Васина Нина. Приданое для Царевны-лягушки

   — Платоша… — счастливо прошептал Кока, пытаясь добраться до его руки своей, в ссадинах. — Я уж думал… Слушай меня внимательно. Я оставил распоряжения обо всем своем имуществе. Там в бумагах есть телефон дельного юриста, он тебе поможет с опекунством, он знает.
   — С чем? — Платон наклонился пониже.
   — Дети… Они тебе нравились, ты будешь хорошим опекуном.
   — Кока, подожди…
   — Не перебивай. Они знают — если меня не станет, нужно ехать к дяде Платону. Они тебя помнят. Обещай, что не сдашь их чужим людям. Им нужна семья, они такие ранимые. Верочка наблюдается у психиатра, смерть матери… Никаких чужих людей, обещай!
   — Обещаю, — как в бреду прошептал Платон.
   — Вот и хорошо, вот и спасибо… Потом оценишь, потом. Это тебе будет избавление от одинокой старости. Платоша… Ты — куришь?..
   — Курю и пью дешевую водку. Кока, кто это сделал, ты видел?
   — А, это… Это мне божье наказание. Я видел его глаза. В шлеме. Через стекло. Если уж он пришел оттуда, чтобы меня убить, это наказание…
   — Кто это был?
   — Ангелы на мотоциклах, с цепями. Я шел из клуба… Они кричали, что я гомик. Какой же я гомик, Платоша? — Кока задергался со странными звуками, напоминающими кудахтанье. Платон вскочил, потом догадался, что это подобие смеха.
   — Сядь, Платоша. Я должен тебе рассказать. Сядь. Богуслав умер, когда меня увидел. Я ничего не успел сделать, он узнал меня и умер. Я думал посмеяться, унизить его, а он отдал концы.
   — Что ты говоришь?..
   — Гимнаст позвонил мне… Сказал, что Славка пьянствует в доме в Репине и хочет заказать дорогую проститутку, но чтобы… с экзотикой. Негритянку или японку. Бес попутал… Нет, не бес. Я всегда хотел отомстить ему, чего уж себе врать перед смертью. Это был шанс унизить его. Я им воспользовался.
   — Ты приехал к Богуславу в виде…
   — Не просто так. Не просто… Накануне он меня пытался снять в ночном баре. Я его сразу узнал, а он мне прислал сначала коктейль, а потом зеленую сотню, наколотую на ствол розы. Он меня пытался снять, понимаешь? Я чуть этим коктейлем ему в морду не плеснул, но бар дорогой, престижный, да и ситуация, согласись, марьяжная на тузах… А он говорит — люблю, говорит, высоких сильных женщин… Ох, Платоша, я, конечно, был в ударе — весь в перьях, в бриллиантах, но дал ему понять, понимаешь? Я дал понять! Прошептал — положишь меня, пойду с тобой. Он не понял… Подумал, что… да ладно. Когда понял, что я ему предложил армрес-тлинг, обиделся даже.
   — Что ты ему предложил? — спросил Платон плохо двигающимися губами.
   — Я его уложил, Платоша, вот это была сцена! Я дожал его руку до стола! А теперь думаю… Может, он поддался? Что-то меня тогда остановило, я отказался с ним поехать — проигрыш его. А когда позвонил Гимнаст, я был сам не свой. Сижу дома, прокручиваю эту сцену с борьбой и жалею — того не сказал, того не сделал!
   — Ты поехал в Репино?
   — Поехал, Платоша. А когда он… Когда он спросил, как меня называть, я сказал — «называй меня Кока, или Илюшка, как раньше». А все зря получилось… — глаз закатился.
   — Кока! — Платон сжал безвольную ладонь.
   — Да, зря… Я ничего не успел ему высказать, этой сволочи, шагающей по трупам и калечащей судьбы людей. Он умер от ужаса, представляешь?
   — Представляю… — прошептал Платон.
   — А все равно я тут лежу, умираю, но вспомню его рожу и… Женщина-мечта оказалась трансвеститом. Хоть одну мечту я ему испоганил. Но ты обещал! Дети — ты обещал!
