задымлению улиц и воздействию звуковыми сигналами, превышающими по громкости допустимые нормы. Если вам интересно — вся компания была задержана стражами порядка. Вам грозит уплата большого штрафа.
   — Это мои проблемы, — прошептал Платон. — Зачем вы тут?
   — Я должен был обследовать музыкальный инструмент, который вам доставили. На предмет прослушки, взрывчатки и камер слежения.
   — Обследовали?
   — Не смог, — покачал головой Птах. — Первый раз вижу пианино, запертое на замки. Я ждал за дверью, когда все уснут. Когда в квартире поутихло, я только было собрался войти, как выскочила ваша домработница, спустилась вниз и разбила там пожарный стенд. Странно как все у вас в доме… Она потащила в квартиру вот такой огромный топор. Пришлось просочиться за нею. Я уже начал было беспокоиться, но вы справились. О чем вы спросили?..
   — О пианино.
   — Да. У меня ничего не получилось — инструмент поставили в комнате молодоженов. Я побродил по квартире, присел вот тут, надеясь на случай, да и заснул. Кстати, я заперся не сразу. Кто-то входил в кабинет, обозвал меня неприличным словом и ушел. Тогда я закрыл дверь на ключ. Не люблю, знаете ли, когда обзывают. Кто это был?
   — Невеста.
   — Нет. Невеста изящная такая, красоты неописуемой. А ко мне входил кто-то круглый и злой, как колобок.
   — Вы знаете, как выглядит невеста? — снисходительно покосился на Птаха Платон.
   — А я подглядывал в замочную скважину. Как раз перед вашим приходом. Она ходила по коридору.
   Голая.
   — В ночной рубашке, — уточнил Платон.
   — Говорю вам — совершенно голая. Сначала пошла в туалет, потом сунулась в ванную, извинилась и ушла опять в гостиную. Кто у нас в ванной комнате сейчас?
   — Понятия не имею. Вас послушать, так у меня не дом — а заколдованный замок. В туалет ходит какая-то голая красавица… Знаете что, Птах, убирайтесь отсюда.
   — Вам не понравилась молодая невестка, а я тут при чем? — огрызнулся тот. — Я вообще-то пришел по делу. Анализ мази заказывали?
   Платон вспомнил пол-литровую банку с мазью для растирания. Кивнул.
   — Совершенно безобидная штука. Вот, пожалуйста, отчет. В основе — вазелин. Незначительные добавки лечебных растираний от радикулита. Мед. Глицерин. Ментол. — Помахав перед Платоном листком, Птах бросил его на пол.
   — То есть ничего такого для свертывания крови, например? — осторожно поинтересовался Платон.
   — Вы меня заинтриговали. Свертывания крови? Неужели ваша невестка подсунула подобную мазюку, уверяя, что та залечит любую рану?
   — Не совсем… — промямлил Платон.
   — Стойте, дайте подумать! — вдохновился его смущением Птах. — Дайте подумать… Если не ошибаюсь, она шарлатанит понемногу на тему всяких заговоров. Так-так… Какое место изволите намазывать, Платон Матвеевич?
   — Ничего я не намазываю!
   — А кто? Кто-то из племянников? Старшенький? Конечно, старшенький, — удовлетворенно промурлыкал Птах. — Новобр-р-рачный. Голову он все время шлемом закрывает, значит — грудь и спину мажет, да? Думает, что это вроде живой воды — любая рана не страшна?
   — А как, по-вашему, будет происходить передача Федору Омолову финансовых дел? — Платон решил немедленно сменить тему.
   — Я думаю, в нужный момент его найдут нужные люди.
   — Когда наступит этот момент?
   — Я уже говорил — в двадцать один год — недолго осталось.
   — Кто такие эти нужные люди? — Платон изо всех сил старался изобразить и лицом, и голосом полнейшее равнодушие.
   Птах задумался, бросая на Платона хищные и слегка удивленные взгляды.
   — Странно, какие вы вопросы задаете, Платон Матвеевич, очень странно. Для конспирации чересчур дебильные. Слишком уж неумело вы продолжаете изображать человека, далекого от финансовых дел своего брата. Я не понимаю, к чему это упорство.
   — А вы… — Платон задумался, подбирая слова, — а вы твердо уверены, что я все эти годы вел финансовые дела своего брата?
   — И не только брата, милейший бухгалтер. Вы отличный аналитик. Разработчик далеко идущих планов. Давайте же наконец поговорим начистоту.