   — Не беспокойся, — убрал свою руку Платон.
   — Лицо… мое лицо, — прошептал Кока.
 
   Вернувшись домой, Платон, не разуваясь, в ярости прошел к себе в спальню.
   Он стоял посреди комнаты, не в силах справиться с абсолютной пустотой внутри. Ничего не болело, ничего не хотелось.
   Обернувшись на шум, увидел в дверях Илису с Гимнастом, и горячая волна захлестнула сердце.
   — Вы! Оба… Думаете, что очень умные, да?
   — Он сказал, кто его?… — спросил Гимнаст.
   — Сказал! Хакеры… нет, не хакеры, рокеры, или байкеры — один черт! Вам лучше знать, как они называются. Вот что, стратеги и тактики! Мне это начинает надоедать! Мне это сильно начинает надоедать. Мне это уже надоело!!
   Оттолкнув их, Платон вышел в коридор и схватил трубку надрывающегося телефона.
   — Ах, это вы, Цапель, или как там вас? Цапель-могильник, да? Что вы хотите? Поговорить? Срочно? Очень хорошо. Когда я сочту нужным, я с вами поговорю так срочно, как вы себе даже представить не можете. Плевал я на ваши угрозы. В моем положении? А какое у меня положение?
   Подошла Илиса, взяла Платона за руку.
   — Средней тяжести? Очень интересно, — он заметил, что успокаивается, и кричать совсем расхотелось. — Знаете что, Цапель. Я поговорю с вами. На моей территории. Где моя территория? Хороший вопрос, — Платон посмотрел на Илису.
   — Зови его в Репино, — сказал Гимнаст.
   — Приезжайте в Репино. Когда… Сегодня я занят, после сегодняшнего еще дня три буду приходить в себя. Приезжайте в конце недели. Вот именно. Конечно, все обсудим. Конечно, все финансовые проблемы. Что? Номера счетов? Все подготовлю по лучшему разряду. Я тоже очень рад за себя — сделал правильные выводы из происходящего.
   К четырем вечера Платон был полностью одет. Он сидел в кресле, смотрел на разложенную кровать, изучая каждый изгиб смятой простыни, скомканного в ногах одеяла и пижаму, распластавшуюся на одеяле, как сдутое привидение — руки-ноги в стороны.
   — Давай поговорим, — в который раз предложила Илиса.
   — Нет.
   — Не молчи, поругайся.
   — Нет. Я чувствую себя полным идиотом, ругань не поможет.
   — Тебе кажется, что тобой манипулировали, да?
   — Я не хочу разговаривать. Ты еще не одета?
   — Тебе кажется, что это было сделано преднамеренно, да?
   — Знаешь, что мне кажется? Что если я сегодня узнаю еще что-нибудь интересненькое из своей жизни, я не смогу есть. А на обжираловке такое поведение воспринимается как хамство. Где Гимнаст?
   — Он уехал.
   — Он должен показать мне могилу Алевтины.
   — Я могу показать. Это…
   — Нет! — крикнул Платон. — Никаких объяснений. Не навреди моему желудочному соку,
   — Хорошо. О деньгах можно говорить?
   — Смотря что говорить. Если в общем — то денег нет. На двух моих карточках — почти пусто. Помнится, я подписывал какие-то бумаги. Ты по ним все сняла?
   — Почти.
   — Значит, и там — пусто. Еще будем говорить о деньгах?
   — Кива умер.
   — А вот это уже не о деньгах! Это — о похоронах, а о похоронах я говорить не буду!
   — Не кричи. Аврору с Лужаной можно похоронить на деньги Авроры.
   — Ты портишь мне аппетит. Ты что, собираешься ехать в этом халатике? Слишком много кружев, дешевые бусы не подходят…
   — Это не дешевые бусы, это жемчуг.
   — Пусть — жемчуг, начни уже одеваться, наконец!
   — Не беспокойся обо мне.
   — Я беспокоюсь не о тебе. Я беспокоюсь об этом халате.
   — Это пеньюар.
   — Тем более! Слышишь? Это нам сигналят.
   — Ты, Платон Матвеевич, поезжай. Я позже прибуду.
   Платон долго смотрел в лицо Илисы. Она выдержала его взгляд и чуть улыбнулась, ободряя.
   — Почему ты так со мной поступаешь? Я же сделал все, что ты просила.
   — Я подъеду ровно через двадцать минут после тебя. Ни о чем не беспокойся. И, пожалуйста, следи за своим лицом, когда меня увидишь.
   — А что именно я должен изобразить на своем лице, когда тебя увижу? — ехидно поинтересовался Платон.
   — Отстраненное равнодушие.
 
   Запад Иванович, увидев Платона одного, подозвал шофера. Услыхав, что гость приехал один, Запад Иванович досадливо крякнул и уставился на Платона тяжелым взглядом.
   — Все в порядке. Она предпочитает… Своим транспортом.
   И Платон, как полагается, пошел первым делом в кухню.
   — Чувствуете что-нибудь? — спросил его там озадаченный Севере-Запад.
   — Соус кари, — принюхался Платон. — Лимон…
   — Мы когда появились, Север Иванович почуял запах горелого. Приказал вынюхать.
   — Что приказал?
   — Вынюхать, где пахнет. Я ничего не чувствую.
   — Сколько человек будет?
   — Двенадцать.
   — Дамы будут?
   — Естественно. Серафима Емельяновна уже прибыли.
   — Так позовите ее, она что хочешь унюхает!
   — Звал. Сказала — все в порядке.
   — И чего вы тогда мучаетесь?
   — Вы не понимаете, Платон Матвеевич. Мне приказано было — что? Вынюхать и доложить, что пахнет подгорелым.
   — А вы скажите, что ничего не подгорело.
   — Так мне же не это приказывали — выяснить, подгорело или не подгорело. Факт запаха, так сказать, установлен…
   Платон с интересом посмотрел на удрученного первого помощника.
   — Какое у вас образование? — спросил он.
   — У меня их три, из какой области?
   — Языки?
   — Естественно…
   — Тогда мы поступим следующим образом.
 
   К ужасу Северо-Запада, Платон слегка присел сбоку на разогретую плиту.
   — Но как же!..
   — Все в порядке, — Платон встал на ноги. — Надеюсь, дыры не будет…
   — Платоша, любовь моя, где ты? — раздался зычный женский голос. — Боже! Чем это воняет?
   В кухню влетела огромных размеров женщина и кинулась к Платону обниматься.
   — Это ничего, просто я обжегся. Скажите Северу Ивановичу, что пахли мои сожженные брюки.
   — Платоша, ты сел на плиту? — ужаснулась Серафима.
   — Было дело, — отмахнулся Платон, троекратно изобразив у ее щек громкий чмок.
   — Платоша, пойдем скорей смотреть, там кто-то подъехал в лимузине и с эскортом! Потрясающие мальчики с вот такими бицепсами на мотоциклах! Не знаешь, кто у нас ездит с эскортом байкеров?
   — Кажется, знаю, — пробормотал Платон.
   Все обжиралы собрались у окон от потолка до пола, чтобы рассмотреть, кто выйдет из лимузина. Мощные бородатые мужчины на мотоциклах крутили ручки, задымляя видимость. Наконец, задняя дверца лимузина открылась. Вышел еще один мужчина в коже с заклепками. Он что-то потащил на себя. И к разочарованию всех вытащил… плетеный короб с крышкой. Держа его перед собой, он пошел к дверям кафе.
   — Может быть, это какая-то еда? — задумалась Серафима. — Очень дорогая, с охраной.
   — Стол готов!
   Никто не захотел садиться, пока не выяснится, что в коробе.
   Бережно опустив ношу на пол, здоровенный мужик с бородой, но совершенно лысый, внимательно оглядел присутствующих, постукивая кулаком в перчатке по другой ладони. Потом вздохнул, словно сожалея о невозможности употребить чешущийся кулак по назначению, развернулся и удалился, стуча огромными ботинками на шнуровке.
   Никто не решился подойти первым.