   — М-м-м… — пожал плечами Платон, отводя глаза.
   — Вы умело распорядились нажитым командой Богуслава Омолова в перестроечной суматохе. И себя не обделили. А потом ваш брат — он же не авторитет бандитский какой-то, он в политику шагнул! — предложил вам играть с деньгами по-крупному. В масштабе, так сказать, политического устройства мира.
   — Это все ваши домыслы, Птах. Как вы вообще приплели меня к капиталу подобного действия? Почему? Я думал, думал и нашел ваш основной промах.
   — Неужели? — саркастически ухмыльнулся Птах.
   — Клуб Трубочников. Вы думаете, если я общаюсь с подобными людьми, даже на правах хорошего мастерового…
   — Хватит ломать комедию, — перебил его Птах. — У меня есть доказательства.
   — Вот как? — обмяк телом Платон.
   — Вот так. Я нашел вашу руку в деле оплаченной президентской кампании Литвы.
   — Руку — это в смысле?..
   — Не отпирайтесь. Это ведь была ваша идея? Действительно, куда русским нуворишам деньги засаживать? Самые известные шедевры на мировых аукционах скуплены и пылятся в загородных подвалах в двадцати пяти километрах от МКАД. Самые дорогие дворцы на самых известных побережьях — у русских! Тигры, крокодилы в квартирах поднадоели — скупают зоопарки на корню. Воображения уже не хватает. До этих времен в мировую политику у нас играли только спецслужбы. А теперь те, кто имеет азарт и большие деньги. Обидно вам, да? — вдруг хитро прищурился Птах.
   — Обидно? — удивился Платон.
   — Идея была хороша. Финансирование проведено грамотно, но живем ведь среди дураков, Платон Матвеевич! Самую изящную идею запорят грубыми ошибками. И среди этих чяусов-скаусов тоже за советские годы европейское чутье вымерло. Не умеют себя вести! Прокололся ваш протеже.
   — Минуточку, — Платон сложил перед собой ладони, соединив подушечки пальцев, — вы хотите сказать, что я деньгами Богуслава со товарищи провел финансирование президентской кампании Литвы, чтобы поставить на эту должность купленного литовского летчика-героя? И можете это доказать?
   — Доказать? Зачем это мне? Я вычислил ваш почерк, я знаю, что идея была ваша. Мне достаточно одной уверенности. Мы не в суде.
   — Любопытный у вас на мою тему сюжет получается. Какую роль в нем играют племянники?
   — Проходных статистов, — уверенно заявил Птах. — Они мне интересны ровно настолько, насколько могут потрепать одним только присутствием рядом ваши нежные нервы. Видите? Я откровенен. Теперь ваша очередь.
   — Отвык я от очередей!.. — осторожно потянулся Платон, закинув руки за голову. — У меня в ходе нашей беседы возникло такое предположение, что Богуслав, говоря о завещании на сыновей, имел в виду семейные деньги. Так, парочка фирм, парочка клубов. А вы раздули из этого возню на уровне отношений с мафией. Чего вы добиваетесь?
   — Семейные денежки или мафиозные, мне один хрен, — Птах отсел от потягивающегося Платона подальше. — В нужный момент вы сами выведете меня на нужных людей. А может, Платон Матвеевич, вы мне просто черканете вот тут, в блокнотике, номера счетиков и наименования банков, а? Не надо всех, парочка-тройка… Наизусть помните? У вас ведь, как у бухгалтеров, должна быть отменная память.
   — Что вы, Николай Батькович, — Платон укоризненно покачал головой, — это же будет самое настоящее оскорбление взяткой офицера при исполнении. Да и с памятью у меня после болезни проблемы. Давайте лучше поговорим о женщинах.
   — О женщинах? — разочарованно спросил Птах.
   — Ну да. Об Авроре, к примеру. О домработнице.
   — Хотите разговаривать о домработнице? Ну что ж… Не замужем, не состояла, не привлекалась. Последнее место работы — администратор московского фитнес-клуба.
   — Она ненормальная, — уверенно заявил Платон. — Зачем администратору фитнес-клуба идти ко мне в домработницы?
   — Вопрос понял, — по-деловому отреагировал Птах. — Выясним. Хотите, я с ней поговорю? Прямо сейчас.
   — Сейчас не выйдет. Она пьяная, лежит в кухне на полу, пристегнутая к батарее наручниками.