   — Так и будем стоять? — не выдержала Серафима. — Кушать хочется!
   Тут крышка короба откинулась и в нем в полный рост встала невысокая девочка с льняными волосами до пояса.
   — Приве-е-ет, — пропела она и хихикнула, дернув плечиками.
   Мужчины — в восхищении, а Серафима и Мама-Муму с недоверием рассматривали девочку минуты три. На ней была странная одежка — что-то типа короткой шелковой рубашечки на бретельках, которую небольшие круглые грудки поднимали впереди четко выделяющимися сосками. Белая кожа ее, казалось, просвечивала насквозь голубоватым перламутром прожилок, огромные серые глаза смотрели совершенно бездумно, с тем упоением веселья, которое идет не всем блондинкам — у некоторых наводит на размышления о глупости. Но она была не просто блондинка — волосы имели редко встречающийся платиновый оттенок белого льна, изяществу ее рук и ног могла позавидовать любая муза живописца.
   Вот она шагнула из короба на пол. Мужчины выдохнули. Девочка была босой, если не считать тонких золотых цепочек, оплетающих через один пальчик ее ступни сверху и оборачивающихся потом вокруг щиколоток. Она нашла глазами Платона и хихикнула, дернув плечиками, ему персонально.
   — Кто ты, деточка? — спросил Запад Иванович.
   — Василиса, — вероятно, собственное имя привело гостью в полный восторг, потому что она тут же рассмеялась, как смеются дети — заразительно и искренне.
   Платон узнал этот смех-будильник и вздрогнул.
   — Так это же!.. Это, вероятно, ваша невестка! — повернулся к Платону Север Иванович.
   — Привет, папочка! — пошевелила пальчиками девочка.
   — Да, я вот тут… Вы просили, я… — забормотал Платон, чувствуя, как пот заливает спину.
   — Боже, какая прелесть! — воскликнул кто-то из гостей, подходя поближе. Остальные двинулись за ним.
   — Платоша, а она — совершеннолетняя? — тихо поинтересовалась Серафима. — А то наши обжоры…
   — Понятия не имею, — отмахнулся Платон. — То есть она… если это она, то уже была замужем и теперь вдова.
   — Такую красоту нужно хранить в музее, — услышал Платон. — А ее возят в какой-то корзине.
   — А кто тут главный? — вдруг звонко спросила Василиса.
   Юг Иванович посмотрел на Запада Ивановича и громко объявил:
   — Мы тут все одинаковые — обжоры! — и захохотал так, что звякнули подвески люстры на потолке.
   — Должен быть главный! — настаивала девочка. — А то я — босиком.
   — Потрясающая логика! — хмыкнула Мама-Му-му, обаятельная толстушка лет тридцати.
   — У меня скоро ножки замерзнут, — капризно заявила Василиса, переступая на месте.
   Платон поразился, как у нее все это получается — ни намека на кокетство. Выгляди она по-другому — не так завораживающе, уже можно было бы приглашать психиатра.
   — Ладно, я буду главным первые полчаса, — вызвался Запад Иванович, — и что делать нужно?
   — Тогда ты посади меня на коленки на эти полчаса, — заявила девочка.
   Опешивший Запад Иванович сделал к ней несколько шагов, потом повернулся к Платону.
   — Что?.. Можно ее взять?
   — Раз она так хочет, — пожал плечами Платон, рассмотрев, наконец, это создание при свете.
   Конечно, девочка была похожа на Алевтину, но как-то отдаленно. Меньше ростом, с более притягательным лицом… Но вот глаза! Глаза были те же, что давеча смотрели на него близко.
   — Я тоже, знаете ли, здесь не последний человек! — подкрутил ус Юг Иванович.
   — Через полчаса! — сделала ему ручкой Василиса.
   Она то сидела на коленках у тучного Севера Ивановича, то лезла под стол, ползая там и приводя собравшихся для таинства жрачки обжор в несколько нервическое состояние.
   — До чего изящное создание! — с завистью в голосе сказала Серафима, заглянув под стол. — А покушать она не желает? А то мужчины что-то лениво жуют. Пусть она поест, Платоша, у меня и то от ее ползаний под столом начались колики. Очень уж у нее прикосновения нежные.
   — Прикосновения? — поперхнулся Платон.
   — Она трогает меня за ногу.
   — Василиса, — наклонился Платон. — Вылезай. Хочешь поесть?
   — А что есть? — она села под столом по-кошачьи, расставив колени, и сложила у ступней ладошки. и взгляд у нее был совершенно кошачий — никакого выражения.
   — Есть холодная телятина с брусникой, заливная рыба, паштет из гусиной печени с трюфелями, цветная капуста с креветками и оливками, семга в вишневом желе, маринованные перчики с острым ллром, запеченные в сдобном тесте перепелки…
   — Перепелки? — заинтересовалась Василиса и вылезла между ног Платона из-под стола. — Птички?
   — Да, это такие маленькие птички.
   — Их запекли в тесте?
   — Это не совсем то, что ты думаешь…
   — С косточками и перышками? — не слышит его йасилиса.
   — Нет. Мясо перепелки вложили в тесто и выложили фигурку птички.
   Осмотрев высокую горку в полсотни румяных птичек из теста, Василиса задумчиво посмотрела на Платона. Он вздрогнул — опять этот узнаваемый лгляд.
   — А где косточки и перышки от них?
   Сидящая рядом с Платоном Серафима тронула его ногу своей.
   — Деточка, — сказала она голосом, которым взрослые бездетные женщины считают нужным говорить с детьми, — видишь, вон сидит дядя Петя, он настрелял в подсобном хозяйстве от своего никелевого комбината много-много птичек. Их доставил сюда самолетом, повар нам их приготовил, а косточки и перышки выбросил в мусорное ведерко!
   — Покажи, — потребовала Василиса, взяв Платона за руку. Платон воспользовался этим и рассмотрел ее пальчики на левой руке. На среднем — подживший порез.
   — Деточка… — решила продолжить воспитательную беседу Серафима, но Василиса остановила ее:
   — Отвали.
   — Ты хочешь пойти в кухню? — уточнил Платон. Дождавшись уверенного кивка, он спросил: — Чтобы осмотреть там мусорное ведро?
   —Да.
   — Ну что ж…
   Выбравшись из-за стола, они направились в кухню под удивленными взглядами обжор.
   Повар и два его помощника долго не могли понять, что от них требуется. Но хорошая оплата этой вечеринки и профессиональная вышколенность оказали свое действие. Один из помощников пошел на улицу рыться в полиэтиленовых пакетах, которые он только что туда выбросил, а сам повар провел «прекрасную фею» к столу, где обрезалось мясо с только что зажаренной на гриле тушки поросенка. Нет, — отказалась прекрасная фея, — ей не нужны косточки поросенка и его шкурка.
   — Я еще не настолько хорошо умею колдовать, — усмехнулась она.
   Принесли пакет с мусором. Ничем не выдав своего удивления, молодой помощник, бросая потрясенные взгляды на ноги стоящей рядом феи, открыл пакет, чтобы ей было удобно там рыться.
   Василиса присела и запустила руку в пищевые отходы. Платон, стиснув челюсти, отвернулся. Когда она достала руку с прилипшими к пальцам перышками, он распрощался на этот вечер со своим аппетитом.
   — Спасибо, — поблагодарила Василиса и даже изобразила подобие реверанса.
   Из кухни она направилась в туалет. И заставила Платона вымыть ей ноги. Подняла в раковину правую ногу и выжидательно уставилась на Платона.
   — Что — я? — удивился он ее нежеланию мочить руки. — Ну ладно…
   Вымыл с мылом крошечную ступню, потом — другую. Присев и вытирая их своим носовым платком, Платон поинтересовался, не собирается ли она вымыть руки после такой потрясающей экскурсии на кухню?