   — Фу! — укоризненно заметил Птах.
   — Да, я такой! — Платон встал.
   Они прошли в кухню. Авроры не было ни на полу, ни под столом, ни на диване. Поблескивая, висели на трубе у батареи застегнутые наручники.
   Решив хоть как-то употребить присутствие Птаха себе на пользу, Платон решил выяснить, какие неприятности грозят его племянникам в связи с несанкционированным захоронением Богуслава.
   — Да хрен с вами, Омоловы, — отмахнулся Птах, брезгливо скривив сочный рот. — Вы не обо мне беспокойтесь. О братве пусть племянники подумают. Братва не поймет — никого не пригласили на такое торжественное мероприятие.
   — Я еще хотел сказать… Пропавшая личинка богомола…
   — Знаю, — кивнул Птах. — Сперли вещественное доказательство.
   — Это не я.
   — Знаю. И с большим интересом прослежу, что из этого получится. — Птах решительно направился к выходу.
   — А что из этого должно получиться? — догнал его Платон. — Хотите привлечь племянников к ответственности?
   Задрав голову, Коля Птах весело посмотрел в лицо Платону:
   — Зря вы тогда в моем кабинете не просмотрели материал по богомолам более внимательно. Зря. Передайте вашему садовнику, что через три-четыре месяца детки вырастут и войдут в стадию половой зрелости. При условии, конечно, правильного и обильного питания, — уточнил он, ткнув в живот Платону пальцем. — Самки, кстати, могут вырастать до семи сантиметров в длину! Самцы поменьше.
   — И что? — не понял Платон. — Эти насекомые все равно долго не живут. Если я правильно запомнил, к зиме умирают. Месяца через три-четыре.
   — Платон Матвеевич! — воскликнул Птах, в странном азарте блестя глазами. — Эти три месяца они плодятся! Вы у нас кто? Бухгалтер? Ну так посчитайте! В оотеке может быть до трехсот яиц. Это триста маленьких богомольчиков. А самка склеивает не одну оотеку. Выходит в среднем по тысяче потомков. От одной самки! А сколько у вас самок вывелось в оранжерее, знаете? Хоть кто-нибудь знает?
   — Ерунда все это, — пробормотал пораженный Платон. Его воображение напрочь отказывалось равномерно расселить в оранжерее тысячу насекомых, по семь сантиметров каждое.
   Они услышали шум в коридоре и вышли. Федор тащил из ванной мокрую Аврору, кое-как обернутую махровой простыней.
   — Что опять?! — простонал Платон.
   — Ничего, Тони, — племянник изображал бодрую улыбку, пока Аврора пинала его ступней в лодыжку. — Жрать охота. Решил напомнить кошелке о ее обязанностях. Представь, она валяется в твоем жакузи, кофе хлебает и курит ментол. Вот, попросил вежливо приготовить нам завтрак, а она сопротивляется.
   — А действительно, почему бы нам всем не позавтракать? — потер ладошки Птах. — Вы, Федор Богуславович, отпустите дамочку, она оденется и сразу же приготовит омлет, так ведь?
   Нервно подергиваясь, Аврора сердито простучала босыми пятками в кухню.
   Через полчаса все собрались там за столом. Платон с изумлением разглядывал огромный омлет на сковороде. Восхищенно крякнув, Птах встал и бесцеремонно залез в холодильник.
   — Чего рыскаете? — любезно поинтересовалась Аврора.
   — Спасибо, уже нашел! — Птах открыл пакетик с тертым сыром и посыпал омлет.
   — А я люблю с оливками, — намекнула Илиса.
   Теперь Платон встал, достал банку оливок и выложил их на омлет. — Не возражаете? — он показал баночку с маринованными улитками.
   Никто не возражал. И между оливками на тертом сыре удобно расположились скользкие тушки улиток.
   — А я когда был маленький… — мечтательно заметил Веня, — почему-то ел омлет со сладким.
   Аврора резко дернулась, вставая из-за стола. С грохотом упала табуретка. Женщина, спеша, как на пожар, подняла сиденье дивана, достала литровую банку. И только когда открытая крышка звякнула, упав на стол, когда ложкой были выужены на блюдо ягоды, все поняли, что в банке был вишневый компот. Аврора не успокоилась, пока не достала все вишни, потрясла их в небольшом дуршлаге, чтобы стекли, и быстро рассыпала по омлету, который теперь больше напоминал странно украшенный торт.