   Ничего не ответив, Василиса вернулась к столу и спокойно забралась на колени к Югу Ивановичу, вернее — на одно колено, потому что в сидячем положении его живот не позволял ногам сдвигаться. Она попросила его съесть птичку из теста. Юг Иванович съел пяток, потом решил накормить девочку. Платон в этот момент отвлекся, а когда поднял глаза, обомлел. Василиса стояла на столе между семгой в вишневом желе и паштетом из гусиной печени с трюфелями. Пританцовывая, она легко прошлась по всему столу и вернулась на прежнее место. Под одобрительный гул мужчин она начала танцевать, держа в руке надкушенную птичку из теста. Кто-то подсуетился, и небольшой оркестр, приглашенный под горячее, лихорадочно похватал инструменты и приступил к музыкальному сопровождению.
   — Слезь немедленно! — прошипел Платон, пытаясь поймать Василису за лодыжку.
   Его попросили не мешать. Василиса двигалась легко и красиво, с грацией профессиональной танцовщицы на обеденных столах. Не опрокинула ни одного бокала, не задела ни одного прибора. В какой-то момент она прижала руки с выпечкой к груди, потом резко выбросила их вперед и… из ее рук выпорхнула серая птичка, довольно неуклюже плюхнувшаяся на пол.
   Все захлопали, кроме Платона.
   Василиса на цыпочках вернулась к блюду с запеченным перепелиным мясом, взяла еще одну птичку. Прижала к груди. Выбросила руки. Птичка вылетела. Еще раз… И еще!..
   Платон никогда не видел обжор в таком восторге. Они хлопали и кричали, заглушая музыку, а Платон в ужасе смотрел на встрепанных перепуганных перепелок, мечущихся под стульями.
   Мама-Муму исхитрилась поймать одну, рассмотрела ее и даже пыталась выдернуть перышко.
   Платон закрыл лицо ладонями.
   Когда все поутихло, перепелок ловили совершенно обалдевший повар, два его помощника, саксофон и скрипка из оркестра. Компания обжор, забыв о еде, разбрелась по залу, пытаясь танцевать с Василисой. Она предпочла игру в прятки, и вот уже Юг Иванович с завязанными глазами топчется на месте и хлопает перед собой ладошками, как медведь.
   Платон подошел к плетеному коробу и открыл его. Он обнаружил, что внутри короб устлан белыми заячьими шкурками. И запах… Он уже его слышал у себя в квартире, а теперь вспомнил — полынь.
   — Платон Матвеевич, у меня к вам разговор, — тронул его за руку Запад Иванович. — Давайте уединимся на несколько минут, вы не против?
   Они сели в маленькой комнате с двумя креслами и диванчиком вдоль стены.
   — Как ваши семейные дела? — поинтересовался Запад Иванович. Платон задумался.
   — Можете не отвечать пространно, я не из вежливости спрашиваю, а по делу. Ответьте просто — вам нужна помощь, чтобы разобраться с семейными делами?
   — Нет-нет, спасибо, помощь не нужна. Я сам.
   — Я знаю, что в вашей жизни появился некоторый раздражающий фактор.
   — Фактор? — не понял Платон.
   — Бывший работник Конторы, он пытается раскрыть себе на пользу одно дело… Со счетами Богомола.
   — Я решу этот вопрос сам, мне не нужна помощь, — твердо заявил Платон, почувствовав, что это решающий вопрос в разговоре.
   — Рад за вас, — удовлетворенно кивнул Запад Иванович. — Другого и не ожидал. Это хорошо. Похвальная уверенность в собственных силах. У меня на вас большие виды.
   «А зачем тогда спрашивал о помощи? — занервничал Платон, почувствовав, что в его жизни начинается что-то новое. — Эх, надо было согласиться ее принять, на этом бы разговор закончился, и Цапеля я бы больше никогда в жизни не увидел. И с Западом Ивановичем больше бы никогда наедине не разговаривал!»
   — Что вы задумались? Не беспокойтесь, ваша жизнь не изменится. Все будет по-старому. Но мы тут подумали… Вы отлично вели финансовые дела Богомола, у вас талант, Платон Матвеевич. Я слышал даже, что вам удалось перевести большие суммы денег в американские инвестиционные компании. Не надо нервничать, я не прошу ответить, как именно вы это сделали — России туда пути закрыты. Я только хочу знать, уверены ли вы в подставной системе?