   — Так, Венечка? — спросила она, облизывая руку, с которой капал красный сок. — Чего уставились? — она резко сменила тон, осмотрев остолбеневших присутствующих. — Каждый добавляет, чего любит!
   — Ну, если каждый… — Федор встал и полез в холодильник.
   Через три минуты вся лепота на омлете была засыпана рубленой розовой ветчиной.
   — Ох, граждане!.. — только и смог восторженно вымолвить Птах.
   Концентрированный компот разлили по бокалам. Федор добавил в свой водки. Платон — холодной минералки, Веня и Илиса — шампанского, Птах — кубинского рома, а Аврора выпила, не разбавляя.
   — С косточками было бы вкусней, — заметила она, вставая, чтобы убрать со стола.
   Женщина подошла к раковине, сначала сполоснула банку, потом капнула на губку немного моющего средства и засунула ее в банку, тщательно натирая стекло изнутри.
   Не в силах отвести глаз от ее руки, Платон вдруг отметил, как легко, без напряжения кисть Авроры вошла в отверстие, и от этого ему почему-то стало муторно и страшно. Наручники… Все еще висят на трубе. Естественно, с такой узкой кистью Аврора стащила браслет. Смутное воспоминание, забытое ощущение — когда-то он уже восторгался узкой рукой, легко, без напряжения проникавшей в горлышки банок, ему знаком этот изгиб у косточки, этот изогнутый мизинец!
   Раздался звонкий хлопок.
   — Тони! — крикнул Вениамин.
   Платон с удивлением разглядывает свою ладонь, залитую компотом, слегка разбавленным кровью, и кучку стекла на столе. Он раздавил бокал и не заметил этого.
   — Давай поцелую, и все пройдет!
   Как во сне он видит, что Илиса тянет к себе его ладонь, Платон сопротивляется и еле сдерживается, чтобы не закричать — Аврора сполоснула банку, заметила какое-то пятнышко и опять засунула в нее руку, царапая ногтем стекло изнутри. Эти пальцы за стеклом царапают его мозг с назойливым тонким звуком, от которого сводит зубы.
   Вскочив, он уходит в ванную, тяжело дышит там над раковиной, отслеживая струйку воды.
   — Кто-нибудь есть еще в моем доме? — свирепо сверкая глазами, поинтересовался он, выйдя в коридор с обмотанной полотенцем рукой.
   Все молчали.
   — Так, да? Я уезжаю на дачу! — заявил Платон. — А вы тут живите сами.
   — Подвезти, Платон Матвеевич? — подсуетился Птах.
 
   Подъезжая к Репине, Платон с упоением вдохнул запах гниющих водорослей и хвои.
   — Я вас здесь высажу, если не возражаете, — притормозил Птах. — Минут десять придется прогуляться пешком.
   — Не зайдете? — удивился Платон. Рвение Птаха ехать в такую даль и не пошарить в его доме показалось бессмысленным.
   — Нет, спасибо. У меня аллергия на розы. Садовник ваш, опять же, натура сложная и для меня почти непостижимая.
   — Знаете Гимнаста?
   Птах задумался. Платон уже собрался выйти из машины, не дождавшись ответа, когда Птах тронул его за руку.
   — Гимнаст был моим человеком в доме Богуслава. В вашем с братом доме в Москве, — поправился он.
   — Как это? — опешил Платон, уже осознав, что означают слова «моим человеком», но заставить себя поверить в это не мог. — То есть… — пробормотал он.
   — То есть стукачом.
   — А когда он… когда он ушел от Богуслава и стал жить со мной?
   — А когда он стал жить с вами, он перестал быть моим стукачом. Он стал стукачом братвы.
   — Какой еще братвы? — не веря, покачал головой Платон.
   — Можно сказать по-другому. Хорошо организованной команды под бывшим руководством бывшего спортсмена Омолова… и так далее. Регалии своего брата вы сами знаете. В перестройку он сменил друзей и соратников. Большие деньги — большие люди, так ведь?
   — Нет, — твердо сказал Платон. — Не верю.
   Птах посмотрел насмешливо.
   — Фотографии, на которых вы занимаетесь сексом с несовершеннолетней. Их Гимнаст сделал.
   — Зачем это ему?.. — опешил Платон.
   — Во-первых, конкретный компромат на вас, а во-вторых, он был неравнодушен к девочке Алевтине.