   — Долго объяснять, — пробормотал Платон, — не было подставных иностранных фирм, все абсолютно законно…
   — Вот и не объясняйте! — удовлетворенно откинулся в кресле собеседник. — Просто работайте дальше.
   — Что вы сказали?
   — Работайте дальше, у вас хорошо получается. Скоро выборы, надеюсь, вы правильно распорядитесь выделенными для этого у Богомола деньгами.
   — Что это значит — правильно?
   — Платон Матвеевич, — укоризненно посетовал собеседник, — вы же не такого масштаба человек, чтобы я просил вас оплачивать какую-то нужную фигуру. Если мне понадобится кого-то посадить в Думу, для этого у меня есть личный помощник с тремя высшими образованиями.
   — Понимаю, — пробормотал Платон, вытирая мокрым носовым платком пот с лица. — Фигуру вы сами посадите.
   — Вы мне нужны как главный бухгалтер, — наклонился к нему Запад Иванович. — Понимаете?
   — Почти…
   — Мне ли вам объяснять, что значит главный бухгалтер в фирме!
   — Не-е-ет, не надо, спасибо…
   — На первом месте у хорошего бухгалтера, что? Чутье! У вас есть чутье. Осмотритесь на этой цирковой арене, прикиньте, посоветуйтесь с нужными людьми — кстати, здесь есть трое таких умных, из политики. И выберите правильное партийное направление. Масштаб, Платон Матвеевич, вот ваша задача. Смотрите на четыре года и восемь месяцев вперед.
   — Именно на четыре года и восемь месяцев? — услышав цифры, Платон начал приходить в себя, заинтересовавшись, наконец, разговором.
   — Именно. В эту весну все предсказуемо получится, там уже поработали бухгалтеры других структур, деньги, как говорится, уже в деле. А вы пораскиньте мозгами вперед, что будет дальше.
   — Кто еще знает о нашем разговоре? — спросил Платон.
   — Да ведь никто ничего толком не знает, Платон Матвеич. Кто догадывался, что вы занимаетесь вложением в разные места денег, которыми распоряжался Богомол, тот и дальше будет догадываться.
   — Поймите, я не хочу брать на себя никакой ответственности.
   — А вы и не берите. Возьмите на себя мудрое инвестирование в надежные места под выгодные проценты. Процент оплаты за мудрость вы знаете. Отчета у вас никто не посмеет потребовать, кроме меня или следующего Запада Ивановича. Да и что с вас возьмешь? Бухгалтер… — Собеседник провел по коже подлокотников пальцами и встал. — Пора за стол. Горячее стынет небось.
   Он вышел первым.
   Платон, совершенно обессиленный, упал на спинку кресла и запрокинул голову.
   В комнату неслышно вошел Северо-Запад.
   — Платон Матвеевич, зачем вы это сделали? — спросил он.
   — Что, голубчик? — дернулся Платон.
   — Зачем прожгли брюки?
   — Ах, это… Помните, вы мне гадали. Шестеро детей…
   — Конечно, помню.
   — Поздравьте. У меня уже есть трое. Одна родная и двоих придется оформить под опекунство. И я при этом, как последний дурак, сам себе веревку на шее затянул — не попросил помощи. Сам, сказал, разберусь с этой птицей. Этикет, политес. А вы говорите — брюки…
   В комнату заглянула Василиса.
   — Ты поговорил о делах? — спросила она Платона.
   — Поговорил, — опешил он.
   — Можно я тогда уже поеду? Устала с этими толстяками.
   — Ты ела что-нибудь? Как ты поедешь? Подожди, тебя отвезут, — засуетился Платон.
   — Спасибо, я ела перепелок в тесте, — ответила девчонка с невозмутимым взглядом. — А поеду я так же, как и приехала.
   Перед столпившимися зрителями Василиса залезла в короб и медленно закрыла за собой крышку, посылая всем свободной рукой воздушные поцелуи. Вошел тот же лысый бородач, забрал короб и ушел, криво улыбаясь.